Горишняя Юлия. Слепой боец

   «Шелковый караван!» — мелькнуло одновременно во многих умах, в Гэвиновом тоже. Шелковые караваны великой Доготры ходили как раз близко оттуда, и позавчерашним штормом могло разметать не одни только Гэвиновы корабли. Проходя мимо так близко, что весла только чуть-чуть не проскрипели кормою чужой «змеи», Гэвин крикнул:
   — Если ты почитаешь какого-то бога, капитан, — поклянись им, что отдашь мне половину с этого китенка, и я тебе помогу с другого борта!
   Он знал, кому кричит: на высокой «боевой корме» — площадке над палубой — стоял среди других человек в ярком кобальтовом плаще. Рыже-русая борода завивалась крутыми кольцами плотно, как овечья шерсть. Нащечники шлема у него были расстегнуты; и если бы его богатых доспехов не хватило, чтоб указать, кто здесь капитан, яснее ясного сделало бы это его жестокое и веселое темное лицо, на котором, как в зеркале, отражалась схватка на носу «купца». Он оглянулся на проходящий мимо «Дубовый Борт» и засмеялся через плечо.
   — Ладно — я, Бираг, делюсь с тобой пополам, кто бы ты ни был, клянусь Луром! И щитом Лура клянусь, — бревно, подвешенное на мачте «купца», в этот миг прошлось над бортом, смахивая с него лезших туда со «змеи», как хозяйка смахивает муравьев со стола, и он выругался в голос, — ты кстати!
   И все это за краткие мгновения, пока разогнавшийся «Дубовый Борт» несло мимо чужой «змеи». Человек этот, Бираг, сын Бирага, был капитан жадный и хищный; он вцепился в добычу, которая ему была не по зубам, и, если бы не Гэвин, он — возможно — положил бы на этой шайти почти всех своих людей, пока добился бы проку. А клятва — она клятва и есть! От клятвы недалеко до обмана, говорит пословица. Потому как в любой клятве главное — подобрать слова…
   Кстати сказать, этот человек, Бираг, сын Бирага, у себя дома имел, вероятно, и еще какие-то прозвища, но давно растерял их. А так устроены почти все капитаны и вообще люди с северных островов — они частенько знают наизусть фарватеры и течения в южных морях и не слыхали никогда (и не интересовались), какие есть речки в округе, что лежит с ними на одном острове, только по другую сторону укрытого вечными льдами неприступного горного хребта.
   Среди купцов же заморского юга этот человек известен был как Зилет Бираг. Он был родом с материка, из Королевства, и довольно именит по рождению, но оказался в ссоре с окружным судьей в своих местах, был объявлен у себя на родине вне закона и так и не выбрал никакого другого места, чтоб поселиться, и если живал где-нибудь, так разве что временами на Торговом острове. С Гэвином они раньше не встречалась.
   Вечером того же дня обе «змеи» пристали к берегу безлюдного крохотного островка в трети дня пути к юго-западу от Сувы. Место предложил Бираг, а впрочем, никакого другого удобного места вокруг Сувы и нету. И уже входя в залив, с «Дубового Борта» увидали стоящие там еще две «змеи», расположившиеся мирно у берега. Это тоже оказались люди Бирага, которые в шторм от него оторвались.
   — Ты гляди на них! — захохотал (как передают) Бираг, удивляясь так, точно вовсе и не ожидал их здесь увидеть. — Добрались-таки, лодыри! И я уверен, даже топоры свои ухитрились не запачкать! Один я должен вертеться за них за всех!
   Команды разложили костры на песке, чтоб готовить ужин, — каждая у своего костра, — все держали оружие под рукой поближе. Люди у Бирага были беззаконники, как и он сам, отребье двух морей, какое крутится на Торговом острове, и теперь их было втрое больше.
   Стремительные сумерки уже упали на мир, когда Гэвин отправился к Бирагу договариваться, как будет проходить оценка добычи, — один пошел, хотя многие и полагали, что это глупо, — и безумный закат таял своим золотом, на котором черным-черно и четко рисовались снасти кораблей, всех пяти, оттого что захваченная шайти стояла на трех якорях тут же, под берегом. Бираг собирался продать ее, чтоб зря не пропадать хорошему кораблю.
   — Если мы с тобой, — сказал Гэвин, когда ему предложили подсесть тоже к костру, поужинать за компанию, — разговариваем, Бираг, как честные люди, тогда это честное предложение, и я за него с охотой выскажу тебе свою благодарность. А если нет — незачем мне тогда оказываться у тебя в долгу за твое мясо, как гостю!
   — Зря ты так, — засмеялся на это опять Бираг, блестя зубами в кудрявой дерзкой бороде. Зубы были такие же белые, как у него в руках кость с кусками баранины на ней. — Я — честный человек. Это тебе всякий скажет. И мои ребятишки — они тоже честные люди, хоть и нету у них родни, которая б сидела в издольщине на моих землях, жрала бы моих быков на Осеннем Пиру и все такое прочее. Так что мы тут поговорили с моими капитанами и решили, что обещания надобно исполнять, хоть и были они даны кое-как и не по правилам, без соклятвенников и без свидетелей договора, ну да ты сам знаешь, как.
   — Если это верно, — сказал Гэвин, — тогда ты и вправду честный человек. Ну и как ты думаешь исполнять их?
   — А как сказано, так и буду. Я-то помню, что говорил. А ты помнишь? (Гэвин усмехнулся.) Ну так вот: половиной своей личной доли с этой шайти я поделюсь с тобой пополам, с тобой лично, Гэвин, а насчет остального — ты уж прости!
   Никому, понятно, не понравится, если его вот так вот выставляют дураком. Гэвину это тоже не понравилось.
   — Хорошо, — сказал Гэвин, тряхнув головой, — я возьму свою половину. Я таки сделаю тебя честным человеком, Бираг, хотя бы на одну ночь и хотя бы против твоей воли. Не обессудь только, если способ, каким я свою половину отделю, тебе окажется не по сердцу.
   — Дели как хочешь, — отвечал Бираг.
   Кое-кто из его людей уже заворчал, собираясь за спиной у Гэвина, но он махнул рукой: пусть идет… И Гэвин ушел назад, к своему костру. Так что Бираг, сын Бирага, был все-таки на свой лад честным человеком.
   Ночь обе дружины провели, непрерывно сторожа якобы костры, а на самом деле — друг друга; на рассвете «Дубовый Борт» скользнул в розовеющее море, и Бираг Зилет, Бираг Хитрец, усмехнулся снова.
   — Я так и знал, что он пожалеет своих, — сказал он. — Даже от дружины Гэвина нельзя требовать, чтоб они нападали сам-на-трое.
   — Удирает, — сказал кто-то, тоже с усмешкой.
   — Разворачивается, — с тревогой сказал другой. Ветер тянул с моря, и потому «Дубовый Борт» шел на веслах. И разгонялся так, точно на гонках, и нос его был нацелен прямехонько в борт шайти, замершей на своих якорях!
   — Тьма тебя забери, Гэвин! — заорал Бираг.
   «Дубовый Борт» вогнался в набор шайти точно посередине, от носа и от кормы на равном расстоянии разрезав ее, как ножом, — а штевни у северных «змей» крепкие, — так что захрустели сочленения, которыми в этом месте соединяется у шайти составной киль, и разошлись ее ребра, а люди, которых Бираг в изобилии отправил ночью на свою добычу, опасаясь, как бы ее не увели втихомолку, попадали кто на палубу, а кто и за борт. Гэвинова «змея» от удара тоже хрустнула вся — но выдержала, и тут же на ней заработали весла, вытаскивая «Дубовый Борт» назад, и Бираг заругался еще страшнее, поняв, что ему вот-вот удастся освободиться.
   — Эй, Бираг! — крикнул Гэвин, и голос его звенел от смеха. — Как тебе мой способ делить добычу пополам?
   Ветер был с моря, и Бираг Зилет расслышал эти слова так ясно, как если бы рога Лура пропели их ему на ухо.
   Стискивая кулаки, он стоял и смотрел, как «Дубовый Борт» выскальзывает назад и стремительно уходит прочь на всех веслах, чтоб не попасть в водоворот от тонущей шайти.
   Другой бы человек, может, и погнался за Гэвином; может быть, на это Гэвин и рассчитывал; но, хотя «Дубовый Борт» еще какое-то время кружил в виду берега, команда Бирага, торопясь и ругаясь не меньше своего капитана, уже ныряла в том месте, где, перевернувшись, затонула у берега шайти, — пыталась вытащить хоть сколько-то тюков с шелком, пока все не затянуло в песок. Что же до Гэвина, то он смеялся.
   Такую вот историю среди прочих рассказывают о Гэвине и о его «Дубовом Борте» в южных морях. И, во всяком случае, никто никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из рассказчиков ругал Гэвина за эту проделку.
   Несколькими днями после Солнцеворота, на макушке лета, флотилия Гэвина добралась вдоль узкой цепочки безлюдных Дымящихся Островов в те моря, которые люди с севера зовут на своем языке Добычливые Воды, а юные корабельщики — Гийт-Чанта-Гийт, Море-Тысячи-Морей, и «Дубовый Борт» зашел на остров Иллон продать кое-какую ерунду, что они прихватили по дороге. Ерунда состояла из двенадцати человек и зерен «бобового дерева», а тариби, на котором плыло прежде все это, был слишком стар и дыряв, и его пришлось оставить океанским девам, чтоб играли обломками. Они это любят.
   На острове Иллон был в то время самый большой рынок рабов в Гийт-Чанта-Гийт, благодаря захожим «змеям» да нравам купцов Иллона, что оказались проще, чем многие из их соседей; они первые догадались: ведь и пиратов с севера можно принять в свою торговлю не хуже всяких других пиратов. Без пиратов же работорговля не может существовать.
   Еще дед Гэвина видел здесь, на Иллоне, короля Дьялваша Морехода; короля тут очень пышно принимали, и «собрание первой сотни» Иллона объявило эту страну отдающейся под руку Королевства вовсе не только от страха пред «змеями» короля Дьялваша, стоявшими в виду Тель-Кирият. Говорят, что Дьялваш Мореход, приглашая к себе на службу тогда Рахта Проливного (а он и был дедом Гэвина, о котором речь), сказал еще и такие слова:
   — Видишь, вот даже и эти люди здесь, в южных морях, ищут моей власти над собой!
   А Рахт ответил:
   — Они ее ищут потому, что Королевство отсюда много дальше, чем Хиджара. А мой дед, — добавил еще Рахт Проливный, — когда повернул нос своего корабля вслед солнцу, искал такую землю, от которой Королевство было бы и вовсе слишком далеко!
   Ну, что уж тут скажешь. С обеих сторон родичи у Гэвина были гордецы — хотя с отцовской стороны гордецы все же больше.
   А после, как король Дьялваш погиб, все и вышло по словам Рахта Проливного. Иллон в то время был, можно сказать, свободный порт. Даже если точно — так четыре свободных порта. А пиратские «змеи» осмелели до того, что заходили прямо на рейд Тель-Кирията, как в родные свои фьорды. Когда на горизонте появлялась грозная эскадра из Хиджары, «змеи», предупрежденные дружившими с ними людьми с Иллона, выскальзывали из Тель-Кирията запасным каналом; в портовых же книгах о них оказывалось записанным, что здесь-де побывали мирные торговые корабли из Королевства — и попробуй проверь! О власти короля иллонцы вспоминали только тогда, когда ругались с Хиджарой, и еще — когда отсылали свою дань; дань была не из бедных, так ведь и доходы теперь у Иллона стали немалыми.
   Гэвин как-то раз ухитрился перехватить корабль с этой данью: разжег обманные огни у мыса Яйна-Кеп, и корабль тот разбился на Кепских скалах, прямо Гэвину в сундук. Король Здараш, когда узнал об этом (так, во всяком случае, передают), особенно сердиться не стал, но пообещал, что, если когда-нибудь Гэвин Обманщик попадется ему в руки, из головы-де его выйдет еще одно украшение для стен королевской столицы.
   В южных морях говорили об этом деле много, и добавляли: «Вот хорошо бы, чтоб эти мореглазые и вовсе грабили всегда только друг друга!», а иллонские купцы остались-таки недовольны: ведь им же из-за Гэвина пришлось отсылать еще одну дань тогда. Из-за этой-то второй дани в Тель-Кирияте Гэвин теперь открыто не показывался; остались там по-прежнему люди, готовые вести с ним дела, но только так, чтобы «собрание первой сотни» не узнало, а этот Тель-Кирият — такое место, которое чем меньше видишь, тем лучше. Только остров Гарз его хуже, так ведь Гарз испокон веков был разбойничьим гнездом для пиратов всех племен.
   Когда-то в Тель-Кирияте Гэвин с Йиррином и еще с парочкой таких же сорвиголов отправились поглядеть, что это за «веселые дома» есть на здешнем берегу; вернулись не раньше, чем деньги у них закончились, а было это три ночи спустя, да еще Гэвин приволок с собой беловолосую хихикающую девку (она утверждала, что выкрасила волосы нарочно на вкус северян — «а что, разве тебе не нравится?»). Целый месяц таскал ее на корабле (все ругались втихомолку, ожидая, пока дурь сойдет с капитана), в конце концов проиграл ее в «вертушку» какому-то капитану на острове Буген и, похоже, вздохнул с облегчением…
   Во всяком случае, потом у Йиррина он спрашивал: «Ты-то хоть помнишь, купил я ее честно или так уволок?» — и Йиррин в ответ только жмурился, как сытый кот, и говорил: «Я тогда, понимаешь, был слишком занят. Некогда мне было, Гэвин, на тебя оглядываться».
   Одним словом, ну его, этот Тель-Кирият, с бабами его крашеными, куреньями его отравными и людьми его пронырливыми, с ним хорошо, а еще лучше было бы, если б можно было без него обойтись.
   Как обычно это делается, «Дубовый Борт» прошелся в виду Тель-Кирията, обогнув маяк, затем некоторое время ходил возле маяка вперед-назад узором, понятным для того наблюдателя, кому надобно их узнать, а потом направился за мысок и пристал в Бандитской Гавани, как это место называется. Там устраивают стоянку те, кому в Тель-Кирият заходить открыто неудобно, а в Бандитской Гавани города нет (тамошнее поселение считается так просто — деревней), и порта там, как считается, тоже нет, а стало быть, и портовых книг нет, и нет нужды вписывать туда ни груз, ни капитана.
   На следующий день к Гэвину на корабль приехал приказчик его иллонского купца (человек, конечно, отчаянный — вот так сунуться на борт пиратской «змеи», но ведь за отчаянность ему и платят), приехал поглядеть на товар и договориться, где и как его менять на деньги. Мешки с зернами «бобового дерева» свалены были на кормовой палубе, а полоняники сидели на носу «Дубового Борта» под кожами; пройдя туда, приказчик сразу сказал, указывая на одного, желтолицего, с сонными глазами:
   — Этот человек — арьякварт, доблестный капитан.
   — Если бы я выбрасывал за борт всякого, кто пробовал арьяк, — возразил ему Гэвин, — не нашлось бы ни одного матроса в здешних водах, которого я смог бы продать. Ничего, — сбудете с рук как-нибудь, не в первый раз небось.
   — Увы, не в первый, — отозвался на это приказчик.
   Он понимал, что Гэвин торгуется так просто, для порядка, не для того ведь, чтобы продать эту мелочь, он сюда пришел, как говорит пословица, «найти, а не ронять» — за новостями. И потому приказчик щедро перемежал разговор такими известиями, что, будь у кого-нибудь возможность разослать по миру его слова, у могущественной Хиджары появилась бы лишняя причина полагать остров Иллон нарушающим все соглашения против морского разбоя.
   — Миссу посетил бог чумы, — говорил он, поглядывая на Гэвина искоса, чтобы определить, способна ли будет эта новость сбавить цену еще чуть-чуть. — Жители, оставя город, сбежали на островок Плаю, надеясь на его добрый воздух, а другие кто куда, город опустел, обезьяны из храмов его, вопя от голода, бегают по улицам, лавки стоят открытыми, и по мертвецам в каналах ползают крысы…
   — А кроме крыс, еще и грабители, сковыривая золото с трупов прежде, чем сдохнуть самим от той же чумы, — пренебрежительно хмыкнул Гэвин, и приказчик, будучи человеком проницательным, тут же переменил разговор.
   — Те же, кто нынче ютятся на Плае, весьма страдают от недостатка пресной воды, и передают, что туда возят воду рыбаки с Плайчулы — по золотому за мех.
   — Однако богатые же люди эти — кто ютятся, — отвечал на это Гэвин, усмехаясь себе в бороду. — Неосторожно с их стороны — оказываться на островишке, где даже и крепости порядочной нет!
   Не раз и не два такие вот вести, которые сходятся на знаменитый рынок Иллона со всех концов и со всех морей, оборачивались для пиратов удачей, а для кого-то выкупами и прочими неудобствами. Среди других вещей сообщил приказчик и вот еще что:
   — Странные дела творятся нынче в этом мире; монастырь на острове Мона опять осаждают, и теперь это Зилет Бираг.
   — Мона?! — сказал Гэвин удивленно.
   После той шайти они с Бирагом больше ничего не делили. Гэвин, казалось, вовсе и думать забыл, что есть на свете такой человек, а Бираг если бы и хотел забыть про Гэвина, так, наверное, у него бы не вышло, слишком много про сына Гэвира рассказывали со всех сторон. И люди говорили, что ежели б Бираг захотел встретиться с Гэвином снова, множество раз уже мог бы это сделать, а другие отвечали, что, мол, на месте Бирага и всякий бы призадумался: Громкий Палхмер, помнится, тоже искал однажды встречи с Гэвином, искал да и нашел, и что из этого для Палхмера вышло? Так что лучше все-таки не тягаться в удаче с таким человеком, как Гэвин, пока филгья его на его стороне, вот ведь и в проливе Ват, где Гэвин, совсем еще тогда молодой капитан, дрался за право охотиться в этом проливе сразу с тремя «змеями» Громкого Палхмера, удача его спасла: шквал и маневр против ветра… И сейчас Гэвин удивился так, точно услыхал имя незнакомца, чему приказчик (проницательный все же был человек) не поверил.
   — Мона? Ну и ну, — повторил Гэвин, качая головой. — И вправду странные дела. На Мону не хватило филгьи даже у Дьялваша Морехода. Ее же невозможно взять. Конечно, если бы…
   Нет никакого сомнения, что Гэвин и сам задумывался над тем, как бы попытать счастья на острове Мона. Для него взять тамошнюю крепость — он в этом наверняка был уверен — оказалось бы вовсе не невозможно, если приняться за дело как следует. Но на нынешнее лето у него совсем другое дело было на уме — крепость, и тоже неприступная, гарнизоном хиджарским ощетиненная, так что фразу он не закончил и только плечами пожал.
   — Говорят, Зилет прошлой зимой вовсе не ходил на север — сидел на острове Гарз и набирал людей. Он человек дерзкий и красноречивый, и он, должно быть, успел насовать в уши многим из тех, кто тоже зимовал здесь и заходил на Гарз, всяких слов о том, что на Моне чересчур много статуй с глазами из рубинов, чтобы среди них всегда бродили одни лишь босоногие монахи, — сказал приказчик. — Когда он уходил с Гарза месяц назад, с ним было двадцать мачт.
   У Гэвина нынче под рукою было двадцать семь кораблей. Невольно он сравнил эти числа.
   — Когда так много народу, непременно кто-то лишний раз раскроет рот.
   — Да, монахов они врасплох не застали. Но обложили крепко. — Приказчик вдруг вздохнул. — Увы, доблестный капитан, в конце концов, ведь и Святой Остров достанется кому-то. Вечным быть ничему не суждено.
   — А на стены там уже лезли?
   — Пробовали — монахи отбились. Капитан из Тросы проплывал мимо — рассказывает: по морю вокруг Моны плавает горелое масло, доблестный капитан.
   — Бираг только зря просидит там все лето, — сказал, подумав, Гэвин и пожал плечами. — Нет, глупая затея. Такие дела нужно делать быстро — если делать вообще.
   И поскольку приказчику показалось, что Гэвину этот разговор неприятен, он опять завел речь о другом. Следовало бы, конечно, учить здешних людей уму-разуму, объясняя, кто из собеседников должен направлять разговор; но все равно ведь их не исправишь, сколько ни бейся, как невозможно было втолковать той беловолосой, проигранной на Бугене, что нету у Гэвина никакой вещички из человеческой кожи, которую он мог бы ей подарить, и которую не мог бы подарить — тоже нет.
   И вот так, среди запахов грязных тел, смолы и соли, солнца, пьющего свет из воды, в виду убогих крыш Бандитской Гавани, под хлюпанье вонючей жижи под ногами, скрип бортов и угодливый голос приказчика — переменилась жизнь Гэвина навсегда и непоправимо, ибо слова «остров Мона» вошли в нее. Уходя с Иллона, «Дубовый Борт» повез их с собой, как балласт.
   У людей в южных морях есть свои собственные пословицы, и иные из них не хуже, чем у северян. Там говорят так: «Небесная сеть широка, и редки ее сплетения — но никто из нее не ускользнет».
   Сразу после Иллона флотилия, шедшая с Гэвином, пристала к острову Ол пополнить припасы, как это всегда делают северяне. Угнав сколько-то стад на побережье, они собрали скот возле своих кораблей и принялись забивать его, свежевать и коптить на скорую руку, ожидая пробыть здесь дня два. Кто-то заметил, что птицы летят на север; через несколько часов берег словно задрожал — камни плясали, то поднимаясь немного из воды, то опускаясь, а на деле, если присмотреться, — вода ходила вверх-вниз. Работать почти что все перестали: северяне у себя на островах привыкли, что земля твердо стоит под ногами. Это было удивительное и жуткое зрелище: белая бухта, в которой вода ходила, точно зерно в грохоте.
   Берег тут, с тех пор, как пошли на бондарную клепку здешние леса, стал такой — пальцем в пего ткни, труха посыплется, столь испорчен ветром, и погодою, и подземной водою, проточившей в нем свои ходы. Валуны либо режут обувь хуже наста, либо крошатся под ногами, а живность в их трещинах и расселинах копошится наполовину кусающаяся, а из половины той часть вдобавок ядовита. И вдруг вся эта живность полезла из валунов наружу, черные точки на белых камнях, и Земные Змеи заскользили в каждой трещине, переливаясь со скалы на скалу, шурша чешуями.
   Тбиди Холодный (из людей Долфа Увальня) закричал, указывая на трещину в известняке прямо перед ним: трещина росла, бежала все ниже, какими-то толчками, расходясь в стороны вроде молнии. И закричали еще снизу, с пляжа, возле которого стояли корабли: там из раздавшейся скалы брызнула вода тонкими упругими струйками, становящимися сильнее с каждым мгновением. Вода была пресная: это какая-то из подземных рек меняла свое течение.
   Северяне, конечно, непривычные люди, и они не знают, что такое землетрясение, но уж оползней они в своей стране навидались. Выводили они свои корабли из бухты так — весла трещали, и трещали мускулы, остались брошены на берегу скот (блеющий в смертном ужасе), коптильни и кострища, никто и не вспомнил потом, чей это был приказ и приказывал ли кто вообще, — и на середине бухты увидели, как рогатая змея, что (по легендам Ола) держит мир на своем роге, встряхнула головой…
   Гора Толоф, не видная отсюда за выгибом южного берега, зарычала сильнее, чем обычно, и даже здесь стало слышно ее рычание. Что творилось на берегу, было не разобрать, так взметнулась белая пыль. Да и некому, и некогда было смотреть туда. Вода в бухте заплясала во все стороны сразу, могучие «змеи» болтались в ней, как щепки, и «змеей» Борлайса, сына Борлайса, из округи Извилистый Фьорд, тряхнуло Хилсовой однодеревке об борт, оба чинились потом…
   Когда рассеялась пыль, стало видно, что побережье теперь не узнать — провал на провале. «Повезло — вовремя убрались», — сказал кто-то. Рассказчики в скелах, любящие точность, утверждают, что это был Ритби, рыбак, что шел у рыбаков на однодеревке «старшим носа». А капитана у них там не было, так они и плавали, управляясь сообща. Как может такое быть, непонятно, но ведь рыбаки — они и есть странный народ.
   А еще добавляют, что Йолмер, сын Йолмера, пожевав губами, сказал:
   — А с чего это демоны начинают свои шутки шутить, как раз когда у нас припасы на берегу? Определенно — тут есть кто-то с недоброй филгьей… — И он огляделся вокруг так, точно надеялся вот прямо на глаз различить на кораблях несчастливца, что подло затесался в их поход и портит всем везение. На «Дубовом Борте» взгляд его не задержался, но вот в «змею» Долфа Увальня он вглядывался особенно долго и пристально.
   Мяса захвачено было на месяц — все пропало. Пришлось запасаться заново, потратив еще три дня; многострадальные жители на том острове Ола лишились еще нескольких сотен своих овец, а потом частый гребень флотилии Гэвина пошел прочесывать караванные пути и купеческие стоянки вдоль них. Так они спустились вдоль острова Ол на юг, завернули в пролив Ват, побродили немного между тамошних островов. При удаче это может давать добычу весьма неплохую, да и без особой удачи — вполне приличную. У них не было особой удачи, и Йолмер говорил, что он, мол, так и знал: кто-то нарочно стал неудачником в этом походе, чтоб устроить ему, Йолмеру, неприятность.
   Люди с одной небольшой килитты рассказали, что с внешней стороны острова Джертад они обогнали караван, в котором был лесовоз с каменным деревом, и к этому времени караван должен уж подходить к южному горлу Вата. Гэвин было загорелся, но чем дальше они спускались навстречу каравану на юг, тем больше его грызли не видные никому сомнения. Каменное дерево поднимет только корабль, нарочно под лес построенный, возвращаться потом с этим лесовозом к купцам Иллона — терять столько времени, тащить его с собою, тихохода такого… Все бы хорошо, раз идут они на юг, именно туда, куда Гэвину нужно, но был бы этот караван безо всякого каменного дерева!..
   А оказалось, люди на лесовозе защищались так отчаянно, что, когда «змея» Рункорма, сына Румейра из округи Многокоровье, прицепилась бортом к ним, разрубили обвязку бревен, сложенных у них на палубе, и бревна раскатились в стороны, четыре бревна тяжестью такой, что уходят в воду, как камни, и длиною как вся «змея», да и лесовоз тоже был как раз по их длине.
   Корабль потонул, раздавленный, и Рункорм погиб почти со всею своей дружиной. Из именитых людей, бывших там, остался в живых только сводный брат Рункорма, Дейди, что успел запрыгнуть на борт лесовоза с немногими дружинниками, и они защищались, пока «Черная Голова» Дьялверов не пробилась тоже к лесовозу и люди с нее не пришли им на подмогу.