Страница:
Музыка прекратилась раньше, чем он дошёл до меня — какая-то песня, которую я не узнала. Секунду я тешила себя надеждой, что он сейчас сядет и выяснит, чем так увлеклись двое других. Но напрасной была надежда, потому что началась другая песня. Медленная. Я все равно не хотела танцевать, но когда Мика подошёл совсем близко, я подумала, что повод коснуться его на публике — вещь неплохая.
Он улыбался, и я, несмотря на очки, знала, как играет эта улыбка в его глазах.
— Готова?
Я вздохнула и вытянула руки:
— Насколько это возможно.
— Давай сначала снимем куртку.
Я расстегнула молнию, но попросила:
— Давай её оставим, я малость замёрзла.
Его руки легли мне на талию:
— На улице холодает?
Я покачала головой:
— Не тот холод.
— А! — сказал он и отодвинул руки, которые скользили вверх у меня по спине под курткой.
Они вернулись на талию и ушли под фрак, так что теперь только тонкая ткань рубашки отделяла мою и его кожу.
От прикосновения я вздрогнула.
Он наклонился к моему уху, заканчивая долгое, медленное движение рук, соединившее наши тела.
— Я тебя согрею.
Руки его прижимали меня к изгибам и выпуклостям его тела, но не так тесно, чтобы мне стало неловко на публике. Близко, но не так, будто мы склеились. Хотя даже сейчас я ощущала выпуклость под тканью его штанов. Легчайшее касание, сообщившее мне, что не по одной только причине он не прижимает меня так тесно, как мог бы. Он был вежлив. Я, правда, не на сто процентов была уверена, что вежливость — его идея; быть может, он просто почувствовал, что мне неловко. Он всегда был со мной очень, очень заботлив. На самом деле он так точно делал именно то, что я хотела, что мне было нужно, что иногда я задумывалась: а знаю ли я его, или вижу только то, что он хочет, чтобы я видела?
— Ты хмуришься. Что-то случилось?
Он был так близко, что просто поворот головы позволил ему шептать прямо мне в ухо.
Что я могла сказать? Что я заподозрила его во лжи — не о чем-нибудь конкретном, но почти обо всем? Он был слишком совершенным. Слишком таким, каким я хотела, чтобы он был. Значит, это напускное, разве нет? Никто не бывает в точности таким, как ты хочешь. Каждый ведь тебя в чем-то да разочарует.
Он снова шепнул:
— Ты ещё сильнее хмуришься. Что не так?
Я не знала, что сказать. И почему в этот вечер у меня бывало, что приходит дюжина ответов, и ничего нельзя сказать вслух? Я решила сказать полуправду — все же это лучше, чем ложь.
— Я все думаю, когда же ты все испортишь.
Он отодвинулся, чтобы яснее меня видеть, не скрывая недоумения.
— Что же я такого сделал?
Я покачала головой:
— В том-то и беда. Ты ничего, ни в каком смысле, не сделал неправильного.
Глядя на него, я хотела видеть его глаза. В конце концов я подняла руку и сдвинула его очки, чтобы мелькнули эти шартрезовые глаза. Но, конечно, это была ошибка, потому что я утонула в этих изумрудах, поразившись очередной раз, насколько они сегодня зеленые. Я мотнула головой:
— Черт с ним!
— Так что же не так? — шепнул он.
— Ничего, и это и есть не так.
Даже для меня это прозвучало бессмыслицей, но все равно было правдой. Так я чувствовала.
Он улыбнулся мне отчасти озадаченно, отчасти иронически, отчасти самоосудительно, и отчасти ещё как-то. Ничего счастливого в этой улыбке не было. Иногда он прибегал к этой улыбке, и я все ещё не понимала её, но знала, что он использует её все реже и реже, и только тогда, когда я бываю глупой. И хотя я знала, что веду себя глупо, но ничего не могла поделать. Он был слишком совершенен, и я не могла в этом не копаться. Слишком хорошо складывались наши отношения, и я не могла не пытаться узнать, могу ли я поломать их. Не поломать, на самом деле, просто проверить, насколько их можно согнуть. Должна была их испытать, потому что что толку в том, чего нельзя испытать? Да нет, черт, не так. На самом деле, если бы я дала себе волю, я была бы с Микой счастлива, и это начинало меня доставать.
Я склонила голову ему на грудь.
— Извини, Мика. Я просто устала и ворчу.
Он отвёл меня чуть в сторону с танцпола, хотя мы и не танцевали.
— В чем дело?
Я пыталась объяснить ему, в чем дело. Я за что-то на нем пытаюсь отыграться, но за что? И тут до меня дошло — частично.
— Я совершенно спокойно смотрела на убитую женщину. И ничего не чувствовала.
— Тебе надо отстраняться от собственных эмоций, иначе ты не сможешь работать.
Я кивнула:
— Да, но когда-то это требовало от меня усилий. А теперь нет.
Он посмотрел на меня, наморщив лоб, глаза его внимательно глядели поверх чуть сдвинутых очков.
— И это тебя беспокоит. Почему?
— Только социопаты и психи могут смотреть на погибших насильственной смертью и ничего не чувствовать.
Он прижал меня к себе — внезапно, сильно, но тщательно прижимался не всем телом. Так обнимают друга в беде. Может быть, чуть сильнее, чуть интимнее, но не намного. Он всегда будто знал, что именно мне надо, и когда оно мне надо. Раз мы не влюблены, то как он это делает? Черт побери, у меня бывала любовь с мужчинами, которые и близко так не понимали, что мне нужно.
— Ты не социопат, Анита. Ты просто отрезала часть своего существа, чтобы делать свою работу. Ты однажды сказала — это цена, которую ты платишь.
Я охватила его руками, прижалась крепко, упёрлась лбом в изгиб его шеи, потёрлась лицом о невероятную гладкость кожи.
— Я пытаюсь больше ничего от себя не потерять, но вроде бы уже не могу остановиться. Я сегодня ничего не ощущала — кроме вины за то, что ничего не ощущаю. Разве это не ненормально?
Он продолжал меня обнимать:
— Ненормально только если ты считаешь это ненормальным, Анита.
Эти слова заставили меня отодвинуться, чтобы заглянуть ему в лицо.
— Что это значит?
Он нежно тронул моё лицо:
— Это значит, что раз ты живёшь и можешь делать свою работу, то все окей.
Я сдвинула брови, потом рассмеялась, снова нахмурилась.
— Не уверена, что любой психотерапевт с тобой согласится.
— Я одно знаю: с тех пор, как я тебя встретил, мне стало надёжно, счастливо и лучше, чем было многие годы.
— Надёжно, ты говоришь. Забавно. Я думаю, так бы и Натэниел сказал: сперва надёжно, потом уже счастливо.
— Пусть я твой Нимир-Радж и сам доминант, но я, Анита, много лет провёл во власти Химеры. Вот он был и псих, и социопат. Я видел настоящего психа и социопата, Анита, и ты близко ни на то, ни на другое не похожа. — При этих словах он улыбнулся и чуть дёрнул головой — старый жест, от которого он почти избавился. На миг он повернулся в профиль, и поскольку настроение у меня было сегодня пытливое, я задала вопрос, который уже много недель вертела в голове.
Я провела пальцем по его переносице.
— Когда мы с тобой впервые встретились, у тебя нос выглядел так, будто он серьёзно сломан. Я предположила, что это случилось тогда, когда ты был человеком, но ведь сейчас он выпрямляется?
— Да, — ответил он, довольно тихо.
Улыбки уже не было, даже смущённой. Лицо его замкнулось. Я начала понимать, что так он выглядит, когда печален. Я видела Химеру, я, черт побери, его убила. Таких психов я в жизни встречала мало. И это при том, что в моем списке имеются самодовольные кандидаты в боги и мастера вампиров возрастом в несколько тысячелетий, не говоря уже про оборотней, которые были сексуальными садистами и сексуальными хищниками в самом прямом смысле этого слова. И то, что Химера попал в первые строчки этого списка психованных гадов, кое-что говорит о том, каким он был. Не могла я себе представить, каково это — быть в его власти достаточно долго. Мне и несколько часов не очень понравились. Мика и его пард были во власти Химеры много лет. Я избегала этой темы, потому что для них она была весьма болезненной, особенно для Мики. Но сегодня, по очень многим причинам, мне надо было знать. Надо было — почти — причинить ему какую-то боль. Мерзко, но правда.
Иногда ты борешься с тем, какой ты есть, а иногда сдаёшься. А иногда, когда устаёшь бороться с собой, начинаешь бороться с кем-нибудь другим.
Глава шестая
Глава седьмая
Глава восьмая
Он улыбался, и я, несмотря на очки, знала, как играет эта улыбка в его глазах.
— Готова?
Я вздохнула и вытянула руки:
— Насколько это возможно.
— Давай сначала снимем куртку.
Я расстегнула молнию, но попросила:
— Давай её оставим, я малость замёрзла.
Его руки легли мне на талию:
— На улице холодает?
Я покачала головой:
— Не тот холод.
— А! — сказал он и отодвинул руки, которые скользили вверх у меня по спине под курткой.
Они вернулись на талию и ушли под фрак, так что теперь только тонкая ткань рубашки отделяла мою и его кожу.
От прикосновения я вздрогнула.
Он наклонился к моему уху, заканчивая долгое, медленное движение рук, соединившее наши тела.
— Я тебя согрею.
Руки его прижимали меня к изгибам и выпуклостям его тела, но не так тесно, чтобы мне стало неловко на публике. Близко, но не так, будто мы склеились. Хотя даже сейчас я ощущала выпуклость под тканью его штанов. Легчайшее касание, сообщившее мне, что не по одной только причине он не прижимает меня так тесно, как мог бы. Он был вежлив. Я, правда, не на сто процентов была уверена, что вежливость — его идея; быть может, он просто почувствовал, что мне неловко. Он всегда был со мной очень, очень заботлив. На самом деле он так точно делал именно то, что я хотела, что мне было нужно, что иногда я задумывалась: а знаю ли я его, или вижу только то, что он хочет, чтобы я видела?
— Ты хмуришься. Что-то случилось?
Он был так близко, что просто поворот головы позволил ему шептать прямо мне в ухо.
Что я могла сказать? Что я заподозрила его во лжи — не о чем-нибудь конкретном, но почти обо всем? Он был слишком совершенным. Слишком таким, каким я хотела, чтобы он был. Значит, это напускное, разве нет? Никто не бывает в точности таким, как ты хочешь. Каждый ведь тебя в чем-то да разочарует.
Он снова шепнул:
— Ты ещё сильнее хмуришься. Что не так?
Я не знала, что сказать. И почему в этот вечер у меня бывало, что приходит дюжина ответов, и ничего нельзя сказать вслух? Я решила сказать полуправду — все же это лучше, чем ложь.
— Я все думаю, когда же ты все испортишь.
Он отодвинулся, чтобы яснее меня видеть, не скрывая недоумения.
— Что же я такого сделал?
Я покачала головой:
— В том-то и беда. Ты ничего, ни в каком смысле, не сделал неправильного.
Глядя на него, я хотела видеть его глаза. В конце концов я подняла руку и сдвинула его очки, чтобы мелькнули эти шартрезовые глаза. Но, конечно, это была ошибка, потому что я утонула в этих изумрудах, поразившись очередной раз, насколько они сегодня зеленые. Я мотнула головой:
— Черт с ним!
— Так что же не так? — шепнул он.
— Ничего, и это и есть не так.
Даже для меня это прозвучало бессмыслицей, но все равно было правдой. Так я чувствовала.
Он улыбнулся мне отчасти озадаченно, отчасти иронически, отчасти самоосудительно, и отчасти ещё как-то. Ничего счастливого в этой улыбке не было. Иногда он прибегал к этой улыбке, и я все ещё не понимала её, но знала, что он использует её все реже и реже, и только тогда, когда я бываю глупой. И хотя я знала, что веду себя глупо, но ничего не могла поделать. Он был слишком совершенен, и я не могла в этом не копаться. Слишком хорошо складывались наши отношения, и я не могла не пытаться узнать, могу ли я поломать их. Не поломать, на самом деле, просто проверить, насколько их можно согнуть. Должна была их испытать, потому что что толку в том, чего нельзя испытать? Да нет, черт, не так. На самом деле, если бы я дала себе волю, я была бы с Микой счастлива, и это начинало меня доставать.
Я склонила голову ему на грудь.
— Извини, Мика. Я просто устала и ворчу.
Он отвёл меня чуть в сторону с танцпола, хотя мы и не танцевали.
— В чем дело?
Я пыталась объяснить ему, в чем дело. Я за что-то на нем пытаюсь отыграться, но за что? И тут до меня дошло — частично.
— Я совершенно спокойно смотрела на убитую женщину. И ничего не чувствовала.
— Тебе надо отстраняться от собственных эмоций, иначе ты не сможешь работать.
Я кивнула:
— Да, но когда-то это требовало от меня усилий. А теперь нет.
Он посмотрел на меня, наморщив лоб, глаза его внимательно глядели поверх чуть сдвинутых очков.
— И это тебя беспокоит. Почему?
— Только социопаты и психи могут смотреть на погибших насильственной смертью и ничего не чувствовать.
Он прижал меня к себе — внезапно, сильно, но тщательно прижимался не всем телом. Так обнимают друга в беде. Может быть, чуть сильнее, чуть интимнее, но не намного. Он всегда будто знал, что именно мне надо, и когда оно мне надо. Раз мы не влюблены, то как он это делает? Черт побери, у меня бывала любовь с мужчинами, которые и близко так не понимали, что мне нужно.
— Ты не социопат, Анита. Ты просто отрезала часть своего существа, чтобы делать свою работу. Ты однажды сказала — это цена, которую ты платишь.
Я охватила его руками, прижалась крепко, упёрлась лбом в изгиб его шеи, потёрлась лицом о невероятную гладкость кожи.
— Я пытаюсь больше ничего от себя не потерять, но вроде бы уже не могу остановиться. Я сегодня ничего не ощущала — кроме вины за то, что ничего не ощущаю. Разве это не ненормально?
Он продолжал меня обнимать:
— Ненормально только если ты считаешь это ненормальным, Анита.
Эти слова заставили меня отодвинуться, чтобы заглянуть ему в лицо.
— Что это значит?
Он нежно тронул моё лицо:
— Это значит, что раз ты живёшь и можешь делать свою работу, то все окей.
Я сдвинула брови, потом рассмеялась, снова нахмурилась.
— Не уверена, что любой психотерапевт с тобой согласится.
— Я одно знаю: с тех пор, как я тебя встретил, мне стало надёжно, счастливо и лучше, чем было многие годы.
— Надёжно, ты говоришь. Забавно. Я думаю, так бы и Натэниел сказал: сперва надёжно, потом уже счастливо.
— Пусть я твой Нимир-Радж и сам доминант, но я, Анита, много лет провёл во власти Химеры. Вот он был и псих, и социопат. Я видел настоящего психа и социопата, Анита, и ты близко ни на то, ни на другое не похожа. — При этих словах он улыбнулся и чуть дёрнул головой — старый жест, от которого он почти избавился. На миг он повернулся в профиль, и поскольку настроение у меня было сегодня пытливое, я задала вопрос, который уже много недель вертела в голове.
Я провела пальцем по его переносице.
— Когда мы с тобой впервые встретились, у тебя нос выглядел так, будто он серьёзно сломан. Я предположила, что это случилось тогда, когда ты был человеком, но ведь сейчас он выпрямляется?
— Да, — ответил он, довольно тихо.
Улыбки уже не было, даже смущённой. Лицо его замкнулось. Я начала понимать, что так он выглядит, когда печален. Я видела Химеру, я, черт побери, его убила. Таких психов я в жизни встречала мало. И это при том, что в моем списке имеются самодовольные кандидаты в боги и мастера вампиров возрастом в несколько тысячелетий, не говоря уже про оборотней, которые были сексуальными садистами и сексуальными хищниками в самом прямом смысле этого слова. И то, что Химера попал в первые строчки этого списка психованных гадов, кое-что говорит о том, каким он был. Не могла я себе представить, каково это — быть в его власти достаточно долго. Мне и несколько часов не очень понравились. Мика и его пард были во власти Химеры много лет. Я избегала этой темы, потому что для них она была весьма болезненной, особенно для Мики. Но сегодня, по очень многим причинам, мне надо было знать. Надо было — почти — причинить ему какую-то боль. Мерзко, но правда.
Иногда ты борешься с тем, какой ты есть, а иногда сдаёшься. А иногда, когда устаёшь бороться с собой, начинаешь бороться с кем-нибудь другим.
Глава шестая
Мы оказались на дальнем конце парковки, где выстроились высокой тонкой шеренгой деревья. Быстрорастущие клёны, с жёлтыми листьями, танцующими на октябрьском ветру. Волосы я туго заплела французской косой, и ветер мало что мог с ними сделать, но у Мики волосы летали вокруг лица тёмным густым облаком. Он снял очки, и от уличных фонарей глаза у него были совсем жёлтые, даже вопреки надетой на нем зеленой рубашке, и они отражали свет не так, как отражали бы его глаза человека.
Прохладный ветер нёс сухой аромат осени. Что мне хотелось — взять Мику за руку и пойти в ночь, дойти до леса. Я хотела войти в темноту, и чтобы ветер понёс нас туда, куда он хочет. Плохое настроение будто унесло прохладным ночным ветром, а может быть, дело было в том, что я смотрела на Мику, на его лицо, почти скрытое облаком его волос. Как бы там ни было, а собачиться мне больше не хотелось.
— Ты права, у меня нос заживает.
В его голосе слышалась нотка горького смеха. И тон был подстать его непонятной улыбке.
Я тронула его за руку:
— Если тебе трудно про это, то не надо.
Он покачал головой и схватился рукой за волосы, нетерпеливо, сердито, будто злился на них, что лезут в лицо. Я подумала, что он может злиться и на меня, но не стала спрашивать. Если да, то я не хотела знать.
— Да нет, ты спросила, и я отвечу.
Я убрала руку, не мешая ему говорить, не мешая открыть мешок, который я так хотела открыть только минуту назад. Сейчас я только хотела стереть с его лица это выражение.
— Ты знаешь, почему у меня длинные волосы?
Вопрос был такой странный, что я ответила:
— Нет. Я думала, просто тебе так нравится.
Он покачал головой, придерживая рукой волосы, чтобы ветром их не бросило ему в лицо.
— Подчинив себе группу оборотней, Химера дальше действовал пыткой или угрозой пытки, чтобы держать её в руках. Если глава группы мог выдержать пытку, он пытал тех, кто послабее. Использовал их страдания, чтобы держать альф.
Он замолчал так надолго, что я сочла необходимым что-нибудь ответить.
— Я знаю, что он был гад и садист. Я помню, что он делал с Джиной и Вайолет, чтобы вас с Мерлем держать в руках.
— Ты далеко не все знаешь, — сказал он, глядя куда-то далеко. Он вспоминал, и воспоминания эти не были приятными.
Я не хотела поднимать этот вопрос. Честное слово, не хотела.
— Мика, я не хотела…
— Нет, ты хотела знать. И ты имеешь право узнать. — Он вздохнул так глубоко, что у него плечи задрожали. — Одной из любимых его пыток было групповое изнасилование. Тех, кто не участвовал, он заставлял отращивать длинные волосы. Говорил, что кто ведёт себя как баба, и выглядеть должен как баба.
Мне хватило секунды, чтобы понять.
— Во всем парде только у тебя и Мерля длинные волосы.
Он кивнул.
— Я думаю, Калеб получал от этого удовольствие, а Ной… ну… — он пожал плечами. — Мы все делали то, что нам не нравится, лишь бы остаться в живых. И невредимых.
Моё мнение о Калебе не могло стать хуже, но о Ное — могло. Я не хотела говорить этого вслух, но Мика и не ждал от меня слов. Рассказ начался, и он его теперь закончит, хочу я слышать или нет. Это была только моя вина, черт меня побери, и я стала слушать, предложив Мике все, что сейчас могла — своё внимание. Не ужас и не жалость, всего лишь внимание. Ужас был бы излишним, а жалости никто не любит.
— Ты говорила с Химерой, и не с одним из его лиц. Ты знаешь, как его раздирали противоречия.
Я кивнула и сказала:
— Да.
— Наполовину он был свирепым самцом, и насиловал женщин. На другую половину — геем, и эти половины друг друга ненавидели.
Химера придал понятию «раздвоение личности» совершенно новый смысл, потому что у каждой новой личности была отдельная физическая форма. Пока я его не видела, я бы сказала, что это невозможно.
— Я помню. Он хотел, чтобы я стала его подругой, и при этом его искренне воротило от женщин.
— Вот именно, — кивнул Мика.
Я почти боялась того, что он сейчас скажет, но начала-то я. И если он может рассказывать, то я уж как-нибудь могу выслушать. До конца.
— Он насиловал не только женщин, — продолжал Мика, — но интересно, что мужчину он мог изнасиловать, только если тот уже был геем. Как будто он хотел использовать только тот секс, который мог быть жертве приятен. — Мика хотел пожать плечами, но плечи только вздрогнули, как будто его передёрнуло. — Я этого не понимал, но был рад, что меня в его списке не было.
Его передёрнуло снова.
— Хочешь мою куртку? — спросила я.
Он слегка улыбнулся:
— Это не тот холод.
Я потянулась к нему рукой, и он шагнул назад.
— Нет, Анита, дай мне договорить. Если ты до меня дотронешься, я отвлекусь.
Я хотела сказать: «Давай я дотронусь, давай ты отвлечёшься», — но не сказала. А сделала то, что он просил. Сама виновата. Держала бы язык за зубами, мы бы сейчас танцевали вместо того, чтобы… когда я научусь не ворошить то, чего ворошить не надо? Никогда, наверное.
— Но когда Химера приходил в разум, он на меня злился. Я не помогал ему в пытках, не помогал в изнасилованиях. Но и не соглашался спать с ним добровольно, хотя он и просил. Думаю, я ему нравился, и он меня хотел, а раз его собственные извращённые правила не позволяли ему меня получить, он нашёл другие способы развлекаться за мой счёт.
Он потрогал собственное лицо, будто проверяя пальцами, будто даже удивился тому, что нашёл. Будто ожидал там не лицо своё найти, а что-то иное.
— Не могу даже вспомнить, что такого отказалась сделать Джина. Кажется, он хотел, чтобы она соблазнила вожака другой стаи, которой он хотел завладеть. Она отказалась, и он сорвал злость не на ней, а на мне. Он избил меня так, что нос мне сломал, но я быстро вылечился.
— Все ликантропы быстро вылечиваются, — сказала я.
— Я выздоравливал быстрее других. Не так быстро, как Химера, но почти. Он думал, это как-то связано с моим умением без труда переходить от формы к форме. Может быть, он и прав.
— Звучит правдоподобно, — согласилась я совершенно спокойным голосом, будто мы о погоде говорили.
Когда слушаешь страшные воспоминания, главное — не ужасаться. Эмоции разрешены только тому, кто рассказывает, а слушатель обязан сохранять хладнокровие.
— В следующий раз, когда я отказался помогать кого-то насиловать, он мне снова сломал нос. Я снова выздоровел. Тогда он превратил это в игру. С каждым разом, когда я отказывался выполнять приказ, он меня бил сильнее, и всегда в лицо. Однажды он сказал: «Я уничтожу эту хорошенькую мордочку. Раз мне она не достаётся, и никому другому от неё нет пользы, я её просто размажу». Но я продолжал выздоравливать.
Он отпустил волосы, и ветер бросил их ему поперёк лица, но он не заметил. Он обхватил себя за плечи, держал крепко. Мне хотелось к нему броситься, обнять, но он бы сказал нет. И я должна была с этим считаться, но черт меня побери!
— В следующий раз он меня не бил, он работал ножом. Изрезал мне лицо, отрезал нос и сожрал. — Мика то ли всхлипнул, то ли засмеялся. — Господи, как было больно. Сколько было крови.
Я осторожно, опасливо тронула его за руку. Он не попросил меня убрать руку. Я обняла его, и он дрожал — мелкой дрожью с головы до ног. Я обнимала его и ломала голову, что можно тут сказать.
Он зашептал мне в волосы:
— Когда нос вырос снова, но не до конца, он снова меня избил. Новые ткани нежнее старых, и когда он сломал мне нос в очередной раз, он остался сломанным. Не залечился до конца, и Химера, раз уж сумел меня изуродовать, на этом успокоился. Сейчас, когда он меня больше не трогает, нос возвращается к норме. Каждый раз, когда я возвращаюсь из облика леопарда, он все прямее.
Мика прислонился ко мне, медленно, будто преодолевая скованность. Так он и остался, постепенно, дюйм за дюймом расслабляя тело, а я держала его и гладила ему спину круговыми движениями.
Кто-нибудь другой наверняка стал бы говорить утешительную ложь, типа все в порядке, я с тобой, но он заслуживал лучшего.
— Он мёртв, Мика. Он мёртв, и больше тебя не тронет. Он уже никого не тронет.
Он снова издал тихий звук — полупроглоченный смех, или всхлип.
— Не тронет, потому что ты его убила. Ты его убила, Анита. Я не мог. Я не мог защитить свой народ. Не мог.
У него подкосились колени, и он бы упал, но я подхватила его, и мы опустились на траву возле деревьев. Я сидела и держала его, укачивала, а он плакал — не о себе, но обо всех, кого не смог уберечь.
Я держала его, и рыдания стали тише, потом прекратились, и я ещё подержала его в тишине, нарушаемой только шумом ветра. Держала, и октябрьский ветер очищал нас обоих. Очищал от печали, от страшного моего желания разорвать все в клочки. И я обещала себе, сидя здесь, на траве, ощущая его руки вокруг себя, что никогда, никогда больше не буду ворошить то, чего ворошить не надо. Не лопатить того дерьма, которое можно оставить в покое. И помолилась Богу, чтобы это обещание сдержать, потому что, видит Бог, без Его вмешательства шансов сдержать слово было бы у меня куда как мало.
Прохладный ветер нёс сухой аромат осени. Что мне хотелось — взять Мику за руку и пойти в ночь, дойти до леса. Я хотела войти в темноту, и чтобы ветер понёс нас туда, куда он хочет. Плохое настроение будто унесло прохладным ночным ветром, а может быть, дело было в том, что я смотрела на Мику, на его лицо, почти скрытое облаком его волос. Как бы там ни было, а собачиться мне больше не хотелось.
— Ты права, у меня нос заживает.
В его голосе слышалась нотка горького смеха. И тон был подстать его непонятной улыбке.
Я тронула его за руку:
— Если тебе трудно про это, то не надо.
Он покачал головой и схватился рукой за волосы, нетерпеливо, сердито, будто злился на них, что лезут в лицо. Я подумала, что он может злиться и на меня, но не стала спрашивать. Если да, то я не хотела знать.
— Да нет, ты спросила, и я отвечу.
Я убрала руку, не мешая ему говорить, не мешая открыть мешок, который я так хотела открыть только минуту назад. Сейчас я только хотела стереть с его лица это выражение.
— Ты знаешь, почему у меня длинные волосы?
Вопрос был такой странный, что я ответила:
— Нет. Я думала, просто тебе так нравится.
Он покачал головой, придерживая рукой волосы, чтобы ветром их не бросило ему в лицо.
— Подчинив себе группу оборотней, Химера дальше действовал пыткой или угрозой пытки, чтобы держать её в руках. Если глава группы мог выдержать пытку, он пытал тех, кто послабее. Использовал их страдания, чтобы держать альф.
Он замолчал так надолго, что я сочла необходимым что-нибудь ответить.
— Я знаю, что он был гад и садист. Я помню, что он делал с Джиной и Вайолет, чтобы вас с Мерлем держать в руках.
— Ты далеко не все знаешь, — сказал он, глядя куда-то далеко. Он вспоминал, и воспоминания эти не были приятными.
Я не хотела поднимать этот вопрос. Честное слово, не хотела.
— Мика, я не хотела…
— Нет, ты хотела знать. И ты имеешь право узнать. — Он вздохнул так глубоко, что у него плечи задрожали. — Одной из любимых его пыток было групповое изнасилование. Тех, кто не участвовал, он заставлял отращивать длинные волосы. Говорил, что кто ведёт себя как баба, и выглядеть должен как баба.
Мне хватило секунды, чтобы понять.
— Во всем парде только у тебя и Мерля длинные волосы.
Он кивнул.
— Я думаю, Калеб получал от этого удовольствие, а Ной… ну… — он пожал плечами. — Мы все делали то, что нам не нравится, лишь бы остаться в живых. И невредимых.
Моё мнение о Калебе не могло стать хуже, но о Ное — могло. Я не хотела говорить этого вслух, но Мика и не ждал от меня слов. Рассказ начался, и он его теперь закончит, хочу я слышать или нет. Это была только моя вина, черт меня побери, и я стала слушать, предложив Мике все, что сейчас могла — своё внимание. Не ужас и не жалость, всего лишь внимание. Ужас был бы излишним, а жалости никто не любит.
— Ты говорила с Химерой, и не с одним из его лиц. Ты знаешь, как его раздирали противоречия.
Я кивнула и сказала:
— Да.
— Наполовину он был свирепым самцом, и насиловал женщин. На другую половину — геем, и эти половины друг друга ненавидели.
Химера придал понятию «раздвоение личности» совершенно новый смысл, потому что у каждой новой личности была отдельная физическая форма. Пока я его не видела, я бы сказала, что это невозможно.
— Я помню. Он хотел, чтобы я стала его подругой, и при этом его искренне воротило от женщин.
— Вот именно, — кивнул Мика.
Я почти боялась того, что он сейчас скажет, но начала-то я. И если он может рассказывать, то я уж как-нибудь могу выслушать. До конца.
— Он насиловал не только женщин, — продолжал Мика, — но интересно, что мужчину он мог изнасиловать, только если тот уже был геем. Как будто он хотел использовать только тот секс, который мог быть жертве приятен. — Мика хотел пожать плечами, но плечи только вздрогнули, как будто его передёрнуло. — Я этого не понимал, но был рад, что меня в его списке не было.
Его передёрнуло снова.
— Хочешь мою куртку? — спросила я.
Он слегка улыбнулся:
— Это не тот холод.
Я потянулась к нему рукой, и он шагнул назад.
— Нет, Анита, дай мне договорить. Если ты до меня дотронешься, я отвлекусь.
Я хотела сказать: «Давай я дотронусь, давай ты отвлечёшься», — но не сказала. А сделала то, что он просил. Сама виновата. Держала бы язык за зубами, мы бы сейчас танцевали вместо того, чтобы… когда я научусь не ворошить то, чего ворошить не надо? Никогда, наверное.
— Но когда Химера приходил в разум, он на меня злился. Я не помогал ему в пытках, не помогал в изнасилованиях. Но и не соглашался спать с ним добровольно, хотя он и просил. Думаю, я ему нравился, и он меня хотел, а раз его собственные извращённые правила не позволяли ему меня получить, он нашёл другие способы развлекаться за мой счёт.
Он потрогал собственное лицо, будто проверяя пальцами, будто даже удивился тому, что нашёл. Будто ожидал там не лицо своё найти, а что-то иное.
— Не могу даже вспомнить, что такого отказалась сделать Джина. Кажется, он хотел, чтобы она соблазнила вожака другой стаи, которой он хотел завладеть. Она отказалась, и он сорвал злость не на ней, а на мне. Он избил меня так, что нос мне сломал, но я быстро вылечился.
— Все ликантропы быстро вылечиваются, — сказала я.
— Я выздоравливал быстрее других. Не так быстро, как Химера, но почти. Он думал, это как-то связано с моим умением без труда переходить от формы к форме. Может быть, он и прав.
— Звучит правдоподобно, — согласилась я совершенно спокойным голосом, будто мы о погоде говорили.
Когда слушаешь страшные воспоминания, главное — не ужасаться. Эмоции разрешены только тому, кто рассказывает, а слушатель обязан сохранять хладнокровие.
— В следующий раз, когда я отказался помогать кого-то насиловать, он мне снова сломал нос. Я снова выздоровел. Тогда он превратил это в игру. С каждым разом, когда я отказывался выполнять приказ, он меня бил сильнее, и всегда в лицо. Однажды он сказал: «Я уничтожу эту хорошенькую мордочку. Раз мне она не достаётся, и никому другому от неё нет пользы, я её просто размажу». Но я продолжал выздоравливать.
Он отпустил волосы, и ветер бросил их ему поперёк лица, но он не заметил. Он обхватил себя за плечи, держал крепко. Мне хотелось к нему броситься, обнять, но он бы сказал нет. И я должна была с этим считаться, но черт меня побери!
— В следующий раз он меня не бил, он работал ножом. Изрезал мне лицо, отрезал нос и сожрал. — Мика то ли всхлипнул, то ли засмеялся. — Господи, как было больно. Сколько было крови.
Я осторожно, опасливо тронула его за руку. Он не попросил меня убрать руку. Я обняла его, и он дрожал — мелкой дрожью с головы до ног. Я обнимала его и ломала голову, что можно тут сказать.
Он зашептал мне в волосы:
— Когда нос вырос снова, но не до конца, он снова меня избил. Новые ткани нежнее старых, и когда он сломал мне нос в очередной раз, он остался сломанным. Не залечился до конца, и Химера, раз уж сумел меня изуродовать, на этом успокоился. Сейчас, когда он меня больше не трогает, нос возвращается к норме. Каждый раз, когда я возвращаюсь из облика леопарда, он все прямее.
Мика прислонился ко мне, медленно, будто преодолевая скованность. Так он и остался, постепенно, дюйм за дюймом расслабляя тело, а я держала его и гладила ему спину круговыми движениями.
Кто-нибудь другой наверняка стал бы говорить утешительную ложь, типа все в порядке, я с тобой, но он заслуживал лучшего.
— Он мёртв, Мика. Он мёртв, и больше тебя не тронет. Он уже никого не тронет.
Он снова издал тихий звук — полупроглоченный смех, или всхлип.
— Не тронет, потому что ты его убила. Ты его убила, Анита. Я не мог. Я не мог защитить свой народ. Не мог.
У него подкосились колени, и он бы упал, но я подхватила его, и мы опустились на траву возле деревьев. Я сидела и держала его, укачивала, а он плакал — не о себе, но обо всех, кого не смог уберечь.
Я держала его, и рыдания стали тише, потом прекратились, и я ещё подержала его в тишине, нарушаемой только шумом ветра. Держала, и октябрьский ветер очищал нас обоих. Очищал от печали, от страшного моего желания разорвать все в клочки. И я обещала себе, сидя здесь, на траве, ощущая его руки вокруг себя, что никогда, никогда больше не буду ворошить то, чего ворошить не надо. Не лопатить того дерьма, которое можно оставить в покое. И помолилась Богу, чтобы это обещание сдержать, потому что, видит Бог, без Его вмешательства шансов сдержать слово было бы у меня куда как мало.
Глава седьмая
Когда Натэниел и Джейсон вышли нас искать, Мика уже вернулся в норму. Норма для него — это значит, что если бы я не видела его срыва, у меня бы даже и мысли не возникло. Вообще-то, видя, как он быстро пришёл в себя, я подумала, сколько же я пропустила без внимания других срывов. Или этот вот вызвала я? И он может абсолютно держать себя в руках, если только никто не заставляет его оглядываться? Ну, даже если это и правда, то не слишком здорово. Ладно, может, нам всем нужен психотерапевт. Если я приведу весь пард, нам могут дать оптовую скидку.
Натэниел сел по другую сторону от меня, и я оказалась в середине. Контур его тела касался меня настолько, насколько мог. В какой-то момент я чуть не попросила его отодвинуться, но знала эту нужду оборотня в физическом контакте. И вообще, просить Натэниела отодвинуться на дюйм, когда он почти каждую ночь спит в моей кровати голым, было бы глупо.
Джейсон остался стоять и только смотрел на нас. Он был неестественно мрачен — по крайней мере, для своей обычной манеры, но вдруг расплылся в ухмылке. И стал похож на себя.
— Уже за полночь, и мы думали, что вы вышли кормить ardeur.
Слишком он ехидно улыбался для столь тщательно подобранных слов.
— Я теперь его могу держать дольше между кормлениями, — ответила я. -Четырнадцать, иногда даже шестнадцать часов.
— Ну, вот! — Джейсон обиженно топнул ножкой и надул губы. Превосходнейшее подражание детской обиде, если бы не чёртики в глазах. — А я-то думал поучаствовать.
Я нахмурилась, но неискренне. Джейсон всегда меня забавлял, уж не знаю чем, но так было.
— Не думаю, что сегодня нам понадобятся твои услуги, но искреннее спасибо за предложение.
Он преувеличенно вздохнул.
— И никогда больше у меня с тобой секса не будет?
— Не пойми меня неверно, Джейсон, но я на это надеюсь. У нас с тобой было прекрасно, но привела тебя в мою постель аварийная ситуация. Если я не смогу контролировать ardeur получше, то мне будет небезопасно одной на людях.
— Это я виноват, — тихо сказал Натэниел.
Я повернулась к нему, и он был настолько близко, что мне пришлось поцеловать его в щеку. Хотелось, чтобы он отодвинулся, дал мне больше места, но я подавила это желание. Не надо на людей бросаться.
— Если кто и виноват, то это только я, Натэниел.
Очень спокойный голос Мики прозвучал у меня над плечом.
— Виновата Бёлль Морт, злобная и сексуальная вампирша запада. Если бы она не лезла к Аните, стараясь управлять ею через ardeur, он бы не проснулся раньше времени.
Бёлль Морт, Красивая Смерть, была создательницей линии Жан-Клода. Я никогда не видела её физического воплощения, но встречалась с ней метафизически, и с меня хватило. Мика перегнулся через меня и сумел положить руку на плечо Натэниела. Утешать нас обоих.
— Ты уже не падал в обморок с тех пор, как Анита удлинила интервалы между кормлениями.
Натэниел так тяжело вздохнул, что я ощутила его движение.
— Это не я стал сильнее, а она.
Он говорил очень грустно, очень сам собой разочарованный.
Я наклонилась к нему, так, что Мика смог обнять нас обоих одновременно.
— Но я же твоя Нимир-Ра? Мне полагается быть сильнее.
Он слабо улыбнулся.
Я положила голову к нему на плечо, спрятала лицо в изгибе его шеи и вдохнула запах ванили. Он всегда пах для меня ванилью. Когда-то я думала, что это мыло или шампунь, но нет. Это был его аромат для меня. Как-то я не могла набраться храбрости и спросить Мику, пахнет ли и для него Натэниел ванилью — в глубине души я не сомневалась, что только для меня так сладок его запах.
— Ты хотел кое-что у Аниты спросить, — напомнил Джейсон.
Натэниел напрягся, потом спросил очень робко:
— Мне достанется обещанный танец?
Тут уж напряглась я. Не смогла удержаться. Натэниел застыл, потому что тоже это почувствовал. Танцевать мне не хотелось, но очень ясно держалось воспоминание о мысли, которая пришла несколько минут назад, с Микой, что уж лучше было бы танцевать. Один раз я ошиблась этой ночью, и наступать второй раз на те же грабли не стоит.
— Конечно! Буду очень рада.
Тут уж и Мика, и Натэниел отодвинулись на меня посмотреть.
— Как ты сказала? — переспросил Натэниел.
— Я сказала, что буду очень рада.
Их удивлённые рожи почти того стоили.
— Где Анита и что ты с ней сделала? — со свирепой физиономией спросил Джейсон.
Я не стала объяснять. Как-то не могла придумать, как бы сказать Мике, что лучше было бы нам танцевать, и объяснить, почему, не выбалтывая секреты Мики Джейсону и Натэниелу. Так что я просто встала и протянула Натэниелу руку.
Он уставился на неё, но спохватился, принял её почти опасливо, будто боялся, что я её отдёрну. Наверное, он готов был спорить насчёт танца и не ожидал такой податливости.
Я улыбнулась, видя его непонимающее лицо.
— Пошли внутрь.
Он улыбнулся мне редкой для него открытой улыбкой, от которой все его лицо засветилось, и за одну эту улыбку я бы отдала намного больше, чем какой-то танец.
Натэниел сел по другую сторону от меня, и я оказалась в середине. Контур его тела касался меня настолько, насколько мог. В какой-то момент я чуть не попросила его отодвинуться, но знала эту нужду оборотня в физическом контакте. И вообще, просить Натэниела отодвинуться на дюйм, когда он почти каждую ночь спит в моей кровати голым, было бы глупо.
Джейсон остался стоять и только смотрел на нас. Он был неестественно мрачен — по крайней мере, для своей обычной манеры, но вдруг расплылся в ухмылке. И стал похож на себя.
— Уже за полночь, и мы думали, что вы вышли кормить ardeur.
Слишком он ехидно улыбался для столь тщательно подобранных слов.
— Я теперь его могу держать дольше между кормлениями, — ответила я. -Четырнадцать, иногда даже шестнадцать часов.
— Ну, вот! — Джейсон обиженно топнул ножкой и надул губы. Превосходнейшее подражание детской обиде, если бы не чёртики в глазах. — А я-то думал поучаствовать.
Я нахмурилась, но неискренне. Джейсон всегда меня забавлял, уж не знаю чем, но так было.
— Не думаю, что сегодня нам понадобятся твои услуги, но искреннее спасибо за предложение.
Он преувеличенно вздохнул.
— И никогда больше у меня с тобой секса не будет?
— Не пойми меня неверно, Джейсон, но я на это надеюсь. У нас с тобой было прекрасно, но привела тебя в мою постель аварийная ситуация. Если я не смогу контролировать ardeur получше, то мне будет небезопасно одной на людях.
— Это я виноват, — тихо сказал Натэниел.
Я повернулась к нему, и он был настолько близко, что мне пришлось поцеловать его в щеку. Хотелось, чтобы он отодвинулся, дал мне больше места, но я подавила это желание. Не надо на людей бросаться.
— Если кто и виноват, то это только я, Натэниел.
Очень спокойный голос Мики прозвучал у меня над плечом.
— Виновата Бёлль Морт, злобная и сексуальная вампирша запада. Если бы она не лезла к Аните, стараясь управлять ею через ardeur, он бы не проснулся раньше времени.
Бёлль Морт, Красивая Смерть, была создательницей линии Жан-Клода. Я никогда не видела её физического воплощения, но встречалась с ней метафизически, и с меня хватило. Мика перегнулся через меня и сумел положить руку на плечо Натэниела. Утешать нас обоих.
— Ты уже не падал в обморок с тех пор, как Анита удлинила интервалы между кормлениями.
Натэниел так тяжело вздохнул, что я ощутила его движение.
— Это не я стал сильнее, а она.
Он говорил очень грустно, очень сам собой разочарованный.
Я наклонилась к нему, так, что Мика смог обнять нас обоих одновременно.
— Но я же твоя Нимир-Ра? Мне полагается быть сильнее.
Он слабо улыбнулся.
Я положила голову к нему на плечо, спрятала лицо в изгибе его шеи и вдохнула запах ванили. Он всегда пах для меня ванилью. Когда-то я думала, что это мыло или шампунь, но нет. Это был его аромат для меня. Как-то я не могла набраться храбрости и спросить Мику, пахнет ли и для него Натэниел ванилью — в глубине души я не сомневалась, что только для меня так сладок его запах.
— Ты хотел кое-что у Аниты спросить, — напомнил Джейсон.
Натэниел напрягся, потом спросил очень робко:
— Мне достанется обещанный танец?
Тут уж напряглась я. Не смогла удержаться. Натэниел застыл, потому что тоже это почувствовал. Танцевать мне не хотелось, но очень ясно держалось воспоминание о мысли, которая пришла несколько минут назад, с Микой, что уж лучше было бы танцевать. Один раз я ошиблась этой ночью, и наступать второй раз на те же грабли не стоит.
— Конечно! Буду очень рада.
Тут уж и Мика, и Натэниел отодвинулись на меня посмотреть.
— Как ты сказала? — переспросил Натэниел.
— Я сказала, что буду очень рада.
Их удивлённые рожи почти того стоили.
— Где Анита и что ты с ней сделала? — со свирепой физиономией спросил Джейсон.
Я не стала объяснять. Как-то не могла придумать, как бы сказать Мике, что лучше было бы нам танцевать, и объяснить, почему, не выбалтывая секреты Мики Джейсону и Натэниелу. Так что я просто встала и протянула Натэниелу руку.
Он уставился на неё, но спохватился, принял её почти опасливо, будто боялся, что я её отдёрну. Наверное, он готов был спорить насчёт танца и не ожидал такой податливости.
Я улыбнулась, видя его непонимающее лицо.
— Пошли внутрь.
Он улыбнулся мне редкой для него открытой улыбкой, от которой все его лицо засветилось, и за одну эту улыбку я бы отдала намного больше, чем какой-то танец.
Глава восьмая
Конечно, благие намерения продержались у меня лишь до подхода к танцполу. И тут оказалось, что надо танцевать. На глазах у всех. На глазах у всех, а в основном эти «все» были копами. Никто не бывает так безжалостен, как копы, лишь дай им повод. Если я буду танцевать плохо, задразнят. Если буду танцевать хорошо, задразнят ещё хуже. А догадайся они, что я хорошо танцую со стриптизером, издёвкам конца не будет. И если я буду танцевать со стриптизером плохо, шуточки тоже будут… не слишком хорошими. Как ни кинь, а все клин.
Я снова стала четырнадцатилетней девчонкой, неуклюжей как колода. Но, имея партнёром Натэниела, неуклюжей быть практически невозможно. Может, в этом его работа, но он знает, как дать человеку раскрыться на танцполу. Мне только и надо было, что отбросить запреты и следовать за его телом. Вроде бы легче лёгкого, только не для меня. Спасибо, но мне нравятся те немногие запреты, что у меня ещё остались, и цепляться я за них буду до последнего.
Но сейчас я цеплялась за Натэниела. Немногое может меня напугать по-настоящему, но полёты на самолётах и танцы на публике входят в этот краткий перечень. Сердце у меня колотилось в горле, я давила в себе потребность смотреть на ноги. Ребята целый день добивались и добились, что я смогла танцевать — дома, когда видят только мои друзья. Но сейчас все уроки куда-то делись, и мне осталось лишь цепляться за руку и плечо Натэниела, вертя эти бесполезные круги, ничего общего не имеющие с мелодией и очень много общего — со страхом и неспособностью танцевать.
— Анита! — позвал Натэниел.
Я уставилась под ноги, стараясь не замечать направленных на нас взглядов.
— Анита, прошу тебя, посмотри на меня.
Я подняла глаза, и то, что он в них увидел, вызвало у него улыбку, и наполнило его собственные глаза сочувствием и лаской.
— Ты действительно боишься, — сказал он так, будто до сих пор в это не верил.
— Разве я когда-нибудь сознавалась в страхе, если не боялась?
— Точное наблюдение. — Он улыбнулся и заговорил тихо: — Смотри только на меня, мне в глаза. Ничто не важно, кроме человека, с которым ты танцуешь. Не смотри больше ни на кого.
— Звучит так, будто ты такие советы уже давал.
Он пожал плечами:
— Многим женщинам поначалу неуютно на сцене.
Я вытаращилась на него.
— Мне приходилось выступать в официальном костюме и выбирать партнёршу из публики на танец. В очень официальном, как у Фреда Астора.
Почему-то Фред Астор — не первая ассоциация, которую вызывает название «Запретный плод». Я это сказала вслух.
Его улыбка стала мягче, более ему свойственной.
— Если бы ты когда-нибудь приехала в клуб посмотреть нашу работу, а не просто подвезти кого-нибудь из нас, ты бы знала.
Я снова стала четырнадцатилетней девчонкой, неуклюжей как колода. Но, имея партнёром Натэниела, неуклюжей быть практически невозможно. Может, в этом его работа, но он знает, как дать человеку раскрыться на танцполу. Мне только и надо было, что отбросить запреты и следовать за его телом. Вроде бы легче лёгкого, только не для меня. Спасибо, но мне нравятся те немногие запреты, что у меня ещё остались, и цепляться я за них буду до последнего.
Но сейчас я цеплялась за Натэниела. Немногое может меня напугать по-настоящему, но полёты на самолётах и танцы на публике входят в этот краткий перечень. Сердце у меня колотилось в горле, я давила в себе потребность смотреть на ноги. Ребята целый день добивались и добились, что я смогла танцевать — дома, когда видят только мои друзья. Но сейчас все уроки куда-то делись, и мне осталось лишь цепляться за руку и плечо Натэниела, вертя эти бесполезные круги, ничего общего не имеющие с мелодией и очень много общего — со страхом и неспособностью танцевать.
— Анита! — позвал Натэниел.
Я уставилась под ноги, стараясь не замечать направленных на нас взглядов.
— Анита, прошу тебя, посмотри на меня.
Я подняла глаза, и то, что он в них увидел, вызвало у него улыбку, и наполнило его собственные глаза сочувствием и лаской.
— Ты действительно боишься, — сказал он так, будто до сих пор в это не верил.
— Разве я когда-нибудь сознавалась в страхе, если не боялась?
— Точное наблюдение. — Он улыбнулся и заговорил тихо: — Смотри только на меня, мне в глаза. Ничто не важно, кроме человека, с которым ты танцуешь. Не смотри больше ни на кого.
— Звучит так, будто ты такие советы уже давал.
Он пожал плечами:
— Многим женщинам поначалу неуютно на сцене.
Я вытаращилась на него.
— Мне приходилось выступать в официальном костюме и выбирать партнёршу из публики на танец. В очень официальном, как у Фреда Астора.
Почему-то Фред Астор — не первая ассоциация, которую вызывает название «Запретный плод». Я это сказала вслух.
Его улыбка стала мягче, более ему свойственной.
— Если бы ты когда-нибудь приехала в клуб посмотреть нашу работу, а не просто подвезти кого-нибудь из нас, ты бы знала.