Страница:
– Обычно здесь работает Карен Левин-Томас, наш адвокат, – объяснила Лора, – но сейчас она в больнице и не появится раньше чем через несколько месяцев. Так что кабинет в твоем распоряжении. Может, просмотришь кое-что из дел, пока маму ждешь? – предложила она небрежно, хладнокровно, бесстрастно. Равнодушно; словно ослепла внезапно и не заметила ее терзаний.
Энджи открыла первую папку и забыла обо всем на свете.
Энджи утерла слезы тыльной стороной ладони. Впервые за много дней она плакала не от жалости к себе, а от сочувствия к другим и еще от чего-то пугающего, чему не могла найти определения. Казалось, что проведенный в захламленной комнатушке час растянулся на годы. Казалось, что вовсе и не час она здесь провела, а целую жизнь, достаточно долгую, чтобы проникнуться чужими бедами. Энджи открывала папку за папкой, и каждая следующая усиливала потрясение. Женские истории ужасали. Не во всех фигурировали мужья-изменщики, хотя и этих было предостаточно. Предательств иного рода тоже хватало, и почти везде женщин предавали мужчины – мужчины, захватившие власть над женщинами, которые их любили, или стояли ступенькой ниже на служебной лестнице, или… или…
Прочитанные дела поднимали вопросы, ответов на которые Энджи не знала, но она была потрясена неправотой правосудия, как ни парадоксально это звучит, и нечеловеческими страданиями, на которые обрекали женщин мужья. Одну из них муж-садист преследовал много месяцев после того, как суд запретил ему приближаться к ее дому. Другая по милости супруга-хапуги прозябала с детьми в приюте, в то время как сам он благополучно проживал средства от продажи дома. Цепи предательств не было конца. Но ни одна из несчастных, обманутых женщин не могла себе позволить адвоката даже самого низкого пошиба, хотя таких кругом пруд пруди.
В Кризисный центр приходили только те, кто отчаянно нуждался в помощи, и Энджи могла им помочь. Сейчас она это поняла. Да и раньше понимала, просто упорно закрывала глаза. И в юридической школе, и после ее окончания, когда искала работу, и позже, когда уже встречалась с Рэйдом, – все это время она знала о тяжком бремени, которое мама добровольно взвалила на свои плечи. Знала и не желала знать, чтобы не быть причастной к злу в мире. Охраняя свой маленький мирок, она пестовала собственный эгоизм и лепила собственное фальшивое счастье с Рэйдом.
Теперь у нее нет ни Нидхэма, ни Рэйда, так почему бы не принять предложение Натали? Несправедливость ведь налицо, и в ее силах исправить если не все, то многое. Что мешает?
Распознать препятствие было непросто, но Энджи заставила себя это сделать. И поняла, что под ее состраданием и жалостью таится заурядный страх. До тошноты страшно представить, что любая из этих горестных судеб могла достаться ей, и тогда на одной из этих папок-близнецов значилось бы ее имя; что она могла бы быть такой же одинокой и обделенной любовью, как любая из несчастных клиенток центра.
Тошнотворный страх, стиснув желудок, комом застрял в горле. Энджи уже столько дней сражалась с желанием еще раз набрать номер Рэйда! Она насочиняла миллион причин, по которым на том конце провода могла отвечать мисс Сопрано. Рэйд нанял приходящую прислугу. Изнемогая от одиночества, Рэйд уехал к родителям и попросил соседку поливать цветы. Внезапно объявилась пропавшая тридцать лет назад сестра Рэйда… Возвращаясь к реальности, Энджи признавала, что сама себя обманывает, потому что готова поверить любой, даже притянутой за уши причине. До сих пор сражение с телефоном она выигрывала, но сейчас, здесь, среди картонных папок, хранящих чужие одинокие жизни, тоска по Рэйду победила. Энджи потянулась к телефону и набрала номер офиса мужа. Слушая длинные гудки, она понимала, что должна бросить трубку, но желание услышать голос Рэйда захватило ее целиком.
– Эндовер Патнэм, – сказала одна из секретарш фирмы.
– Рэйда Уэйкфилда, будьте любезны, – отозвалась Энджи. От того только, что она произнесла вслух имя мужа, по позвоночнику прокатилась дрожь.
В этот миг дверь распахнулась, и в комнатку энергичным шагом вошла Натали. Энджи спешно швырнула трубку на рычаг, будто мать застала ее за чем-то неприличным.
– Развлекаешься? – поинтересовалась мама.
– Куда там! Расстроилась до слез, – призналась Энджи. Слава богу, необязательно сообщать все причины расстройства. Сделав пару успокаивающих вдохов-выдохов, она обвела взглядом папки: – Что творится! Кошмар! Дело Кэролин Стойерз об опеке просто…
–…цветочки. Взгляни-ка вот на это. – Натали бросила толстую папку на стол перед дочерью. – Прочитай, что пытались сотворить с Джоанн Блум, – узнаешь смысл слова «несправедливость». Карен заболела, вот что плохо, – со вздохом добавила Натали. – Но она у нас крепкий орешек, выкарабкается. Вот пройдет курс химиотерапии и вернется.
Энджи опустила ладонь на папку.
– А пока ее нет, что вы будете делать?
Она наконец нашла в себе силы встретиться взглядом с матерью. Лицо Натали не выражало ровным счетом ничего, но Энджи отлично понимала: мама забросила крючок и ждет, когда рыбка заглотит наживку.
– Знаешь, – продолжила она, не дожидаясь ответа, – с тех самых пор, как вы с отцом развелись, я считала тебя… м-м-м… чересчур непреклонной, что ли. Мне казалось, что твое поведение граничит с паранойей. Но после того, как я все это прочла…
– Слышала мнение Уильяма Барроуза? Паранойя – это знание всех фактов. – Натали окинула взглядом комнатку: – Неплохое местечко для работы, как по-твоему?
– Что ты хочешь сказать? – уточнила Энджи, не сводя глаз с матери.
– То самое. Не желаешь ли пожертвовать двумя-тремя часами своего времени, чтобы нам помочь?
– Двумя-тремя? – невесело усмехнулась Энджи. – Скажи лучше – всей жизнью.
– Жизни не хватит, – возразила Натали. – Но сейчас, пока ты ищешь, где на хлеб насущный заработать…
Натали с ее уловками Энджи видела насквозь, но тем не менее кивнула в знак согласия. Не вечно же ей здесь работать, в конце концов, а пока суд да дело – почему бы и нет? Все равно в Нидхэм ей теперь дорога заказана.
– Ладно, мам. Но учти – это временно.
ГЛАВА 13
ГЛАВА 14
Энджи открыла первую папку и забыла обо всем на свете.
Энджи утерла слезы тыльной стороной ладони. Впервые за много дней она плакала не от жалости к себе, а от сочувствия к другим и еще от чего-то пугающего, чему не могла найти определения. Казалось, что проведенный в захламленной комнатушке час растянулся на годы. Казалось, что вовсе и не час она здесь провела, а целую жизнь, достаточно долгую, чтобы проникнуться чужими бедами. Энджи открывала папку за папкой, и каждая следующая усиливала потрясение. Женские истории ужасали. Не во всех фигурировали мужья-изменщики, хотя и этих было предостаточно. Предательств иного рода тоже хватало, и почти везде женщин предавали мужчины – мужчины, захватившие власть над женщинами, которые их любили, или стояли ступенькой ниже на служебной лестнице, или… или…
Прочитанные дела поднимали вопросы, ответов на которые Энджи не знала, но она была потрясена неправотой правосудия, как ни парадоксально это звучит, и нечеловеческими страданиями, на которые обрекали женщин мужья. Одну из них муж-садист преследовал много месяцев после того, как суд запретил ему приближаться к ее дому. Другая по милости супруга-хапуги прозябала с детьми в приюте, в то время как сам он благополучно проживал средства от продажи дома. Цепи предательств не было конца. Но ни одна из несчастных, обманутых женщин не могла себе позволить адвоката даже самого низкого пошиба, хотя таких кругом пруд пруди.
В Кризисный центр приходили только те, кто отчаянно нуждался в помощи, и Энджи могла им помочь. Сейчас она это поняла. Да и раньше понимала, просто упорно закрывала глаза. И в юридической школе, и после ее окончания, когда искала работу, и позже, когда уже встречалась с Рэйдом, – все это время она знала о тяжком бремени, которое мама добровольно взвалила на свои плечи. Знала и не желала знать, чтобы не быть причастной к злу в мире. Охраняя свой маленький мирок, она пестовала собственный эгоизм и лепила собственное фальшивое счастье с Рэйдом.
Теперь у нее нет ни Нидхэма, ни Рэйда, так почему бы не принять предложение Натали? Несправедливость ведь налицо, и в ее силах исправить если не все, то многое. Что мешает?
Распознать препятствие было непросто, но Энджи заставила себя это сделать. И поняла, что под ее состраданием и жалостью таится заурядный страх. До тошноты страшно представить, что любая из этих горестных судеб могла достаться ей, и тогда на одной из этих папок-близнецов значилось бы ее имя; что она могла бы быть такой же одинокой и обделенной любовью, как любая из несчастных клиенток центра.
Тошнотворный страх, стиснув желудок, комом застрял в горле. Энджи уже столько дней сражалась с желанием еще раз набрать номер Рэйда! Она насочиняла миллион причин, по которым на том конце провода могла отвечать мисс Сопрано. Рэйд нанял приходящую прислугу. Изнемогая от одиночества, Рэйд уехал к родителям и попросил соседку поливать цветы. Внезапно объявилась пропавшая тридцать лет назад сестра Рэйда… Возвращаясь к реальности, Энджи признавала, что сама себя обманывает, потому что готова поверить любой, даже притянутой за уши причине. До сих пор сражение с телефоном она выигрывала, но сейчас, здесь, среди картонных папок, хранящих чужие одинокие жизни, тоска по Рэйду победила. Энджи потянулась к телефону и набрала номер офиса мужа. Слушая длинные гудки, она понимала, что должна бросить трубку, но желание услышать голос Рэйда захватило ее целиком.
– Эндовер Патнэм, – сказала одна из секретарш фирмы.
– Рэйда Уэйкфилда, будьте любезны, – отозвалась Энджи. От того только, что она произнесла вслух имя мужа, по позвоночнику прокатилась дрожь.
В этот миг дверь распахнулась, и в комнатку энергичным шагом вошла Натали. Энджи спешно швырнула трубку на рычаг, будто мать застала ее за чем-то неприличным.
– Развлекаешься? – поинтересовалась мама.
– Куда там! Расстроилась до слез, – призналась Энджи. Слава богу, необязательно сообщать все причины расстройства. Сделав пару успокаивающих вдохов-выдохов, она обвела взглядом папки: – Что творится! Кошмар! Дело Кэролин Стойерз об опеке просто…
–…цветочки. Взгляни-ка вот на это. – Натали бросила толстую папку на стол перед дочерью. – Прочитай, что пытались сотворить с Джоанн Блум, – узнаешь смысл слова «несправедливость». Карен заболела, вот что плохо, – со вздохом добавила Натали. – Но она у нас крепкий орешек, выкарабкается. Вот пройдет курс химиотерапии и вернется.
Энджи опустила ладонь на папку.
– А пока ее нет, что вы будете делать?
Она наконец нашла в себе силы встретиться взглядом с матерью. Лицо Натали не выражало ровным счетом ничего, но Энджи отлично понимала: мама забросила крючок и ждет, когда рыбка заглотит наживку.
– Знаешь, – продолжила она, не дожидаясь ответа, – с тех самых пор, как вы с отцом развелись, я считала тебя… м-м-м… чересчур непреклонной, что ли. Мне казалось, что твое поведение граничит с паранойей. Но после того, как я все это прочла…
– Слышала мнение Уильяма Барроуза? Паранойя – это знание всех фактов. – Натали окинула взглядом комнатку: – Неплохое местечко для работы, как по-твоему?
– Что ты хочешь сказать? – уточнила Энджи, не сводя глаз с матери.
– То самое. Не желаешь ли пожертвовать двумя-тремя часами своего времени, чтобы нам помочь?
– Двумя-тремя? – невесело усмехнулась Энджи. – Скажи лучше – всей жизнью.
– Жизни не хватит, – возразила Натали. – Но сейчас, пока ты ищешь, где на хлеб насущный заработать…
Натали с ее уловками Энджи видела насквозь, но тем не менее кивнула в знак согласия. Не вечно же ей здесь работать, в конце концов, а пока суд да дело – почему бы и нет? Все равно в Нидхэм ей теперь дорога заказана.
– Ладно, мам. Но учти – это временно.
ГЛАВА 13
Мишель ползала на четвереньках по ковру, собирая самые большие осколки разбитых ваз и зеркал. Глаза ее были сухими, она устала плакать после бесплодных поисков Поуки и задолго до того, как попыталась мало-мальски навести порядок в разгромленных детских. От мысли хоть что-нибудь спасти пришлось отказаться. Мишель наполнила шесть самых больших мешков для мусора изуродованными подушками и матрацами, раздавленными игрушками, в клочки разодранными книжками и постерами – словом, ошметками материальной жизни двоих ребят. Фрэнк помог ей вернуть на место двухэтажную кровать в комнате сына, но на большее его не хватило. До предела измученный, избитый, со сломанным ребром, он наконец позволил ей уложить его в постель. Мишель с Фрэнком решили, что детям сегодня ни к чему видеть лицо отца, сплошь в синяках и кровоподтеках. Да и завтра, наверное, тоже. Мишель и та испугалась при встрече с мужем. Дома она сразу же бросилась за льдом, сделала холодные компрессы, но время было упущено. На Фрэнка без страха нельзя будет взглянуть еще как минимум неделю.
Мишель уже хотела подняться, когда заметила под кушеткой еще несколько больших осколков, потянулась за ними… Боже, боже! Ровно двадцать четыре часа назад она стояла на коленях на этом самом месте и точно так же протягивала руку под кушетку. Но дом ее тогда дышал чистотой и уютом, а достать ей нужно было всего лишь безобидные кубики «Лего». Горячие ручьи вновь потекли по щекам. Мишель замотала головой, сквозь слезы глядя на свои полные осколков руки. Даже слезы не вытрешь. Впрочем, какая разница! Столько слез все равно не осушишь, так что нечего силы попусту тратить. Ощущение такое, будто едва выжила после страшной автомобильной катастрофы. Господи, как же она была права, повторяя, что большинство несчастных случаев происходит дома!
Когда кошмарная ночь, которая, казалось, будет длиться вечно, все же закончилась, Фрэнк вызвал адвоката, и тот освободил их обоих из тюрьмы. Коротышка в баснословно дорогом костюме, адвокат по имени Рик Брузман, оказался личностью весьма профессиональной, но малосимпатичной и, на взгляд Мишель, крайне черствой. Мишель пыталась объяснить ему, что они с Фрэнком невиновны, что полиция проявила по отношению к их семье нечеловеческую жестокость и что подобное изуверство непременно должно быть разоблачено на первых полосах газет.
– Первые полосы вам обеспечены, – с ухмылкой заявил Брузман. – А вот разоблачения не гарантирую.
Он явно пропустил мимо ушей все, что успела высказать ему Мишель, – наслушался, должно быть, за свою практику жалоб других, на самом деле виновных клиентов. Действовал он быстро и со знанием дела: освободил Мишель, вернул детей под ее опеку, существенно снизил залог для Фрэнка и вытащил его из камеры предварительного заключения, но от него веяло холодом. Рядом с Риком Брузманом Мишель чувствовала себя большей преступницей, чем даже в окружении копов, с наручниками на запястьях.
Все еще с мокрыми от слез щеками, она наконец поднялась с колен и в который раз обвела гостиную тоскливым взглядом. Пусть они были уверены, что в доме спрятаны наркотики или еще какая-нибудь гадость; пусть у них был ордер на обыск… Но зачем же рвать, ломать и крушить все, что попадается под руку?!
Мишель выбросила осколки в мусорный бак, который заранее поставила посреди комнаты, и снова огляделась. Все картины сорваны со стен, холсты искромсаны, рамки разломаны. Поперек самого большого зеркала легла зигзагообразная трещина. Вещи изо всех ящиков расшвыряны по полу. Обивка кресел, дивана, пуфиков вспорота; внутренности вылезли наружу. Диванные подушки выпотрошены, и пустые чехлы валяются вокруг, словно гигантские, сыгравшие свою роль презервативы.
«Мерзкое зрелище, – думала Мишель, плетясь за новым пакетом мешков для мусора. – Мерзкое… хотя и не без чудовищно грубой сексуальности». Дом ее разорен. Сама она чувствует себя так, словно подверглась зверскому нападению и изнасилованию на глазах у детей и мужа. Вернуть уют дому непросто, но возможно, а вот память о страхе, слезах и грязи душевной неистребима.
Мишель тоскливо посмотрела в окно. Нужно бы выйти за стульями, заполонившими лужайку во дворе наподобие пьяных в стельку родственников, свидетелей и свидетельств семейной трагедии. Нужно бы выйти и ради бедного Поуки… вдруг на этот раз найдется? Но она боялась ступить на крыльцо и шагнуть за ворота; ей не хватает мужества вновь ощутить на себе любопытные взгляды соседей. «Страх страхом, но привести в порядок и дом, и двор придется, – сказала она себе. – Чтобы не добавлять страданий детям. Только вот дел столько, что не знаешь, за что хвататься в следующую очередь. Руки опускаются».
Так и не распечатав новый пакет мусорных мешков, Мишель поднялась на второй этаж, прошла по коридору мимо пустых, обезображенных детских и осторожно открыла дверь в спальню. Фрэнк, избитый, искалеченный, с заплывшим глазом, недвижно вытянулся на кровати. Дремлет? Она понимала, что не надо бы его будить: покой ему необходим… Но не было сил уйти.
Стоило Мишель опуститься на кровать, как Фрэнк открыл глаза. И стоило ей встретить страдальческий взгляд любимых черных глаз, как ее собственные вновь наполнились слезами.
– О, Фрэнк! Это ужасно! Они нас уничтожили!
– Ничего подобного. – Выпростав из-под одеяла руку, Фрэнк обнял жену и сморщился.
Боже, как ему, наверное, больно! Но как приятно ощущать его тепло и нежность… Пока Мишель рыдала, рука мужа лежала на ее плече, дарила утешение, вливала силу.
– Девочка моя, они на нас напали, это правда. Но не уничтожили. Я не знаю причины обыска, не знаю, кому такое пришло в голову, но я это выясню. Клянусь, девочка, им это с рук не сойдет! Мы уже заполучили лучшего из адвокатов города. Копы вывернули дом наизнанку, но ничего не нашли. Ни-че-го! Подбросить какую-нибудь гадость, на наше счастье, не рискнули.
Мишель содрогнулась. Неужели та кошмарная ночь могла закончиться еще трагичнее?
– Мы подадим в суд на город, на округ, на штат. Составь список всего, что было сломано, разорвано и разбито. Они за все заплатят! – Фрэнк приподнял голову: – Тебя ведь не тронули, малышка?
– Нет-нет, – заверила Мишель. —Но почему это случилось? Как можно было…
– Не знаю, малышка, не знаю. Но выясню. У Брузмана отличные связи. Он дерет три шкуры, но его услуги того стоят. – Мишель снова кивнула, умолчав о впечатлении, которое на нее произвел адвокат. – Может быть, каша заварилась из-за той сделки с торговым центром?.. – задумчиво произнес Фрэнк. – Может быть… Главное, что им не удалось нас уничтожить. Тебя точно не тронули? В участке никто к тебе не приставал?
Мишель покачала головой:
– Нет. Но с тобой-то что они сделали! А дети… Фрэнк вздрогнул; рука его, обнимающая жену, напряглась.
– Всю мебель переломали, – простонала Мишель. – Кресел нет… дивана… Ковер тоже придется выбросить. Поуки исчез!!! Я звала его, звала, но он так и не появился. А соседи…
– Поуки найдется, не волнуйся. Мебель… Завтра же купишь новую. Слышишь? Выбирай любую, какая понравится, лишь бы сразу доставили. В конце концов, мебель в семье не главное. Но о списке не забудь, Мишель. Все туда запиши, до последней табуретки. Мы будем держаться вместе – и никто нас не сможет уничтожить. – Он взял в ладони лицо Мишель. – Ты ведь знаешь, малышка, что я ни за что не связался бы с наркотиками. Знаешь ведь, правда?
Мишель подняла глаза на любимое, истерзанное лицо мужа и кивнула.
– Будем держаться вместе – и никто не сможет нас уничтожить, – повторил Фрэнк.
Поднявшись на локте, он поцеловал Мишель и прижался щекой к золотистым волосам, словно их прохладный блеск мог остудить болезненный жар.
Мишель лежала тихонько, впитывая его силу, прислушиваясь к дыханию; а когда оно стало ровным и глубоким, неслышно выскользнула из спальни.
– Бог мой!!! – У Джады слезы подступили к глазам, но, взглянув на подругу, она поняла, что обязана держать себя в руках. – Да ты никак решила сменить обстановку? Тэк-с, тэк-с, тэк-с… Ничего себе работенка. – Она оглядела разгромленную гостиную. – Святой Иисусе, помоги нам!
– Если он откликнется и решит помочь, – выдавила Мишель, подтаскивая к двери очередной наполненный мешок, – пусть несет побольше мешков для мусора.
Джада не стала упрекать подругу за непочтение к святому имени. Покачав головой, она опустила на пол один из принесенных со двора стульев.
– Пойду за остальными.
– Ты Поуки случайно не видела? – без особой надежды спросила Мишель.
– А что, его нет? – Джада погладила Мишель по руке. – Все это ужасно. Хорошо хоть, с ребятами теперь все в порядке. Господи, здесь словно тайфун прошел.
– Большинство несчастных случаев, как известно… – начала было Мишель. Конец любимой фразы она проглотила вместе с горьким комком слез.
Мишель была тронута преданностью Джады. Не так-то просто заставить себя преступить – в буквальном смысле – жуткую желтую полицейскую полосу, чтобы поддержать друзей. Она отлично понимала, что в их благополучном, тихом районе глаза и уши есть у каждого дома и ее семья, как и любая другая, является объектом соседского внимания.
Репутация семейства Руссо рухнула в такую же пропасть, как и ее собственное душевное спокойствие. Настанет ли когда-нибудь время, когда она опять будет приветствовать пробегающего мимо трусцой мистера Шрайбера или махать вслед машинам соседей? Даже ей, белой, это вряд ли скоро удастся, если удастся вообще. А для черной женщины, с таким трудом пробившей дорогу сюда, презреть все условности и под обстрелом любопытных глаз ступить на опозоренный двор… Горько-соленый ком вновь застрял в горле Мишель, и глаза защипало от слез. Она не надеялась на подобное отношение. Но и демонстрировать Джаде, насколько ей плохо и насколько плохо все то, что с ними случилось, Мишель не хотела. Да и зачем? Одного взгляда в расширенные от ужаса глаза Джады было достаточно, чтобы понять – она сама все знает.
– Прости, что втянула тебя в этот кошмар, – со вздохом сказала Мишель. – У тебя и своих проблем по горло.
– Да уж, – согласилась Джада, тоже принимаясь за уборку, – хватает.
Мишель захлестнуло чувство вины. Надо же так погрузиться в собственные несчастья, чтобы забыть о конфликте в семье лучшей подруги. Даже не поинтересовалась, как у Джады дела с мужем. Боже правый, вокруг и впрямь сплошные неприятности.
– С Клинтоном поговорила?
Кивнув, Джада нагнулась за очередным обрывком обоев.
– Сказала, что, если к концу недели он не примет решения, я обращусь к адвокату.
– Господи! Как он только может, Джада?! – Качая головой, Мишель затянула узел на мешке. – Совсем свихнулся.
– Бог с ним, с Клинтоном. Ты бы видела Тоню! Эта краля думает, что прибрала к рукам сокровище. Интересно, будет она его содержать? Поглядеть на ее наряды – так она и себя-то обеспечить не в состоянии. Знаешь, кто она? Та самая полоумная с Мартиники, изображающая из себя императрицу Жозефину.
– То есть… Хочешь сказать, что пассия Клинтона – та чудачка в жуткой шляпе, которую я видела на празднике у вас в церкви? – ахнула Мишель. – Которая волосы хной красит? Не-ет!!!
– Представь себе, – фыркнула Джада и, согнувшись пополам, сунула в мешок ворох диванных внутренностей. – Заметь, я не ревную, честно. Мне давно уже не хочется с ним спать. Но если ты мне муж, то будь любезен уважать семью – или выматывайся! Что меня убивает, так это его выбор. Казалось бы, за пятнадцать лет брака мог бы и поднабраться хорошего вкуса.
– Ладно, забудь. Скажи лучше – как дети?
– В шоке, – призналась Джада. – Впрочем, чему удивляться после того, что они пережили? Это ведь не обыск был, а какая-то вендетта, ей-богу! – Она обернулась, вновь оглядывая разгромленную гостиную.
– Видела бы ты дом до того, как я вынесла первые одиннадцать мешков, – вздохнула Мишель.
– Копы явно что-то искали, – задумчиво произнесла Джада. – Неужто ничегошеньки не нашли? Да если мой дом вот так разбомбить, хоть одно зернышко марихуаны да найдется. – Она прикусила губу. – М-м-м-м… Ну надо же! В жизни не поверила бы, что и с белыми полиция такое творит.
– Фрэнк сказал, они его хотели расколоть.
– И судя по снимку, им это удалось.
– По какому снимку? Ты о чем? Джада замахала руками:
– Не задавай лишних вопросов, не услышишь лишнего. Слушай-ка… Я знаю, что ты не из ярых прихожанок, но сейчас, по-моему, самое время обратиться к господу и уповать на него. Боюсь, прежде чем твоя жизнь начнет улучшаться, будет еще хуже.
– Я уповаю на Фрэнка, – возразила Мишель и добавила, обводя мрачным взглядом комнату: – А хуже просто не может быть.
Джада вздохнула:
– Надеюсь. Господи, как я надеюсь, чтобы ты оказалась права! Но люди могут быть очень, очень жестокими, а судьи иногда бывают страшнее копов. Уж поверь мне, я знаю кое-кого в Уайт-Плейнз, кто прошел через подобное. И невиновные среди них были, и преступники, которые все равно не заслуживали, чтобы с ними обращались как со скотом. – Она легонько похлопала Мишель по спине. – Ладно, подружка. Считай, это я так пыталась тебя утешить. Ну а теперь… Давай-ка засучим рукава и постараемся привести здесь все в божеский вид, чтобы дети не испугались.
Мишель заглянула в карие глаза Джады.
– Как, по-твоему, отправить их завтра в школу или лучше дома подержать?
Джаде вспомнилась Анна с ее убийственным, почти радостным любопытством к трагедии Мишель.
– Детская жестокость – факт известный, – медленно проговорила она. – Но раз уж твоим ребятам все равно придется с ней столкнуться – то почему бы и не завтра?
Мишель уже хотела подняться, когда заметила под кушеткой еще несколько больших осколков, потянулась за ними… Боже, боже! Ровно двадцать четыре часа назад она стояла на коленях на этом самом месте и точно так же протягивала руку под кушетку. Но дом ее тогда дышал чистотой и уютом, а достать ей нужно было всего лишь безобидные кубики «Лего». Горячие ручьи вновь потекли по щекам. Мишель замотала головой, сквозь слезы глядя на свои полные осколков руки. Даже слезы не вытрешь. Впрочем, какая разница! Столько слез все равно не осушишь, так что нечего силы попусту тратить. Ощущение такое, будто едва выжила после страшной автомобильной катастрофы. Господи, как же она была права, повторяя, что большинство несчастных случаев происходит дома!
Когда кошмарная ночь, которая, казалось, будет длиться вечно, все же закончилась, Фрэнк вызвал адвоката, и тот освободил их обоих из тюрьмы. Коротышка в баснословно дорогом костюме, адвокат по имени Рик Брузман, оказался личностью весьма профессиональной, но малосимпатичной и, на взгляд Мишель, крайне черствой. Мишель пыталась объяснить ему, что они с Фрэнком невиновны, что полиция проявила по отношению к их семье нечеловеческую жестокость и что подобное изуверство непременно должно быть разоблачено на первых полосах газет.
– Первые полосы вам обеспечены, – с ухмылкой заявил Брузман. – А вот разоблачения не гарантирую.
Он явно пропустил мимо ушей все, что успела высказать ему Мишель, – наслушался, должно быть, за свою практику жалоб других, на самом деле виновных клиентов. Действовал он быстро и со знанием дела: освободил Мишель, вернул детей под ее опеку, существенно снизил залог для Фрэнка и вытащил его из камеры предварительного заключения, но от него веяло холодом. Рядом с Риком Брузманом Мишель чувствовала себя большей преступницей, чем даже в окружении копов, с наручниками на запястьях.
Все еще с мокрыми от слез щеками, она наконец поднялась с колен и в который раз обвела гостиную тоскливым взглядом. Пусть они были уверены, что в доме спрятаны наркотики или еще какая-нибудь гадость; пусть у них был ордер на обыск… Но зачем же рвать, ломать и крушить все, что попадается под руку?!
Мишель выбросила осколки в мусорный бак, который заранее поставила посреди комнаты, и снова огляделась. Все картины сорваны со стен, холсты искромсаны, рамки разломаны. Поперек самого большого зеркала легла зигзагообразная трещина. Вещи изо всех ящиков расшвыряны по полу. Обивка кресел, дивана, пуфиков вспорота; внутренности вылезли наружу. Диванные подушки выпотрошены, и пустые чехлы валяются вокруг, словно гигантские, сыгравшие свою роль презервативы.
«Мерзкое зрелище, – думала Мишель, плетясь за новым пакетом мешков для мусора. – Мерзкое… хотя и не без чудовищно грубой сексуальности». Дом ее разорен. Сама она чувствует себя так, словно подверглась зверскому нападению и изнасилованию на глазах у детей и мужа. Вернуть уют дому непросто, но возможно, а вот память о страхе, слезах и грязи душевной неистребима.
Мишель тоскливо посмотрела в окно. Нужно бы выйти за стульями, заполонившими лужайку во дворе наподобие пьяных в стельку родственников, свидетелей и свидетельств семейной трагедии. Нужно бы выйти и ради бедного Поуки… вдруг на этот раз найдется? Но она боялась ступить на крыльцо и шагнуть за ворота; ей не хватает мужества вновь ощутить на себе любопытные взгляды соседей. «Страх страхом, но привести в порядок и дом, и двор придется, – сказала она себе. – Чтобы не добавлять страданий детям. Только вот дел столько, что не знаешь, за что хвататься в следующую очередь. Руки опускаются».
Так и не распечатав новый пакет мусорных мешков, Мишель поднялась на второй этаж, прошла по коридору мимо пустых, обезображенных детских и осторожно открыла дверь в спальню. Фрэнк, избитый, искалеченный, с заплывшим глазом, недвижно вытянулся на кровати. Дремлет? Она понимала, что не надо бы его будить: покой ему необходим… Но не было сил уйти.
Стоило Мишель опуститься на кровать, как Фрэнк открыл глаза. И стоило ей встретить страдальческий взгляд любимых черных глаз, как ее собственные вновь наполнились слезами.
– О, Фрэнк! Это ужасно! Они нас уничтожили!
– Ничего подобного. – Выпростав из-под одеяла руку, Фрэнк обнял жену и сморщился.
Боже, как ему, наверное, больно! Но как приятно ощущать его тепло и нежность… Пока Мишель рыдала, рука мужа лежала на ее плече, дарила утешение, вливала силу.
– Девочка моя, они на нас напали, это правда. Но не уничтожили. Я не знаю причины обыска, не знаю, кому такое пришло в голову, но я это выясню. Клянусь, девочка, им это с рук не сойдет! Мы уже заполучили лучшего из адвокатов города. Копы вывернули дом наизнанку, но ничего не нашли. Ни-че-го! Подбросить какую-нибудь гадость, на наше счастье, не рискнули.
Мишель содрогнулась. Неужели та кошмарная ночь могла закончиться еще трагичнее?
– Мы подадим в суд на город, на округ, на штат. Составь список всего, что было сломано, разорвано и разбито. Они за все заплатят! – Фрэнк приподнял голову: – Тебя ведь не тронули, малышка?
– Нет-нет, – заверила Мишель. —Но почему это случилось? Как можно было…
– Не знаю, малышка, не знаю. Но выясню. У Брузмана отличные связи. Он дерет три шкуры, но его услуги того стоят. – Мишель снова кивнула, умолчав о впечатлении, которое на нее произвел адвокат. – Может быть, каша заварилась из-за той сделки с торговым центром?.. – задумчиво произнес Фрэнк. – Может быть… Главное, что им не удалось нас уничтожить. Тебя точно не тронули? В участке никто к тебе не приставал?
Мишель покачала головой:
– Нет. Но с тобой-то что они сделали! А дети… Фрэнк вздрогнул; рука его, обнимающая жену, напряглась.
– Всю мебель переломали, – простонала Мишель. – Кресел нет… дивана… Ковер тоже придется выбросить. Поуки исчез!!! Я звала его, звала, но он так и не появился. А соседи…
– Поуки найдется, не волнуйся. Мебель… Завтра же купишь новую. Слышишь? Выбирай любую, какая понравится, лишь бы сразу доставили. В конце концов, мебель в семье не главное. Но о списке не забудь, Мишель. Все туда запиши, до последней табуретки. Мы будем держаться вместе – и никто нас не сможет уничтожить. – Он взял в ладони лицо Мишель. – Ты ведь знаешь, малышка, что я ни за что не связался бы с наркотиками. Знаешь ведь, правда?
Мишель подняла глаза на любимое, истерзанное лицо мужа и кивнула.
– Будем держаться вместе – и никто не сможет нас уничтожить, – повторил Фрэнк.
Поднявшись на локте, он поцеловал Мишель и прижался щекой к золотистым волосам, словно их прохладный блеск мог остудить болезненный жар.
Мишель лежала тихонько, впитывая его силу, прислушиваясь к дыханию; а когда оно стало ровным и глубоким, неслышно выскользнула из спальни.
– Бог мой!!! – У Джады слезы подступили к глазам, но, взглянув на подругу, она поняла, что обязана держать себя в руках. – Да ты никак решила сменить обстановку? Тэк-с, тэк-с, тэк-с… Ничего себе работенка. – Она оглядела разгромленную гостиную. – Святой Иисусе, помоги нам!
– Если он откликнется и решит помочь, – выдавила Мишель, подтаскивая к двери очередной наполненный мешок, – пусть несет побольше мешков для мусора.
Джада не стала упрекать подругу за непочтение к святому имени. Покачав головой, она опустила на пол один из принесенных со двора стульев.
– Пойду за остальными.
– Ты Поуки случайно не видела? – без особой надежды спросила Мишель.
– А что, его нет? – Джада погладила Мишель по руке. – Все это ужасно. Хорошо хоть, с ребятами теперь все в порядке. Господи, здесь словно тайфун прошел.
– Большинство несчастных случаев, как известно… – начала было Мишель. Конец любимой фразы она проглотила вместе с горьким комком слез.
Мишель была тронута преданностью Джады. Не так-то просто заставить себя преступить – в буквальном смысле – жуткую желтую полицейскую полосу, чтобы поддержать друзей. Она отлично понимала, что в их благополучном, тихом районе глаза и уши есть у каждого дома и ее семья, как и любая другая, является объектом соседского внимания.
Репутация семейства Руссо рухнула в такую же пропасть, как и ее собственное душевное спокойствие. Настанет ли когда-нибудь время, когда она опять будет приветствовать пробегающего мимо трусцой мистера Шрайбера или махать вслед машинам соседей? Даже ей, белой, это вряд ли скоро удастся, если удастся вообще. А для черной женщины, с таким трудом пробившей дорогу сюда, презреть все условности и под обстрелом любопытных глаз ступить на опозоренный двор… Горько-соленый ком вновь застрял в горле Мишель, и глаза защипало от слез. Она не надеялась на подобное отношение. Но и демонстрировать Джаде, насколько ей плохо и насколько плохо все то, что с ними случилось, Мишель не хотела. Да и зачем? Одного взгляда в расширенные от ужаса глаза Джады было достаточно, чтобы понять – она сама все знает.
– Прости, что втянула тебя в этот кошмар, – со вздохом сказала Мишель. – У тебя и своих проблем по горло.
– Да уж, – согласилась Джада, тоже принимаясь за уборку, – хватает.
Мишель захлестнуло чувство вины. Надо же так погрузиться в собственные несчастья, чтобы забыть о конфликте в семье лучшей подруги. Даже не поинтересовалась, как у Джады дела с мужем. Боже правый, вокруг и впрямь сплошные неприятности.
– С Клинтоном поговорила?
Кивнув, Джада нагнулась за очередным обрывком обоев.
– Сказала, что, если к концу недели он не примет решения, я обращусь к адвокату.
– Господи! Как он только может, Джада?! – Качая головой, Мишель затянула узел на мешке. – Совсем свихнулся.
– Бог с ним, с Клинтоном. Ты бы видела Тоню! Эта краля думает, что прибрала к рукам сокровище. Интересно, будет она его содержать? Поглядеть на ее наряды – так она и себя-то обеспечить не в состоянии. Знаешь, кто она? Та самая полоумная с Мартиники, изображающая из себя императрицу Жозефину.
– То есть… Хочешь сказать, что пассия Клинтона – та чудачка в жуткой шляпе, которую я видела на празднике у вас в церкви? – ахнула Мишель. – Которая волосы хной красит? Не-ет!!!
– Представь себе, – фыркнула Джада и, согнувшись пополам, сунула в мешок ворох диванных внутренностей. – Заметь, я не ревную, честно. Мне давно уже не хочется с ним спать. Но если ты мне муж, то будь любезен уважать семью – или выматывайся! Что меня убивает, так это его выбор. Казалось бы, за пятнадцать лет брака мог бы и поднабраться хорошего вкуса.
– Ладно, забудь. Скажи лучше – как дети?
– В шоке, – призналась Джада. – Впрочем, чему удивляться после того, что они пережили? Это ведь не обыск был, а какая-то вендетта, ей-богу! – Она обернулась, вновь оглядывая разгромленную гостиную.
– Видела бы ты дом до того, как я вынесла первые одиннадцать мешков, – вздохнула Мишель.
– Копы явно что-то искали, – задумчиво произнесла Джада. – Неужто ничегошеньки не нашли? Да если мой дом вот так разбомбить, хоть одно зернышко марихуаны да найдется. – Она прикусила губу. – М-м-м-м… Ну надо же! В жизни не поверила бы, что и с белыми полиция такое творит.
– Фрэнк сказал, они его хотели расколоть.
– И судя по снимку, им это удалось.
– По какому снимку? Ты о чем? Джада замахала руками:
– Не задавай лишних вопросов, не услышишь лишнего. Слушай-ка… Я знаю, что ты не из ярых прихожанок, но сейчас, по-моему, самое время обратиться к господу и уповать на него. Боюсь, прежде чем твоя жизнь начнет улучшаться, будет еще хуже.
– Я уповаю на Фрэнка, – возразила Мишель и добавила, обводя мрачным взглядом комнату: – А хуже просто не может быть.
Джада вздохнула:
– Надеюсь. Господи, как я надеюсь, чтобы ты оказалась права! Но люди могут быть очень, очень жестокими, а судьи иногда бывают страшнее копов. Уж поверь мне, я знаю кое-кого в Уайт-Плейнз, кто прошел через подобное. И невиновные среди них были, и преступники, которые все равно не заслуживали, чтобы с ними обращались как со скотом. – Она легонько похлопала Мишель по спине. – Ладно, подружка. Считай, это я так пыталась тебя утешить. Ну а теперь… Давай-ка засучим рукава и постараемся привести здесь все в божеский вид, чтобы дети не испугались.
Мишель заглянула в карие глаза Джады.
– Как, по-твоему, отправить их завтра в школу или лучше дома подержать?
Джаде вспомнилась Анна с ее убийственным, почти радостным любопытством к трагедии Мишель.
– Детская жестокость – факт известный, – медленно проговорила она. – Но раз уж твоим ребятам все равно придется с ней столкнуться – то почему бы и не завтра?
ГЛАВА 14
Домой Джада вернулась далеко за полночь. Она едва держалась на ногах. В четыре руки с Мишель они наполнили и вынесли двадцать с лишним мешков, пропылесосили нижний этаж, отобрали всю оставшуюся невредимой (в основном металлическую) посуду, выбросили осколки чайных и столовых сервизов, подмели и отдраили полы на кухне. Не сказать, чтобы в результате их усилий дом вернул себе прежний вид, но следы ночного кошмара уже не били в глаза.
Едва переступив порог собственного дома, Джада с блаженным вздохом сбросила туфли на половик у двери. В небольшой нише справа от кухни предполагалось устроить кладовку, но у Клинтона так и не дошли до нее руки. Дощатый пол до сих пор ждал, когда голые (хорошо хоть ошкуренные) доски накроют линолеумом, прочно обосновавшимся на месте будущего обувного шкафчика. Слишком уставшая, чтобы сейчас злиться за недоделки, Джада сняла пальто и бросила его на спинку кухонного стула, хотя и Клинтон, и дети за то же самое сотни раз получали от нее нагоняй. Черт с ними, с правилами! Сил нет ползти к вешалке; до кровати бы добраться…
Уборка в доме подруги вымотала Джаду не только физически, но и морально. К тому же вселила в душу страх. Прежде ей казалось, что неурядицы касаются только ее собственной семьи; у других же жизнь идет как по маслу. Ха! Разумеется, все в руках всевышнего, но… как тут не испугаться, если жизнь белой подруги в одночасье полетела кувырком?
Ее взгляд вновь скользнул по пустой нише вместо кладовки, по голым доскам кухонного пола. Когда-то она гордилась Клинтоном: видела в нем созидателя, человека действия, способного возводить дома и поднимать людей. Теперь он если что и делает, то только рушит. И все же нужно постараться быть благодарной. Джада мысленно прочла короткую молитву. Так-то вот! Помни, что и у тебя все могло сложиться гораздо, гораздо хуже.
Она на цыпочках поднялась по лестнице, неслышно приблизилась к комнате малышки. Хоть что-то Клинтон довел до конца, и на том спасибо. Покрасил третью детскую, смастерил пеленальный столик для Шерили и даже повесил на двери табличку с именем младшей дочери. Джада приоткрыла дверь и заглянула в детскую – так, на всякий случай, убедиться, что с Шерили все в порядке. Кроватка была пуста. Боже, только не это! Неужели Клинтону взбрело в голову уложить малышку с девочками?! Она метнулась к комнате Шавонны. На краешке широкой кровати свернулась калачиком Дженна, а самой Шавонны не было.
Странно. Может быть, под бок к папочке забралась, как не раз случалось раньше? Или опять разругалась с Дженной и объявила бойкот? Джада быстрым шагом двинулась по коридору. Что-то тут не так. Предчувствие беды ужом вползло в сердце, но Джада гнала его, убеждая себя, что причиной тому несчастье подруги.
В пять секунд добравшись до большой спальни, она рывком распахнула дверь. Пусто. Ни Шавонны, ни Шерили, ни Клинтона. Лишь записка белеет на неразобранной постели. Холодея от страха, Джада прыгнула к кровати и схватила листок.
«Джада!
Я принял решение. Я забираю детей и ухожу от тебя. Твоя дружба с преступниками доказывает, что ты не только плохая жена, но и плохая мать. Мой адвокат Джордж Крескин свяжется с тобой в ближайшее время. Дети сказали мне, что не хотят оставаться в одном доме с детьми наркодельцов.
Клинтон».
Джада пробежала глазами неровные строчки – один раз, второй, третий. Клинтон так не думает, не говорит и не пишет. Что все это значит? Свихнулся окончательно? Ее сердце заколотилось с такой скоростью и с такой бешеной силой, словно решило вырваться из груди. Плевать на сердце. Плевать на усталость. Джада ринулась в комнату сына, рванула на себя дверь. Нижнее место двухэтажной кроватки отдано Фрэнки, а верхнее… верхнее пусто. Вновь пролетев темный коридор, она нырнула в кладовую, где целый угол всегда был занят чемоданами и дорожными сумками. Пусто. Словно одержимая, она бросилась назад, в комнату старшей дочери, и дернула вбок дверцу шкафа-купе. Пусто. Если не считать десятка пустых распялок. Резко повернувшись, она рухнула на колени перед комодом Шавонны. В ящиках пусто. Маечки, трусики, носочки… все исчезло. Вместе с ее детьми!
Совершенно обезумевшая, Джада помчалась в большую спальню. Вся обувь Клинтона, пара приличных костюмов и кожаный пиджак исчезли. С ума сошел! Психопат! Забрал ее детей! Думает, это сойдет ему с рук? Думает, она для того работала без продыху, чтобы он в один прекрасный день исчез из дома вместе с детьми? А что он, хотелось бы знать, собирается с ними делать? Он ведь даже здесь не обращал на них внимания! Идти ему некуда. За гостиницу платить нечем, за няньку тем более. Ни денег нет, ни работы. Помощи ждать неоткуда – он даже с матерью не общался по-человечески с тех пор, как женился.
Джада побежала было к лестнице, но на полпути ее настиг весь ужас произошедшего. Она застыла на площадке каменной статуей, а когда жгучая боль пронзила грудь, со стоном опустилась на ступеньку. Кому звонить? Что делать? Хорошо, хоть успела зажать рот ладонью, подавив рвущийся крик. Дети ведь в доме – пусть чужие, но дети.
В полицию не обратишься – копы засмеют. Адвокату в такое время не позвонишь… даже если бы у нее был адвокат. Родители на Барбадосе, да и немолоды они уже, не дай бог, не перенесут потрясения.
Пальцы Джады конвульсивно сжали деревянную стойку перил. Как мог Клинтон такое с ней сотворить?! Неужели он ее в самом деле так ненавидит?! А дети? Они не могли согласиться бросить маму! Заставил? Наврал что-нибудь? Джада замотала головой, словно пытаясь отогнать кошмарную реальность. Увы, жест отчаяния не вернул ей детей.
Едва переступив порог собственного дома, Джада с блаженным вздохом сбросила туфли на половик у двери. В небольшой нише справа от кухни предполагалось устроить кладовку, но у Клинтона так и не дошли до нее руки. Дощатый пол до сих пор ждал, когда голые (хорошо хоть ошкуренные) доски накроют линолеумом, прочно обосновавшимся на месте будущего обувного шкафчика. Слишком уставшая, чтобы сейчас злиться за недоделки, Джада сняла пальто и бросила его на спинку кухонного стула, хотя и Клинтон, и дети за то же самое сотни раз получали от нее нагоняй. Черт с ними, с правилами! Сил нет ползти к вешалке; до кровати бы добраться…
Уборка в доме подруги вымотала Джаду не только физически, но и морально. К тому же вселила в душу страх. Прежде ей казалось, что неурядицы касаются только ее собственной семьи; у других же жизнь идет как по маслу. Ха! Разумеется, все в руках всевышнего, но… как тут не испугаться, если жизнь белой подруги в одночасье полетела кувырком?
Ее взгляд вновь скользнул по пустой нише вместо кладовки, по голым доскам кухонного пола. Когда-то она гордилась Клинтоном: видела в нем созидателя, человека действия, способного возводить дома и поднимать людей. Теперь он если что и делает, то только рушит. И все же нужно постараться быть благодарной. Джада мысленно прочла короткую молитву. Так-то вот! Помни, что и у тебя все могло сложиться гораздо, гораздо хуже.
Она на цыпочках поднялась по лестнице, неслышно приблизилась к комнате малышки. Хоть что-то Клинтон довел до конца, и на том спасибо. Покрасил третью детскую, смастерил пеленальный столик для Шерили и даже повесил на двери табличку с именем младшей дочери. Джада приоткрыла дверь и заглянула в детскую – так, на всякий случай, убедиться, что с Шерили все в порядке. Кроватка была пуста. Боже, только не это! Неужели Клинтону взбрело в голову уложить малышку с девочками?! Она метнулась к комнате Шавонны. На краешке широкой кровати свернулась калачиком Дженна, а самой Шавонны не было.
Странно. Может быть, под бок к папочке забралась, как не раз случалось раньше? Или опять разругалась с Дженной и объявила бойкот? Джада быстрым шагом двинулась по коридору. Что-то тут не так. Предчувствие беды ужом вползло в сердце, но Джада гнала его, убеждая себя, что причиной тому несчастье подруги.
В пять секунд добравшись до большой спальни, она рывком распахнула дверь. Пусто. Ни Шавонны, ни Шерили, ни Клинтона. Лишь записка белеет на неразобранной постели. Холодея от страха, Джада прыгнула к кровати и схватила листок.
«Джада!
Я принял решение. Я забираю детей и ухожу от тебя. Твоя дружба с преступниками доказывает, что ты не только плохая жена, но и плохая мать. Мой адвокат Джордж Крескин свяжется с тобой в ближайшее время. Дети сказали мне, что не хотят оставаться в одном доме с детьми наркодельцов.
Клинтон».
Джада пробежала глазами неровные строчки – один раз, второй, третий. Клинтон так не думает, не говорит и не пишет. Что все это значит? Свихнулся окончательно? Ее сердце заколотилось с такой скоростью и с такой бешеной силой, словно решило вырваться из груди. Плевать на сердце. Плевать на усталость. Джада ринулась в комнату сына, рванула на себя дверь. Нижнее место двухэтажной кроватки отдано Фрэнки, а верхнее… верхнее пусто. Вновь пролетев темный коридор, она нырнула в кладовую, где целый угол всегда был занят чемоданами и дорожными сумками. Пусто. Словно одержимая, она бросилась назад, в комнату старшей дочери, и дернула вбок дверцу шкафа-купе. Пусто. Если не считать десятка пустых распялок. Резко повернувшись, она рухнула на колени перед комодом Шавонны. В ящиках пусто. Маечки, трусики, носочки… все исчезло. Вместе с ее детьми!
Совершенно обезумевшая, Джада помчалась в большую спальню. Вся обувь Клинтона, пара приличных костюмов и кожаный пиджак исчезли. С ума сошел! Психопат! Забрал ее детей! Думает, это сойдет ему с рук? Думает, она для того работала без продыху, чтобы он в один прекрасный день исчез из дома вместе с детьми? А что он, хотелось бы знать, собирается с ними делать? Он ведь даже здесь не обращал на них внимания! Идти ему некуда. За гостиницу платить нечем, за няньку тем более. Ни денег нет, ни работы. Помощи ждать неоткуда – он даже с матерью не общался по-человечески с тех пор, как женился.
Джада побежала было к лестнице, но на полпути ее настиг весь ужас произошедшего. Она застыла на площадке каменной статуей, а когда жгучая боль пронзила грудь, со стоном опустилась на ступеньку. Кому звонить? Что делать? Хорошо, хоть успела зажать рот ладонью, подавив рвущийся крик. Дети ведь в доме – пусть чужие, но дети.
В полицию не обратишься – копы засмеют. Адвокату в такое время не позвонишь… даже если бы у нее был адвокат. Родители на Барбадосе, да и немолоды они уже, не дай бог, не перенесут потрясения.
Пальцы Джады конвульсивно сжали деревянную стойку перил. Как мог Клинтон такое с ней сотворить?! Неужели он ее в самом деле так ненавидит?! А дети? Они не могли согласиться бросить маму! Заставил? Наврал что-нибудь? Джада замотала головой, словно пытаясь отогнать кошмарную реальность. Увы, жест отчаяния не вернул ей детей.