Страница:
Старуха словно этого и ждала.
– «Нищий старец», «дева Хве» – как же! – язвительно заговорила она, развернувшись к Рею и Киму. – Еле-еле выслушала этакую ахинею. В житиях вечно все шиворот-навыворот. Черное назовут белым, горькое – сладким, даже имена переврут. Какая еще Хве? Ее звали Меймей.
– «Красавица из красавиц», – перевела Солле. – Да, от скромности она, наверно, не страдала!
– Вот составители жития, наверно, и решили, что для святой такое имя не больно подходит. И придумали какую-то «Покорную родителям»…
– А по-киримски Меймей означает «Невидимка», – заметил Ким. – Хм, неплохое имя, от сглаза – что надо.
– О самой девице я ничего не знаю, – продолжала бабка. – Но предполагаю, что она была весьма хороша собой, иначе Полоумный-с-Чайником на нее бы никогда не польстился…
– Кто?! – в один голос воскликнули Ким и Солле.
– Не перебивайте. Итак, жила себе девица Меймей в царстве Сондже, в родительском доме, и ничего бы с ней не случилось, не позови ее мамаша как-то раз гадателя. Недаром говорят – сельского шамана, бродячего знахаря, а тем паче гадателя в приличный дом дальше кухни не пускай. И еще говорят: «одним словом – гадатель, двумя – хитрый ворюга, тремя – алчущий бес сладострастия». Вот и зазвали к себе такого гадателя, прямо с улицы. Кто же знал, что это был знаменитый колдун по прозвищу Полоумный-с-Чайником, прославленный своей злокозненностью и похотливостью…
– Какой ужас! – с интересом воскликнула Солле. – И что было дальше?
Рей хмуро взглянул на бабку. Та, не обращая на него внимания, продолжала:
– И вот увидел Полоумный-с-Чайником девицу Меймей. Ничего он не сказал, только покосился на нее – и ушел. Но вскоре девица тяжело заболела. Родители привозили к ней всех врачей со всего Сондже, даже в Сонак посылали – никто не мог ей помочь. Когда девица уже еле дышала и все потеряли надежду, в дом явился дряхлый старичок. Разумеется, это был Полоумный-с-Чайником, принявший облик престарелого шамана-целителя, чтобы вызвать к себе доверие. Он заявил, что больной овладел злой дух, на изгнание которого ему потребуется год, причем девицу необходимо доставить в его лесную хижину. Родители погоревали – и согласились. И даже сами ее туда отвезли.
Целый год колдун провел в чувственных наслаждениях, тешась с украденной девицей…
– Эй, почтенная тетушка, – мрачно сказал Рей, – обращаю ваше внимание на то, что здесь присутствует невинная девица-невеста.
– Ничего, ей полезно послушать, – ничуть не смутилась торговка. – А то выдают девку замуж, а она даже не знает, с какой стороны у мужа…
– Чем дело-то кончилось? – перебил ее Ким.
– Чем-чем? Промелькнул год. Полоумный-с-Чайником подумал, что натешился с девицей уже довольно, и вознамерился поискать что-нибудь новенькое. Но Меймей, – бабка ехидно взглянула на Рея, – заявила, что влюбилась в него, и уйти отказалась! Конечно, Полоумный-с-Чайником много раз пытался избавиться от девицы, но она каждый раз возвращалась. В конце концов он плюнул и сказал, что оставляет ее у себя. И больше этой девицы никто никогда не видел.
– Тоже мне колдун, – проворчал Ким. – Не смог прогнать любовницу…
– Знаешь поговорку? – взглянула на него бабка. – «Проще завести десять новых любовниц, чем избавиться от одной старой ». Ну да у тебя всё это еще впереди.
– Это и есть мораль вашей байки? – презрительно спросил Рей.
– Мораль такая, – бабка по-прежнему смотрела на Кима. – Девкам от чародеев надо держаться подальше. И наоборот. Ни к чему хорошему это не приведет.
Рей пожал плечами. Он подумал, что пора уходить. Надоедливая старуха испортила ему весь отдых. Но торговка и не собиралась прекращать беседу.
– Вы, молодые люди, стало быть, к бессмертным хотите податься? Ну и зачем вам это надо? Жизнь-то одна, лучше провести ее в свое удовольствие, чем мерзнуть в горной хижине или в сырой монастырской келье. Вам жениться надо! Вот ты, заморыш, – обратилась она к Киму, – зачем тебе становиться монахом, когда рядом с тобой сидит такая отличная барышня! Возьми ее в жены – и живи счастливо!
– Я уже просватана! – гордо сказала Солле.
Бабка пронзила ее острым взором.
– Ты хочешь стать монахиней?
– Ах нет, ни за что!
– Тогда не выходи замуж.
– Вы о чем, тетушка?
– Или выходи за кого-нибудь другого. Вот, кстати, и юноша сидит – холостой и, вижу, вполне тебе подходящий, в отличие…
Не успела испуганная Солле ответить, как старуха повернулась к Рею:
– И ты, гордец, затеял недоброе.
– Это еще почему? – холодно спросил Рей.
– А не в свое дело лезешь!
– Вы, тетушка, что-то путаете, – вступился за него Ким. – Я своего друга знаю уж получше вас и могу точно сказать – он просто Небом создан для духовной жизни…
– Да что ты вообще знаешь о духовной жизни! – бросила старуха и снова обратилась к Рею: – Думаешь, жизнь – это что-то вроде шашек, ага? Усвоил правила, потренировался – и давай выигрывать партию за партией? А вот я тебе одну байку расскажу. Задумал как-то раз один подвижник с Лествичных гор взойти на самую вершину Каменной Иголки. Захотелось ему живым на небо попасть. Укрепил он свой дух воздержанием и молитвой и полез на гору. Долго лез с кручи на кручу, над пропастями, через ледники, обморозился, из сил выбился… Вот наконец взошел на вершину. Вокруг – красота! Ни один человек прежде на такую высоту не забирался. Весь мир как на ладони, до богов рукой подать! Лестницы на небо, правда, не видно. Оглянулся подвижник и видит – лежит на самой макушке Каменной Иголки священная раковина. Обрадовался, схватил ее, прижал к уху, прислушался… И говорит удивленно: «Как это – проваливай отсюда?!»
Ким расхохотался.
– Еще одна бессмысленная байка, – утомленно сказал Рей. – Зря стараетесь, почтенная. Мы вам все равно ни медяка не заплатим.
– А мне, мне предсказать будущее? – не выдержал Ким.
Бабка одарила его косым взглядом.
– Ты, красавчик, главное, возьми с собой в дорогу побольше чистых штанов.
– Это еще зачем?
– Полезешь на Каменную Иголку – узнаешь. А лучше бы женился, право слово. Плюнули бы вы оба на это монашество. Такая красавица рядом сидит, а он о монастыре мечтает! Тьфу! – Бабка в сердцах отпихнула тарелку и встала. – Ну, приятного аппетита и счастливого пути! Эй, холоп, где мои жабы?
– Что же это, братец? – растерянно пролепетала Солле, когда бабка ушла и на галерее наконец стало тихо и спокойно. – Слыхал, что она мне наговорила? Она намекала, что замужество мне несчастье принесет?
Рей поморщился. Разговор с наглой старухой оставил у него в душе неприятный осадок.
– Меньше слушай всяких базарных гадалок, – посоветовал он сестре. – Они только и рады напугать, чтобы потом содрать побольше…
Ким вдруг расхохотался.
– Ты чего? – удивился Рей.
– Да вот – дошло насчет штанов! – сквозь смех проговорил Ким.
Глава 5
Глава 6
– «Нищий старец», «дева Хве» – как же! – язвительно заговорила она, развернувшись к Рею и Киму. – Еле-еле выслушала этакую ахинею. В житиях вечно все шиворот-навыворот. Черное назовут белым, горькое – сладким, даже имена переврут. Какая еще Хве? Ее звали Меймей.
– «Красавица из красавиц», – перевела Солле. – Да, от скромности она, наверно, не страдала!
– Вот составители жития, наверно, и решили, что для святой такое имя не больно подходит. И придумали какую-то «Покорную родителям»…
– А по-киримски Меймей означает «Невидимка», – заметил Ким. – Хм, неплохое имя, от сглаза – что надо.
– О самой девице я ничего не знаю, – продолжала бабка. – Но предполагаю, что она была весьма хороша собой, иначе Полоумный-с-Чайником на нее бы никогда не польстился…
– Кто?! – в один голос воскликнули Ким и Солле.
– Не перебивайте. Итак, жила себе девица Меймей в царстве Сондже, в родительском доме, и ничего бы с ней не случилось, не позови ее мамаша как-то раз гадателя. Недаром говорят – сельского шамана, бродячего знахаря, а тем паче гадателя в приличный дом дальше кухни не пускай. И еще говорят: «одним словом – гадатель, двумя – хитрый ворюга, тремя – алчущий бес сладострастия». Вот и зазвали к себе такого гадателя, прямо с улицы. Кто же знал, что это был знаменитый колдун по прозвищу Полоумный-с-Чайником, прославленный своей злокозненностью и похотливостью…
– Какой ужас! – с интересом воскликнула Солле. – И что было дальше?
Рей хмуро взглянул на бабку. Та, не обращая на него внимания, продолжала:
– И вот увидел Полоумный-с-Чайником девицу Меймей. Ничего он не сказал, только покосился на нее – и ушел. Но вскоре девица тяжело заболела. Родители привозили к ней всех врачей со всего Сондже, даже в Сонак посылали – никто не мог ей помочь. Когда девица уже еле дышала и все потеряли надежду, в дом явился дряхлый старичок. Разумеется, это был Полоумный-с-Чайником, принявший облик престарелого шамана-целителя, чтобы вызвать к себе доверие. Он заявил, что больной овладел злой дух, на изгнание которого ему потребуется год, причем девицу необходимо доставить в его лесную хижину. Родители погоревали – и согласились. И даже сами ее туда отвезли.
Целый год колдун провел в чувственных наслаждениях, тешась с украденной девицей…
– Эй, почтенная тетушка, – мрачно сказал Рей, – обращаю ваше внимание на то, что здесь присутствует невинная девица-невеста.
– Ничего, ей полезно послушать, – ничуть не смутилась торговка. – А то выдают девку замуж, а она даже не знает, с какой стороны у мужа…
– Чем дело-то кончилось? – перебил ее Ким.
– Чем-чем? Промелькнул год. Полоумный-с-Чайником подумал, что натешился с девицей уже довольно, и вознамерился поискать что-нибудь новенькое. Но Меймей, – бабка ехидно взглянула на Рея, – заявила, что влюбилась в него, и уйти отказалась! Конечно, Полоумный-с-Чайником много раз пытался избавиться от девицы, но она каждый раз возвращалась. В конце концов он плюнул и сказал, что оставляет ее у себя. И больше этой девицы никто никогда не видел.
– Тоже мне колдун, – проворчал Ким. – Не смог прогнать любовницу…
– Знаешь поговорку? – взглянула на него бабка. – «Проще завести десять новых любовниц, чем избавиться от одной старой ». Ну да у тебя всё это еще впереди.
– Это и есть мораль вашей байки? – презрительно спросил Рей.
– Мораль такая, – бабка по-прежнему смотрела на Кима. – Девкам от чародеев надо держаться подальше. И наоборот. Ни к чему хорошему это не приведет.
Рей пожал плечами. Он подумал, что пора уходить. Надоедливая старуха испортила ему весь отдых. Но торговка и не собиралась прекращать беседу.
– Вы, молодые люди, стало быть, к бессмертным хотите податься? Ну и зачем вам это надо? Жизнь-то одна, лучше провести ее в свое удовольствие, чем мерзнуть в горной хижине или в сырой монастырской келье. Вам жениться надо! Вот ты, заморыш, – обратилась она к Киму, – зачем тебе становиться монахом, когда рядом с тобой сидит такая отличная барышня! Возьми ее в жены – и живи счастливо!
– Я уже просватана! – гордо сказала Солле.
Бабка пронзила ее острым взором.
– Ты хочешь стать монахиней?
– Ах нет, ни за что!
– Тогда не выходи замуж.
– Вы о чем, тетушка?
– Или выходи за кого-нибудь другого. Вот, кстати, и юноша сидит – холостой и, вижу, вполне тебе подходящий, в отличие…
Не успела испуганная Солле ответить, как старуха повернулась к Рею:
– И ты, гордец, затеял недоброе.
– Это еще почему? – холодно спросил Рей.
– А не в свое дело лезешь!
– Вы, тетушка, что-то путаете, – вступился за него Ким. – Я своего друга знаю уж получше вас и могу точно сказать – он просто Небом создан для духовной жизни…
– Да что ты вообще знаешь о духовной жизни! – бросила старуха и снова обратилась к Рею: – Думаешь, жизнь – это что-то вроде шашек, ага? Усвоил правила, потренировался – и давай выигрывать партию за партией? А вот я тебе одну байку расскажу. Задумал как-то раз один подвижник с Лествичных гор взойти на самую вершину Каменной Иголки. Захотелось ему живым на небо попасть. Укрепил он свой дух воздержанием и молитвой и полез на гору. Долго лез с кручи на кручу, над пропастями, через ледники, обморозился, из сил выбился… Вот наконец взошел на вершину. Вокруг – красота! Ни один человек прежде на такую высоту не забирался. Весь мир как на ладони, до богов рукой подать! Лестницы на небо, правда, не видно. Оглянулся подвижник и видит – лежит на самой макушке Каменной Иголки священная раковина. Обрадовался, схватил ее, прижал к уху, прислушался… И говорит удивленно: «Как это – проваливай отсюда?!»
Ким расхохотался.
– Еще одна бессмысленная байка, – утомленно сказал Рей. – Зря стараетесь, почтенная. Мы вам все равно ни медяка не заплатим.
– А мне, мне предсказать будущее? – не выдержал Ким.
Бабка одарила его косым взглядом.
– Ты, красавчик, главное, возьми с собой в дорогу побольше чистых штанов.
– Это еще зачем?
– Полезешь на Каменную Иголку – узнаешь. А лучше бы женился, право слово. Плюнули бы вы оба на это монашество. Такая красавица рядом сидит, а он о монастыре мечтает! Тьфу! – Бабка в сердцах отпихнула тарелку и встала. – Ну, приятного аппетита и счастливого пути! Эй, холоп, где мои жабы?
– Что же это, братец? – растерянно пролепетала Солле, когда бабка ушла и на галерее наконец стало тихо и спокойно. – Слыхал, что она мне наговорила? Она намекала, что замужество мне несчастье принесет?
Рей поморщился. Разговор с наглой старухой оставил у него в душе неприятный осадок.
– Меньше слушай всяких базарных гадалок, – посоветовал он сестре. – Они только и рады напугать, чтобы потом содрать побольше…
Ким вдруг расхохотался.
– Ты чего? – удивился Рей.
– Да вот – дошло насчет штанов! – сквозь смех проговорил Ким.
Глава 5
Мисук
Мотылек шагал по заросшей тропе вдоль ручья с суровым, насупленным видом. За спиной у него висел короб, в руках кочерга – железный штырь в два локтя длиной. День был ясный, солнце пригревало нежно, совсем по-летнему, ветер играл желтеющими листьями. Тропа скоро ушла от ручья, побежала круто вверх, петляя среди стволов и каменных осыпей. Мотылек только зубы стиснул, но не сбавил шага. Возвращаться к сихану он больше не собирался. Дождавшись, когда в доме не осталось никого, кроме кошки, он запихал ее в ларь, чтобы не увязалась следом, и снова убежал.
Теперь мальчик ушел гораздо дальше, чем в прошлый раз. Он беспрепятственно добрался до самого перевала, где наконец остановился перевести дух. Слева круто поднимался лесистый склон горы, блестя проплешинами голых скал, справа, как туманно-зеленое море, волновались кроны деревьев. Снежные вершины Комасон на горизонте были неотличимы от розовеющих предвечерних облаков. Далеко внизу едва виднелись за лесом маленькие, словно игрушечные, крыши Сасоримуры. Мотылек вздохнул и взвалил на плечи короб. Большая, самая трудная, часть пути была пройдена.
Вдруг за спиной раздалось тихое рычание.
– Опять ты! – закричал Мотылек, круто разворачиваясь.
В пяти шагах позади него стоял Тошнотник. Из его приоткрытой пасти вырывалось предупреждающее рычание.
– Пропусти меня, проклятый людоед! Я всё про тебя знаю!
Мотылек поудобнее перехватил кочергу.
– Вот что у меня есть на этот раз! – Он показал оружие волку. – Я ее наточил, имей в виду. Смотри, пырну!
На загривке Тошнотника вздыбилась шерсть, из пасти выглянули белые клыки.
– А я не боюсь! – заорал Мотылек. – Ты мне все равно ничего не сделаешь! Сихан запретил тебе меня трогать! А мне убить тебя никто не запрещал!
Волк, не переставая глухо рычать, обошел мальчика и перегородил тропу, как бы приказывая: «Ну-ка повернул обратно!»
– Никуда я не поверну, – сквозь зубы ответил Мотылек и шагнул ему навстречу, занося кочергу, как копье. Ему в самом деле было почти не страшно – так он был зол. К тому же он не верил, что Тошнотник что-то ему сделает. Самое худшее – закинет на спину и отнесет обратно в долину.
Волк оскалился, наклонил голову. Он не собирался отступать. Мотылек пригнулся, сжал кочергу…
– Так, это еще что за игра в гляделки? – раздался голос сихана.
Кагеру выбрался из зарослей, подошел поближе и окинул взглядом всю картину – Мотылек и Тошнотник стоят едва ли не нос к носу и меряются ненавидящими взглядами.
– Эй, короед, тебе жить надоело? Тошнотник, конечно, волк воспитанный, но всему есть пределы…
Мотылек, тяжело дыша, опустил заточенную кочергу. В голове у него крутилась одна мысль: «Проклятие, опять ничего не вышло!»
– Как вы здесь оказались? – мрачно спросил он.
– А зачем ты запер в ларе Мисук? Она так вопила, что я услышал на соседней горе…
Сихан покачал головой. Мотылек напрягся, готовясь к взбучке. Но знахарь только махнул рукой Тошнотнику, приказывая ему убираться с тропы.
– В следующий раз я разрешу ему что-нибудь у тебя откусить, – сухо сказал он Мотыльку. – Он давно об этом мечтает.
Мотылек, как будто о чем-то вспомнив, снова поднял кочергу.
– Не подходите!
– Ты чего? – удивился сихан.
– Я обо всем догадался! Еще утром думал – откуда на крыльце красные пятна, а потом смотрю, у Тошнотника вся морда в крови. Вы натравили его на гонца!
– Я не натравливал, – возразил Кагеру. – Тошнотника не надо натравливать. Он и сам…
– Это вы приказали Головастику убить слугу! Я сам слышал!
– Помилуй, всё не так. Я велел Головастику проводить его до вырубки, а уж дальше у него был свободный выбор: или возвращаться домой, или шепнуть словечко Тошнотнику. Головастик все правильно понял. Для него это что-то вроде урока. Он ведь хочет стать мокквисином. А колдунов с чистыми руками не бывает. Это его личный выбор, – повторил знахарь. – Я его не принуждал.
– Ну конечно – как меня!
– Ты еще никакого выбора не делал.
– У вас я ничему не хочу учиться!
– Пока ты учишься только послушанию и трудолюбию. Тебе это очень пригодится в жизни, поверь. Любое обучение – это прежде всего однообразный тяжкий труд, иногда неприятный, иногда страшный, но, к сожалению, необходимый…
Не переставая говорить, Кагеру быстрым движением выхватил кочергу из рук Мотылька и засунул ее за пояс.
– Пошли домой, – приказал он не допускающим возражений тоном.
Мотылек стоял угрюмый, не желая мириться с очередным провалом. Кагеру устало вздохнул:
– До чего же вы все мне надоели!
– А что еще? – Мотылек поднял голову.
– Ученики разбегаются как тараканы. Вот и Головастик тоже с самого утра куда-то пропал.
К ужину Головастик так и не вернулся. Снова пришлось кухарить Мотыльку, поэтому на столе не оказалось ничего, кроме вчерашней каши-размазни. Как только каша согрелась, тут же примчалась голодная Мисук и принялась с пронзительным мяуканьем вертеться вокруг котла.
– Ага, ты-то мне и нужна! – Мотылек схватил ее за шкирку и несколько раз с силой встряхнул. – Гадина! Предательница!
Мисук взвыла дурным голосом и забила лапами по воздуху, пытаясь добраться до мучителя. Вдруг кто-то так треснул Мотылька по затылку, что он едва не упал. Мисук выскользнула из его руки и спряталась за посудный ларь.
– Не смей бить кошку! – резко сказал сихан. – Еще раз увижу, что вы с Головастиком ее шпыняете…
– Так она сама лезет!
– А ты ей скажи словами – она умная, поймет.
– Проваливай из кухни, дура полосатая, – злобно сказал Мотылек.
Мисук, разумеется, и ухом не повела, только сверкнула глазами из-за ларя.
За столом без Головастика было как-то пусто. Хотя один его запах обычно отбивал у Мотылька аппетит. Зато притащилась кошка и уселась рядом с Кагеру, словно нарочно, чтобы побесить Мотылька.
– Это нечестно, – ворчал тот, накладывая себе комковатую бурую кашу. – Мисук больше всех пакостит, а ее даже попинать нельзя. Вас-то, учитель, она и так боится, а мне что делать, спрашивается?
– Мисук – девица, – заметил Кагеру. – Ударить женщину – оскорбить ее и себя.
– Ха! Девица с грязным хвостом!
Кагеру с непонятным выражением поглядел на кошку, которая старательно умывалась лапкой, делая вид, что каша ее нисколько не интересует.
– Убить женщину, в принципе, можно. В сражении, например. Или казнить. Но оскорбить, унизить – ни в коем случае. Наши предки, традиции которых я глубоко уважаю, и помыслить о таком не могли. Ты, конечно же, не знаешь, что в древнем Кириме женщина считалась главой рода. Мужчина получал власть только на время войны, а в мирное время всем заправляли матери-старейшины… А какие в древности были шаманки – богам приказывали! Мы, нынешние знахари, им в подметки не годимся. Теперешнее гнусное отношение к женщинам, навязанное имперцами, нам еще аукнется.
– А мне казалось, что вы женщин презираете, – с набитым ртом заметил Мотылек.
– Так они все выродились. Имперский идеал женщины – наседка, безмозглая кукла для кухни и постели, которую можно продать и купить. Нынешние женщины и сами на себя смотрят как на товар. Где мудрые старицы, где воительницы, где великие чародейки? Нет их больше! У современных барышень все мысли только о том, как бы понежиться, полакомиться и развлечься. Ах да – и завести любовника. Правда, Мисук?
Кагеру нагнулся и хозяйским жестом почесал кошке загривок. Мисук прижала уши, вздыбилась, зашипела.
– Я рад, милая, что ты со мной согласна.
Мисук фыркнула, гордо задрала хвост и грациозно убежала на улицу.
«Все равно поймаю и всыплю», – подумал Мотылек, проводив ее неприязненным взглядом.
После ужина Мотылек поволок грязную посуду на ручей. Не успел он свернуть за угол кухни, как из зарослей кизила понеслись пронзительные кошачьи вопли.
«Вот паскуда, ни на миг от нее покоя нет!» – устало подумал Мотылек. Он, в общем-то, уже привык, что Мисук по любому поводу орет так, словно с нее живьем снимают шкуру. Но вопли не унимались, и мальчик решил посмотреть.
Кошкины крики привели его к старому развесистому кизилу у восточной стены. «Так я и знал, – подумал Мотылек. – Мисук опять ловит ворону. Что за дом – все время кто-то пытается кого-то съесть…»
Но, подойдя ближе, Мотылек обнаружил, что все обстоит как раз наоборот. Мисук доигралась. В очередной попытке добраться до гнезда она сорвалась – и теперь висела у самой верхушки дерева, зажатая в развилке между двумя ветками. Застряла, видно, крепко – билась, орала и вертелась, как ртуть, но только глубже застревала в развилке. До гнезда Мисук не долезла совсем чуть-чуть. На краю гнезда, прямо над головой кошки, сидела почтовая ворона и глядела на нее сверху с заинтересованным видом.
Некоторое время Мотылек не без злорадства любовался приятным и поучительным зрелищем.
– Вот ты и получила по заслугам, царапучка! – громко сказал он. – Это тебя боги наказали! Будешь знать, как выдавать меня учителю!
Тут Мотылек заметил, что развлекается не он один. Как только Мисук уставала, прекращала метаться и бить по воздуху лапами, ворона тут же клевала ее в голову и отскакивала назад. После каждого удара клювом с кизила разносился новый вопль и шипение.
Мотылек нахмурился. Угодившая в ловушку Мисук как-то перестала его забавлять. Проучить – одно дело, а наслаждаться мучениями кошки он не собирался, тем более – в компании с вороной. Стать таким же, как прочие злобные обитатели дома Кагеру? Да ни за что!
– Кыш, кыш! – заорал он, шаря взглядом по земле в поисках камня, но побоялся попасть в кошку, да и камня не нашлось.
Тогда Мотылек решил влезть на дерево сам. Тонкие ветки кизила гнулись и выскальзывали из-под ног, а кошка застряла довольно высоко, однако Мотылек быстро вскарабкался на самую верхушку. Тут обнаружились новые сложности. Во-первых, ворона решила, что лезет еще один желающий покуситься на ее драгоценное гнездо, и со свирепым карканьем напала на мальчика. Мисук, наоборот, решила, что к вороне идут на помощь, и приготовилась дорого продать свою жизнь. Вскоре Мотылек уже проклинал все на свете. Чтобы вытащить Мисук, ему надо было, чтобы она хоть пару мгновений повисела спокойно, но именно этого она делать и не собиралась. Сильно дернуть ее он боялся, чтобы не сломать ей ребра. Тогда он отпустил кошку и попробовал найти какую-нибудь сухую ветку, как рычаг, но тут кошку снова стиснуло, и она взвыла так, что у Мотылька сердце кровью облилось от жалости.
– Да перестань ты махать лапами, дура! – ругался Мотылек, пытаясь раздвинуть ветки. Мисук шипела и царапалась так яростно, что по рукам мальчика потекла кровь, да и по лицу пару раз зацепило. А тут еще ворона с оглушительным карканьем летала над головой, норовя клюнуть в лоб.
– Бесовское зверье! Зачем я сюда полез?!
Наконец Мотылек рванул на себя кошку и выдернул ее из ловушки. Бока Мисук были ободраны, вся голова липкая от крови – еще немного, и она осталась бы без глаз. Кошка на прощание оцарапала Мотылька, вывернулась у него из рук и свалилась на землю.
– Ах ты свирепая зверушка, – раздался внизу негромкий голос знахаря. – Маленькая упрямая хищница…
Мотылек посмотрел вниз. Под деревом стоял Кагеру. Он держал в руках Мисук, осторожно ощупывая ее окровавленную голову. Мисук все еще дрожала от боевого задора и, встопорщившись, как еж, разъяренно шипела. Молниеносный удар лапой, и на щеке Кагеру появились четыре красные полоски, по коже поползла капля крови. Мотылек вздрогнул. Мокквисин только улыбнулся.
– Все такая же бесстрашная и глупая девчонка, – пробормотал он, спокойно продолжая осмотр кошки. – Когда ж ты угомонишься…
На исцарапанного Мотылька он даже не взглянул.
Теперь мальчик ушел гораздо дальше, чем в прошлый раз. Он беспрепятственно добрался до самого перевала, где наконец остановился перевести дух. Слева круто поднимался лесистый склон горы, блестя проплешинами голых скал, справа, как туманно-зеленое море, волновались кроны деревьев. Снежные вершины Комасон на горизонте были неотличимы от розовеющих предвечерних облаков. Далеко внизу едва виднелись за лесом маленькие, словно игрушечные, крыши Сасоримуры. Мотылек вздохнул и взвалил на плечи короб. Большая, самая трудная, часть пути была пройдена.
Вдруг за спиной раздалось тихое рычание.
– Опять ты! – закричал Мотылек, круто разворачиваясь.
В пяти шагах позади него стоял Тошнотник. Из его приоткрытой пасти вырывалось предупреждающее рычание.
– Пропусти меня, проклятый людоед! Я всё про тебя знаю!
Мотылек поудобнее перехватил кочергу.
– Вот что у меня есть на этот раз! – Он показал оружие волку. – Я ее наточил, имей в виду. Смотри, пырну!
На загривке Тошнотника вздыбилась шерсть, из пасти выглянули белые клыки.
– А я не боюсь! – заорал Мотылек. – Ты мне все равно ничего не сделаешь! Сихан запретил тебе меня трогать! А мне убить тебя никто не запрещал!
Волк, не переставая глухо рычать, обошел мальчика и перегородил тропу, как бы приказывая: «Ну-ка повернул обратно!»
– Никуда я не поверну, – сквозь зубы ответил Мотылек и шагнул ему навстречу, занося кочергу, как копье. Ему в самом деле было почти не страшно – так он был зол. К тому же он не верил, что Тошнотник что-то ему сделает. Самое худшее – закинет на спину и отнесет обратно в долину.
Волк оскалился, наклонил голову. Он не собирался отступать. Мотылек пригнулся, сжал кочергу…
– Так, это еще что за игра в гляделки? – раздался голос сихана.
Кагеру выбрался из зарослей, подошел поближе и окинул взглядом всю картину – Мотылек и Тошнотник стоят едва ли не нос к носу и меряются ненавидящими взглядами.
– Эй, короед, тебе жить надоело? Тошнотник, конечно, волк воспитанный, но всему есть пределы…
Мотылек, тяжело дыша, опустил заточенную кочергу. В голове у него крутилась одна мысль: «Проклятие, опять ничего не вышло!»
– Как вы здесь оказались? – мрачно спросил он.
– А зачем ты запер в ларе Мисук? Она так вопила, что я услышал на соседней горе…
Сихан покачал головой. Мотылек напрягся, готовясь к взбучке. Но знахарь только махнул рукой Тошнотнику, приказывая ему убираться с тропы.
– В следующий раз я разрешу ему что-нибудь у тебя откусить, – сухо сказал он Мотыльку. – Он давно об этом мечтает.
Мотылек, как будто о чем-то вспомнив, снова поднял кочергу.
– Не подходите!
– Ты чего? – удивился сихан.
– Я обо всем догадался! Еще утром думал – откуда на крыльце красные пятна, а потом смотрю, у Тошнотника вся морда в крови. Вы натравили его на гонца!
– Я не натравливал, – возразил Кагеру. – Тошнотника не надо натравливать. Он и сам…
– Это вы приказали Головастику убить слугу! Я сам слышал!
– Помилуй, всё не так. Я велел Головастику проводить его до вырубки, а уж дальше у него был свободный выбор: или возвращаться домой, или шепнуть словечко Тошнотнику. Головастик все правильно понял. Для него это что-то вроде урока. Он ведь хочет стать мокквисином. А колдунов с чистыми руками не бывает. Это его личный выбор, – повторил знахарь. – Я его не принуждал.
– Ну конечно – как меня!
– Ты еще никакого выбора не делал.
– У вас я ничему не хочу учиться!
– Пока ты учишься только послушанию и трудолюбию. Тебе это очень пригодится в жизни, поверь. Любое обучение – это прежде всего однообразный тяжкий труд, иногда неприятный, иногда страшный, но, к сожалению, необходимый…
Не переставая говорить, Кагеру быстрым движением выхватил кочергу из рук Мотылька и засунул ее за пояс.
– Пошли домой, – приказал он не допускающим возражений тоном.
Мотылек стоял угрюмый, не желая мириться с очередным провалом. Кагеру устало вздохнул:
– До чего же вы все мне надоели!
– А что еще? – Мотылек поднял голову.
– Ученики разбегаются как тараканы. Вот и Головастик тоже с самого утра куда-то пропал.
К ужину Головастик так и не вернулся. Снова пришлось кухарить Мотыльку, поэтому на столе не оказалось ничего, кроме вчерашней каши-размазни. Как только каша согрелась, тут же примчалась голодная Мисук и принялась с пронзительным мяуканьем вертеться вокруг котла.
– Ага, ты-то мне и нужна! – Мотылек схватил ее за шкирку и несколько раз с силой встряхнул. – Гадина! Предательница!
Мисук взвыла дурным голосом и забила лапами по воздуху, пытаясь добраться до мучителя. Вдруг кто-то так треснул Мотылька по затылку, что он едва не упал. Мисук выскользнула из его руки и спряталась за посудный ларь.
– Не смей бить кошку! – резко сказал сихан. – Еще раз увижу, что вы с Головастиком ее шпыняете…
– Так она сама лезет!
– А ты ей скажи словами – она умная, поймет.
– Проваливай из кухни, дура полосатая, – злобно сказал Мотылек.
Мисук, разумеется, и ухом не повела, только сверкнула глазами из-за ларя.
За столом без Головастика было как-то пусто. Хотя один его запах обычно отбивал у Мотылька аппетит. Зато притащилась кошка и уселась рядом с Кагеру, словно нарочно, чтобы побесить Мотылька.
– Это нечестно, – ворчал тот, накладывая себе комковатую бурую кашу. – Мисук больше всех пакостит, а ее даже попинать нельзя. Вас-то, учитель, она и так боится, а мне что делать, спрашивается?
– Мисук – девица, – заметил Кагеру. – Ударить женщину – оскорбить ее и себя.
– Ха! Девица с грязным хвостом!
Кагеру с непонятным выражением поглядел на кошку, которая старательно умывалась лапкой, делая вид, что каша ее нисколько не интересует.
– Убить женщину, в принципе, можно. В сражении, например. Или казнить. Но оскорбить, унизить – ни в коем случае. Наши предки, традиции которых я глубоко уважаю, и помыслить о таком не могли. Ты, конечно же, не знаешь, что в древнем Кириме женщина считалась главой рода. Мужчина получал власть только на время войны, а в мирное время всем заправляли матери-старейшины… А какие в древности были шаманки – богам приказывали! Мы, нынешние знахари, им в подметки не годимся. Теперешнее гнусное отношение к женщинам, навязанное имперцами, нам еще аукнется.
– А мне казалось, что вы женщин презираете, – с набитым ртом заметил Мотылек.
– Так они все выродились. Имперский идеал женщины – наседка, безмозглая кукла для кухни и постели, которую можно продать и купить. Нынешние женщины и сами на себя смотрят как на товар. Где мудрые старицы, где воительницы, где великие чародейки? Нет их больше! У современных барышень все мысли только о том, как бы понежиться, полакомиться и развлечься. Ах да – и завести любовника. Правда, Мисук?
Кагеру нагнулся и хозяйским жестом почесал кошке загривок. Мисук прижала уши, вздыбилась, зашипела.
– Я рад, милая, что ты со мной согласна.
Мисук фыркнула, гордо задрала хвост и грациозно убежала на улицу.
«Все равно поймаю и всыплю», – подумал Мотылек, проводив ее неприязненным взглядом.
После ужина Мотылек поволок грязную посуду на ручей. Не успел он свернуть за угол кухни, как из зарослей кизила понеслись пронзительные кошачьи вопли.
«Вот паскуда, ни на миг от нее покоя нет!» – устало подумал Мотылек. Он, в общем-то, уже привык, что Мисук по любому поводу орет так, словно с нее живьем снимают шкуру. Но вопли не унимались, и мальчик решил посмотреть.
Кошкины крики привели его к старому развесистому кизилу у восточной стены. «Так я и знал, – подумал Мотылек. – Мисук опять ловит ворону. Что за дом – все время кто-то пытается кого-то съесть…»
Но, подойдя ближе, Мотылек обнаружил, что все обстоит как раз наоборот. Мисук доигралась. В очередной попытке добраться до гнезда она сорвалась – и теперь висела у самой верхушки дерева, зажатая в развилке между двумя ветками. Застряла, видно, крепко – билась, орала и вертелась, как ртуть, но только глубже застревала в развилке. До гнезда Мисук не долезла совсем чуть-чуть. На краю гнезда, прямо над головой кошки, сидела почтовая ворона и глядела на нее сверху с заинтересованным видом.
Некоторое время Мотылек не без злорадства любовался приятным и поучительным зрелищем.
– Вот ты и получила по заслугам, царапучка! – громко сказал он. – Это тебя боги наказали! Будешь знать, как выдавать меня учителю!
Тут Мотылек заметил, что развлекается не он один. Как только Мисук уставала, прекращала метаться и бить по воздуху лапами, ворона тут же клевала ее в голову и отскакивала назад. После каждого удара клювом с кизила разносился новый вопль и шипение.
Мотылек нахмурился. Угодившая в ловушку Мисук как-то перестала его забавлять. Проучить – одно дело, а наслаждаться мучениями кошки он не собирался, тем более – в компании с вороной. Стать таким же, как прочие злобные обитатели дома Кагеру? Да ни за что!
– Кыш, кыш! – заорал он, шаря взглядом по земле в поисках камня, но побоялся попасть в кошку, да и камня не нашлось.
Тогда Мотылек решил влезть на дерево сам. Тонкие ветки кизила гнулись и выскальзывали из-под ног, а кошка застряла довольно высоко, однако Мотылек быстро вскарабкался на самую верхушку. Тут обнаружились новые сложности. Во-первых, ворона решила, что лезет еще один желающий покуситься на ее драгоценное гнездо, и со свирепым карканьем напала на мальчика. Мисук, наоборот, решила, что к вороне идут на помощь, и приготовилась дорого продать свою жизнь. Вскоре Мотылек уже проклинал все на свете. Чтобы вытащить Мисук, ему надо было, чтобы она хоть пару мгновений повисела спокойно, но именно этого она делать и не собиралась. Сильно дернуть ее он боялся, чтобы не сломать ей ребра. Тогда он отпустил кошку и попробовал найти какую-нибудь сухую ветку, как рычаг, но тут кошку снова стиснуло, и она взвыла так, что у Мотылька сердце кровью облилось от жалости.
– Да перестань ты махать лапами, дура! – ругался Мотылек, пытаясь раздвинуть ветки. Мисук шипела и царапалась так яростно, что по рукам мальчика потекла кровь, да и по лицу пару раз зацепило. А тут еще ворона с оглушительным карканьем летала над головой, норовя клюнуть в лоб.
– Бесовское зверье! Зачем я сюда полез?!
Наконец Мотылек рванул на себя кошку и выдернул ее из ловушки. Бока Мисук были ободраны, вся голова липкая от крови – еще немного, и она осталась бы без глаз. Кошка на прощание оцарапала Мотылька, вывернулась у него из рук и свалилась на землю.
– Ах ты свирепая зверушка, – раздался внизу негромкий голос знахаря. – Маленькая упрямая хищница…
Мотылек посмотрел вниз. Под деревом стоял Кагеру. Он держал в руках Мисук, осторожно ощупывая ее окровавленную голову. Мисук все еще дрожала от боевого задора и, встопорщившись, как еж, разъяренно шипела. Молниеносный удар лапой, и на щеке Кагеру появились четыре красные полоски, по коже поползла капля крови. Мотылек вздрогнул. Мокквисин только улыбнулся.
– Все такая же бесстрашная и глупая девчонка, – пробормотал он, спокойно продолжая осмотр кошки. – Когда ж ты угомонишься…
На исцарапанного Мотылька он даже не взглянул.
Глава 6
Без страха и жалости
Головастик явился только под самый вечер. Приплелся во двор, добрел до крыльца и сел, опустив голову на руки.
– Ты где шлялся весь день? – сурово спросил его Кагеру.
– Ходил на старую вырубку, – пробормотал Головастик. Обноски его, обычно грязные и ветхие, стали уж совсем ни на что не похожи, в нечесаных волосах запутались мелкие ветки и клочья мха. Когда Мотылек увидел его лицо, он ужаснулся: оба глаза заплыли, губы раздуло, на скулах и подбородке запеклась кровь… Не лицо, а сплошной синяк.
– И зачем тебя туда понесло? – с досадой спросил знахарь.
– Ох… сам не знаю. Хотел посмотреть…
– На что посмотреть?
Головастик промолчал. Кагеру присел перед ним на корточки, заглянул в опухшее лицо:
– Кто тебя отделал?
– Деревенские, – Головастик шмыгнул разбитым носом. – Целая куча парней, человек пять или шесть. Я на них наткнулся по дороге. Загнали в круг, как крысу, повалили на землю и давай пинать. И орали при этом: «Бей проклятого людоеда!»
– Почему это «людоеда»?
– Дети старосты давеча видели, как я пошел провожать гонца. Я уж думал – убьют. Хорошо что сознание потерял. Они, наверно, решили, что прибили меня насмерть, испугались и бросили в кустах…
– Понятно, – холодно сказал Кагеру. – А почему ты позволил себя избить?
Головастик взглянул на него с удивлением:
– Так я же сказал – их было пятеро!
– Ну и что? Ты – мой ученик. Если можно вот так запросто прибить ученика, чего стоит его сихан?
– Простите, учитель, – пробормотал Головастик, испуганно вставая с крыльца. – Я сделал всё что мог…
Кагеру вместо ответа оглянулся по сторонам и сделал знак Мотыльку, который следил за происходящим из-за дверного косяка.
– Неси-ка сюда мой дорожный посох. И заодно кочергу прихвати! Сейчас, Головастик, мы проверим, всё ли ты сделал, что мог, или нет…
Мотылек быстро вернулся, таща посох и железный Штырь. Головастик взял кочергу с явной неохотой и даже испугом. Кагеру как-то по-особому перехватил посох, и тот словно прилип к его руке.
– Ну давай, – сказал он. – У тебя преимущество. Мотылек, собираясь в очередной раз «заблудиться», наточил кочергу, как копье, а посох тупой и деревянный. Правда, он длиннее. Я тобой недоволен, Головастик. Ты где-то шлялся целый день, увиливая от работы, да еще позволил поколотить себя деревенским парням. Но я даю тебе шанс искупить вину. Если хоть раз достанешь меня этой железякой, я тебя сразу прощу.
– Учитель! – взвыл Головастик. – Пожалейте меня!
– К бою!
И тут же – Мотылек и понять ничего не успел – что-то свистнуло в воздухе, раздался звон, взметнулась кочерга, блеснула в полете и покатилась по траве. Головастик стоял, скривившись, и тряс ушибленными руками. Кагеру с каменным лицом опустил посох.
– Подними кочергу, – приказал он. – Давай, соберись. Я тебя по головке гладить не собираюсь. Если будешь вялый, как сонная муха, отделаю так, как деревенским и не снилось!
Головастик подобрал кочергу и встал вполоборота – видно было: что-то умеет. Но куда ему до учителя! Кагеру преобразился, взявшись за посох. Движения его стали скупыми, четкими – ничего лишнего – и при этом неуловимо текучими, как у беса, которого только краем глаза и заметишь, да и то случайно. Наверняка еще и сдерживается, иначе убил бы ученика за один миг. Вот он стоит неподвижно, расслабленно, и даже смотрит в другую сторону, и вдруг Головастик уже валяется, корчась, на земле, кочерга снова улетает в кусты, а сихан уже замер на другом краю поляны, да еще насмехается.
– Как же ты собираешься стать лесным шаманом, если ползаешь, как слизняк, дрожа за свою шкуру? Мокквисин ни страха, ни жалости не знает. Собственная гибель его не тревожит нисколько. Подумаешь, убили! Значит, в следующем перерождении будет биться лучше!
Посох кажется продолжением руки Кагеру, порхает, как невесомый. То разит, как скорпионий хвост, то вертится, мелькая в воздухе, словно стрекозиные крылья. Бьет неожиданно, сильно, жестоко. Не угадать, куда он ударит.
– Вон там, на водосточном желобе, сидит Мисук. Ей сегодня едва черепушку насквозь не проклевали – так ей и дела нет: вылизалась и дальше побежала, а завтра опять полезет к вороне. Вот боевой дух, на нее равняйся! Как предки говорили? Если тебе все равно, мертв ты или жив, ты не можешь проиграть бой – потому что ты неуязвим!
Головастик старается, скачет, машет кочергой, но не отразил еще ни одного тычка, и сам ни одного выпада не сделал. Он тоже не дурак – держится в отдалении, понимая, что учитель и без посоха сделает с ним что хочет. Кагеру даже не запыхался, а с Головастика катится пот ручьем – то ли от усталости, то ли от страха.
Кагеру неожиданно остановился и воткнул посох в землю.
– В чем дело? – резким голосом спросил он. – Ты будешь атаковать или нет? Что встал? Нападай! Вот я стою безоружный! Давай, отомсти мне, расквитайся за все!
Головастик нерешительно занес кочергу и опустил ее. Тогда знахарь подошел к нему сам и ударил его по лицу наотмашь. Головастик кубарем покатился по траве.
– Ты никогда не станешь воином – со своей трусливой душонкой, – сказал Кагеру, сдерживая ярость. – И шаманом тоже. Даже на мясо ты не годишься! Только на холодец, – усмехнувшись, добавил он. – Разве что Тошнотник получит удовольствие, поглодает твои тощие кости. Пошел вон отсюда! Ужина не получишь.
Когда в Скорпионье Ущелье спустилась ночь, Мотылек пробрался в свою каморку, прижимая к боку закутанный в одеяло горшок.
– Эй, ты там жив? – прошептал он.
Дважды избитый Головастик молчал, с головой зарывшись в одеяло. В сенях шумно выкусывал блох Тошнотник.
– Я тебе каши принес, – сказал Мотылек.
– Поставь на пол, – раздался из темноты мрачный голос.
Мотылек поставил горшок и ощупью пробрался на свою лежанку. Он и сам не знал, почему пожалел Головастика, от которого видел только издевки и подзатыльники. Наверно, потому что после сегодняшнего они оказались как бы на одной стороне – против Кагеру.
Головастик зашуршал, звякнул крышкой котелка, зачавкал.
– Слушай, а давай сбежим отсюда вместе, – шепотом предложил Мотылек.
– Да ты что! – Головастик даже чавкать перестал. – Учитель для меня отец и мать. Я ж без него помру.
– А здесь он тебя сам убьет.
– Ну и что? Его право. Вот, допустим, сбежал я, и что дальше?
– Домой!
– Ха, «домой», – Головастик сказал, как сплюнул. – Это в деревню, что ли? Долинный Нан – это тебе не тут, у нас дети пашут наравне со взрослыми, во время сева или уборки урожая не то что пожрать, даже выспаться не дают. Да и кому я, сирота, там нужен? В батраки наняться, чтобы ноги от воды распухли и зубы выпали? Зачем мне это надо?
– Ты где шлялся весь день? – сурово спросил его Кагеру.
– Ходил на старую вырубку, – пробормотал Головастик. Обноски его, обычно грязные и ветхие, стали уж совсем ни на что не похожи, в нечесаных волосах запутались мелкие ветки и клочья мха. Когда Мотылек увидел его лицо, он ужаснулся: оба глаза заплыли, губы раздуло, на скулах и подбородке запеклась кровь… Не лицо, а сплошной синяк.
– И зачем тебя туда понесло? – с досадой спросил знахарь.
– Ох… сам не знаю. Хотел посмотреть…
– На что посмотреть?
Головастик промолчал. Кагеру присел перед ним на корточки, заглянул в опухшее лицо:
– Кто тебя отделал?
– Деревенские, – Головастик шмыгнул разбитым носом. – Целая куча парней, человек пять или шесть. Я на них наткнулся по дороге. Загнали в круг, как крысу, повалили на землю и давай пинать. И орали при этом: «Бей проклятого людоеда!»
– Почему это «людоеда»?
– Дети старосты давеча видели, как я пошел провожать гонца. Я уж думал – убьют. Хорошо что сознание потерял. Они, наверно, решили, что прибили меня насмерть, испугались и бросили в кустах…
– Понятно, – холодно сказал Кагеру. – А почему ты позволил себя избить?
Головастик взглянул на него с удивлением:
– Так я же сказал – их было пятеро!
– Ну и что? Ты – мой ученик. Если можно вот так запросто прибить ученика, чего стоит его сихан?
– Простите, учитель, – пробормотал Головастик, испуганно вставая с крыльца. – Я сделал всё что мог…
Кагеру вместо ответа оглянулся по сторонам и сделал знак Мотыльку, который следил за происходящим из-за дверного косяка.
– Неси-ка сюда мой дорожный посох. И заодно кочергу прихвати! Сейчас, Головастик, мы проверим, всё ли ты сделал, что мог, или нет…
Мотылек быстро вернулся, таща посох и железный Штырь. Головастик взял кочергу с явной неохотой и даже испугом. Кагеру как-то по-особому перехватил посох, и тот словно прилип к его руке.
– Ну давай, – сказал он. – У тебя преимущество. Мотылек, собираясь в очередной раз «заблудиться», наточил кочергу, как копье, а посох тупой и деревянный. Правда, он длиннее. Я тобой недоволен, Головастик. Ты где-то шлялся целый день, увиливая от работы, да еще позволил поколотить себя деревенским парням. Но я даю тебе шанс искупить вину. Если хоть раз достанешь меня этой железякой, я тебя сразу прощу.
– Учитель! – взвыл Головастик. – Пожалейте меня!
– К бою!
И тут же – Мотылек и понять ничего не успел – что-то свистнуло в воздухе, раздался звон, взметнулась кочерга, блеснула в полете и покатилась по траве. Головастик стоял, скривившись, и тряс ушибленными руками. Кагеру с каменным лицом опустил посох.
– Подними кочергу, – приказал он. – Давай, соберись. Я тебя по головке гладить не собираюсь. Если будешь вялый, как сонная муха, отделаю так, как деревенским и не снилось!
Головастик подобрал кочергу и встал вполоборота – видно было: что-то умеет. Но куда ему до учителя! Кагеру преобразился, взявшись за посох. Движения его стали скупыми, четкими – ничего лишнего – и при этом неуловимо текучими, как у беса, которого только краем глаза и заметишь, да и то случайно. Наверняка еще и сдерживается, иначе убил бы ученика за один миг. Вот он стоит неподвижно, расслабленно, и даже смотрит в другую сторону, и вдруг Головастик уже валяется, корчась, на земле, кочерга снова улетает в кусты, а сихан уже замер на другом краю поляны, да еще насмехается.
– Как же ты собираешься стать лесным шаманом, если ползаешь, как слизняк, дрожа за свою шкуру? Мокквисин ни страха, ни жалости не знает. Собственная гибель его не тревожит нисколько. Подумаешь, убили! Значит, в следующем перерождении будет биться лучше!
Посох кажется продолжением руки Кагеру, порхает, как невесомый. То разит, как скорпионий хвост, то вертится, мелькая в воздухе, словно стрекозиные крылья. Бьет неожиданно, сильно, жестоко. Не угадать, куда он ударит.
– Вон там, на водосточном желобе, сидит Мисук. Ей сегодня едва черепушку насквозь не проклевали – так ей и дела нет: вылизалась и дальше побежала, а завтра опять полезет к вороне. Вот боевой дух, на нее равняйся! Как предки говорили? Если тебе все равно, мертв ты или жив, ты не можешь проиграть бой – потому что ты неуязвим!
Головастик старается, скачет, машет кочергой, но не отразил еще ни одного тычка, и сам ни одного выпада не сделал. Он тоже не дурак – держится в отдалении, понимая, что учитель и без посоха сделает с ним что хочет. Кагеру даже не запыхался, а с Головастика катится пот ручьем – то ли от усталости, то ли от страха.
Кагеру неожиданно остановился и воткнул посох в землю.
– В чем дело? – резким голосом спросил он. – Ты будешь атаковать или нет? Что встал? Нападай! Вот я стою безоружный! Давай, отомсти мне, расквитайся за все!
Головастик нерешительно занес кочергу и опустил ее. Тогда знахарь подошел к нему сам и ударил его по лицу наотмашь. Головастик кубарем покатился по траве.
– Ты никогда не станешь воином – со своей трусливой душонкой, – сказал Кагеру, сдерживая ярость. – И шаманом тоже. Даже на мясо ты не годишься! Только на холодец, – усмехнувшись, добавил он. – Разве что Тошнотник получит удовольствие, поглодает твои тощие кости. Пошел вон отсюда! Ужина не получишь.
Когда в Скорпионье Ущелье спустилась ночь, Мотылек пробрался в свою каморку, прижимая к боку закутанный в одеяло горшок.
– Эй, ты там жив? – прошептал он.
Дважды избитый Головастик молчал, с головой зарывшись в одеяло. В сенях шумно выкусывал блох Тошнотник.
– Я тебе каши принес, – сказал Мотылек.
– Поставь на пол, – раздался из темноты мрачный голос.
Мотылек поставил горшок и ощупью пробрался на свою лежанку. Он и сам не знал, почему пожалел Головастика, от которого видел только издевки и подзатыльники. Наверно, потому что после сегодняшнего они оказались как бы на одной стороне – против Кагеру.
Головастик зашуршал, звякнул крышкой котелка, зачавкал.
– Слушай, а давай сбежим отсюда вместе, – шепотом предложил Мотылек.
– Да ты что! – Головастик даже чавкать перестал. – Учитель для меня отец и мать. Я ж без него помру.
– А здесь он тебя сам убьет.
– Ну и что? Его право. Вот, допустим, сбежал я, и что дальше?
– Домой!
– Ха, «домой», – Головастик сказал, как сплюнул. – Это в деревню, что ли? Долинный Нан – это тебе не тут, у нас дети пашут наравне со взрослыми, во время сева или уборки урожая не то что пожрать, даже выспаться не дают. Да и кому я, сирота, там нужен? В батраки наняться, чтобы ноги от воды распухли и зубы выпали? Зачем мне это надо?