Страница:
Ладонь Тони легла ей на лодыжку, и Энджи перевела взгляд на отца.
Ты тоже хорош, папуля. Ты точно так же поступил с мамой.
– Послушай меня, дочка, – прервал молчание Тони. – Так больше продолжаться не может. Рэйд твой – избалованный, ни на что не годный мерзавец. Таким был, таким и останется. Выкинь его из головы. Ты сможешь. Он поступил… нехорошо, а то, что он все тебе рассказал, – вообще непростительно. Ты…
– То есть? – уточнила Энджи, хотя ей была отлично известна двойная мораль отца. – Хочешь сказать, что он мог бы спать с кем угодно, и все было бы о'кей, лишь бы я ничего не знала? – Она обхватила колени руками и замотала головой: – Нет уж! Мое счастье, что чувство вины… или идиотизм? толкнуло его на признание. Иначе я и сейчас торчала бы в Марблхеде и глотала бы ложками его вранье.
Ненавижу! Всех их ненавижу – и отца в том числе. Пустоголовые, бездушные, эгоистичные, бесчувственные негодяи, а Рэйд – худший из их подлого полчища!
Сейчас Энджи казалось, что ей было бы гораздо легче, если бы Рэйд умер. Тогда она знала бы, что он мечтал о счастье вдвоем так же сильно, как и она; а знать, что счастье могло продлиться, – уже счастье. Мысль о том, что Рэйд счастлив с другой, раздирала Энджи на части. Нечеловечески больно представлять, что самые трогательные моменты их жизни были дороги ей одной, а Рэйд ждал лишь, когда сможет уединиться с мисс Сопрано. Дура ты, Энджи! Слепая, доверчивая дура! Конечно, многим женатым людям – если не подавляющему большинству – приходится пересматривать свои прежние взгляды на семью. Факт неоспоримый и Энджи известный. Но у нее-то семьи не было. Она только думала, что вышла замуж, а Рэйд безбожно врал все двенадцать месяцев, за исключением разве что медового. Обычная иллюзия – вот что такое был ее так называемый брак…
Мясистая ладонь Тони обхватила ее лодыжку, согрела и помассировала стопу. Энджи моргнула, прогоняя жгучие слезы. Невыносимо! Любое прикосновение ввергает в агонию. Забиться бы в самый дальний угол да свернуться в клубок стыда, ярости и страха… Энджи попыталась улыбнуться: он ведь помочь хочет, он ее любит. Но он тоже способен на предательство!
Энджи отдернула ногу. Нет, только мама сумеет ей помочь. Бежать! Сию же минуту бежать от Тони, найти Натали, нырнуть в ее объятия, выслушать ее советы и сделать все так, как она скажет. Внезапный перелом в чувствах и подстегнул ее волю, дав силы подняться с дивана.
– Поеду к маме! – бросила Энджи.
– Довольно жалеть себя и обрастать грязью, Энджи, – твердо заявила Натали Голдфарб, наклоняясь к дочери через стол. – Если спишь в собачьей конуре – забудь про самоуважение. – Она погладила Энджи по голове и вздохнула: – Я люблю тебя, солнышко, и понимаю, как тебе больно. Но не нужно обманывать саму себя. В глубине души ты всегда знала, что за негодяй твой Рэйд. Конечно, ты сейчас в шоке. Только не говори, что так уж сильно удивлена.
Мать с дочерью устроились за миниатюрным столиком на крошечной кухоньке в малюсенькой квартирке-студии, половину которой Натали сдавала. На дом это жилище походило меньше всего; скорее оно смахивало на небольшой склад, забитый коробками, книгами и кипами бумаг. Один стул взгромоздился на другой, скрученные в рулоны коврики подпирали стену, такую же девственно пустую, как и остальные – нигде ни картины, ни эстампа, ни хотя бы фото в рамочке. Энджи вспомнился родной дом, который Натали собственными руками создала для своей семьи. Даже сравнивать неприятно – эта берлога просто отвратительна! Неужели мама сдалась? Или ей самой комфорт не нужен и она старалась для близких? Ясно одно: здесь невозможно жить, а уж о том, чтобы забиться сюда, как в нору, и зализывать раны, и речи быть не может.
– Тебе бы в приюте поработать, – сказала Натали. – Посмотрела бы, как тяжело порой приходится женщинам. Между прочим, я только что из Индии. Знаешь, что там творится? Когда мужчине надоедает жена, он договаривается со своей матерью, та обливает невестку керосином и поджигает. Представь, у них даже особый термин есть: «несчастный случай у печи».
Энджи содрогнулась.
– Очень мило. По-твоему, мне следует скакать от благодарности за то, что Рэйд не превратил меня в жертвенный факел? – поинтересовалась она.
Натали пожала плечами, забрала не тронутую дочерью тарелку и вышвырнула брокколи и зеленый салат в ведро.
– Может, хочешь сардин? У меня, кажется, есть. Энджи молча покачала головой. Ей вдруг стало до слез жалко себя. Как могла мама забыть, что ее единственная дочь терпеть не может сардины? С самого детства ненавидит! Странная у них была семейка. Мать с отцом вечно препирались, кто о ком должен заботиться, и порой совершенно забывали о дочери.
Тоска и жалость к себе неожиданно вернули Энджи в раннее детство, когда она была совсем крохой, несмышленой и потерянной. Как-то раз родители в буквальном смысле потеряли ее в зоопарке, она петляла по дорожкам и заблудилась окончательно. Энджи хорошо помнила, как примостилась на теплом валуне, решив не двигаться с места, пока не вырастет. Когда мама ее все-таки нашла, Энджи даже не плакала, потому что была очень, очень счастлива.
Ушло ее счастье, нет его больше. Просиди она и впрямь все эти годы на том валуне, все равно не нашла бы дорогу к своему дому. Боже, сколько сил и любви было вложено в квартиру в Марблхеде! Сколько времени она потратила на поиски самых красивых штор и самого удобного дивана, с какой заботливой осторожностью расставляла подаренный на свадьбу фарфор… На повторение ее просто не хватит.
Взгляд Энджи скользнул по голым стенам и забитым коробками углам кухоньки. Так вот, значит, что ее ждет? Берлога, похожая на склад, и холодильник с парой банок сардин? Очень может быть. Мама ведь тоже когда-то накрывала роскошные столы и взбивала пуховые, в белоснежных крахмальных наволочках, подушки. А что теперь? Что с ней случилось? Расклеилась, сдалась? Вид у нее неунывающий, хотя и рассеянный немного. А может, мама страдает сильнее, чем показывает? Неужто такая жизнь нормальна для любой одинокой женщины?
От этой мысли отчаяние накатило на нее с новой силой. Энджи зарыдала, и руки Натали вмиг обвились вокруг нее.
– Девочка моя! – шептала она, с нежностью приглаживая непослушные кудри Энджи. – Ты так сильно его любишь? Так сильно любишь этого идиота? Ну поплачь, поплачь. Ты все равно не успокоишься, пока не выплачешь любовь к нему из сердца. Но жить-то как-то надо! Голову не мешало бы в порядок привести. Хочешь, позвоню своему мастеру?
– Мам… мои проблемы в парикмахерской не решат.
– Нет, конечно, но нужно с чего-то начать? – Натали шумно вздохнула. – А работа в Нидхэме тебе все равно не нравилась. Ты и согласилась-то, только чтобы быть поближе к Рэйду.
Энджи не сказала бы наверняка, почему согласилась на работу в Нидхэме, но точно знала, что ей тогда здорово повезло с местом на фирме – как и сейчас, с целым месяцем отпуска за свой счет. Однако она не представляла себе, как сможет вернуться туда, хотя уходить с фирмы совсем тоже была не готова. Опустив голову, съежившись, Энджи ждала неминуемого продолжения.
– Брось ты наконец этих толстосумов с их завещаниями и трастовыми фондами! – сказала Натали, подтвердив опасения дочери. – Почему бы тебе не присоединиться к нам?
Энджи оторвала взгляд от дешевой уродливой клеенки на столе и уставилась на мать. В Женском кризисном центре, где Натали вела правовые консультации, основную клиентуру составляли забитые, затурканные, несчастные женщины, для которых пара тысяч на адвоката – неслыханная роскошь.
– Не могу я там работать, – буркнула Энджи, страшась и самой мысли о ежедневном общении с убогими, по выражению Тони, и стыдясь собственной постыдной, снобистской реакции. – У меня нет официального разрешения на практику в этом округе.
Кризисный центр оказывал помощь исключительно бедным или попавшим в безвыходное положение женщинам. Здесь можно было столкнуться с любыми бедами – от побоев мужа до иммиграционных проблем. Энджи даже думать не хотелось о том, чтобы разбираться с чужими несчастьями. Со своим бы справиться…
Натали плеснула себе вина в стакан (пластиковый, с безобразными синими динозаврами на желтом фоне) и такой же, полный, протянула дочери.
– Послушай меня внимательно, дорогая. Не думай, что так уж хорошо живется законченным эгоистам, которые помнят лишь о собственных удовольствиях… или о собственных страданиях. Последнее даже хуже. Давай-ка к нам, моя девочка. Разрешение мы получим в два счета, а у нас ты встретишься с сотнями женщин, проблемы которых ни в какое сравнение с твоими не идут. Поверь мне, приключение с Рэйдом покажется тебе походом в цирк, не более того. Вот я сейчас веду дело одной старушки, которую собственный сын…
– Не надо, мам! Не хочу я ничего знать о ее страданиях. – Энджи сделала большой глоток. – Своих хватает!
Не этого она ждала от мамы, не на это надеялась. Натали должна была склеить разрушенную жизнь дочери, а не предлагать ей новую… тоскливую, жуткую новую жизнь с домом, похожим на захламленный гараж, и работой пострашнее соцслужбы.
– Думаешь, я ничего не понимаю? – многозначительно вскинула брови Натали. – Еще как понимаю! Сейчас все твои мысли крутятся вокруг него: возможно, вовсе ничего и не было, а если и было, то его измену можно чем-то объяснить, а если и объяснить нечем, то, наверное, ты сама виновата, а значит, должна его простить один раз: в конце концов, мальчик оступился и больше он не будет. Все я знаю, дорогая. Но все это лишь фантазии. Ты зациклена на своем будущем бывшем муже, потому что тешишься надеждой хоть каким-нибудь способом вернуть связывавшую вас страсть.
Энджи отвернулась. Возможно, мать и попала в яблочко, но не снайперская точность определений сейчас нужна ее дочери. Натали подалась вперед, пытаясь заглянуть в глаза Энджи. Но та упорно смотрела в сторону.
– Тебе кажется, солнышко, – гораздо мягче произнесла Натали, – что пережить такое человек не в силах. Ты в западне, откуда нет выхода, а значит, жизнь твоя закончена. Посмотри на меня! И поверь: любовь – это пагубное пристрастие, как наркомания или алкоголизм. Она лишь питает иллюзии, отрезая от реальной жизни, от настоящей любви – любви к другу, богу, животным… даже к мужчине, если уж на то пошло. То, что ты называешь любовью, обрекает тебя на поклонение фальшивому идолу, которого ты же сама и придумала, в честь которого сама же и воздвигла храм. Ты прожила с ним какой-то год, Энджи. Всего ничего, можно сказать. Тебе двадцать восемь, ты еще молода. Позже, если захочешь, у тебя обязательно появится мужчина. Добрый, хороший. Твой. – В голосе матери вновь зазвенела сталь: – По крайней мере, непохожий на Брэда Питта!
Энджи встала из-за столика и потянулась за сумочкой.
Общение с матерью добавило унылой тоски, но, как ни странно, высушило слезы.
– Ты плохо выглядишь. – Натали озабоченно посмотрела на дочь. – Переночуй у меня, если хочешь. Я поставлю раскладушку – держу ее на тот случай, когда в Центре все места заняты.
Энджи с трудом сдержала дрожь отвращения. Перспектива провести ночь в этом подобии квартиры, на ложе страданий, превратила отцовский кожаный диван и лепнину потолка чуть ли не в декорации сцены из райской жизни.
– Нет. – Она мотнула головой. – Спасибо, мам. Я в порядке.
Энджи удалось выдавить из себя бледное подобие улыбки, после чего она набросила пальто и попрощалась.
ГЛАВА 11
ГЛАВА 12
Ты тоже хорош, папуля. Ты точно так же поступил с мамой.
– Послушай меня, дочка, – прервал молчание Тони. – Так больше продолжаться не может. Рэйд твой – избалованный, ни на что не годный мерзавец. Таким был, таким и останется. Выкинь его из головы. Ты сможешь. Он поступил… нехорошо, а то, что он все тебе рассказал, – вообще непростительно. Ты…
– То есть? – уточнила Энджи, хотя ей была отлично известна двойная мораль отца. – Хочешь сказать, что он мог бы спать с кем угодно, и все было бы о'кей, лишь бы я ничего не знала? – Она обхватила колени руками и замотала головой: – Нет уж! Мое счастье, что чувство вины… или идиотизм? толкнуло его на признание. Иначе я и сейчас торчала бы в Марблхеде и глотала бы ложками его вранье.
Ненавижу! Всех их ненавижу – и отца в том числе. Пустоголовые, бездушные, эгоистичные, бесчувственные негодяи, а Рэйд – худший из их подлого полчища!
Сейчас Энджи казалось, что ей было бы гораздо легче, если бы Рэйд умер. Тогда она знала бы, что он мечтал о счастье вдвоем так же сильно, как и она; а знать, что счастье могло продлиться, – уже счастье. Мысль о том, что Рэйд счастлив с другой, раздирала Энджи на части. Нечеловечески больно представлять, что самые трогательные моменты их жизни были дороги ей одной, а Рэйд ждал лишь, когда сможет уединиться с мисс Сопрано. Дура ты, Энджи! Слепая, доверчивая дура! Конечно, многим женатым людям – если не подавляющему большинству – приходится пересматривать свои прежние взгляды на семью. Факт неоспоримый и Энджи известный. Но у нее-то семьи не было. Она только думала, что вышла замуж, а Рэйд безбожно врал все двенадцать месяцев, за исключением разве что медового. Обычная иллюзия – вот что такое был ее так называемый брак…
Мясистая ладонь Тони обхватила ее лодыжку, согрела и помассировала стопу. Энджи моргнула, прогоняя жгучие слезы. Невыносимо! Любое прикосновение ввергает в агонию. Забиться бы в самый дальний угол да свернуться в клубок стыда, ярости и страха… Энджи попыталась улыбнуться: он ведь помочь хочет, он ее любит. Но он тоже способен на предательство!
Энджи отдернула ногу. Нет, только мама сумеет ей помочь. Бежать! Сию же минуту бежать от Тони, найти Натали, нырнуть в ее объятия, выслушать ее советы и сделать все так, как она скажет. Внезапный перелом в чувствах и подстегнул ее волю, дав силы подняться с дивана.
– Поеду к маме! – бросила Энджи.
– Довольно жалеть себя и обрастать грязью, Энджи, – твердо заявила Натали Голдфарб, наклоняясь к дочери через стол. – Если спишь в собачьей конуре – забудь про самоуважение. – Она погладила Энджи по голове и вздохнула: – Я люблю тебя, солнышко, и понимаю, как тебе больно. Но не нужно обманывать саму себя. В глубине души ты всегда знала, что за негодяй твой Рэйд. Конечно, ты сейчас в шоке. Только не говори, что так уж сильно удивлена.
Мать с дочерью устроились за миниатюрным столиком на крошечной кухоньке в малюсенькой квартирке-студии, половину которой Натали сдавала. На дом это жилище походило меньше всего; скорее оно смахивало на небольшой склад, забитый коробками, книгами и кипами бумаг. Один стул взгромоздился на другой, скрученные в рулоны коврики подпирали стену, такую же девственно пустую, как и остальные – нигде ни картины, ни эстампа, ни хотя бы фото в рамочке. Энджи вспомнился родной дом, который Натали собственными руками создала для своей семьи. Даже сравнивать неприятно – эта берлога просто отвратительна! Неужели мама сдалась? Или ей самой комфорт не нужен и она старалась для близких? Ясно одно: здесь невозможно жить, а уж о том, чтобы забиться сюда, как в нору, и зализывать раны, и речи быть не может.
– Тебе бы в приюте поработать, – сказала Натали. – Посмотрела бы, как тяжело порой приходится женщинам. Между прочим, я только что из Индии. Знаешь, что там творится? Когда мужчине надоедает жена, он договаривается со своей матерью, та обливает невестку керосином и поджигает. Представь, у них даже особый термин есть: «несчастный случай у печи».
Энджи содрогнулась.
– Очень мило. По-твоему, мне следует скакать от благодарности за то, что Рэйд не превратил меня в жертвенный факел? – поинтересовалась она.
Натали пожала плечами, забрала не тронутую дочерью тарелку и вышвырнула брокколи и зеленый салат в ведро.
– Может, хочешь сардин? У меня, кажется, есть. Энджи молча покачала головой. Ей вдруг стало до слез жалко себя. Как могла мама забыть, что ее единственная дочь терпеть не может сардины? С самого детства ненавидит! Странная у них была семейка. Мать с отцом вечно препирались, кто о ком должен заботиться, и порой совершенно забывали о дочери.
Тоска и жалость к себе неожиданно вернули Энджи в раннее детство, когда она была совсем крохой, несмышленой и потерянной. Как-то раз родители в буквальном смысле потеряли ее в зоопарке, она петляла по дорожкам и заблудилась окончательно. Энджи хорошо помнила, как примостилась на теплом валуне, решив не двигаться с места, пока не вырастет. Когда мама ее все-таки нашла, Энджи даже не плакала, потому что была очень, очень счастлива.
Ушло ее счастье, нет его больше. Просиди она и впрямь все эти годы на том валуне, все равно не нашла бы дорогу к своему дому. Боже, сколько сил и любви было вложено в квартиру в Марблхеде! Сколько времени она потратила на поиски самых красивых штор и самого удобного дивана, с какой заботливой осторожностью расставляла подаренный на свадьбу фарфор… На повторение ее просто не хватит.
Взгляд Энджи скользнул по голым стенам и забитым коробками углам кухоньки. Так вот, значит, что ее ждет? Берлога, похожая на склад, и холодильник с парой банок сардин? Очень может быть. Мама ведь тоже когда-то накрывала роскошные столы и взбивала пуховые, в белоснежных крахмальных наволочках, подушки. А что теперь? Что с ней случилось? Расклеилась, сдалась? Вид у нее неунывающий, хотя и рассеянный немного. А может, мама страдает сильнее, чем показывает? Неужто такая жизнь нормальна для любой одинокой женщины?
От этой мысли отчаяние накатило на нее с новой силой. Энджи зарыдала, и руки Натали вмиг обвились вокруг нее.
– Девочка моя! – шептала она, с нежностью приглаживая непослушные кудри Энджи. – Ты так сильно его любишь? Так сильно любишь этого идиота? Ну поплачь, поплачь. Ты все равно не успокоишься, пока не выплачешь любовь к нему из сердца. Но жить-то как-то надо! Голову не мешало бы в порядок привести. Хочешь, позвоню своему мастеру?
– Мам… мои проблемы в парикмахерской не решат.
– Нет, конечно, но нужно с чего-то начать? – Натали шумно вздохнула. – А работа в Нидхэме тебе все равно не нравилась. Ты и согласилась-то, только чтобы быть поближе к Рэйду.
Энджи не сказала бы наверняка, почему согласилась на работу в Нидхэме, но точно знала, что ей тогда здорово повезло с местом на фирме – как и сейчас, с целым месяцем отпуска за свой счет. Однако она не представляла себе, как сможет вернуться туда, хотя уходить с фирмы совсем тоже была не готова. Опустив голову, съежившись, Энджи ждала неминуемого продолжения.
– Брось ты наконец этих толстосумов с их завещаниями и трастовыми фондами! – сказала Натали, подтвердив опасения дочери. – Почему бы тебе не присоединиться к нам?
Энджи оторвала взгляд от дешевой уродливой клеенки на столе и уставилась на мать. В Женском кризисном центре, где Натали вела правовые консультации, основную клиентуру составляли забитые, затурканные, несчастные женщины, для которых пара тысяч на адвоката – неслыханная роскошь.
– Не могу я там работать, – буркнула Энджи, страшась и самой мысли о ежедневном общении с убогими, по выражению Тони, и стыдясь собственной постыдной, снобистской реакции. – У меня нет официального разрешения на практику в этом округе.
Кризисный центр оказывал помощь исключительно бедным или попавшим в безвыходное положение женщинам. Здесь можно было столкнуться с любыми бедами – от побоев мужа до иммиграционных проблем. Энджи даже думать не хотелось о том, чтобы разбираться с чужими несчастьями. Со своим бы справиться…
Натали плеснула себе вина в стакан (пластиковый, с безобразными синими динозаврами на желтом фоне) и такой же, полный, протянула дочери.
– Послушай меня внимательно, дорогая. Не думай, что так уж хорошо живется законченным эгоистам, которые помнят лишь о собственных удовольствиях… или о собственных страданиях. Последнее даже хуже. Давай-ка к нам, моя девочка. Разрешение мы получим в два счета, а у нас ты встретишься с сотнями женщин, проблемы которых ни в какое сравнение с твоими не идут. Поверь мне, приключение с Рэйдом покажется тебе походом в цирк, не более того. Вот я сейчас веду дело одной старушки, которую собственный сын…
– Не надо, мам! Не хочу я ничего знать о ее страданиях. – Энджи сделала большой глоток. – Своих хватает!
Не этого она ждала от мамы, не на это надеялась. Натали должна была склеить разрушенную жизнь дочери, а не предлагать ей новую… тоскливую, жуткую новую жизнь с домом, похожим на захламленный гараж, и работой пострашнее соцслужбы.
– Думаешь, я ничего не понимаю? – многозначительно вскинула брови Натали. – Еще как понимаю! Сейчас все твои мысли крутятся вокруг него: возможно, вовсе ничего и не было, а если и было, то его измену можно чем-то объяснить, а если и объяснить нечем, то, наверное, ты сама виновата, а значит, должна его простить один раз: в конце концов, мальчик оступился и больше он не будет. Все я знаю, дорогая. Но все это лишь фантазии. Ты зациклена на своем будущем бывшем муже, потому что тешишься надеждой хоть каким-нибудь способом вернуть связывавшую вас страсть.
Энджи отвернулась. Возможно, мать и попала в яблочко, но не снайперская точность определений сейчас нужна ее дочери. Натали подалась вперед, пытаясь заглянуть в глаза Энджи. Но та упорно смотрела в сторону.
– Тебе кажется, солнышко, – гораздо мягче произнесла Натали, – что пережить такое человек не в силах. Ты в западне, откуда нет выхода, а значит, жизнь твоя закончена. Посмотри на меня! И поверь: любовь – это пагубное пристрастие, как наркомания или алкоголизм. Она лишь питает иллюзии, отрезая от реальной жизни, от настоящей любви – любви к другу, богу, животным… даже к мужчине, если уж на то пошло. То, что ты называешь любовью, обрекает тебя на поклонение фальшивому идолу, которого ты же сама и придумала, в честь которого сама же и воздвигла храм. Ты прожила с ним какой-то год, Энджи. Всего ничего, можно сказать. Тебе двадцать восемь, ты еще молода. Позже, если захочешь, у тебя обязательно появится мужчина. Добрый, хороший. Твой. – В голосе матери вновь зазвенела сталь: – По крайней мере, непохожий на Брэда Питта!
Энджи встала из-за столика и потянулась за сумочкой.
Общение с матерью добавило унылой тоски, но, как ни странно, высушило слезы.
– Ты плохо выглядишь. – Натали озабоченно посмотрела на дочь. – Переночуй у меня, если хочешь. Я поставлю раскладушку – держу ее на тот случай, когда в Центре все места заняты.
Энджи с трудом сдержала дрожь отвращения. Перспектива провести ночь в этом подобии квартиры, на ложе страданий, превратила отцовский кожаный диван и лепнину потолка чуть ли не в декорации сцены из райской жизни.
– Нет. – Она мотнула головой. – Спасибо, мам. Я в порядке.
Энджи удалось выдавить из себя бледное подобие улыбки, после чего она набросила пальто и попрощалась.
ГЛАВА 11
Джада и Мишель собирались встретиться у пиццерии на Пост-роуд, но незадолго до назначенного времени Мишель перезвонила и сказала, что ей нужно ехать за Фрэнком. Так что Джаде пришлось везти детей к себе самостоятельно. Подъехав к самому крыльцу своего дома, она выскочила из машины и распахнула заднюю дверцу для Дженны. Та послушно выползла – именно выползла, двигаясь медленно и осторожно, словно ночь в приюте превратила одиннадцатилетнюю девочку в дряхлую старуху. Но Дженна, слава богу, хоть как-то двигалась. Фрэнки же, похоже, парализовало; его кошмар последних суток превратил в каменную – или, скорее, ледяную – статую. Подняв малыша с сиденья, Джада была поражена его тяжестью. Ну сколько может весить ребенок? Килограммов пятнадцать не больше; но недвижное, будто мертвое, тельце оттягивало руки, как мешок с цементом.
Джада прижала малыша к груди и вместе с детьми поднялась по ступенькам. Клинтон, сидя за кухонным столом, встретил жену таким взглядом, что Джада сразу поняла – скандала не миновать. Оттянуть бы, насколько возможно… Она решила игнорировать откровенное недовольство Клинтона. Ей не привыкать, в конце концов; уж сколько лет не обращает внимания на его фортели, а сейчас сам бог велел.
– Кевон, Шавонна! Э-эй, ребята, поглядите-ка, кто к нам пришел! – крикнула Джада.
Шавонна в последнее время Дженну не слишком жаловала – девчонки, в общем, дружили, но и цапались частенько, – зато Кевон души не чаял во Фрэнки.
Кевон не заставил себя долго ждать. Влетев на кухню, он застыл как вкопанный, круглыми глазами следя, как Джада опускает Фрэнки на пол.
– Что это с ним? – испуганно шепнул он. Раздражение Клинтона, почти материальное, волнами наплывало на Джаду. Чертов фарисей! Сам ведь якшался со всяким чернокожим сбродом, а теперь строит из себя святого!
– Фрэнки плохо спал, – объяснила она сыну. – Помнишь, какую ужасную ночь ты однажды провел у Билли? – Кевон мрачно кивнул. Не так-то легко приходится единственному афроамериканцу в классе. – Так вот. Фрэнки этой ночью было гораздо, гораздо хуже. Но сейчас уже все в порядке. Он с нами.
Кевон, умница, сразу протянул ручонку приятелю:
– Пойдем играть, Фрэнки! Не бойся. Билли дурак, его все ненавидят.
Сынуля решил, что его друг тоже провел ночь у ненавистного Билли. Ну и ладно. Какой смысл вдаваться в объяснения, если Фрэнки, хвала господу, сжал ладошку Кевона и побрел вслед за ним из кухни.
Джада обернулась к Дженне.
– Мама скоро придет? – чуть слышно спросила девочка.
– Она ужинает с вашим папой. Ему захотелось пиццы. Мы себе тоже устроим пир, только попозже. Шавонна! – вновь позвала Джада дочь.
Та вошла на кухню с Шерили на руках и небрежно кивнула матери:
– Приветик, ты уже дома? – Затем перевела взгляд на Дженну и заявила важно: – Сейчас я не могу с тобой играть. Присматриваю за сестричкой.
– А Дженна тебе поможет. – Джада готова была удушить собственную дочь. От горшка два вершка – и туда же! С отца пример берет. – Только по лестнице с малышкой не поднимайтесь. Поиграйте с ней в гостиной.
Дженна нехотя шагнула вслед за Шавонной из кухни. Джада замыкала строй. «Будь с ней поласковее!– про себя умоляла она дочь. – Не обижай Дженну. Ей сейчас не до твоих шпилек».
Малышка звонко засмеялась и вдруг срыгнула прямо на плечо Шавонне.
– Ой, фу! – вырвалось у Дженны, истой дочери чистюли Мишель.
– Это еще что! – со знанием дела отозвалась Шавонна. – Вот вчера она перепачкала мой джемпер, я из-за этого даже в школу опоздала. Ужас!
Так, отлично. У девчонок дела на лад пошли; этой увлекательной темы им надолго хватит. Джада вздохнула с облегчением и закрыла за собой дверь. Из гостиной она вернулась на кухню, но на мужа даже не взглянула. Поскольку от пиццы Дженна отказалась, Джада вынула из морозилки два пакета картофеля фри, достала противень, сбрызнула маслом, высыпала замороженные картофельные ломтики и сунула в духовку. Потом налила в кастрюлю воды. Хорошо хоть приличные сосиски купила, из индейки, а не ту дешевую гадость, которой обычно питается вся семья. Джада обшарила холодильник в поисках какой-нибудь зелени к ужину, скорчила виноватую гримасу: пусто. Дети заслуживают лучшего, да и она тоже, если на то пошло, но сейчас, как говорится, не до жиру. Тысяча проблем сразу навалилась.
Одна из этих проблем не заставила себя ждать. Клинтон наконец поднялся из кресла, где сидел, развалившись, все это время, и шагнул к жене. С ужином решил помочь? Черта с два! Оторвав пальцы Джады от ручки холодильника, он хлопнул дверцей и придавил ее спиной, будто запечатал.
– И что это ты делаешь, хотел бы я знать? – прорычал он.
– Твою работу. Готовлю ужин. – «Кретин, тупица бездушная!» – добавила она про себя.
– Скажи лучше, какого черта ты притащила сюда этих детей?
Джада угрожающе сузила глаза:
– Этих детей, говоришь? Дженну с Фрэнки не узнал? Они всегда у нас, если только наши не у них.
– Теперь этим детям здесь не место!
– Да что ты говоришь? И почему же?
– Потому что я не желаю, чтобы они влияли на моих детей.
– Ах, на твоих – взвилась Джада. – Когда это они стали твоими, скажи на милость? Не были ведь ни вчера вечером, когда Шавонна писала сочинение, ни позавчера, когда у Кевона живот болел. По-твоему, Дженна способна повлиять на Шавонну, которая издевается над ней, как может? По-твоему, малыш Фрэнки способен вообще на кого-нибудь повлиять! – Она метнулась через кухню и принялась яростно швырять тарелки на стол.
– Ты что, и в самом деле ни черта не понимаешь? – рявкнул у нее за спиной Клинтон. – Это дети наркодельца – раз. Два: думаешь, копы не шпионят за ними, не следят, куда они…
– Полиция следит за Фрэнки? Вот уж работенка не бей лежачего! Держу пари, даже ты справился бы. Малыш-то весь на виду; по чужим постелям не кувыркается.
– Прикуси язык, говорю! Чернокожему из Уэстчестера нечего путаться с наркобароном!
– Наркобароном?! Черт бы тебя побрал, Клинтон! Я знаю, Фрэнка ты терпеть не можешь – просто исходишь завистью. Но сделай же над собой усилие и представь хоть на минутку – на минутку!!! – что Руссо невиновен. – Она швырнула на стол салфетки. – Всякий раз, когда на кого-нибудь из твоих дружков-шалопаев наезжает полиция, ты ночь напролет вопишь о провокации. А в этом случае, выходит, копы честны и справедливы? Наркотиков в доме Руссо не нашли, Клинтон, и мне кажется, что этот парень с отравой не связан. Взятки, возможно, и давал; контракты окольными путями выуживал – скорее всего. Но наркотики? Не верю.
Джада подошла поближе к мужу, чтобы не повышать голос: ей вовсе не хотелось, чтобы этот идиотский спор услышали дети.
– Ты знаешь Мишель, – продолжала она, отбросив предательские мысли, что рискует своим браком и семьей ради дружбы с белой женщиной. – И детей Руссо знаешь. Тебе отлично известно, как Фрэнк их всех любит. Так что будь любезен, Клинтон, остановись. Прояви сострадание, если на большее не способен. Представь, что такое случилось с тобой. Хотелось бы тебе, чтобы твои дети увидели твой дом после разгула полицейских вандалов? Мишель сейчас там убирает, наверняка обливаясь слезами, и я пойду помогать, как только накормлю детей.
– Никуда ты не пойдешь! – заявил Клинтон, схватив жену за руку, но Джада резко выдернула руку.
– А о правосудии ты когда-нибудь слышал? О христианских заповедях? Не суди да не судим будешь, Клинтон! Для тебя-то самого храм божий – всего лишь место свидания с любовницей.
– Не дури, Джада! Фрэнк Руссо – из тех белых, которые…
– Белый, черный, какая разница? Не знаю, в чем там Фрэнк Руссо виновен, а в чем нет. Но одно я знаю точно – это не он трахается с кем попало, забывая о собственной семье. И не он превратил церковь в «Бар знакомств». – Подстегиваемые ее яростью, слова сами собой рвались с языка: – Время вышло, Клинтон! Я достаточно ждала твоего выбора, черт побери! Ждала и надеялась, что ты все-таки на чем-нибудь остановишься. Ты не смог, так что теперь моя очередь принимать решения. Еще хоть раз отправишься к Тоне – домой не возвращайся! Я серьезно, Клинтон. Играм конец.
– Ты еще грозишься? Так запомни: не видать тебе моих детей! Малышку ты вообще не хотела!
Джада отшатнулась, как от пощечины.
– В атаку пошел? Не поможет! Не я отнимаю у тебя семью. Это твой выбор – либо Тоня, либо мы.
Клинтон медленно двинулся вперед, навис над Джадой, и на какой-то миг его мощь и злоба напугали ее. Она не позволила себе отступить, но внутри все похолодело от страха. Главное – не показать, что ты его боишься.
– Не смей ходить к Руссо! – с угрозой протянул Клинтон.
– А ты не смей мне приказывать! – парировала Джада. – Лучше детей накорми. Займись наконец делом, а свои дурацкие угрозы оставь при себе. Мишель – моя подруга. Случись беда со мной, она сделала бы то же самое. – С этими словами Джада резко повернулась к двери и вылетела из кухни.
Джада прижала малыша к груди и вместе с детьми поднялась по ступенькам. Клинтон, сидя за кухонным столом, встретил жену таким взглядом, что Джада сразу поняла – скандала не миновать. Оттянуть бы, насколько возможно… Она решила игнорировать откровенное недовольство Клинтона. Ей не привыкать, в конце концов; уж сколько лет не обращает внимания на его фортели, а сейчас сам бог велел.
– Кевон, Шавонна! Э-эй, ребята, поглядите-ка, кто к нам пришел! – крикнула Джада.
Шавонна в последнее время Дженну не слишком жаловала – девчонки, в общем, дружили, но и цапались частенько, – зато Кевон души не чаял во Фрэнки.
Кевон не заставил себя долго ждать. Влетев на кухню, он застыл как вкопанный, круглыми глазами следя, как Джада опускает Фрэнки на пол.
– Что это с ним? – испуганно шепнул он. Раздражение Клинтона, почти материальное, волнами наплывало на Джаду. Чертов фарисей! Сам ведь якшался со всяким чернокожим сбродом, а теперь строит из себя святого!
– Фрэнки плохо спал, – объяснила она сыну. – Помнишь, какую ужасную ночь ты однажды провел у Билли? – Кевон мрачно кивнул. Не так-то легко приходится единственному афроамериканцу в классе. – Так вот. Фрэнки этой ночью было гораздо, гораздо хуже. Но сейчас уже все в порядке. Он с нами.
Кевон, умница, сразу протянул ручонку приятелю:
– Пойдем играть, Фрэнки! Не бойся. Билли дурак, его все ненавидят.
Сынуля решил, что его друг тоже провел ночь у ненавистного Билли. Ну и ладно. Какой смысл вдаваться в объяснения, если Фрэнки, хвала господу, сжал ладошку Кевона и побрел вслед за ним из кухни.
Джада обернулась к Дженне.
– Мама скоро придет? – чуть слышно спросила девочка.
– Она ужинает с вашим папой. Ему захотелось пиццы. Мы себе тоже устроим пир, только попозже. Шавонна! – вновь позвала Джада дочь.
Та вошла на кухню с Шерили на руках и небрежно кивнула матери:
– Приветик, ты уже дома? – Затем перевела взгляд на Дженну и заявила важно: – Сейчас я не могу с тобой играть. Присматриваю за сестричкой.
– А Дженна тебе поможет. – Джада готова была удушить собственную дочь. От горшка два вершка – и туда же! С отца пример берет. – Только по лестнице с малышкой не поднимайтесь. Поиграйте с ней в гостиной.
Дженна нехотя шагнула вслед за Шавонной из кухни. Джада замыкала строй. «Будь с ней поласковее!– про себя умоляла она дочь. – Не обижай Дженну. Ей сейчас не до твоих шпилек».
Малышка звонко засмеялась и вдруг срыгнула прямо на плечо Шавонне.
– Ой, фу! – вырвалось у Дженны, истой дочери чистюли Мишель.
– Это еще что! – со знанием дела отозвалась Шавонна. – Вот вчера она перепачкала мой джемпер, я из-за этого даже в школу опоздала. Ужас!
Так, отлично. У девчонок дела на лад пошли; этой увлекательной темы им надолго хватит. Джада вздохнула с облегчением и закрыла за собой дверь. Из гостиной она вернулась на кухню, но на мужа даже не взглянула. Поскольку от пиццы Дженна отказалась, Джада вынула из морозилки два пакета картофеля фри, достала противень, сбрызнула маслом, высыпала замороженные картофельные ломтики и сунула в духовку. Потом налила в кастрюлю воды. Хорошо хоть приличные сосиски купила, из индейки, а не ту дешевую гадость, которой обычно питается вся семья. Джада обшарила холодильник в поисках какой-нибудь зелени к ужину, скорчила виноватую гримасу: пусто. Дети заслуживают лучшего, да и она тоже, если на то пошло, но сейчас, как говорится, не до жиру. Тысяча проблем сразу навалилась.
Одна из этих проблем не заставила себя ждать. Клинтон наконец поднялся из кресла, где сидел, развалившись, все это время, и шагнул к жене. С ужином решил помочь? Черта с два! Оторвав пальцы Джады от ручки холодильника, он хлопнул дверцей и придавил ее спиной, будто запечатал.
– И что это ты делаешь, хотел бы я знать? – прорычал он.
– Твою работу. Готовлю ужин. – «Кретин, тупица бездушная!» – добавила она про себя.
– Скажи лучше, какого черта ты притащила сюда этих детей?
Джада угрожающе сузила глаза:
– Этих детей, говоришь? Дженну с Фрэнки не узнал? Они всегда у нас, если только наши не у них.
– Теперь этим детям здесь не место!
– Да что ты говоришь? И почему же?
– Потому что я не желаю, чтобы они влияли на моих детей.
– Ах, на твоих – взвилась Джада. – Когда это они стали твоими, скажи на милость? Не были ведь ни вчера вечером, когда Шавонна писала сочинение, ни позавчера, когда у Кевона живот болел. По-твоему, Дженна способна повлиять на Шавонну, которая издевается над ней, как может? По-твоему, малыш Фрэнки способен вообще на кого-нибудь повлиять! – Она метнулась через кухню и принялась яростно швырять тарелки на стол.
– Ты что, и в самом деле ни черта не понимаешь? – рявкнул у нее за спиной Клинтон. – Это дети наркодельца – раз. Два: думаешь, копы не шпионят за ними, не следят, куда они…
– Полиция следит за Фрэнки? Вот уж работенка не бей лежачего! Держу пари, даже ты справился бы. Малыш-то весь на виду; по чужим постелям не кувыркается.
– Прикуси язык, говорю! Чернокожему из Уэстчестера нечего путаться с наркобароном!
– Наркобароном?! Черт бы тебя побрал, Клинтон! Я знаю, Фрэнка ты терпеть не можешь – просто исходишь завистью. Но сделай же над собой усилие и представь хоть на минутку – на минутку!!! – что Руссо невиновен. – Она швырнула на стол салфетки. – Всякий раз, когда на кого-нибудь из твоих дружков-шалопаев наезжает полиция, ты ночь напролет вопишь о провокации. А в этом случае, выходит, копы честны и справедливы? Наркотиков в доме Руссо не нашли, Клинтон, и мне кажется, что этот парень с отравой не связан. Взятки, возможно, и давал; контракты окольными путями выуживал – скорее всего. Но наркотики? Не верю.
Джада подошла поближе к мужу, чтобы не повышать голос: ей вовсе не хотелось, чтобы этот идиотский спор услышали дети.
– Ты знаешь Мишель, – продолжала она, отбросив предательские мысли, что рискует своим браком и семьей ради дружбы с белой женщиной. – И детей Руссо знаешь. Тебе отлично известно, как Фрэнк их всех любит. Так что будь любезен, Клинтон, остановись. Прояви сострадание, если на большее не способен. Представь, что такое случилось с тобой. Хотелось бы тебе, чтобы твои дети увидели твой дом после разгула полицейских вандалов? Мишель сейчас там убирает, наверняка обливаясь слезами, и я пойду помогать, как только накормлю детей.
– Никуда ты не пойдешь! – заявил Клинтон, схватив жену за руку, но Джада резко выдернула руку.
– А о правосудии ты когда-нибудь слышал? О христианских заповедях? Не суди да не судим будешь, Клинтон! Для тебя-то самого храм божий – всего лишь место свидания с любовницей.
– Не дури, Джада! Фрэнк Руссо – из тех белых, которые…
– Белый, черный, какая разница? Не знаю, в чем там Фрэнк Руссо виновен, а в чем нет. Но одно я знаю точно – это не он трахается с кем попало, забывая о собственной семье. И не он превратил церковь в «Бар знакомств». – Подстегиваемые ее яростью, слова сами собой рвались с языка: – Время вышло, Клинтон! Я достаточно ждала твоего выбора, черт побери! Ждала и надеялась, что ты все-таки на чем-нибудь остановишься. Ты не смог, так что теперь моя очередь принимать решения. Еще хоть раз отправишься к Тоне – домой не возвращайся! Я серьезно, Клинтон. Играм конец.
– Ты еще грозишься? Так запомни: не видать тебе моих детей! Малышку ты вообще не хотела!
Джада отшатнулась, как от пощечины.
– В атаку пошел? Не поможет! Не я отнимаю у тебя семью. Это твой выбор – либо Тоня, либо мы.
Клинтон медленно двинулся вперед, навис над Джадой, и на какой-то миг его мощь и злоба напугали ее. Она не позволила себе отступить, но внутри все похолодело от страха. Главное – не показать, что ты его боишься.
– Не смей ходить к Руссо! – с угрозой протянул Клинтон.
– А ты не смей мне приказывать! – парировала Джада. – Лучше детей накорми. Займись наконец делом, а свои дурацкие угрозы оставь при себе. Мишель – моя подруга. Случись беда со мной, она сделала бы то же самое. – С этими словами Джада резко повернулась к двери и вылетела из кухни.
ГЛАВА 12
В первый раз за неделю с лишним Энджи оделась по-человечески, в костюм, по ее собственному выражению, начинающего юриста – стандартную темно-синюю двойку из тонкой шерсти с приличной добавкой вискозы. Ни одна дама из ее бывшей фирмы не позволила бы себе нацепить подобную дешевку, но у Энджи просто не было сил объехать магазины. Призвав на помощь всю силу воли, она вчера еле оторвала себя от дивана, выползла из дома и дотащилась до ближайшего супермаркета. В конце концов, кому здесь нужна ее элегантность?
Столь срочно костюм понадобился потому, что ее ждали в Уайт-Плейнз, в Женском кризисном центре. Натали – исходя, разумеется, из интересов дочери – настояла, чтобы Энджи объявилась именно сегодня. Энджи не хотелось ни ехать в Центр, ни вообще что-либо делать, но валяться на диване и пялить глаза в потолок тоже осточертело. За последние четыре-пять дней она даже по телевизору не посмотрела ничего стоящего. Ее по-прежнему грызла тоска, к которой, справедливости ради надо признать, добавилась и скука.
– Нужно что-то делать, – твердила ей по телефону мама. – Приезжай к нам.
В конце концов Энджи согласилась. Пусть будет Кризисный центр; выбор-то у нее невелик.
Энджи вырулила к нужному зданию на Пост-роуд и заглушила мотор. Разница между стоянкой Кризисного центра и той, где парковали машины служащие и клиенты ее фирмы, била в глаза. Там, в Бостоне, роскошные «Вольво» если чем и разбавлялись в длинных рядах автомобилей, то исключительно новехонькими «Мерседесами», «Ягуарами» и «БМВ». Здешняя стоянка походила скорее на выставку вышедших из употребления транспортных средств, куда ее «Додж», предоставленный отцом, вписывался как нельзя лучше. Хлопнув дверцей четырехколесного раритета, Энджи прошла ко входу мимо таких же консервных банок: «Шевроле» с помятыми боками, одной из первых моделей «Бьюика» и ржавого «Форда Эскорта».
В вестибюле никаких вывесок не оказалось, поэтому Энджи справилась у дежурного, где найти юридическую консультацию, и пешком поднялась на третий этаж. К черту лифт. Пусть это будет ее первой зарядкой в новой жизни. К концу нужного пролета она задыхалась, будто пробежала марафонскую дистанцию. А ведь в прошлой жизни по три четверти часа без устали штурмовала «лестницу-тренажер»! Дни напролет в горизонтальном положении даром не проходят.
Однако предстать перед Натали нужно было в наилучшем (по возможности) виде. Энджи дождалась, пока дыхание выровняется. После развода мама развила бурную деятельность: поступила в юридическую школу, получила диплом и с тех пор помогала только попавшим в беду женщинам. Все это, конечно, замечательно; Энджи мамой гордилась и даже профессию выбрала не без влияния примера Натали. Вот только соответствовать почти агрессивной в своей целеустремленности матери ей порой было невмоготу.
Нерешительно и смущенно, как практикантка, впервые переступившая порог храма правосудия, Энджи вошла в офис Кризисного центра и была встречена улыбкой Лоры Хэмптон.
– Привет, дорогая! – Лора поднялась из-за стола, заваленного бумагами, и поцеловала Энджи в щеку. – Рада тебя видеть.
Энджи нравилась Лора Хэмптон – та самая Лора, которая сначала взялась за развод Натали, а потом… потом взяла под крылышко саму Натали. Они сняли вместе квартиру и прожили вдвоем почти пять лет, до прошлого Рождества. О причине их разрыва Энджи так и не осмелилась спросить.
Лора взяла руку Энджи в свою и накрыла другой ладонью.
– Твоя мама рассказала о Рэйде. Мне очень жаль, дорогая.
Кивнув, Энджи украдкой огляделась. На обшарпанном диване сидели две грузные дамы средних лет, похожие, как обложки двухтомника, а на одном из выстроившихся вдоль стены стульев – изможденная индианка в сари. Выпрямив спину, она застыла словно по команде «смирно», и лишь многочисленные браслеты нервно позвякивали на трясущихся худых руках. Сердце Энджи ухнуло куда-то в желудок. Здешняя атмосфера превзошла ее самые худшие ожидания. Отрешенные от всего мира, посетительницы были погружены в бездну своих страданий. Энджи оставалось лишь поздравить себя с тем, что она не числится в клиентках кризисного центра, а значит, ей не придется изливать здесь душу.
– Где мама? – проглотив комок панического страха, шепотом спросила она у Лоры.
– В суде. Но это ненадолго, через часок вернется. Энджи попыталась улыбнуться в ответ, но ее хватило лишь на еще один кивок.
Сняв пальто и оставив его на рогатой вешалке в углу приемной, она прошла вслед за Лорой в комнатушку с единственным узким окошком под самым потолком. Кроме металлических картотечных шкафов, в крохотное помещение с трудом втиснулись ветхий письменный стол да пара стульев. На всех горизонтальных поверхностях громоздились папки и кипы бумаг.
Столь срочно костюм понадобился потому, что ее ждали в Уайт-Плейнз, в Женском кризисном центре. Натали – исходя, разумеется, из интересов дочери – настояла, чтобы Энджи объявилась именно сегодня. Энджи не хотелось ни ехать в Центр, ни вообще что-либо делать, но валяться на диване и пялить глаза в потолок тоже осточертело. За последние четыре-пять дней она даже по телевизору не посмотрела ничего стоящего. Ее по-прежнему грызла тоска, к которой, справедливости ради надо признать, добавилась и скука.
– Нужно что-то делать, – твердила ей по телефону мама. – Приезжай к нам.
В конце концов Энджи согласилась. Пусть будет Кризисный центр; выбор-то у нее невелик.
Энджи вырулила к нужному зданию на Пост-роуд и заглушила мотор. Разница между стоянкой Кризисного центра и той, где парковали машины служащие и клиенты ее фирмы, била в глаза. Там, в Бостоне, роскошные «Вольво» если чем и разбавлялись в длинных рядах автомобилей, то исключительно новехонькими «Мерседесами», «Ягуарами» и «БМВ». Здешняя стоянка походила скорее на выставку вышедших из употребления транспортных средств, куда ее «Додж», предоставленный отцом, вписывался как нельзя лучше. Хлопнув дверцей четырехколесного раритета, Энджи прошла ко входу мимо таких же консервных банок: «Шевроле» с помятыми боками, одной из первых моделей «Бьюика» и ржавого «Форда Эскорта».
В вестибюле никаких вывесок не оказалось, поэтому Энджи справилась у дежурного, где найти юридическую консультацию, и пешком поднялась на третий этаж. К черту лифт. Пусть это будет ее первой зарядкой в новой жизни. К концу нужного пролета она задыхалась, будто пробежала марафонскую дистанцию. А ведь в прошлой жизни по три четверти часа без устали штурмовала «лестницу-тренажер»! Дни напролет в горизонтальном положении даром не проходят.
Однако предстать перед Натали нужно было в наилучшем (по возможности) виде. Энджи дождалась, пока дыхание выровняется. После развода мама развила бурную деятельность: поступила в юридическую школу, получила диплом и с тех пор помогала только попавшим в беду женщинам. Все это, конечно, замечательно; Энджи мамой гордилась и даже профессию выбрала не без влияния примера Натали. Вот только соответствовать почти агрессивной в своей целеустремленности матери ей порой было невмоготу.
Нерешительно и смущенно, как практикантка, впервые переступившая порог храма правосудия, Энджи вошла в офис Кризисного центра и была встречена улыбкой Лоры Хэмптон.
– Привет, дорогая! – Лора поднялась из-за стола, заваленного бумагами, и поцеловала Энджи в щеку. – Рада тебя видеть.
Энджи нравилась Лора Хэмптон – та самая Лора, которая сначала взялась за развод Натали, а потом… потом взяла под крылышко саму Натали. Они сняли вместе квартиру и прожили вдвоем почти пять лет, до прошлого Рождества. О причине их разрыва Энджи так и не осмелилась спросить.
Лора взяла руку Энджи в свою и накрыла другой ладонью.
– Твоя мама рассказала о Рэйде. Мне очень жаль, дорогая.
Кивнув, Энджи украдкой огляделась. На обшарпанном диване сидели две грузные дамы средних лет, похожие, как обложки двухтомника, а на одном из выстроившихся вдоль стены стульев – изможденная индианка в сари. Выпрямив спину, она застыла словно по команде «смирно», и лишь многочисленные браслеты нервно позвякивали на трясущихся худых руках. Сердце Энджи ухнуло куда-то в желудок. Здешняя атмосфера превзошла ее самые худшие ожидания. Отрешенные от всего мира, посетительницы были погружены в бездну своих страданий. Энджи оставалось лишь поздравить себя с тем, что она не числится в клиентках кризисного центра, а значит, ей не придется изливать здесь душу.
– Где мама? – проглотив комок панического страха, шепотом спросила она у Лоры.
– В суде. Но это ненадолго, через часок вернется. Энджи попыталась улыбнуться в ответ, но ее хватило лишь на еще один кивок.
Сняв пальто и оставив его на рогатой вешалке в углу приемной, она прошла вслед за Лорой в комнатушку с единственным узким окошком под самым потолком. Кроме металлических картотечных шкафов, в крохотное помещение с трудом втиснулись ветхий письменный стол да пара стульев. На всех горизонтальных поверхностях громоздились папки и кипы бумаг.