Гамильтон Лорел. Сны инкуба

   — Ложитесь, мать вашу, ложитесь! — закричала я. — Держите его, черт побери!
   Он добрался до двери, поскольку я не могла стрелять.
   Но прямо за ним оказались двое вампиров. Двое из тех, кто были в проходе. Это я была виновата, когда крикнула держать его? Или просто это добропорядочные граждане? Один хрен, блин.
   Я стала пробиваться сквозь вопящую толпу, за мной шёл Зебровски, Маркони и Смит — прямо за ним. Ствол я направила в потолок. Штатские кричали, видя пистолеты, видя меня. Кричали, потому что могли кричать.
   Я слышала, как Зебровски у меня за спиной давал постовым у задней двери описание нашего подозрительного вампира. Мы уже почти прошли через толпу паникующих штатских, и тут я услышала иной вопль, перекрывающий высокий визг. Мужчины вопят, но не визжат. Высунувшись из-за двери как можно меньше, я выставила ствол. Нет, я не стала стоять столбом посреди дверей, подставляя себя под выстрелы — это в кино красиво, а в жизни надо прятаться за укрытием. О героическом виде можно беспокоиться потом, если выживешь.
   В конце коридора шла драка. Наши штатские, один тёмный, один светлый, поймали нашего бандита. И вроде бы побеждали. Они повалили его на землю, хотя темноволосый штатский тоже лежал на земле. Я вышла из-за двери, держа рукоять двумя руками, Зебровски сразу за мной с криком:
   — Полиция! Никто ни с места!
   Штатские остановились посреди драки, будучи законопослушными гражданами. А законопослушные граждане выполняют распоряжения полиции. Это была всего лишь секунда — они ослабили хватку и оглянулись на нас. Этого хватило, поскольку они отвернулись от преступника, а он, преступник, на нас оглядываться не стал и драться не прекратил. В конце концов, терять ему было нечего. У меня уже есть ордер на его ликвидацию.
   Двое вампиров прижимали его к земле, но когда они остановились, один из них, должно быть, ослабил хватку — чуть-чуть. Я увидела, как в руке бандита что-то серебряно мелькнуло.
   — Нож! — крикнула я, но было поздно.
   Лезвие ударило темноволосого в грудь. Что-то в этом ударе потрясло блондина, потому что он рухнул на колени рядом с другом. Может быть, он думал, что бандит уже у нас на прицеле. Он потянулся к упавшему товарищу, и если бы бандит поступил обыкновенно — вскочил и бросился к двери, он подставился бы под верный выстрел. Но вместо этого он широко распахнул дверь ударом и полувыполз, полувыкатился в неё. Двое штатских загородили нам выстрел намертво.
   — Блин! — заорала я и бросилась бегом.

Глава шестьдесят седьмая

   Мы перекрыли дальнюю дверь — Зебровски сверху, я снизу. Маркони и Смит за нашими спинами просматривали сектор. Мы оказались в зале собраний, и посреди всех этих длинных столов был тот вампир. Кожаной курткой он закрывался от пылающих крестов наших постовых. У них у каждого в одной руке был пистолет, в другой крест, как держат фонарь, так что они могли держать пистолет двуручной хваткой, не выпуская креста. Обучение даром не прошло.
   — У него нож! — крикнула я.
   Один из постовых на меня покосился, но только на секунду.
   — Мы его подержим на мушке, можете его обыскать.
   — За юбку прячешься, Рурк, — сказал Смит у меня из-за спины.
   — Скажешь это, когда будешь стоять к нему так близко.
   Я навела пистолет на вампира и медленно пошла к нему, на ходу говоря:
   — Медленно брось нож.
   Вампир не шевельнулся, только съёжился за своей курткой.
   Я остановилась и посмотрела на него вдоль ствола. Ощутила, как заполняет меня спокойствие, выводя меня туда, в то странно-тихое место, куда я иду, когда убиваю, и когда есть время туда попасть.
   — Я попрошу ещё раз, Иона. Брось нож, или я всажу в тебя пулю. Третий… раз… просить… не буду.
   Из меня вышел весь воздух, тело остановилось, стало спокойным и мирным, как разум. Сегодня не были слышны помехи, белый шум, было просто тихо. Мир сузился до этой скорчившейся фигуры, ничего не осталось другого. Я не осознавала присутствие полиции, Зебровски у меня за спиной, даже сияние крестов отодвинулось, и зрение обострилось, сосредоточилось на том, кого я собираюсь застрелить.
   Что-то упало от этой тёмной фигуры, серебристое, сверкнувшее в белом свете, но я не отметила этого. Не подумала: «Нож». Я уже миновала точку возврата и была готова.
   Голос Зебровски вернул меня к реальности.
   — Анита, он бросил нож.
   Голос был осторожен, будто Зебровски понимал, что я на краю. На краю, когда резкий голос может за меня сам нажать на курок.
   Дыхание вернулось ко мне шипением воздуха. Я подняла ствол к потолку, потому что надо было перестать наводить его на преступника. Направить в другую сторону, чтобы его не застрелить. По закону, я имела право стрелять, но нам нужно было, чтобы он заговорил. Мёртвые — по-настоящему мёртвые — не слишком склонны к болтовне.
   — Он у меня на мушке, — сказал Зебровски.
   Его пистолет смотрел точно на вампира.
   Я кивнула и прижала рукоять пистолета ко лбу. Она не была прохладной, была тёплой. Тёплой от моей подмышки, от груди. Будь на мне не такой лифчик, как надо, я бы поцарапала грудь, вынимая оружие, и я на опыте узнала, что все эти мини-лифчики, что разводят груди в стороны, мне не друзья, когда на мне наплечная кобура. А вот поддерживающие лифчики отлично убирают грудь с пути оружия, когда его достаёшь. Надо только убедиться, что они прикрывают тебя спереди, и можно бегать так, чтобы она не вываливалась. И чего это я задумалась о лифчиках, когда передо мной вампир, на котором два убийства, и его ещё надо взять? Да того, что я его чуть не убила. Я почти уже выстрелила прямо в его тело — не потому, что настало время, а просто такая у меня привычка. Редко мне приходится смотреть вдоль ствола, когда нельзя спускать курок.
   Я его чуть не убила раньше, чем мы его допросили. Чуть не убила, потому что мои разум и тело настроились на эту волну. На то, что это и есть наша работа. Мы смотрим вдоль ствола, спускаем курок и стреляем, чтобы остановить. Смерть — лучший для этого способ.
   — Анита, ты пришла в себя? — спросил Зебровски.
   Я кивнула и опустила ствол к полу. Я верила, что Зебровски успеет выстрелить вовремя и затормозить вампира. Верила, что успею направить пистолет и закончить дело. Не верила я в этот момент, что смогу стоять, держа вампира на мушке. Забавно, но факт.
   — Все путём, Зебровски.
   Он не отводил глаз от вампира.
   — Окей, ордер у тебя.
   — Ага, — сказала я. — Моя подача.
   Я посмотрела на вампира, все ещё укрывающегося кожаной курткой, и ничего не ощутила. Это был просто объект, из которого я должна извлечь информацию. Никакой сделки я не могла ему предложить. Закон не предусматривает сделок с вампирами, совершившими убийство. Но это проблема не сегодняшняя.
   — Медленно положи руки на голову и переплети пальцы. Ну!
   Голос его прозвучал странно-приглушённо:
   — Пусть они сперва кресты уберут.
   — Ты хочешь умереть прямо сию секунду?
   На миг он затих, потом тем же голосом ответил:
   — Нет.
   — Тогда делай, что тебе сказано. Руки на голову, пальцы переплести, и быстро. Быстро, я сказала!
   Он попытался не убирать куртку, кладя руки на голову. Глаза он зажмурил накрепко.
   — Пальцы переплети.
   Он послушался.
   — Встань на колени.
   — Руками можно пользоваться?
   Пистолет в моей руке снова был наведён.
   — Ты мне начинаешь действовать на нервы. На колени, блин!
   Он опять послушался. Хороший мальчик.
   — Ноги скрести.
   — Как?
   — Скрести ноги, одну лодыжку положи на другую.
   И это он сделал. То есть настал момент его обыскивать. Я терпеть не могу обыскивать живых, куда легче искать оружие на мёртвом. Как узнать, не слишком ли много ты стала убивать? А это когда тебе геморроем кажется обыскивать кого-то, кто ещё способен шевелиться.
   Я приставила ствол ему к затылку.
   — Шевельнёшься — стреляю. Ясно?
   — Да, — ответил тот же сдавленный голос.
   Что ещё приятно, когда обыскиваешь уже мёртвого — не слышишь страха в голосе, не ощущаешь мелкой дрожи рук. Не надо осознавать, что причина этого страха — ты. Не надо думать, что тот, к кому ты прикасаешься, должен умереть, и ничего ни ты, ни он не можете сделать, чтобы это предотвратить. Закон — это не справедливость и не милосердие. Закон — это закон, и он не даёт выбора ни Ионе Как-Его-Там, ни мне. Точка.
   У него был ещё один нож — на пояснице в ножнах под ремнём. И ещё у него были наручные ножны, пустые, и ножны побольше на шее, спрятанные воротником куртки. Никогда не встречала вампира, который носил бы с собой столько оружия. Когда он бросил нож, я подумала: значит, мне показалось, будто я видела нож в груди того, другого вампира — но нет, этот гад его пырнул, и ещё много у него ножей осталось. Запомнился нож, торчащий в груди вампира восклицательным знаком.
   Это навело меня на мысль. Я посмотрела на один из ножей, тронула лезвие подушечкой пальца.
   — Серебро, блин!
   Я не побежала обратно к раненому вампиру — подождала и помогла надеть наручники на вампира Иону, хотя знала: в случае чего они только задержат его, но не остановят, если он захочет освободиться. У нас просто нет ничего подходящего для силы вампира. Одна из причин, по которым их убивают, а не задерживают до суда. В одном штате пробовали оплетённые крестами гробы, но это отменили как меру жестокую и неординарную. Если бы меня спросили, я бы задала вопрос законодателям, посчитавшим гробы излишней жестокостью: если бы им предложили либо содержать их в ограниченном тесном пространстве до суда, либо убить на месте, что бы они выбрали? Спорить могу, они бы выбрали гроб, но меня никто не спросил. Меня приглашали на подкомитет Сената выступить на слушаниях о правах нежити, но дату все время переносили, или менялся председатель подкомитета, или… похоже, будто кто-то не хочет, чтобы подкомитет завершил свой отчёт. Политика, наверное, но, как бы там ни было, а меня не вызвали. Только пригласили, обещав уточнить дату дополнительно. Забавно, но, кажется мне, мои показания больше бы понравились подкомитету, если бы меня выслушали сразу после первого приглашения. А последнее время мне нечего им сказать утешительного.
   — Усадите его куда-нибудь Если попытается что-нибудь выкинуть, застрелите его.
   — А ты куда? — спросил Зебровски.
   — Ножи серебряные.
   — И что?
   — То, что наш добрый самаритянин-вампир умер или умирает. — Я уже шла к двери. — Если у него есть шансы выжить, у нас считанные минуты, чтобы его спасти.
   — Как его спасать? — спросил Зебровски.
   Я только покачала головой, не прекращая движения к двери.
   — Смит, пойди с ней.
   Смит перехватил оружие, держа его двумя руками к полу.
   — Прикрою тебе спину.
   Я не стала возражать против присутствия Смита. Мы с Зебровски сегодня напарники. Мы доверяли друг другу проследить за вампиром-злодеем, но я должна посмотреть раненого вампира, так что Зебровски остался при подозреваемом, а мне дал подкрепление. Дело в том, что оба мы никому другому не могли доверить проследить за вампиром Ионой. Так что Зебровски достался убийца, а мне герой. Куда как проще жизнь, когда вампиры не становятся героями.

Глава шестьдесят восьмая

   Нашего героя мне не было видно за широкой спиной его друга. Блондин все так же стоял на коленях, держа раненого за руку. Плечи у него ссутулились, он повернулся ко мне, весь в слезах. Красноватые следы от этих слез с кровью пролегли на лице. Я сразу подумала о худшем, пока не обошла его и не увидела второго вампира. Герой лежал на спине, но мигал мне серыми глазами. Только они у него и были светлыми — длинные тёмные волосы, такая же тёмная пробивающаяся бородка вокруг рта. Я чуть не ляпнула вслух: «Ох, так вы не умерли!», — но сумела промолчать. Очко в мою пользу.
   Я присела с другой стороны от него, напротив его друга. Нож торчал в груди восклицательным знаком. Я в своё время порядочно заколола вампиров, и умею распознать удар в сердце. Кровь выступила вокруг лезвия, впиталась в одежду темноволосого. Много крови. Это значит, либо он сегодня сыт, либо рана серьёзна. Либо и то, и другое.
   — Я не поняла, что нож серебряный, пока его не обезоружила. Я бы пришла раньше.
   — У нас компания, — сказал мне Смит.
   — Раньше или позже, не играет роли, — произнёс голос позади.
   Это был Малькольм. Остальные члены церкви толпились за ним. От зевак, по-моему, нигде не спрячешься.
   — Играет, — ответила я.
   — Он умирает, Анита. И мы ничем не можем его спасти.
   Я посмотрела на раненого и перехватила взгляд синих глаз его друга. Синих глаз в раме синего воротника рубашки.
   — Я видала, как вампиры оправлялись от худших ран.
   — Ты видела мастеров, Анита. Он не мастер.
   — Он получает силу от своей линии, от своего мастера, — сказала я. — Дело не в личной силе.
   — Истина и Нечестивец не имеют мастеров. Я верно говорю?
   Блондин посмотрел на Малькольма, и на его лице была полная безнадёжность. Я даже не могла отпустить замечание насчёт имён. Кого могут звать Истина и Нечестивец? Но в лице этом было столько страдания, что я могла только сказать:
   — Малькольм, если у тебя есть что сказать важного, скажи.
   — Они — безмастерные, Анита. Мастер, создавший их, погиб, и sourdre de sang, создавший эту линию, тоже был уничтожен. Они смогли пережить уничтожение своей линии, но оно их ослабило.
   Я посмотрела в лицо блондина — Истины или Нечестивца, не знаю, кто он был. А он уставился на Малькольма, и по его лицу было видно, что Малькольм говорит правду.
   — Если бы ты связал их обетом крови, у них был бы теперь мастер.
   — Я допустил их в свою церковь. Практически любой другой мастер просто бы их убил.
   — Почему?
   Лежащий на земле вампир ответил сдавленным голосом:
   — Они нас боятся.
   — Не разговаривай, брат, я все за тебя скажу, — торопливо заявил блондин. — Они боятся, что другие вампиры узнают, как мы пережили уничтожение всей нашей линии крови, и задумаются, не могут ли они убить тех, кто их порабощает, и тоже выжить.
   — Брат? — спросила я.
   Блондин посмотрел на меня. От свежих слез глаза его были красноваты.
   — Истина — мой брат.
   А, черт.
   — Малькольм правду говорит, что если мы вынем нож, то… Истина не залечит эту рану?
   — Когда-то мог бы, но гибель нашей линии нас ослабила. От серебряного оружия мы оправляемся не лучше людей.
   Я посмотрела на торчащую из груди вампира рукоять.
   — Если бы он был человеком, он бы уже погиб. А он ещё не умер.
   — Он умирает, Анита, разве ты не чувствуешь?
   Я положила руку на грудь вампира, рядом с лезвием, и сосредоточилась. Я ощутила, как его энергия — за неимением лучшего слова — тает.
   Он сделал судорожный вдох, и следующий дался ему ещё труднее.
   — Блин, он истекает кровью. — Вампир потерял столько крови, что тело его переставало функционировать. Черт. Я посмотрела на блондина. — Если мы будем сидеть, сложа руки, он умрёт. Если вытащим лезвие, может открыться возможность его спасти.
   — Как? — спросил блондин (я даже мысленно не могу никого назвать Нечестивец — в смысле имени).
   Как? Интересный вопрос. Будь здесь Жан-Клод, мы могли бы привязать его клятвой крови. Конечно, учитывая наши метки, Истина может взять кровь у меня и быть привязанным к Жан-Клоду. Примо обнаружил это случайно, а теперь открывалась возможность.
   — Я свяжусь со своим мастером, он Мастер Города. Если он согласится, у меня есть идея.
   И я позвала мысленно:
   — Жан-Клод!
   Вокруг него было какое-то движение — он оказался в клубе.
   — Oui, ma petite, ты звала?
   Не прибегая к словам, я дала ему пробежать свои мысли стенографически. Он был весьма заинтересован.
   — Нечестивая Истина в Америке!
   — Ты их знаешь?
   — Единственные вампиры за всю нашу историю, которые намеренно выследили всех вампиров своей линии и убили.
   Это меня потрясло:
   — Как, почему?
   — Я знал их мастера и его мастера, sourdre de sang. Это были воины, ma petite, ещё какие воины! Они в битве были как Бёлль Морт в сексе.
   — Так что, они слишком опасны, чтобы брать их на борт?
   — Ты знаешь, что случается, когда родоначальник линии сходит с ума?
   Вопрос казался ловушкой, но я все же ответила:
   — Что-то плохое.
   Он засмеялся у меня в голове, и мурашки поползли у меня по коже.
   — В этой линии все начали вдруг убивать людей — без платы, без политики, без какого бы то ни было мотива. Я тогда был ещё с Бёлль при дворах. Я знаю, что совет собирался подослать убийц, но двое вампиров из этой линии сделали все сами. Они спасли нас от ненужного внимания в Англии, и за это совет был им благодарен, но они убили источник своей линии, своего создателя, а это у нас — смертный приговор.
   — Так почему же они не мертвы?
   — Потому что вмешался кто-то в совете. Не знаю, зачем, не знаю даже наверняка, кто, но они остались безмастерными и были сосланы странствовать, и рука любого мастера, встреченного ими, оборачивалась против них. Если они смогли убить источник своей крови и выжить, то они слишком опасны, чтобы оставлять их в живых.
   — А как настроен ты?
   — Что ты предлагаешь, ma petite?
   — Ты помнишь, как вышло с Примо?
   — Ты дашь пить Истине, и он будет привязан к тебе и ко мне?
   — Ага.
   — Это не драчуны из линии Дракона, это воины, пережившие столетия, когда рука всякого обращалась против них. Я видел их однажды, когда их мастер прибыл ко дворам. Они — мужи чести.
   — Что он говорит? — спросил Нечестивец.
   Я подняла руку:
   — Он думает.
   — Никто не станет рисковать, — произнёс Истина сдавленным, трудным голосом.
   Жан-Клод дышал сквозь мой разум, покрывая мурашками кожу. Я убрала руку от раненого вампира, чтобы эффект не распространился на него. Потом широко открыла между нами метки, и Жан-Клод меня заполнил, пролился по моему телу, по коже. Его сила встретилась с моей, и будто пламя подожгло огромный сложенный костёр. У меня голова запрокинулась, выгнулась спина, сила хлынула из меня. Она лилась и лилась, и я ощущала каждого вампира в коридоре. Чувствовала их, как отдельные огоньки в темноте, будто с закрытыми глазами я знала их всех.
   — Назад, дети мои! — прозвучал издалека голос Малькольма. — Оставим место сие для её чёрной магии.
   Я открыла глаза, тут же поняв, что они выцвели в карий огонь с чёрной оторочкой.
   — Что сейчас будет? — спросил Смит.
   Я посмотрела на него, и он испустил удивлённый возглас, облизал губы и уставился на меня, бледный и перепуганный.
   — Если не хочешь этого видеть, вернись к Зебровски.
   Смит покачал головой:
   — Я останусь.
   — Тебе не понравится, — предупредила я.
   Он сдерживался, чтобы не обхватить себя за плечи, и я вспомнила, что он умел воспринимать энергию оборотней. Ничего нет хуже, как оказаться слегка экстрасенсом посреди метафизических событий.
   — Мне уже не нравится, но я держу твою спину — во всяком случае, против всего, что можно остановить пистолетом.
   Последние слова заставили меня задуматься, не восприимчивее ли он, чем кажется. Он знает, что в коридоре сейчас есть опасные создания, но ничего, против чего могут помочь пистолеты. Даже слишком умный. Надо будет поосторожнее с метафизикой при Смите — он может вычислить больше, чем мне хотелось бы.
   Я обернулась к двоим вампирам:
   — Я слуга-человек Жан-Клода. Мы действительно кровь от крови моей друг для друга.
   — Что ты предлагаешь? — спросил Нечестивец.
   — Нож вынимаем, я даю Истине пить, и мы привязываем его клятвой крови к Жан-Клоду.
   — Он воистину согласен нас принять?
   — Он говорит «да».
   Нечестивец обернулся к брату.
   — Ты согласен на это? Быть привязанным к другому мастеру?
   — Ощути её силу, её зов, — выдохнул он между двумя судорожными вдохами. — Если это слуга, каков же тогда хозяин?
   — Это значит «да»? — спросила я.
   Нечестивец кивнул.
   — Но если вы берете моего брата, вы должны будете взять и меня.
   Я просто знала, что Жан-Клод согласен — спрашивать было незачем.
   — Согласны. Хотя смогу ли я питать вас обоих сегодня — это другой вопрос.
   — Мы сегодня уже сыты. Истине надо будет дать пить по-настоящему, мне же будет достаточно лишь вкуса твоей крови.
   — Окей, — согласилась я. Про себя подумала: «А получится?», — и Жан-Клод ответил, что почти уверен. Он был почти уверен, что все получится.
   — А не лучше будет связать его обетом крови, а потом вынуть нож? — спросила я.
   — Быть может, ma petite, но серебро может помешать процессу. Мы хотим вернуть ему здоровье, а этого не произойдёт, если в теле у него будет находиться серебро.
   Я заморгала, глядя на Нечестивца. Обретшими вампирскую остроту глазами я чётко видела костную структуру его лица и понимала, что он очень по-мужски красив. Очень по-мужски, а когда я перевела взгляд на его брата, то увидела то же строение костей лица, которое никакая растительность не могла скрыть. Как я не заметила сходства раньше?
   — Надо вынуть нож, потом он будет пить.
   Я посмотрела на собственные запястья. Левое все ещё заживало после вчерашних укусов Примо и зомби. Правое запястье я не предлагаю. Никогда не следует ранить руку для стрельбы, если этого можно избежать. Я потрогала шею. Укус Реквиема никуда не делся, хотя уже заживал. Еле-еле ощущался укус Дамиана. Топ я снимать не буду, так что груди не рассматриваются. Остаётся шея. Скоро я буду выглядеть как законченная вампироманка, всегда со свежими укусами. А, ладно.
   — Прошу прощения, я свои раны инспектировала. Подставлю правую сторону шеи.
   — Он не сможет сесть.
   — Я лягу.
   Я передала пистолет Смиту.
   Он вытаращил глаза:
   — Это зачем?
   — Я собираюсь допустить Истину к своей шее. И не хочу беспокоиться, дотянется он до моего пистолета или нет.
   — Ты нам не доверяешь, — сказал Нечестивец.
   — Я никому не доверяю.
   Когда я попыталась лечь на Истину, нож торчал на дороге.
   — Сперва нож, ma petite, — напомнил Жан-Клод.
   Я снова встала и посмотрела на его брата:
   — Ты это сделаешь или я?
   Он понял без дополнительных объяснений — для разнообразия приятно.
   — Я сделаю.
   Он свободной рукой — другая оставалась в руке брата — взялся за рукоять и остановился.
   — Пора, брат, — напомнил ему Истина.
   Я отвела волосы в сторону, обнажив шею справа. Как только нож будет вынут, у нас останется минута, не больше, чтобы спасти ему жизнь или дать умереть. Нечестивец застыл, держа одной рукой руку брата, другой рукоять ножа.
   — Хочешь, чтобы я это сделала? — спросила я.
   Он покачал головой, но не шевельнулся.
   — Или это сделаешь ты, или я… Нечестивец. У нас время на исходе.
   — Давай, — прошептал Истина. — Давай.
   Рука Нечестивца сжалась.
   — Прости, брат, — сказал он, и одним резким рывком выдернул лезвие.
   Хлынула кровь — густая, красная. Тело выгнулось судорогой. Я сделала, как сказала. Как ложиться на раненого мужчину? Как на любого другого, если не хочешь скатиться в сторону. Я легла сверху, расставив ноги по сторонам от его тела, а он дёргался подо мной, борясь за жизнь.
   Шею я подставила под его губы, но он уже не владел своим телом в достаточной степени, чтобы начать пить.
   — А, черт! — Я подняла глаза и увидела его брата. — Помоги мне!
   — Как?
   — Подержи его, чтобы он мог пить.
   Нечестивец не стал спорить — просто зашёл сзади и поднял брату голову и плечи от земли. Судороги стали слабее, но это не помогло, совсем не помогло.
   — Поцелуй его, — выдохнул Жан-Клод через моё тело.
   — Что? — спросила я вслух.
   — В чем дело? — спросил Нечестивец.
   — Дай ему энергию, чтобы пить.
   — Как?
   Он оказался у меня в голове — не слова, даже не образы, — просто я вдруг поняла, потому что понимал он. У вампиров был поцелуй жизни задолго до того, как мы, люди, придумали искусственное дыхание. Когда-то я думала, что это должен быть sourdre de sang или тот, кто сотворил вампира, иначе энергию не передать, но на опыте убедилась, что это не так. Если бы Жан-Клод не был так уверен, что все получится, я бы возразила. Нечто подобное этому я сделала только однажды, и это было с Ашером, который был нашим возлюбленным и который до того от меня питался. Этот вампир был мне чужой, и не из нашей линии, но уверенность Жан-Клода наполнила меня как моя собственная.
   Я посмотрела в лицо Истины — глаза его начинали стекленеть, тело стало неподвижным. Я вызвала силу — или это сделал Жан-Клод, или мы оба. Трудно сказать, где начиналась одна магия и кончалась другая. Я наклонилась к лицу вампира.
   — Что ты делаешь? — спросил Нечестивец.
   Объяснять не было времени. Я прижалась губами ко рту вампира — его губы остались пугающе неподвижны. Я целовала его и чувствовала его смерть. Искру, мигающую, как спичка на ветру. И я стала вдыхать силу ему в рот. Вдувать в него, как вдувают в умирающего воздух. Я дышала ему в рот и думала: «Очнись. Очнись, Истина, очнись навстречу нашей магии». Жан-Клод использовал меня, чтобы вбивать в него силу как меч. Это было остро и больно даже мне. Истина застонал, сев на полу, вскрикнул — вскрикнул на незнакомом мне языке.
   — Ешь, — сказала я, и это было слово Жан-Клода. Но рука, убравшая волосы у меня с шеи, была моей.
   Он схватил меня, впился руками мне в плечи. Я увидела, как двинулась вперёд его голова и скрылась из моего поля зрения. Он меня укусил. Вдруг, резко, вонзились в меня клыки. Я заорала — от боли. Не было ни ментальных фокусов, ни секса, чтобы смягчить боль, и болело адски.