Страница:
Благовествование Откровения заключается именно в том, что Бог таков. Но тем самым Он становится недоступным для нашего мышления. «Абсолютное существо» мы еще можем как-то представлять себе. Можем мыслить и «Бога вообще» или «богов»: могучие существа, обладающие такими-то качествами, делающие то-то и то-то. Но мы не можем собственными силами мыслить Бога, возвещаемого Писанием и открывающего Себя во Христе – «Бога живаго». Он – тайна. Чтобы Его мыслить, мы должны предоставить Христу вести наши мысли. Ведь бывает, что мы усваиваем нечто, нам чуждое, через определенного человека. Любя его, мы получаем доступ к его сердцу и уму. Проникая своим сердцем в его сердце, мы обретаем возможность почувствовать то, что недоступно нашим собственным силам. Наш ум накладывается на его ум, и наш кругозор расширяется. Верующий во Христа мыслит через Него и начинает чувствовать таинственного Бога, являющего Себя в Откровении, – таинственного и все-же столь знакомого людям, не вмещающегося в границы человеческих представлений о «высшем существе» и в то же время превосходящего божественностью «богов», которыми возвеличивает себя тварный мир. Но здесь наши понятия исчерпываются, и остается только слово, сказанное Иисусом Филиппу: «Увидевший Меня видел Отца»
(Ин 14.9). Если же мы перестанем опираться на Христа, если станем мыслить сами от себя, то святая, только в Нем открывающаяся слава Божия, ускользнет от нас. Тогда мы снова будем мыслить Бога на человеческий лад: как абсолют, как основу мира, как связь всех вещей – или же, в зависимости от того, что близко нам по предрасположению или конкретному историческому моменту, как «Бога вообще», т.е. одного из богов, будь он даже единственным.
Собственно, не предполагается ли все это уже заповедью любить Бога? Обетованием, что нам будет дарована милость любить Его, и нашим опытом, согласно которому у нас действительно есть эта возможность?
Можно ли любить «абсолютное существо»? Бога, Который только всеведущ, всемогущ, вездесущ, все-свят? Да, конечно, – так, как платоник любит высшее благо: с эротической тоской по вечным ценностям. Но это еще не новозаветная любовь. Она иная. Она – как бы это сказать – она человечна! Тут говорится об Отце, Которого следует любит благоговейно-доверчивой любовью ребенка, – сына или дочери. Тут говорится о божественном брате, с Которым тебя должна связывать чистая братская любовь, и о тайне божественного жениха. Тут мы слышим о божественном Друге и Утешителе, Который «пребывает у нас» в том глубоком смысле, в каком Христос говорит это о Святом Духе. Разве возможна такая любовь в отношении «абсолютного существа»? Для того, чтобы сердце так любило Его, разве не нужно пришествие Бога? Его встреча со мной в пути! Разве не должна вырасти из этого определенная судьба? Не должен ли проявиться в своей первозданной неповторимости образ – единственно возможный не потому, что «так должно быть», но потому, что «это так»?
Можно ли молиться абсолютному существу, если оно не более, чем абсолютно? Просить его? Просить по-настоящему? Не только молитвенно поклоняться или предавать себя его воле, но говорить ему «Дай мне это»? Разве этим не предполагается, что Кто-то слышит молитву, снисходит и дарует просимое? Может ли Чистый Абсолют быть Провидением? Не только в смысле всеведущей и вездесущей воли, но в том совершенно особом смысле, который подразумевает Новый Завет, возвещая, что в мире постоянно присутствует любящий Бог, ведет за Собой любящих Его, обращает мир лицом к тем, кто ищет прежде всего «Царства Божия и правды Его» (Мф 6.33)?
Теперь слова, которые мы слышали вначале, становятся, видимо, более ясными. Мы видим, что дело здесь не в символических образах, а в реальности, хоть и не до конца постижимой. Однажды мы уже задались вопросом, что означают странные дни между воскресением Господа и Его вознесением, зачем Он задерживается на земле; теперь выявляется их новый смысл: мы должны прочувствовать оба состояния – промедление и переход. Должны убедиться в том, что христианское бытие – это не мировой процесс или историческая необходимость, но свободное делание Божие. Оно превыше законов природы и законов истории. Он действует в мире, и самым важным для нас должно быть признание свободы этого Его действия: пусть уж лучше думают, что Бог «вочеловечивается», чем пытаются подчинять Его законам мира. Повествование о тех днях дает нам возможность сопереживать, как Сын приходит от Отца, как Он возвращается к Отцу, как посылает Духа в определенное время – на Пятидесятницу, в третий час, чтобы оставаться с нами, пока не исполнится время. Вот это святое пришествие, уход в высшей свободе мы и должны ощутить.
В тех прощальных речах можно, однако, встретить и такие фразы: «Но Я истину говорю вам: лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо если Я пойду, то пошлю Его к вам» (Ин 16.7). Значит это все-таки необходимость? Если Бог-Сын не уйдет, то Бог-Дух не сможет прийти. Так написано, значит это так, – но следует отказаться от попыток объяснения этой необходимости какими бы то ни было природными или духовными причинами. Источник этой «необходимости» находится по ту сторону мира, он – в Божией бездне. Эти слова словно притекают к нам из непредставимой дали, как крайние точки движения, как последние всплески волн, возвещающие о чем-то, что происходит в области недоступного. Это слова, призывающие нас к молитвенному поклонению. Слова обетования, говорящие нам о Божием мире, о тайнах Его жизни, в которую мы будем некогда приняты, как сказано в тех же прощальных речах: «Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их, да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, – да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино, Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино, и да познает мир, что Ты послал Меня, и возлюбил их, как возлюбил Меня. Отче! которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира» (Ин 17.20-24).
Этим кончается Его жизнь во времени, но не жизнь Его как таковая. В Евангелиях Он показан включенным в земное бытие, связанным его условиями и ограниченным его пределами. Когда Он здесь, Его нет в каком-то другом месте; то, что Он делает теперь, не делается Им в иное время. Поэтому и повествование о Нем течет плавно и последовательно, поскольку это соответствует сущности Евангелий, как передачи благовестия... Затем происходит пасхальное событие. Он был мертв, а теперь воскресает для новой жизни: не только в «нерушимости Своего существа как такового», но и в конкретном человеческом образе. Он, Иисус Христос, вочеловечившийся Сын Божий, снова здесь, но в преображенном состоянии, а за этим следуют те таинственные «сорок дней», в течение которых Он еще находится со Своими, но уже не полностью (Деян 13). Теперь характер евангельских повествований меняется; описание событий лишается плавности, странным образом напоминая ломаную линию. Внезапно появляясь, Он исчезает снова. Рядом со странствующими учениками появляется Некто, которого они не узнают. Затем они садятся за стол; при преломлении хлеба у них открываются глаза, и Он исчезает (Лк 24.13-31). Господь стоит на полпути между временем и вечностью, и это отражается на характере изложения... Следует таинственное событие, с трудом воспринимаемое земным сознанием, – то, о котором говорит рассматриваемый нами текст: вознесение. Теперь Он оставляет их, как предсказал: «Я исшел от Отца и пришел в мир; и опять оставляю мир и иду к Отцу» (Ин 16.28). Он уходит за пределы истории, в область свершения, где нет больше ни событий, ни судеб, но одно только вечно-живое бытие. Он уходит и вместе с тем присутствует по-новому, как Сам Он сказал: «Иду от вас и приду к вам» (Ин 14.28). Об этом возвращающемся Христе Павел говорит: Он восседает на небе одесную Отца, – но Он и в нас, и мы в нем. Он – в вечности, – но и по-новому, во времени, в глубине становления... А завершается христианская история тем последним событием, которым исполняются все свершения: пришествием Христа для суда. Тогда Он вновь будет присутствовать, но опять по-новому, в вечности. Об этом повествует Иоанново Откровение, но проблески этого Откровения появляются уже у Павла. Тогда небо становится всем.
Что такое небо, в которое Иисус был принят в тот день и которое когда-нибудь станет всем? В библейском повествовании говорится о движении ввысь. Согласно ему, Он как будто восходит от земли: означает ли это, что Небо на самом деле находится вверху? Нет, конечно. Ведь «наверху» в пространственном смысле существует только в нашем зрительном восприятии. Кроме того, мы чувствуем, что направление вверх служит лишь выражением чего-то иного. К Небу, о котором говорит Новый Завет, мы не оказались бы ближе, чем находясь на поверхности земли, даже если бы достигли Солнца или Сириуса. Это Небо бесполезно искать в бесконечности мирового пространства, так же как и в земной ограниченности... «Небо» – это и не то, что имеют в виду, когда говорят о небесном покое или о небесной красоте, подразумевая нежные движения души или прекрасные вещи, чуждые обыденному существованию. В Писании речь идет о Другом.
Чтобы понять это, нам нужно отбросить все приблизительное и дойти до самой сути: Небо – это обитель Пресвятого Бога, бытие, в котором Бог пребывает наедине с Самим Собой, оставаясь тем самым недоступным ни для какой твари, – то, что Павел называет «неприступным светом», в котором Он обитает и которого ничто сотворенное не может коснуться (1 Тим 6.16). Когда мы на улице или в доме встречаем человека, он открыт нашему взгляду. На него можно смотреть, можно его сфотографировать или описать, можно предполагать, каков он есть. Для всего этого он более или менее «открыт». Но есть в нем и нечто, скрытое от посторонних взоров: как он относится к себе самому, как воспринимает себя, свою деятельность и ответственность за нее. Чаще всего человек раскрывает себя в своем физическом, психическом, социологическом бытии, т.е. в том, что лежит на поверхности. Но в известные моменты он ускользает от наблюдения и уходит в себя – во внутреннюю сферу своего бытия, куда не допускаются посторонние. Чтобы стать открытым, он должен открыться сам, а открывается человек только в любви; тогда он не только позволяет наблюдать за собой, не только рассказывает о себе, но вверяет себя другому для живого единения. Если другой принимает его, если он и сам раскрывается, отказываясь от позиции наблюдателя и судьи и, забывая о себе, вступает в состояние чистого созерцания и любовного сопереживания, то обе личности сливаются воедино; образуется общность. Она открыта в себе самой, но опять-таки скрыта от глаз постороннего... Эта внутренняя сфера тем более недоступна, чем крупнее и глубже человек и чем значительнее решения, которые он принимает в жизни. А что, если речь идет уже не о человеке, а о Боге? Бездонном, Бесконечном, Едином? О сущей Истине и Святости? Это внутреннее бытие безусловно. Ничто не проникает в него. Бог весь – ясность, потому что Он – сама истина; Бог – свет, ибо Он полностью открыт; Он – Господь, Свободный и Сущий в собственном смысле этого слова, Которому принадлежит все бытие, и все же Он недоступен именно в этом свете, таинственен в этой истине, непостижим в этом господстве (1 Тим 6.16). Эта сокровенность Бога и есть Небо. В него вознесен воскресший Господь, не просто дух Иисуса, а весь Он, воскресший Господь, в Своей живой реальности. Но как это может быть? Ведь Бог есть дух (Ин 4.24). Как может нечто телесное быть воспринято Богом?
Конечно, Бог есть «дух». Так сказано у Иоанна (Ин 4.24). Но не будем понимать это слово упрощенно! Если Бог есть дух, то наша душа – не дух. Если же моя душа – дух, то для Бога я должен найти другое имя. Так это понимает и Иоанн, ибо, говоря «дух», он, как и Павел, понимает под этим свято-духовное, – об этом мы уже говорили, когда речь шла о воскресении. По сравнению с этим тело и душа, материя и дух, человеческая личность и вещь – все это в своей совокупности – «плоть». Живого Бога отделяет от всего этого не только бесконечность между Творцом и тварью, не только безблагодатность природного естества в сравнении с божественным, но и пропасть несходства между Святым и грешником. Этот разрыв преодолевается только Божией любовью. На этом фоне различие между земным духом и телом вообще теряет значение. Новое и неслыханное состоит именно в том, что Бог прощает грех и принимает тварь в Свою святую жизнь. Если это доказано и истинно, то не так уж велика и непостижимость того, что Он принимает в Себя не только сотворенный дух, но и тело.
Искупительная Божия любовь направлена не только на «душу», а и на человека в целом. Но искупленный, новый человек обязан своим существованием богочеловечеству Иисуса; оно же, заложенное в Благовещении, завершилось в Вознесении. Только войдя в Небо, в заповедную область Отца, Иисус Христос обрел завершение как Богочеловек.
Так ушел Иисус, но в то же самое мгновение Он по-новому пришел к нам... Когда человек должен покинуть другого человека, с которым его связывает любовь, это означает разлуку. Мысленно он будет с другим, физически же далек от него. Но если бы он мог перейти в такое состояние, которое не знает ни пространственной, ни временной, ни материальной, ни эгоистической ограниченности, представляя собой чистейшую любовь, то он немедленно оказался бы с тем, кого он любит. Быть связанным в духе, любить сердцем – вот это и было бы тогда подлинной действительность. Но ведь именно это и произошло с Христом! Он вошел в вечность, в чистое «Теперь» и «Здесь», в незамутненную действительность. Вошел в то бытие, которое – одна любовь, ибо «Бог есть любовь» (1 Ин 4.16). Отныне образ бытия Иисуса – образ любви. Поэтому, если Он нас любит – а суть святого благове-ствования состоит ведь именно в этом, – то Его уход в завершенность любви означает в действительности пребывание с нами.
За днем Вознесения последует Пятидесятница, и Апостол скажет Духом Святым слово о «Христе в нас». Господь восседает одесную Отца, вне всех превратностей истории, среди молчаливого, выжидательного торжества, которое когда-нибудь потрясет мир, представ как зримая победа Суда. Но в то же время Он снова с нами, с людьми, у истоков всего, что происходит, в глубине души каждого верующего и их совокупности – Церкви. Он с нами как образ, как сила, наставление и единство. В то время, как Он покидает историю и уже больше не проявляет открыто Своего присутствия, в Святом Духе возникает иное христианское пространство: внутренние миры отдельного верующего и Церкви, взаимосвязанные и единые. И в них Христос с нами «во все дни до скончания века» (Мф 28.20).
Христос внутри человека – и в то же время Он вовлекает человека в Себя. Человек причастен Христу – и вместе с тем Христос есть жизнь его жизни. Происходит это в Духе Святом. Начавшись в день Пятидесятницы, это продолжается во все времена. Здесь подразумевается не только то, что человек думает о Христе и с любовью лелеет Его образ в своем сердце, – подразумевается определенная реальность. Но может ли один быть в другом? Имеет ли вообще смысл такое высказывание, как: «Этот человек пребывает во мне»?
Случается, что говорят: «Я ощущаю в себе своего отца». Или в семье, у которой большая родословная, могут обронить фразу: «В этом ребенке снова ожил такой-то предок». Но под этим подразумеваются свойства, черты личности, поведение, судьбы – иначе говоря, какие-то особенности, ярко проявившиеся в одном из членов данного рода и связываемые при повторном проявлении с воспоминанием о предке. Но вряд ли кто-нибудь скажет – разве что избрав поэтический способ выражения своих мыслей – что сам этот предок явился в потомке... Я могу также нести в себе живой образ какого-либо человека, который произвел на меня особо сильное впечатление. Образ учителя, воспоминание о словах или поведении наставника могут неизгладимо запечатлеться во мне. С другим человеком меня может связывать такая любовь, что сердце мое всегда будет с ним. Но если я откажусь от всякой поэзии и мифологии, то станет ясно, что во мне может жить образ, живое воздействие другого человека, но не он сам. Существует стремление принять участие в другом человеке, связать себя с его жизнью и судьбой. Но и самое глубокое единение натыкается на ту преграду, что другой все-таки он, а не я. Любовь знает это. Знает, что своего полного осуществления, полного пребывания друг в друге она никогда не достигнет, а может быть не вправе даже желать его всерьез. Нет такого человеческого «мы», которое отменило бы границу «я». Ибо достоинство и слава человека заключаются в том, что он – хотя и в определенных пределах – может сказать: я – это я. Я утвержден в себе самом. Мои действия исходят от меня, и я отвечаю за них. Правда, в этом и ограниченность человека: я все время должен быть самим собой, терпеть себя, собой удовлетворяться. Быть самим собой – значит быть безжалостно закрытым от других. Я не ты, твое – не мое. Вследствие того, что каждый представляет собой обособленное существо, с собственной сердцевиной и судьбой, он отличен от всякого другого и закрыт для него – но только не для Христа.
Сознание Христа, а тем самым и всего Нового Завета, исходит из реальности единого живого Бога, но вместе с тем и из того, что в этой единственности и в этом единстве есть нечто особое – образ бытия, превосходящий наши представления. Кажется, будто из единства Бога восходят различные лики. О Боге говорится, что Он – Отец. И прежде всего не потому, что Он отечески любит нас. Свою тварь – это еще не коснулось бы Его Самого, – но потому, что у Него есть Сын, равный Ему. Он творит в Себе Самом, порождает из Себя некое «Ты», вкладывает всю полноту Своего смысла в Слово, Которое есть существо, обращенное к Нему... О Боге говорится, что Он – Сын. Но не потому, что Он, как дитя человеческое, получает сердце человека и живет его жизнью – это еще не коснулось бы Его Самого; Бог есть Сын, потому, что Он – образ, рожденный творящим Отцом. В Нем раскрывается сокровенность Отца, обретая конкретное воплощение. Он – Слово, произнесенное Творящим Словом и в Свою очередь обращенное к Нему в бесконечной, блаженной преисполненности... Итак, Два Лика в одном Боге, две Личности, предстоящие Друг перед другом. И хоть между Ними проходит священный и неприкосновенный рубеж – Бог един.
Между Ними есть, видимо, нечто, чего нет между людьми, нечто, дающее возможность быть действительно двумя Сущими в одном существе и одной жизни: подлинная, единственная открытость друг другу. Между Ними отсутствует, видимо, нечто, отделяющее каждую тварь от другой: замкнутость индивидуальности. Очевидно, это связано с тем, чего также нет ни у одного человека: с совершенством личности. Сотворенное существо – не полноценная личность. Этот недостаток проявляется именно в том, что оно не способно на полную общность с другим. Оно не может отдаться до конца, потому что должно утверждать себя самое через «Я – не Ты». Это самозамыкание, которым оно защищается от растворения в другом, показывает, что оно еще не обладает настоящей глубиной как личность. У Бога это не так. Двое в Боге, о Которых мы говорили, попросту открыты друг другу, – настолько, что у Них только одна жизнь, Один полностью живет в Другом, и ни одно биение сердца, ни один вздох, ни один порыв Одного не ускользает от Другого. Именно это и служит, вероятно, причиной того, что Каждый из Них полностью и до конца принадлежит Себе Самому.
Все это означает, что Бог есть дух. Под «духом» здесь понимается, как мы уже говорили, не рассудок, логика или воля, а Святой Дух, Пневма, то есть именно та чистая открытость бытия и вместе с тем – нерушимая свобода личности, которая способна на совершенную любовь, на безоговорочное единение при полном обладании собственным «Я» и «Ты». То, что Бог живет в этом четком различении и вместе с тем – в этой сокровенной общности, возможно именно потому, что Он – «Святой Дух». В третьем, в Духе, Отец и Сын совершенно открыты друг другу и вместе с тем полностью принадлежат Себе. В Духе Отец творит светлый облик, в Котором Он с «благоволением» зрит Себя; в Духе Сын владеет божественным смыслом, излучая его навстречу Отцу. В Духе Отец изливает всю полноту Своего существа в открытость Слова, зная, что она все же останется неприкосновенной; в Духе Сын получает от Отца смысл и бытие, в Нем Он – слово, и все же именно поэтому Он принадлежит Самому Себе.
Эта открытость и одновременно принадлежность Самому Себе, т.е. Дух, также является Ипостасью. То, что Отец и Сын все получают друг от друга и живут друг в друге, Каждый из Них становится Собой благодаря Другому – проявление Духа, Который, в свою очередь до конца выражает в этом Себя. Писание живописует это посредством своеобразных образов – голубя, нисходящего от Отца на Сына, ветра, дующего, где хочет, шума с неба, подобного сильной буре, языков пламени (Ин 1.32, 3.8; Деян 2.2-3).
Но все это – тайна, и именно эти образы дают почувствовать это. Сказанное нами сейчас не «объясняет» ничего. Мы только постарались ощупью проникнуть в то, что окружает Христа, о чем говорят нам Его слова.
Поскольку Бог таков, каков Он есть, а человека Он сотворил по Своему образу и подобию, – человек стремится вырваться из замкнутости в себе самом, не растворяясь, однако, в другом человеке или в общности; он жаждет такого бытия, которое было бы одновременно и его собственным и общим, чего он сам по себе достигнуть никогда не может. По благодати он получил это в раю по отношению к Богу, а через Бога – к другому человеку и совокупности людей. Поэтому, если бы первый человек выдержал испытание, он создал бы тем самым благодатную основу для жизни Других, – поэтому и вина первого человека не могла не стать виной всех. Из-за этой вины была потеряна благодать и то, что из нее проистекает; желание, о котором мы говорили, теперь не исполняется. Все время приходится платить за одно другим: за более глубокую самобытность – потерей общности, за более глубокую самоотдачу – ущербностью свободы. Только в Святом Духе это желание исполняется.
Он внес Логос в человеческое существование. От Него Мария приняла Сына Божия, и Сын Божий стал человеком (Мф 1.18). В Духе существует бесконечная открытость между Сыном Божиим и человеческим существом Иисуса, нераздельное взаимопроникновение, тайна внутренней жизни, о которой мы не знаем ничего. В Духе он жил, говорил, действовал. В Духе Он претерпел Свою судьбу, умер и воскрес. Воскрес изменившимся, преображенным Господом. То взаимопроникновение, которое существовало между Сыном Божиим и Его человеческим существом, прорвалось наружу и стало очевидным. Это и есть преображение. Воскресший Иисус – это Иисус Назарянин, в Котором Сын Божий открывается совершенно телесно, и Слово Отца обретает выражение.
После же Его ухода Святой Дух помог человеку раскрыться, расчистил в душе пространство, в которое смог вступить преображенный Господь. Теперь Он – в нас, а мы – в Нем, в Святом Духе. Во Христе мы, будучи причастны благодати, едины с Ним в любви к Отцу. В Нем мы предстаем перед Отцом, как познанные и познающие, освященные Его правдой и обдумывающие ее в свою очередь.
Собственно, не предполагается ли все это уже заповедью любить Бога? Обетованием, что нам будет дарована милость любить Его, и нашим опытом, согласно которому у нас действительно есть эта возможность?
Можно ли любить «абсолютное существо»? Бога, Который только всеведущ, всемогущ, вездесущ, все-свят? Да, конечно, – так, как платоник любит высшее благо: с эротической тоской по вечным ценностям. Но это еще не новозаветная любовь. Она иная. Она – как бы это сказать – она человечна! Тут говорится об Отце, Которого следует любит благоговейно-доверчивой любовью ребенка, – сына или дочери. Тут говорится о божественном брате, с Которым тебя должна связывать чистая братская любовь, и о тайне божественного жениха. Тут мы слышим о божественном Друге и Утешителе, Который «пребывает у нас» в том глубоком смысле, в каком Христос говорит это о Святом Духе. Разве возможна такая любовь в отношении «абсолютного существа»? Для того, чтобы сердце так любило Его, разве не нужно пришествие Бога? Его встреча со мной в пути! Разве не должна вырасти из этого определенная судьба? Не должен ли проявиться в своей первозданной неповторимости образ – единственно возможный не потому, что «так должно быть», но потому, что «это так»?
Можно ли молиться абсолютному существу, если оно не более, чем абсолютно? Просить его? Просить по-настоящему? Не только молитвенно поклоняться или предавать себя его воле, но говорить ему «Дай мне это»? Разве этим не предполагается, что Кто-то слышит молитву, снисходит и дарует просимое? Может ли Чистый Абсолют быть Провидением? Не только в смысле всеведущей и вездесущей воли, но в том совершенно особом смысле, который подразумевает Новый Завет, возвещая, что в мире постоянно присутствует любящий Бог, ведет за Собой любящих Его, обращает мир лицом к тем, кто ищет прежде всего «Царства Божия и правды Его» (Мф 6.33)?
Теперь слова, которые мы слышали вначале, становятся, видимо, более ясными. Мы видим, что дело здесь не в символических образах, а в реальности, хоть и не до конца постижимой. Однажды мы уже задались вопросом, что означают странные дни между воскресением Господа и Его вознесением, зачем Он задерживается на земле; теперь выявляется их новый смысл: мы должны прочувствовать оба состояния – промедление и переход. Должны убедиться в том, что христианское бытие – это не мировой процесс или историческая необходимость, но свободное делание Божие. Оно превыше законов природы и законов истории. Он действует в мире, и самым важным для нас должно быть признание свободы этого Его действия: пусть уж лучше думают, что Бог «вочеловечивается», чем пытаются подчинять Его законам мира. Повествование о тех днях дает нам возможность сопереживать, как Сын приходит от Отца, как Он возвращается к Отцу, как посылает Духа в определенное время – на Пятидесятницу, в третий час, чтобы оставаться с нами, пока не исполнится время. Вот это святое пришествие, уход в высшей свободе мы и должны ощутить.
В тех прощальных речах можно, однако, встретить и такие фразы: «Но Я истину говорю вам: лучше для вас, чтобы Я пошел; ибо если Я пойду, то пошлю Его к вам» (Ин 16.7). Значит это все-таки необходимость? Если Бог-Сын не уйдет, то Бог-Дух не сможет прийти. Так написано, значит это так, – но следует отказаться от попыток объяснения этой необходимости какими бы то ни было природными или духовными причинами. Источник этой «необходимости» находится по ту сторону мира, он – в Божией бездне. Эти слова словно притекают к нам из непредставимой дали, как крайние точки движения, как последние всплески волн, возвещающие о чем-то, что происходит в области недоступного. Это слова, призывающие нас к молитвенному поклонению. Слова обетования, говорящие нам о Божием мире, о тайнах Его жизни, в которую мы будем некогда приняты, как сказано в тех же прощальных речах: «Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их, да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, – да уверует мир, что Ты послал Меня. И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино, Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино, и да познает мир, что Ты послал Меня, и возлюбил их, как возлюбил Меня. Отче! которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира» (Ин 17.20-24).
5. «УХОЖУ ОТ ВАС И ПРИДУ К ВАМ»
Жизнь Господа во времени, Его земная деятельность и опыт кончаются не Его смертью, но тем событием, о котором Деяния Апостолов повествуют в начале первой главы. Там говорится: «Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал и чему учил от начала до того дня, в который Он вознесся, дав Святым Духом повеления Апостолам, которых Он избрал, которым и явил Себя живым, по страдании Своем, со многими верными доказательствами, в продолжение сорока дней являясь им и говоря о Царствии Божием. И собрав их, Он повелел им: не отлучайтесь из Иерусалима, но ждите обещанного от Отца, о чем вы слышали от Меня. Ибо Иоанн крестил водою; а вы, через несколько дней после сего, будете крещены Духом Святым. Посему они, сойдясь, спрашивали Его, говоря: не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю? Он же сказал им: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти. Но вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святый; и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли. Сказав сие. Он поднялся в глазах их, и облако взяло Его из вида их. И когда они смотрели на небо, во время восхождения Его, вдруг предстали им два мужа в белой одежде и сказали: мужи Галилейские! что вы стоите и смотрите на небо? Сей Иисус, вознесшийся от вас на небо, придет таким же образом, как вы видели Его восходящим на небо» (Деян 1.1-11).Этим кончается Его жизнь во времени, но не жизнь Его как таковая. В Евангелиях Он показан включенным в земное бытие, связанным его условиями и ограниченным его пределами. Когда Он здесь, Его нет в каком-то другом месте; то, что Он делает теперь, не делается Им в иное время. Поэтому и повествование о Нем течет плавно и последовательно, поскольку это соответствует сущности Евангелий, как передачи благовестия... Затем происходит пасхальное событие. Он был мертв, а теперь воскресает для новой жизни: не только в «нерушимости Своего существа как такового», но и в конкретном человеческом образе. Он, Иисус Христос, вочеловечившийся Сын Божий, снова здесь, но в преображенном состоянии, а за этим следуют те таинственные «сорок дней», в течение которых Он еще находится со Своими, но уже не полностью (Деян 13). Теперь характер евангельских повествований меняется; описание событий лишается плавности, странным образом напоминая ломаную линию. Внезапно появляясь, Он исчезает снова. Рядом со странствующими учениками появляется Некто, которого они не узнают. Затем они садятся за стол; при преломлении хлеба у них открываются глаза, и Он исчезает (Лк 24.13-31). Господь стоит на полпути между временем и вечностью, и это отражается на характере изложения... Следует таинственное событие, с трудом воспринимаемое земным сознанием, – то, о котором говорит рассматриваемый нами текст: вознесение. Теперь Он оставляет их, как предсказал: «Я исшел от Отца и пришел в мир; и опять оставляю мир и иду к Отцу» (Ин 16.28). Он уходит за пределы истории, в область свершения, где нет больше ни событий, ни судеб, но одно только вечно-живое бытие. Он уходит и вместе с тем присутствует по-новому, как Сам Он сказал: «Иду от вас и приду к вам» (Ин 14.28). Об этом возвращающемся Христе Павел говорит: Он восседает на небе одесную Отца, – но Он и в нас, и мы в нем. Он – в вечности, – но и по-новому, во времени, в глубине становления... А завершается христианская история тем последним событием, которым исполняются все свершения: пришествием Христа для суда. Тогда Он вновь будет присутствовать, но опять по-новому, в вечности. Об этом повествует Иоанново Откровение, но проблески этого Откровения появляются уже у Павла. Тогда небо становится всем.
Что такое небо, в которое Иисус был принят в тот день и которое когда-нибудь станет всем? В библейском повествовании говорится о движении ввысь. Согласно ему, Он как будто восходит от земли: означает ли это, что Небо на самом деле находится вверху? Нет, конечно. Ведь «наверху» в пространственном смысле существует только в нашем зрительном восприятии. Кроме того, мы чувствуем, что направление вверх служит лишь выражением чего-то иного. К Небу, о котором говорит Новый Завет, мы не оказались бы ближе, чем находясь на поверхности земли, даже если бы достигли Солнца или Сириуса. Это Небо бесполезно искать в бесконечности мирового пространства, так же как и в земной ограниченности... «Небо» – это и не то, что имеют в виду, когда говорят о небесном покое или о небесной красоте, подразумевая нежные движения души или прекрасные вещи, чуждые обыденному существованию. В Писании речь идет о Другом.
Чтобы понять это, нам нужно отбросить все приблизительное и дойти до самой сути: Небо – это обитель Пресвятого Бога, бытие, в котором Бог пребывает наедине с Самим Собой, оставаясь тем самым недоступным ни для какой твари, – то, что Павел называет «неприступным светом», в котором Он обитает и которого ничто сотворенное не может коснуться (1 Тим 6.16). Когда мы на улице или в доме встречаем человека, он открыт нашему взгляду. На него можно смотреть, можно его сфотографировать или описать, можно предполагать, каков он есть. Для всего этого он более или менее «открыт». Но есть в нем и нечто, скрытое от посторонних взоров: как он относится к себе самому, как воспринимает себя, свою деятельность и ответственность за нее. Чаще всего человек раскрывает себя в своем физическом, психическом, социологическом бытии, т.е. в том, что лежит на поверхности. Но в известные моменты он ускользает от наблюдения и уходит в себя – во внутреннюю сферу своего бытия, куда не допускаются посторонние. Чтобы стать открытым, он должен открыться сам, а открывается человек только в любви; тогда он не только позволяет наблюдать за собой, не только рассказывает о себе, но вверяет себя другому для живого единения. Если другой принимает его, если он и сам раскрывается, отказываясь от позиции наблюдателя и судьи и, забывая о себе, вступает в состояние чистого созерцания и любовного сопереживания, то обе личности сливаются воедино; образуется общность. Она открыта в себе самой, но опять-таки скрыта от глаз постороннего... Эта внутренняя сфера тем более недоступна, чем крупнее и глубже человек и чем значительнее решения, которые он принимает в жизни. А что, если речь идет уже не о человеке, а о Боге? Бездонном, Бесконечном, Едином? О сущей Истине и Святости? Это внутреннее бытие безусловно. Ничто не проникает в него. Бог весь – ясность, потому что Он – сама истина; Бог – свет, ибо Он полностью открыт; Он – Господь, Свободный и Сущий в собственном смысле этого слова, Которому принадлежит все бытие, и все же Он недоступен именно в этом свете, таинственен в этой истине, непостижим в этом господстве (1 Тим 6.16). Эта сокровенность Бога и есть Небо. В него вознесен воскресший Господь, не просто дух Иисуса, а весь Он, воскресший Господь, в Своей живой реальности. Но как это может быть? Ведь Бог есть дух (Ин 4.24). Как может нечто телесное быть воспринято Богом?
Конечно, Бог есть «дух». Так сказано у Иоанна (Ин 4.24). Но не будем понимать это слово упрощенно! Если Бог есть дух, то наша душа – не дух. Если же моя душа – дух, то для Бога я должен найти другое имя. Так это понимает и Иоанн, ибо, говоря «дух», он, как и Павел, понимает под этим свято-духовное, – об этом мы уже говорили, когда речь шла о воскресении. По сравнению с этим тело и душа, материя и дух, человеческая личность и вещь – все это в своей совокупности – «плоть». Живого Бога отделяет от всего этого не только бесконечность между Творцом и тварью, не только безблагодатность природного естества в сравнении с божественным, но и пропасть несходства между Святым и грешником. Этот разрыв преодолевается только Божией любовью. На этом фоне различие между земным духом и телом вообще теряет значение. Новое и неслыханное состоит именно в том, что Бог прощает грех и принимает тварь в Свою святую жизнь. Если это доказано и истинно, то не так уж велика и непостижимость того, что Он принимает в Себя не только сотворенный дух, но и тело.
Искупительная Божия любовь направлена не только на «душу», а и на человека в целом. Но искупленный, новый человек обязан своим существованием богочеловечеству Иисуса; оно же, заложенное в Благовещении, завершилось в Вознесении. Только войдя в Небо, в заповедную область Отца, Иисус Христос обрел завершение как Богочеловек.
Так ушел Иисус, но в то же самое мгновение Он по-новому пришел к нам... Когда человек должен покинуть другого человека, с которым его связывает любовь, это означает разлуку. Мысленно он будет с другим, физически же далек от него. Но если бы он мог перейти в такое состояние, которое не знает ни пространственной, ни временной, ни материальной, ни эгоистической ограниченности, представляя собой чистейшую любовь, то он немедленно оказался бы с тем, кого он любит. Быть связанным в духе, любить сердцем – вот это и было бы тогда подлинной действительность. Но ведь именно это и произошло с Христом! Он вошел в вечность, в чистое «Теперь» и «Здесь», в незамутненную действительность. Вошел в то бытие, которое – одна любовь, ибо «Бог есть любовь» (1 Ин 4.16). Отныне образ бытия Иисуса – образ любви. Поэтому, если Он нас любит – а суть святого благове-ствования состоит ведь именно в этом, – то Его уход в завершенность любви означает в действительности пребывание с нами.
За днем Вознесения последует Пятидесятница, и Апостол скажет Духом Святым слово о «Христе в нас». Господь восседает одесную Отца, вне всех превратностей истории, среди молчаливого, выжидательного торжества, которое когда-нибудь потрясет мир, представ как зримая победа Суда. Но в то же время Он снова с нами, с людьми, у истоков всего, что происходит, в глубине души каждого верующего и их совокупности – Церкви. Он с нами как образ, как сила, наставление и единство. В то время, как Он покидает историю и уже больше не проявляет открыто Своего присутствия, в Святом Духе возникает иное христианское пространство: внутренние миры отдельного верующего и Церкви, взаимосвязанные и единые. И в них Христос с нами «во все дни до скончания века» (Мф 28.20).
6. В ДУХЕ СВЯТОМ
В предыдущей главе показано, как Иисус Христос меняет Свое местопребывание и отношение с человеком. Сначала Иисус – один из нас, пребывающий в истории, как и мы. Он ходит по улицам, входит в дома, беседует с людьми. Евангелия повествуют о том, что Он делал и что с Ним происходило. Затем Он умирает, и совершается то чудо, которое опрокидывает все расхожие представления о пределах возможного, но на котором основываются христианские представления о том, что такое человек и что может сделать с ним Бог: Господь восстает из мертвых в новом, измененном естестве. В течение последующих сорока дней Он словно еще прикасается к земле, но уже готов от нее оторваться... Затем Он действительно покидает ее. Но до этого Он говорит: «Иду от вас и приду к вам» (Ин 14.28). Так, уйдя, Он снова оказывается здесь, становясь могущественнее и деятельнее, чем когда-либо. Как в отдельном человеке, так и в Церкви открывается область внутренней христианской жизни; в ней – Он, живой и господствующий. Находясь там, Он закладывает основу нового существования для верующего человека, пронизывает и преобразует его, упорядочивает его деятельность и судьбу.Христос внутри человека – и в то же время Он вовлекает человека в Себя. Человек причастен Христу – и вместе с тем Христос есть жизнь его жизни. Происходит это в Духе Святом. Начавшись в день Пятидесятницы, это продолжается во все времена. Здесь подразумевается не только то, что человек думает о Христе и с любовью лелеет Его образ в своем сердце, – подразумевается определенная реальность. Но может ли один быть в другом? Имеет ли вообще смысл такое высказывание, как: «Этот человек пребывает во мне»?
Случается, что говорят: «Я ощущаю в себе своего отца». Или в семье, у которой большая родословная, могут обронить фразу: «В этом ребенке снова ожил такой-то предок». Но под этим подразумеваются свойства, черты личности, поведение, судьбы – иначе говоря, какие-то особенности, ярко проявившиеся в одном из членов данного рода и связываемые при повторном проявлении с воспоминанием о предке. Но вряд ли кто-нибудь скажет – разве что избрав поэтический способ выражения своих мыслей – что сам этот предок явился в потомке... Я могу также нести в себе живой образ какого-либо человека, который произвел на меня особо сильное впечатление. Образ учителя, воспоминание о словах или поведении наставника могут неизгладимо запечатлеться во мне. С другим человеком меня может связывать такая любовь, что сердце мое всегда будет с ним. Но если я откажусь от всякой поэзии и мифологии, то станет ясно, что во мне может жить образ, живое воздействие другого человека, но не он сам. Существует стремление принять участие в другом человеке, связать себя с его жизнью и судьбой. Но и самое глубокое единение натыкается на ту преграду, что другой все-таки он, а не я. Любовь знает это. Знает, что своего полного осуществления, полного пребывания друг в друге она никогда не достигнет, а может быть не вправе даже желать его всерьез. Нет такого человеческого «мы», которое отменило бы границу «я». Ибо достоинство и слава человека заключаются в том, что он – хотя и в определенных пределах – может сказать: я – это я. Я утвержден в себе самом. Мои действия исходят от меня, и я отвечаю за них. Правда, в этом и ограниченность человека: я все время должен быть самим собой, терпеть себя, собой удовлетворяться. Быть самим собой – значит быть безжалостно закрытым от других. Я не ты, твое – не мое. Вследствие того, что каждый представляет собой обособленное существо, с собственной сердцевиной и судьбой, он отличен от всякого другого и закрыт для него – но только не для Христа.
Сознание Христа, а тем самым и всего Нового Завета, исходит из реальности единого живого Бога, но вместе с тем и из того, что в этой единственности и в этом единстве есть нечто особое – образ бытия, превосходящий наши представления. Кажется, будто из единства Бога восходят различные лики. О Боге говорится, что Он – Отец. И прежде всего не потому, что Он отечески любит нас. Свою тварь – это еще не коснулось бы Его Самого, – но потому, что у Него есть Сын, равный Ему. Он творит в Себе Самом, порождает из Себя некое «Ты», вкладывает всю полноту Своего смысла в Слово, Которое есть существо, обращенное к Нему... О Боге говорится, что Он – Сын. Но не потому, что Он, как дитя человеческое, получает сердце человека и живет его жизнью – это еще не коснулось бы Его Самого; Бог есть Сын, потому, что Он – образ, рожденный творящим Отцом. В Нем раскрывается сокровенность Отца, обретая конкретное воплощение. Он – Слово, произнесенное Творящим Словом и в Свою очередь обращенное к Нему в бесконечной, блаженной преисполненности... Итак, Два Лика в одном Боге, две Личности, предстоящие Друг перед другом. И хоть между Ними проходит священный и неприкосновенный рубеж – Бог един.
Между Ними есть, видимо, нечто, чего нет между людьми, нечто, дающее возможность быть действительно двумя Сущими в одном существе и одной жизни: подлинная, единственная открытость друг другу. Между Ними отсутствует, видимо, нечто, отделяющее каждую тварь от другой: замкнутость индивидуальности. Очевидно, это связано с тем, чего также нет ни у одного человека: с совершенством личности. Сотворенное существо – не полноценная личность. Этот недостаток проявляется именно в том, что оно не способно на полную общность с другим. Оно не может отдаться до конца, потому что должно утверждать себя самое через «Я – не Ты». Это самозамыкание, которым оно защищается от растворения в другом, показывает, что оно еще не обладает настоящей глубиной как личность. У Бога это не так. Двое в Боге, о Которых мы говорили, попросту открыты друг другу, – настолько, что у Них только одна жизнь, Один полностью живет в Другом, и ни одно биение сердца, ни один вздох, ни один порыв Одного не ускользает от Другого. Именно это и служит, вероятно, причиной того, что Каждый из Них полностью и до конца принадлежит Себе Самому.
Все это означает, что Бог есть дух. Под «духом» здесь понимается, как мы уже говорили, не рассудок, логика или воля, а Святой Дух, Пневма, то есть именно та чистая открытость бытия и вместе с тем – нерушимая свобода личности, которая способна на совершенную любовь, на безоговорочное единение при полном обладании собственным «Я» и «Ты». То, что Бог живет в этом четком различении и вместе с тем – в этой сокровенной общности, возможно именно потому, что Он – «Святой Дух». В третьем, в Духе, Отец и Сын совершенно открыты друг другу и вместе с тем полностью принадлежат Себе. В Духе Отец творит светлый облик, в Котором Он с «благоволением» зрит Себя; в Духе Сын владеет божественным смыслом, излучая его навстречу Отцу. В Духе Отец изливает всю полноту Своего существа в открытость Слова, зная, что она все же останется неприкосновенной; в Духе Сын получает от Отца смысл и бытие, в Нем Он – слово, и все же именно поэтому Он принадлежит Самому Себе.
Эта открытость и одновременно принадлежность Самому Себе, т.е. Дух, также является Ипостасью. То, что Отец и Сын все получают друг от друга и живут друг в друге, Каждый из Них становится Собой благодаря Другому – проявление Духа, Который, в свою очередь до конца выражает в этом Себя. Писание живописует это посредством своеобразных образов – голубя, нисходящего от Отца на Сына, ветра, дующего, где хочет, шума с неба, подобного сильной буре, языков пламени (Ин 1.32, 3.8; Деян 2.2-3).
Но все это – тайна, и именно эти образы дают почувствовать это. Сказанное нами сейчас не «объясняет» ничего. Мы только постарались ощупью проникнуть в то, что окружает Христа, о чем говорят нам Его слова.
Поскольку Бог таков, каков Он есть, а человека Он сотворил по Своему образу и подобию, – человек стремится вырваться из замкнутости в себе самом, не растворяясь, однако, в другом человеке или в общности; он жаждет такого бытия, которое было бы одновременно и его собственным и общим, чего он сам по себе достигнуть никогда не может. По благодати он получил это в раю по отношению к Богу, а через Бога – к другому человеку и совокупности людей. Поэтому, если бы первый человек выдержал испытание, он создал бы тем самым благодатную основу для жизни Других, – поэтому и вина первого человека не могла не стать виной всех. Из-за этой вины была потеряна благодать и то, что из нее проистекает; желание, о котором мы говорили, теперь не исполняется. Все время приходится платить за одно другим: за более глубокую самобытность – потерей общности, за более глубокую самоотдачу – ущербностью свободы. Только в Святом Духе это желание исполняется.
Он внес Логос в человеческое существование. От Него Мария приняла Сына Божия, и Сын Божий стал человеком (Мф 1.18). В Духе существует бесконечная открытость между Сыном Божиим и человеческим существом Иисуса, нераздельное взаимопроникновение, тайна внутренней жизни, о которой мы не знаем ничего. В Духе он жил, говорил, действовал. В Духе Он претерпел Свою судьбу, умер и воскрес. Воскрес изменившимся, преображенным Господом. То взаимопроникновение, которое существовало между Сыном Божиим и Его человеческим существом, прорвалось наружу и стало очевидным. Это и есть преображение. Воскресший Иисус – это Иисус Назарянин, в Котором Сын Божий открывается совершенно телесно, и Слово Отца обретает выражение.
После же Его ухода Святой Дух помог человеку раскрыться, расчистил в душе пространство, в которое смог вступить преображенный Господь. Теперь Он – в нас, а мы – в Нем, в Святом Духе. Во Христе мы, будучи причастны благодати, едины с Ним в любви к Отцу. В Нем мы предстаем перед Отцом, как познанные и познающие, освященные Его правдой и обдумывающие ее в свою очередь.