Голдсмит Оливия. Семейный стриптиз

   Тяжело вздохнув, Мишель прошла на кухню и едва не вскрикнула при виде неизвестно когда вернувшегося му­жа. Безмолвный и неподвижный, Фрэнк сидел за столом, уставив взгляд в пространство. Самое время с ним погово­рить.
   При свете трехламповой люстры кухня сияла снежной, почти до рези в глазах, чистотой; черная шевелюра Фрэнка была единственным темным пятном на девственно-белом фоне. Стоявшая на столе рядом с ним бутылка виски и ополовиненный стакан в руке стали для Мишель неприят­ным сюрпризом. Фрэнк редко брал в рот что-либо крепче кьянти. Сама Мишель, наученная горьким опытом матери, вообще не пила.
   Выдвинув стул, Мишель села рядом с мужем.
   – Фрэнк…
   – Что? – безжизненно, глухо отозвался он.
   – Я…
   Как рассказать о находке в шкафу Дженны, о том, что ему больше нет веры? Как объяснить, что он разбил ей серд­це, растоптал доверие, уничтожил семью?
   Мишель смотрела на своего красивого, сильного, са­мого лучшего мужа и впервые видела его слабость. Фрэнк пошел на риск – страшный, смертельный риск – и проиг­рал. Но главное – он пошел на риск, не предупредив жену, а ведь рисковали-то они вместе. Знай Мишель о его пла­нах, остановила бы любыми силами.
   – Мы выстоим, – сказал Фрэнк.
   Она уже не раз слышала эти слова и верила им… чаще всего верила. А сейчас поняла, что не хочет. На память пришли слова Энджи о Четвертой поправке. Фрэнк навер­няка знал, не мог не знать, что у полиции есть против него неопровержимые улики. Когда его жену в наручниках и плачущих детей увозили из дома, он знал, кто тому виной; он помнил о бомбе, укрытой под половицами детской…
   «Я нашла деньги, Фрэнк. Не знаю, что ты сделал, но ты виновен. Как ты мог?!» – собиралась сказать Мишель, но промолчала.
   – Я целый день провел у Брузмана, черт бы его побрал, но так и не увидел мерзавца. Небось в гольф-клубе торчит, сукин сын. Сам с ним по средам раньше играл. – Фрэнк злобно мотнул головой. – Его помощники задали кучу во­просов, на которые я уже тыщу раз отвечал, а потом ткнули носом в кассету с показательным процессом. Завтра после обеда тебя вызывают. – Он вздохнул, сделал большой гло­ток из стакана и скривился. – Тьфу, крепкая, гадость!
   – Я не пойду.
   – Что? – В первый раз с того момента, как Мишель зашла на кухню, Фрэнк посмотрел ей прямо в лицо.
   – Я не буду давать показания. Не могу.
   – Какого черта ты несешь?! – хрипло, с угрозой про­тянул он. – Прошу тебя, Мишель, не начинай! Я провел чертовски дерьмовый день. Чертовски дерьмовую неделю. Чертовски дерьмовый месяц, в конце концов! Мне сейчас не до твоих капризов.
   Мишель вспомнила свой день – слезы и угрюмое от­чаяние детей, панический страх за них, за семью. Но рас­сказать об этом Фрэнку она не могла, как не могла и ис­полнить его просьбу.
   – Я не буду давать показания.
   Фрэнк вскочил на ноги, едва не опрокинув стул, и изо всех сил швырнул пустой стакан в стену. На кухонную стойку и на пол посыпались сверкающие осколки. Ми­шель ахнула – не только от неожиданности, но и от страха. Однако Фрэнк будто и не заметил испуга в глазах жены. Он навис над столом, вцепившись побелевшими пальцами в края, и сверлил Мишель взглядом, словно это она вне­запно вышла из себя и принялась крушить посуду.
   – Да ты совсем спятила?! Ты что, идиотка? Похоже, вокруг меня одни идиоты!
   – Я не могу давать показания, Фрэнк. – На большее Мишель не хватило. Спроси же, почему не могу! Боюсь? Рас­строена? Скажи, что невиновен. Заставь меня снова поверить, Фрэнк!
   Мишель ожидала расспросов, клятв, даже слез и объя­тий. Она готова была признать, что все еще его любит, хотя ей трудно было бы сейчас произнести слова любви вслух. Но, уж конечно, она не была готова к тому, что произошло через несколько мгновений.
   – Заткнись! – рявкнул Фрэнк. – Начхать мне на твои нервы и мигрени! Завтра ты появишься в суде, и точка!
   Всем телом подавшись вперед, он ткнул кулаком в плечо жены. Удар оказался настолько мощным, что Ми­шель потеряла равновесие и слетела со стула. Угол стола, казалось, ринулся навстречу ее щеке – и миг спустя Ми­шель лежала ничком на полу, прижавшись разбитой щекой к усыпанному стеклянной крошкой паркету. Она не шевелилась. Все чувства умерли. Щека горела диким огнем, в виске застучало, правый глаз заволокла пелена.
   Сколько раз за годы супружества Фрэнк прикасался к ней – с любовью, страстью, нежностью, желанием, – но никогда с желанием причинить боль. Даже в гневе он ни разу не позволил себе поднять на нее руку, и Мишель была уверена, что Фрэнк на насилие не способен. Что ж, это не первая и не единственная ее ошибка…
   Мишель с трудом подняла голову и села, чувствуя, как что-то теплое стекает по щеке к подбородку. Правый глаз начал заплывать, но алые пятна на полу Мишель увидела. Она приложила ладонь к щеке, потом поднесла к глазам. Вся в крови, даже подушечки пальцев.
   Фрэнк шагнул к ней. Снова ударит? Пнет ногой? Помо­жет подняться? Мишель не двигалась. Пусть хоть застре­лит, ей все равно…
   Фрэнк упал на колени рядом с женой:
   – Боже! Боже правый! Ты поранилась! Ударилась о стол! – бормотал он, как будто винил мебель в несчастье Мишель. – Срочно нужно к врачу. Пусть зашьет или…
   Опустив глаза, Мишель следила за расплывающимися по половицам каплями. Интересно, сколько раз я мыла этот пол? Да ты и впрямь идиотка. Вопроса важнее не на­шлось?
   Фрэнк метнулся к раковине и снова присел рядом, пы­таясь сделать компресс из намоченных бумажных полоте­нец. Мишель дернулась, совсем как недавно Дженна, но Фрэнк заставил ее взять в руки холодный мокрый ком. Мишель сама приложила его к щеке, равнодушно взгляну­ла на пропитанную кровью бумагу и уронила ком на пол.
   Протянув ей другой, Фрэнк наклонился, чтобы рас­смотреть рану. Взгляда жены он старался избегать.
   – Ничего страшного, Мишель. Просто царапина, но глубокая. В «Скорую» нужно поехать. Вставай.
   – С тобой я никуда не поеду. – Мишель сильно мути­ло, но она заставила себя подняться и вышла из кухни, приложив компресс к вспухшему веку.

ГЛАВА 32

   Вопросам Энджи и ответам Джады, казалось, не будет конца. Сколько уже длится эта генеральная репетиция? «Сутки как минимум», – решила Джада. Не сутки, конеч­но, но ради «прогона» слушаний ей пришлось пропустить и работу, и утреннюю прогулку с Мишель. Плохо и то и другое. Прогулка ей сегодня была нужна как никогда. Странное дело – Мишель не стала возражать.
   – Я сама собиралась тебе позвонить, – сказала она. – Что-то у меня сегодня настроение не то.
   Джада удивилась и встревожилась. В любой другой день она непременно постаралась бы узнать причину, но сегодня у нее голова шла кругом от собственных пережива­ний.
   «Репетиция слушаний ничем не отличается от теат­ральной, – думала она, сидя через стол от Энджи в ее кро­хотном кабинете. – Собственно, судебный процесс и есть спектакль… в некотором роде. В суде, как и в театре, реаль­ность не имеет значения; здесь важно лишь, чтобы ощуще­ние реальности оказалось у одного-единственного, чужого ей человека – судьи Арнольда Д. Снида.
   За все эти долгие часы они с Энджи обговорили массу деталей, отрепетировали ответы Джады на возможные во­просы Крескина. Энджи не раз и не два предупредила Джаду, все порывающуюся «кое-что уточнить», чтобы та не добавляла ничего лишнего.
   – Имей в виду, тебя могут подвергнуть перекрестному допросу на любую тему, – сказала Энджи. – Я, конечно, не допущу некорректных вопросов, но на все прочие у тебя должен быть заранее подготовленный ответ. Самодеятель­ность здесь недопустима. Судье предстоит на месте отде­лить зерна от плевел и решить, кому отдать опеку. А време­ни на сбор компромата против Клинтона у нас крайне мало. Жаль, не удалось отсрочить слушания. Этот Крескин и впрямь жук, как сказал Майкл. Настаивает на срочности дела «ради детей» – и все тут.
   Джада слушала внимательно, молча кивала, и работа продолжалась. Сорок минут – перерыв «на кофе», хотя никто из них кофе не пил; еще сорок минут…
   – Позвоню-ка я, пожалуй, в банк, – наконец буркну­ла Джада. Мало ей других забот, так приходится еще и врать насчет отлучек с работы: не станешь же выкладывать Маркусу кошмарную правду. – Знаешь, что самое смеш­ное? – спросила она, поднимая глаза на Энджи.
   – Я много чего смешного знаю. Можешь добавить к списку.
   – Самое смешное, что мой муж…
   – Твой будущий бывший муж, – точь-в-точь как не так давно Натали, поправила Энджи.
   Джада кивнула:
   – Именно. Мой в очень скором будущем экс-муж пы­тается доказать, что я плохая мать, поскольку я слишком много работаю, в то время как мой босс, скорее всего, счи­тает меня плохим работником, поскольку я слишком мно­го времени уделяю детям.
   – Хо, хо, хо! Вот уж ирония судьбы, Джада! – теат­рально съязвила Энджи. – Тебе не кажется, что все на­чальники и мужья думают точно так же?
   – Наверное. Так можно мне позвонить?
   Анна продиктовала длинный список сообщений, боль­шинство из которых могли подождать до завтра. Джада уже собиралась распрощаться, когда секретарша подпустила сиропу в голос:
   – Ой! Не знаю, важно это или нет, но мне кажется, звонила Мишель Руссо. Я думаю, что это была Мишель, хотя она не назвалась.
   – Благодарю, – ледяным тоном произнесла Джада, швырнула трубку и тут же набрала номер Руссо. – Ми­шель? – неуверенно спросила она, услышав на другом конце чужой голос.
   – Прости, что позвонила на работу. Очень не хотелось, но мне…
   – Понятно. – Господи, что могло случиться, чтобы Мишель, проглотив гордость, обратилась к Анне? – Ты что-то хотела?
   – Когда вы с Энджи закончите?
   – Не знаю. Через час?.. – Джада взглянула на Энджи, и та кивнула.
   – А потом? С детьми встречаешься?
   – Да. Старших заберу прямо из школы, но к шести они должны быть в Йонкерсе. В чем дело-то?
   – По телефону не могу, – свистящим шепотом отозва­лась Мишель. – Понимаешь… мне нужно попросить тебя о большом одолжении. Громадном! Я пойму, если ты откажешься.
   Джада содрогнулась от зловещего предчувствия. Такого голоса Мишель она не слышала даже после той страшной ночи с обыском.
   – Погоди минутку. – Джада снова оглянулась на Энд­жи. – Может, на сегодня довольно?
   – Что-нибудь случилось? – встревожилась Энджи.
   – Похоже на то. Я буду у тебя через полчаса, – сказала Джада в трубку.
   – Нет! – в панике выдохнула Мишель. – Только не у меня! Встретимся у бара на Пост-роуд, который рядом с Первым уэстчестерским банком, помнишь?
   – Само собой.
   – Спасибо. И помни, ты не обязана соглашаться.
 
   – Я хочу, чтобы ты сняла сейф в банке, – сказала Ми­шель. Джада сидела за рулем своей «Вольво», припарко­ванной впритык к «Лексусу» подруги, и старалась не ви­деть обезображенный профиль Мишель, скорчившейся на соседнем сиденье. – На свое имя. Оба ключа пусть хранят­ся у тебя. Спрячь их где-нибудь… только не дома и не в офисе.
   Джада повернула к ней голову. До сих пор она не про­изнесла ни слова по поводу темных очков и жуткой ссади­ны на щеке Мишель. Не спросила, почему Мишель, всегда такая элегантная, сегодня выглядит как обломок кораблекрушения, выброшенный штормом на берег Барбадоса. К чему вопросы? Мало ли она видела в Йонкерсе женщин со следами кулаков мужа на теле?
   Боже… бедная Мишель! Она ведь не просто боготвори­ла своего Фрэнка – она полностью от него зависела. Зная подругу, Джада даже не попыталась хоть как-то ее утешить. Мишель держалась из последних сил, и жалость могла ли­шить ее остатков самообладания.
   – Я должна задать тебе один вопрос, – осторожно на­чала Джада.
   – Ты можешь отказаться, – скороговоркой пробормо­тала Мишель. – Просто скажи «нет» – и все! Мы ведь до­говорились.
   – Я не отказываюсь. Но мне нужно точно знать, что в этой сумке не наркотики. Пойми, пожалуйста. Я ни в чем тебя не подозреваю и не хочу обидеть. Мне просто нужно знать.
   Мишель закусила дрожащую губу.
   – Да, конечно. – Протянув руку, она сплела пальцы с пальцами Джады. – Это не наркотики. Клянусь. Мне про­сто нужно кое-что спрятать от Фрэнка.
   – Что ж. – Джада знала, что идет на риск, но Мишель она верила. – Итак, я одна проезжаю квартал, захожу в Первый уэстчестерский, беру сейф и возвращаюсь с ним к тебе, так?
   Мишель кивнула. Очки у нее были довольно узкие, и Джада успела заметить заплывший сине-багровый правый глаз.
   – Пока меня не будет, купи себе очки побольше, как у мотоциклистов, знаешь? Только с темными стеклами. – Она выпустила руку Мишель. – Вернусь минут через двад­цать.
 
   Увидев возле школы Джаду, дети бросились к ней на шею, не обращая внимания на то, что их могут увидеть одноклассники. Они ни о чем не желали ни слышать, ни говорить, кроме возвращения домой, а Джада, измотанная многочасовой подготовкой к процессу и странной просьбой Мишель, была не в лучшей форме. Ей просто хоте­лось расцеловать каждого по очереди, понянчиться с Шерили, вдохнуть детский аромат Кевона, расчесать тугие за­витки Шавонны. Обнимать их всех. Любить. Однако у детей, как оказалось, был собственный план.
   – Поехали домой! – заявил Кевон, с удовлетворенным вздохом плюхнувшись на заднее сиденье «Вольво».
   Джада усадила Шерили рядом и застегнула ремни сиде­нья для младенцев. О поездке домой не было и речи, но как же не хотелось портить драгоценные два часа встречи.
   – Попозже, дорогой. Может быть, уже скоро. Потер­пите, ребята. Осталось совсем чуть-чуть. – Джада захлоп­нула свою дверцу. – Кому мороженого? – бодро спросила она.
   – Плевать на мороженое! – Шавонна, казалось, сей­час заплачет. – Домой хочу! Едем.
   Джада повернулась к старшей дочери.
   – Понимаешь… происходит кое-что очень, очень се­рьезное.
   – Ага, знаю. Вы с папой разводитесь, да? Такого Джада еще ни от кого из детей не слышала.
   – Папа сказал?
   – Бабушка. Плевать! – повторила девочка. – Хочу домой, и все!
   – Но до ужина осталось совсем мало времени, и я…
   – Хочу ужинать дома! – не унимался Кевон.
   – Давайте-ка вот что сделаем: съездим домой, но на ужин вы вернетесь к бабушке. Я ей обещала. – Джада умолчала о том, что ужинать они опять будут без нее; о том, что дома им остаться нельзя; о том, что она изо всех сил сражается и за сам дом, и за детей.
   Уверенность в своей правоте странным образом рас­таяла. Прежде Джада знала, что поступает единственно верным образом. Теперь же, после репетиции слушаний, загадочного происшествия с Мишель и тоскливого хора детей, ей стало не по себе. Что, если я выбрала не тот путь?..
   Было совсем темно, когда ее «Вольво» затормозила у дома свекрови в Йонкерсе. Шерили начала плакать первой, но и Кевон, вдохновленный примером младшей се­стры, не заставил себя ждать.
   – Не хочу! – процедила Шавонна. – Зачем ты нас сюда привезла? Дома, что ли, не могли поужинать?
   – Потерпите совсем чуть-чуть, – пробормотала Джада. – Мой адвокат все исправит, а пока побудьте с папой. Через три дня я снова приеду…
   Но лицо старшей дочери исказили отчаяние и ярость.
   – Значит… после ужина… мы домой не поедем?!
   Рев и визг Шерили наверняка поднял на ноги всю ок­ругу. Джаде пришлось выйти из машины и взять малышку на руки. Шавонна вмиг оказалась рядом… и тут внезапно вспыхнул свет. Джада подняла глаза – в десяти шагах от машины Клинтон жужжал видеокамерой, изображая из себя заботливого отца на детском рождественском утрен­нике.
   Шавонна и бровью не повела в его сторону.
   – Ты все врешь! – выпалила девочка. – Обещала и… Я тебя ненавижу!
   Она умчалась к дому, а Шерили зашлась в истерике, намертво вцепившись ручонками в мамино пальто. Кевон спрятал лицо в ладонях – то ли свет слепил, то ли не хотел даже смотреть на мать.
   – Прекрати немедленно! – крикнула Джада Клинто­ну. «Не нужно мне было поддаваться на уговоры ребят, – мелькнуло в голове. – Теперь все будет еще тяжелее».
   Свекровь уже ковыляла по дорожке, протягивая руки за Шерили. Кевон умчался куда-то в темноту, Джада поте­ряла его из виду и с камнем на сердце оторвала от себя захлебывающуюся слезами малышку.
 
   Джада шагала от стены к стене по пустой гостиной, потом прошла на кухню и вернулась назад. Не в силах си­деть, не в силах лежать, не в силах плакать, она нигде не находила покоя.
   Эта встреча убила еще теплившуюся надежду все ула­дить или хотя бы успокоить детей. Куда уж ей – себя не знает, чем успокоить… Отчаявшись, Джада схватила труб­ку и набрала код Барбадоса.
   – Мама, – сказала она. – Мне нужно кое-что тебе рассказать.

ГЛАВА 33

   Утром перед началом слушаний Энджи одевалась тща­тельнее обычного. Накануне она даже рискнула раскоше­литься и купила очень приличный деловой костюм в отде­ле сниженных цен соседнего универмага. Надежды на то, что новый костюм обеспечит ей победу, Энджи не лелеяла, но, с другой стороны, выглядеть прилично никогда не по­вредит – если, конечно, дама-адвокат может выглядеть прилично в наряде двенадцатого размера.
   С ростом цифр на своей одежде Энджи ничего не могла поделать – она трудилась, как вол, но и ела, как волк. На­грузка в Центре была безумной: Энджи не только вела все дела, начатые Карен Левин-Томпсон, но принимала и новые, чтобы не остаться без работы, когда Карен выздо­ровеет. Представить начальству список собственных кли­ентов – лучший способ обеспечить себе постоянное место. А Энджи – странное дело – теперь действительно мечтала остаться в Центре. Работа ей очень нравилась, коллеги тоже, и душа болела за клиентов. Ничего из этого она не сказала бы о прежнем месте в престижной фирме в Марблхеде.
   Дело Джексона против Джексон отнимало все свобод­ное время Энджи, а порой и то время, которое ей следова­ло бы потратить на другие дела. Она чувствовала, что этот процесс станет экзаменом, – так сказать, проверкой огнем. Уж слишком много сегодня поставлено на карту. Она обязана вернуть Джаде детей, сохранить дом, отвести дамоклов меч алиментов. Какое счастье, что Майкл Раис всегда рядом, всегда готов помочь!
   Энджи прошла в свою новую крохотную ванную и ос­тановилась перед зеркалом. Н-да, картинка далека от со­вершенства: глаза, всегда такие ярко-синие, теперь по­тускнели, кожа какая-то несвежая, будто вернулись времена прыщавого отрочества. Что ж, тем хуже. Энджи пригла­дила щеткой влажные кудри и решила, что заколки будет достаточно. В конце концов, от адвоката в зале суда не кра­соты неземной ждут, а профессионализма.
   «Не на конкурс красоты отправляешься, дорогая, – сказала она себе. – Помни, на тебя рассчитывает хоро­ший, добрый, несправедливо обиженный человек. Ты уже столько сделала. Нашла свидетелей, провела расследова­ние, собрала массу доказательств в пользу клиентки. Ты выиграешь этот процесс. Ты победишь!»
 
   Мишель услышала сигнал «Вольво» Джады, когда пы­талась замаскировать крем-пудрой кровоподтек вокруг глаза. Опухоль век уже спала, а багровый шрам на щеке превратился почему-то в иссиня-сизый. Мишель замазала его тональным кремом и сейчас, глядя на результаты свое­го труда, решила, что выглядит ничем не хуже, чем актер театра Кабуки.
   Она отложила пудру и проглотила таблетку ксанакса. Затем нацепила – несмотря на хмурый день – солнечные очки в поллица, купленные по совету Джады в галантерее рядом с Первым уэстчестерским. К счастью, Энджи с кол­легами отказались от мысли вызвать ее в качестве свидете­ля, и все равно Мишель было страшно появиться в зале суда. Но она не могла не поддержать Джаду в трудную ми­нуту.
   Бросив последний взгляд в зеркало, Мишель побежала вниз по лестнице.
   Поразительно, но Фрэнк до сих пор не проснулся. А может, все-таки проснулся, но продолжал притворяться спящим – то ли переживая из-за «несчастного случая», то ли дуясь. Впрочем, чувства Фрэнка ее не волновали. После той ночи Мишель не приближалась к кровати. Вечерами она упорно смотрела телевизор, пока Фрэнк не исчезал в спальне, после чего забывалась на диване тяжелым сном, то и дело просыпаясь от кошмаров.
   За всю жизнь на нее поднимала руку только мать, да и то лишь когда была очень, очень пьяна. Разумеется, Ми­шель слышала и читала о супружеских изменах, вранье и побоях, но никогда – никогда! – не представляла себя на месте этих несчастных женщин. Она выбрала Фрэнка, по­тому что рядом с ним ей было спокойно и надежно. С из­менами она пока не столкнулась, но что такое вранье и побои – узнала.
   Глубокой ночью, когда они легли в постель, Фрэнк, ко­нечно, извинился. Заплакал. Обнял ее. Мишель окамене­ла, но не оттолкнула его руки, хотя прикосновения мужа впервые в жизни были ей неприятны. А потом… потом… При воспоминании о том, как Фрэнк занялся с ней сек­сом, у Мишель до сих пор на глазах закипали злые слезы. Он проникал в нее снова и снова, шепча извинения вместо слов нежности и любви, а она терпела, борясь с мерзкой тошнотой.
   – Тебе хорошо? У нас все хорошо? – твердил он и за­глядывал в глаза Мишель, когда она после пытки любовью отодвинулась от мужа и завернулась в простыню.
   – Нет, нет и нет! – холодно процедила в ответ Ми­шель. – Но сейчас я не желаю об этом говорить.
   Она повернулась к нему спиной и с тех пор хранила ле­дяное молчание. Хуже всего, что она не знала, что делать. Бросить мужа в беде? Попытаться поговорить? Продол­жать мириться с его враньем? Пригрозить разводом? Рано или поздно Фрэнк узнает, что она не только нашла тайник, но и забрала деньги, а тогда… Что тогда? Произойдет еще один «несчастный случай»?
   Мишель вышла из дома, искренне надеясь, что не на­пугает народ в суде. Жаль, не удастся дать показания в пользу Джады, но остальное – все, что в ее силах, – она для подруги сделает!
 
   По мнению Энджи, с началом процесса они справи­лись неплохо. Первым делом Крескин вызвал на свиде­тельское место ответчицу. Он завалил Джаду вопросами, давил безжалостно, но она держалась уверенно и ни разу не позволила загнать себя в угол. Показания ее звучали кратко и по существу, в точности как на «генеральной ре­петиции». Она рассказала, что найти работу ее вынудило отчаянное безденежье, сообщила свой рабочий график – уточнив, что задерживалась крайне редко, а от командиро­вок категорически отказывалась. Когда дело дошло до нар­котиков, Джада, следуя указанием Энджи во время «прого­на», позволила себе не на шутку разозлиться.
   – Как истинная христианка, мистер Крескин, я не употребляю ни алкоголь, ни наркотики!
   Крескин пытался настаивать, Энджи выразила про­тест, судья ее поддержал, и на том все закончилось.
   После Джады, с облегченным вздохом вернувшейся на свое место, к присяге привели старшую миссис Джексон.
   – Как часто вас приглашали в дом вашего сына и не­вестки? – задал свой первый вопрос Джордж Крескин.
   – Очень редко. Я всегда знала, что она не хочет меня видеть.
   – Возражение, ваша честь! – вклинилась Энджи, хотя в данном случае свекровь была права.
   – Поддерживаю, – кивнул судья. – Суду важны факты, миссис Джексон, а не эмоции.
   – Слушаюсь, ваша честь, – подобострастно отозва­лась мать Клинтона.
   Судья Снид произвел на Джаду впечатление делового и положительного человека. Такой должен уметь отличать правду от вороха лжи. Он поймет, что за ничтожество Клинтон Джексон, поверит матери и вернет ей детей.
   В данный момент, однако, судья Снид внимал ответам бабушки. Глядя на свекровь, Джада едва сдерживала смех. Крескин и тут постарался, основательно подготовив свидетельницу к исполнению отведенной ей роли. Старшая Джексон выглядела по меньшей мере столпом семьи – в ярко-синем костюме с голубой блузой и даже при шляпе с кокетливой вуалькой. До сих пор Джада ни разу не видела свекровь аккуратно причесанной, не говоря уж о шляпе. Ради столь грандиозного события неряха изобразила из себя певицу церковного хора!
   Кто бы мог сейчас поверить, что когда-то эта женщина не вспоминала о сыне сутками, что она вечер за вечером развлекалась с кавалерами в станционном баре, бросая ре­бенка на произвол судьбы. С шести лет Клинтон вынужден был сам разогревать себе ужин и укладываться в постель в одиночестве. И что же? Теперь это опустившееся создание пытается доказать, что Джада – плохая мать! О какой мо­рали может идти речь? Куда катится этот мир? Джада гото­ва была вскочить на ноги и во всеуслышание объявить судье, приставу, стенографистке, всем сидящим в зале, что их обманывают самым наглым образом.
   – Расскажите суду о своих впечатлениях от визитов, – сказал Крескин.
   – Что ж тут говорить? Мой сын и кормил деток, и купал, и спать укладывал. Мамаша-то их до самого темна дома не появлялась. А как придет заморенная такая, лютая, и все хвасталась про работу в банке. Бывало, ребя­тишек и огреет чем…
   Упираясь ладонями в стол, Джада медленно выпрями­лась, но Майкл удержал ее на месте, а Энджи наклонилась к ней и зашептала на ухо:
   – Не волнуйся. Мы докажем ее несостоятельность как свидетеля. Уличим во лжи, и ее показания будут отозваны. Не волнуйся.
   Только благодаря этому обещанию Джаде удалось спо­койно выслушать еще несколько столь же лживых ответов. Затем Крескин поинтересовался состоянием детей в ту ночь, когда Клинтон увез их из дому.
   – О-о-о! – всхлипнула свидетельница. – Жальче не бывает!
   – Уточните. Вам было их жалко, потому что они скуча­ли по маме?
   – Нет, жальче не бывает, чем ихнее состо… состояние. Внучка старшенькая гребешок, наверное, не видала цель­ную неделю. Грязные были – ужасть. Одежа грязная, сами чумазые… Клинтон их в три часа ночи привез, потому что она… – миссис Джексон взглянула на невестку, —…еще не вернулась от этих… наркоманов с ихней улицы.