Гейман Александр. Чудо-моргушник в Некитае

   - Вы все здесь, чада? Разве уже утро? - спросил Крюшон. - Ах, знали бы вы, какой дивный сон сейчас я видел! Будто бы я снова предстал пред очи Сен-Пьера, и мы с ним отправились в прогулку по райским места...
   - Сейчас не утро, а два часа ночи! - злобно оборвала его Гретхен.
   - А, то-то я проголодался! - произнес аббат. - Пусть мне принесут перекусить.
   В глазах девиц забрезжила общая мысль.
   - А что, если супчик поострее да жареные бараньи яйца с перцем... задумчиво проговорила Лотта.
   Гретхен полетела отдать указания. Менее чем через полчаса принесли множество блюд. Аббат Крюшон с удовольствием похлебал острой похлебки и принялся за вторые блюда.
   - Ах, как у вас вкусно готовят! - похвалил он. - Я должен пересмотреть свое мнение о немецкой кухне. А вы бы, доченьки, тоже перекусили, а то ведь устали, наверное...
   Линда откинула конец аббата в сторону и забилась в злобных рыданиях:
   - Нет, я так больше не могу-у-у...
   - Она уткнулась в свои ладони, а аббат, бросив слово ободрения слабосильной экзекуторше, продолжил трапезу, делая кроткие наставления и стараясь поднять дух уставшей троице палачей.
   - А вот Гринблат... то есть Верди, - заметил он, - может быть, он сможет вас подменить, а то вы совсем раскисли?
   - Гринблат по куннилингу, - гаркнула Лотта. - И... для господина наместника. Гретхен, может, теперь получится? Он наелся.
   Теперь девицы сменяли друг друга каждые десять минут, но аббата после сытной закуски опять сморил сон. Он наскоро прочитал молитву и смежил веки.
   - Лотта! - с ненавистью прошептала Линда, оторвавшись от конца аббата. - Может, на яйца ему нажать?
   Лотта строго нахмурила брови и отчеканила с официальным видом:
   - Согласно параграфу четвертому инструкции о производстве пытки посредством фелляции экзекуторам строго воспрещается искусственно вызывать раскаяние у осужденных, нажимая на семенники.
   - Ну, Лотта! - взвыли хором две остальные. - Никто ведь не узнает! Ну, отвернись, Лотта!
   Сталь Нибелунгов дала трещину. Лотта, виновато поджав губы, отвернулась к стене. Гретхен сменила Линду на члене, а аббат в это время как раз проснулся.
   - Что, чада, вы все ещё не отказались от богопротивного замысла вызвать у служителя Божья раскаяние в избраннном им пути помощи ближнему своему? - удивился аббат Крюшон. - Ах, чада, нельзя так злоумышлять против своего ближнего - это приносит ущерб вашему же здоровью.
   - А ну-ка, стервец, где там у тебя яйца? - грозно спросила Гретхен, надвигаясь на аббата.
   - Зачем тебе мои яйца, дочь моя? - кротко отвечал аббат.
   ПОИСКИ ЛЕДИ РОДШИД (новый кошмар Бидермайера)
   Бывало, приснится Бидермайеру сон, будто он - леди Родшид и будто у его мужа откуда-то из промежности сыплются золотые монеты, хотя, к сожалению, все фальшивые. Конечно, приятно, что супруг так отмечен перед прочими смертными, но пылкая новобрачная никак не может понять, почему же все-таки Родшид ни за что не желает взойти к ней на честное ложе супружеской любви. А ведь как уговаривал, глазами декольте ел, рукой нечаянно лазил, негодник, туда-сюда... Может, он фроттерист какой? Или, может, он лишку выпил на свадьбе, а потом понервничал, ну и... это... не может? Проходят дни, и наконец, юная леди Родшид начинает нервничать - а когда же начнутся пламенные объятия и знойные ласки? Пора бы уж ему вылечить, если он... это... не может. И наконец, подозрения закрадываются в душу молодой жены, и в одну прекрасную ночь, застав мужа врасплох, она решительно устремляется на него и говорит:
   - Миленький, а дай-ка я потрогаю твои яички!..
   - Что ты, что ты, птенчик, - говорит Родшид, отодвигаясь. - Женщине грешно трогать у мужчины!
   - Неправда, - цедит сквозь зубы юная супруга Родшида, - я говорила с кардиналом Перастини - папа специально разъяснил: жене нет греха трогать у мужа своего!
   И сует она одну руку к промежности Родшида, а тот все отодвигается, пятясь, отодвигается - и наконец замирает в тупике, загнанный между комодом времен Луи-какого-то-там-по-счету и ложем времен фараонов. И сует леди Родшид прелестную ладошку к промежности своего супруга и нащупывает там... что-то совсем, совсем не то! Да не сунула ли я ручку по привычке между своих ножек? - думает леди Родшид и переводит взгляд вниз - о, нет, ручка между не её ножек, а мужних! Не вполне ещё веря своему осязанию, водит прелестная новобрачная пальчиком взад-вперед по ямке между ног Родшида, водит - и наконец спрашивает:
   - Милый, а где же твои яйца?
   - Нету, лапочка, исчезли! - виновато сообщает Родшид - и шепчет со страстной мольбой: - Пупсик, только не говори никому, ладно? А то... Давай, я шофера позову - он человек верный, я его брата из тюряги вытащил! Мы ляжем тут на кроватке, а он нас по очереди будет, разок тебя, разок меня, а чтобы усы не мешали, я лицо платочком закрою, мне даже интересно, какие у вас, женщин, ощущения, а детки будут, я скажу, что это не от шофера, а от меня, правда, я теперь тоже подзалететь могу, но ничего, я предохраняться буду...
   И какой-то звон стоит в голове юной леди Родшид, и никак не может она очнуться - вот дура, позарилась на деньги, а теперь... ой, да это же не леди Родшид, это Бидермайер, ты что это за сон опять себе выбрал, трансвестит окаянный!
   И подобно юной жене Родшида, нащупавшей у своего мужа отсутствие желанных отростков, Гретхен, скользнув рукой вдоль члена аббата, уперлась в его промежность и замерла с открытым ртом.
   - Лотта! - резко позвала она. - Ты погляди!
   Она откинула полу сутаны и показала:
   - У него их нету!
   Лотта тотчас забарабанила в стену:
   - Герр Бисмарк! Герр Бисмарк! Сюда!
   Вбежал всполошенный наместник с секретарем Гринблатом.
   - Что случилось, фройляйн Лотта? Он помер?
   - У него нет яиц! - коротко доложила Лотта Бенкендорф, показывая на промежность аббата.
   Наместник Бисмарк сперва кинул взгляд на почти метровый отросток аббата, почтительно округлив глаза, затем вперился в промежность и медленно начал наливаться мелом.
   - Доннерветтер! - в отчаянии вскричал Бисмарк и схватился за голову. Все пропало! Их бин думкопф! - Он всхлипнул и махнул рукой: - Прекратить экзекуцию... Майн Готт, это непереносимо! Он довел фелляцию до полного абсурда, как мы теперь выполним план поставок по сперме!..
   Держась за голову, посрамленный поборник телесных наказаний вышел, поддерживаемый Гринблатом-Верди, и побрел по коридору. Он бормотал:
   - Без раскаяния наша карательная система теряет всякий смысл... Он загубил дело моей жизни...
   - Грешные дщери, - сказал аббат, вставая с места и сматывая на катушку свои девяноста два сантиметра. - Приходите ко мне завтра на исповедь - вам надлежит покаяться в содеянном.
   Девицы безутешно рыдали, повалившись на пол.
   - Доброго сна, чада, - благожелательно попрощался аббат Крюшон и вышел во двор.
   Тут произошло неожиданное. Из рассветных сумерек к Крюшону вышагнула толпа правонарушителей и взяла в кольцо. Очевидно, они уже были осведомлены о происходящем. Среди преступников аббат заметил и совсем малолетних и сокрушенно покачал головой:
   - Ай-ай-ай! Они готовы казнить даже несовершеннолетних подростков...
   К аббату меж тем подступил здоровенный парень, чье лицо явственно печатлело следы многих бессонных ночей в застенке Лотты и Линды.
   - Ты что, боров, - злобно спросил мордастый рецидивист, - хочешь, чтобы тебе одному сосали, да?
   - Что, сын мой, - ласково спросил аббат, сострадательно вглядываясь в измученное бессонницей лицо, - что, родимый, запытали тебя совсем, да? Ну да, не бойся теперь - аббат Крюшон будет терпеть за вас всех.
   - Ах он, сука! - ахнул кто-то на эти слова.
   Аббат продолжал успокаивать толпу рецидивистов:
   - Взбодритесь, чада! Уж аббат Крюшон не сдастся им так просто, как вы. Не бойтесь, ребята, я вас никого в обиду не дам. Хрен они посмеют теперь вас на экзекуцию посадить! Уж от меня-то они раскаяния не...
   - Да что с ним толковать! - заорал кто-то сзади. - Отрежем ему конец, да и дело с концом!
   Толпа взревела и накинулась на Крюшона. Он был схвачен множеством рук, придавлен к земле, а затем... Затем произошло непоправимое - его девяносто сантиметров были в один миг отстрижены у самого основания острым ножом не то бритвой - и отстрижены ещё быстрей, чем яйца - челюстями акулы-крокодила.
   Аббат дико взвыл и рванулся - но поздно. В этот момент послышался чей-то молодецкий посвист и громкий крик. Вся толпа в один миг в ужасе разбежалась. Стеная от боли и неутешного горя, аббат поднялся с земли - и сквозь слезы разглядел перед собой Блудного Беса. Подобострастно кланяясь, тот протягивал ему некую картонку, прикрытую сверху папиросной бумагой. Эта бумага отогнулась, и аббат узрел два сухих кругляшка, аккуратно пришитые нитками к картону.
   - Вот ваши яйца, господин аббат! - говорил, кланяясь, Блудный Бес. Мои уроды доставили их, как я вам говорил.
   - Зачем они мне теперь! - простонал аббат. Он оттолкнул даруемое рукой и зажав другой рукой рану, побрел в розовом полумраке рассвета сам не зная куда.
   Мимо ступы, где сидел дзенец Бо, шел какой-то лысый толстяк в грязном черном платье и бормотал сам себе под нос:
   - Яйца вы мои яйца... Член ты мой член... Но не воссоединился с ними...
   Потом юродивый озирался по сторонам и с изумлением произносил:
   - Колбаса мой сентябрь!..
   - Ну что, аббат, - окликнул его бонза. - Говорил я тебе - последнее потеряешь!
   Юрод всхлипнул и вдруг крикнул:
   - Молчи, проклятый язычник!
   Схватив с земли какой-то деревянный обломок, он подскочил к дзенцу и хотел треснуть его по голове. Косой глаз и толстая рука подвели христианского праведника: удар прошел не задев и плеча язычника, и аббат сам повалился на землю.
   - Слышь, аббат, - сказал дзенец, - а давай посмотрим, чья вера правая! Если ты трижды по мне не попадешь - значит, это тебе надо у меня учиться.
   Аббат трижды вскидывал дубину - и трижды валился на землю. После третьей попытки он встал, вытер слезы и пошел следом за дзенцем, покорно понурив голову. "Мне надо пострадать так для вящего искупления", - сказал себе аббат.
   * * *
   - Зря аббат так, - укоризненно заметил Фубрик. - Ему его собственные яйца принесли, а он - в пыль. Нельзя своими яйцами бросаться.
   Суперкозел немедля набычился и кинулся спорить:
   - По-вашему, они снова к нему прирастут, да? Поплевал, на место приставил, святому Варсонофию помолился - и обратно пристали - так, что ли?
   - Ах, - пролепетала Прелесть Прерий, - мне так жалко аббата! Бедняга, за него совсем некому заступиться! Вот граф - случись с ним такая катастрофа, сразу явилась бы императрица... как там в сценарии у Ли Фаня было?
   - Погладила бы, подула, нежно поцеловала, - подсказал дзенец, - и все бы чудесным образом зажило.
   - Да, да! - поддержал и граф Артуа. - Это всем известно: руки короля руки целителя. Правда, императрица не король, а его жена, но...
   - Тем более! - воскликнула Франциска. - Чего только не сделают любящие женские ручки!
   - А девки-то дело говорят, - вступил Жомка. - Нынче биология такие успехи делает. Может, у аббата снова бы выросло, если только правильно за дело взяться. Я вот такую историю слышал из мичуринской биологии - "Виртуоз куннилинга" называется.
   - Я её тоже знаю, - сказал Ходжа.
   - Ой, я так люблю виртуозов куннилинга! - захлопала в ладоши Прелесть Прерий. - Ходжа, миленьий, расскажи, расскажи сейчас же!
   Чего хочет женщина - того хочет Бог, а Ходжа был человек богобоязненый и повиновался.
   ВИРТУОЗ КУННИЛИНГА
   В одной стране был нарком внутренних дел. Он запросто мог посадить или расстрелять кого угодно, и его все боялись. Поэтому он трахал кого хотел, и ему за это ничего не было. Его звали Лаврентий Павлович Берия.
   Как-то раз поздним вечером он заглянул к своему подчиненному, закурил, сел задом на стол и рассеянно глядя в потолок спросил:
   - Меркулов, ты когда-нибудь куннилинг делал?
   А его подчиненный Меркулов не раз делал куннилинг, но не знал, что это так называется, и поэтому тупо переспросил:
   - Чего?
   - Я вот тоже не знал, - вздохнул Берия. - Это, слушай, бабе языком ну, это, - муську... Понял, да? Хочешь, расскажу, как я эти дела узнал?
   Меркулов изобразил на лице внимание. И Лаврентий Павлович, поблескивая своим пенсне и куря сигаретку за сигареткой, рассказал ему историю интимного, а вернее - интимно-государственного содержания.
   - Слушай, Меркулов, только поклянись, что никому не расскажешь, - дело величайшей секретности. Атомная бомба рядом с этим - тьфу, семечки. А рассказать, слушай, тоже кому-то хочется, не все же в себе такую тяжесть носить, верно? Ну вот, слушай, несколько лет назад было, Коба говорит на Политбюро:
   - Предлагаю обсудить дополнительный пункт повестки дня.
   Какой? - спрашиваем. А Коба, слушай, одно слово - гений всех времен он что говорит: надо, мол, серьезно подойти к тому, чтобы увековечить память творцов светлого социализма. Ну - все за, единогласно. Коба по кабинету походил и продолжает: предлагаю, говорит, запечатлеть каждого из наших государственных деятелей в каком-нибудь монументальном полотне. По утвержденному списку и с утвержденным сюжетом. Ну, опять голоснули за. Предлагаю, говорит Коба, для товарища Ворошилова такой сюжет: "Нарком Ворошилов проверяет охолощенность жеребцов в вверенных ему Вооруженных Силах". Ворошилов, слушай, обиделся чего-то, стал доказывать, что ему, мол, такой сюжет не подходит - но ты же Кобу знаешь? Он только глазами сверкнул и спрашивает: ты что же, Клим, против линии партии идешь? Поставили на голосование - все за, Ворошилов воздержался. Потом вождь для Молотова сюжет представил - я бы, слушай, никогда не догадался, - "Товарищ Молотов разъясняет работницам фабрики "Красная Заря" постановление ЦК о недопустимости метеоризма во время проведения политзанятий". Все опять за, Молотов - воздержался. А Коба походил ещё по кабинету и говорит: предлагаю начать монументальную живопись с наркома товарища Берия. Почему с меня? говорю. А товарищ Сталин и пошутил: вдруг, говорит, помрешь скоро - как же тогда донести до потомков твой светлый образ? А сюжет какой? - спрашиваю.
   - Как ты думаешь, какой? - внезапно спросил Меркулова легендарный нарком.
   Меркулов только развел руками. Л.П.Берия вздохнул, покачал головой и продолжил:
   - "Академик Лепешинская уличает наркома Л.П.Берия в невладении основами куннилинга". Я-то, слушай, и не знал ни про какой такой куннилинг - думаю, это что-нибудь из биологии, мичуринские опыты какие-нибудь. Взял, знаешь, да и проголосовал со всеми за. Ну, в контору приехал, спросил кое-кого - слушай, - ну, мороз по спине продрал. Это что же, думаю, у этой старой дуры я буду п... сосать? И чтобы меня в таком виде для потомков выставили? Скажи, ну, обидно же, а? Стал Кобе звонить: так и так, товарищ Сталин, недоразумение получилось, из-за личной скромности не могу себя увековечить. Коба и слышать ничего не хочет - не спорь с линией партии. И то сказать, сам ведь голосовал, а теперь отказываюсь - глупо, слушай. Ну, приезжает ко мне личный конвой с предписанием приступить к натурным этюдам. Хрен ли делать - поехал. Говорю - давайте к Налбандяну по пути завернем, пусть он рисует, я других портретистов не признаю. Позвонили Кобе, согласовали - он не против. Забрали Налбандяна - Меркулов, какой он странный человек, а? - ознакомили его под расписку с секретным постановлением Политбюро, так и так - нет, все не верил. До Лепешинской все с разинутым ртом ехал и глаза выпучил, да, - наверное, думал, его разыгрывают.
   Входим, Лепешинская уже неглиже, покрывалом накрылась, ну, Налбандян мольберт установил. Я спрашиваю: товарищ Лепешинская, вы понимаете, что сюжет подразумевает раздельное местоположение меня и вас? А Лепешинская, стерва, даром, что ли, самому Лысенке очки втирала, сразу и вскинулась: вот и видно, товарищ Берия, что вы и впрямь не освоили основы куннилинга, потому что при нем раздельное местоположение совершенно исключено, я говорит, ещё раз убеждаюсь в гениальной прозорливости вождя товарища Сталина, что он так мудро выбрал тему для живописного шедевра! Да, Меркулов, не прошел номер - пришлось, слушай, встать на четвереньки да и... знаешь, какие ощущения? Хочешь, расскажу?
   Меркулов вновь неопределенно пошевелил руками. Л.П.Берия почмокал губами, лицо его приняло мечтательное выражение, и он погрузился в сладостные воспоминания.
   - Совсем не думал, слушай... Мой язык таял в блаженстве... Седые жесткие волосы товарища Лепешинской приятно покалывали мои десны... Ее хриплые стоны сладкой волной ударяли мне прямо в мозг... "Вот оно, счастье, каким наслаждаются праведники в раю", - подумал я, едва не теряя сознание от полного упоения.
   Лаврентий Павлович остановился, снова почмокал губами, ещё раз вздохнул и, закурив сигарету, принялся рассказывать дальше.
   - Да, Меркулов, кому доводилось это испытывать - блаженнейший из смертных... Одно, знаешь, мне не нравилось - никак не могла эта грымза преподавательские свои замашки оставить, слушай, ну, совершенно нечуткая женщина. Ей бы что-нибудь ласковое сказать, а она все по сюжету: как вы держите язык, товарищ нарком Берия, глубже, глубже... в общем, все чем-нибудь недовольна, да. Мне уж тут китайские коммунисты, я попросил, одну книжку перевели, подарили - "Дао любви" - ну, слушай, по учебнику все делаю - и все равно ей не угодишь. И еще, слушай, что плохо, - Налбандян не выдерживал, - армяне, они что, все что ли такие слабонервные, как ты думаешь? - ему рисовать надо, а он возьмет да свалится на пол. Я ему говорю: ты, может, питаешься плохо? - он отвечает, - нет, товарищ нарком, это я от избытка чувств.
   Ну вот, а потом, Меркулов, - и чего это на меня нашло? - ошибку я сделал. Думаю: как же так, у меня ведь жена, надо ей объяснить, совестно, слушай, - получается, изменяю, да? Вот как-то собрался с духом и говорю: слушай, жена, серьезный разговор к тебе. Я тут теперь езжу к товарищу академику Лепешинской, клитор ей разрабатываю, но ты не думай, я тебе не изменяю, мы с ней Налбандяну позируем для картины, это у нас партийное поручение такое. Ну, знаешь ведь - женщина, она как понесла на меня, ай, Меркулов, - никогда такого не было. Я говорю: позвони Кобе, если не веришь. Она звонит: так и так, товарищ Сталин, мой... ну, она меня нехорошо назвала, - говорит, что у Лепешинской клитор сосет, что ему это партия поручила. А товарищ Сталин ей: а зачем же товарищ Берия раскрывает своей жене важную партийно-государственную тайну? Короче, Меркулов, поняла она все, но ты понимаешь? - потребовала, чтобы мы с Лепешинской позировали Налбандяну при ней. А то, говорит, я тебя знаю - ты на куннилинге не остановишься, а про другое в сюжете нет, так что я за тобой сама пригляжу, чтобы разврата не было.
   И стала она на этюды со мной ездить - понимаешь, Меркулов, ну, не в кайф, совсем не то стало, а? Лепешинская свои указки дает, жена тут же над душой стоит, Налбандян сопит, как чайник, проверяющие из ЦКК заходят - ну, интимное же дело, а? Я уж говорю Налбандяну - ты закругляйся со своими зарисовками, - ну, он через пару раз сказал, что ему эскизов хватит.
   Лаврентий Павлович сделал паузу, лукаво блеснул пенсне и спросил:
   - Как по-твоему, Меркулов, что из всего этого получилось? Из нашего, знаешь, дао любви с Лепешинской?
   - Картина, наверное, - осторожно отвечал Меркулов.
   - Слушай, ясно, что картина... Я про другое - ни за что не догадаешься, Меркулов... Знаешь, что у Лепешинской выросло? А знаешь, на сколько? На десять сантиметров, во как, понял? А у меня, ты посмотри...
   И товарищ Берия широко открыл рот. Не веря своим глазам Меркулов увидел, как оттуда высовывается - нет, не язык, а... самый настоящий фаллос! Вот это да!
   А Л.П.Берия горделиво пошевелил туда и сюда тем, что раньше у него было языком, и доверительно сообщил Меркулову:
   - Я теперь сам себя балую, понял? Никаких девочек не надо, да? Это ещё что, Меркулов! Я тебе сейчас такое покажу... Слушай, закрой глаза на минуту.
   Закрывший глаза Меркулов услышал, как звенит пряжка ремня, а затем что-то горячее мокро облизало ему ухо. Непроизвольно отодвинувшись, Меркулов открыл глаза - и обомлел. У его стула со спущенными штанами стоял, торжествующе ухмыляясь, Лаврентий Берия, и меж ног его, перед самым лицом Меркулова, свешивался широкий, красный и слюнявый... язык!!! И Меркулов, подобно слабонервному Налбандяну, икнул и мешком повалился на пол.
   P.S. На секретном заседании Политбюро наркому Л.П.Берия за разработку клитора товарища Лепешинской была присуждена закрытая государственная премия.
   - Что такое Политбюро? - спросила Франциска. - Это медицинский совет, да?
   Ходжа хотел ответить, но Суперкозел вдруг заорал:
   - Я Конан!
   Но его голос дал петуха, а очки свалились на пол. Суперкозел поднял их, воодрузил на место и, сияя лысиной и улыбкой, огляделся.
   - Беру свои слова назад, мужики! - заявил он. - Правильно, аббату не надо надежды терять. Пусть он к этой Лепешинской сходит, тоже у ней поразрабатывает - глядишь, и у него во рту вырастет. А потом пересадит его на место отрезанного, вот и все.
   - Но, дорогой мой, это означает лишить аббата языка! - запротестовал профессор Манго. - Чем же он будет проповедовать? Учитывая профессию аббата, ему страшнее скорее отсутствие органа речи, чем мужеского члена. Тем более, что ему все равно нельзя употреблять этот член по его сану.
   - Нет, что этот ханорик лепит! - возмутились дамы. - Лучше уж пусть аббат будет немым, в крайнем случае, он будет проповедовать жестами, а вот член пусть будет на месте!..
   - А зачем жестами? - спросил Жомка. - Пришить аббату на место языка то, что ему отрубили - да и дело с концом. Этим-то ещё сподручней будет проповедовать!
   При этих словах ученик дзенца яростно промычал что-то нечленораздельное, вскинул дубину и кинулся - но не на Суперкозла или Жомку, а на профессора Манго (Мориарти). Увы - бедняга, конечно, снова промазал.
   * * *
   - Погоди-ка, - прервал озадаченный император. - Какой ещё профессор Манго. Когда это он взялся в пещере? Он же у меня во дворце, моей жене невроз лечит, килда с ушами!
   - Ну и что, - невозмутимо отвечал Ли Фань. - Во дворце невроз лечит, а в пещере лажу лепит. Одно другому не помеха.
   - А, тогда понятно, - закивал император.
   * * *
   - А кстати, мужики, - задумался Фубрик, - что-то я этого фрукта тоже не пойму... Где же я его раньше видел?
   - Я, сэр, профессор психиатрии, - чопорно поклонился доктор Манго, - и вы в числе моих пациентов пока что не состояли. Да-с. Хотя вполне можете оказаться. Таково мое научное наблюдение. Да-с.
   Фубрик не успел ответить - у входа в пещеру послышалось:
   - Благородные господа! Я вам покушать принес, - и в пещеру, кланяясь, вошел крестьянин, который уже приходил к ним с дарами. Доброхот тащил судки с едой и большую сумку, набитую всяческой снедью.
   - На полчаса опоздал! - ворчливо заметил Жомка и первый принялся хлебать варево.
   - Кушайте, господа, кушайте! - кланялся меж тем хлебосольный крестьянин. - У меня там ещё внизу на повозке, сынишка караулит. Я сейчас принесу.
   Крестьянин ушел за добавкой, а профессор Манго заметил:
   - Я, конечно, тут новенький, но все же это странно: с чего вдруг этот паранояльный шизоид взялся за здорово живешь кормить такую компанию?
   - Это добрый самаритянин, - ласково произнесла Франциска.
   - Да нет, он, наверное, думает, что мы ему комплект порнографических открыток подарим - ну, тот, что я у полковника Томсона в покер выиграл, поправил Жомка. Помнишь, Франни, я тебе показывал?
   - А по-моему, у него психопатическое расстройство, - спорил доктор Манго. - Я полагаю, он изживает неудовлетворенную сексуальность путем раздачи пищи. Он явно замещает свое желание иметь много партнеров!
   Выяснилось, однако, нечто совсем другое. Щедрый крестьянин открылся им сам. Он принес новую снедь и принялся потчевать графа:
   - Кушайте, кушайте, ваше сиятельство! Подкрепитесь. Ну, вот ещё вкусный кусочек.
   Но граф, даже не доев предложенного, вдруг повалился наземь, как с ним бывало, и захрапел.
   - Ах, господа, - сокрушался крестьянин, - вы уж его без меня покормите, а то что он такой тощий. Как бы не помер.
   - Вы, случайно, не его слуга? - осведомился Ходжа.
   - Да нет, - отмахнулся крестьянин. Он помялся и на ухо о чем-то спросил мастера дзена. Тот рассмеялся неожиданно по-ребячески.
   - Вы знаете, о чем он меня спрашивает? - сообщил дзенец.
   - Ну, что же вы, лама... Я ведь вам по секрету, - засмущался крестьянин - и сам признался: - Я вот что хотел узнать: граф, он как громко пукает?
   Все рассмеялись.
   - Да пердун, каких свет не видел, - отвечал Жомка. - Сколько тут сижу, он и пяти минут без пердежа не лежит. А тебе зачем, парень?
   Крестьянин снова помялся и рассказал:
   ДОБРОПАМЯТНЫЙ БЗДЕЖНИК
   - Да жил тут у одного нашего домохозяина постоялец. Тоже это... любил дунуть. Наш-то хозяин сунется к нему: когда, ваше сиятельство, изволите за комнату-то отдать? - А тот к нему зад повернет да как пернет! - и говорит: запиши за мной, что пернул. Ну, да так вот и напукал - десять, что ль, золотых или больше. Ну, ясно, над Пи Ляо кто смеялся, кто сочувствовал - а тот все терпел, как наперед знал. И то сказать - граф все-таки, такого за дверь-то просто так не выставишь. А потом одним прекрасным утром просыпается Пи, а графа-то тю-тю! Исчез и "поцелуй меня в зад" не сказал. Ну, соседи нашего Пи совсем задразнили. И что же вы думаете? Проходит сколько-то времени, и заявляется к Пи Ляо этот пердун-постоялец и спрашивает: что, дурашка, узнаешь меня? - А как не узнать: разодет весь в бархат и шелк, а все равно попердывает себе. - Узнаю, говорит Пи Ляо, даже запах тот же! - Ну-ка, - спрашивает его граф, - сколько я тебе должен? - Да вот четырнадцать золотых и три серебреника. - А сколько раз я в твоем доме бзднул? Сохранилась бумажку-то? - Сохранилась, я в неё табак завертываю! Вот, пожалуйста, - сто шестьдесят четыре раза по-крупному и семьдесят два раза по-мелкому. - Ну, так бери сто шестьдесят четыре золотника и семьдесят два серебреника! - и кошелек-то граф ему протягивает! - У Пи аж дыхание остановилось. Ну, давай ручку целовать, кланяться в пояс, а граф только улыбнулся и говорит: Это вам, домохозяевам, хорошо, а нам, бздежникам, что делать? - да с тем и уехал.