Страница:
— Не знаю, сколько солдат пришло в темницу в самом начале, но их становилось всё больше и больше. Гнусные развлечения продолжались час за часом. Женщины рыдали, умоляли, причитали; но их крики заглушались мужским хохотом. И всё же, это были не мужчины. Это были бессовестные твари, чудовища.
— Один из захватчиков нашел на полу связку ключей и пошёл по кругу вдоль стены, одну за другой открывая камеры. Он выпускал заключённых, объявлял, что они свободны и приглашал их присоединиться к веселью, чтобы отомстить злодеям, которые преследовали и угнетали их. Но ведь Элизабет — девушка со сломанными ногами — никогда никого не угнетала. Она постоянно улыбалась, радуясь, что работает во дворце. И ни для кого не было секретом, что она очарована молодым плотником, который тоже там работал.
— Заключённые высыпали из камер, с энтузиазмом принимая приглашение.
— А почему они не тронули тебя? — спросил Ричард.
Прежде чем ответить, Джебра несколько раз глубоко вздохнула.
— Когда они открыли дверь моей камеры, я забилась в самый темный угол. У меня не было сомнений в том, что будет, если меня обнаружат. От хохота солдат и воплей их жертв в темнице стоял невообразимый шум, а я сидела очень тихо. Несколько камер в тюрьме были пусты, а в моей клетушке было темно. Видимо они решили, что тут тоже никого нет. Хорошо ещё, что никому из них не пришло в голову взять факел и проверить. В конце концов, мужчины-заключённые не прятались — они только и желали выбраться на свободу. Я никогда не говорила ни с одним из них, так что, они не знали, что в темнице есть женщина. Иначе они точно пришли бы за мной. Ну, а теперь они были… очень заняты.
Лицо Джебры скривилось от боли, она уронила голову на руки.
— Не могу и пересказать вам все те ужасы, что они творили с женщинами всего в паре шагов от меня. Теперь меня до конца жизни будут преследовать кошмары при воспоминании об этом. Изнасилования были всего лишь началом. Истинным желанием тех людей было настоящее насилие. Животное желание унижать беспомощных, причинять им боль. Держать в руках, распоряжаться жизнью и смертью своих жертв.
— Когда женщины перестали кричать, перестали сопротивляться, перестали дышать, вояки решили пойти поискать еду и выпивку. А, отметив, таким образом, победу, можно было бы потом поискать ещё женщин.
— Как на весёлом празднике, вояки клялись друг другу не успокаиваться, пока в Новом Мире ещё остаются женщины.
Обеими руками Джебра убрала волосы с лица.
— Когда они ушли, в темнице стало темно и тихо. Я прижалась к стене камеры, стараясь не выдать своего присутствия. Я всё время боялась случайно вскрикнуть. Боялась даже дрожать, чтобы шорох моего платья не мог услышать кто-нибудь из захватчиков. В нос бил тяжёлый запах крови и ещё чего-то ужасного. Забавно, как со временем человек привыкает к запахам, от которых в обычных условиях ему бывает плохо.
— Но я никак не могла перестать трястись после того, как слышала, что творили с теми несчастными женщинами. Я ужасно боялась, что меня обнаружат и сделают со мной то же самое. Сидя в камере, слушая ужасные крики в соседнем помещении, боясь издать хоть один звук, я начала лучше понимать Цириллу. Начала понимать, почему она сошла с ума.
— Теперь снова стали слышны звуки наверху. Шум продолжающейся битвы, крики боли и ужаса, стоны умирающих. Я чувствовала запах дыма. Казалось, бойня не кончится никогда. Женщины, лежащие у двери моей камеры, уже не издавали ни звука, и я знала — почему. Ведь они уже были за пределами этого мира. Я молилась добрым духам, чтобы они приняли несчастных в свои надёжные объятия.
— Я обессилела от страха. Но не могла — не смела — заснуть. Наступила ночь, и я увидела свет, который пробивался со стороны лестницы. Железная дверь темницы уже не отделяла меня от остального мира. Но я пока ещё не смела выйти наружу. Не смела даже пошевелиться. Я всё ещё оставалась там, где провела весь долгий день, пока камера не погрузилась во мрак. Тем временем наверху продолжалось мародёрство. Битва заканчивалась, постепенно сменяясь пьяным разгулом. Победители праздновали победу. Наступил рассвет, но шум не умолкал.
— Знаю, не стоит напоминать, в каком месте я находилась. Зловоние, исходящее от трупов мёртвых женщин, становилось невыносимым. Невыносимыми становились и мысли о том, что я сижу тут в окружении мертвецов. Сижу посреди гниющих трупов людей, которых я знала. И всё же, страх перед тем, что творилось наверху, заставил меня оставаться в камере ещё около суток.
— Голод и жажда были так сильны, что мне начали мерещиться стакан воды и буханка хлеба. Я чувствовала запах теплого хлеба прямо в паре шагов от себя. Я даже тянулась, чтобы взять его, но там ничего не оказывалось.
— Не помню точно, когда это случилось, но наступил момент, когда я с радостью начала ожидать смерти. Ведь смерть означала бы конец парализующего страха, в котором я пребывала. Я слишком хорошо знала, что меня ждёт, но решила, хотя бы преодолеть этот проклятый страх. Я мечтала, чтобы он, наконец, оставил меня, так или иначе. Я знала, что мне предстоят страдание, унижения и боль, но знала также, что пройти через них необходимо. Тогда настанет конец всему — больше страданий не будет. Так же, как больше не страдают несчастные женщины, которые лежат сейчас на полу за дверью.
— Вот так я и решилась покинуть тёмноту моей камеры. Первое, что я увидела, были мёртвые глаза Элизабет, глядящие прямо на меня. Она будто следила, ждала моего появления, чтобы рассказать о том, что с ней сделали. Выражение этих глаз молчаливо молило о справедливости. Но не было никого, кто мог бы свершить возмездие. Я осталась единственной свидетельницей её страданий и смерти.
— Увидев ее и других мертвых женщин, я готова была броситься назад и снова спрятаться. При виде следов пыток, которым их подвергли, в моей голове снова зазвучали их нечеловеческие крики. Я непроизвольно начала всхлипывать. На меня нахлынула волна ужаса при мысли, что всё это ожидает и меня.
— А потом, слепая от страха и паники, я прикрыла нос подолом платья, чтобы не чувствовать страшного запаха, и стала пробираться через кучу обнажённых тел. Я пронеслась по ступеням, не думая о том, куда бегу. Я только знала, что должна поскорее убраться отсюда. Все время своего бегства я молила добрых духов о милосердии быстрой смерти.
— Я была потрясена снова увидев дворец. Он запомнился мне красивым, старательно восстановленным после предыдущего нападения. Ремонт в нём только-только закончился. Теперь он снова превратился в развалины. Никогда не могла понять, почему люди тратят так много сил, чтобы разрушать. Как можно веселиться, занимаясь столь трудным и однообразным делом. Парадные двери были сорваны с петель, створки разрублены на куски. Мраморные колонны опрокинуты. Всюду валялись обломки разбитой мебели.
Полы были усыпаны мусором и кусками когда-то величественных произведений искусства. Черепки хрустальных ваз, осколки статуй — можно было даже различить носы, уши, тонкие пальчики изящных фарфоровых фигурок. Деревянные щепки напоминали об искусной резьбе позолоченных деревянных панелей; сломанные столы, обрывки картин, целые картины, но истоптанные множеством сапог. Стёкла в окнах были разбиты; сорванные гардины валялись на полу покрытые кровью; искалеченные статуи; изящные комнаты, измазанные экскрементами. На расписных стенах грубые слова вперемешку с обещаниями посчитаться со всеми угнетателями Ордена, что окопались на Севере.
— Повсюду были солдаты. Они перебирали обломки в поисках чего-нибудь ценного, что ещё не успели подобрать другие. Они обыскивали убитых, забирали всё, что могли унести, сдирали портьеры и стенные украшения; весело смеялись, ожидая своей очереди воспользоваться схваченной женщиной. Я застыла в оцепенении среди развалин прекрасного дворца и ждала, что в любой момент меня схватят и отволокут в те комнаты. Я знала, что мне не избежать такой судьбы.
— Таких людей я ещё не встречала. Громадные немытые мужчины в окровавленных потрёпанных кожаных доспехах наслаждались, внушая другим смертельный ужас. Большинство из них были увешаны ремнями и цепями, бритые головы придавали им ещё более устрашающий вид. Но попадались и другие — с длинными сальными волосами, заплетёнными в косы. Капли пота проложили отчётливо видные дорожки на грязных лицах. И все с грубыми и очень громкими голосами. Дикие звери в человеческом облике.
— Видеть подобных людей в комнатах, окрашенных в нежные розовые или голубые тона, было почти смешно. Но окровавленные топоры у них на поясе к веселью не располагали. Как, впрочем, и палицы с острыми шипами, висящие у них на запястьях, и заляпанные кровью мечи, и ножи.
— Но страшнее всего были их глаза. Глаза людей, не просто смирившихся с профессией мясника, но получающих от своего дела невероятное удовольствие. Взгляд таких глаз останавливается на живом существе с единственным вопросом: а можно ли это существо убить? И эти глаза начинают светиться особой жестокостью при виде схваченных, переходящих из рук в руки женщин. Такой взгляд, сам по себе, способен заставить женщину перестать дышать… заставить её сердце остановиться.
— Эти люди давно отказались от, хоть сколько-нибудь, цивилизованного поведения. Они не могут договориться или совершить обмен, как нормальные люди. Они берут что пожелают, они дерутся за самый лакомый кусок. Они разрушают, уничтожают, убивают из прихоти. Не раздумывают. Не ищут причин. Их поведение выходит далеко за рамки моральных принципов культурного человека. Они — дикие звери, выпущенные среди невинных.
Глава 14
— Один из захватчиков нашел на полу связку ключей и пошёл по кругу вдоль стены, одну за другой открывая камеры. Он выпускал заключённых, объявлял, что они свободны и приглашал их присоединиться к веселью, чтобы отомстить злодеям, которые преследовали и угнетали их. Но ведь Элизабет — девушка со сломанными ногами — никогда никого не угнетала. Она постоянно улыбалась, радуясь, что работает во дворце. И ни для кого не было секретом, что она очарована молодым плотником, который тоже там работал.
— Заключённые высыпали из камер, с энтузиазмом принимая приглашение.
— А почему они не тронули тебя? — спросил Ричард.
Прежде чем ответить, Джебра несколько раз глубоко вздохнула.
— Когда они открыли дверь моей камеры, я забилась в самый темный угол. У меня не было сомнений в том, что будет, если меня обнаружат. От хохота солдат и воплей их жертв в темнице стоял невообразимый шум, а я сидела очень тихо. Несколько камер в тюрьме были пусты, а в моей клетушке было темно. Видимо они решили, что тут тоже никого нет. Хорошо ещё, что никому из них не пришло в голову взять факел и проверить. В конце концов, мужчины-заключённые не прятались — они только и желали выбраться на свободу. Я никогда не говорила ни с одним из них, так что, они не знали, что в темнице есть женщина. Иначе они точно пришли бы за мной. Ну, а теперь они были… очень заняты.
Лицо Джебры скривилось от боли, она уронила голову на руки.
— Не могу и пересказать вам все те ужасы, что они творили с женщинами всего в паре шагов от меня. Теперь меня до конца жизни будут преследовать кошмары при воспоминании об этом. Изнасилования были всего лишь началом. Истинным желанием тех людей было настоящее насилие. Животное желание унижать беспомощных, причинять им боль. Держать в руках, распоряжаться жизнью и смертью своих жертв.
— Когда женщины перестали кричать, перестали сопротивляться, перестали дышать, вояки решили пойти поискать еду и выпивку. А, отметив, таким образом, победу, можно было бы потом поискать ещё женщин.
— Как на весёлом празднике, вояки клялись друг другу не успокаиваться, пока в Новом Мире ещё остаются женщины.
Обеими руками Джебра убрала волосы с лица.
— Когда они ушли, в темнице стало темно и тихо. Я прижалась к стене камеры, стараясь не выдать своего присутствия. Я всё время боялась случайно вскрикнуть. Боялась даже дрожать, чтобы шорох моего платья не мог услышать кто-нибудь из захватчиков. В нос бил тяжёлый запах крови и ещё чего-то ужасного. Забавно, как со временем человек привыкает к запахам, от которых в обычных условиях ему бывает плохо.
— Но я никак не могла перестать трястись после того, как слышала, что творили с теми несчастными женщинами. Я ужасно боялась, что меня обнаружат и сделают со мной то же самое. Сидя в камере, слушая ужасные крики в соседнем помещении, боясь издать хоть один звук, я начала лучше понимать Цириллу. Начала понимать, почему она сошла с ума.
— Теперь снова стали слышны звуки наверху. Шум продолжающейся битвы, крики боли и ужаса, стоны умирающих. Я чувствовала запах дыма. Казалось, бойня не кончится никогда. Женщины, лежащие у двери моей камеры, уже не издавали ни звука, и я знала — почему. Ведь они уже были за пределами этого мира. Я молилась добрым духам, чтобы они приняли несчастных в свои надёжные объятия.
— Я обессилела от страха. Но не могла — не смела — заснуть. Наступила ночь, и я увидела свет, который пробивался со стороны лестницы. Железная дверь темницы уже не отделяла меня от остального мира. Но я пока ещё не смела выйти наружу. Не смела даже пошевелиться. Я всё ещё оставалась там, где провела весь долгий день, пока камера не погрузилась во мрак. Тем временем наверху продолжалось мародёрство. Битва заканчивалась, постепенно сменяясь пьяным разгулом. Победители праздновали победу. Наступил рассвет, но шум не умолкал.
— Знаю, не стоит напоминать, в каком месте я находилась. Зловоние, исходящее от трупов мёртвых женщин, становилось невыносимым. Невыносимыми становились и мысли о том, что я сижу тут в окружении мертвецов. Сижу посреди гниющих трупов людей, которых я знала. И всё же, страх перед тем, что творилось наверху, заставил меня оставаться в камере ещё около суток.
— Голод и жажда были так сильны, что мне начали мерещиться стакан воды и буханка хлеба. Я чувствовала запах теплого хлеба прямо в паре шагов от себя. Я даже тянулась, чтобы взять его, но там ничего не оказывалось.
— Не помню точно, когда это случилось, но наступил момент, когда я с радостью начала ожидать смерти. Ведь смерть означала бы конец парализующего страха, в котором я пребывала. Я слишком хорошо знала, что меня ждёт, но решила, хотя бы преодолеть этот проклятый страх. Я мечтала, чтобы он, наконец, оставил меня, так или иначе. Я знала, что мне предстоят страдание, унижения и боль, но знала также, что пройти через них необходимо. Тогда настанет конец всему — больше страданий не будет. Так же, как больше не страдают несчастные женщины, которые лежат сейчас на полу за дверью.
— Вот так я и решилась покинуть тёмноту моей камеры. Первое, что я увидела, были мёртвые глаза Элизабет, глядящие прямо на меня. Она будто следила, ждала моего появления, чтобы рассказать о том, что с ней сделали. Выражение этих глаз молчаливо молило о справедливости. Но не было никого, кто мог бы свершить возмездие. Я осталась единственной свидетельницей её страданий и смерти.
— Увидев ее и других мертвых женщин, я готова была броситься назад и снова спрятаться. При виде следов пыток, которым их подвергли, в моей голове снова зазвучали их нечеловеческие крики. Я непроизвольно начала всхлипывать. На меня нахлынула волна ужаса при мысли, что всё это ожидает и меня.
— А потом, слепая от страха и паники, я прикрыла нос подолом платья, чтобы не чувствовать страшного запаха, и стала пробираться через кучу обнажённых тел. Я пронеслась по ступеням, не думая о том, куда бегу. Я только знала, что должна поскорее убраться отсюда. Все время своего бегства я молила добрых духов о милосердии быстрой смерти.
— Я была потрясена снова увидев дворец. Он запомнился мне красивым, старательно восстановленным после предыдущего нападения. Ремонт в нём только-только закончился. Теперь он снова превратился в развалины. Никогда не могла понять, почему люди тратят так много сил, чтобы разрушать. Как можно веселиться, занимаясь столь трудным и однообразным делом. Парадные двери были сорваны с петель, створки разрублены на куски. Мраморные колонны опрокинуты. Всюду валялись обломки разбитой мебели.
Полы были усыпаны мусором и кусками когда-то величественных произведений искусства. Черепки хрустальных ваз, осколки статуй — можно было даже различить носы, уши, тонкие пальчики изящных фарфоровых фигурок. Деревянные щепки напоминали об искусной резьбе позолоченных деревянных панелей; сломанные столы, обрывки картин, целые картины, но истоптанные множеством сапог. Стёкла в окнах были разбиты; сорванные гардины валялись на полу покрытые кровью; искалеченные статуи; изящные комнаты, измазанные экскрементами. На расписных стенах грубые слова вперемешку с обещаниями посчитаться со всеми угнетателями Ордена, что окопались на Севере.
— Повсюду были солдаты. Они перебирали обломки в поисках чего-нибудь ценного, что ещё не успели подобрать другие. Они обыскивали убитых, забирали всё, что могли унести, сдирали портьеры и стенные украшения; весело смеялись, ожидая своей очереди воспользоваться схваченной женщиной. Я застыла в оцепенении среди развалин прекрасного дворца и ждала, что в любой момент меня схватят и отволокут в те комнаты. Я знала, что мне не избежать такой судьбы.
— Таких людей я ещё не встречала. Громадные немытые мужчины в окровавленных потрёпанных кожаных доспехах наслаждались, внушая другим смертельный ужас. Большинство из них были увешаны ремнями и цепями, бритые головы придавали им ещё более устрашающий вид. Но попадались и другие — с длинными сальными волосами, заплетёнными в косы. Капли пота проложили отчётливо видные дорожки на грязных лицах. И все с грубыми и очень громкими голосами. Дикие звери в человеческом облике.
— Видеть подобных людей в комнатах, окрашенных в нежные розовые или голубые тона, было почти смешно. Но окровавленные топоры у них на поясе к веселью не располагали. Как, впрочем, и палицы с острыми шипами, висящие у них на запястьях, и заляпанные кровью мечи, и ножи.
— Но страшнее всего были их глаза. Глаза людей, не просто смирившихся с профессией мясника, но получающих от своего дела невероятное удовольствие. Взгляд таких глаз останавливается на живом существе с единственным вопросом: а можно ли это существо убить? И эти глаза начинают светиться особой жестокостью при виде схваченных, переходящих из рук в руки женщин. Такой взгляд, сам по себе, способен заставить женщину перестать дышать… заставить её сердце остановиться.
— Эти люди давно отказались от, хоть сколько-нибудь, цивилизованного поведения. Они не могут договориться или совершить обмен, как нормальные люди. Они берут что пожелают, они дерутся за самый лакомый кусок. Они разрушают, уничтожают, убивают из прихоти. Не раздумывают. Не ищут причин. Их поведение выходит далеко за рамки моральных принципов культурного человека. Они — дикие звери, выпущенные среди невинных.
Глава 14
— Но если повсюду были солдаты, почему они не схватили тебя и не утащили к остальным? — спросила Кара, с привычной прямотой Морд-Сит, нисколько не заботясь об уместности своих слов.
Ричарду пришёл в голову тот же вопрос. Только вот задать его не получилось — голос не слушался.
— Они решили, что Джебре определили обязанности служанки, — тихо сказала Никки, догадываясь, в чём дело. — Она ведь шла, не опасаясь нападения. Вот солдаты и решили, что у неё есть на то веские основания.
— Верно, — кивнула Джебра. — Какой-то офицер заметил меня и втолкнул в комнату, которая пострадала не так сильно, как остальные помещения дворца. Несколько мужчин, собравшихся вокруг большого стола с разложенными на нём картами, хотели знать, почему им всё ещё не принесли еду. Они требовали ответа так, будто я была обязана это знать.
С виду это были такие же дикари, как и все остальные; трудно было сразу признать в них старших офицеров. Я догадалась об этом, лишь когда заметила почтение, которое выказывали им солдаты, сновавшие туда-сюда с различными поручениями. Да и выглядели офицеры заметно старше по возрасту. А их глаза! Они были ещё страшнее, чем у рядовых! Чувствуя на себе жуткие взгляды, заставляющие отступать солдат, я не сомневалась, что эти люди привыкли всегда получать ответы. И немедленно.
Я вдруг поняла, что смогу выжить, если подыграю им. Хватаясь за призрачный лучик надежды, я поклонилась, начала извиняться, говорить, что немедленно обо всём позабочусь. А они ответили, что лучше поторопиться, иначе меня накажут. Я направилась на кухню, как человек, который идёт по делу, изо всех сил стараясь не слишком спешить. Чтобы мужчины не отреагировали на бегущую женщину, как волки, загоняющие оленя к своему логову.
Там суетилось несколько сотен мужчин и женщин — почти все средних лет и старше. Многих я знала — они уже давно служили на дворцовых кухнях. Но были и мужчины помоложе, ведь приходилось выполнять работу, слишком тяжёлую для поварят или пожилых работников: например, разделывать туши или ворочать тяжёлые вертела. Среди громадных котлов и ревущего огня очагов все трудились так, словно от хорошо выполненной работы зависели их жизни. Так оно, впрочем, и было.
Я вошла в кухню. Никто не обращал на меня внимания — все сосредоточились только на своих обязанностях. Посмотрев на царящую суету, я схватила огромное блюдо с мясом и предложила отнести его офицерам. Повара и их помощники были только счастливы, что им не придётся ходить мимо солдат. Этого не желал никто.
Когда я вернулась с едой, офицер, пославший меня на кухню, уже ушёл. Остальные, похоже, были очень голодны. Они повскакивали с кушеток и стульев и начали хватать с блюда мясо прямо грязными руками. Я поставила тяжёлый поднос на стол. Один из офицеров набил полный рот мясом и жевал, одновременно разглядывая меня. Неожиданно он спросил, почему у меня в губе нет кольца. Я не поняла, о чём он говорит.
— Они продевают кольцо в нижнюю губу своим рабам, — пояснила Никки. — Тем самым, отмечая их, как свою собственность, которую уже никому нельзя брать в качестве добычи. Таким образом, у них в распоряжении всегда есть слуги для чёрной работы.
Джебра кивнула.
— Офицер выкрикнул приказ. Тут же один солдат схватил меня и держал, пока второй оттягивал мою нижнюю губу и продевал в неё железное кольцо.
Никки смотрела в сторону.
— Железо означает чайники, котлы и прочую утварь. Железные кольца носят кухонные рабочие и другая прислуга.
Синие глаза Никки от сдерживаемого гнева словно затянуло льдом. Она знала, что значит носить кольцо в нижней губе. Только у Никки кольцо было золотое, и говорило о том, что она объявлена личной собственностью Императора Джеганя. Но в том не было чести — император использовал Никки для таких вещей, которые были гораздо хуже любой самой чёрной работы.
— Ты права, — подтвердила Джебра. — Отметив кольцом, офицеры снова послали меня на кухню — принести ещё еды. И вина. Только тогда я разглядела, что работники на кухне носят такие же кольца. Я была словно в каком-то оцепенелом изумлении, пока бегала туда и обратно, принося офицерам то, что они требовали. От полного истощения меня спасало лишь то, что при любой возможности я набивала рот мясом или умудрялась сделать глоток-другой вина.
— Я оказалась среди перепуганных людей, которые работали во дворце и подчинялись офицерам. У меня даже не было времени обдумать своё случайное спасение. Хотя губа кровоточила и очень болела, я была рада этому железному кольцу. Ведь теперь каждый солдат, увидев его, сразу менял свои намерения и позволял мне уйти.
— Вскоре меня стали посылать в город. Я таскала тяжёлые сумки с едой и напитками, предназначенными для офицеров из других частей. Увидев окрестности города, я начала осознавать истинные размеры того кошмара, что обрушился на Эбиниссию.
Джебра так глубоко погрузилась в воспоминания, что Ричарду пришлось спросить:
— Что ты видела?
Она выглядела так, словно забыла, о чём говорит. Наконец, сглотнув, продолжила жуткий рассказ.
— За городскими стенами я увидела десятки тысяч погибших в сражении. Насколько хватало глаз, земля была усеяна искалеченными телами. Многие так и погибли, сбившись в группы на месте своего последнего сражения. Такая картина казалась нереальной, но я уже видела это… в своём видении.
— Хуже всего было то, что на поле боя оставались ещё живые галеанские солдаты. Израненные, они лежали тут и там среди трупов своих товарищей, не в состоянии двигаться. Некоторые тихонько стонали, умирая. Другие, хоть были ещё живы, ничем не могли себе помочь. Кто-то попал в ловушку, придавленный рухнувшим на него фургоном. Кто-то был пригвождён к земле копьём, пронзившим ему живот. Бедняге отчаянно хотелось жить, он терпел чудовищную боль, но не решался вытянуть из себя древко, которое удерживало его на месте. У других были переломаны руки или ноги, так что они не могли двигаться, не могли выбраться из мешанины камней, людских и лошадиных трупов. Бывшее поле боя постоянно патрулировали солдаты Ордена. Если бы я остановилась и попыталась помочь кому-то их тех несчастных, то немедленно была бы убита.
— Мне приходилось ходить от заставы к заставе, и обойти стороной жуткое поле смерти было невозможно. По холмам, где произошло последнее сражение, бродили сотни людей, методично собирая разбросанные там вещи. Позже я узнала, что эти мародёры следуют за лагерем войск Имперского Ордена, и кормятся отходами, которые оставляет после себя армия. Эти стервятники в людском обличье обыскивают карманы убитых солдат, превращая смерть и разрушение в источник дохода для себя.
— Мне запомнилась одна старуха в грязном белом платке. Она наткнулась на едва живого галеанского солдата. Из глубокой раны у него на ноге торчала наружу кость, и бедняга пытался прикрыть её дрожащими руками. Чудо, что он вообще был ещё жив.
— Когда старуха в платке начала осматривать его карманы в поисках чего-нибудь ценного, раненый попросил у неё глоток воды. Не обращая внимания, старуха распахнула его рубашку, чтобы проверить, не висит ли у парня на шее кошелёк — как обычно у солдат. Хриплым, чуть слышным голосом он ещё раз попросил пить. Вместо ответа старуха вытащила из-за пояса длинную вязальную спицу и воткнула в ухо беспомощному человеку. Высунув язык, она с усилием повернула длинную металлическую иглу внутри его черепа. Руки раненого дернулись и застыли в неподвижности. Старуха вынула спицу из уха, вытерла о штанину солдата и пробормотала, что это заставит его вести себя тихо. Затем убрала своё оружие за пояс и принялась осматривать одежду убитого. Меня поразило, насколько привычно она проделала своё гадкое дело.
— Кое-кто из мародёров использовал для подобных целей камни, пробивая головы выжившим на поле боя, чтобы те не могли сопротивляться, пока они будут заниматься своим грязным делом. А некоторые оставляли раненых жить, если видели, что они не в состоянии напасть. Падальщики просто забирали всё, что им было нужно, и двигались дальше. Но были и такие, кто с ликованием добивал полумёртвого человека, словно убийство делало их героями.
— Среди мародёров попадались и те, кому нравилось мучить умирающих самыми отвратительными способами. Их развлекало, что беспомощные люди не могут ни сопротивляться, ни убежать. Понадобилось ещё несколько дней, чтобы раненые, оставшиеся на поле боя, умерли от ран, или же были добиты мусорщиками, следовавшими за армией.
— Солдаты Имперского Ордена несколько недель праздновали свою великую победу. Это была нескончаемая оргия насилия, жестокости и грабежей. Они взломали и тщательно обыскали каждый дом, разграбили всё, до последней вещицы, представляющей хоть какую-то ценность. Кроме горстки людей, которых, подобно мне, определили в прислугу, не осталось ни одного свободного мужчины; ни одной не изнасилованной женщины.
Джебра заплакала.
— Невозможно пересказать всё, что творили с теми несчастными. Захваченные в плен галеанские солдаты и горожане — и взрослые мужчины и совсем мальчишки — отлично знали, что солдаты Ордена вытворяют с их матерями, жёнами, сёстрами, дочерьми. Несколько раз, не в силах больше выносить такое, небольшие группки пленников пытались поднять восстание в попытке прекратить насилие. Всех их попросту вырезали.
— Изо дня в день пленников заставляли рыть длинные траншеи, в которые сбрасывали гниющие останки. В бесконечных общих могилах хоронили всех подряд. Там же оказывались те, кто отважился бунтовать.
— Когда мёртвые тела были собраны, солдаты согнали в одно место всех пленных из похоронной команды. Им объявили, что мужчины старше пятнадцати лет будут преданы смерти. Войсками Ордена были захвачены десятки тысяч человек — исполнение приговора заняло не одну неделю.
— Женщин и детей под конвоем пригнали к месту казни и заставили смотреть, как мужчин убивают и сбрасывают в огромные ямы. Палачи объясняли, что такая участь ожидает всякого, кто не желает признавать справедливые и высоконравственные законы Имперского Ордена.
Казни сопровождались бесконечной проповедью: людям внушали, что их прошлая жизнь была богохульством, преступлением против Создателя, потому что жили они исключительно ради своих эгоистичных целей. Им твердили, что человеческий род необходимо очистить от подобной скверны, и тогда всем будет лучше.
— Часть пленников обезглавили. Часть — поставили на колени на краю ямы, и мускулистые имперцы с обитыми железом дубинками двигаясь вдоль линии, по очереди проламывали им головы. Идущие следом рабы сбрасывали тела в траншею. Нередко пленников использовали в качестве мишеней, для тренировки лучников или копейщиков. Когда очередной пьяный палач, небрежно прицелившись, не попадал в свою мишень, и искалеченная жертва оставалась жива, его товарищи весело смеялись. Для них это была игра.
— Порой казалось, что солдаты Имперского Ордена недовольны таким огромным объёмом предстоящей им тяжёлой работы. Обременённые столь жуткими обязанностями, они стали пить больше обычного, заливая отвращение вином. Ведь одно дело — убивать в бою, а другое — хладнокровно уничтожать беззащитных людей, как это делали они. А пока в траншею падали всё новые тела очередных жертв. И те, кого эта участь ещё ожидала, присыпали землёй трупы убитых.
— Мне запомнился один дождливый день, когда я принесла еду офицерам. Они прятались от непогоды под тентом, сооружённым из полотнища, служившего когда-то навесом для уличной лавчонки. Вместо шестов использовались воткнутые в землю копья. Из своего укрытия офицеры наблюдали за уничтожением людей, словно смотрели тщательно отрепетированный спектакль. Тут же находились перепуганные женщины, многим из которых даже не дали возможности полностью одеться. Их тоже пригнали сюда, чтобы показать казнь.
— Из толпы приговорённых время от времени раздавались голоса: это мужчины выкрикивали женские имена. Мне стало ясно, что те женщины выбраны не случайно — имперцы во время допросов выяснили, кто их мужья. Пары воссоединились самым жутким способом — разделённые, они могли видеть, но не имели возможности даже прикоснуться друг к другу.
— Мужчин поставили на колени на краю ямы. Их руки были крепко связаны за спиной кожаными ремнями. Сбившиеся в кучу женщины, могли лишь беспомощно смотреть на лица своих мужчин, когда солдаты, ухватив за волосы, перерезали горло очередной жертве. Я отчётливо помню, как блестели мокрые от дождя и крови мускулистые тела тех солдат.
— Сделав своё дело, палач сбрасывал тело в яму и переходил к следующей жертве.
— Мужчины, ожидающие своей очереди, плакали, дрожали, выкрикивали имена своих любимых, в последний раз повторяли слова любви. Женщины отвечали тем же, с ужасом наблюдая, как падает в яму очередное тело — с перерезанным горлом, бьющееся в предсмертной агонии. Это было самое горькое и ужасающее зрелище из тех, что мне довелось увидеть.
— Многие женщины, при виде страшной смерти мужчин, без сознания падали на землю в мокрую грязь, смешанную с рвотой. Ровный шум дождя смешивался с полными ужаса женскими голосами, выкрикивающими имя очередной жертвы. Пленницы бились, пытаясь вырваться из стальной хватки охранников. А те, смеясь, выталкивали вперёд то одну то другую, и громко рассказывали мужу о своих намерениях относительно его жены. Это была особая, извращённая жестокость, причинявшая такие страдания, размеров которых невозможно передать.
— Они ведь не просто навсегда разлучали семьи, они уничтожали связи между людьми. Каждый хоть раз задавался древним, как мир вопросом: как выглядел бы конец света? Так вот, думаю, конец света выглядел бы именно так. Если каждый человек — это отдельный маленький мир, значит, в тот день наступил конец многих миров. Предсмертная агония множества людей сливалась в одну бесконечную агонию целого мира.
Ричард с силой сжал пальцами виски, словно хотел раздавить собственный череп. Наконец, тяжело вздохнув, он заставил себя заговорить.
— Разве никому не удалось бежать? — раздался в звенящей тишине его голос. — Неужели за всё время, пока продолжались эти насилия и убийства, никто не сумел бежать?
Джебра кивнула.
— Уверена, что кое-кто пытался. Но наверняка я ничего не знаю.
— Убежавших было вполне достаточно, — тихим голосом произнесла Никки.
— Достаточно? — в ярости закричал Ричард, оборачиваясь к ней. Он постарался взять под контроль вспыхнувший гнев, чтобы голос звучал тише. — Достаточно для чего?
— Достаточно, для их целей, — угрюмо ответила Никки, заглянув в его глаза. То, что она там увидела, заставило её помрачнеть ещё больше.
— Ордену отлично известно, что иногда пленники убегают. Время от времени, в самый разгар зверств, охранники намеренно расслабляются, чтобы кое-кто мог бежать.
Ричард почувствовал, что безнадёжно теряется среди обрывков безрадостных мыслей и предположений.
— Но почему?
Никки долго и понимающе смотрела в его глаза, и, наконец, ответила.
— Чтобы жуткие слухи распространились как можно дальше. Чтобы следующий город, который они решат захватить, сдался без боя, а не оказывал сопротивление. Такая предварительная обработка позволяет Ордену добиться победы без необходимости драться за каждый пройденный шаг. Ужас, который внушают распространяемые слухи — мощное оружие, оно лишает храбрости тех, кто ещё не подвергся нападению.
Сердце Ричарда тяжело забилось, едва он попытался представить, что чувствуют люди, ожидая неминуемого нападения, ужас который они испытывают. Запустив пальцы в волосы, Ричард откинул их назад и вновь повернулся к Джебре.
— Они убили всех пленных?
— По разным причинам некоторых мужчин они не считали угрозой для себя. Таких собирали в бригады и отправляли работать в деревню. Не знаю, что случилось с ними потом, но, думаю, они всё ещё там, в рабстве, производят пищу для Ордена.
Ричарду пришёл в голову тот же вопрос. Только вот задать его не получилось — голос не слушался.
— Они решили, что Джебре определили обязанности служанки, — тихо сказала Никки, догадываясь, в чём дело. — Она ведь шла, не опасаясь нападения. Вот солдаты и решили, что у неё есть на то веские основания.
— Верно, — кивнула Джебра. — Какой-то офицер заметил меня и втолкнул в комнату, которая пострадала не так сильно, как остальные помещения дворца. Несколько мужчин, собравшихся вокруг большого стола с разложенными на нём картами, хотели знать, почему им всё ещё не принесли еду. Они требовали ответа так, будто я была обязана это знать.
С виду это были такие же дикари, как и все остальные; трудно было сразу признать в них старших офицеров. Я догадалась об этом, лишь когда заметила почтение, которое выказывали им солдаты, сновавшие туда-сюда с различными поручениями. Да и выглядели офицеры заметно старше по возрасту. А их глаза! Они были ещё страшнее, чем у рядовых! Чувствуя на себе жуткие взгляды, заставляющие отступать солдат, я не сомневалась, что эти люди привыкли всегда получать ответы. И немедленно.
Я вдруг поняла, что смогу выжить, если подыграю им. Хватаясь за призрачный лучик надежды, я поклонилась, начала извиняться, говорить, что немедленно обо всём позабочусь. А они ответили, что лучше поторопиться, иначе меня накажут. Я направилась на кухню, как человек, который идёт по делу, изо всех сил стараясь не слишком спешить. Чтобы мужчины не отреагировали на бегущую женщину, как волки, загоняющие оленя к своему логову.
Там суетилось несколько сотен мужчин и женщин — почти все средних лет и старше. Многих я знала — они уже давно служили на дворцовых кухнях. Но были и мужчины помоложе, ведь приходилось выполнять работу, слишком тяжёлую для поварят или пожилых работников: например, разделывать туши или ворочать тяжёлые вертела. Среди громадных котлов и ревущего огня очагов все трудились так, словно от хорошо выполненной работы зависели их жизни. Так оно, впрочем, и было.
Я вошла в кухню. Никто не обращал на меня внимания — все сосредоточились только на своих обязанностях. Посмотрев на царящую суету, я схватила огромное блюдо с мясом и предложила отнести его офицерам. Повара и их помощники были только счастливы, что им не придётся ходить мимо солдат. Этого не желал никто.
Когда я вернулась с едой, офицер, пославший меня на кухню, уже ушёл. Остальные, похоже, были очень голодны. Они повскакивали с кушеток и стульев и начали хватать с блюда мясо прямо грязными руками. Я поставила тяжёлый поднос на стол. Один из офицеров набил полный рот мясом и жевал, одновременно разглядывая меня. Неожиданно он спросил, почему у меня в губе нет кольца. Я не поняла, о чём он говорит.
— Они продевают кольцо в нижнюю губу своим рабам, — пояснила Никки. — Тем самым, отмечая их, как свою собственность, которую уже никому нельзя брать в качестве добычи. Таким образом, у них в распоряжении всегда есть слуги для чёрной работы.
Джебра кивнула.
— Офицер выкрикнул приказ. Тут же один солдат схватил меня и держал, пока второй оттягивал мою нижнюю губу и продевал в неё железное кольцо.
Никки смотрела в сторону.
— Железо означает чайники, котлы и прочую утварь. Железные кольца носят кухонные рабочие и другая прислуга.
Синие глаза Никки от сдерживаемого гнева словно затянуло льдом. Она знала, что значит носить кольцо в нижней губе. Только у Никки кольцо было золотое, и говорило о том, что она объявлена личной собственностью Императора Джеганя. Но в том не было чести — император использовал Никки для таких вещей, которые были гораздо хуже любой самой чёрной работы.
— Ты права, — подтвердила Джебра. — Отметив кольцом, офицеры снова послали меня на кухню — принести ещё еды. И вина. Только тогда я разглядела, что работники на кухне носят такие же кольца. Я была словно в каком-то оцепенелом изумлении, пока бегала туда и обратно, принося офицерам то, что они требовали. От полного истощения меня спасало лишь то, что при любой возможности я набивала рот мясом или умудрялась сделать глоток-другой вина.
— Я оказалась среди перепуганных людей, которые работали во дворце и подчинялись офицерам. У меня даже не было времени обдумать своё случайное спасение. Хотя губа кровоточила и очень болела, я была рада этому железному кольцу. Ведь теперь каждый солдат, увидев его, сразу менял свои намерения и позволял мне уйти.
— Вскоре меня стали посылать в город. Я таскала тяжёлые сумки с едой и напитками, предназначенными для офицеров из других частей. Увидев окрестности города, я начала осознавать истинные размеры того кошмара, что обрушился на Эбиниссию.
Джебра так глубоко погрузилась в воспоминания, что Ричарду пришлось спросить:
— Что ты видела?
Она выглядела так, словно забыла, о чём говорит. Наконец, сглотнув, продолжила жуткий рассказ.
— За городскими стенами я увидела десятки тысяч погибших в сражении. Насколько хватало глаз, земля была усеяна искалеченными телами. Многие так и погибли, сбившись в группы на месте своего последнего сражения. Такая картина казалась нереальной, но я уже видела это… в своём видении.
— Хуже всего было то, что на поле боя оставались ещё живые галеанские солдаты. Израненные, они лежали тут и там среди трупов своих товарищей, не в состоянии двигаться. Некоторые тихонько стонали, умирая. Другие, хоть были ещё живы, ничем не могли себе помочь. Кто-то попал в ловушку, придавленный рухнувшим на него фургоном. Кто-то был пригвождён к земле копьём, пронзившим ему живот. Бедняге отчаянно хотелось жить, он терпел чудовищную боль, но не решался вытянуть из себя древко, которое удерживало его на месте. У других были переломаны руки или ноги, так что они не могли двигаться, не могли выбраться из мешанины камней, людских и лошадиных трупов. Бывшее поле боя постоянно патрулировали солдаты Ордена. Если бы я остановилась и попыталась помочь кому-то их тех несчастных, то немедленно была бы убита.
— Мне приходилось ходить от заставы к заставе, и обойти стороной жуткое поле смерти было невозможно. По холмам, где произошло последнее сражение, бродили сотни людей, методично собирая разбросанные там вещи. Позже я узнала, что эти мародёры следуют за лагерем войск Имперского Ордена, и кормятся отходами, которые оставляет после себя армия. Эти стервятники в людском обличье обыскивают карманы убитых солдат, превращая смерть и разрушение в источник дохода для себя.
— Мне запомнилась одна старуха в грязном белом платке. Она наткнулась на едва живого галеанского солдата. Из глубокой раны у него на ноге торчала наружу кость, и бедняга пытался прикрыть её дрожащими руками. Чудо, что он вообще был ещё жив.
— Когда старуха в платке начала осматривать его карманы в поисках чего-нибудь ценного, раненый попросил у неё глоток воды. Не обращая внимания, старуха распахнула его рубашку, чтобы проверить, не висит ли у парня на шее кошелёк — как обычно у солдат. Хриплым, чуть слышным голосом он ещё раз попросил пить. Вместо ответа старуха вытащила из-за пояса длинную вязальную спицу и воткнула в ухо беспомощному человеку. Высунув язык, она с усилием повернула длинную металлическую иглу внутри его черепа. Руки раненого дернулись и застыли в неподвижности. Старуха вынула спицу из уха, вытерла о штанину солдата и пробормотала, что это заставит его вести себя тихо. Затем убрала своё оружие за пояс и принялась осматривать одежду убитого. Меня поразило, насколько привычно она проделала своё гадкое дело.
— Кое-кто из мародёров использовал для подобных целей камни, пробивая головы выжившим на поле боя, чтобы те не могли сопротивляться, пока они будут заниматься своим грязным делом. А некоторые оставляли раненых жить, если видели, что они не в состоянии напасть. Падальщики просто забирали всё, что им было нужно, и двигались дальше. Но были и такие, кто с ликованием добивал полумёртвого человека, словно убийство делало их героями.
— Среди мародёров попадались и те, кому нравилось мучить умирающих самыми отвратительными способами. Их развлекало, что беспомощные люди не могут ни сопротивляться, ни убежать. Понадобилось ещё несколько дней, чтобы раненые, оставшиеся на поле боя, умерли от ран, или же были добиты мусорщиками, следовавшими за армией.
— Солдаты Имперского Ордена несколько недель праздновали свою великую победу. Это была нескончаемая оргия насилия, жестокости и грабежей. Они взломали и тщательно обыскали каждый дом, разграбили всё, до последней вещицы, представляющей хоть какую-то ценность. Кроме горстки людей, которых, подобно мне, определили в прислугу, не осталось ни одного свободного мужчины; ни одной не изнасилованной женщины.
Джебра заплакала.
— Невозможно пересказать всё, что творили с теми несчастными. Захваченные в плен галеанские солдаты и горожане — и взрослые мужчины и совсем мальчишки — отлично знали, что солдаты Ордена вытворяют с их матерями, жёнами, сёстрами, дочерьми. Несколько раз, не в силах больше выносить такое, небольшие группки пленников пытались поднять восстание в попытке прекратить насилие. Всех их попросту вырезали.
— Изо дня в день пленников заставляли рыть длинные траншеи, в которые сбрасывали гниющие останки. В бесконечных общих могилах хоронили всех подряд. Там же оказывались те, кто отважился бунтовать.
— Когда мёртвые тела были собраны, солдаты согнали в одно место всех пленных из похоронной команды. Им объявили, что мужчины старше пятнадцати лет будут преданы смерти. Войсками Ордена были захвачены десятки тысяч человек — исполнение приговора заняло не одну неделю.
— Женщин и детей под конвоем пригнали к месту казни и заставили смотреть, как мужчин убивают и сбрасывают в огромные ямы. Палачи объясняли, что такая участь ожидает всякого, кто не желает признавать справедливые и высоконравственные законы Имперского Ордена.
Казни сопровождались бесконечной проповедью: людям внушали, что их прошлая жизнь была богохульством, преступлением против Создателя, потому что жили они исключительно ради своих эгоистичных целей. Им твердили, что человеческий род необходимо очистить от подобной скверны, и тогда всем будет лучше.
— Часть пленников обезглавили. Часть — поставили на колени на краю ямы, и мускулистые имперцы с обитыми железом дубинками двигаясь вдоль линии, по очереди проламывали им головы. Идущие следом рабы сбрасывали тела в траншею. Нередко пленников использовали в качестве мишеней, для тренировки лучников или копейщиков. Когда очередной пьяный палач, небрежно прицелившись, не попадал в свою мишень, и искалеченная жертва оставалась жива, его товарищи весело смеялись. Для них это была игра.
— Порой казалось, что солдаты Имперского Ордена недовольны таким огромным объёмом предстоящей им тяжёлой работы. Обременённые столь жуткими обязанностями, они стали пить больше обычного, заливая отвращение вином. Ведь одно дело — убивать в бою, а другое — хладнокровно уничтожать беззащитных людей, как это делали они. А пока в траншею падали всё новые тела очередных жертв. И те, кого эта участь ещё ожидала, присыпали землёй трупы убитых.
— Мне запомнился один дождливый день, когда я принесла еду офицерам. Они прятались от непогоды под тентом, сооружённым из полотнища, служившего когда-то навесом для уличной лавчонки. Вместо шестов использовались воткнутые в землю копья. Из своего укрытия офицеры наблюдали за уничтожением людей, словно смотрели тщательно отрепетированный спектакль. Тут же находились перепуганные женщины, многим из которых даже не дали возможности полностью одеться. Их тоже пригнали сюда, чтобы показать казнь.
— Из толпы приговорённых время от времени раздавались голоса: это мужчины выкрикивали женские имена. Мне стало ясно, что те женщины выбраны не случайно — имперцы во время допросов выяснили, кто их мужья. Пары воссоединились самым жутким способом — разделённые, они могли видеть, но не имели возможности даже прикоснуться друг к другу.
— Мужчин поставили на колени на краю ямы. Их руки были крепко связаны за спиной кожаными ремнями. Сбившиеся в кучу женщины, могли лишь беспомощно смотреть на лица своих мужчин, когда солдаты, ухватив за волосы, перерезали горло очередной жертве. Я отчётливо помню, как блестели мокрые от дождя и крови мускулистые тела тех солдат.
— Сделав своё дело, палач сбрасывал тело в яму и переходил к следующей жертве.
— Мужчины, ожидающие своей очереди, плакали, дрожали, выкрикивали имена своих любимых, в последний раз повторяли слова любви. Женщины отвечали тем же, с ужасом наблюдая, как падает в яму очередное тело — с перерезанным горлом, бьющееся в предсмертной агонии. Это было самое горькое и ужасающее зрелище из тех, что мне довелось увидеть.
— Многие женщины, при виде страшной смерти мужчин, без сознания падали на землю в мокрую грязь, смешанную с рвотой. Ровный шум дождя смешивался с полными ужаса женскими голосами, выкрикивающими имя очередной жертвы. Пленницы бились, пытаясь вырваться из стальной хватки охранников. А те, смеясь, выталкивали вперёд то одну то другую, и громко рассказывали мужу о своих намерениях относительно его жены. Это была особая, извращённая жестокость, причинявшая такие страдания, размеров которых невозможно передать.
— Они ведь не просто навсегда разлучали семьи, они уничтожали связи между людьми. Каждый хоть раз задавался древним, как мир вопросом: как выглядел бы конец света? Так вот, думаю, конец света выглядел бы именно так. Если каждый человек — это отдельный маленький мир, значит, в тот день наступил конец многих миров. Предсмертная агония множества людей сливалась в одну бесконечную агонию целого мира.
Ричард с силой сжал пальцами виски, словно хотел раздавить собственный череп. Наконец, тяжело вздохнув, он заставил себя заговорить.
— Разве никому не удалось бежать? — раздался в звенящей тишине его голос. — Неужели за всё время, пока продолжались эти насилия и убийства, никто не сумел бежать?
Джебра кивнула.
— Уверена, что кое-кто пытался. Но наверняка я ничего не знаю.
— Убежавших было вполне достаточно, — тихим голосом произнесла Никки.
— Достаточно? — в ярости закричал Ричард, оборачиваясь к ней. Он постарался взять под контроль вспыхнувший гнев, чтобы голос звучал тише. — Достаточно для чего?
— Достаточно, для их целей, — угрюмо ответила Никки, заглянув в его глаза. То, что она там увидела, заставило её помрачнеть ещё больше.
— Ордену отлично известно, что иногда пленники убегают. Время от времени, в самый разгар зверств, охранники намеренно расслабляются, чтобы кое-кто мог бежать.
Ричард почувствовал, что безнадёжно теряется среди обрывков безрадостных мыслей и предположений.
— Но почему?
Никки долго и понимающе смотрела в его глаза, и, наконец, ответила.
— Чтобы жуткие слухи распространились как можно дальше. Чтобы следующий город, который они решат захватить, сдался без боя, а не оказывал сопротивление. Такая предварительная обработка позволяет Ордену добиться победы без необходимости драться за каждый пройденный шаг. Ужас, который внушают распространяемые слухи — мощное оружие, оно лишает храбрости тех, кто ещё не подвергся нападению.
Сердце Ричарда тяжело забилось, едва он попытался представить, что чувствуют люди, ожидая неминуемого нападения, ужас который они испытывают. Запустив пальцы в волосы, Ричард откинул их назад и вновь повернулся к Джебре.
— Они убили всех пленных?
— По разным причинам некоторых мужчин они не считали угрозой для себя. Таких собирали в бригады и отправляли работать в деревню. Не знаю, что случилось с ними потом, но, думаю, они всё ещё там, в рабстве, производят пищу для Ордена.