Гамильтон Лорел. Сны инкуба

   — Не возник, ты его и не кормила, — сказал тихо Натэниел.
   — Вот именно.
   — И стала высасывать энергию из Дамиана.
   Я кивнула:
   — Тогда он вроде как позвал у меня в голове.
   — И тогда ты стала кормить ardeur, — сказал Джейсон.
   Я кивнула.
   — До приезда в клуб.
   Это уже был Натэниел.
   — Да.
   Я обернулась к нему, и то, что увидела в его глазах, меня и огорчило, и разозлило. Он смотрел обиженно, и это не была моя вина. Но назвать не моей виной то, что я имела секс с кем-то другим, у меня язык не поворачивался, так что я и не сказала. Если ему надоело, что я трахаюсь с кем попало, но не с ним, то он имеет на это все права.
   — Я это сделала по минимуму, только чтобы восстановиться.
   — С кем? — спросил он, глядя осторожно и внимательно.
   — С Реквиемом.
   — Если ты уже поедала энергию Дамиана, значит, тебе надо было раньше покормить ardeur? — спросил Джейсон.
   Наверное, он действительно хотел знать, но ещё и пытался предотвратить ссору. Я не была уверена, что мы сейчас затеем ссору с Натэниелом, но и уверенности в обратном у меня не было.
   Подумав над вопросом, я ответила:
   — Да, наверное.
   — Ardeur даёт тебе энергию?
   — Ага.
   — И теперь ты — источник энергии в новом триумвирате. Твоя энергия питает Дамиана и — в меньшей степени — Натэниела.
   — Почему это меня в меньшей степени? — спросил Натэниел.
   — Ты живой. Твоё сердце бьётся само, а у Дамиана — нет.
   — А, понятно, — кивнул Натэниел.
   — К чему ты ведёшь, Джейсон? Ты же точно к чему-то ведёшь.
   — Я? — Он состроил наивные глазки.
   Я покачала головой:
   — За этими детскими зенками прячется острый ум. Ты только его не показываешь, так что — да, что-то на этом уме у тебя есть. Так что?
   — Аните сейчас нужно есть чаще, я правильно понял?
   Мы оба кивнули.
   — А что если ей и другие вещи питать надо чаще?
   Мы оба, кажется, набрали воздуху спросить, что он имеет в виду, и оба сообразили одновременно.
   — А, блин! — сказала я.
   — Бог ты мой! — ахнул Натэниел.
   — До сегодняшнего дня это было часов двенадцать, до четырнадцати можно было растянуть. Так насколько чаще это может быть теперь? — спросила я.
   Джейсон развёл руками:
   — Я-то откуда знаю? Я только указал на такую возможность.
   — Звучит разумно, — согласился Натэниел. — Ты напиталась от Реквиема — и сколько прошло, пока мы с тобой питали ardeur?
   Я подумала, попыталась посчитать в уме, что было труднее обычного, потому что к расчётам примешивалась лёгкая паника.
   — Два часа, если не меньше. — Я замотала головой. — Нет, ни за что. Не могу я питать ardeur каждые два часа.
   — Нет, но ты можешь держать в джипе какие-нибудь закуски и каждые два часа есть, — заметил Натэниел. — Я уже говорил: когда утоляешь один вид голода, остальные уменьшаются.
   Паника несколько ослабла, хотя и не очень.
   — Ты уверен, что орешки в машине мне помогут?
   Он пожал плечами:
   — Не знаю точно, но мне так кажется.
   Вдруг он показался очень молодым и неуверенным.
   Я обняла его, он обнял меня в ответ.
   — Бог ты мой, Натэниел, мы и так днём едва успевали его питать. Что же мне делать?
   Паника уже слегка слышалась в моем голосе.
   Он сжал меня крепче:
   — Что-нибудь придумаем. Прости, я психанул из-за Реквиема. Понимаешь, просто…
   — Просто все меня имеют, а ты нет, — закончила я.
   Он кивнул. Потом отодвинулся, чтобы улыбнуться мне своей чудесной улыбкой. Взял меня за руку и положил к себе на шею — я нащупала засос, оставленный мною.
   — Это было хорошо, Анита. Именно то, чего мне в тот момент хотелось.
   У меня хватило времени улыбнуться в ответ, но мимолётно.
   — Сколько времени? — спросила я.
   — Десять, — ответил Джейсон.
   Класс. Меньше двух часов проспала. А вслух я сказала:
   — Я на тебе кормилась около двух ночи, то есть прошло всего восемь часов. Это слишком мало, Натэниел.
   Он посмотрел на меня, и в этом взгляде были твёрдость и целеустремлённость.
   — Просто люби меня сейчас, Анита. Люби меня, а подкормиться сможешь на ком-нибудь другом. Но ты права: меня достало, что тебя имеет каждый, только не я. — Он встал на колени, коснулся моих рук, но не обнимая меня, не держа. — Люби меня, и у меня не будет причины ревновать.
   — Но у меня все равно будет секс с другими, — сказала я. — Почему же ты ревновать не будешь?
   — Потому что я буду знать: со мной ты хочешь заниматься любовью, а с ними — иметь секс.
   У меня начала болеть голова. Натэниел часто ставил меня в тупик. Я его люблю, я его хочу, но, черт побери, я не знала, что ему сейчас сказать.
   — Если бы ты был в постели с другими женщинами, я бы ревновала в любом случае.
   Он покраснел:
   — Ты и в самом деле меня ревновала бы?
   — Мне не особо нравилось, когда в клубе тебя лапали, так что — да, наверное, меня бы это не порадовало.
   — Лучше этого ты мне ничего не могла сказать.
   — В смысле, что я тебя ревную к другим женщинам?
   Он кивнул.
   — Тебя уже ревновали твои подружки, — сказала я.
   — У меня не было подружек.
   Я уставилась на него, не зная, что сказать. Я понимала, что он не стал бы врать, но все равно трудно было поверить.
   — Ты же снимался в порнофильмах. Ты был…
   — Проституткой, — договорил он за меня, не моргнув глазом.
   — Ну да, я прошу прощения…
   — Трахаться — не встречаться, Анита. Уж тем более — трахаться за деньги.
   — Но…
   Он положил пальцы мне на губы.
   — Тихо, — сказал он. — Ты у меня первая девушка.
   Я уставилась на него с тихим ужасом. Я у него первая девушка? Нет, в голове не укладывалось. Как это можно — сниматься в порно и быть проституткой, и никогда ни с кем романа не иметь? Наверное, недоумение отразилось у меня на лице, потому что он улыбнулся и тронул меня за щеку. Наклейка отвалилась, и он провёл пальцами вдоль заживающих царапин, оставленных Барбарой Браун.
   — Я тебе говорил: ты первая, кто хотела именно меня и ради меня. Не потому, что я красавчик или за то, что я умею вытворять со своим телом. Ты меня любишь без секса. Ты позволяешь мне о тебе заботиться. Ты мне позволила кухню тебе обустроить.
   — Так ты же готовишь больше, чем я.
   Он улыбнулся, и глаза его стали добрыми, будто я — ребёнок, а он намного старше.
   — В том-то и дело, Анита. Ты мне позволила купить чайный сервиз, хотя я знаю, что ты считала это типа глупостью.
   — Так ты же хотел, чтобы был чайный сервиз.
   — Ты делаешь что-то не потому, что тебе этого хочется или нравится, а чтобы я был доволен. Были люди, что покупали мне драгоценности, одежду, отдых в шикарных отелях и на курортах, но никто не позволил мне покупать за его деньги то, что мне нравится — только то, что они сами считали правильным. Не позволяли мне изменить их распорядок жизни. Не давали мне места в ней. — Он взял моё лицо в ладони. — Может быть, подруга или девушка — не те слова, но от любого другого, боюсь, ты просто сбежишь, а этого я не хочу.
   У меня внезапно пересохли губы.
   — Люби меня сейчас, — прошептал он и потянулся ко мне для поцелуя.
   С той стороны кровати послышалось шевеление. Я подавила импульс схватить Джейсона за руку или за что придётся, лишь бы остался с нами. Чтобы не оставлял меня с Натэниелом. Ронни права, это неразумно, но такое у меня было чувство, что если я сделаю сейчас это логическое завершение наших отношений, мне придётся оставить его при себе. Она ошиблась. Дело не в том, что для меня секс был обязательством — это уже не так. Но секс с тем, с кем надо, обязательством остался, а тот, кто сейчас тянулся ко мне с таким нежным поцелуем, он был как раз, кто надо.
   Я отвернулась от поцелуя и увидела уходящего в ванну Джейсона.
   — Я включу душ, так что ловите кайф, — сказал он.
   — Мне жаль, что тебя выгнали из твоей кровати, — сказала я.
   Мне действительно было жаль, и по многим причинам.
   Он усмехнулся и тут же постарался скрыть усмешку, уверенный, что я ему этого так не спущу.
   — Это же не значит, что я в неё не вернусь, — сказал он.
   Я удержала Натэниела от дальнейшего приближения, упёршись рукой ему в плечо, и воззрилась на Джейсона.
   — Это что ещё значит?
   Он попытался совладать с лицом, не смог, и видно было, что он очень собой доволен.
   — От Натэниела ты не можешь кормиться — слишком рано. Жан-Клод ещё тоже пока не проснётся. А если Жан-Клод не проснётся, то и Ашер отпадает.
   Я прищурилась:
   — И?
   — Если найдёшь здесь другого оборотня, кроме меня, чтобы подкормиться, я ему уступлю место. Грэхем там, в холле.
   Выражение его лица не оставляло сомнений, что он знает: Грэхема я не выберу.
   — Ах ты наглый…
   — Ну-ну-ну! Разве так следует говорить с тем, кто готов кормить тебя самой сутью своего тела?
   Я поглядела на него мрачно и повернулась к Натэниелу. Лицо его было абсолютно спокойно.
   — Как ты на эту тему?
   — Честно?
   — Да, честно.
   — Пока я первый, остальное меня не волнует.
   — Я могу остаться и помочь в любовной игре, — предложил Джейсон.
   Я не успела ответить.
   — Не в первый раз, Джейсон, — ответил Натэниел. — Я хочу, чтобы сейчас были только мы двое.
   Джейсон осклабился — скорее в мой адрес, нежели Натэниела, потому что видел, как я вытаращила глаза в ответ на небрежное согласие Натэниела в дальнейшем выступать втроём.
   — Тогда я скрываюсь в ванной.
   Он закрыл дверь, и мы остались наедине с торшером.
   Я посмотрела на Натэниела в некотором возмущении:
   — Спасибо, что записал меня на секс втроём.
   Он посмотрел недоуменно:
   — Я почти каждую ночь спал с тобой и с Микой.
   — Но мы не занимались сексом все одновременно.
   Он посмотрел на меня, и по его взгляду я поняла, что слишком энергично возражаю.
   — Этого не будет, — сказала я.
   — Анита, ты просыпаешься, тебе нужно питаться, и ты поворачиваешься к тому, от кого не кормилась накануне, но другой-то из постели не всегда вылезает. Я не раз смотрел, как ты занималась с Микой сексом, а он смотрел, как ты от меня кормишься.
   Головная боль уже пульсировала под веками. Мне трудно было глотать, и у боли был знакомый привкус паники.
   — Я знаю, что вы с Жан-Клодом были вместе с Ашером. И это было по-настоящему втроём.
   — Не всегда, — сказала я, и даже для меня это прозвучало неубедительно.
   Он посмотрел на меня серьёзно:
   — Анита, ничего плохого нет в том, чтобы наслаждаться близостью двух мужчин сразу.
   Ещё немного — и пульс меня задушит.
   — Нет, есть, — возразила я, тяжело дыша.
   — Но что, что в этом плохого?
   Он наклонился, будто для поцелуя, но я отклонилась, и это было глупо, потому что тогда я оказалась на кровати, глядя на Натэниела снизу вверх. Никакой логики — уходить от поцелуя, растягиваясь на кровати. Конечно, не было логики и в охватившей меня панике.
   Он опёрся на руки и посмотрел на меня с улыбкой, дающей мне понять, что я веду себя по-дурацки. В этот момент я поняла, что ошибалась, считая его ребёнком. По этому взгляду стало ясно, что по-своему он так же осторожен со мной, как и я с ним. Он считает меня защищённой, неискушённой. Перед лицом его опыта я во многом была ребёнком. Это был один из тех моментов, когда меняются отношения, когда вдруг раскрывается или взрывается перед тобой мир, и он сразу перестаёт быть таким, каким был раньше.
   Мы смотрели друг на друга, и не знаю, что было видно у меня на лице, или просто до него тоже дошла эта перемена, но он остановился и улыбнулся мне.
   — Что случилось? — спросил он.
   Вопрос показался мне таким дурацким, что я заржала.
   — А ничего плохого! Я два раза чуть не убила Дамиана. Я думала, что контролировать ardeur — это облегчает жизнь, так нет же. Я переспала с Байроном — с Байроном, можешь себе представить? Чуть не подняла ночью все кладбище. Целая армия мертвецов ждала моего призыва. Я ощущала её, Натэниел, ощущала её силу. — Я плакала, хотя и не собиралась. — А так — ничего плохого не случилось.
   Он поцеловал мои слезы, текущие из глаз, нежно-нежно.
   — Давай тогда сделаем хорошее.
   Он целовал меня, и соль моих слез ложилась ему на губы.
   — Но…
   Он поцеловал меня снова, чуть требовательнее.
   — Анита, пожалуйста, перестань говорить.
   — Зачем? — нахмурилась я.
   — Чтобы можно было начать трахаться, — пояснил он.
   Я открыла рот и не знаю, что сказала бы, если бы он не заговорил первым.
   — Люби меня! — он навис надо мной. — Проглоти меня!
   Я думала, он хочет поцеловать меня, но его губы спустились ниже, он поцеловал меня в шею, ниже, ещё ниже.
   — Имей меня.
   Он целовал мою грудь сквозь футболку.
   — Всоси меня.
   Он поднял футболку, обнажая мне груди. Я хотела возразить, но выражение его лица, его глаз остановило меня. Он приложил губы к соску, чуть ниже наклейки на укусе Жан-Клода, и лизнул длинно, нежно, закатывая ко мне глаза.
   — Трахни меня.
   Я бы хотела сказать, что нашла слова не менее соблазнительные или что-нибудь нежное, но единственное, что пришло мне в голову, было:
   — Окей.
   Не нежно и не скабрёзно, но если кого-то любишь, то не надо всегда быть скабрёзной или остроумной, иногда можно просто быть собой, и сказанное в нужный момент «окей» оказывается сладкозвучнее любой поэзии и может значить больше всех на свете постельных слов.

Глава пятидесятая

   Футболка и трусы слетели в первом порыве рук, но я никогда не пыталась дотронуться до Натэниела, если не было метафизической необходимости. Никогда не обращалась к Натэниелу просто потому, что хочу его. Не то чтобы меня к нему не тянуло — видит Бог, ещё как тянуло, но я до сих пор не понимала, как я привыкла полагаться на ardeur. Я думала о нем лишь как о проклятии, но впервые сейчас оценила, как он смазывал для меня колёса. Он переносил меня через смущение, через неловкость, через вбитое в меня «хорошие девушки так не делают». Без него осталась только я, и в голове у меня было очень противно.
   Натэниел заметил — он все замечает. Приподнявшись на локте, он спросил у меня:
   — В чем дело?
   Я не знала, как сказать, и это отразилось у меня на лице, потому что он сказал мне:
   — Просто скажи, Анита, что бы оно ни было.
   Я посмотрела на него, подавила желание посмотреть вниз, вдоль тела. Пришлось зажмуриться. Наконец я сказала:
   — Сейчас ardeur молчит, осталась только я. Только я, а мне… мне неловко.
   — Со мной?
   Я хотела кивнуть, но остановилась и сказала правду:
   — С самой собой.
   Он подвинулся на кровати, лицо его оказалось рядом с моей поясницей. И был он тёплый-тёплый.
   — И что это должно значить?
   Как объяснить другому то, что я сама не могу понять?
   — Не знаю, как объяснить.
   Дверь ванной открылась, мы оба подняли глаза. Там стоял Джейсон с полотенцем вокруг бёдер. Мокрый он не был, но был завернут в полотенце. Я слишком давно верчусь среди оборотней, чтобы понимать, насколько это странно.
   — Я просто не выдержал. Не выдержал.
   — Чего? — спросила я.
   — Ты сейчас все испортишь
   Я посмотрела не него — не слишком дружелюбно.
   — Нечего на меня смотреть. — Он подошёл и встал у края кровати, руки на бёдрах. — Я тебе говорил, что все на свете отдал бы, чтобы кто-нибудь смотрел на меня, как Натэниел на тебя.
   — Да, но…
   — И никаких «но». Я думал, ты растёшь, меняешься, но по твоим словам выходит, что это все был ardeur. Ты здесь просто ни при чем — не твоя вина. Если ты сейчас перепохабишь все, что работает под волной ardeur'а, ты все равно будешь не виновата.
   Я хотела поспорить, но не могла ничего придумать. В конце концов я сказала:
   — Допустим, я с тобой согласна. И что с того?
   — Боже мой, Анита, при чем тут вообще вина? Ты себя ведёшь так, будто это грех.
   Что-то, наверное, отразилось у меня на лице — Джейсон издал какой-то звук, то ли рычание, то ли выдох. Мне пришлось отвернуться от его глаз, от горящего в них гнева.
   — Меня учили, что это грех.
   — Тебя учили, что на свете есть Санта-Клаус. Ты же в это сейчас не веришь?
   Я скрестила руки на груди, но задуманная угрюмость позы получилась не совсем — в голом виде угрюмость изобразить нелегко.
   — И что ты этим хочешь сказать?
   — Чтобы ты на него посмотрела.
   Я упрямо глядела на Джейсона, а не на Натэниела.
   — Повернись и посмотри, а то я тебя поверну.
   — Попробуешь.
   — Если хочешь устроить соревнования по борьбе, то можно. Но не проще ли и не умнее ли просто обернуться?
   Я набрала воздуху, медленно выдохнула и обернулась.
   Натэниел лежал на животе, опираясь на локти. Лицо — прежде всего замечалось оно. Эти потрясающие лавандовые глаза с остатками грима, от которых глаза казались больше, темнее, будто их надо было украшать. И в этих глазах было полное спокойствие, неколебимая уверенность, что я все сделаю как надо. Что все будет хорошо. Не люблю, когда на меня так смотрят, потому что жизнь меня научила: все хорошо не бывает. Я не могу спасти всех. И не могу ничего исправить.
   На губах у него играла лёгкая улыбка, и не было в этом лице ни тревоги, ни заботы. На меня смотрело спокойное лицо святого, глядящего в лицо Бога. Защищённого верой своей, укрытого знанием, доверяющего так, как я уже много лет назад разучилась доверять. Как он может на меня вот так смотреть? Неужто он не понимает? Он прожил со мной четыре месяца. Неужто он не знает, что у меня мозги свихнуты во все стороны, и на меня нельзя надеяться?
   Он склонил голову, почти застенчиво, но это движение привлекло внимание, и дальше мой взгляд прошёл по закруглению плеча, ниже по спине. Только однажды я позволила себе коснуться его ниже пояса, когда ardeur был ещё для меня совсем нов. Я тогда покрыла ему спину и ягодицы укусами, и ему понравилось, а я накормилась, но с тех пор никогда не позволяла себе так сильно его трогать — до последних двух суток. В первый раз все было только ради того, чтобы утолить ardeur, и я не дала себе как следует посмотреть на него, насладиться им, потому что во всем этом видела только неизбежное зло. Сейчас, глядя на него, я ощущала вину за то, что так о нем думала. Он заслуживал лучшего.
   Я месяцами заставляла его всегда носить одежду, хотя бы шорты, даже в кровати. Но при этом я все равно не могла удержаться от хотя бы беглых взглядов на него. Даже вчера ночью, в клубе, я не дала себе посмотреть на него, по-настоящему посмотреть. Потому что если бы я стала разглядывать его тело, взгляд остановился бы там, где ему больше всего хотелось, на той части, которая чаровала меня сильнее всего — нет, это не то, что вы подумали. Спина его слегка вздымалась линией, переходящей в прекраснейший зад, но в конце линии спины, где она переставала быть спиной, находились ямочки. Может быть, ямочки — неправильное слово, но другого я не нахожу. Я смотрела сейчас на Натэниела, дав волю глазам, не заставляя их отворачиваться после беглого взгляда. Я не смотрела на его наготу — я видела его тело.
   Протянув руку, я разрешила себе то, чего хотела уже много месяцев — провела рукой по изгибу спины и остановила руку прямо в её конце, перед выпуклостью зада.
   Он чуть вздрогнул под прикосновением моей руки, хотя я всего лишь положила на него ладонь, оставила тяжесть руки между двумя ямочками. Они выглядели так, будто Бог приложил большие пальцы к ещё влажной глине над выпуклостью ягодиц. Говорят, что ямочки возле рта — это поцелуй ангела перед рождением младенца. И эти ямочки — тоже благословение.
   Я осторожно поцеловала эти гладкие углубления, похожие на крошечные блюдечки. Каждое из них было размером с мои губы, как будто именно для моих поцелуев и были они сделаны. Потом я положила голову в закругление его спины, прижалась щекой к этим следам благословения ангела, и лицо моё было чуть приподнято выпуклостью его тела, и взгляд устремлялся ниже закругления, дальше, к ногам, но сейчас меня вполне устраивало быть там, где я была.
   Я легла на него как на подушку, и как рот точно подошёл к этим ямочкам для поцелуев, так и голова точно легла в изгиб тела, будто для того этот изгиб и был предназначен. Натэниел испустил долгий вздох, и его тело распласталось по кровати, будто какое-то напряжение, мне даже не видимое до тех пор, отпустило его и оставило отдыхать.
   Я провела рукой по закруглению зада, и Натэниел чуть застонал. Пальцы мои заскользили ниже, вдоль линии бедра. Не то чтобы его ноги были в запретной зоне в том смысле, в каком другие части тела, но я поняла, что разделила его тело по линии талии, как будто это линия фронта. Выше этой линии — мы, ниже — запрет. Бедро у него было гладкое и твёрдое от мышц.
   Положив руку ему на бедро, я пустила пальцы бродить кругами по его заду. От этих движений он стал издавать резкие быстрые звуки, почти звуки протеста.
   Голосом таким же ленивым и ласковым, как мои движения, я спросила:
   — Это что, больно? Ты стонешь.
   — Нет, — ответил он, и в голосе было напряжение, даже намёка на которое не было в теле. — Просто я так давно хотел, чтобы ты меня трогала. Это… это невероятно, когда твоя голова лежит на мне, а руки меня гладят. Бог ты мой, это так хорошо!
   Я очень-очень деликатно провела вдоль щели в заду, так легко, что если бы там были волоски, я бы едва задела их, но он был гладким, полностью гладким. Я подумала, всюду ли так.
   Снова я провела пальцами по контуру зада, по разделительной линии, пока не нашла первую полосочку тёплого тела, которая уже не была задом, а была полоской гладкой шелковистой кожи.
   И я взялась пальцами за края этой полоски, легчайшим из пожатий, и скользнула пальцами вверх и вниз. Натэниел изогнулся под этим прикосновением, его руки хватали простыни, будто он не знал, что с этими руками делать.
   Я приподняла голову и с поцелуями перенесла её на ягодицу Натэниела, как на подушку. Снова провела рукой вдоль бедра, и на этот раз стала гладить круговыми движениями под коленями, и продолжала гладить, пока мои руки не дошли до лодыжек.
   Он засмеялся и стал снова извиваться, как тогда, когда я коснулась более традиционных интимных мест. На теле куда больше эрогенных зон, чем в коротеньком списке, который известен большинству. Я подняла голову с подушки его тела, чтобы больше внимания уделить лодыжкам, провела ногтями по этой чувствительной коже. Он снова отозвался извивами, приподнял торс над кроватью, дыхание вырвалось у него как что-то среднее между вздохом и смехом. Я села, чтобы пощекотать ему подошвы, и он вздохнул: «Господи!» Я тронула его стопы спереди, едва-едва касаясь, и он брыкнул ногами, будто прикосновение было невыносимым. Не у каждого ноги так чувствительны к любовной игре, но у некоторых бывает.
   Я смотрела вдоль контура его тела, а он лежал на простынях, тяжело дыша. Я ведь только начала — столько вариантов, что глаза разбегаются. Нагнувшись к его лодыжкам, я лизнула косточку, водя языком как кистью, сильными влажными кругами.
   Он замычал протестующе и стал дёргать ногами, но я схватила его за ногу двумя руками и придержала. Он почти закричал и опустил глаза ко мне. И что-то было в этих глазах дикое, и нежное, и очарованное.
   Я чуть прикусила кожу, не сильно, просто сжала зубами, но у него от этого закатились глаза и плечи обмякли, будто он потерял сознание.
   Я подалась назад по кровати, чтобы положить голову не на ягодицу, а поперёк, как на подушку. От ощущения раздавшихся под моей щекой ягодиц мне пришлось закрыть глаза и снова вспомнить, как надо дышать. Проведя рукой по линии его тела, я снова нашла эту шёлковую кожу. Но на этот раз я по ней прошла до кое-чего другого, нашла, что искала, и там кожа была мягче, чем в любом другом месте. Яички были прижаты его телом, плотные, круглые. Только часть их выдавалась наружу, где я могла их коснуться, и сочетание давления тела и возбуждения заставило их раздуться, и кожа не двигалась так свободно, как могла бы. Я хотела поиграть с этой свободной кожей, но она уже натянулась, а потянуть её значило бы доставить больше боли, чем удовольствия. И как бы Натэниелу это ни нравилось, я не была на такое готова.
   Я скользнула телом вдоль его ног, раздвинула их, легла между ними. Приложила рот к внутренней поверхности бедра, но остановилась раньше, чем решила, хочу я их лизнуть, поцеловать или укусить. Остановилась, потому что за выпуклостью бедра Натэниела увидела Джейсона.
   То есть я совсем забыла, что он тоже здесь. Хорошо это или плохо? Значит это, что я перестала себя стесняться, или что совсем провалилась в бездну разврата? Как бы там ни было, а я внезапно застыла, глядя поверх Натэниела в эти светлые синие глаза. То, что я в них увидела и заставило меня застыть. Похоть — она бы меня сконфузила, но была бы логичной. Однако увидела я не это. Джейсон смотрел на нас, и выражение его лица было почти печальным, а в глазах — горькое чувство утраты. И как отнестись к этому взгляду, я не знала, и потому остановилась и посмотрела поверх тела Натэниела.
   Джейсон понял, что я его увидела, и опустил голову. Когда он поднял глаза снова, он уже овладел своим лицом и почти выдавил из себя шутку:
   — Если из-за меня, то не останавливайся. Мне это зрелище нравится.
   Голос его был обычным, но эта лёгкость до глаз не дошла.
   — Врёшь, — сказала я.
   Он улыбнулся невесело:
   — Я думал, ты слишком занята, чтобы меня заметить. Надо было сообразить, что, когда молчит ardeur, ты внимательнее.
   — Что там? — спросил Натэниел.
   — Толком не пойму, — ответила я.
   — Да не бойтесь, — сказал Джейсон. — Не сохну я по тебе, Анита, и по Натэниелу, если на то пошло. Но сохну по тому, чтобы кто-нибудь на меня затратил столько же времени и внимания.