Страница:
Девка же все шепчет и шепчет мне слова странные, на смертоубийство меня подбивает, внушает мне мысли кровавые, точно хочет, чтоб они у меня в мозгах гвоздем ржавым засели. И не понимает она, да и понять, видимо, не хочет, что мне от ее нашептываний только противно делается.
Отстала она от меня наконец, кувшин со стола подхватила и вино приворотное на землю выплеснула. А тут и спаситель мой появился. Проэдр Анастасий в круг освещенный вышел. Взглянул на то, как я со спущенными портами на лавке валяюсь, поморщился, словно лягушку живую проглотил, и на девку посмотрел строго.
А та стоит, будто не случилось ничего, и наготы своей ничуть не стесняется.
– Как он здесь оказался? – спросил ее проэдр.
– Захотелось мне на живого скифа[79] посмотреть, я его и пригласила. А он, – усмехнулась девка, – еще хуже, чем о них говорят, оказался.
– Что ты с ним сделала, Феофано?
– Ничего, – повела она обнаженными плечиками. – Не привычен дикарь к благородному вину, весь кувшин до дна вылакал, озверел совсем, на меня набросился, одежду на мне порвал, изнасиловать хотел, а потом, видишь, на лавку повалился да так и уснул. Одним словом – дикарь.
Хотелось мне крикнуть, что врет она нагло, только зелье меня крепко держит, лишь промычать что-то получилось.
– Значит, он на тебя набросился и пеплос порвал? – спросил Анастасий и взглянул на девку так, как обычно здоровые на больных смотрят.
– Так оно и было, – ответила она.
– А где же обрывки одежды? Где следы борьбы? Где…
– Кто ты такой, чтобы в словах моих сомневаться?! – вдруг взвизгнула Феофано.
– Я же за тебя душой болею. Вдруг муж твой законный узнает, что ты тут со скифом…
– А что муж? – зло сказала девка. – Он такой же трус, как и ты. Он мне тоже слово давал, а Константин все еще жив!
– Теперь понятно, зачем тебе скиф понадобился, – вздохнул Анастасий.
– Да! Он воин, а не размазня! Ты же сам говорил, что под его началом все варварское посольство и тысяча бойцов, а этого хватит, чтобы гадкий старикашка, который сбежал, как только услышал о русах, окончательно обделался и отдал Порфировый трон своему законному наследнику…
– Ты ошибаешься, Феофано, – покачал головой проэдр. – Скиф тоже не сможет тебе помочь. Он верен своей архонтисе, так что тебе не с ним, а с ней договариваться нужно было.
– Как же я вас всех ненавижу! – прошептала девка, смахнула со стола блюдо с фруктами, презрительно взглянула на проэдра и пошла в душную ночь.
– Подожди! – крикнул ей вслед Анастасий. – А что с ним делать? – кивнул он на меня.
– А ничего, – из темноты раздался голос Феофано. – Зелье ему не повредит. Скоро в себя придет.
– Чтоб меня кит с потрохами проглотил! – по-свейски выругался Анастасий, а потом на меня хитро взглянул. – Я же, прежде чем проэдром стать, Норманнской капитулой командовал, – сказал он мне. – А с наемниками без их языка никак не договоришься. – И я понял, почему рабыня ко мне на свейском обратилась, видно, рассказал проэдр беспутной девке, как я его при нашей первой встрече обругал, и мне от этого почему-то стыдно стало.
– Эх, Феофано, – вздохнул Анастасий и подол у рубахи моей опустил, срам прикрыл.
Не обманула девка, зелье вскоре отпускать стало. Все это время проэдр со мной просидел, следил, чтоб я ненароком со скамьи не свалился да нос себе не расшиб. Приглядывал он за мной, а сам все говорил… говорил…
Зачем-то рассказывал, как он со своей капитулой на каком-то острове в окружение попал. Как его норманны на щитах израненного из боя вытащили. Потом про то, что битву они ту все же выиграли и император его щедро наградил. Затем пожаловался на свою нелегкую службу при дворе. Говорил, что устал от козней и вечной придворной игры, что ему интересней среди свитков древних время проводить, а его все время пытаются в ненужные интриги втянуть.
Уж не знаю, чего это он вдруг со мной разоткровенничался. Может, потому, что я колодой бессловесной перед ним лежал, и хотел не хотел, а выслушивал. А может, просто накипело у мужика, а поделиться не с кем. Вот он мне все и выложил.
А потом проэдр Феофано помянул. Упрашивал, чтобы я о том, что здесь со мной приключилось, особо не переживал, прощения за девку просил. Молил, чтобы зла я на нее не держал.
Между тем зелье власть надо мной теряло. Сначала пальцы меня слушаться стали, а потом и к телу чувства вернулись.
– Кто она? – спросил я проэдра, как только смог говорить.
– Боль моя, – ответил Анастасий и отвернулся.
Солнце еще не взошло, когда мы с ним у ворот монастыря простились. Снял я с шеи бляху с двуглавым орлом, ему протянул.
– Оставь себе, – сказал проэдр. – Может, пригодится еще.
– Не больно-то защита твоя помогает, – усмехнулся я, вспомнив, сколько мне за прошедший день пережить пришлось. – Мои обереги надежней, – коснулся я цепочки, что Любава мне в дорогу заговорила и на шею повесила.
– Как знаешь, – пожал он плечами.
– Как знаю, – согласился я.
Пожали мы с проэдром друг другу руки, как это у ромеев заведено, и разошлись. И не знал я тогда, что в следующий раз мы встретимся при таких страшных обстоятельствах, что и вспоминать не хочется.
Жара в тот день стояла невыносимой. Сидя в тени, под просторным навесом ярка зеленого шелка, обмахиваясь расшитой ширинкой и попивая из заздравной чаши холодный квас, я очень жалел бедолаг-ратников, которые, обливаясь потом, стройными рядами вышагивали перед нами. Закованные с ног до головы в блестящую броню, с большими прямоугольными щитами, с длинными копьями и тяжелыми шеломами, украшенными конскими хвостами, воины слаженно стучали сандалиями по вымощенной серым булыжником мостовой и упорно двигались мимо нас, стараясь сохранить равнение в рядах.
– Силища-то какая, – удрученно прошептала Ольга и промокнула платочком капельки пота, проступившие на лбу.
– Да-а… – протянул Претич и почесал гладко выбритый затылок. – Ежели василис пожелает, то эти воины нас шеломами своими закидать могут. Уж полдень скоро, а они все идут и идут.
– Не переживай ты так, – успокоил я Претича. – Отсюда они до Киева не докинут, а ближе подойти не смогут.
– Почему? – удивился тот.
– Или тебе в глаз соринка попала? – вопросом на вопрос ответил я. – Мы с раннего утра за этим шествием наблюдаем, а ты все разглядеть не можешь, что сверху ратники царьградские железом прикрыты, а снизу у них ноги голые да сандалии ременные. Не приучены они порты таскать, варварской одежей считают. Оттого путь этим воякам к нам заказан. Хотел бы я на них поглядеть, когда они с голой задницей по нашим сугробам скакать станут.
Засмеялась княгиня, представила, видимо, как эти стройные ряды по нашим лесам шагают.
– Ага, – словно в подтверждение моей догадки, сквозь смех сказала она. – Летом ими комары наедятся, а про зиму и говорить не стоит – муде-то у них, чай, не мехом покрыты. Добрын, – повернулась она ко мне, – кваску мне плесни, а то что-то в горле пересохло.
Нас разбудили еще до рассвета. Под рев длинных медных труб и бой барабанов торжественная процессия вошла в ворота монастыря Святого Мамонта, ставшего нам пристанищем на этой обожженной солнцем земле.
– От такого шума даже мертвый поднимется, – проворчал Никифор, протирая заспанные глаза. – Кого еще там принесла нелегкая с утра пораньше? Прости, Господи, за сквернословие, – привычно перекрестился он и шумно зевнул.
– Сколько раз тебе говорить, чтоб Создателя всуе не поминал? – Григорий отвесил ученику звонкую затрещину.
Мне всегда было смешно наблюдать за этой парочкой. Жердяй за последнее время еще сильнее вытянулся, раздался в плечах, патлы длинные отпустил и бороденкой козлиной похвалялся. При желании он мог бы Григория пополам сломать, но всегда беспрекословно слушался и с готовностью сгибал спину, когда учитель желал отвесить ему тумаков. А так как желание такое у Григория возникало довольно часто, то стоило ему заругаться на нерадивого ученика, тот привычно склонялся перед учителем и смиренно ждал очередной затрещины.
– Погодите-ка своих лупцевать, может, еще силы для чужих сгодятся, – выходя из своих покоев, сказала Ольга.
Она будто и не спала вовсе. Свежая, умытая, в красивом, расшитом скатным жемчугом и витой золотой нитью летнике, покрытая строгим бордовым платном на царьградский манер… казалось, она сошла с одной из икон, которыми богато были размалеваны стены монастыря.
– А вы чего в затрапезе? – взглянула она на нас с Никифором. – Малуша! – обернулась она к спешащей следом сестренке: – Отчего за братом не приглядываешь? – А потом нам приказала: – Ну-ка мухой к себе! И чтоб тотчас, как подобает, все было, – и мы опрометью бросились в келью.
Спустя несколько мгновений мы вышли на монастырское крыльцо. Здесь уже хозяйничал Претич. Он быстро расставил гридней так, чтобы они в случае внезапной опасности прикрыли княгиню, а сам встал чуть в стороне, чтобы не привлекать особого внимания. Я тоже на всякий случай положил ладонь на навершие меча и замер за спиной княгини, готовый ко всему.
Но опасения наши оказались напрасны. Шумная процессия остановилась у подножия крыльца, и вперед вышел ярко разодетый, тучный не по годам, совершенно лысый и безбровый ромей. Он взмахнул жезлом и склонил голову. Трубы еще раз рявкнули и затихли.
– Милостью Господа нашего, Иисуса Христа, и апостолов его, рукоположенный Святейшим патриархом Константинопольским, нижайший слуга апостольской Церкви, смиренный раб господина моего, Порфирородного обладателя Багряных покровов пресвятой Богородицы, цесаря Константина, проэдр Василий приветствует тебя, архонтиса русов, – неожиданно тоненьким бабским голоском, совершенно не вязавшимся с его грузным телом, изрек толстяк.
– Как это «проэдр Василий»? – невольно вырвался у меня возглас удивления. – А Анастасий где?
Но толстяк словно и не заметил моего удивления. Он еще долго перечислял все звания и владения василиса, часто поминая имя своего бога и истово при этом крестясь, пока, наконец, не умолк. Честно говоря, я так и не понял, чего это новоявленный проэдр приперся к нам в такую рань, да еще с музыкантами и целой толпой придворных. Судя по всему, Ольга тоже осталась в недоумении, потому и спросила:
– Так чего же хочет мой Багрянородный брат?
При слове «брат» толстяка передернуло, словно его дубиной по широченной спине огрели, но он быстро взял себя в руки и вновь затянул бесконечную песню, тщательно перечисляя достоинства своего господина и подчеркивая свою рабскую преданность василису. Все это длилось так долго, что стоящий за моей спиной Никифор не выдержал и тихонько зевнул. За что тут же получил чувствительный тычок в бок от Григория.
«Даждьбоже Пресветлый, – подумал я, – как же в этих заплывших жиром мозгах удерживается такое количество пустых, никому не нужных слов? И ведь не сбился ни разу. Небось, старался, заучивал, чтобы ненароком чего не пропустить и ничего не напутать…»
– Хорошо, – сказала княгиня, когда Василий замолчал. – Я принимаю приглашение моего Багрянородного брата. Когда состоится смотр?
– Немедля, – склонил голову проэдр. – С твоего позволения, я подожду здесь, чтобы проводить архонтису русов на место проведения смотра[80].
– О чем это он? – тихонько спросил я Григория.
– Нас на смотр царьградского войска зовут, – так же тихо сказал он.
– Что ж, – обрадовался я, – вот и посмотрим, так ли хороши ратники у василиса, как о них говорят.
– Малуша, – сказала Ольга сестре, – вели Загляде, чтобы снеди и напитков нам вслед послала. Судя по всему, это надолго.
– Хорошо, матушка, – и Малушка скрылась в дверях.
«Матушка…»
Сестренка совсем маленькой была, когда Ингварь-волчара матушку нашу, княгиню Беляну, с дозорной башни детинца коростеньского столкнул.
– Знаешь, Добрынюшка, – как-то сказала мне Малушка, – я же ее совсем не помню. Голос только да руки ласковые. А лица, сколько ни стараюсь, припомнить не получается.
– Это ничего… ты не плачь… просто знай, что она всегда с тобой… – А что я ей еще сказать мог?
Толстяк между тем отошел к своим и замер в ожидании.
– Претич, – позвала Ольга.
– Что, матушка?
– Всех десятников и самых смышленых ратников с собой возьми. Им это на пользу пойдет. Да пусть во все глаза смотрят. Пускай все примечают да на ус наматывают, может, пригодится…
Потом она к нам повернулась:
– Ну что? Пойдем, посмотрим, чем нас василис стращать собрался? – И улыбнулась.
Солнышко уже за полдень перевалило, а войска все шли и шли нескончаемой вереницей. Сначала пешие, потом запряженные четверками колесницы, потом вновь пешие, за ними конница, и так без конца…
– Что-то притомилась я, – вздохнула княгиня, которой уже надоело взирать на блестящие на солнце щиты и сияющие доспехи. – Когда же это кончится?
– А может, и вовсе никогда, – сказал Никифор.
Он ненадолго отлучался, как он сказал, по великой нужде, и вот теперь вновь появился под навесом.
– С чего это ты взял? – спросил его Претич.
– Да я тут ненароком кое-что подглядеть сумел, – пробасил черноризник с таким видом, будто разгадал великую тайну мироздания.
– И чего же ты подглядел? – Ольга снизу вверх посмотрела на жердяя.
– А вот чего. – Довольный столь пристальным вниманием к себе, Никифор оглядел нас и зашептал: – Прихватило у меня живот, видать, квасу опился, вот и скрутило. Ну, я и рванул обратно к Маме. Не стану же я посреди улицы порты спускать. Бегу к монастырю, а у самого в утробе урчит – боюсь, не донесу…
– А покороче можно? – прикрикнул на ученика Григорий.
– Покороче… – растерялся жердяй. – Мне та дорога очень длинной показалась. Но все же успел, – ощерился он.
– Ну и?.. – Ольга начала злиться.
– На обратной дороге заплутал я немного, – сказал черноризник. – Но Господь не оставил. Вывел на соседнюю улицу, а там… – он помолчал немного, разжигая наше любопытство, а потом сказал: – Там воины переодеваются. Им на подводах снаряжение подвозят. Они старые доспехи с себя скидывают, в новые наряжаются и прямиком сюда шагают. Мимо вас проходят, кружным путем обратно возвращаются, а там их уже новые доспехи, и щиты, и стяги ждут. Меня один заметил, так по ноге копьем огрел. Вон какой синечако оставил, – и Никифор задрал ризу, оголяя почерневшую от удара ляжку.
– Срам прикрой! – велел ему Григорий. – Ишь, гузно заголил.
– Понятно, – вздохнула Ольга. – Нам отсюда лиц-то не видно. Да и кто будет в воинов всматриваться? Они уж небось по пятому кругу мимо нас шагают. И с конниками наверняка то же самое. Хитрит василис. Нас обмануть старается[81].
– И зачем ему это нужно? – пожал плечами Претич.
– От страха это, – сказал я. – Вон давеча мы с Никифором памятник видели. Так там конец Света представлен.
– Ага, – закивал жердяй. – Там русичи Царь-город с землей ровняют.
– Так, – Ольга платочек в кулаке скомкала и на проэдра Василия прищурилась, – Забуд, – окликнула она одного из холопов, – иди-ка, позови этого толстомясого сюда. Сейчас послушаем, что он нам запоет.
Тот сидел в отдалении, окруженный своей свитой, подремывал, лишь изредка бросая скучающий взгляд на проходящих мимо ратников.
Вначале, когда мимо нас протопали первые воины василиса Царьградского, Василий принялся объяснять княгине преимущества византийского войска. Сам он, судя по всему, в военном деле был не силен, и оттого пояснения его были путанны и малоинтересны. Сводились лишь к восхвалению талантов василиса да к частому поминанию Бога Иисуса и матери его, которые будто бы охраняли и защищали святое воинство на полях сражений. В качестве примера толстяк поведал давнюю историю о нашествии обров на Константинополь.
– Эти гадкие людишки, – пищал он, – мерзкие варвары, порождение Преисподней, подошли к стенам Святого города, вокруг сея смерть и разорение. Они долго пытались взять неприступные стены. Люди в городе стенали и плакали, вознося мольбы Всевышнему. Отцы Церкви неустанно взывали к Божественной защите, и тогда случилось чудо. – Он сделал паузу, осенил себя крестным знамением и снова запищал: – Пресвятая Богородица укутала город своей сияющей ризой и не допустила поругания великих святынь, не отдала город на разорение дикарям и обратила бесчисленные вражеские полчища в постыдное бегство*.
* Авары (обры) – племенной союз, главным образом тюркоязычных племен, изначально живших на Волге и северном побережье Каспийского моря. Одна из трех ветвей единой тюркской группы (авары, булгары, хазары). Появились в Европе в результате распада гуннской монархии. В середине VI в. они проникли на Дунай, где образовали Аварский каганат. Обры (так их называет русская летопись) совершали набеги на окрестные народы. Византийские источники сообщают, что авары (обры) доходили до Константинополя. И от захвата города спасло непосредственное вмешательство Богородицы. Чудо Покрова пресвятой Богородицы – праздник, равночтимый и православными, и католиками (у нас отмечается 14 октября), связан именно с этим событием.
Я переводил сказку проэдра не столько для Ольги (княгиня и сама понимала толстяка), сколько для остальных. Претич со своими десятниками внимательно выслушали мой пересказ, а потом один из русичей сказал:
– Выходит, не такая уж грозная сила у василиса, коли он врага до своего стольного города допустил.
– И чего-то не сильно им Богородица помогла, – улыбнулся Претич, – когда Олег щит свой над воротами Царь-города прибивал.
Естественно, этого я проэдру переводить не стал, да ему не до того было. Он вновь принялся Бога своего расхваливать, его человеколюбие и всепрощение превозносить. Долго его княгиня слушала, а потом повернулась ко мне и сказала:
– Вели толстяку, Добрын, чтобы он хоть ненадолго заткнулся. У меня от его визга уже уши болят. Утомил.
– Великая княгиня ценит твои знания и преданность Богу и господину твоему, – сказал я Василию. – Однако просит тебя оставить ее ненадолго, чтобы она смогла вдосталь насладиться созерцанием неистребимой мощи войска византийского.
– Мог бы и поменьше с ним церемониться, – улыбнулась Ольга, когда проэдр оставил нас в покое.
Потом мы снова за войсками понаблюдали, после чего княгиня к себе проэдра подозвала.
– Поражена я силой, коей василис Константин обладает, – перевел я ее слова толстяку. – И люди русские этой уймищей народу ратного удивлены. Однако мне и другие диковины царьградские интересны. Хотела бы я с патриархом Фокием переговорить да на чудо собора Святой Софии полюбоваться. Встречу мне эту еще проэдр Анастасий обещал, да, видимо, обещания своего уже выполнить не сумеет, – тут она хитро взглянула на толстяка. – Так неужто мне придется на Родину возвращаться, так и не вкусив от его мудрости? Ты мне давеча о Боге своем рассказывал, видно сразу, что ты человек справедливый и господину, как и Господу своему, честно служишь, так посодействуй нашей встрече.
Обрадовался Василий таким словам. Поклонился княгине и пропищал:
– Слово проэдра, как бы его в данный миг ни звали, крепкую силу имеет. Если Анастасий тебе пообещал, то я это обещание выполню. Нынче же вечером, после службы в патриаршем соборе, архонтиса русов с Фокием, да продлит Господь его праведные дни, в лоне матери нашей церкви апостольской встретится. А пока позволь тебя и твоих людей в мое скромное жилище на званый обед пригласить?
– Дозволяю, – сказала Ольга.
Скромное жилище василисова слуги огромадным теремом оказалось. Стол у евнуха от яств и напитков ломился, музыка уху, а убранство глазу приятны были. Ел я снедь вкусную, запивал зеленым ромейским вином, а сам все думал:
«Что же с Анастасием стряслось? Почему вместо него этот боров[82] Василий в одночасье проэдром стал? Мы только с Анастасием общий язык нашли, он меня из когтей этой дикой кошки Феофано вырвал, и вдруг такие перемены. Что стряслось? И как это на нас отразиться может?»
Но ответов на свои вопросы я не находил. Попытался у кого-то из Васильевой свиты судьбу моего знакомца выпытать, но ромей сразу разговор на тему охоты перевел. Мол, знатная в этих местах дичь водится, и добыть ее в заповедных императорских угодьях труда не составляет, а про Анастасия ни словом не обмолвился, словно и не было такого человека вовсе. Так я ни с чем и остался, только в догадках и домыслах терялся.
Вечером состоялась обещанная Василием встреча. И прошла она совсем не так, как Ольга себе мыслила. Впрочем, кто знает, что творится у бабы в голове? А тем более у бабы, в руки которой дана власть над землями, раскинувшимися от холодного Варяжского моря до диких печенежских степей.
А я, наконец-то, сумел разглядеть собор Софии. Многое меня удивляло на этой земле, но такого потрясения я никогда не испытывал*. Особенно меня купол ошеломил. Недаром я его еще в первый день приметил и все это время стремился к нему. Вблизи же он просто поражал воображение.
* Собор Святой Софии был построен в VI веке по приказу императора Юстиниана всего за шесть лет. Почти квадратный в Плане (79,3х71,7 метра) собор на высоте 55,6 метра покрыт куполом. Диаметр купола – около 30 метров. Площадь мраморных полов Святой Софии составляет 7570 квадратных метров. В соборе шесть тысяч золотых светильников, даже серебряные украшения были покрыты золотом. Колонны из полудрагоценного поделочного камня, слоновая кость, янтарь, громадные сияющие мозаики… Многие предметы для богослужения изготавливались из сплава золота с драгоценными камнями. Купол собора прорезан сорока окнами, и кажется, что он парит над собором. Недаром Святая София потрясала красотой и богатством как современников Добрыни, так и их потомков.
А еще меня поразило, как Григорий отнесся к желанию княгини повидаться с патриархом Царьградским.
Еще на пиру у проэдра Василия услышал я их разговор, который вызвал у меня удивление.
– Стоит ли, княгиня, в самое гнездо разврата и врак сатанинских забираться? – вполголоса спрашивал Ольгу христианин.
– Отчего же не стоит? – так же тихо отвечала ему Ольга. – Сама хочу поглядеть, так ли уж страшен диавол, как ты мне про него говорил.
– Нужно ли руку на жаровню класть, чтобы проверить, обжигает ли огонь? – Григорий головой покачал.
– Но нельзя же проверить, хорошо ли вино, или скисло давно, если не попробовать, – сказала княгиня и пригубила чашу. – А вино-то у толстяка славное, – улыбнулась она. – Может, и не так все страшно, как ты говоришь?
– Велик Сатанаил в кознях своих, – вздохнул Григорий тяжко. – Премудр в искушении, многое обещает, да ничего не дает. Боюсь я, княгиня, что не устоишь ты перед соблазнами его. Слаб человек – по себе знаю.
– А ты не вздыхай, не кручинься за меня, – сказала ему княгиня. – Ты же рядом станешь, чтобы, в случае чего, козни дьявольские от меня отвести.
– Видит Господь, что не жажду я этого, – утер ладонью Григорий лицо, словно слезы с глаз смахнул. – Но и тебя один на один с Обманщиком оставить не могу. Хоть и тяжко мне на это решиться, а придется. Пойду с тобой к Фокию, а там что Господь даст…
Ничего я тогда из этого разговора не понял. Давно уже заметил, что Григорий с Никифором себя странно ведут – в церкви не заходят, над монахами подтрунивают и над службой церковной подсмеиваются. Примечал я все это, а все взять в толк не мог: почему христиане в самом сердце христианского мира себя словно чужаки в стане вражеском чувствуют?
В собор мы отправились втроем – Ольга, Григорий и я.
Претич порывался с нами пойти и гридней прихватить, но княгиня не велела ему. А на предостережение боярина ответила:
– Неужто ты думаешь, что в Божьем доме мне может что-то угрожать?
– Береженого и боги берегут, – недовольно проворчал Претич, передал мне завернутый в парчовую поволоку подарок для Фокия и снаружи остался.
Отрок-служка проводил нас через маленькую боковую дверцу, извинившись за то, что через главные ворота иноверцам вход закрыт. Пояснил, что патриарх примет архонтису русов в своих личных покоях, добавив при этом, что это высокая честь и знак особого уважения.
– Не на службу церковную иду, встреча эта личная, – ответила ему Ольга. – Мне с самим Божьим человеком побеседовать нужно.
Пока шли мы узкими сенцами, богато украшенными подклетями, служка все на Григория опасливо косился и крестился украдкой. Мне показалось, что вид черноризника его чем-то пугал, но он стойко держался и страх свой старался поглубже спрятать.
Отстала она от меня наконец, кувшин со стола подхватила и вино приворотное на землю выплеснула. А тут и спаситель мой появился. Проэдр Анастасий в круг освещенный вышел. Взглянул на то, как я со спущенными портами на лавке валяюсь, поморщился, словно лягушку живую проглотил, и на девку посмотрел строго.
А та стоит, будто не случилось ничего, и наготы своей ничуть не стесняется.
– Как он здесь оказался? – спросил ее проэдр.
– Захотелось мне на живого скифа[79] посмотреть, я его и пригласила. А он, – усмехнулась девка, – еще хуже, чем о них говорят, оказался.
– Что ты с ним сделала, Феофано?
– Ничего, – повела она обнаженными плечиками. – Не привычен дикарь к благородному вину, весь кувшин до дна вылакал, озверел совсем, на меня набросился, одежду на мне порвал, изнасиловать хотел, а потом, видишь, на лавку повалился да так и уснул. Одним словом – дикарь.
Хотелось мне крикнуть, что врет она нагло, только зелье меня крепко держит, лишь промычать что-то получилось.
– Значит, он на тебя набросился и пеплос порвал? – спросил Анастасий и взглянул на девку так, как обычно здоровые на больных смотрят.
– Так оно и было, – ответила она.
– А где же обрывки одежды? Где следы борьбы? Где…
– Кто ты такой, чтобы в словах моих сомневаться?! – вдруг взвизгнула Феофано.
– Я же за тебя душой болею. Вдруг муж твой законный узнает, что ты тут со скифом…
– А что муж? – зло сказала девка. – Он такой же трус, как и ты. Он мне тоже слово давал, а Константин все еще жив!
– Теперь понятно, зачем тебе скиф понадобился, – вздохнул Анастасий.
– Да! Он воин, а не размазня! Ты же сам говорил, что под его началом все варварское посольство и тысяча бойцов, а этого хватит, чтобы гадкий старикашка, который сбежал, как только услышал о русах, окончательно обделался и отдал Порфировый трон своему законному наследнику…
– Ты ошибаешься, Феофано, – покачал головой проэдр. – Скиф тоже не сможет тебе помочь. Он верен своей архонтисе, так что тебе не с ним, а с ней договариваться нужно было.
– Как же я вас всех ненавижу! – прошептала девка, смахнула со стола блюдо с фруктами, презрительно взглянула на проэдра и пошла в душную ночь.
– Подожди! – крикнул ей вслед Анастасий. – А что с ним делать? – кивнул он на меня.
– А ничего, – из темноты раздался голос Феофано. – Зелье ему не повредит. Скоро в себя придет.
– Чтоб меня кит с потрохами проглотил! – по-свейски выругался Анастасий, а потом на меня хитро взглянул. – Я же, прежде чем проэдром стать, Норманнской капитулой командовал, – сказал он мне. – А с наемниками без их языка никак не договоришься. – И я понял, почему рабыня ко мне на свейском обратилась, видно, рассказал проэдр беспутной девке, как я его при нашей первой встрече обругал, и мне от этого почему-то стыдно стало.
– Эх, Феофано, – вздохнул Анастасий и подол у рубахи моей опустил, срам прикрыл.
Не обманула девка, зелье вскоре отпускать стало. Все это время проэдр со мной просидел, следил, чтоб я ненароком со скамьи не свалился да нос себе не расшиб. Приглядывал он за мной, а сам все говорил… говорил…
Зачем-то рассказывал, как он со своей капитулой на каком-то острове в окружение попал. Как его норманны на щитах израненного из боя вытащили. Потом про то, что битву они ту все же выиграли и император его щедро наградил. Затем пожаловался на свою нелегкую службу при дворе. Говорил, что устал от козней и вечной придворной игры, что ему интересней среди свитков древних время проводить, а его все время пытаются в ненужные интриги втянуть.
Уж не знаю, чего это он вдруг со мной разоткровенничался. Может, потому, что я колодой бессловесной перед ним лежал, и хотел не хотел, а выслушивал. А может, просто накипело у мужика, а поделиться не с кем. Вот он мне все и выложил.
А потом проэдр Феофано помянул. Упрашивал, чтобы я о том, что здесь со мной приключилось, особо не переживал, прощения за девку просил. Молил, чтобы зла я на нее не держал.
Между тем зелье власть надо мной теряло. Сначала пальцы меня слушаться стали, а потом и к телу чувства вернулись.
– Кто она? – спросил я проэдра, как только смог говорить.
– Боль моя, – ответил Анастасий и отвернулся.
Солнце еще не взошло, когда мы с ним у ворот монастыря простились. Снял я с шеи бляху с двуглавым орлом, ему протянул.
– Оставь себе, – сказал проэдр. – Может, пригодится еще.
– Не больно-то защита твоя помогает, – усмехнулся я, вспомнив, сколько мне за прошедший день пережить пришлось. – Мои обереги надежней, – коснулся я цепочки, что Любава мне в дорогу заговорила и на шею повесила.
– Как знаешь, – пожал он плечами.
– Как знаю, – согласился я.
Пожали мы с проэдром друг другу руки, как это у ромеев заведено, и разошлись. И не знал я тогда, что в следующий раз мы встретимся при таких страшных обстоятельствах, что и вспоминать не хочется.
12 августа 956 г.
Жара в тот день стояла невыносимой. Сидя в тени, под просторным навесом ярка зеленого шелка, обмахиваясь расшитой ширинкой и попивая из заздравной чаши холодный квас, я очень жалел бедолаг-ратников, которые, обливаясь потом, стройными рядами вышагивали перед нами. Закованные с ног до головы в блестящую броню, с большими прямоугольными щитами, с длинными копьями и тяжелыми шеломами, украшенными конскими хвостами, воины слаженно стучали сандалиями по вымощенной серым булыжником мостовой и упорно двигались мимо нас, стараясь сохранить равнение в рядах.
– Силища-то какая, – удрученно прошептала Ольга и промокнула платочком капельки пота, проступившие на лбу.
– Да-а… – протянул Претич и почесал гладко выбритый затылок. – Ежели василис пожелает, то эти воины нас шеломами своими закидать могут. Уж полдень скоро, а они все идут и идут.
– Не переживай ты так, – успокоил я Претича. – Отсюда они до Киева не докинут, а ближе подойти не смогут.
– Почему? – удивился тот.
– Или тебе в глаз соринка попала? – вопросом на вопрос ответил я. – Мы с раннего утра за этим шествием наблюдаем, а ты все разглядеть не можешь, что сверху ратники царьградские железом прикрыты, а снизу у них ноги голые да сандалии ременные. Не приучены они порты таскать, варварской одежей считают. Оттого путь этим воякам к нам заказан. Хотел бы я на них поглядеть, когда они с голой задницей по нашим сугробам скакать станут.
Засмеялась княгиня, представила, видимо, как эти стройные ряды по нашим лесам шагают.
– Ага, – словно в подтверждение моей догадки, сквозь смех сказала она. – Летом ими комары наедятся, а про зиму и говорить не стоит – муде-то у них, чай, не мехом покрыты. Добрын, – повернулась она ко мне, – кваску мне плесни, а то что-то в горле пересохло.
Нас разбудили еще до рассвета. Под рев длинных медных труб и бой барабанов торжественная процессия вошла в ворота монастыря Святого Мамонта, ставшего нам пристанищем на этой обожженной солнцем земле.
– От такого шума даже мертвый поднимется, – проворчал Никифор, протирая заспанные глаза. – Кого еще там принесла нелегкая с утра пораньше? Прости, Господи, за сквернословие, – привычно перекрестился он и шумно зевнул.
– Сколько раз тебе говорить, чтоб Создателя всуе не поминал? – Григорий отвесил ученику звонкую затрещину.
Мне всегда было смешно наблюдать за этой парочкой. Жердяй за последнее время еще сильнее вытянулся, раздался в плечах, патлы длинные отпустил и бороденкой козлиной похвалялся. При желании он мог бы Григория пополам сломать, но всегда беспрекословно слушался и с готовностью сгибал спину, когда учитель желал отвесить ему тумаков. А так как желание такое у Григория возникало довольно часто, то стоило ему заругаться на нерадивого ученика, тот привычно склонялся перед учителем и смиренно ждал очередной затрещины.
– Погодите-ка своих лупцевать, может, еще силы для чужих сгодятся, – выходя из своих покоев, сказала Ольга.
Она будто и не спала вовсе. Свежая, умытая, в красивом, расшитом скатным жемчугом и витой золотой нитью летнике, покрытая строгим бордовым платном на царьградский манер… казалось, она сошла с одной из икон, которыми богато были размалеваны стены монастыря.
– А вы чего в затрапезе? – взглянула она на нас с Никифором. – Малуша! – обернулась она к спешащей следом сестренке: – Отчего за братом не приглядываешь? – А потом нам приказала: – Ну-ка мухой к себе! И чтоб тотчас, как подобает, все было, – и мы опрометью бросились в келью.
Спустя несколько мгновений мы вышли на монастырское крыльцо. Здесь уже хозяйничал Претич. Он быстро расставил гридней так, чтобы они в случае внезапной опасности прикрыли княгиню, а сам встал чуть в стороне, чтобы не привлекать особого внимания. Я тоже на всякий случай положил ладонь на навершие меча и замер за спиной княгини, готовый ко всему.
Но опасения наши оказались напрасны. Шумная процессия остановилась у подножия крыльца, и вперед вышел ярко разодетый, тучный не по годам, совершенно лысый и безбровый ромей. Он взмахнул жезлом и склонил голову. Трубы еще раз рявкнули и затихли.
– Милостью Господа нашего, Иисуса Христа, и апостолов его, рукоположенный Святейшим патриархом Константинопольским, нижайший слуга апостольской Церкви, смиренный раб господина моего, Порфирородного обладателя Багряных покровов пресвятой Богородицы, цесаря Константина, проэдр Василий приветствует тебя, архонтиса русов, – неожиданно тоненьким бабским голоском, совершенно не вязавшимся с его грузным телом, изрек толстяк.
– Как это «проэдр Василий»? – невольно вырвался у меня возглас удивления. – А Анастасий где?
Но толстяк словно и не заметил моего удивления. Он еще долго перечислял все звания и владения василиса, часто поминая имя своего бога и истово при этом крестясь, пока, наконец, не умолк. Честно говоря, я так и не понял, чего это новоявленный проэдр приперся к нам в такую рань, да еще с музыкантами и целой толпой придворных. Судя по всему, Ольга тоже осталась в недоумении, потому и спросила:
– Так чего же хочет мой Багрянородный брат?
При слове «брат» толстяка передернуло, словно его дубиной по широченной спине огрели, но он быстро взял себя в руки и вновь затянул бесконечную песню, тщательно перечисляя достоинства своего господина и подчеркивая свою рабскую преданность василису. Все это длилось так долго, что стоящий за моей спиной Никифор не выдержал и тихонько зевнул. За что тут же получил чувствительный тычок в бок от Григория.
«Даждьбоже Пресветлый, – подумал я, – как же в этих заплывших жиром мозгах удерживается такое количество пустых, никому не нужных слов? И ведь не сбился ни разу. Небось, старался, заучивал, чтобы ненароком чего не пропустить и ничего не напутать…»
– Хорошо, – сказала княгиня, когда Василий замолчал. – Я принимаю приглашение моего Багрянородного брата. Когда состоится смотр?
– Немедля, – склонил голову проэдр. – С твоего позволения, я подожду здесь, чтобы проводить архонтису русов на место проведения смотра[80].
– О чем это он? – тихонько спросил я Григория.
– Нас на смотр царьградского войска зовут, – так же тихо сказал он.
– Что ж, – обрадовался я, – вот и посмотрим, так ли хороши ратники у василиса, как о них говорят.
– Малуша, – сказала Ольга сестре, – вели Загляде, чтобы снеди и напитков нам вслед послала. Судя по всему, это надолго.
– Хорошо, матушка, – и Малушка скрылась в дверях.
«Матушка…»
Сестренка совсем маленькой была, когда Ингварь-волчара матушку нашу, княгиню Беляну, с дозорной башни детинца коростеньского столкнул.
– Знаешь, Добрынюшка, – как-то сказала мне Малушка, – я же ее совсем не помню. Голос только да руки ласковые. А лица, сколько ни стараюсь, припомнить не получается.
– Это ничего… ты не плачь… просто знай, что она всегда с тобой… – А что я ей еще сказать мог?
Толстяк между тем отошел к своим и замер в ожидании.
– Претич, – позвала Ольга.
– Что, матушка?
– Всех десятников и самых смышленых ратников с собой возьми. Им это на пользу пойдет. Да пусть во все глаза смотрят. Пускай все примечают да на ус наматывают, может, пригодится…
Потом она к нам повернулась:
– Ну что? Пойдем, посмотрим, чем нас василис стращать собрался? – И улыбнулась.
Солнышко уже за полдень перевалило, а войска все шли и шли нескончаемой вереницей. Сначала пешие, потом запряженные четверками колесницы, потом вновь пешие, за ними конница, и так без конца…
– Что-то притомилась я, – вздохнула княгиня, которой уже надоело взирать на блестящие на солнце щиты и сияющие доспехи. – Когда же это кончится?
– А может, и вовсе никогда, – сказал Никифор.
Он ненадолго отлучался, как он сказал, по великой нужде, и вот теперь вновь появился под навесом.
– С чего это ты взял? – спросил его Претич.
– Да я тут ненароком кое-что подглядеть сумел, – пробасил черноризник с таким видом, будто разгадал великую тайну мироздания.
– И чего же ты подглядел? – Ольга снизу вверх посмотрела на жердяя.
– А вот чего. – Довольный столь пристальным вниманием к себе, Никифор оглядел нас и зашептал: – Прихватило у меня живот, видать, квасу опился, вот и скрутило. Ну, я и рванул обратно к Маме. Не стану же я посреди улицы порты спускать. Бегу к монастырю, а у самого в утробе урчит – боюсь, не донесу…
– А покороче можно? – прикрикнул на ученика Григорий.
– Покороче… – растерялся жердяй. – Мне та дорога очень длинной показалась. Но все же успел, – ощерился он.
– Ну и?.. – Ольга начала злиться.
– На обратной дороге заплутал я немного, – сказал черноризник. – Но Господь не оставил. Вывел на соседнюю улицу, а там… – он помолчал немного, разжигая наше любопытство, а потом сказал: – Там воины переодеваются. Им на подводах снаряжение подвозят. Они старые доспехи с себя скидывают, в новые наряжаются и прямиком сюда шагают. Мимо вас проходят, кружным путем обратно возвращаются, а там их уже новые доспехи, и щиты, и стяги ждут. Меня один заметил, так по ноге копьем огрел. Вон какой синечако оставил, – и Никифор задрал ризу, оголяя почерневшую от удара ляжку.
– Срам прикрой! – велел ему Григорий. – Ишь, гузно заголил.
– Понятно, – вздохнула Ольга. – Нам отсюда лиц-то не видно. Да и кто будет в воинов всматриваться? Они уж небось по пятому кругу мимо нас шагают. И с конниками наверняка то же самое. Хитрит василис. Нас обмануть старается[81].
– И зачем ему это нужно? – пожал плечами Претич.
– От страха это, – сказал я. – Вон давеча мы с Никифором памятник видели. Так там конец Света представлен.
– Ага, – закивал жердяй. – Там русичи Царь-город с землей ровняют.
– Так, – Ольга платочек в кулаке скомкала и на проэдра Василия прищурилась, – Забуд, – окликнула она одного из холопов, – иди-ка, позови этого толстомясого сюда. Сейчас послушаем, что он нам запоет.
Тот сидел в отдалении, окруженный своей свитой, подремывал, лишь изредка бросая скучающий взгляд на проходящих мимо ратников.
Вначале, когда мимо нас протопали первые воины василиса Царьградского, Василий принялся объяснять княгине преимущества византийского войска. Сам он, судя по всему, в военном деле был не силен, и оттого пояснения его были путанны и малоинтересны. Сводились лишь к восхвалению талантов василиса да к частому поминанию Бога Иисуса и матери его, которые будто бы охраняли и защищали святое воинство на полях сражений. В качестве примера толстяк поведал давнюю историю о нашествии обров на Константинополь.
– Эти гадкие людишки, – пищал он, – мерзкие варвары, порождение Преисподней, подошли к стенам Святого города, вокруг сея смерть и разорение. Они долго пытались взять неприступные стены. Люди в городе стенали и плакали, вознося мольбы Всевышнему. Отцы Церкви неустанно взывали к Божественной защите, и тогда случилось чудо. – Он сделал паузу, осенил себя крестным знамением и снова запищал: – Пресвятая Богородица укутала город своей сияющей ризой и не допустила поругания великих святынь, не отдала город на разорение дикарям и обратила бесчисленные вражеские полчища в постыдное бегство*.
* Авары (обры) – племенной союз, главным образом тюркоязычных племен, изначально живших на Волге и северном побережье Каспийского моря. Одна из трех ветвей единой тюркской группы (авары, булгары, хазары). Появились в Европе в результате распада гуннской монархии. В середине VI в. они проникли на Дунай, где образовали Аварский каганат. Обры (так их называет русская летопись) совершали набеги на окрестные народы. Византийские источники сообщают, что авары (обры) доходили до Константинополя. И от захвата города спасло непосредственное вмешательство Богородицы. Чудо Покрова пресвятой Богородицы – праздник, равночтимый и православными, и католиками (у нас отмечается 14 октября), связан именно с этим событием.
Я переводил сказку проэдра не столько для Ольги (княгиня и сама понимала толстяка), сколько для остальных. Претич со своими десятниками внимательно выслушали мой пересказ, а потом один из русичей сказал:
– Выходит, не такая уж грозная сила у василиса, коли он врага до своего стольного города допустил.
– И чего-то не сильно им Богородица помогла, – улыбнулся Претич, – когда Олег щит свой над воротами Царь-города прибивал.
Естественно, этого я проэдру переводить не стал, да ему не до того было. Он вновь принялся Бога своего расхваливать, его человеколюбие и всепрощение превозносить. Долго его княгиня слушала, а потом повернулась ко мне и сказала:
– Вели толстяку, Добрын, чтобы он хоть ненадолго заткнулся. У меня от его визга уже уши болят. Утомил.
– Великая княгиня ценит твои знания и преданность Богу и господину твоему, – сказал я Василию. – Однако просит тебя оставить ее ненадолго, чтобы она смогла вдосталь насладиться созерцанием неистребимой мощи войска византийского.
– Мог бы и поменьше с ним церемониться, – улыбнулась Ольга, когда проэдр оставил нас в покое.
Потом мы снова за войсками понаблюдали, после чего княгиня к себе проэдра подозвала.
– Поражена я силой, коей василис Константин обладает, – перевел я ее слова толстяку. – И люди русские этой уймищей народу ратного удивлены. Однако мне и другие диковины царьградские интересны. Хотела бы я с патриархом Фокием переговорить да на чудо собора Святой Софии полюбоваться. Встречу мне эту еще проэдр Анастасий обещал, да, видимо, обещания своего уже выполнить не сумеет, – тут она хитро взглянула на толстяка. – Так неужто мне придется на Родину возвращаться, так и не вкусив от его мудрости? Ты мне давеча о Боге своем рассказывал, видно сразу, что ты человек справедливый и господину, как и Господу своему, честно служишь, так посодействуй нашей встрече.
Обрадовался Василий таким словам. Поклонился княгине и пропищал:
– Слово проэдра, как бы его в данный миг ни звали, крепкую силу имеет. Если Анастасий тебе пообещал, то я это обещание выполню. Нынче же вечером, после службы в патриаршем соборе, архонтиса русов с Фокием, да продлит Господь его праведные дни, в лоне матери нашей церкви апостольской встретится. А пока позволь тебя и твоих людей в мое скромное жилище на званый обед пригласить?
– Дозволяю, – сказала Ольга.
Скромное жилище василисова слуги огромадным теремом оказалось. Стол у евнуха от яств и напитков ломился, музыка уху, а убранство глазу приятны были. Ел я снедь вкусную, запивал зеленым ромейским вином, а сам все думал:
«Что же с Анастасием стряслось? Почему вместо него этот боров[82] Василий в одночасье проэдром стал? Мы только с Анастасием общий язык нашли, он меня из когтей этой дикой кошки Феофано вырвал, и вдруг такие перемены. Что стряслось? И как это на нас отразиться может?»
Но ответов на свои вопросы я не находил. Попытался у кого-то из Васильевой свиты судьбу моего знакомца выпытать, но ромей сразу разговор на тему охоты перевел. Мол, знатная в этих местах дичь водится, и добыть ее в заповедных императорских угодьях труда не составляет, а про Анастасия ни словом не обмолвился, словно и не было такого человека вовсе. Так я ни с чем и остался, только в догадках и домыслах терялся.
Вечером состоялась обещанная Василием встреча. И прошла она совсем не так, как Ольга себе мыслила. Впрочем, кто знает, что творится у бабы в голове? А тем более у бабы, в руки которой дана власть над землями, раскинувшимися от холодного Варяжского моря до диких печенежских степей.
А я, наконец-то, сумел разглядеть собор Софии. Многое меня удивляло на этой земле, но такого потрясения я никогда не испытывал*. Особенно меня купол ошеломил. Недаром я его еще в первый день приметил и все это время стремился к нему. Вблизи же он просто поражал воображение.
* Собор Святой Софии был построен в VI веке по приказу императора Юстиниана всего за шесть лет. Почти квадратный в Плане (79,3х71,7 метра) собор на высоте 55,6 метра покрыт куполом. Диаметр купола – около 30 метров. Площадь мраморных полов Святой Софии составляет 7570 квадратных метров. В соборе шесть тысяч золотых светильников, даже серебряные украшения были покрыты золотом. Колонны из полудрагоценного поделочного камня, слоновая кость, янтарь, громадные сияющие мозаики… Многие предметы для богослужения изготавливались из сплава золота с драгоценными камнями. Купол собора прорезан сорока окнами, и кажется, что он парит над собором. Недаром Святая София потрясала красотой и богатством как современников Добрыни, так и их потомков.
А еще меня поразило, как Григорий отнесся к желанию княгини повидаться с патриархом Царьградским.
Еще на пиру у проэдра Василия услышал я их разговор, который вызвал у меня удивление.
– Стоит ли, княгиня, в самое гнездо разврата и врак сатанинских забираться? – вполголоса спрашивал Ольгу христианин.
– Отчего же не стоит? – так же тихо отвечала ему Ольга. – Сама хочу поглядеть, так ли уж страшен диавол, как ты мне про него говорил.
– Нужно ли руку на жаровню класть, чтобы проверить, обжигает ли огонь? – Григорий головой покачал.
– Но нельзя же проверить, хорошо ли вино, или скисло давно, если не попробовать, – сказала княгиня и пригубила чашу. – А вино-то у толстяка славное, – улыбнулась она. – Может, и не так все страшно, как ты говоришь?
– Велик Сатанаил в кознях своих, – вздохнул Григорий тяжко. – Премудр в искушении, многое обещает, да ничего не дает. Боюсь я, княгиня, что не устоишь ты перед соблазнами его. Слаб человек – по себе знаю.
– А ты не вздыхай, не кручинься за меня, – сказала ему княгиня. – Ты же рядом станешь, чтобы, в случае чего, козни дьявольские от меня отвести.
– Видит Господь, что не жажду я этого, – утер ладонью Григорий лицо, словно слезы с глаз смахнул. – Но и тебя один на один с Обманщиком оставить не могу. Хоть и тяжко мне на это решиться, а придется. Пойду с тобой к Фокию, а там что Господь даст…
Ничего я тогда из этого разговора не понял. Давно уже заметил, что Григорий с Никифором себя странно ведут – в церкви не заходят, над монахами подтрунивают и над службой церковной подсмеиваются. Примечал я все это, а все взять в толк не мог: почему христиане в самом сердце христианского мира себя словно чужаки в стане вражеском чувствуют?
В собор мы отправились втроем – Ольга, Григорий и я.
Претич порывался с нами пойти и гридней прихватить, но княгиня не велела ему. А на предостережение боярина ответила:
– Неужто ты думаешь, что в Божьем доме мне может что-то угрожать?
– Береженого и боги берегут, – недовольно проворчал Претич, передал мне завернутый в парчовую поволоку подарок для Фокия и снаружи остался.
Отрок-служка проводил нас через маленькую боковую дверцу, извинившись за то, что через главные ворота иноверцам вход закрыт. Пояснил, что патриарх примет архонтису русов в своих личных покоях, добавив при этом, что это высокая честь и знак особого уважения.
– Не на службу церковную иду, встреча эта личная, – ответила ему Ольга. – Мне с самим Божьим человеком побеседовать нужно.
Пока шли мы узкими сенцами, богато украшенными подклетями, служка все на Григория опасливо косился и крестился украдкой. Мне показалось, что вид черноризника его чем-то пугал, но он стойко держался и страх свой старался поглубже спрятать.