Гамильтон Лорел. Сны инкуба

   — В смысле?
   — Ты сейчас тоже скажешь, будто думала, что я соглашусь?
   Я хотела снять с неё очки, посмотреть в её глаза, увидеть, что она на самом деле думает.
   — Вообще-то да.
   — Но почему, ради всего святого?
   — Потому что никогда ни с кем не видела тебя такой счастливой так долго.
   Она резко отодвинула кофе, будто и на него разозлилась.
   — Я была счастлива тем, что есть, Анита. Зачем ему надо было все менять?
   — Вы ведь вместе проводили больше ночей, чем порознь? Я права?
   Она только кивнула.
   — Он сказал, что предложил сначала съехаться. Почему было не попробовать?
   — Потому что мне нравится моя берлога. Я люблю Луи, но зверею, когда он занимает мой шкаф, мою аптечку. Он под свои вещи занял два ящика комода.
   — Вот сволочь! — возмутилась я.
   — Не смешно.
   — Не смешно, сама знаю. Ты ему сказала, что тебе не хочется, чтобы он перевозил к тебе свои вещи?
   — Пыталась.
   — Ты хочешь, чтобы он ушёл, совсем из твоей жизни?
   Она покачала головой:
   — Нет, но хочу вернуть свою квартиру — такую, как она была. Не хочу приходить домой и видеть, что он переложил все в шкафу, чтобы легче было найти. Если я хочу перекопать каждый ящик, чтобы найти томат-пасту, это моё дело. А он даже не спросил, просто прихожу я однажды домой, а он в кухне все переставил. Я ничего найти не могла. — Она сама слышала, какой мелочной обидой это прозвучало, потому что сдёрнула очки и выдала мне всю силу наполненных страданием серых глаз. — Ты считаешь, что это глупо?
   — Нет, ему следовало бы тебя спросить перед тем, как наводить порядок.
   Тот факт, что Натэниел не только все устроил у меня в кухне по-своему, но и выбросил все, что счёл неподходящим, афишировать не стоило.
   — Я была счастлива встречаться с Луи, но выходить замуж не хочу ни за кого.
   — Окей.
   — Окей — и все? Ты не пытаешься меня уговорить?
   — Слушай, я сама под венец не рвусь, так чего я тебя буду туда толкать?
   Она всмотрелась мне в лицо, будто выискивая признаки лжи. Ронни побледнела, глаза у неё запали, будто она спала в эту ночь не больше Мики.
   — Но ты же разрешила Мике к тебе переехать.
   Я кивнула:
   — Да.
   — Зачем?
   — Что зачем?
   — Зачем тебе надо было, чтобы он к тебе переезжал? Я думала, ты не меньше меня любишь независимость.
   — Я осталась независимой, Ронни. Переезд Мики этого не отменил.
   — Он не пытается тобой командовать?
   Я посмотрела на неё недоуменно.
   — Прости, Анита, но мой отец вёл себя с матерью по-свински. Я видела её фотографии на сцене, когда она училась в колледже. Она очень хотела играть, но ему не нужна была жена, которая работает. Ей полагалось быть совершеннейшей хозяюшкой. Она это ненавидела, и его тоже ненавидела.
   — Ты — не твоя мать, — сказала я, — а Луи — не твой отец.
   Иногда в разговорах по душам приходится говорить очевидное.
   — Тебя там не было, Анита, ты этого не видела. Она стала искать утешения в бутылке, а он не замечал, потому что с виду все было в порядке. Она никогда не буйствовала, никогда не валялась пьяной. Ей просто нужно было постоянно поддавать, чтобы прожить день, а потом ночь. Как это называется, функционирующий алкоголик.
   На это я не знала, что сказать. Мы давно пересказали друг другу все свои печальные истории. Она знала все о смерти моей матери, о том, как отец мой женился на этой снежной королеве — моей мачехе, о моей идеальной сводной сестре. Все свои детские семейные горести мы давно друг другу поведали. И все это я знала, так зачем вспоминать опять? Затем, что предложение Луи это как-то всколыхнуло.
   — Ты мне пару месяцев назад говорила, что Луи — совсем не то, что твой старик.
   — Да, но он все равно хочет мною владеть.
   — Владеть, — повторила я. — Что это значит — владеть?
   — Мы встречаемся, у нас классный секс, мы любим общество друг друга, зачем ему ещё ко мне переезжать или заставлять меня за него выходить?
   На лице Ронни отразилось что-то похожее на самый натуральный страх.
   Я взяла её за руку, стиснутую в кулак.
   — Ронни, он тебя не может заставить.
   — Но если я на что-нибудь не соглашусь, он уйдёт. Либо мы движемся к чему-то, либо он уходит. Вот так он пытается меня вынудить выйти за него замуж.
   У меня было такое чувство, будто не хватает квалификации для этого разговора, потому что логика у неё была безупречна, но все было на самом деле не так. Я знаю Луи, и он бы в ужас пришёл, узнав, что его предложение и желание узаконить отношения считаются попыткой стать собственником. Я почти на сто процентов была уверена, что он такого думать не думал. Стиснув руку Ронни, я попыталась придумать, что бы такого сказать полезного. Ничего в голову не приходило.
   — Не знаю, что сказать, Ронни, кроме одного: я не верю, что Луи хотел тебе сделать так плохо. Он тебя любит, и думал, что и ты его любишь, а когда люди друг друга любят, им свойственно жениться.
   Она отобрала руку.
   — Откуда мне знать, что это любовь? В смысле та самая любовь, типа пока-смерть-не-разлучит-нас?
   На это я уже могла ответить.
   — Это невозможно знать.
   — В смысле — невозможно? Должен же быть какой-то тест, признак, что-то такое? Я думала, что если влюбиться по-настоящему, такого страха не будет. Я буду на сто процентов уверена, без сомнений, но сейчас не так. Я просто в ужасе. А ну как это значит, что Луи — не тот единственный? И я сделаю страшную ошибку? Разве я не должна быть уверенной?
   Теперь я точно знала, что не по моей квалификации разговор. От меня требовался совет лучше, чем я могла дать.
   — Не знаю.
   — Когда ты Мику сюда впустила, ты уверена была, что поступаешь правильно?
   Я подумала и пожала плечами.
   — Это было не так. Он переехал чуть ли не раньше, чем мы стали встречаться, и я… — Ну как сказать словами то, что только чувствуешь? Передать вещи, для которых нет слов? — Не знаю, почему я не психовала в панике, когда он переехал — но так получилось. Как-то утром захожу я в ванную — а там бритва и все прочее. Потом, при стирке, его чистые футболки перепутались с моими, и мы так это и оставили, раз мы одного роста. Я никогда раньше не встречалась ни с кем, чьи вещи мне подходили бы, и это даже как-то приятно надевать его джинсы и рубашку, особенно если она пахнет его одеколоном.
   — Боже мой, да ты его любишь! — сказала она с отчаянием, чуть ли не с воем.
   Я пожала плечами и глотнула кофе, поскольку от разговоров только хуже выходило.
   — Может быть.
   Она затрясла головой:
   — Нет-нет, у тебя лицо мягчает, когда ты о нем говоришь. Ты его любишь.
   Она скрестила руки на груди и посмотрела на меня как на предательницу.
   — Послушай, Мика переезжал постепенно, но у меня не было ощущения чужого в доме, как у тебя с Луи. Мне нравится, что в ванной его вещи. Мне нравится, что в шкафу есть его и её стороны. Когда я вижу его вещи вместе с моими, возникает чувство полного буфета.
   — Чего?
   — Вытащить футболку и понять, что это из тех, что я ему купила, зелёная под цвет его зелёных глаз — такое же ощущение, как будто у меня полный буфет любимых лакомств, на улице зимний вечер, и мне никуда не надо идти. Все, что нужно, есть в доме.
   Она смотрела на меня в тихом ужасе.
   Да я и сама слегка испугалась, услышав от себя такое, но это чувство отступило перед волнением осознания: пытаясь ответить Ронни, я сама ответила на свой вопрос. Я улыбалась, пока она смотрела на меня, потрясённая. Не могла сдержать улыбки, и было мне так хорошо, как уже много дней не было. И тут мне ещё пришла в голову одна мысль, и я произнесла её, так же улыбаясь:
   — Помнишь, ты говорила, что не можешь понять, отчего я не бросаюсь на шею Ричарду, когда он просил меня выйти за него замуж?
   — Я не говорила тебе за него выходить, я только сказала: «Брось вампира и сохрани вервольфа».
   Я снова улыбнулась.
   — Я помню, как прихожу домой, а Ричард открыл дверь своим ключом и приготовил мне обед, не спрашивая, и я чуть не взбесилась. Как будто вторглись в моё личное пространство.
   Она кивнула:
   — Это как когда надеваешь новый свитер, правильного цвета и отлично сидящий, а в следующий раз, как его наденешь, если не поддеть под него рубашку, он оказывается кусачий. Отличный свитер, но надо, чтобы было что-то между ним и твоей кожей.
   Я подумала и должна была согласиться.
   — Вот именно, кусачий свитер.
   — Но когда Мика к тебе переехал, так ведь не было? — спросила она голосом вдруг тихим и робким.
   Я покачала головой.
   — Жутко было. Я ничего о нем вообще не знала, честно. Просто как-то… щёлкнуло.
   — Любовь с первого взгляда, — тихо сказала Ронни.
   — «Быстро жениться — долго каяться», — говорит поговорка.
   — Но ты же не вышла за него, — продолжала Ронни. — Почему?
   — Во-первых, ни один из нас такую идею не выдвигал, во-вторых, я думаю, что ни у кого из нас нет такой потребности.
   Тут ещё был вопрос Жан-Клода, Ашера, Натэниела, но я уж не хотела усложнять ситуацию.
   — Так почему Луи хочет свадьбы?
   — Это у него надо спрашивать, Ронни. Он сказал, что предложил всего лишь жить вместе, но ты и этого не хочешь.
   — Я люблю жить сама по себе.
   — Так скажи ему это.
   — Если я скажу, я его потеряю.
   — Тогда решай, что ты больше любишь — его или жить сама по себе.
   — Вот так?
   — Вот так, — кивнула я.
   — У тебя все так просто получается.
   — Уж как есть. Луи только хочет, чтобы вы каждую ночь спали вместе и просыпались рядом каждое утро. Звучит не слишком страшно.
   Она уронила голову на руки, мне был виден только затылок. Насколько я могла судить, она не плакала, но…
   — Ронни, я что-то не так сказала?
   Она произнесла что-то, чего я не поняла.
   — Прости, не расслышала.
   Она чуть приподняла голову, только чтобы сказать:
   — Я не хочу каждую ночь с ним ложиться и каждое утро с ним просыпаться.
   — Ты хочешь, чтобы были отдельные спальни? — спросила я, не успев сама понять, насколько глуп вопрос.
   — Нет, — ответила она и выпрямилась, смахивая только что выступившие слезы. Она казалась сейчас скорее сердитой и нетерпеливой, чем плачущей. — А что если я встречу симпатичного парня? С которым мне захочется спать, и это не будет Луи?
   Слезы просохли. Она смотрела на меня так, будто хотела сказать: «Ну как ты не понимаешь?»
   — Ты хочешь сказать, что не хочешь моногамии?
   — Нет, но я просто не знаю, готова ли я к моногамии.
   На это я не знала, что ответить, потому что с моногамией мне пришлось расстаться не вчера.
   — Почти все люди хотят быть моногамными, Ронни. Подумай, как бы ты восприняла, если бы Луи спал с другой женщиной?
   — С облегчением, — сказала она. — Потому что я бы имела право рассвирепеть и выбросить его к чёртовой матери. И все.
   — Ты всерьёз?
   Я постаралась взглянуть глубже страдания и смятения, но мало что там разглядела.
   — Да. Нет. Анита, черт меня побери, я не знаю! Я думала, что у нас все будет отлично, если я смогу его заставить чуть притормозить, а он вместо того вдруг дал по газам.
   — Вы давно уже встречаетесь?
   — Почти два года.
   — Ты мне не говорила, что он тебя в доме стесняет.
   — А как я могла? Ты здесь утопаешь в домашнем уюте. Все, чего мне не хочется, тебя радует.
   Я вспомнила слова Луи, что Ронни от меня отдалилась не потому, что я встречаюсь с Жан-Клодом, а потому что её напрягало, что Мика меня не напрягает. Я тогда решила, что он не прав, сейчас я уже не была в этом так уверена.
   — Я всегда готова слушать, Ронни.
   — Я не могла, Анита. Ты трахаешься с мужиком, которого видишь впервые в жизни, и тут же он к тебе переезжает. Ты понимаешь, это как раз то, чего я терпеть не могу. Кто-то вселяется в твой дом, занимает твоё пространство, отнимает твоё уединение, а ты это лакаешь и облизываешься.
   И снова в её голосе была нотка упрёка, будто я её предала.
   — Мне что, извиниться за то, что я счастлива?
   — И ты счастлива? Действительно счастлива?
   Я вздохнула:
   — Тебе будет легче, если я скажу «нет»?
   Она покачала головой:
   — Нет, Анита, я не это имею в виду, но… — она взяла меня за руку, — как ты можешь, чтобы у тебя в доме столько народу жило, постоянно? Ты уже не бываешь одна. Как ты без этого можешь жить?
   Я подумала и ответила.
   — Могу. Я провела детство в одиночестве в семье, где меня не понимали или не хотели понимать. И наконец-то я живу среди тех, кто не считает меня моральным уродом.
   — Потому что они ещё больше уроды.
   На этот раз я убрала руку:
   — А это уже грубо.
   — Я не хотела говорить грубо. Но разве Жан-Клод не ревнует к Мике, как ревновал к Ричарду?
   — Нет, — ответила я и не стала развивать тему, потому что Ронни не была готова слышать, как между нами тремя все устроено. Она и так считает нас извращёнными, а если бы ещё и знала…
   — Почему так?
   Я только покачала головой и встала подлить себе кофе. Она считает моего любовника моральным уродом, Жан-Клода всегда терпеть не могла, и я не хотела делиться с ней интимными откровениями на их счёт. Эти права она потеряла. И мне от этого было грустно. Я было думала, что кризис в их отношениях с Луи поможет нам с Ронни восстановить былую дружбу, но это не получается. А жаль.
   Я налила себе кофе и стала думать, что бы сказать полезного. Наконец я поняла, что если я оставлю без ответа её последние замечания, друзьями мы уже никогда не будем. Или правда, или ничего.
   Я прислонилась к кухонному шкафу и посмотрела на Ронни. Что-то, наверное, выразилось у меня на лице, потому что она спросила:
   — Чего ты взбесилась?
   — Ронни, когда ты говоришь, что мой любовник — больший изврат, чем я, ты меня называешь извратом. О друзьях так не думают.
   — Я не это хотела сказать.
   — А что тогда?
   — Извини, Анита, я действительно такого не имела в виду. Но мне очень не понравилось, когда Мика появился невесть откуда. А Натэниел, который здесь живёт, готовит и убирает — он что, вроде горничной?
   — Он мой pomme de sang, — сказала я с лицом столь же холодным, как мой голос.
   — Это значит, что он у тебя вроде пищи?
   — Иногда, — сказала я, глазами предупреждая Ронни, чтобы была поосторожнее.
   — Анита, я не сплю со своим бифштексом. Я не читаю на ночь сказки стакану молочного коктейля.
   Я достаточно рассказывала Ронни подробностей о своей личной жизни, и теперь она бросает мне их в лицо с пренебрежением. Только этого не хватало.
   — Ронни, поосторожнее со словами. Как можно осторожнее.
   — Ты оскорблена?
   — Да. Я тебе рассказывала своё очень личное, когда меня тревожило, что Натэниел делит постель со мной и Микой, и я тебе говорила, что мы читаем друг другу вслух. Это не было жалобой.
   — Что-то изменилось между тобой и Натэниелом? В последний раз, когда мы говорили, он был твоей пищей и одним из твоих леопардов, но это и все.
   — Да, это переменилось.
   — С тобой живут двое мужчин?
   — Да.
   — Двое любовников?
   Я набрала в грудь побольше воздуху, и ответила просто:
   — Да.
   — Так как же ты меня уговариваешь сказать Луи «да»?
   — Я тебя не уговариваю. Я только спросила, что ты больше ценишь — Луи или своё уединение. Он заставляет тебя выбирать, а не я.
   — Но тебя выбирать не заставляют.
   — Пока нет.
   — Почему «пока»?
   — Потому что нельзя недооценивать умение мужчин усложнять жизнь. Пока что все хорошо.
   — Пока что все хорошо. И это тебя устраивает? Тебе не нужна гарантия, что они не вырежут тебе сердце и не потопчутся на нем?
   — Гарантии — великая вещь, но здесь их не бывает. Тут прыгаешь в воду и надеешься на лучшее.
   — В смысле выходишь замуж.
   — Ронни, тут только у тебя пунктик насчёт свадьбы. Ну, может, ещё у Луи. У нас в этом смысле планов нет.
   — Так что, ты так и будешь жить с ними двумя?
   — Пока — да.
   Я глотнула кофе и постаралась, чтобы в моих глазах не выразилось недружелюбие, которое я ощущала.
   — А потом?
   — Потом будет видно.
   — Мне такое не годится, Анита. Я должна знать, что принимаю правильное решение.
   — Не думаю, что это возможно знать, Ронни. Те, кто абсолютно уверен, что они правы, почти все очень и очень ошибаются.
   — Как мне это понимать?
   — А так, что выходи за него или не выходи, но не облегчай свои комплексы за счёт моей личной жизни.
   — В смысле?
   — Не называй никогда моих бойфрендов извратами.
   — А ты не думаешь, что жить с двумя мужчинами — несколько необычно?
   — Нам подходит, Ронни.
   — А как относится Жан-Клод к тому, что ты спишь с Микой и с Натэниелом?
   — Нормально относится.
   Она наморщила лоб:
   — Так ты, значит, спишь с… — она подсчитала, -…тремя мужчинами?
   — Гм, с четырьмя… нет, пардон, с пятью.
   — Пятью? Жан-Клод, Натэниел, Мика, и кто ещё?
   — Ашер и Дамиан, — сказала я с ничего не выражающим лицом.
   Про её лицо такого нельзя было сказать. У Ронни отвисла челюсть, глаза полезли на лоб, она была шокирована до потери дара речи.
   Не начни она меня сегодня язвить, я бы ей это сказала как-то помягче или вообще не сказала бы. Сначала Ронни не могла смириться с моим романом с вампиром, потом с тем, что мне не мешает живущий в доме мужчина, ещё меньше — с тем, что я живу с двумя мужчинами и мне это нравится. По сравнению с этим два лишних вампира — пустячок.
   — Позволь мне спросить прямо: ты с ними со всеми трахаешься?
   Имелось в виду: совокупляюсь ли я с каждым из них? Строго говоря, нет, но так как в списке «нет» после сегодня остался один Натэниел, то я ответила:
   — Да.
   — И когда это все случилось?
   — Ашер — после того, как ты ясно мне дала понять, что тебе не нравится мой роман с Жан-Клодом, потому что он вампир. И я перестала тебе рассказывать о вампирах в роли бойфрендов.
   — А когда Натэниел получил повышение от еды до секса?
   — Недавно.
   — А Дамиан? Ведь Дамиан даже не был на радаре.
   — Такой уж выдался напряжённый день.
   Она снова вытаращилась на меня.
   — Ты серьёзно? Только сегодня?
   Я кивнула, почти наслаждаясь её удивлением.
   — И ты ничего мне не рассказала!
   — Ты не хотела слышать. Ты бесилась из-за Жан-Клода, и тебе противно было слышать, что мне в жизни с Микой нравится именно то, что ты ненавидишь в жизни с Луи. Ты сама сказала, что тебе трудно стало со мной говорить, потому что я так радуюсь всему, что тебя бесит.
   Она испустила долгий-долгий вздох.
   — Прости. Я слишком от тебя отдалилась.
   — Мне не хватает наших разговоров.
   — Разговоры-то были, — ответила она, — но мы обе стали фильтровать, что друг другу говорим. Дружба этого не выдерживает.
   Она покачала головой.
   — Да, — сказала я, — не выдерживает. Можно не все рассказывать, но столько скрывать — это перебор.
   — Я все равно не верю Жан-Клоду, и это ты меня учила, что вампиры — это просто покойники, как бы ни были они соблазнительны.
   — Я сменила мнение.
   — А я нет.
   — Так что о вампирах в моей жизни мы говорить не будем.
   — Остаются ещё двое, о которых можно говорить.
   — Только если ты не будешь их сравнивать с бифштексом и молочным коктейлем.
   — Послушай, последний раз, когда ты говорила о Натэниеле, ты жаловалась, что тебе рядом с ним очень неловко. Ты говорила о нем так, как я думала о Луи, так что в те времена жалобы у нас были одни и те же, но ты стала меняться. И когда говорила о Натэниеле, стала просто размякать.
   — Да?
   — Да, — кивнула она.
   — Странно, насчёт меня и Натэниела все заметили раньше меня, даже Ричард.
   — Что?
   Я покачала головой:
   — О Ричарде я говорить не хочу. Скажу одно: я видела его новую девушку.
   — Господи, когда это?
   Я помотала головой, потому что никак нельзя было рассказать, не упоминая о вампирах больше, чем Ронни хотела бы слышать. Сам факт, что она раздражалась, когда я упоминала о вампирах в моей жизни, делал невозможным разговоры с ней об этой самой жизни. Как мне объяснить, что произошло сегодня между мной и Ричардом, не упоминая ardeur, Жан-Клода, Дамиана и прежнего мастера Дамиана? А если рассказать, начнётся лекция насчёт того, как Жан-Клод губит мою жизнь из гнусных побуждений. Жан-Клод — это Жан-Клод, и я с этим какое-то время назад смирилась.
   Наконец я смогла произнести какие-то из этих мыслей вслух. Недавно я поняла, что правда — это единственный способ сохранить отношения, тем более развить. Я хотела, чтобы мы снова стали с Ронни подругами, настоящими, если это возможно.
   — Почти все, что сегодня было, вертится вокруг вампиров, Ронни. Если я не могу тебе о них говорить, то даже начать не могу рассказывать, что произошло.
   — Жан-Клод ещё сильнее запутал твою жизнь.
   Я покачала головой:
   — Вряд ли Жан-Клод мог бы такое придумать даже в кошмарном сне. Кроме того, он вообще вышел из себя, что Дамиан получил меня первым.
   — Первым? То есть он расстроился, что вы с Дамианом стали любовниками?
   — Не могу сказать. Секс у нас был, а насчёт остального я ещё не решила.
   — Ты всегда считала, что совокупление есть обязательство, Анита. Я этого никогда не понимала. Секс есть секс, бывает хороший, бывает не очень, но всего лишь секс, а не клятва верности.
   Я пожала плечами:
   — В несогласии по этому пункту мы давно с тобой согласились.
   — Да, было. Ты, сколько я тебя знаю, была моногамной. Один-единственный спутник до тех пор, пока тебе не перехочется с ним встречаться или ты не решишь, что он не заслуживает оставаться твоим единственным. Пока не появился в твоей жизни Жан-Клод, ты была такая правильная, как никто. То есть я не считала себя распутной, пока тебя не встретила и не сравнила. Рядом с тобой, монахиней, любая казалась шлюхой.
   И это тоже было сказано с жёлчью.
   — Я не знала, что у тебя такое чувство.
   — Ничего плохого в нем не было, ты даже помогла мне удержаться от некоторых неудачных решений. Я в тех случаях думала: а что скажет Анита? Подожду, выясню, есть ли у парня что-то, кроме смазливой морды.
   — Ух ты! Никогда раньше ни у кого не была ангелом-хранителем.
   Она пожала плечами:
   — Меня не раздражали твои моральные ценности по сравнению с моими. Я просто не понимаю, как это вышло, что передо мной монотонная жизнь в моногамии, а у тебя гарем. Просто это кажется неправильным.
   Вот тут я могла согласиться.
   — Погоди, моногамия моногамией, но ты мне говорила, что такого секса, как с Луи, у тебя никогда не было.
   — Нет, лучший в моей жизни секс был с одним мужиком…
   Я перебила:
   — … с по-настоящему большим дрыном, который знал, как этим инструментом пользоваться. Красавец, белокурые локоны, большие синие глаза, широкие плечи…
   Она засмеялась:
   — Наверное, я слишком часто это рассказывала.
   — Это было приключение на одну ночь, а наутро он исчез, пока ты ещё спала. Ты пыталась его найти, но он назвался вымышленным именем, и ничего не вышло. Такого оскорбления никакой секс не загладит.
   — Так мог бы сказать человек, никогда не имевший приключения на одну ночь.
   Моя очередь была пожать плечами:
   — Не могу сказать о себе, что у меня такое было.
   — Тогда ты даже не знаешь, что упустила.
   Я не стала спорить. За много лет мы привыкли, что у нас разные взгляды на мужчин, секс и отношения.
   — Пусть так, но тогда Луи — это лучший из тех, с кем секс повторялся.
   Она на миг задумалась, потом кивнула.
   — С этим я согласна. Самый лучший регулярный секс в моей жизни.
   — И как ты будешь себя чувствовать без него?
   — Недотраханной, — ответила она и рассмеялась, но я не подхватила её смех, и она погрустнела. — Анита, не надо такой серьёзности. Мне нужен друг, который мне просто скажет, что семейная жизнь — не для меня, и что вполне можно его выкинуть к черту, раз он ставит ультиматумы.
   — Если ты не любишь Луи, то брось его, но я не была бы твоим другом, если бы не спросила: это ты его не любишь, или просто боишься позволить себе полюбить вообще?
   Она посмотрела на меня мрачно:
   — Ага, и я помру в одиночестве, окружённая кучей кошек и пистолетов.
   — Я немножко о другом: может, сходить к психоаналитику было бы не так уж глупо.
   Она посмотрела на меня в радостном изумлении.
   — И это мне говоришь ты? Я думала, ты терпеть не можешь всех этих психоаналитиков, стоящих на кладбище и расспрашивающих твоих клиентов, как они себя чувствуют, когда давно умершие родители, обижавшие их, вдруг поднимаются из могилы. Ну и кошмар!
   — Среди них есть нормальные специалисты, Ронни. Просто на работе мне они редко попадаются.
   — И ты по секрету от меня ходишь к психоаналитику?
   Я подумала и ответила так:
   — Знаешь, я сама недавно поняла, что к Марианне я пошла не только научиться управлять своими парапсихическими способностями. В Нью-Йорке люди ходят к ведьмам вместо психоаналитиков. Я просто решила опередить моду.
   — А кого ты знаешь в Нью-Йорке?
   — Одну женщину, аниматора и истребительницу вампиров. Она говорила, что когда идёшь к психоаналитику-ведьме, экономишь время на пересказ всякой магии и экстрасенсорики, потому что они сами это знают. У неё были те же проблемы, что у меня, когда я ходила к священнику или обычному психоаналитику. Понимаешь, лет в тринадцать отец водил меня к такому. Психоаналитик пытался решить мои наболевшие вопросы насчёт смерти матери и повторного брака отца, но не хотел верить, что я поднимаю мёртвых случайно. Он мне постоянно говорил, что я это делаю специально, назло Джудит и отцу.
   — Ты никогда этого не рассказывала.
   — Только когда этот психоаналитик сказал отцу, что во мне есть «зло», тогда отец обратился к бабуле Флорес, и наконец-то хоть кто-то мог понять, что со мной происходит.