Гейман Александр. Чудо-моргушник в Некитае

   - Кто эти голые мужчины, сударыня? - сухо спросил граф - он дулся, что императрица приковала его руку.
   - Это дигамбары, к которым примкнули отдельные шветамбары, - отвечала императрица, задумчиво глядя вниз.
   - А кто они? Что им нужно здесь? - удивлялся граф.
   - По всему, они хотят видеть нашего всесовершеннейшего правителя, божественный светоч Некитая, - моего царственного супруга, - молвила в ответ государыня. - Сейчас мы все увидим.
   Женское чутье не обмануло императрицу - скоро показалась процессия, возглавляемая императором - и между прочим, граф с удивлением заметил, что между всех трется и аббат Крюшон с каким-то свитком в руке.
   - Хм, - протянул граф, - а что же Крюшон-то здесь делает?
   А аббат Крюшон был просто-напросто в полной прострации, узнав о том, как в Ватикане расценили его деятельность миссионера. Столько трудов, невзгод, лишений, пламенных проповедей, честолюбивых надежд - и вот!.. Кровью обливалось сердце аббата, как пеобанный слонялся он по двору с папской энцикликой под мышкой. То он хотел сбросить с себя сутану и свой сан и примкнуть к дигамбарам, забыть все, слиться с этой веселой шумящей толпой, обрести недоступную европейцам мудрость Востока, стать сияющим вестником Шамбалы... То аббат страстно алкал искупить свою вину перед святым престолом и пострадать за истинную веру - например, неделю есть лягушачью икру... То он попросту торчал от всего происходящего, не понимая толком, что происходит вокруг, где он, кто он...
   А меж тем, дигамбары завидев императора несколько поубавили гомон и выстроились перед ним в более или менее ровную линию. Император высоко поднял бутыль с жидкостью зелено-желтого цвета и встряхнул её.
   - Молодцы дигамбары и примкнувшие к вам отдельные шветамбары! возгласил он. - А также торчащий от всего этого аббат Крюшон!
   - Го-о-о!.. - отозвалась толпа.
   - Хорошо ли вы меня слышите?
   - Любо, батько! - заволновалась толпа. - Любо! Гуторь дальше!
   - А видите ли вы эту бутыль?
   - Видим, батько!
   - А что там, хлопцы? Знаете?
   - Не знаем, батько... чи пиво доброе, чи самогон!
   - Ну-ка, подайте мне стакан, - повелел император.
   Тотчас протянулась услужливая рука со стаканом.
   - Ну-ка, кто тут у вас поматерей, - произнес император. - - Вот ты, да, ты - выйди-ка сюда, - приказал он седоусому дигамбару с бритой головой.
   - А чего я? Чуть что - сразу я, - заартачился было дигамбар, но несколько дюжих рук вытолкнуло его и подвинуло к императору.
   По знаку императора в стакан щедро плеснули из бутыли. Владыка принял стакан и, молодецки подбоченясь, протянул его седоусому старшине.
   - Ну, пей, хлопец! - отечески напутствовал император.
   Дигамбар было глотнул, но тут же выплеснул все на землю и начал плеваться.
   - Видать, крепкая, зараза! - заметил кто-то из толпы.
   - Да ни, то она не в то горло пошла, - возразили ему.
   - Ну как, хлопец, - понравилось? - спросил, отечески улыбаясь, император. - Добре забирает, верно?
   - Не-ет! - простонал незадачливый испытатель. - Не добре!
   - А знаешь, что это? - спросил император.
   - Гадость какая-нибудь! - сердито отвечал седоусый дигамбар, не переставая плеваться.
   - Нет, это моча, - поправил его император, все так же душевно улыбаясь.
   Дигамбар заплевался ещё пуще.
   - А знаешь, чья это моча? - спросил император.
   - Ослиная, наверное!
   - Нет, моя! - снова поправил император.
   Дигамбар стал плеваться ещё отчаянней.
   - Ну, хлопцы, - обратился император, - видите теперь, какая польза от уринотерапии? Ну, кричите "любо" да приступайте с Богом к процедурам!
   - Все-таки, как он умеет разговаривать с народом, верно? - произнесла императрица, повернувшись к графу.
   - Что-то я не вижу... - с недоумением отвечал граф, имея в виду продолжить: чтобы он умел говорить с народом.
   И действительно, дело пошло не так гладко. Дигамбары и отдельные шветамбары не только не закричали: "Любо!", но, наоборот, гневно засвистели и закричали.
   - Тихо, тихо, тихо! - увещевал император, подняв руку.
   Наконец он кое-как унял этот страшный шум и вопросил:
   - Мужики! Кто хочет жить долго и ничем не болеть?
   Дигамбары зашумели, но отчего-то никто не вызвался. Тогда император зашел с другой стороны.
   - Хлопцы! Знаете Ахмеда?
   - Зна-а-ем! - зашумела толпа.
   - Ну-ка, Ахмед, выйди сюда, - распорядился император, и к нему подошел Ахмед - ражий негр в шароварах и с безобразным лицом. - Ну, что скажете крепкий хлопец?
   - Да, батько!
   - Ну так глядите сами! - и император принял вновь наполненный стакан и протянул Ахмеду: - Пей, Ахмед!
   - Зачем? Не буду! - решительно отказался конюх.
   - На, пей! Полезно! - настаивал император.
   Они стояли друг против друга - император-некитаец с лысиной, пожелтевшей от хронического питья мочи, и верзила-конюх с разбойничим лицом, почерневшим ещё в утробе матери - оба непреклонные, решительные, готовые скорее пойти на смерть, нежели поступиться своими принципами. Императрица невольно залюбовалась ими.
   - Они - как два кипариса, правда? - доверительно прошептала она, полуоборотясь к графу.
   Так длился этот безмолвный поединок стальных воль и великих душ, и первым не выдержал Ахмед.
   - Слушай, тебе че надо, а? - заговорил он плачущим голосом, надвигаясь на императора. - Тебе Ахмед что сделал? Ахмед, по-твоему, железный, да? Тебе пососать дай, жене твоей дай, за кобылами ходи... Да ещё мочу пить! Не буду!
   Рассерженный конюх плюнул в императора и пошел прочь. Император со стаканом в руке растерянно смотрел ему вслед - он не ожидал этой вспышки и в глубине души сознавал, что несправедлив к Ахмеду, требуя от него так много. Не зная, как поступить, император поднял стакан и громко спросил:
   - Хлопцы, а может добровольцы есть? Ну, кто хочет попробовать?
   Толпа дигамбаров зашумела явно неодобрительно. В этот момент откуда-то из толпы вышел аббат Крюшон и, не говоря ни слова, подскочил к императору. Он буквально выдрал стакан с мочой из его руки и залпом выдул его. Какой-то миг аббат стоял с лицом - как бы его описать? - в общем, с лицом человека, глотнувшего из стакана с мочой - а затем выплюнул все, что мог, на землю и, отплевываясь на ходу со стоном побежал прочь. Толпа загомонила:
   - Вишь, не понравилось аббату!
   - Да гадость это!
   - Даже французский иезуит пить не может!
   В этот момент слуги зажгли свечи в покое императрицы. Окно, откуда они с графом наблюдали за происходящим во дворе, ярко осветилось. Кто-то из дигамбаров это сразу заметил:
   - Гляди-ка, вон баба в окне!
   - Тю, точно баба!
   - А мы голые все!..
   Толпа дружно загоготала. Кто-то узнал императрицу:
   - Эй, император! А это не твоя ли женка?
   - Точно, она! - узнали и другие. - Посмотреть на наши сучки захотелось!
   - Го-го-го!..
   - Император, а ты штаны сними да тоже ей покажи! - с хохотом посоветовал кто-то, и толпа дигамбаров снова загоготала.
   - Да она, небось, уже у него видела! - прокричал кто-то сквозь общий смех.
   - Го-го-го!..
   - Да, поди, не только видела, а ещё в руки брала! - снова выкрикнул кто-то.
   - Го-го-го!..
   - Да, наверное, не только в руки!
   - Го-го-го!..
   Император довольно улыбнулся - он любил так, по-свойски, потолковать с простым народом, и теперь все так удачно настроились на волну беззлобного балагурства. Он, поддерживая установившийся тон, широко улыбнулся и подмигнул:
   - Дело, конечно, семейное, но между нами, мужики, - куда надо, туда и брала!
   - Го-го-го!..
   - Так, поди, - прокричал, едва не захлебываясь от смеха, седоусый дигамбар-старшина, - не только у тебя брала!
   - Го-го-го!..
   - У Ахмеда!
   - Да, поди, не только у него!
   Императрица как ужаленная отпрянула от окна. По её несчастному лицу шли красные пятна, в глазах стояли слезы, лоб прорезала страдальческая морщина. Горькие складки легли у рта. Она беспомощно оглянулась на графа и простонала:
   - Поскорей бы пришел чудо-моргушник!..
   С глубокой печалью и состраданием граф Артуа взирал на страдания этой прекрасной женщины. "Как она одинока здесь! - мелькнуло у него в голове. Ее тут никто не способен понять..."
   - Сударыня, - нерешительно заговорил он и протянул руку, желая утешить эту великую женщину и властительницу.
   - Нет-нет! Не теперь, граф! - сделала императрица отстраняющий жест. Ах, никто, никто не понимает моего разбитого сердца!..
   Она закрыла лицо руками и убежала к себе в спальню. На пороге она обернулась, высоко вскинула юбки и с лукавой улыбкой поманила графа пальчиком.
   Граф Артуа сделал было несколько несколько шагов к двери в спальню, как вдруг оттуда понесся ритмичный скрип кровати и стоны. Он остановился в смущении - что бы это могло значить?
   - О, Ахмед! - простонал кто-то голосом государыни. - О! О! Сильнее! О!
   К стонам присоединилось мужское рычание. Граф застыл, недоумевая, что ему предпринять. Внезапно безумная ревность охватила его. "Пойду да выкину к хренам этого негра из постели! - решил он. - А что, в самом деле!" Он уже шагнул к двери, как вдруг ему показалось, что в окне мелькнуло лицо императора. Граф ошибочно подумал, что ему померещилось. Но лицо вынырнуло снизу снова и вновь провалилось вниз, а со двора понеслись крики:
   - Ура-а-а!.. Любо, батько!..
   - Ай да император!
   - Пи-во!.. Пи-во!..
   И вслед за тем лицо императора вместе с торсом так и стало то выныривать снизу, то вновь пропадать. Граф Артуа понял, что толпа дигамбаров вместе с отдельными шветамбарами стала качать возлюбленного императора, божественный светоч Некитая, на руках. Он пожал плечами и пошел прочь из будуара императрицы - ведь не мог же он идти в спальню женщины, когда за окном мелькает бюст её мужа и пялится на него!
   Меж тем, догадка графа справедлива была только отчасти. Императора не качали на руках - он подпрыгивал сам. Дело в том, что под самыми окнами будуара располагался великолепный новый батут, и император частенько на нем прыгал - ему это очень нравилось, заниматься спортом. И теперь, желая показать свою удаль и простоту, в порыве солидарности и близости к народу, император залез на батут и стал подпрыгивать. А дигамбары, довольные тем, что император оставил свою затею с уринотерапией, единодушным криком приветствовали блестящее выступление подлинного мастера и артиста, - ну, а император нашел способ проконтролировать, чем там занимаются его жена и заезжий граф.
   Впрочем, граф уже не наблюдал всего этого. На выходе из будуара с ним приключилась новая неприятность. Едва он переступил порог, как сзади кто-то подскочил и с силой цапнул его за левую ягодицу.
   - Ах ты!.. - невольно вскрикнул граф от боли. Он развернулся, стремясь поймать мерзавца: - Ну, я тебе сейчас!..
   Но он не успел - только чья-то темная тень метнулась прочь за занавеску - и она, как будто, была крупней, нежели полагалось быть тени принца. Сгоряча граф кинулся преследовать негодного, как он думал, мальчишку. Но за занавесом оказалась дверь, и она была заперта изнутри. Охая и хромая, граф побрел прочь по коридорам полутемного дворца. Все гости уже разъехались, редкие слабенькие лампы не освещали нигде ни единого лица. Но в этот раз графу посчастливилось - слуги подошли к нему сами и без лишних слов провели к выходу из дворца. Тут же ему подали прямо к ступенькам рикшу. Теперь граф уже не колебался, подобает ли христианину ехать на рикше. Он нарочно громко сказал вслух:
   - А верное слово молвил аббат: какой это, к хренам, ближний - это рикша!
   Он сел в коляску и ткнул кнутом в некитайскую спину:
   - Н-но, пшел!..
   Рикша подскочил на месте и сразу рванул с весьма недурной скоростью. Пятки его так и мелькали в свете ярких некитайских звезд. Чем-то он напомнил графу аббата - пожалуй, своим пухлым телом.
   - Да, - сказал граф, - крепкий народ эти некитайцы. Разве европеец смог бы бежать с такой скоростью да ещё голыми ногами по камням да ещё в гору! А этот бежит - а ведь такой же толстячок, как наш аббат! А аббат Крюшон - смог бы он развить подобную быстроходность? Куда ему, жирному через пару минут задохся бы да повалился на мостовую. Хорошо, что Библия запрещает ездить на аббатах, а то бы...
   Тут граф вспомнил, что не сказал рикше адрес.
   - Эй, парень! Ты адрес-то знаешь? Вези меня к дому А Синя!
   Тут он припомнил, что не справился об аббате и добавил:
   - Да поживее, ты, кляча! Если моего аббата дома не будет, то поедешь во дворец за ним.
   Рикша при словах графа как-то подскочил на бегу и что-то нечленораздельно промычал. Он попытался было повернуть голову к графу, но граф строго одернул хама, перепоясав его кнутом:
   - А ну, не балуй, ты, быдло! Пшел!..
   Рикша подкатил к дому А Синя и остановился, что-то яростно мыча. Граф сошел с коляски и наказал:
   - Сейчас, я узнаю, прибыл ли уже аббат, и если нет, то отправишься за ним во дворец.
   Рикша бешено взревел, мыча что-то совершенно неразборчивое. Он развернулся вместе с шарабаном лицом к графу, и благородный гасконец обомлел: это рикша был никто иной как аббат Крюшон!!! Но как...
   - Аббат!.. - изумленно вскричал граф. - Зачем вы взялись за этот рабский труд?
   - О-а-и-е-е-а!.. - простонал аббат - и граф только теперь заметил в его рту тугой кляп.
   Как оказалось, и руки аббата были привязаны к оглоблям шарабана. Граф принялся освобождать аббата, орудуя острием и лезвием шпаги. Он не знал, как загладить свою невольную вину, и рассыпался в извинениях.
   - Слово чести, аббат! Я не подозревал, что это вы... Простите, ради Бога, что я так гнал вас всю дорогу... Бог ты мой, да кто же вас привязал? Что случилось?
   Он вытащил изо рта аббата кляп, и тот простонал:
   - Из-де-ва-тель-ство!..
   Оттолкнув руку графа, аббат взбежал на крыльцо и хотел открыть дверь. Но та оказалась заперта, и аббат, совершенно лишась сил перед этой новой злополучностью, мешком рухнул на ступеньки. Граф Артуа поспешил к нему, но и он не мог открыть двери. Тогда, кинув аббату слово ободрения, граф стал сильно стучать и звать А Синя. Шум, который поднял граф, должен был бы разбудить всю столицу, но однако, в доме никто не отзывался - и даже не проснулся никто из соседей.
   - Крепитесь, аббат! - успокоил граф. - Сейчас я посмотрю, нет ли здесь черного хода, а если что, то заберусь на галерею, проникну в дом и впущу вас.
   Аббат Крюшон молча всхлипывал, не желая говорить со своим обидчиком. Граф Артуа обошел дом сзади и, действительно, обнаружил ещё одну дверь, но и её, однако, не мог открыть. Тем временем аббату повезло больше - он поднялся на ноги и толкнулся в дверь. Та, как ни странно, легко открылась очевидно, они с графом ошибочно пытались тянуть её на себя, а надо было от себя. Аббат вошел в дом, поразившись его темнотой после лунной светлой улицы, и через пару шагов споткнулся и повалился на ступеньки лестницы. От падения перед глазами аббата вспыхнули зеленые искры и какая-то смутная догадка пришла ему на ум. Аббат поднялся, поправляя задравшуюся сутану, и вот тут-то на него сошло озарение. "А что если, - осенило аббата, - что если запереть дверь, задрать сутану, лечь на лестницу голым задом вверх и начать громко стонать? А ну-ка, что из этого получится!"
   Сказано - сделано: аббат тотчас запер входную дверь и лег с голым задом на ступеньки. "Граф будет ломиться и звать меня, - думал аббат, - а я назло буду стонать погромче!"
   Так и вышло - граф, не сумев открыть задний ход, вернулся к парадному крыльцу и обнаружил потерю аббата. Он недолго озирался по сторонам в недоумении - несущие из-за двери тяжкие стоны вскоре привлекли его внимание. Он узнал голос аббата и решительно толкнулся в двери, но те оказались заперты.
   - Аббат! - встревоженно окликнул граф. - Что с вами?
   - О! О! О! - стонал несчастный аббат Крюшон.
   - Аббат! Отоприте дверь! - звал граф. - Что с вами делают?.. Держитесь! Я здесь!..
   Но из дому неслись одни только стоны.
   - Сейчас, аббат! Я спасу вас! - вскричал благородный граф, сообразив наконец, что над аббатом учинено какое-то чудовищное насилие.
   Он всем телом ударился в дверь, но та устояла. Тогда граф разбежался получше и всей тяжестью тела прыгнул на дверь. Та распахнулась, как вовсе не была заперта, и граф полетел в темноту. Он налетел на что-то мягкое и не очень ушибся, но все же из-за падения на какой-то миг потерял сознание. Очнувшись через миг, граф ощутил, что лежит на чем-то мягком, а вверху меж тем послышались голоса.
   - Ты смотри-ка, - удивлялся кто-то, - попку ему целует!
   - Любит, - ленивым шепотом отозвался другой.
   - Ну, ясно, любит, - согласился первый голос, - только чего же он тогда на любови-то своей по столице ездит?
   - А ему, вишь, так слаже, - со знанием дела объяснил второй. Терзает-терзает да и помилует - дескать попка ты моя попка, хочу - казню тебя, хочу - взасос целую!
   Вверху появился свет, и граф, подняв голову, увидел стоящего с лампой А Синя и его слугу. Внизу же, под лицом графа, обнаружился неприкрытый зад аббата Крюшона, в который, падая, и уткнулся так неудачно благородный граф Артуа. Аббат со стоном выговорил ему:
   - Да слезьте же с меня, мерзкий граф, о нас могут подумать дурное!
   Отпрянув, граф Артуа вскочил на ноги и сообщил:
   - Мы тут упали в темноте...
   А Синь со скверной улыбочкой мелко закивал. Не тратя время на пререкания с этим вселенским скептиком, граф Артуа накинул на обнаженный зад аббата сутану и участливо осведомился:
   - Аббат, что с вами случилось? Вы не ушиблись? Почему вы не встаете?
   - Я, - простонал несчастный аббат Крюшон, - я... прищемил... между ступеньками... яйцо!.. О-о!..
   Так вот чем, оказывается, объяснялись его ужасные стоны! Аббата с помощью слуги вызволили из плена - плена, более прочного, нежели тот, в который попал граф, когда беседовал с императрицей в будуаре и угодил рукой в капкан. Едва поднявшись на ноги, аббат Крюшон опрометью кинулся по лестнице в свою комнату, всхлипывая и не желая выслушивать никаких извинений и объяснений графа.
   - Понимаете, - рассказывал граф А Синю, - тут кто-то проделал с аббатом скверную шутку - привязал его к шарабану, заткнул рот кляпом и заставил исполнить роль рикши. Я со спины не узнал аббата, а он, вероятно, думает, что я ехал на нем нарочно, и сердится теперь.
   - Сю-е-е-та сю-е-ет... - пропел А Синь своим ехидным тоненьким голоском.
   У графа уже не оставалось сил, чтобы возмутиться его недоверием. Он поднялся в свою комнату, рухнул в кровать и уснул мертвым сном.
   И однако же, приключения этого фантасмагорического дня ещё не совсем закончились. Среди ночи граф проснулся от шума на улице. Шумели, как он сообразил, подгулявшие дигамбары. Окно его комнаты почему-то было открыто настежь, хотя граф, ложась, его не открывал, и голоса отчетливо различались.
   - Да я, братцы, пивка... - говорил кто-то голосом императора, - пивка я, братцы, сам всегда со всей душой... Вы думаете, я эту мочу люблю?.. да обрыдла она мне... а пивка... ну вот всегда... - и император икнул.
   - От давно бы так! Любо!.. - отвечал нестройный хор дигамбаров. - Да ещё пей, чего стесняешься!..
   Послышались глотающие звуки, кто-то отчаянно икнул, кто-то всхлипнул, и голос императора сообщил, вновь всхлипнув:
   - Эх, мужики!.. Знали бы вы... Меня ведь - без ножа меня зарезали сегодня... Захожу, а она мне: карды-барды... Как ведь ножом по сердцу полоснуло меня это карды-барды... Эх!..
   Послышался гомон и смех.
   - А это не графа ли французского окно, что к твоей женке под подол лазит? - спросил кто-то.
   - Оно самое! Здесь он, - подтвердил хор дигамбарских голосов.
   - А давайте тогда графу под окно нассым! - предложил кто-то. - Пущай знает!
   Послышались изобильные журчащие звуки, и кто-то проорал:
   - Эй, граф! Выходи с императором на дуэль - кто кого перессыт!
   - Того и женка будет! - добавил другой, и все загоготали.
   - Эй! - горланили подгулявшие дигамбары. - Граф! Эй! Выходи!
   - Да спит он, отрубился, - сказал кто-то из них.
   - Да ни хрена не отрубился, - пьяно опроверг другой, - просто выйти к нам ссыт!
   - Он нас ссыт, а мы ему под окно ссым! - сострил кто-то, и все снова загоготали.
   А граф, действительно, не собирался выходить к этой пьяной толпе. Вряд ли кто мог его услышать, но на всякий случай он крепко закрыл глаза и стал громко сопеть, изображая сонное дыхание.
   - Эй! Граф!.. - не унимались гуляки.
   - Да не слышит он! - наконец порешили они. - Столько икры съел конечно, теперь в полном отрубе.
   Голоса стали отдаляться. Где-то на грани слышимости ещё раз прозвучало:
   - Меня ведь... я пивка... как ножом по сердцу... карды-барды...
   - И граф наконец действительно отрубился.
   * * *
   - Господа! - воскликнул вдруг граф. Он приподнялся на локте и оглядел всех глазами человека, ещё ничего не соображающего со сна. - Господа, знали бы вы, что мне сейчас приснилось! Будто бы мы с этим толстяком аббатом Крюшоном поехали в Некитай, а там попали на бал, и я стал есть лягушачью икру, а...
   - Да уж знаем, - хохотнув, отвечал Фубрик. - Что читали, то тебе, граф, и снилось.
   Граф заморгал, соображая. Последовали долгие объяснения, и наконец, граф Артуа уразумел, что приключения его сна были те самые, о которых вслух читал Ходжа.
   - Боже мой! - возопил благородный сын Франции. - Так это только книга! Слава Богу! А то я... - тут он кинул взгляд на себя и осекся. - Господа, прошу простить мою наготу. Может быть, вы дадите мне чем укрыться?
   - Ничего, ваше сиятельство, - ободрил дзенец, - мы тут все мужчины, чего стесняться.
   - Считай, граф, что ты в бане, - ухмыльнулся и Фубрик.
   - Но... а если войдет дама?
   - Откуда ей взяться?
   - Ну...
   - Ничего, граф, ничего, вам нечего стесняться, - прозвенел вдруг девичий голосок. - Я вас уже разглядела. Хи-хи.
   Взоры всех обратились в сторону этого голосочка, а принадлежал он, как высветило пламя костра, особе европейского вида и юных лет. Девица, скромно опустив глаза, но смело двигая бедрами, прошла к костру мимо мужчин и присела рядом с тем, кто назвался Конаном.
   - Вы позволите даме обсохнуть? - спросила девица и снова хихикнула.
   - Мадмуазель, - начал граф Артуа, согнув колени и заслоняя ими то, что в Европе почему-то считают неприличным, - прошу прощения за мою...
   - Прелесть Прерий! - вдруг ахнул Фубрик, все это время пристально разглядывавший гостью. Дама, в свою очередь, взглянула на Фубрика повнимательней и завизжала от радости:
   - Пи-ит!.. Лапочка! - и она кинулась ему на шею.
   В этот самый момент вошедший до девицы очкастый гость будто стряхнул оцепенение, уставился на гостью и заорал:
   - Я Конан!
   Прелесть Прерий обернулась на него и приветливо кивнула головой:
   - Хэллоу, детка, и ты здесь! Рада тебя видеть, - и получалось так, будто она и с этим тоже знакома.
   Дзенец и Ходжа обменялись взглядами - они двое чувствовали некую симпатию друг к другу и молчаливое взаимопонимание. Ученик дзенца что-то пискнул.
   - Он говорит, - перевел дзенец, - что нехудо бы нам познакомиться с нашим новым гостем.
   - Гостьей, - сказала Прелесть Прерий. - Ну, что же ты, Пит, представь меня. - И она кокетливо поправила волосы.
   - Чего же нет, - сплюнул Фубрик. - Пожалуйста. Да я всю вообще историю могу рассказать, как мы с этой крошкой познакомились. Хотите послушать?
   Все, включая графа и исключая лысого очкарика, выразили живой интерес.
   СЕРВИС И МЕНЕДЖМЕНТ
   4. ЗОРКИЙ ОРЕЛ (сервис)
   Кто вам сказал, что нам с Джимом о сервисе рассказать нечего? Еще как есть. И не из книг, не с чужих слов - сами все пробовали. Стояли, так сказать, лицом к лицу с клиентом - с открытым, так сказать, забралом.
   А затеял все Джим. Как-то раз то ли в баре, то ли где ещё прослышал он, что у одного мужика, владельца магазина, весь персонал уволился. Думали, он согласится им зарплату поднять, а хозяин - Картер его звали, кстати, - ни в какую - лучше разорюсь! Джим меня и уговорил - пойдем, говорит, к этому жмоту да снимем у него магазинчик в аренду. А мы как раз после "Ихайко" были, в неопределенном состоянии, я и согласился. Что ж, сходили мы и обо всем сговорились. Джим, он кому хочешь лапши навешает, надо сказать, да и я всегда умел с людьми ладить. Так что все в наилучшем виде прошло. Картер нас спрашивает:
   - А чего же вы со своей "Ихуйко"-то ушли?
   А я объясняю:
   - Знаете, мистер Картер, крупные компании - это не для нас с Джимом. Один бюрократизм - и ничего больше. Нам подавай, чтобы работа живая, чтоб лицо клиента видеть. Я, если мне удается человеку приятный сервис устроить, - у меня прямо сердце поет. А тут что? - одни бумаги.
   Старый хрыч ещё спрашивает:
   - А как же вы собираетесь вдвоем-то управляться? У меня тут все же восемь бездельников крутилось, да и те требовать начали - или зарплату подними, или ещё работников принимай!
   А мы ему:
   - Это, сэр, вы правильно сказали, что бездельники они. Ну, а мы не из таких. Живей поворачиваться да правильно работу построить - так, небось, и вдвоем все успеем. А жарко станет, - что же, наймем кого-нибудь, это уж не ваша печаль. Вам ведь чтоб порядок был да вовремя за аренду посылали мы, верно? Так насчет этого будьте покойны! Езжайте себе во Флориду, отдыхайте.
   Старый козел прослезился даже:
   - Вас, ребята, мне сам Господь послал. В мои-то годы за делом трудно следить, а поди найди нынче приличных людей... А тут вы...
   - Будьте благонадежны, папаша! - заверяем мы.
   Вот и укатил он во Флориду - поправлять расстроенное здоровье - в полном спокойствии и благонадежности.
   А мы с Джимом перебрались в лавку его да там и поселились. Место, скажу вам, хорошее было - как раз два района сходятся: с запада, значит, деловой центр тылами своими надвигается, а вокруг Пампи-Виллидж - уютный такой престижный райончик - для семей с достатком и всяких таких заслуженных чинов на покое. То есть клиентура все больше солидная и постоянная, а с другой стороны, могут и из делового центра заскочить по случаю. Жить, в общем можно, - если, конечно, дело с умом поставить.