Гейман Александр. Чудо-моргушник в Некитае

   - Да какая в жопу беспристрастность... Не видишь, сколько дигамбаров нагнали? Они ж меня без суда растерзают - я их своей мочой поил!
   Адвокат снова замахал руками:
   - Умоляю вас, ни звука больше!..
   - Встать, суд идет! - прозвучал властный голос, и судебный процесс пошел.
   - У нас чрезвычайное заявление, - поднялся со своего места адвокат, едва были оглашены необходимые по процедуре суда объявления. - Мой подзащитный заранее признает себя во всем виновным и в доказательство своего раскаяния требует себе самого сурового приговора!
   "Ничего себе - адвокат!" - екнуло сердце императора. Но его опасения, что суд в полном составе и единогласии немедля удовлетворит мнимое его прошение, были напрасны. От слов адвоката прокурор и судья буквально подскочили на месте и обменялись тревожно-возмущенными взглядами.
   - Вы, того, что вы себе позволяете? - налившись огнем праведного гнева заговорил судья. Он встал с места и оперся кулаками в стол. - Вы мне тут процесс хотите сорвать?!. Дескать, все признаю, не надо меня судить?!
   - Легко отделаться хочет! - тоже встав с места заявил прокурор. - Не выйдет! Судить будем!
   - Не выйдет! Судить его! - громогласным гулом поддержала площадь, и добрые десять минут в воздухе висело густое облако яростного свиста и улюлюканья. В императора полетели гнилые помидоры, но после того как один из них неметко попал в лоб серкетарю суда, судья сделал знак, и все стихло.
   - Господа! - обратился прокурор к публике. - Позвольте мне огласить свидетельские показания, из которых полностью видна вина подсудимого.
   Он потряс стопкой бумаг.
   - Вот дневник близкого знакомого обвиняемого. В интересах безопасности я пока не могу назвать его имя, но... Слушайте, господа.
   Понедельник, 18.30. Мы забивали козла во дворе, и вдруг притащился Ка... (прокурор с ироничной улыбкой обвел взглядом площадь и судейскую скамью, после чего повел рукой с бумагой в сторону скамьи подсудимых дескать, мы с вами не дети, знаем, кто такой этот Ка) - Пива хочешь? спросили мы. - Тогда сгоняй в ларек. Ка принес два битона и начал рассказывать: - Ребя, я такой фильм вчера видел - ухохо. Он рассказал про фильм, но было не смешно. - Из тебя рассказчик как из говна конфета, сказал я.
   Вторник, 18.30. Сегодня за домино Ка пил пиво из бидона и подавился. Жадность фраера сгубила, - сказал кто-то. - Да не, я всегда пивом давлюсь, когда прямо из горла пью, - объяснил Ка. Он начал рассказывать про своего начальника, какой он у них додик - требует вовремя приходить на работу.
   Среда, 18.30. Ка прибежал как настеганый и весь вечер говорил про своего босса. - Ребя, я его расколол, он полный додик! - возбужденно доказывал Ка. - Хочет лишить премии за пьянку и прогулы, ну и козел!
   Адвокат начал ехидно улыбаться и приблизив рот к уху императора негромко произнес:
   - Первый успех, господин подзащитный. Прокурор перепутал бумаги. Это показания Жомки по делу Фубрика, я сам их читал у него в кабинете.
   Прокурор и сам почувстовал, что несет что-то не то, и поспешно свернул зачитку свидетельских показаний:
   - Ну, я мог бы приводить эти вопиющие факты и дальше, но и этого достаточно, чтобы суд убедился в полной виновности обвиняемого!
   Напряженно молчавшей площади все это не понравилось. Поднялся свист и громкий крик неудовольствия:
   - Прокурор, ты на кого работаешь?..
   На лицах членов суда тоже была печать разочарования и недоумения. Помощник прокурора спешно кинулся спасать положение.
   - Ваша милость, я предлагаю заслушать по этому делу коллектив свидетелей! Девушки, выходите! - позвал он не дожидаясь кивка судьи.
   Коллективом свидетелей оказался хор фрейлин.
   - Ваша милость, - обратился помощник прокурора по художественной части, - в интересах дела и с целью передачи своего эмоционального состояния, свидетели будут оглашать свои показания все вместе.
   - Разрешаю, - кивнул судья.
   - Маэстро, прошу! - скомандовал помпрокурора по худчасти, и слева в помощь фрейлинам выдвинулся хор свидетельствующих гвардейцев. Дирижер взмахнул палочкой, и последовали аккорды торжественного вступления.
   Нимфоманки державные,
   - величаво вывел мужской хор.
   Секс-гиганты исправные
   - подхватили женские голоса.
   Друг о друге старалися,
   Сна не зная совсем
   - полилась величественная плавная мелодия, и все сердца захлебнулись патриотическо-ностальгическим трепетом. А хор продолжал, мало-помалу убыстряя темп.
   Все придворные _О_собы
   Знали многие способы,
   В позы располагалися
   И могли без проблем!
   И невольно, вслед вихревой этой музыке, вслед удалому напеву этому, где как в капле воды отразился весь бесшабашный разгул некитайской души, последовало сердце каждого, кто только был в тот миг на площади.
   Все прошло-миновалося,
   Ничего не осталося,
   - эх-х!..
   - выводил хор, залихватски и вместе с тем - с какой-то неизъяснимой грустью и гибельностью, - и упоением от этой гибели. И уже двигались ноги в такт огненной песне, и пляска подхватывала площадь и несла её. Куда? - Бог весть куда - в небеса, в тартары... да не все ли равно! - лишь бы длились эти гибельно-сладкие стенания хора, лишь бы пела душа, лишь бы не смолкало протяжно-вихревое раздолье звуков этих... Некитайская бесшабашность, удаль плясовой твоей, душа некитайская! что сравнится с тобой? что устоит перед тобой? ни хрена!
   Лишь одна дезэрекция,
   - эх, эх!
   И тоска, и печаль!
   - неслось в небеса Некитая, и уже площадь вся плясала, и судьи поднялись с мест и шли из-за стола по помосту, откалывая коленца, и прокурор плясал, и адвокат плясал, и секретарь суда - ну, тот, с бородавкой на губе, знаете? - и он плясал! И даже конвоир за спиной императора приплясывал, хотя и не покидал по долгу службы своей положенного поста.
   И теперь она, бедная,
   Вся измученно-бледная,
   В ночь идет по проспекциям
   - и-эх! эх!..
   И на шляпке вуаль!
   И взоры всех в этот миг устремились на даму в вуали, занимающую ложу царствующих особ, и слеза катилась по её щеке, и бледна была она, и понимали в этот миг все, что пришлось вынести этой женщине и какие нечеловеческие страдания познала она, ибо в полноте открыла им это песня.
   Все оргазмы познавшая,
   Всех мужчин перебравшая,
   В ночь идет очумелая,
   Где же вы, Небеса?
   Император тоже не мог - да и не хотел - противостоять общему порыву. И его, как всякого некитайца захватила и закружила эта огненная мелодия и влекла в бездну свою. Он тоже вскочил с места и плясал на скамье своей, подпевая чудным словам песни той. Да рази ж и он не некитаец! да разве может устоять душа некитайская в такой миг! И пусть, пусть в песне души народной поют "проспекции" вместо проспектов, и пусть ударение в слове "особы" перевирают со второго на передний слог, - что до того песне, до грамматики ли в такой миг душе народной! Поет она, душа некитайская, и насрать ей на ударения!
   Импотента постылого,
   Сердцу на фиг немилого,
   На фиг мужем ей сделали,
   Он ей на фиг сдался!
   Но оборвалась мелодия, и не пели уже фрейлины и гвардейцы, и мертвая тишина стояла на площади, и только незадачливый подсудимый выводил среди общего потрясенного молчания:
   Все оргазмы познавшая,
   Всех мужчин перебравшая...
   И наконец заметил император, что он один только шевелит конечностями и губами, приплясывая и припевая в такт давно уже смолкшей песне, и пусто и тягостно стало ему среди всеобщего этого молчания, ибо понял, понял он, сколь же неуместен он со своим приплясыванием и этим "все оргазмы познавшая", сколь нелеп - да если бы только нелеп! - сколь кощунствен в глазах народа его танец, какой подлой подделкой под общее настроение кажется он в этот миг, и застыл на месте император, жалко озираясь по сторонам и механически бормоча потерянным голосом: "Н-ничего-о-о не осталося-а-а..." - и смолк наконец.
   - Святотатство! - взорвалась наконец площадь. Да как, как он смеет, этот самый коварный импотент, осквернить народную печаль и полет души некитайской этой попыткой сделать вид, будто не понимает он, о ком эта песня, будто бы не он сам есть этот проклятый импот и виновник скорби женской, государствующей и народной!
   - Подсудимый! - возопил наконец ошеломленный судья. - Я оштрафую вас за неуважение к суду!!!
   - Да что к суду! - закричал прокурор. - Он всем нам, всему народу в душу плюнул! Для него ничего святого нет! - и ясен уже был приговор суда в эту минуту, и смирился с ним государь, и рухнул как куль с говном на свою скамью подсудимых, и закрыл лицо рукой, ибо понял, что нет ему прощения на этой земле.
   Но бравый адвокат его, хотя и ужаснулся он тоже императорской закоренелости, не собирался ещё складывать оружия.
   - Ваша милость, - обратился он снова, - я уже говорил, что мой подзащитный полностью признает свою вину и раскаива...
   - Да видели, видели мы, как он раскаивается! - вмешался прокурор - он все ещё переживал плюху с зачиткой свидетельских показаний. - Насмехается в лицо суду, душегуб!
   - У меня есть новые факты, - поспешно заявил адвокат. - В деле имеются сильные смягчающие обстоятельства!
   - Какие же? - недоверчиво поинтересовался судья.
   Адвокат поднялся с места, прошелся взад-вперед, громогласно откашливаясь и тожрественно начал:
   - Господа присяжные заседатели! Ваша милость господин судья! Почтеннейшая публика. Да, мой подзащитный не исполнял супружеских обязанностей, что уголовно наказуемо - и должно быть наказуемо по всей строгости закона. Да, хуже того, он страдал тяжелой формой импотенции, что является отягчающим обстоятельством и что признано подсудимым во время следствия. Да, он все ещё не раскаялся, хотя и требует сам себе самого сурового приговора. Но! Делал ли обвиняемый что-либо для исправления этого нетерпимого положения?
   - Нет! - закричали из толпы.
   - Делал! - опроверг адвокат. - Во-первых, Ахмед! Позвольте напомнить даже святой граф Артуа писал своему королю Луи, что конюх Ахмед - это лучшее средство от королевской импотенции. Как видите, даже заграница отдала должное стараниям моего подзащитного. Свидетель Ахмед! - обратился адвокат нацелив палец в сторону ложи, где находилась дама в вуали. - Что вы можете сказать по этому поводу?
   - Ахмед друга помнит, Ахмед друга не бросит... Макрай! - отвечал растерянный Ахмед - он подумал, что его спрашивают про графа Артуа.
   - Ага, видите! - торжествующе воскликнул адвокат. - Итак, одно смягчающее обстоятельство уже доказано. Теперь второе. Зададимся вопросом: а пытался ли обвиняемый улучшить свою собственную эрекцию?
   - Нет, не пытался! - крикнул кто-то из дигамбаров.
   - Пытался! - непререкаемо возразил адвокат. - Он упорно лечился. Вы все помните, как ревностно государь предавался уринотерапии, а ведь давно известно: лучшее средство от дезэрекции - это продолжительный курс уринотерапии.
   - А нас-то, нас-то он зачем поил? - заволновались дигамбары. - Мы-то не страдаем!
   - Лучшее лекарство от болезни - это её профилактика, - повернувшись к публике, кинул реплику адвокат. - Именно собственный горький опыт подсказал подзащитному принять меры, чтобы исключить повторение подобных ошибок среди широких народных масс. А это, как вы видите сами, господа судьи, ещё одно неоспоримое свидетельство в пользу моего подзащитного.
   - Погодите-ка, - вступил в прения прокурор и с кляузным лицом задал каверзный вопрос: - А как вы в таком случае объясните факт онанавтики со стороны вашего подзащитного? Это не просто уклонение от супружеских обязанностей, это - злостное уклонение! Да ведь козе понятно, что подсудимый делал все нарочно - дескать, пусть все в травку прольется лишь бы ЕЙ не досталось.
   Дама в вуали страдальчески вздохнула и поднесла платочек к глазам.
   - Да ещё на грушу лазил, стервец! - гневно отозвался дигамбар из тех, что стояли поближе.
   - Ты, сучара! - не выдержав, заорал император. - Ты меня видел, падла, как я на грушу лазил? Ты стоял пиво в ларьке пил!.. я ж тебя зырил с ветки!..
   Конечно, государь поступил опрометчиво - ведь сама его реплика выдавала то, против чего он возмущался. Но по-человечески его можно было понять - ну как было не полыхнуть из-за такой клеветы!
   - Ваше вел... подзащитный, зря вы так! - укоризенно прошептал адвокат. Но, как ни странно, вспышка императора вызвала к нему некотрое сочувствие.
   - А чего, уже и поонанироать нельзя!.. - крикнул кто-то на площади. Толпа разноголосо ответила - по этому пункту единодушия не было.
   Воспользовавшись моментом, неустрашимый адвокат перешел в наступление.
   - Ну, онанировал он, - адвокат наклонив голову попер в сторону прокурора как бык на тореадора. - Ну, на грушу лазил. А зачем - знаете? А? Знаете? Ни хрена он не знает! - поворачиваясь от оторопевшего прокурора к судьям торжестующе заявил адвокат. - Он же зачем дрочкал - тренировка это была. Специально готовился по особой программе. Чтобы достойно супружеские обязанности сполнять!
   Некоторое время площадь и суд потрясенно молчали.
   - Ай да император! - прозвучал чей-то одобрительный возглас - и вскоре вся площадь рукоплескала.
   - Почему же тогда он скрывал это от супруги? - в недоумении спросил судья.
   - Почему-почему... Сюрприз хотел сделать! - отвечал довольный адвокат. - Дескать, раздрочкаю потенцию до нужного градуса, а потом как заскочу в спальню на подмогу Ахмеду, да ка-а-ак...
   - Кстати, насчет спальни! - поспешно вмешался прокурор. - Давайте заслушаем показания Кули-аки, бывшего министра внутренних дел. По долгу службы он накопил любопытнейшую информацию!
   "Ну, этот заложит, - заныло императорское сердце, - этот с потрохами заложит! Не надо было мне его в отставку выгонять!"
   - Свидетель Кули-ака, - меж тем расспрашивал прокурор, - расскажите, пожалуйста, эпизод вашего посещения борделя вместе с подсудимым.
   - Я расскажу, - злорадно начал бывший МВД, плотоядно сверкая очками, я все расскажу! Такое расскажу!
   - Кули-ака, а ты чего чмокаешь, - раздался насмешливый крик, - Фубрика с утра навещал, что ли!
   Дигамбары и жительмены загоготали, и даже прокурор скривил лицо, пытаясь скрыть улыбку. Но экс-министр только побагровел и продолжал выкладывать наболевшее.
   - Пошли мы, значит, в бордель. Этот, - Кули-ака повел головой в сторону императора, - обвиняемый напросился: Ребя, возьмите меня! До того трахаться охота, прямо мочи нет терпеть! - Идем, значит, он все бухтит про то, как он круто долбит да как под ним бабы стонут от счастья. А кент мой, он таких за версту чует, он и говорит: Да ты, парень, и бабы ещё не пробовал, видать! Ну, тот фраерится - да ты че, да я... Короче, подошли к красному фонарику, смотрю - че-то наш гиперпотент сник, отговариваться стал: я, мол, че-то раздумал, мне сегодня неохота... Ну, кент мой его за шкирку взял - и в дверь лбом. Вошли, ну, мы девочек сняли, а этот че-то в угол забился... Я смотрю, Зюзька свободна - ну, говорю: возьми-ка нашего желторотого, вон он в углу, а то заревет скоро. Ну, она увела его. А мой, значит, кабинет через стенку с Зюзькиным. Вот слышу че-то там сначала базар какой-то, думаю - не иначе, он, - Кули-ака снова качнул головой в сторону императора, - сбежать хочет, потом слышу кровать заскрипела. Да как заскрипела-то! Прямо ходуном ходит! Думаю - а парень-то и впрямь из крутых, мялся-мялся, а стоило дорваться - вон как работает. Зюзька уж на весь бордель стонет.
   Ну, ночью проснулся, слышу - скулит кто-то в коридоре. Думаю, собачонка голодная, взял со стола объедки, выглянул - а там этот, Кули-ака сделал новый кивок, - сидит у двери в одних трусах и плачет. Я говорю: ты че, до того Зюзьку затрахал, что она тебя выставила? А тут вдруг кровать как заскрипит - и ходуном по новой. До меня и дошло - да это же не обвиняемый был! А он, значит, всхлипывает: она мне не дала-а-а... к ней ухарь прише-о-ол!.. Я говорю: Ну, пойдем ко мне, моя Люська добрая, она тебе даст. Он поднялся, пошел... Нет, мужики, это полный отпад: сам лысый, тощий, как Ганди, весь трясется, на носу очечки прыгают, семейные трусы до колен шире маминой и засморканные все. Я говорю: теперь все понятно - кто же тебе в таких трусах даст! Ладно, пойдем, только я свет пока включать не буду, а то и Люська тебя не пустит в этих семейных!
   Зашли, я говорю: ты сними, в натуре, эти шаровары, лучше уж в простыню замотнись. Ну, Люську разбудил - так и так, пареньку надо, токо ты с ним тихонечко, а то он пугливый, а надо же когда-нибудь... Ну, Люська девка с понятием, она его за руку взяла, на кровать посадила. Вот, руку-то его себе положила на животик, разговаривает ласково... А этот... - экс-министр покрутил головой. - Ну, чисто кино... Этот побледнел весь, в сторону отвернулся, зажмурился, затрясся весь... Сидит весь белый, как собака дышит: а-а-ах, а-а-ах!.. Потом как вскочит, как метнется в сторону да и налетел лбом на стенку! Так Люська уж на что девка терпеливая, и то не выдержала - пнула его ногой с кровати: иди, говорит, обратно в коридор, там скули!
   Это уже было предательством. От обиды у императора перехватило дыхание, он стал глотать ртом воздух, жалко скривив лицо, и вдруг ему вспомнилось, как в детстве его вот так же ни за что, ни про что обижали старшие ребята во дворе, и тогда тоже некому было за него вступиться. Внезапно он ощутил ту же детскую беспомощность, то же чувство горькой обиды и несправедливости захватило государя, и он по-детски, в голос расплакался, и такая же детская безутешность была в его рыданиях, и так же по-ребячески он размазывал кулаком по лицу слезы.
   - Ну, раскололся наконец! - удовлетворенно заметил прокурор. - Вот когда сдался! Продолжайте, свидетель! - и Кули-ака закончил рассказ:
   - Ну, утром я Зюзьке сказал, она ему одежонку выкинула. Собрались в зале-то у выхода, кент мой подошел, а он ещё через комнату спал, так только головой закрутил: да, говорит, ошибся я, ну ты и жеребец, Лысый! - на весь бордель было слышно, как вы с Зюзькой вертитесь! И что вы думаете? Этот, последовал новый кивок головой в сторону императора, - фраер-то наш как ни в чем не бывало давай фуфло гнать: ой, да я и не хотел вовсе, это она меня завела, давай, мол, покруче, а я че-то увлекся... Я стою, слушаю, весь не могу - думаю, видел бы ты этого жеребца ночью в тех семейных трусах!..
   Как и прочие придворные, Гу Жуй присутствовал на этой издевательской пародии на судебное заседание. Он наблюдал все с очень тяжелым чувством. Все эти обвинители и прокуроры, все эти липовые свидетели и судьи - ещё месяц назад они заискивали самым низкопробным образом перед тем, кто сейчас восседал на скамье подсудимых. Тогда они смотрели ему в рот и пресмыкались, какую бы ересь государь не вздумал им возвестить. Они славили самые неразумные из его распоряжений и восхваляли самые недальновидные из назначений. Тогда им не казалось, что импотенция столь серьезное преступление, достойное суда и приговора. Но теперь, теперь, когда он, обманутый всеми, потерявший всю былую власть и мощь, беспомощный, сидел перед ними, жалкий, раздавленный тяжестью возведенных на него обвинений, беззащитный - теперь они готовы были припомнить ему каждую мелкую обиду и предъявить свои мелочные никчемные счеты, позабыв, как водится, чем они ему обязаны, каждый из них, и какие милости он расточал им когда-то своей щедрой рукой, не знающей меры и оскудения. Они как стая шакалов кружились вокруг умирающего льва и глумились над поверженным властелином, нагло покусывая его сзади за лапы и царственный хвост, - а он, ослабевший, не мог уже дать отпора этой глумящейся своре. И Гу Жуй почувствовал, что обязан, обязан что-то сделать, чтобы прервать это мерзкое судилище, что-нибудь такое, что проймет их, хоть на миг возвратит им хотя бы тень уважения если не к государю, то приличию и здравому смыслу...
   Император, всхлипывая, дослушивал конец свидетельских показаний. Сквозь застилающие глаза слезы он посмотрел на бесстыжего экс-министра и вдруг - вдруг так и подскочил на месте, не поверив своим глазам.
   - КЕНТЫ!!! - заорал государь. - Кого вы слушаете, в натуре! Это же не Кули-ака, тудыть твою в телегу! Это же Гу Жуй, бздежник сраный! Вы кого в свидетели пустили, козлы?!.
   Воцарилось всеобщее замешательство. Совершилось невероятное действительно, показания давал не Кули-ака, а Гу Жуй, отпетый незадачливый бздежник. Как могло произойти, что он оказался на месте экс-министра, и почему это только сейчас стало заметно, объяснить было решительно невозможно. Чудеса пресвятой Шамбалы да и только!
   Прокурор и судья с присяжными заседателями оторопело переглянулись и только руками развели: сказать им было решительно нечего. Некитайский суд мог принять и вынести все что угодно, но засчитывать свидетельские показания Гу Жуя... Нет, это уж для всякого суда было чересчур! И выходило, что все обвинение на глазах рассыпалось как карточный домик.
   - Поздравляю, ваше величество, - прошептал адвокат, пожимая тайком руку императора. - Мы выиграли процесс!
   Но там, где робко отступают мужчины, на сцену выходят женщины - и делают неподсильное слабым мужчинам. Еще длилось потрясенное молчание общего обалдения, но на помост уже забиралась фрейлина Зузу, ветеран свиты императрицы.
   - Нет, пустите меня, я вам скажу! - начала она издали визгливым истеричным голосом, хотя ей никто и не препятствовал говорить.
   Она стала лицом к императору и в полоборота к площади и суду.
   - Вот вы жалеете его, - яростно завизжала фрейлина, - а про неё вы забыли! - Фрейлина показывала рукой на даму в вуали. - Вы забыли, сколько она рыдала все время! Вы забыли, что ей вынести пришлось, государушке нашей! Да вы хоть знаете вообще, какие чувства испытывает женщина, а? Когда она ночью по проспекциям идет и вуаль на шляпке! Она ведь лица своего показать боится, а у ней тело свято! Что женщина в этот миг чувствует! Вы же ничего не знаете, что вы можете понять! Ли Фань, - сердито скомандовала Зузу, - иди сюда! Читай! Пусть все знают, пусть!
   Ли Фань поднялся на помост к Зузу:
   - Это, значит, из жизни женщины... Суровый реализм про страдания безутешного женского сердца, когда она по проспекциям идет, а у ней тело свято. Прошу внимания, господа!
   СЧАСТЬЕ ПРОСТИ,УТКИ
   Рождественская сказка о страдающей женской душе со счастливым концом
   Дул промозглый декабрьский ветер. Прости,Утка стояла на своем углу и очень мерзла. На ней была только короткая нейлоновая шубка, одетая на голое тело. Правда, дома у ней была долгополая дубленка и шерстяные колготки, но Прости,Утка не любила их надевать, потому что они скрывали её красивые стройные ноги. Теперь же её замечательные ножки были видны всем мужчинам в проносящихся авто, и Прости,Утка надеялась быстро выйти замуж.
   Но прошло уже полтора часа, а на ней за этот вечер ещё никто не женился. Прости,Утка вся замерзла, ей хотелось плакать от такой несправедливости. Конечно, она могла провести эту ночь дома, но Прости,Утке этого очень не хотелось. Во-первых, если в какой-нибудь день ей не удавалось выйти замуж, то на душе у ней становилсь как-то скверно, она чувствовала себя разбитой и никому не нужной, и к тому же, без добровольного пожертвования, что выдавали ей за развод все мужчины, страдал кошелек Прости,Утки. Во-вторых, Прости,Утка очень надеялась на этот рождественский вечер - она загадала, что если сегодня хотя бы раз выйдет замуж, то весь новый год будет для неё счастливым, и мужчины будут часто на ней жениться, а потом станут любить её страстно и долго и после развода оставят ей большую финансовую компенсацию.
   Но как назло почему-то никто и не думал сегодня жениться на Прости,Утке - в день, когда ей это было особенно необходимо. Тогда Прости,Утка решила пройтись по улице до бара "Маленькая Утка", что держал её старый друг Эдди. Из-за этого-то бара и взялось её прозвище. Прости,Утка часто посещала старого Эда и стала приметой его заведения. Ее звали Лиза, но постепенно все начали звать её Уточкой или просто Уткой. А поскольку она часто выходила замуж, то утром все мужчины с ней разводились и говорили ей на прощание: "Прости, Уточка, я не могу долее с тобой оставаться, мне надо идти на работу!" - и виновато протягивали ей деньги. "Прости, Уточка" да "Прости, Уточка" - так Лиза и стала Прости,Уткой. Но она не обижалась на свое прозвище, оно ей даже нравилось - такое забавное, ласковое. Она лишь огорчалась поначалу, что мужчины женятся на ней так ненадолго.
   - Ах, эти мужчины ничего не умеют понять в женской душе! - переживала Прости,Утка. - Мне просто нравится быть чьей-то женой, дарить счастье, заботиться о мужчине... А они все суют свои противные деньги!
   Но потом у Прости,Уточки состоялось длительное замужество с одним словаком, и оно оказалось сплошным разочарованием. Она все не могла привыкнуть быть женой одного лишь мужа и не выходить замуж за других. Однажды словак уехал по делам, и Прости,Утка, не в силах долее выносить это противоестественное состояние, пошла в бар к старому Эду и там вышла замуж несколько раз за ночь. Это было восхитительным решением проблемы, но потом словак обо всем узнал и почему-то расстроился. Он не захотел понять щедрого сердца Прости,Утки и тоже с ней развелся и даже ничего не выплатил в компенсацию. Прости,Утка осталась одна, но уже не жалела об этом. Она не понимала женщин, которые как-то умудряются выносить замужество с одним мужем. Прости,Утка знала, что многие женщины в глубине души думают так же, как и она, а некоторые осмеливаются тайком следовать её примеру. Но она не собиралась ничего скрывать: ну почему, почему она должна выходить замуж тайком, если ей нравится, когда на ней женится много мужчин? Это же так естественно - дарить всем счастье, радость!
   Но теперь Прости,Утка шла по улице в полном одиночестве, а ей навстречу попадались семейные пары, и впервые в своей жизни она ощутила укол зависти. Никому не было дела до бедной маленькой Прости,Утки в этот праздничный вечер. На глаза Прости,Утки навернулись слезы, ей невыносимо стало себя жалко и до того захотелось выйти замуж, что она свернула в первую попавшуюся подворотню, полезла рукой под шубку и два раза вышла замуж сама за себя. Ей так хотелось подарить счастье хоть кому-то, хоть самой себе!