Гейман Александр. Чудо-моргушник в Некитае

   Императрица пригласила графа к себе за стол на возвышении. Она смотрела на него взором безмерного восхищения и некоторой вины.
   - Граф, - срывающимся голосом говорила императрица, - признаюсь, вчерашнее недоразумение с ханориком-телепатом ложно подействовало на меня... Я виновата перед вами... Но теперь, теперь, когда все разъяснилось... Граф, вы - герой, герой моей мечты!
   Она вглядывалась в его лицо с выражением бесконечной любви и обожания.
   - Поэт, рыцарь, онанавт, - прошептала государыня, пожимая руку графа. - Вы - настоящий мужчина, граф! Но, - добавила она тут же, - вы тоже передо мной провинились.
   - Чем же? - изумился граф.
   - А почему вы вчера вечером не заглянули ко мне после литературного вечера? Мне было так тоскливо, так одиноко...
   - О, мадам! - вскричал граф. - Умоляю, наложите, наложите же на меня самую строгую кару за этот проступок! Я готов на что угодно, чтобы искупить свою вину!
   - Нет, нет! - шаловливо погрозила ему пальцем императрица. - Я вас так легко не прощу. Вы должны придти ко мне сегодня и умолять о прощении.
   - Как долго, ваше величество? - переспросил граф, ещё не вполне поверив в свое счастье.
   - До тех пор, пока я не смилостивлюсь и не прощу вас!
   - Я готов провести подле ваших ног целую вечность! - пылко отвечал Артуа.
   - Посмотрим, сученок, - отвечала со злобной улыбкой императрица и хищно облизнулась.
   Еще не окончился прием во дворце, как государыня увела графа в свой будуар, где он немедленно принялся молить её о прощении. Аббат был вынужден возвращаться домой в компании де Перастини. Граф же приехал ранним утром и проспал полдня. Он вышел только к обеду.
   - Как, - участливо осведомился аббат, - вы уже прощены?
   Граф сделал небрежное движение победителя.
   - Почти. Я умолял о прощении всю ночь и...
   - И?
   - Под утро мне удалось тронуть сердце государыни - я вовремя вспомнил один способ - мне его показала одна черноглазая служаночка... впрочем, это неважно. Но государыня сказала, что ещё не вполне простила меня. Вечером я снова отправлюсь к моей даме и, с Божьей помощью, выпрошу на сей раз окончательное прощение.
   - Я помолюсь за вас непорочной Агнессе, граф, - сказал аббат.
   После обеда к ним нагрянули гости. Сначала заявился де Перастини.
   - Ну, вы, ребята, даете! - забазлал он с порога. - Так утереть нос этому Тапкину и Пфлюгену! Я проходил под окном британца - оттуда слышатся рыдания и звуки волынки... Кстати, граф, вы уже выпросили августейшее прощение?
   - Не совсем, - отвечал граф. - Но сегодня я надеюсь добиться окончательного помилования.
   - Ну, это вы зря! - заметил итальянец. - Если уж после первой ночи вас не простили, то теперь уж не меньше месяца придется... А кстати, как вы просили о прощении - снизу или сверху?
   - Граф всегда молит о прощении сначала сзади, потом снизу, а потом сверху, - любезно отвечал за графа аббат.
   - Попробуйте сбоку, - немедля посоветовал де Перастини. - Уверяю вас это лучший способ умаслить самую неподатливую особу.
   - Спасибо за совет, - холодно отвечал граф, задетый за живое тем, что его компетенция оценивается так профанически. - Только я не нуждаюсь ни в чьих советах. Уж я-то, во всяком случае, лучше вас знаю, каковы есть способы растопить лед в женском сердце.
   - Да я же по-простому, граф! - обиделся де Перастини. - Поберегите пыл для вашей дамы. Вы, теперь, конечно, фаворит, можете хоть что делать, хоть на трон сопли намазать, только имейте в виду - недельки через три вам понадобятся друзья... партнеры... много друзей... Уж я-то знаю, что значит потерять партнера!
   Граф готов был вспылить, но чуткий аббат вовремя перехватил нить разговора.
   - А как поживает ваш Верди? Вам удалось повидаться с ним? - задал Крюшон поспешный вопрос.
   - Ах, Верди, - вздохнул де Перастини. - Да, я видел его, но мельком, увы, только мельком... Из окон Пфлюгена звучит губная гармошка - это пруссак разгоняет свою меланхолию.
   - Меланхолия у Пфлюгена? Мне отрадно об этом слышать, - кротко заметил праведный аббат. - Это начало сбываться небесное правосудие. Однако погодите - Господь ещё не так его накажет, смею вас уверить.
   - Да, но этот изверг заставляет играть на гармошке Верди, - возразил де Перастини. - У бедного мальчика вздулись все губы!
   Аббат только головой покачал, услыхав о таком издевательстве.
   - Терпение, друг мой, терпение, - сочувственно заметил он, положив ладонь на локоть де Перастини. - Молитесь Господу и святым апостолам глядишь, вам и вернут вашего партнера.
   - Я живу одной этой надеждой, аббат, - тяжело вздохнул несчастный итальянец.
   - Нет-нет, - увещевал аббат, - одной надежды мало - вы должны верить, безоглядно верить! Одной только верой спасается человек...
   Он пустился в религиозно-нравственные нравоучения, но, к счастью, тут пришел Ван Вэй, редактор газеты "Дело".
   - Граф! - ещё в дверях начал он. - У меня потрясающая новость - журнал состоялся.
   - Какой журнал? - хором спросили все.
   - "Некитайская онанавтика"! - выпалил Ван Вэй. - Вы, граф, само собой, председатель редколлегии - да вы, ваше сиятельство не волнуйтесь - это чистая формальность, я вас нагружать не буду, только вот интервью сейчас возьму.
   - Какое интервью? - нахмурился граф - он не знал значения этого слова.
   - Об онанавтике, разумеется! Вы же у нас герой первого номера, впрочем, и всех последующих в этом году.
   - А что ещё будет в журнале? - поинтересовался аббат.
   - Да все, что полагается, - заверил Ван Вэй. - Сначала, значит, моя передовая о перспективах некитайской онанавтики, потом статья про графа с портретом в полуфас, потом интервью с ним же и портрет в профиль, потом его мемуары в духе Казановы... Кстати, граф, вы знакомы с Казановой?
   - Да как-то онанировали вместе на ступеньках Нотр-Дам. Это было во время праздничного богослужения в честь годовщины коронации нашего обожаемого короля, - пояснил граф. - Народу было пруд-пруди, и нам не удалось попасть внутрь собора, ну и... А почему вы спрашиваете?
   - Великолепено! - зажегся Ван Вэй. - Вот это мы и пропечатаем - такие подробности, граф, это те самые жемчужины, которыми пересыпана канва истории... Ну, потом у меня пойдет в журнале астрологический прогноз, рекомендации по выведению блох - это для любителей псовой охоты, стишки кое-какие - дамочки одной, спонсорицы нашей, исторический обзор насчет онанавтики - науку тоже подкормить надо, сами понимаете, - потом детский раздел "Юный онанашка", анекдоты, чайнворд и прочая дрябедень.
   - А что будет в следующем номере? - вновь полюбопытствовал аббат Крюшон.
   - Да то же самое, только вместо интервью репортаж с места событий, это, то есть, когда акулу-крокодила привезут, так мы весь номер тому и посвятим - переход французской границы и прочая, как там наш граф отличился. Да вы не думайте, господа, заверил Ван Вэй, - у меня уж на десять номеров материалу. Я уж и спонсору нашему говорю, их тут двое у нас, Дубак и Кубак, ну, к Кубаку Ван Мин побежал, так я уж к Дубаку. Так вот я и говорю спонсору-то - как же так, идеалов нет, нация гибнет, спортом никто заниматься не хочет, здоровый образ жизни, уринотерапию то есть, никто не соблюдает, в общем, полная бездуховность - а тут граф-онанавт объявился, и не где-нибудь, а у нас в Некитае, так вот бы... В общем, несу, как положено, про культуру, про патриотизм, про закалку, про духовность - но чувствую, жмется, скотина. Я говорю - так давайте я статью дам, что вы у нас тоже онанавт-любитель. Вижу - понравилось, но все равно жмется. Тут-то я и вспомнил! Я же его тетки стихи который месяц в газете у себя мариную! Ну, я сразу - тут вот у нас поэтесса очень способная, кстати, тетя ваша, все хочу её пропечатать, да случая нету, а как раз для онанавтики стишки-то самое то... Все! Слопал я спонсора!
   Ван Вэй вскочил с места и зверски защелкал челюстями.
   - Нету Дубака! В желудке у меня Дубак! Член редколлегии и соучредитель! Имею я Дубака! Мой!
   Разгоряченный журналист хищно клацнул зубами.
   - Что-то мне не хочется давать интервью, - задумчиво сказал граф.
   Ван Вэй замахал руками.
   - Да нет, нет! Нет же, граф! Не волнуйтесь - у меня уже все написано, вы только подпись поставьте. Вот я сейчас зачитаю самое основное... Значит, стать онанавтом вы мечтали с детства, с девяти лет приступили к тренировкам, ваши кумиры - Робеспьер и Шварценеггер, возлюбленная естественно, наша государыня... В мужчинах цените умение дать взаймы, в дамах - умение дать... Ну, ничего не забыл, кажись?
   Граф был изумлен:
   - Когда вы успели все это раскопать?
   - Э, да с прошлого года лежит, - загадочно отвечал Ван Вэй. - Ну, что - пойдет, что ли? Так я тогда побежал в печать номер сдавать!
   Он исчез, но через минуту как из-под земли возник Ван Мин.
   - Граф! - точно так же завопил он с порога. - Состоялось! Я...
   - Слопал спонсора, - хором закончили двое французов и итальянец. - Он - соучредитель журнала, а стихи его тетки идут в номер.
   - Не тетки, а племянника, и не стихи, а кроссворд, - поправил Ван Мин. - А откуда вы знаете? Кстати, журнал называется...
   - "Некитайская онанавтика".
   - Нет, - опять поправил Ван Мин, - "Вестник некитайской онанавтики". В первом номере мы... - и далее он воспроизвел речь Ван Вэя.
   - Насчет интервью, - сказал тогда Артуа, - укажите там, что к тренировкам я приступил с семи лет, а не с девяти - так шику больше.
   - Как с семи? - удивился Ван Мин. - Я написал - с пяти. Это ещё круче!
   - Вот вы напечатаете, что граф тренируется с пяти лет, - заметил аббат, - а полчаса назад здесь был Ван Вэй, и он напечает, будто граф начал с девяти лет. Как же вы будете выкручиваться, если у вас такое разноречие?
   - В вашей Библии ещё не такие разноречия, аббат, а вы же выкручиваетесь, - парировал Ван Мин. - Это, наоборот, хорошо. Я дам в скобках, что по последним уточненным данным наш граф не с девяти, а - ну и так далее - вот и утру нос этому выскочке Ван Вэю. Он прибежал сюда вперед меня, думал - обскачет, а у меня уже все в печать сдано! А что цифры расходятся, так это прекрасно, как раз полемика начнется!.. Я - свои выкладки про онанавтический потенциал графа, Ван Вэй - свои... А читателю только того и надо - а ну-ка, мол, как они там друг друга мочат? В общем, полный фурор!
   - Все это хорошо, - сказал наконец несколько утомленный граф, - но мне пора отдохнуть - мне ещё целую ночь предстоить виниться перед государыней.
   - Вот она, нелегкая доля фаворита! - льстиво заметил Ван Мин. Он загадочно добавил: - Имейте в виду, граф, - если понадобится помощь, то Ван Мин ваш вечный друг. - И он откланялся.
   А граф ночью превзошел самого себя в искусстве галантности. Как только он не умолял императрицу о прощении! И сзади, и сбоку, и вверх наискосок снизу, и в бок назад сверху, и с подворотом, и без, и стоя у стенки (как это неудобно, друзья, знали бы вы! - особенно, если дама, перед которой вы провинились, низкого роста), и с темпом три четверти, и пять восьмых, и с чередованием их, и через дырку в кровати с пола, и с разбегу с люстры, и... в общем, всевозможным образом. Казалось, государыню тронули пламенные мольбы графа - её лицо пылало, из груди поминутно вырывались тяжелые стоны, на глазах блестели слезы сострадания. Прощение как будто вот-вот должно было слететь с прекрасных коралловых уст, черты лица этой великодушной женщины были искажены выражением глубочайшего сотрадания, и - о счастье! под утро государыня наконец испустила невольный крик участия и произнесла срывающимся голосом:
   - О, Артуа!.. Я... я прощаю вас... но не вполне! - тут же добавила она. - Еще не вполне, нет, нет!
   - Но когда же вполне! - в отчаянии вскричал граф и рухнул на пол в бесчувствии.
   Встревоженная императрица наклонилась с постели к обессилевшему от непрестанных умоляний графу. Она нежно погладила его по щеке и позвонила в колокольчик.
   - Отнесите этого юношу, моего друга, в коляску рикши и проследите, чтобы его доставили домой, - распорядилась она. - Бедный мальчик не рассчитал своих сил и едва не сорвал голос, а ведь ему ещё и сегодня потребуется молить о моем прощении.
   Подоспевший Ахмед принял из рук слуг обмякшее тело и понес его на плече к коляске через весь дворец. Он ласково похлопывал графа и повторял:
   - Макрай, макрай! - что на языке его племени негритянских турков означало: - Соратник, брат, лучший друг!
   Ахмед бережно усадил "макрая" в коляску и произнес, наклонившись к сонно моргающему лицу графа:
   - Ахмед добро помнит, Ахмед друга не бросит! Однако - пока терпи.
   Он снова похлопал графа по плечу и велел рикше:
   - Шажочком, на цыпочках едь, понял? А то... - и поднес под нос рикше кулак. Рикша торопливо закивал головой.
   Прошло несколько дней. Памятуя провал попытки решить дело одним яростным штурмом, Артуа стал разумней рассчитывать свои силы, не пытаясь опередить события. К тому же, мудрый аббат посоветовал ему:
   - Сын мой, а зачем вам торопиться с этим прощением? Подумайте сами, а вдруг императрица после этого найдет какую-нибудь вину в Тапкине или, мне противно помыслить о том, в Пфлюгене... И что же станет с нашим влиянием при некитайском дворе, сударь мой?
   - То есть, - сообразил граф, - пока я виноват, Франция непобедима - вы это хотите сказать?
   - Воистину, сын мой! - перекрестился праведный аббат.
   Как будто угадывая тайное желание Артуа подольше остаться виноватым, императрица не торопилась с прощением. Бывали минуты, когда она, казалось, была уже совсем готова простить Артуа, но, увы, так только казалось. Дни сменялись ночами, а ночи - днями, и в конце концов, Артуа стали одолевать мрачные думы. Он стал бледен, молчалив, рассеян и порой подолгу застывал за обедом, не донеся до рта лакомый кусочек.
   - Да что же с вами творится, друг мой? - решился расспросить его растроенный аббат. - Вы чахнете просто на глазах.
   - Ах, аббат, я отчаялся тронуть это ледяное сердце, - отвечал, скорбно вздохнув, граф Артуа. - Поначалу мне мнилось, будто государыня простит меня со дня на день, но прошло уже полтора месяца, а... - и вдруг, помимо воли графа, по его щекам покатились слезы.
   - Ну, ну, - успокаивал аббат, - полно, граф, что вы! Мужайтесь! Наши мученики тоже немало претерпели - но, по Божьей милости, все спаслись. Может быть, нам следует оставлять немного лягушачьей икры для собственного пользования, как вы думаете?
   - Ах, аббат, делайте, что хотите! - отвечал совершенно павший духом граф. - Хоть молебен служите, только...
   Он вновь зарыдал.
   - Ну, граф, не отчаивайтесь, - продолжал сострадательно уговаривать Артуа аббат. Неожиданно, ему пришла в голову спасительная мысль: - Хотите, я пойду сегодня с вами и тоже буду умолять о вашем прощении?
   Граф встрепенулся и, вытерев слезы рукавом, уставился на аббата:
   - Вы?..
   - Да, а что?
   - А почему бы нет? - пожал плечами граф. - Как знать...
   - Конечно, слово пастыря в таком деле ещё никому не мешало! - заверил аббат.
   Слово пастыря и впрямь не оказалось лишним. Императрица сначала удивилась и усомнилась в способности аббата молить о прощении своего друга. Но Артуа уверил её в чудодейственной силе смирения нашего кроткого аббата и в доказательство рассказал, как аббат Крюшон силой своего милосердия исцелил брата Изабеллу от менструаций. Итак, аббат принялся на пару с Артуа - когда сменяя его, а когда и присоединяя свой голос к пламенным мольбам графа - просить государыню о снисхождении. Слово его не осталось не услышано, - однако же, последним оно все же не стало.
   Утром отворилась дверь будуара, и оттуда пошатываясь вышел бледный аббат Крюшон. Он дрожал мелкой дрожью и время от времени хватался рукой за стенку. Следом шел Ахмед с графом Артуа на своем могучем плече. Аббат же, хоть и весь скрючился, кое-как плелся сам. Он знай крутил головой и бормотал трясущимися губами:
   - Колбаса мой сентябрь... - Крюшон делал выдох и с видом чрезвычайного изумления крутил головой и повторял: - Колбаса мой сентябрь!..
   - А вы думали, аббат, - слабо отозвался граф с плеча Ахмеда. - Вот вам и колбаса...
   Аббат ещё две ночи участвовал в ночных умоляниях о пощаде и наконец предложил:
   - Граф! А почему бы нашим друзьям не попросить за вас императрицу? Что вы скажете?
   - Вы гений, аббат! - воспрянул духом несколько посвежевший граф. - И то сказать, зря, что ли, эти редакторы каждый день наш обед едят!..
   Той же ночью Артуа, вступив в будуар, спросил, поклонившись неприступной императрице:
   - Мадам, мои друзья хотят попросить за меня - со мной вместе. Я не был уверен, последует ли на то ваше высочайшее соизволение...
   - О! - вскричала государыня. - У вас есть друзья! Как это замечательно, граф. Ну конечно, у такого человека, как вы, должны быть друзья... Но почему же, почему вы не привели их?
   Граф улыбнулся и вернувшись к вдери будуара, открыл её. Тотчас целая делегация просителей вступила, с поклонами, в покои. Это были, помимо аббата, Ван Вэй, Ван Мин и ещё двое придворных, а следом вошел и увязавшийся за ними де Перастини. Граф с великим сомнением отнесся к его предложению присутствовать при прошениях, однако де Перастини уверял, что он пригодится-де на случай, если потребуется подбодрить друзей графа. Как Артуа и опасался, негодный де Перастини едва не погубил все дело. Стоило друзьям графа возвысить свой голос в его защиту и привести свои аргументы, как этот чертов итальянец подскочил сзади к Ван Мину и... В общем, графу пришлось призвать Ахмеда и сдать ему де Перастини. Конюх живо утащил итальянца к жеребцам на конюшню, и друзья приступили к мольбам.
   Всю ночь, то сменяя один другого, то соединив свои голоса, возносили друзья и коллеги настоятельные просьбы о помиловании провинившегося графа Артуа. Они взывали к снисходительности императрицы, и наконец - совершилось чудо: через какую-то неделю их трудов утомленная государыня сказала под утро:
   - Ах, господа, вы были так убедительны, так горячи с своих мольбах! Я твердо обещаю вам - ещё немного, и я совершенно прощу графа.
   - Но когда, когда же это произойдет?!. - вознесся нестройный хор почти что сорванных голосов.
   - Ах, ну как это может знать слабая, утомленная женщина? - отвечала императрица. - Вот, может быть, камер-конюх Ахмед... Говорят, он предсказывает будущее...
   Граф тем же утром, не взирая на крайнюю усталость, отправился на конюшню. Он пал на грудь Ахмеда:
   - Макрай, - всхлипывал Артуа, - соратник, друг, брат...
   - Ничего, ничего, - ободряюще похлопывал конюх графа по плечу, - Ахмед добро помнит, Ахмед друга не бросит...
   Следующей ночью побратим графа присоединил свой голос к просьбам о прощении. Ахмед озвучивал свой аргумент восемь часов кряду, причем, конюх-богатырь ни разу не остановился, чтобы передохнуть. Граф был изумлен, но не только этим. Как оказалось, Ахмед совершенно чужд всякого красноречия и прочей вычурной риторики и не идет ни на какие ухищрения, приводя аргументы. Он не отвлекался на все эти кисейные кружева вроде заходов сбоку и с люстры и прочее блудодейство ума, чьей жертвой стали изнеженные и растленные цивилизацией народы. Аргумент Ахмеда был чрезвычайно прост - он брал тезис и принимался безостановочно его развивать, углублять в одном и том же направлении на протяжении всей речи. Да и ораторский прием конюха был одним - он заходил сзади.
   И все? - удивленно и разочарованно спросят читательницы-дамы. Так просто? - Все да не все. Просто-то оно просто, только прибавьте к этой простоте весомость и фактуру аргумента Ахмеда, прибавьте его ораторский напор, прибавьте восемь часов кряду - и наконец, прибавьте всплески фантазии графа, чьи вдохновенные вставки время от времени расцвечивали искристыми блестками эту восьмичасовую речь в его защиту.
   Граф, впрочем, и сам был ошеломлен столь простым и, однако же, чрезвычайно действенным ораторским методом. Он с горечью думал: А я-то, я! Старался, изобретал, на люстру прыгал, фаэтон* этот чертов делал... Почему я сразу не догадался позвать Ахмеда?..
   ___
   * Я слышу уже любопытный дамский голосок: а что такое фаэтон? Милочка! неужели тебе ещё никто не показал? Вот так упущение! Ну что ж, придется автору восполнить этот зияющий пробел в знаниях, столь необходимых каждой особе слабого полу. Так вот, фаэтон, голубушка, это сесть на фарфоровое блюдце в одном углу огромной абсолютно пустой залы, наподобие, к примеру, хоккейной площадки, причем, пол должен быть паркетным и свеженатертым, а твой партнер должен находиться наискосок напротив в другом углу и тоже седалищем на фарфоровом блюдце. Затем надо тихонечко-тихонечко, чтобы не разбить блюдца, съехаться на середину залы, провести сеанс умоляния о прощении, а после разъехаться обратно, опять же, не повредив блюдечки. Второе условие то, что отрываться во все время сеанса от блюдечек никак нельзя, а то будет не фаэтон, а черт знает что - вопля с пляской, а не фаэтон. Так что садись, милая, на блюдечки и греби на середку залы - вот и весь фаэтон, скажи спасибо автору, что научил, только подумай, глупенькая, а будет ли сын природы Ахмед забивать себе голову таким извращением? Чушь это декадентская для додиков, не вздумай ей заниматься, лапушка! Клара Цеткин и та не занималась, а уж про Клеопатру и мадам Помпадур и говорить нечего!
   Итак, после первой ночи, где Ахмед поднял свой голос турка, конюха, негра и человека в одном лице в поддержку графа, произошел перелом. Императрица вечером призвала графа за свой стол и ласково сказала:
   - Мой друг, взбодритесь! Я уже не сержусь на вас. Вы совершенно, совершенно прощены мной! Я дожна вам признаться, - заметила государыня с лукавой улыбкой, - в душе я уже давно простила вас, но не хотела дать понять вам это так быстро.
   - О, как мне выразить свое восхищение таким великодушием! - склонился в поклоне обрадованный граф.
   - Очень просто - вы должны включить меня на ведущую роль как актрису, - отвечала императрица. - На празднике пересечения границ я наряжусь нимфой и вознагражу вас за подвиг.
   Граф обещал это с легким сердцем. Они условились, что императрица сначала будет лететь впереди лодки графа в качестве небесного идеала канатная дорога с кабиной и прочая снасть уже были сооружены - а затем скроется в гроте, куда, после победоносной схватки с наглыми таможенниками, должен был вступить Артуа.
   - Через день сюда привезут акулу-крокодила, - сказала императрица, - и мы, наконец, сможем совершить это великолепное действо. Мы все так его заждались! И тогда-то, в гроте любви, я дарую вам свое полное и окончательное прощение.
   - Но, ваше величество, я надеюсь, вы и после этого будете позволять мне быть иногда виноватым? - поинтересовался граф, изображая озабоченность.
   - Вы хотите, чтобы я одаривала вас виной?
   - О да, ваше величество! Это такая сладость - искупать свои проступки перед вами!
   - Обещаю вам - вы будете иногда виноваты, - торжественно проговорила императрица.
   Граф припал к её руке в жарком поцелуе.
   Дальше все пошло по плану. За день до торжества состоялась генеральная репетиция. На мостках стояли Артуа, аббат Крюшон, Ли Фань, главный сценарист, а поодаль на берегу толпилась толпа избранных зрителей. Хор фрейлин под управлением палача грянул балладу, сложенную в честь подвигов графа:
   Оттягивает шею
   С усами голова.
   А кто её владелец?
   Дрочилка Артуа!
   Уа! Уа! Дрочилка Артуа!
   Тайком сопливит кто-то
   Чужие рукава.
   А чья это работа?
   Дрочилки Артуа!
   Уа! Уа! Дрочилки Артуа!
   Рукой под юбку лазит
   При муже - раз и два!
   А кто же так проказит?
   Дрочилка Артуа!
   Уа! Уа! Дрочилка Артуа!
   Далеко над озером разносились чистые девичьи голоса. Казалось, все звуки природы смолкли, чтобы не нарушить мелодической сладостной гармонии. Проняло всех, даже Артуа непроизвольно стал подкручивать усы и молодцевато подбоченился. Он не был тщеславен, но теперь невольно поддался чувству гордости: "Да, - растроганно думал граф, - да уж, не про каждого при жизни слагают баллады!"
   Эту же мысль высказал Ли Фань:
   - Ах, аббат! - признался он со вздохом. - Я завидую графу самой черной завистью. Когда я слагал эти строфы, то мне казалось, что слава графа в моих руках. Но теперь, когда я слышу со стороны эти божественные звуки, то понимаю, что подвиги графа сами обессмертили себя, а я, увы, всего лишь орудие!
   - Ах, коллега, - назидательно отозвался аббат, - вам грешно! Чем завидовать, совершили бы сами что-нибудь столь же героическое!
   - Ну, куда мне, - поник литератор.
   Меж тем граф Артуа, благословленный аббатом, одним махом скинул одежонку и прыгнул с мостков в лодку под восторженные клики избранной публики. Перед ним скользила на тросах небольшая беседка, где в качестве небесного идеала возлежала в прозрачном пеньюаре императрица.
   - Поехали! - молодечески скомандовал граф гребцам.
   Те налегли на весла. По утвержденному сценарию граф должен был обхватить одной рукой мачту и начать онанировать другой рукой. В нетерпеливой публике уже заключали пари - какой именно рукой и что обхватит граф. К общему удивлению, граф вдруг стал, схватившись за мачту, высоко вскидывать колени, будто исполнял упражение "бег на месте". Лодка начала сильно качаться. От берега оторвалась потревоженная акула-крокодил и, выпучив глаза, стала наблюдать за телодвижениями графа. В публике тоже царило недоумение.