Гуардини Романо. Господь

 

3. МЕЖ ВРЕМЕНЕМ И ВЕЧНОСТЬЮ

   Те дни, которые прошли между воскресением Господа и Его уходом к Отцу – таинственное время. Если принимать их не как легенду, а так, как должна принимать их вера, то нужно задать себе вопрос, что означают они в жизни Господа, и что говорят они нам о нашем собственном христианском существовании.
   Эти дни располагаются меж временем и вечностью. Господь еще на земле, но Он уже готовится уйти. За Ним уже открываются пространства вечного света, но Он еще здесь, в царстве преходящего. В Новом Завете образ Иисуса рисуется двояко. С одной стороны Он-Иисус, «Сын плотника» (Мф 13.55). Тут Он включен в ход земных дел, трудится, борется, идет путем, предписанным судьбой. Он предстает перед нами как личность, исполненная своеобразия. Конечно, Он таинственен и непостижим, порой нам кажется, что мы слышим звук Его голоса и видим Его жесты. Так рисуют Его образ прежде всего Евангелия. Иным предстает Он перед нами в вечности. Здесь рамки земного исчезают. Он свободен, божественно свободен, Он – Господь и Владыка. Ничего случайного и преходящего больше нет, – все существенно. «Иисус Назарянин» перешел в вечно живущего «Господа Христа», образ Которого обрисовал Иоанн, узрев Его на Патмосе: «То, что видишь, напиши в книгу и пошли церквам, находящимся в Асии: в Ефес, и в Смирну, и в Пергам, и в Фиатиру, и в Сардис, и в Филадельфию, и в Лаодикию. Я обратился, чтобы увидеть, чей голос, говоривший со мною; и, обратившись, увидел семь золотых светильников и, посреди семи светильников, подобного Сыну Человеческому, облеченного в подир (длинную одежду) и по персям опоясанного золотым поясом. Глава Его и волосы белы, как белая волна, как енег; и очи Его – как пламень огненный; и ноги Его подобны халколивану, как раскаленные в печи, и голос Его – как шум вод многих. Он держал в деснице Своей семь звезд; и из уст Его выходил острый с обеих сторон меч; и лицо Его – как солнце, сияющее в силе своей. И когда я увидел Его, то пал к ногам Его, как мертвый. И Он положил на меня десницу Свою, и сказал мне: не бойся; Я есмь Первый и Последний, и живый; и был мертв, и се, жив во веки веков, аминь. И имею ключи ада и смерти» (Откр 1.11-18). Рисует этот образ, в начале Послания к Колоссянам и Павел, когда говорит о Том, «Который есть образ Бога невидимого, рожденный прежде всякой твари. Ибо Им создано все, что на небесах, и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли, – все Им и для Него создано. И Он есть прежде всего, и все Им стоит. И Он есть глава тела Церкви; Он – начаток, первенец из мертвых, чтобы в Нем обитала всякая полнота, и чтобы посредством Его примирить с Собою все, умиротворив через Него, кровью креста Его, и земное и небесное» (Кол 1. 15-20).
   В этом образе все подробности отпали. Нет ни одной черты, которая говорила бы привычным для нас земным языком. Все чуждо и безмерно велико. Тот же ли это Иисус, Который ходил по земле? Ответ дают нам те дни, о которых мы говорим. Эти немногие дни, когда Он находился в состоянии перехода от времени к Вечности, говорят нам, что Он и тут, и там, один и тот же, – что Иисус Назарянин, когда Он «вошел в славу Свою» (Лк 24.26), взял с Собой все Свое земное существование, навеки включенное отныне в бытие Того, Который есть «Альфа и Омега, начало и конец» (Откр 1.8), и Кто живет вечно.
   В начале повествований о воскресении Господа мы встречаем Марию из Магдалы (Ин 20.1-2,11-18). Ранним утром она с другими женщинами пришла ко гробу, чтобы помазать тело, нашла гроб открытым и пустым и побежала сказать об этом ученикам. Тогда Петр и Иоанн поспешили ко гробу, услыхали там слова ангела, и вернулись с этой вестью. Тем временем Мария опять приходит ко гробу и в сердечном смятении пытается обнаружить тело. Тут она видит Его Самого. Он спрашивает, почему она плачет и кого ищет, а она принимает Его за садовника и отвечает: «Господин! если ты вынес Его, скажи мне, где ты положил Его, и я возьму Его». Тогда Иисус говорит: «Мария!» Она узнает Его: «Раввуни, Учитель мой!» падает ниц и хочет обнять Его ноги. Но Он говорит: Не прикасайся ко Мне, ибо Я еще не восшел к Отцу Моему. Как замечательны оба эти возгласа: «Мария!» – «Учитель мой!»... Наши мысли возвращаются к той трапезе в доме Симона Фарисея, когда под презрительным и наглыми взглядами гостей выступает вперед «грешница», склоняется к ногам Господа, целует их, орошает слезами, обтирает своими волосами, помазывает драгоценным миром и узнает, что ее грехи прощены. Так начиналась эта святая история (Мф 26.6-13). Позже мы услышали, что когда все разбежались и народ, будучи во власти тьмы, обратился против Иисуса, эта женщина – вместе с Марией, Матерью Господа, с другой Марией, матерью Иоанна (будущего евангелиста Марка), и с учеником Иоанном – выстаивает до конца У креста, под бурей ненависти и с мукой в сердце (Ин 19.25). Эта безмерно любящая женщина, для которой все ничтожно в сравнении с ее любовью, теперь снова стоит перед Ним. Он называет ее по имени, и она отвечает. Эти два слова – как бы итог всего, что произошло. Все подтверждено, все воспринято и перенесено в иное измерение. Не сказано ли: «Не прикасайся ко Мне ибо Я еще не восшел к Отцу Моему»? Но однажды это случится и Он воссядет по правую руку Всевышнего. Туда Он возьмет с Собой все, в том числе и эту любовь, и тогда все исполнится (Ин 20.15-17). Разве переход не выступает здесь вполне явственно?
   Обратимся к другой истории – о Петре. Никто из апостолов не обрисован в евангельских повествованиях так живо, как он. Вряд ли он был тем, что называют великой личностью, но у него было нечто лучшее: теплая и глубокая человечность. Было горячее сердце, честное и великодушное. Правда, ему были свойственны необдуманные поступки и поспешные, иногда даже дерзновенные речи, за что Иисус корил его. Но Петр не таил обиды, и ни готовность, ни сердечное тепло никогда ему не изменяли.
   Но время последнего путешествия в Иерусалим Иисус спрашивает учеников: «За кого люди почитают Меня, Сына Человеческого? Они сказали: одни – за Иоанна Крестителя, другие – за Илию, а иные за Иеремию, или за одного из пророков. Он говорит им: а вы за кого почитаете Меня? Симон же Петр, отвечая, сказал: Ты – Христос, Сын Бога живого. Тогда Иисус сказал Ему в ответ: блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах. И Я говорю тебе: ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее. И дам тебе ключи царства небесного». Вскоре после этого Иисус говорит о том, что должно теперь произойти: Он пойдет в Иерусалим, претерпит много страданий и умрет. Тут Петр горячится: «Господи! да не будет этого с Тобой!» Он же, «обратившись», резко говорит ученику: «Отойди от Меня, сатана! Ты Мне соблазн; потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое». В этом виден весь Петр... (Мф 16.13-23). Или – событие на горе Преображения. Внутренняя слава Господа прорвалась наружу. Справа и слева от Него появляются Моисей и Илия, и Петр говорит: «Господи! хорошо нам здесь быть; если хочешь, сделаем здесь три кущи: Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии» (Мф 17.4). Три кущи для этих троих? Господь даже не отвечает на такую нелепость... Под конец, в последнюю ночь, Иисус говорит им, что все они покинут Его. Петр отваживается заявить: «Если и все соблазнятся, но не я». Но Господь предрекает: «Говорю тебе, Петр, не пропоет петух сегодня, как ты трижды отречешься от Меня» (Лк 22.34). Петр не верит, но пророчество сбывается, его вынуждает к этому рабыня-привратница. Тут он видит Господа, Которого ведут мимо, Господь смотрит на него, и Петр начинает горько плакать (Лк 22.34, 54-62).
   А из 21-й главы Иоанна мы узнаем, что Петр, находясь с некоторыми другими учениками у озера в Галилее, говорит: «Иду ловить рыбу». «И мы с тобою», отзываются остальные. Они отплывают, трудятся всю ночь, но не могут поймать ничего. И вот, когда уже рассвело, Кто-то, стоявший на берегу, крикнул им: «Дети, есть ли у вас какая пища?» Они отвечают: «Нет». Тогда Он говорит: «Закиньте сеть по правую сторону лодки и поймаете». Они так и делают – и едва могут вытащить сети, так они наполнены. Тогда «ученик, которого любил Иисус» говорит Петру: «Это Господь». Услыхав это, Симон Петр опоясывается верхней одеждой, которую снял для работы, бросается в воду и плывет к берегу. Другие следуют за ним и все вместе приступают к еде. После этого Иисус говорит Симону Петру: «Симон Ионин! Любишь ли ты Меня больше, нежели они?» Тот отвечает Ему: «Так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя». Иисус говорит ему: «Паси агнцев Моих». И спрашивает вторично: «Симон Ионин! Любишь ли ты Меня?» Опять отвечает Петр: «Так, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя». Иисус говорит: «Паси овец Моих». И в третий раз спрашивает его: «Симон Ионин! Любишь ли ты Меня?» Петр опечалился, что в третий раз спросил его и сказал Ему: «Господи! Ты все знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя». Иисус говорит ему: «Паси овец Моих. Истинно, истинно говорю тебе: когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состаришься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя, и поведет, куда не хочешь. Сказал же это, давая разуметь, какою смертью Петр прославит Бога. И, сказав сие, говорит ему: иди за Мною» (Ин 21.15-19).
   Здесь вновь подхватывается, преобразуется и продолжается длинная цепь событий. Что-то уже изменилось в Петре. На вопрос: «Любишь ли ты Меня больше, нежели они?» он уже не решается, как вероятно сделал бы раньше, ответить просто «да», но говорит сдержанно: «Господи, Ты знаешь, что я люблю Тебя». Когда вопрос повторяется затем во второй и в третий раз, он понимает в чем тут дело: Иисус призывает загладить свою троекратную измену. Но вместе с тем подтверждается сказанное в Кессарии Филипповой: он должен оставаться фундаментом, прочным как скала, и хранить ключи от царства небесного, и быть пастырем для овец и агнцев всего стада Господня. Все, что было, остается – и Иисус, и Петр, и все случившееся – но преобразуется и освящается... О том, в какую жертву это переходит, говорят последние слова. Как много страшных воспоминаний связано с ними! Тому, кто пишет – Иоанну – почти сто лет, и к этому времени прошло уже тридцать лет с той поры, как слова эти исполнились и Петр, вслед за своим Господом, умер на кресте в Риме.
   За этим следует одно сообщение – совсем короткое, но настолько насыщенное воспоминаниями и тайной, что в нем трудно ориентироваться. Как мы уже сказали, Иоанн в глубокой старости вспоминает то, что происходило много лет назад. Он видит перед собой Петра – пристыженного, полного раскаяния, но вновь повеселевшего, так как Господь простил его: Иисуса, предрекающего ученику, что произойдет с ним впоследствии... И вот Петр – и в этом опять он весь – оборачивается, смотрит на Иоанна и спрашивает: «Господи! а он что?». И несмотря на всю дружбу, связывающую его с Иоанном, мы слышим в этом быстром вопросе призвук ревности. Старец же, говоря о себе самом, приоткрывает тайну своей жизни, называя себя учеником, «которого любил Иисус и который на вечере, приклонившись к груди Его, сказал: Господи! кто предаст Тебя?» Спросил же он об этом по просьбе того же Петра (Ин 13.22-25). В ответ Петру Иисус говорит: «Если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до этого? ты иди за Мною. И пронеслось это слово между братиями, что ученик тот не умрет. Но Иисус не сказал ему, что не умрет, но: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до этого?» (Ин 21.21-23).
   Почему эти слова так глубоко трогают нас? Иоанн – исключительный человек. Он не открывает великой тайны любви между ним и Господом, и не говорит, что означают Его слова, а просто приводит их. Их поняли неправильно, будто бы он не умрет, как Илия не умер, но был вознесен на небо. Нет, говорит Иоанн, этого Он не сказал, Он сказал только: «Если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того?» Есть какая-то пронизанная вечным сокровенность в том, как говорит об этом глубокий старец, не раскрывая тайны произнесенных слов, а только повторяя их еще раз, старательно и точно... Это тот же Иоанн, который описал, как Господь ходит по земле, и создал потрясающие образы вечного Христа – Сидящего на престоле, Всадника на белом коне, Агнца, снимающего печати с книги (Откр 4.2; 6.2; 5.6-7).
   И в других местах прослеживается то же самое: все, что было, сохраняется, но переводится в иную плоскость. Рассказывается, например, что Иисус приходит с учениками в Эммаус; они приглашают Его войти в дом вместе с ними, и Он садится с ними за стол. Тут Он берет хлеб и преломляет его, – они узнают Его и Он исчезает. Как они узнали Его? Не по тому, что Он имел обыкновение преломлять хлеб, – это было право хозяина и почетного гостя, – но по тому, как Он держался: обычно Он так преломлял хлеб, так смотрел и излучал ту же доброту... И в это мгновение Он исчезает. Привычная внешняя сторона сохранилась, и Он уносит ее с Собой в область неведомого (Лк 24.29-31).
   На озере Он спрашивает Своих, есть ли у них еда, повелевает им закинуть сети справа от лодки, затем ест и беседует с ними – ведь мы уже столько раз видели Его разделяющим трапезу и беседующим со Своими! И разве не слышали мы уже и о том, что после того, как они бесплодно проработали всю ночь. Он велел им закинуть сети, и улов оказался таким обильным, что они едва вытащили его на берег (Лк 5.4-7)?
   В последний час, незадолго до Его вознесения на небо, ученики спрашивают: «Не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?» «Он же сказал им: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти» (Деян 1.6-7). Ученики все еще такие же, какими были. Когда Он ходил по земле, они Его не понимали – и теперь они все так же не понимают Его. Прежде это непонимание было Его величайшим горем, – вспомним хотя бы эпизод на озере, когда они переправлялись на другой берег и Он, погруженный в Свои мысли, целиком еще занятый фатальным ослеплением и ненавистью противников, внезапно сказал: «Смотрите, берегитесь закваски фарисейской и закваски Иродовой». Они же, «рассуждая между собой», говорили: это значит, что хлебов нет у нас. Иисус, уразумев, говорит им: что рассуждаете о том, что нет у вас хлебов? Еще ли не понимаете и не разумеете? Еще ли окаменело у вас сердце? Имея очи, не видите? Имея уши, не слышите» (Мк 8. 15-18)? Теперь то же непонимание проявляется опять. Но Он уже не поучает их, а только призывает к спокойствию. Все осталось по-прежнему, только совершился переход от тревожной спешки страдных лет к великой невозмутимости вечного бытия. По-прежнему Он встречает непонимание и сопротивление – и, однако,все изменилось.
   Можно, пожалуй, задаться вопросом: в чем, собственно, смысл Его таинственного пребывания на земле после воскресения? Почему Он не сразу ушел к Себе? Что происходит в эти дни?
   Если предположить, что воскресение, и время, последовавшее за ним, были только порождением ущемленного религиозного сознания, легендой или мифом, то как протекали бы эти дни в таком случае? Они были бы полны мощи и силы Освободившегося. Некогда гонимый, а ныне – господствующий, сокрушил бы противников, воссиял бы в храме, повелел бы воздать ученикам высшие почести и прочее, как это всегда происходит в мечтах ущемленных людей. Кроме того, Он посвятил бы учеников в дивные тайны, показал бы им небесные мистерии, открыл бы им будущее, возвестил бы начало и конец всех вещей. Вот как это выглядело бы. Но ничего подобного не происходит. Никакие тайны не открываются. Ни в какие мистерии их не посвящают. Никаких чудес не происходит, кроме самого Его преображенного существования, – разве только чудесный улов рыбы, но нечто подобное случалось уже и раньше... Что же происходит? Что-то едва заметное: осмысливаются минувшие годы. Подтверждается то, что было. Реальность прошлой жизни переносится в иную область. Эти дни – время перехода.
   И они нужны нам для нашей веры. Когда мы обращаемся к великим образам Вечного Христа, когда думаем о Том, Который восседает на престоле одесную Отца, о Том, Который придет судить живых и мертвых. Кто царит в Церкви и в душах, Кто вырастает из глубин призванного Богом человечества, «доколе не придет» в меру полного возраста (Еф 4.13), и вместе с тем устремляется к нам от начала времен, пока не придет день, когда все будет объято вечным бытием, – то столь величественные картины могут затмить в наших глазах земной образ Господа. А этого не должно быть. Все держится на том, что вечный Христос – это также и Иисус того времени, что безграничность Духа неразрывно связана с местом, способом и временем искупления. В описании Христа в Апокалипсисе есть одна деталь, которая это выражает. Там сказано: «Стоял Агнец как бы закланный», но Он жив (Откр 5.6 ср. 1.18). Земная судьба влилась в вечное бытие. Смерть превратилась в вечную жизнь. Но существует опасность, что этот смысл свершившегося останется нераскрытым, как непонятны порой руны древнего рисунка. Время от Воскресения до Вознесения – время постижения тайн. Все, что произошло во времени, содержится в вечном образе. Каждый раз, когда мы слышим слово, сказанное Им, или припоминаем событие того времени, мы должны сознавать, что речь идет о действительности, которая есть теперь и всегда. Восседающий на престоле вмещает в Себя все бывшее как вечную действительность.
 

4. ПРИХОД И УХОД ГОСПОДА

   Последние речи Иисуса излагаются в пяти главах Евангелия от Иоанна, с тринадцатой по семнадцатую. В них есть некоторые фразы, которые, может быть, ускользнули при чтении от нашего внимания, а возможно, вызвали у нас удивление или ощущение тайны. Вместе с тем они полны глубокого смысла. В частности, там сказано: «Вы слышали, что Я сказал вам: иду от вас и приду к вам. Если бы вы любили Меня, то возрадовались бы, что Я сказал: иду к Отцу; ибо Отец Мой более Меня» (Ин 14.28). «Когда же приидет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне. А также и вы будете свидетельствовать, потому что вы с начала со Мною» (Ин 16.26-27). «А теперь иду к Пославшему Меня, и никто из вас не спрашивает Меня: куда идешь? Но от того, что Я сказал вам это, печалью исполнилось сердце ваше. Но я истину говорю вам: лучше для вас, чтобы я пошел; ибо если Я не пойду, то пошлю Его к вам. И Он, придя, обличит мир о грехе и о правде и о суде» (Ин 16.5-8). «Я исшел от Отца и пришел в мир; и опять оставляю мир и иду к Отцу» (Ин 16.28). «Ныне уразумели они, что все, что Ты дал Мне, от Тебя есть. Ибо слова, которые Ты дал Мне, Я передал им, и они приняли и уразумели истинно, что я исшел от Тебя, и уверовали, что Ты послал Меня (Ин 17.7-9). Я уже не в мире, но они в мире, и Я к Тебе иду. Отче Святый! Соблюди их во имя Твое; тех, которых Ты дал Мне, чтобы они были едины, как и Мы. Когда Я был с ними в мире, Я соблюдал их во имя Твое; тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется Писание. Ныне же к Тебе иду, и сие говорю в мире, чтобы они имели в себе радость Мою совершенную» (Ин 17.11-13).
   Эти слова удивляют, смущают: разве здесь не говорится, что Сын Божий – а ведь Он Бог! – приходит и уходит? И что Святой Дух – Который тоже Бог – посылается, приходит и остается, – причем последнее следует подчеркнуть, ибо Он мог бы и уйти? Это пришествие и уход относятся однако не только к человеческому бытию Иисуса, но и к Тому, Который вечно у Отца, к Тому, Кого имеет в виду Иоанн в первой главе своего Евангелия, говоря, что Логос «был у Бога», что Он пришел в мир, чтобы просветить его, и что мир Его не принял (Ин 1.9-11). Что это значит? Неужели Бог может «приходить» и «уходить»?
   Но, может быть, эти слова употребляются здесь образно, по-народному или по-детски, вроде того, как рассказали бы детям, что некогда люди были в великой беде, и вот тогда Боженька пришел к ним, принес хлеб, одежду, лекарства, и все стало опять хорошо? Вне всякого сомнения, нет! Нечто подобное еще можно было бы представить себе, если бы речь шла о такой притче, как, скажем, рассказ о Мессии, Который, будучи прилежным пастырем, если в стаде нехватает одного животного, отправляется на поиски и не успокаивается, пока не найдет его и не приведет назад. Но фразы, о которых мы ведем речь, нельзя истолковать таким образом, потому что они вышли из-под пера Иоанна, а ему были чужды и детскость, и простонародность. Его – ревностного, пламенного, бескомпромиссного, устремленного ввысь – народ вряд ли понимал... Если бы ему довелось услышать об истолковании его слов как притчи, то он наверняка возразил бы: что я написал, то и имел в виду. Чем гадать, перечитайте лучше то, что там написано!
   А если речь идет вовсе не о пришествии и уходе Самого Бога, но только о действии Его благодати? Например, в том смысле, что человек «отдаляет» Бога от себя, потому что сам нечестив, или туп, или своеволен, а потом его внутреннее существо раскрывается, он чувствует Бога «близким» себе и говорит: Он пришел ко мне? Но и этого нельзя предположить. Это – психологические построения, с которыми у Писания нет ничего общего. Когда оно хочет сказать, что приходит Божия помощь, оно так и говорит. Здесь же приходит Сам Бог.
   Тогда, быть может, мы имеем здесь дело с особо трудным или редко встречающимся местом, тогда как в остальном Писании говорится иное? Если обратиться к нему, то нетрудно убедиться в том, что в нем, от первой страницы до последней, говорится именно это, от древнейших книг до самых поздних, от наглядно-повествовательных до созерцательно-обобщающих. Иоанн же – автор приведенных выше изречений – как раз с большей проникновенностью, чем кто-либо другой, говорит о вечном, отдаленном, всеобъемлющем Боге. В Писании о Боге всегда говорится, что Он все видит, и слышит, и замечает, что Он далеко и близко, что Он приходит к нам и у нас пребывает, что Он говорит и действует. Если считать все это неадекватным способом выражения мыслей, то нам останется только отказаться от Писания и пойти к философам. Писание же действительно имеет в виду то, что говорит! Как оно говорит о Боге, таким оно Его и разумеет.
   Каким мы представляли бы себе Бога, исходя только из того, что присуще нам самим? Конечно, из лучшего, что у нас есть: из действенной силы нашего ума, из чистейшего благоговения нашего сердца, из желания говорить о Нем только самое высокое, святое и совершенное... Каким был бы тогда Бог? Он был бы вездесущим. С пространством у Него вообще не было бы ничего общего, и именно поэтому Он пребывал бы внутри всякой протяженности, всякого пространства и места. Он просто был бы, поэтому все пространства и места существовали бы только в Нем, или при Нем, или в Его власти. Ничего похожего на «приход» и «уход» не было бы. Как может прийти Тот, Кто уже находится везде? Как может идти Тот, Кто находится по ту сторону всякого движения?.. Этот Бог поддерживал бы все Своей мощью. Во всем запечатлевалась бы Его мысль, но всякий раз – иным образом, в соответствии со своеобразием сущего. Все говорило бы Его языком: камень и гора, море и небосвод, дерево и животное, ребенок и взрослый, маленький человек и великие мира сего, посредственность и гений – все говорило бы. И все события говорили бы, каждое на свой лад. Конечно, не было бы «слова» Божия в том смысле, в каком его провозглашает Писание. Все было бы словом. Нельзя было бы сказать о чем-либо сказанном или написанном, что это – Его слово в большей мере, чем что-либо другое. Для имеющего уши благовествованием было бы все... Этот Бог был бы Творцом, все совершалось бы через Него. Все сущее беспрестанно порождалось бы Его творческим всемогуществом и было бы связано с Ним настолько, что существование того, чего быть не должно, стало бы неразрешимой проблемой. Для какого-либо особого делания Божия здесь не было бы места. Все, что происходит, было бы Его делом, притом именно так, как оно происходит, и согласно со своим внутренним смыслом. Не было бы никаких особых «деяний» Божиих, никаких особых предначертаний вне общих обстоятельств. Все было бы делом всесозидающей воли.
   Такое представление о Боге было бы высоким, чистым, призывающим к поклонению, но то особое – что принесло нам откровение Христово было бы разрушено. Тут ведь дело именно в том, что Бог и «приходит», и «говорит», и «действует». Откровению важно преодолеть человеческое представление о Боге, и не только в его грубой форме, но также – и даже в особенности – в наиболее высокой, сияющей, превознесенной. Верно, что Бог чужд пространству и поэтому Он присутствует везде – и тем не менее, когда это было Ему благо угодно, Он пришел к нам, пребывал с нами, ушел, когда пробил час, и снова пришел в новом облике... Верно, что Бог несет все, всему дает бытие и смысл и говорит с нами через все сущее, – и тем не менее Он произнес в истории особое, целеустремленное слово, из-за которого возникли распри, относительно которого принимались решения, проявились послушание и непокорность, и люди разделились на верующих и неверующих. Верно, что все, что происходит, представляет собой результат Его вечного воздействия, источник которого находится по ту сторону времени, – и тем не менее существует особое делание Вожие во времени, составляющее основу священной истории, с которой человек сталкивается, решая, хочет ли он войти в эту историю или нет.