Гурова Анна Евгеньевна. Лунный воин

 
   Однажды Головастик вернулся из Сасоримуры и сказал учителю, что его ищет какой-то чужак.
   Знахарь регулярно посылал Головастика в деревню – прикупить всяких хозяйственных мелочей, обновить запас круп, чая, соли, а заодно проведать, какие в мире новости.
   – В доме Мамуши сидит гонец, – объявил Головастик, бухнув на пол тяжелый короб с покупками. – Говорит, привез вам письмо.
   – Ну и где оно? – зевая, спросил Кагеру.
   Все с утра сидели дома и томились от скуки. На улице моросил мелкий противный дождь, деревья в лесу терялись в сырой дымке. Спутанные волосы Головастика блестели мириадами крошечных капель.
   – Дак не отдает. Сказал, отдаст только лично господину знахарю в руки. Дескать, ему позарез надо с вами поговорить.
   – Надо ему, – проворчал знахарь. – Видали, какой барин. А почему он сам сюда не пришел?
   – А его никто не согласился досюдова проводить.
   – А дети старосты?
   – Он их не пустил. Я подслушал, как дядька Мамуши советовался в саду с бабкой, – мстительно добавил Головастик, – послать старшего или не надо? Мокквисин его, говорит, силком не удержит, у нас уговор. А бабка сказала – все равно не пускай. Силком не удержит, так обманом. Он, говорит, любого ребенка может зачаровать – парой слов с ним перекинется, и парень сам захочет у него остаться…
   – Ну уж, «парой слов», – пробормотал польщенный Кагеру. – Это преувеличение. А сам ты этого гонца что не привел?
   – Прикажете – тогда и приведу, – не поддался на провокацию Головастик. – Почем мне знать – может, он имперский шпион.
   Сихан ухмыльнулся.
   – Ладно, пес с ним, со старостой, и с его парнями тоже. Расскажи, что за гонец?
   – Такой, на хорька похож. Дерганый, словно у него шило в заднице. По платью – княжий слуга. На лбу белая косынка. Да он тут уже бывал, прошлой весной…
   – А, так я его знаю – это доверенный слуга Имори! – оживился Кагеру. – Так… Говоришь, белая косынка? Траур, что ли?
   – Во-во, траур. И в дом он не пошел, сел у старосты на веранде, чтобы дух неупокоенного мертвяка за собой не потащить. Чудно, что его гонцом послали. Ему бы взаперти сидеть до конца положенных дней, а он через всю страну…
   Кагеру нахмурился.
   – Придется нам всем развлечься – прогуляться до деревни, – сказал он, подумав. – Да, и тебе тоже, Мотылек. Тошнотник мне, возможно, понадобится, а одного я тебя тут не оставлю – вдруг опять «заблудишься»…
   Так Мотылек наконец отправился в желанную Сасоримуру – правда, в компании Кагеру, Головастика и Тошнотника. Хорошо хоть Мисук не увязалась.
 
   Гонец, тощий человечек в добротном дорожном кафтане, поджав ноги, сидел на веранде в саду у старосты. Перед ним стоял поднос с чайным котелком и двумя чашками. На краю веранды, свесив ноги, пристроился Мамуши, который о чем-то его расспрашивал. При виде Кагеру, входящего в калитку, староста сразу умолк и принял свой обычный скорбный вид. Гонец же встрепенулся и подскочил с таким видом, словно у него камень с души свалился:
   – Наконец-то! – радостно завопил он. – Как я рад вас видеть, господин лекарь!
   Кагеру поморщился от такого обращения, но гонцу кивнул благосклонно, ответил и на поклон Мамуши.
   – Здравствуй, дружище… эх, забыл имя…
   – Хасси, господин лекарь. Вы меня узнаете?
   – Конечно, – Кагеру уселся рядом с гонцом, протянул свободную чайную чашку Мамуши, который безропотно налил ему чая. – С чем пожаловал?
   – Ох, не спрашивайте, господин лекарь.
   – Да что с тобой такое? – Кагеру внимательно взглянул в узкое лицо Хасси, до самых бровей прикрытое траурной повязкой. – Вижу, твою семью постигло несчастье…
   – Кабы семью! – Хасси горестно сморщился – вот-вот заплачет, – оглянулся на старосту и прошептал: – Господина Имори убили!
   За спиной Кагеру тихо охнул Мотылек. Сам знахарь помрачнел, но не очень удивился. Он тоже обернулся, взглянул на Мамуши:
   – Э…
   – Понял.
   Староста еще раз поклонился и ушел в дом.
   – И вы тоже брысь отсюда, – приказал Кагеру ученикам. – Идите в сад. А теперь, Хасси, давай письмо.
   Доверенный слуга достал из-за пояса письмо, свернутое в трубочку и завязанное хитрым узлом. Дорогая бумага пахла дымом костра, мокрой кожей и, совсем слабо, любимым благовонным курением Имори.
   – Рассказывай, – приказал гонцу Кагеру. – Да в подробностях.
   – Господина Имори убили восемь дней назад, – начал Хасси, пока сихан распутывал узел. – Нашли утром в постели, мертвого, разрубленного чуть не надвое – от плеча до брюха. Я там не был, но слуги говорили – страх и ужас, все стены в кровище, пол в требухе…
   – Я не про эти подробности спрашивал.
   – …а у двери в спальню еще дежурили двое слуг, так их тоже… того. Одного вроде бы придушили, а другой и вовсе непонятно от чего помер. И нет никаких следов, что кто-то приходил, уходил, – а ведь спальные покои господина Имори на третьем этаже. Точно, бесы! Вокруг усадьбы высоченная стена, и двор полон стражи – господин стражу-то усилил, как раз накануне попросил своего сводного брата прислать отрядец человек в десять…
   – Так он, получается, чего-то опасался?
   – Похоже на то. Со двора не выходил, вроде как собирался уезжать… да вот, не успел.
   Хасси всхлипнул. Кагеру развернул письмо, пробежал его взглядом. Имори писал на старшей речи, которой владел в совершенстве, кроме того, применял условный шифр. Тонкие рваные линии скорописи сбегали по бумаге сверху вниз, как дождевые капли, сползающие по вощеной бумаге окна.
 
   «Прежде всего хочу поблагодарить тебя, дорогой Кагеру, за интереснейшую задачу – пожалуй, самую занимательную из всех, с которыми я когда-либо сталкивался. Одно плохо: не ожидая никакого особенного риска, я вел расследование достаточно открыто. Теперь у меня есть основания опасаться преследования со стороны тех, кто желает, чтобы тайна не была раскрыта и обнародована, – а их, оказывается, не так уж мало, и люди эти – не последние в империи. Я приоткрыл только самый край тайны – и быстро убедился, что она не по зубам ни мне, ни тебе. Поэтому мой совет – от мальчика избавляться как можно скорее, и по возможности устроить это незаметно. Надеюсь, он тебе не слишком дорог. Мальчика усиленно ищут и, скорее всего, скоро найдут, так что будет лучше, если его найдут не у тебя…»
 
   – Господин Имори дал мне это письмо вечером накануне гибели, – шмыгая носом, рассказывал Хасси. – Ты, говорит, дорогу знаешь, вот и поезжай, да поторопись. А у меня, как назло, живот прихватило. Сейчас думаю, хорошо, что не выехал вечером, – как раз за воротами угодил бы в лапы убийцам. А утром такая суета поднялась, все обо всем забыли – до письма ли! Тут же заявились люди префекта, устроили обыск, бумаги мешками увозили, да ругались, что все зашифровано…
 
   «…ты неумышленно ввел меня в заблуждение, предложив две задачи, когда на самом деле задача, по сути, была одна. Ключом ко всему послужило происхождение липовой бабушки мальчика. Она оказалась вдовой десятника, потомственного вассала князей Аозора, – кто они такие, тебе объяснять не требуется. Не утомляя тебя подробностями моих изысканий, скажу только, что, покопавшись в их генеалогии, я вдруг с изумлением обнаружил, что знаменитый князь Аозора Кимкуи, полвека назад бывший префектом области Нан, которого давным-давно считают мертвым, на самом деле постригся в монахи под именем Хару… И еще интересная, хоть и не относящаяся к делу деталь, – легендарная красавица Инаги – Ивовый Цвет, покойная наложница покойного государя, которую в империи считают кем-то вроде бессмертной феи, оказывается, приходилась старцу не кем иным, как родной внучкой…»
 
   – …а на следующий день я захожу в покои господина Имори, чтобы принести жертву на поминальный алтарь, и вижу – все раскидано, пол выпотрошен, мебель переломана, хотя накануне мы все прибрали… И – никаких следов, никто никого не видел, будто опять бесы побывали. Кто там был, что искал? Тут-то я и вспомнил про письмо. Долго колебался – не отдать ли его, от греха подальше, в канцелярию наместника? Кто его знает, что в этом письме, если за него господина убили? Может, такое, что мне тоже на месте голову срубят! В общем, мучался, мучался, да и решил все-таки выполнить волю покойного – отвезти его к вам, – закончил Хасси и жалобно посмотрел на Кагеру. – А вы меня уж отблагодарите…
 
   – Непременно, – пробормотал Кагеру, быстро дочитывая письмо.
 
   «В попытках разобраться, какое отношение имеет рыбацкий мальчик Мотылек к княжескому роду Аозора, я совершенно забыл выяснить одну важную деталь – при чем тут наш всенародно обожаемый наместник Вольгван Енгон. Когда я спохватился, то обнаружил такую неприятную вещь, как параллельное расследование, и неожиданно оказался как бы между молотом и наковальней…»
 
   – Как же тебя отблагодарить-то? – рассеянно спросил Кагеру, сворачивая письмо.
   Хасси неожиданно спрыгнул с веранды и опустился на колено.
   – Позвольте мне остаться у вас!
   – Что?!
   – Господин лекарь, я не хочу возвращаться! Те невидимые бесы меня погубят, это уж точно – поймают, станут выпытывать о письме, а я боли ужасно боюсь…
   – А меня не боишься? – усмехнулся Кагеру, спрятав письмо в рукав. – Про меня тут говорят, что я колдун.
   – Ну что вы! Я вас давно знаю! Вы – человек праведный, живете добродетельной уединенной жизнью, ребятишек вот учите, к тому же целитель. А если и колдун – что с того! Я пересижу у вас в лесу до весны, отплачу усердной службой, а потом, когда это убийство забудется, вернусь в столицу или переберусь в Сонак…
   – А семья твоя как же? Ведь искать будут.
   – У меня нет семьи, господин лекарь. Никто не знает, что я сюда поехал.
   Кагеру размышлял.
   – Кто еще знает об этом письме, кроме тебя?
   – Никто! – пылко заявил Хасси. – Поверьте, сударь, я нигде не наследил. Вам опасаться нечего.
   Знахарь думал недолго. Он всегда быстро принимал решения.
   – Хорошо, – сказал он. – Договорились.
   – Благодетель! Спаситель!
   Кагеру оглянулся, подозвал Головастика.
   – Мой ученик тебя проводит. Слышал, Головастик? Идите через старую вырубку.
   Головастик непонимающе взглянул на него – и вдруг побледнел.
   – А я тут еще задержусь, у меня дела, – объяснил Кагеру.
   – Век буду благодарен!
   Вскоре Хасси с Головастиком ушли. Знахарь просидел на веранде у старосты до самой темноты – попивал чай, отпускал шутки, выслушивал местные сплетни. Мотылек так заигрался в саду – на сосне дети старосты, оказывается, построили наблюдательный пост, – что забыл обо всем на свете. Только когда Кагеру собрался в обратный путь, Мотылек заметил, что пропал Тошнотник.
 
   Когда Кагеру с Мотыльком вернулись домой, там было темно, холодно и пусто. Кагеру велел мальчику зажечь светильники, раздуть огонь в жаровне, улегся возле нее, завернувшись в одеяло, и принялся снова, вдумчиво, перечитывать письмо Имори. Мотылек сам разогрел кашу-размазню с древесными грибами, наскоро поужинал, подсел к жаровне. Стылая ночь за окнами дышала чем-то жутким, словно поблизости бродил голодный бес.
   Мотылек был недоволен учителем. Зачем знахарь отправил Хасси ложным путем – на старую вырубку, да еще Головастика погнал в такую даль? Не хочешь брать слугу в дом – так и скажи ему об этом, а обманывать-то зачем?
   Головастик с Тошнотником вернулись около полуночи, грязные и мокрые до нитки. Волк запрыгнул на помост веранды, с довольным видом развалился на боку у двери, утомленно вытянул лапы. Кагеру поднял голову, посмотрел на него изучающим взглядом и сказал:
   – Ага. Как я понимаю, Тошнотника можно сегодня не кормить.
   Головастик, наоборот, был весь зеленый, выглядел скверно, как будто заболел. Пряча глаза, он буркнул, что ужинать не станет, и скрылся в своей каморке.
   – А где слуга? – наивно спросил Мотылек.
   Среди ночи Мотылек проснулся от странного скулежа. Оказалось, это плакал Головастик.
   – У меня ничего не получается! – тихонько причитал он. – Никогда я не стану настоящим мокквисином!
   – Ты чего? – Мотылек сел в постели.
   – Надо не бояться! – страдал Головастик. – Настоящий мокквисин бесстрашен! Он не боится ни темноты, ни бесов, ни диких зверей… Не боится смерти, не боится убивать… А я бою-у-усь!
   Мотылек слушал его, испытывая и жалость, и неприязнь, и ничего не понимал.

Глава 4
Торговка священными жабами

   Жаркое солнце взобралось под самый купол неба, да там и уснуло. В горячем воздухе – ни дуновения. Улицы Чигиля опустели, улеглась пыль, тряпками повисли вымпелы на воротах управы. Только в таверне на рыночной площади кипит жизнь. Двухэтажный дом с открытыми галереями, который занимает таверна, выходит на две улицы. Внизу, в большом зале, почти нет свободных столов. Народ здесь обедает простой – по большей части торговцы с рынка, а потому внизу всегда шумно, натоптано и дымно. Наверху, на галереях, тише и свободнее, и публика тут более изысканная.
   Ким, Рей и Солле заняли уютный столик у восточного окна, за решетчатой загородкой. Солле то и дело украдкой поглядывала из-за этой загородки на лестницу, ведущую на первый этаж, откуда доносились взрывы хохота и гул голосов. Она в первый раз в жизни была в таком многолюдном и сомнительном месте, как городская таверна, и казалась себе отчаянной авантюристкой. Сколько же здесь незнакомых мужчин! И все как один уставились на нее, когда она мелкими шажками прошла вслед за Реем через общий зал, опустив на лицо вуаль с края парчовой шапочки. А если бы она зашла сюда одна? Страшно представить!
   Рею не очень-то хотелось брать с собой сестру в таверну. Узнай об этом отец – не одобрил бы. Но не сидеть же дома в такую жару! А здесь тень и прохлада, в широкое окно задувает освежающий ветерок, на столе стоит чайный котелок, а в нем заваривается тонкий южный чай «Драконьи слезы», навевающий мысли о сказочных тропических островах – обиталище бессмертных. Этот чай в Чигиле продается только здесь. Ради него Рей и притащил сюда Кима, а Солле уже сама напросилась.
   Побратимы удобно устроились на плоских подушках. Рей смаковал горячий напиток с привкусом персиков; Ким мрачно разглядывал столовую утварь. Чайный набор в древнекиримском стиле выглядел так, словно его только что выкопали из земли древнего пожарища и поставили на стол, даже не обтерев грязь. Темную глину бороздили глубокие кривые трещины, края чашек – матовые, черные, как будто обугленные, на стенках застыли тяжелые капли болотно-зеленой глазури – якобы она поплыла от жара. На боку котелка имелась роспись: расплывчатое розоватое пятно на глазури, словно сквозь моховую зелень и бурые потеки проступает далекий-далекий рассвет.
   – Что за дурацкая мода пошла среди третьего сословия, – заговорил Ким, – делать стилизации под древность? Сначала они подделывают старинные предметы, потом начнут подделывать родословные…
   – У отца дома тоже есть древнекиримский чайник, – заметил уязвленный Рей, – между прочим, самый настоящий. Кстати, стоил бешеных денег!
   – Ну и зачем это надо, брат? Покупать за любые деньги редкостные, уникальные предметы руки знаменитых мастеров, а потом выставлять их напоказ – хвастаться своей «культурностью»… Гнусно так поступать с произведением искусства! А уж тем более с киримским чайным котелком.
   – Почему именно с котелком? – спросила Солле.
   – В древности на островах Кирим чаепитие было не просто приятным способом провести время, а священнодействием, чуть ли не религиозной церемонией, – с важностью сказал Ким. – А просто попивать чаек из такого котелка – все равно что хлестать рисовую водку из храмовой утвари. Тем более, никто не помнит, как правильно заваривать чай в такой посуде. И вообще, тот ли это чай…
   Солле непроизвольно стрельнула глазами в сторону лестницы, откуда доносились тяжелые шаги, – кто-то поднимался наверх.
   – Ах как славно, что вы позволили мне пойти с вами! – весело сказала она. – Мне матушка велит – иди на кухню, помоги госпоже Младшей, она одна не успевает распоряжаться, а я матушке отвечаю – мы с братом идем на прогулку, а обед может и подождать!
   – Жалко, нет твоего жениха – послушал бы, какая ты усердная хозяйка, – поддел ее Рей и обернулся к Киму, собираясь вернуться к беседе. Но его перебил вопль, раздавшийся с лестницы:
   – С гадами сюда нельзя! Госпожа, ну куда же вы?!
   – А где я их тебе оставлю, дурак, – на крыльце, что ли? Чтобы их там сперли?
   На галерее показалась огромная корзина, потом вторая такая же. Корзины висели на коромысле, которое несла на плече жилистая старуха-торговка. Наряжена бабка была лихо и красочно, с претензией на роскошь: юбка желтая, кофта красная, душегрейка из полосатого кошачьего меха, голова кокетливо повязана изумрудным шелковым платком с бисерной бахромой, в ушах и на шее – серебро и яшма, на ногах – мужские кожаные сапоги. Не обращая никакого внимания на сопротивление слуги, старуха выбрала себе стол и уселась, поставив в проходе квакающие корзины.
   – Чего встал? – властно крикнула она слуге, сунув ему в руки серебряную монету. – Всё, что есть на кухне, – неси сюда, начиная с супа! Шутка ли, с утра на ногах! – объявила она всем присутствующим.
   Рей неодобрительно покосился на старуху. Солле во все глаза таращилась на корзину.
   – Что там у нее? – прошептала она. – Неужели лягушки?!
   – Не лягушки, а священные жабы-талисманы! – тут же откликнулась бабка. – Кстати, молодые люди, не желаете жабу?
   Она запустила руку в ближайшую корзину и вытащила оттуда отвратительное существо, пучеглазое, бородавчатое и склизкое.
   – Глянь, какая красотка! Так бы и съела! – Она сунула жабу прямо под нос Солле, которая с визгом отшатнулась.
   – Эти жабы – земное воплощение бога счастья Сишеня, дарующие удачу, благополучие и богатство. В саду, барышня, устроишь запруду – место определит геомант, где жаба окажет наилучшее воздействие на круговращение потоков счастья…
   – Госпожа, – вклинился слуга. – Еще раз прошу вас убрать гадов из обеденного помещения.
   – Отстань, холоп, не видишь, я работаю с клиентом! А если не желаете жабу, – продолжала бабка, сверля Солле взглядом хитрых подкрашенных золотистых глазок, – купите гадательную черепашку. Гарантированная точность предсказания – девяносто восемь с половиной из ста…
   – Спасибо, у нас уже есть одна, – сухо сказал Рей. – Как-нибудь в другой раз.
   – Последний раз смиренно умоляю вас убрать корзину…
   – Ладно, вот пристал! На твою ответственность! – Бабка, не вставая с места, сунула слуге в руки коромысло. – Поставь их в теньке, в сыром тихом месте, да присматривай хорошенько, чтобы не разбежались! Имей в виду – у меня все жабы посчитаны! И тащи скорее суп!
   Слуга унес корзины, вернулся с тарелкой супа из свиных ушек, и торговка наконец утихомирилась. Рей, обменявшись ухмылками с Кимом, вернулся к прерванному разговору.
   С храмовой утвари и древних обычаев разговор, как всегда, свернул на бессмертных: какие чудеса они могут творить, да как их распознать, да что делать, если случайно такого чудотворца встретишь.
   – Главное – ничего у него не просить, – поучал Рей. – Известны случаи, когда подобные просители потом всю жизнь не могли от подарочка отделаться. Бессмертный сам знает, что человеку нужно. Вот, например, один студент просил у бессмертного удачную карьеру. А тот ему говорит – не карьера тебе нужна, а новая подушка. Вечером студент поужинал, лег спать на подаренной подушке, и ему приснилась вся его будущая жизнь – как он сделал карьеру при дворе государя, как начал взятки брать, зазнался, страх потерял, как его бесы попутали торговать сокровищами из государевой казны, как это дело раскрылось и как его потом казнили тридцатью способами… Проснулся студент в холодном поту, глядь – а еще и каша на плите не остыла. Ну, разумеется, тут к нему и пришло просветление. Поблагодарил он бессмертного и удалился в весенние горы…
   – Что-то у тебя в каждой истории кто-нибудь удаляется в горы, – заметил Ким. – Для нас место еще осталось?
   – А женщины-бессмертные бывают? – спросила Солле.
   – Нет, – отрезал Рей. – Женщина – существо примитивное, несовершенное, не способное воспарить духом к высям.
   – А как же монахини?
   – Монахиня – та же проститутка. Только бритая, грязная и вороватая.
   – И лицемерка в придачу, – добавил Ким.
   – Но бывают же и добродетельные монахини! – не сдавалась Солле.
   – Ну, не знаю, лично я таких не встречал. Такое слабое существо, как женщина, без направляющей руки отца либо мужа непременно пустится в разврат. Монахини шляются повсюду без всякого присмотра, ночуют на постоялых дворах, заходят в чужие дома, выпрашивая милостыню…
   – Слушай, – перебил друга Ким, – а ведь была же одна… как ее… Ты мне сам рассказывал – которая чего-то съела…
   – Дева Хве? Ну да, была, – неохотно признал Рей. – Известен один-единственный случай, когда женщина – точнее, дева – вошла в число Истинных Бессмертных. История эта старинная и неправдоподобная, ибо дева эта стала бессмертной, не приложив к тому никаких усилий, а только волей случая. Хоть мудрецы и нашли этому случаю сотни логических, философских и даже медицинских объяснений, обосновав, почему именно девственница смогла достичь бессмертия, однако лично мне крайне сомнительно…
   – Ты лучше саму историю расскажи! – потребовала Солле.
   За соседним столом торговка священными жабами шумно чавкала, расправляясь с жирным супом. Рей глянул на старуху с отвращением, уселся к ней спиной и начал:
   – Давным-давно, в одной купеческой семье, в нашей, кстати, провинции – правда, тогда это было независимое царство Сондже, – жила юная девица. Звали ее Хве, что означает «покорная родителям». Легенды наделяют ее всеми мыслимыми и немыслимыми добродетелями. Но, по правде говоря, она решительно ничем не отличалась от других девушек своего возраста. Однажды Хве прогуливалась в саду, и вдруг ее окликнул из-за забора какой-то оборванный старичок.
   – Прекрасная девица! – сказал он. – Что-то мне яблочка захотелось! Не угостишь бедного странника?
   Хве была, вероятно, не очень хорошо воспитана – она не только заговорила с чужим мужчиной, но и перебросила ему яблоко через ограду. Странник поблагодарил ее и сказал:
   – Я бы хотел отдариться. Вот, кстати, есть у меня такой фрукт, какого ты никогда в жизни не едала. Хочешь попробовать?
   – Хочу! – обрадовалась легкомысленная девица.
   И тогда странник бросил ей таинственный плод. Как он выглядел, никто не знает, поскольку Хве немедленно его съела вместе с косточками, настолько он был вкусен. На этом странник простился с девицей, вышел на большую дорогу и исчез.
   А с купеческой дочкой с того дня стали происходить вещи непонятные и устрашающие. Прежде всего она вовсе перестала есть и пить. Перепуганные родители предлагали ей самые изысканные блюда, она с улыбкой утверждала, что не голодна. Вызвали докторов, но и они ничего не посоветовали путного. Шли дни, месяцы складывались в годы, а девица Хве ничего не ела и не пила, но при этом красота ее все расцветала, румянец не сходил со щек, глаза блестели, алые губы смеялись. Вскоре она, прежде довольно неказистая, стала прекрасна, как фея. Ее подруги взрослели, толстели, увядали, а она с каждым годом все хорошела и молодела. Однако женихи по непонятным причинам обходили ее стороной – что саму девицу, казалось, нисколько не печалило.
   Со временем купеческая дочка стала настоящей знаменитостью. Одни называли ее девятихвостой лисицей-оборотнем, другие – небесной феей. Потом прошел слух, что ее прикосновение исцеляет от всех болезней, и в усадьбу купца ринулся народ со всего Сондже. Родители Хве не знали, что им делать, – то ли воздвигнуть алтарь в честь дочери, то ли проклинать свою несчастную судьбу. Но как-то вечером, когда девица вышла погулять в яблоневый сад, ее окликнул из-за ограды знакомый голос нищего странника:
   – Не соскучилась по мне, дева Хве?
   – Ах, это ты! – обрадовалась девица. – По тебе, признаться, не тосковала, а вот подарочек твой никак не забуду – до сих пор во рту сладко. А еще одного такого же у тебя нет?
   – Как же не быть, – сказал странник, ухмыляясь. – Только вот о чем спрошу тебя – не устала ли ты жить среди людей?
   – По правде говоря, они меня немного утомили, – созналась Хве.
   – Тогда пойдем со мной.
   – Куда?
   – В сад, где растут такие же плоды.
   Бессмертный помог ей перелезть через ограду, и они ушли вместе. И с тех пор купеческую дочь никто не видел…
   Рей замолчал. Несколько мгновений на галерее было тихо, только бабка за соседним столом противно скребла ложкой по дну миски да жужжала залетевшая с улицы пчела.
   – А в чем мораль этой сказки? – зевнув, спросил Ким.
   – Вот именно «сказки»! – раздался вдруг пронзительный бабкин голос. – Подобных врак я в жизни не слыхала!
   – Это каноническое житие бессмертной девы Хве, – надменно возразил Рей. – Если вы, тетушка, располагаете более достоверными сведениями, мы вас с удовольствием выслушаем.