Страница:
Если идти от села на заходящее солнце, то, перевалив через гряду и миновав дубовую рощу, выйдешь к озеру. Если на рассвете из дома выйти, к полудню как раз доберешься. За этим озером еще одно озеро есть, за тем другое; всего же озер там шесть.
Места эти низинные, топкие. Речка, что мимо нашего села течет, меж холмов петляет и среди озер в камышовых зарослях теряется.
Этот озерный край лесистый. И охота там знатная. В тех землях-то как раз и сели гепидские рода, начиная с третьего от нас озера.
Ближе к нам живут ближние гепиды, а за ними — дальние гепиды.
Озеро, что ближе к нам, и следующее за ним, на той земле, где никто не живет. И мы там бьем рыбу и зверя, и гепиды тоже. Без обиды и нам, и гепидам; однако же без нужды стараемся там между собой не встречаться.
Странные там места, в одиночку не пойдешь. Отец наш Тарасмунд рассказывал, что еще в те годы, когда был таким, как сейчас Гизульф, может быть, чуть постарше, ходил с Рагнарисом, отцом своим, на озеро и заблудился там в камышах.
Любопытство его тогда обуяло. Пока Рагнарис улов на прутья ивовые нанизывал, бродить в округе пошел и тут же потерялся. Будто кто за руку его водил, с тропы сбивал, крики глушил, так что и не слышал его Рагнарис.
Долго по камышам блуждал и к воде, наконец, вышел. Водой вдоль берега пошел. Думал, что к знакомому мыску идет, на самом же деле в обратную сторону шел. И все казалось ему, что в спину ему кто-то смотрит, а как обернешься — нет никого. Только камыш на ветру покачивается.
Брел Тарасмунд в тумане, как слепец. Над этим озером часто густые туманы. Вдруг почудилось ему, будто в этом тумане какие-то великаны показались — неподвижные, присевшие в воде на толстенных ногах. Превозмогая себя, пошел Тарасмунд к этим великанам, ибо вздумай они погнаться за ним, все равно бы не убежал. А дедушка Рагнарис говорит, что опасность меньше, если смело ей навстречу идти, и Тарасмунд помнил об этом.
Подойдя ближе, увидел Тарасмунд, что не великаны то вовсе были, а пустая деревня. И много лет она, видать, пустовала, потому что многие сваи завалились, а те, что стояли, заросли зеленью и прогнили — по всему видно было, что недолго им еще стоять. Крыши прогнили и провалились внутрь хижин. Перед одной из хижин на покосившемся столбе еще висели обклеванные птицами черепа мертвых голов, подвешенных через ушные отверстия. Черепа жутко скалились в тумане.
Но что всего больше напугало Тарасмунда — у одного из черепов из глазницы вьюн вырос.
Тут утратил самообладание Тарасмунд — и так уже больше храбрости проявил, чем от мальца ждать можно было! — закричал благим матом и бросился бежать. Бежал по воде к камышу, что-то за ноги его хватало, бежать не давало. В камыш вбежал, в камыше запутался. И кричал, кричал, что было мочи.
Вдруг схватили его руки сильные и грубые, из камыша протянувшиеся, и начали больно бить. Тарасмунд вырывался, пока хватало сил. После только понял, что это отец его, Рагнарис, нашел его и страх свой за дитятю побоями выместил.
Тут отец наш Тарасмунд заметил, что тогда дедушка Рагнарис нравом куда круче был против теперешнего, ибо сил в нем было больше. Но брань, которую дедушка тогда изрыгал, и побои дедушкины успокоили тогда Тарасмунда, ибо из всего этого явствовало, что Рагнарис галлиурунн совершенно не боялся.
Мы с братом Гизульфом этот рассказ нашего отца Тарасмунда выслушали и долго потом друг перед другом похвалялись — как бы мы храбро на великанов ополчились, а после как бы отважно с этими черепами расправились и галлиурунн бы не устрашились, которые в пустых домах, безусловно, таились, морок наводя. Ахма-дурачок половины из всего этого не понял, но слушал, как мы похваляемся, завидовал нам и слюни пускал.
Я потом спрашивал у отца, чья это была брошенная деревня — гепидская, что ли. Отец отвечал, что раньше, еще до нас, готов, на этих землях другой народ жил, иного языка. Видать, от того народа и осталась.
Озеро преисполнено коварства. Не раз случалось, пойдет туда человек и сгинет бесследно.
Давно, еще до чумы, когда только Хродомер и Рагнарис сели на этих землях, один человек пошел на озеро рыбу ловить — богатая в этом озере рыба, а урожаев тогда хороших еще не снимали — и пропал, не вернулся. Искали его, но не очень усердно, ибо страда была, некогда было по болотам шастать. Да и одинокий он был человек, воин, из тех, кто в селе осели вскоре после того, как Хродомер, а за ним и Рагнарис в эти края пришли. Кому тогда искать было? Отец наш Тарасмунд говорит, что в те времена людей в нашем селе было раз-два и обчелся.
Решили тогда, что воин тот к Алариху, в бург, подался. Он уходя никому толком не объяснял, куда идет. Может, за рыбой пошел, а может, вообще из села вон пошел. Не до того было, чтобы разбираться. Слишком трудно жили тогда, не то, что сейчас. Да и страда была.
И позабылся тот случай. Ходили на озеро, брали там рыбу. Выручала рыба, когда урожай не задавался.
Несколько же лет тому назад, уже на нашей с Гизульфом памяти, вот что приключилось. Вскоре после чумы это было.
Был у Гизарны один раб, родом мез, великий искусник рыбу добывать и коптить. А Гизарна страсть как любит рыбу копченую, потому и ценил раба своего меза, а прозвание ему дал Фискскалкс, то есть Рыбораб. Гизарна великий умелец прозвища придумывать. У нас в селе никто так больше не может.
Любил Гизарна про Вальхаллу слушать. И решил как-то раз у себя дома Вальхаллу устроить. Правда, котла, чтобы пиво в нем само варилось, у Гизарны не было, зато были у него двое рабов и одна рабыня, тощая, злющая и черная, как головешка. Ее Гизарна в бурге в кости выиграл. По-нашему еле говорила, да и то больше бранилась, не щадя никого, а менее всех — хозяина своего, ибо Гизарна молод, а она стара и ничего не боялась.
Ценил ее Гизарна. Когда Гизарна ее в кости выиграл, она варить пива не умела. Откуда родом была, неведомо. Тогда еще Мидьо, бабушка наша, жива была. Гизарна к дедушке Рагнарису приходил и слезно просил, чтобы позволил тот жене своей, Мидьо, его черную головешку обучила доброе пиво варить. И подарки богатые принес.
Дедушка Рагнарис подарки взял и жене своей Мидьо повелел бабу ту научить искусству варить пиво.
Боялись дедушка Рагнарис и Гизарна, что не сумеет Мидьо объясниться с черной старухой. Гизарна боялся потому, что пива ему хотелось домашнего, а побираться и просить у соседей надоело. Дедушка же Рагнарис боялся, что если жена его не справится, то Гизарна подарки назад заберет.
Но что-то в бабах такое есть, что будь хоть рабыня, хоть хозяйка дома, хоть черная, хоть белая, как молоко, а между собой всегда находят общий язык. Вот и Мидьо с той рабыней объяснилась, даже слов не понадобилось. И что это такое в женщинах, от чего они друг друга без слов понимают, то великая тайна и нам, мужчинам, она непостижима.
Так дедушка Рагнарис говорит, так отец наш Тарасмунд говорит, так дядя Агигульф говорит и так брат мой Гизульф следом за ними повторяет.
Так или иначе, обучила бабушка наша Мидьо гизарнову рабыню пиво варить. И зажил Гизарна припеваючи. По осени с Теодобадом в походы ходил. Когда с добычей возвращался, а когда и голодранцем — спасибо, что жив остался. Уходя же в походы, Гизарна делянку свою соседям отдавал за малую толику урожая. Так и жил: Рыбораб рыбу ему ловил, а злющая баба пиво варила.
И вот с такими-то подручными задумал Гизарна Вальхаллу у себя в дому наладить.
Пива наварить велел, а меза Рыбораба на озеро погнал с острогой. Вот уже и пиво поспело, вот уж и гости собрались и изрядно пива того отведали, а Рыбораба с уловом нет как нет. До ночи ждали. Еле ночь пересидели, дивному напитку дань отдавая и друг другу на раба премерзкого жалуясь, казни ему придумывая.
Разъярился на раба Гизарна — как это ему, Гизарне, перечить вздумали, Вальхаллу ему порушить осмелились! И собрал воинство свое — Валамира и дядю нашего Агигульфа. Отправились чуть свет на озеро беглого раба ловить.
Священный напиток вотанов, по крови богатырей наших разлившись, удвоил силы их и сдобрил их усилия священной яростью. Так и бродили по камышам, но меза не нашли.
Решили сперва, что сбежал мез — хотя зачем ему от Гизарны бегать? Плохо ему, мезу, что ли у Гизарны жилось? Следы беглеца искали, но не нашли. Сетовали, что собак с собой не взяли. Гизарна на меза обижался и казнить его хотел. Валамир с Агигульфом Гизарну утешали, как могли, и обещались помочь с казнью.
Совсем уже было отступились от поисков, но тут увидал Валамир портки. Гизарну кликнули. И опознал Гизарна портки — точно, те самые. Мез в них из дома уходил. Гизарна сам эти портки носил до меза, после рабу отдал, чтобы донашивал.
Поняли тут, что беда какая-то с мезом приключилась. Ибо как бы ни был дерзок человек, а не сбежал бы, портки бросив.
Начал тут Гизарна жалеть меза и вспоминать, какой усердный он был и преданный. И так, горюя, вернулись богатыри к Гизарне домой и пиво допили.
Давно это было. С той поры и бабушка наша Мидьо померла, и та рабыня, иноплеменная да злющая, тоже.
На озеро, однако же, за рыбой продолжают из нашего села ходить, однако ходят с оглядкой.
Гизульф, мой брат, не раз подбивал меня идти на озеро без старших, но я не шел. Строго-настрого запретил дед наш Рагнарис и отец наш Тарасмунд ходить туда.
На озеро дядя Агигульф ходить любит. Дядя Агигульф уже взрослый, и отец мой Тарасмунд, хоть и старший брат, а ему не указ. Дедушка Рагнарис на дядю Агигульфа ворчит, говорит, что в один прекрасный день найдет он вместо рыбы гепидскую стрелу себе в задницу. Дядя Агигульф говорит, что не гепидскую стрелу в задницу, а молодую гепидку на свое копье найдет он. Дедушка Рагнарис всякий раз, слыша это, очень радуется и прибавляет, что Агигульф воистину любимец богов.
Недавно вот что случилось. Пошел дядя Агигульф на озеро и вернулся без рыбы. Хоть и без стрелы в заднице, но и без гепидки. Встревожен был.
Говорил, что видел на озере чужих людей. Дедушка Рагнарис спросил, не гепиды ли это дальние были. Но дядя Агигульф рассердился: что он гепидов от чужих людей не отличит? Сказано — чужие.
И сказал еще дядя Агигульф, что в походах навидался разных племен, и нашего языка, и иного. Те же, у озера, другими были, еще не виданными.
От чужих дядя Агигульф в камыше схоронился. Полдня за ними следил. Те лошадей поили, сами пили. По всему видать, таились.
Я спросил дядю Агигульфа, отчего он их голыми руками не порвал, как то у него, дяди Агигульфа, в обыкновении. На что дядя Агигульф сказал, что в этот день он необычно добр был. Не иначе, козни духов озерных на него благодушие напустили. Да и взять-то с чужаков нечего. Одежка, оружие — все дрянное.
— А лошади? — спросил мой брат Гизульф.
— Тоже дрянь, — ответил дядя Агигульф.
Гизульф сказал, что лошадей, пусть и дрянных, можно было бы в бурге продать. Но дядя Агигульф дал Гизульфу по шее и сказал, что он, дядя Агигульф, не торгаш, и Гизульфу не советует торгашом быть.
Дедушка Рагнарис встревожился, слушая этот разговор. И отец мой Тарасмунд насторожился.
Вечером того дня дядя Агигульф с Валамиром бражничали. Рагнарис же пришел к Валамиру, Агигульфа от кувшина с пивом оторвал и к Хродомеру потащил; о чем они там говорили, нам неведомо.
Наутро дядя Агигульф, другой Агигульф, Гизарна, Аргасп и Валамир на озеро поехали. Вернулись поздно, мокрые, и дядю Агигульфа бранили — пива, мол, надо меньше пить и о прекрасных гепидках грезить.
Целую седмицу потом дядя Агигульф ходил по селу после трудов дневных, вечерами, и дрался — с Гизарной, Аргаспом и дружком своим Валамиром.
И Од-пастух говорил, что был со стадом на дальнем выгоне и почудилось ему, что между холмов всадников видел. Далеко было, не разобрал. И собаки беспокоились.
Если от нашего села на полночь идти, то начинаются болота. А за болотами снова рощи. Если через болота тропы знать, а потом через те рощи идти и все на полночь брать — выйдешь к тому селу, где Гупта живет. Дедушка Рагнарис из того села родом. Половина того села дедушки Рагнариса родичи; хотя с той поры, как прадедушка дедушку Рагнариса выгнал, дедушка Рагнарис там ни разу не бывал.
Я там тоже никогда еще не бывал. И никто из наших там не бывал. И из того села у нас не бывают. Иногда только в бурге встречаются, но без приязни.
В округе, кроме нашего, еще несколько готских сел есть.
Еще дальше на полночь течет большая река. За той рекой другие люди живут, и мы о них ничего не знаем.
Дядя Агигульф говорит, что там же те племена обитают, которые постоянно между собой единоборствуют, а вместо человечьей речи объясняются рыком — столь свирепы.
Еще дядя Агигульф рассказывает, что если там, в тех краях, в реку щит убитого врага бросить, то щит этот к самому бургу приплывет; река эта сперва с запада на восток петляет, а потом поворачивает на юг. Откуда же эта река начало берет, никто не искал. Дедушка Рагнарис говорит, что она из гор вытекает. Но этих гор я не видел.
Когда с нами еще Ульф жил, он рассказывал, что Теодобад раз пошел в поход на герулов. Прошли из конца в конец всю землю герульскую и вышли к реке. Остановились на берегу, чтобы провести ночь. Утром проснулись, вышли к броду, чтобы переправляться на другую сторону. И как нарочно: увидели, как по реке вдруг поплыли трупы. Несло их с какого-то поля брани. Видать, давно уже несло, потому что раздулись безобразно трупы лошадей и людей, так что и не поймешь, кто с кем бился.
Поглядели на это Теодобад с дружиной, поглядели — и назад повернули. По всему видно, примета дурная, хуже не бывает. И даже те, кто верует в Бога Единого, с этим не спорили.
Дядя Агигульф спросил тогда Ульфа: не мог он по оружию угадать, что за люди убитые плыли? Ульф на это сказал, что мечи с топорами не плавают, стрелы же, которые из трупов торчали, были странные.
Сперва эта большая река бежит быстро; у бурга она движется помедленнее. Поначалу думали, что это разные реки, но потом нашелся человек, который прошел по всему ее берегу и сказал, что это одна и та же река.
К бургу от нашего села дорога такая. Нужно переправиться через речку, что возле села нашего протекает. Обогнуть холм с курганом Алариха и ехать прямо от речки. Сперва холмы потянутся, а вскоре и лес. Хороший лес. Через лес тропа есть нахоженная; нужно только по приметам знать, как в лес войти, а дальше не собьешься.
Тропа выводит к старой дороге. Дорога эта сейчас заросла, но проехать по ней можно. По дороге на полдень — как раз к бургу выйдешь.
Если от бурга дальше идти по этой дороге, начинаются равнинные места. По этим равнинам кочуют аланские роды. Четыре рода всего аланских по соседству от нас. Мы этих аланов не опасаемся и они нас не опасаются, ибо между нами и аланами уже не первый год вечная дружба. Аларих, отец теодобадов, своими подвигами аланов почти на нет свел. Но потом, как Аларих пал, вместо него стал Теодобад. Аланские старейшины, выждав время, в бург приехали. Тут и дружба между ними и Теодобадом сладилась.
Обликом аланы на нас похожи, а живут как гунны. Нет у них ни бургов, ни сел. Кочуют со своими стадами между нашим бургом и краями вандальскими.
Когда Рекила-вождь нас сюда привел, вандалы в этих землях уже были. И гепиды были. И герулы были.
Никто не знает, кто первым на эту землю сел, но Велемуд говорит — вандалы были первыми.
Велемуд так рассказывает: Вотан как-то раз шел по земле и в землю копье вонзил. Из того копья вотанова дуб вырос могучий, и стало это место центром мира. Вокруг же центра мирового построилось село вандальское; и он, Велемуд, в том селении родился.
Велемуда послушать — все у вандалов лучше, чем у других. И деревья выше, и дома больше, и девушки иначе устроены. Мол, девицы вандальские таковы, что щит их добродетели только вандальским копьем пробить можно, а другие об тот щит копья тупятся и ломаются.
Услышав это, дядя Агигульф в азарт вошел. Велемуд же по плечу его хлопнул и пригласил с собой ехать, жену из вандальского рода ему подыскать.
Дядя Агигульф согласился, предложил для начала на сестре Велемуда готское копье попробовать. Знал дядя Агигульф не понаслышке: действительно хороши собой вандальские девицы. Не зря Ариарих из вандалок жену себе взял.
Велемуд, услышав это, сперва надулся, а потом улыбкой просиял и вот что Агигульфу предложил: есть у него, Велемуда, родич; у того родича есть еще один родич; хороший, только злющий. Так у того злющего родича есть дочка на выданье. Она бы Агигульфу подошла. Нравом — вылитый дядя Агигульф. И на коне скакать горазда, и копье метать. У вандалов ей трудно мужа себе под стать найти — степенны вандалы, никто ее брать не решается…
У дяди же Агигульфа от рассказа велемудова слюни по бороде потекли.
А Велемуд дальше беседу вьет. И Гизульфа, мол, мы оженим, и положим начало новому роду вандалоготов. Вот уж и Филимер…
Тут дедушка Рагнарис, который при разговоре том был, взревел раненым быком и дядю Агигульфа послал за скотиной в хлеву убирать — мол, два дня как не чищено.
Велемуд после того несколько дней на Агигульфа хитро поглядывал.
С аланами вандалы очень хорошо живут, потому что между ними много родичей, и охотно они берут в жены друг у друга дочерей.
К югу за вандальскими землями тянутся холмы, и где-то там, за холмами за долами, как Велемуд говаривает, есть великая река — Данубис. Река, что мимо нашего бурга течет, в Данубис впадает. Так дядя Агигульф говорит.
А на полночь и на восход от нас тянутся земли герулов. Далеко они тянутся. Широко и привольно раскинулось злокозненное и высокомерное племя герульское, жиром и богатством истекая. Это те самые герулы, которые Ульфу глаз выбили. У нас нет мира с этими герулами.
Где-то очень далеко на полдень да на закат изнемогает от врожденной свирепости племя лангобардское, откуда наш Лиутпранд родом.
У них ни с кем дружбы нет, со всеми воюют, кто к ним ни придет. Только с нашей стороны к ним никто не ходит, так что с кем-то другим они воюют. У нас про них говорят, что лангобарды страшный народ, никому обид не прощает.
Лангобарды — любимцы Фрейи.
Я только одного лангобарда видел — Лиутпранда, того, что срубил голову нашему дяде Храмнезинду. Лиутпранда послушать — вовсе не изнемогают лангобарды от свирепости. Напротив. Сидят, киснут, от безделья мхом поросши. Лиутпранд тоже с ними сидел-сидел, а после плюнул и прочь подался.
Только он недолго с нами жил — ушел в поход и не вернулся. А Ульф и дядя Агигульф с ним в тот поход не ходили и потому никто не мог сказать нам, куда делся Лиутпранд.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ОЗЕРО
Я на то дяде Агигульфу жаловался и выговаривал. Обвинить его хотел, что он дружбу мою с братом порушил. Дядя же Агигульф вдруг опечалился заметно и сказал, что было и у него в мои годы такое огорчение, когда старший брат его Тарасмунд, мой отец, взял себе жену и от него, Агигульфа, отошел.
И добавил, заметно приободрясь, что зато впоследствии брата своего старшего Тарасмунда славой превзошел. Ибо сколько он, Агигульф, в походы ходил — и сколько Тарасмунд, семьей обремененный, ходил? Не сравнить! Вон и конь в конюшне добрый стоит. А кто коня того добыл и в дом привел? И уздечка на коне знатная, а кто ее в бою захватил? И седло богатое. Кто седло достал для коня? Он, дядя Агигульф, добыл все это, сражаясь неустанно.
Дядя Агигульф любит про коня напоминать.
Я возразил на то дяде Агигульфу, что зато отец мой Тарасмунд Багмса добыл, а дядя Агигульф только и горазд, что в походах юбки задирать (дедушка так говорит). Дяде Агигульфу нравится, когда ему про то говорят, что он юбки задирает.
На то дядя Агигульф ликом просветлел и сказал, что настоящий воин всегда в походах юбки задирает. Что до багмсов всяких, то тут всему виною агигульфова священная ярость: рвет он багмсов на части, удержаться не может. Оттого и не привел ни одного.
А наложниц и рабынь всяких он нарочно не берет. Нечего дом наш рабынями засорять. С нас дедушкиной наложницы хватит, Ильдихо.
Агигульф недолюбливает Ильдихо. А что ее любить? Наложница, а держится хозяйкой. Все потому, что дедушкина.
После того, как дядя Агигульф видел на озере чужих, а никто больше не видел, ни один человек, кроме моего брата Гизульфа, Агигульфу верить не стал.
Дядя Агигульф из-за этого со всеми дрался.
В последний раз дядя Агигульф дрался на хродомеровом подворье, с Оптилой, сыном Хродомера. Правоту свою доказывал.
Пока дрались, к нам от Хродомера Скадус-раб прибежал и закричал, что дядя Агигульф хлев там проломил. Дедушка Рагнарис пошел туда и дядю Агигульфа домой палкой пригнал.
После и сам Хродомер к нам явился и требовал, чтобы дядя Агигульф у него хлев восстановил. Развалил, мол, хлев своей глупой дракой.
Дедушка Рагнарис заставил дядю Агигульфа Хродомеру хлев восстановить, а заодно и наш починить ему велел. Брат мой Гизульф жалел дядю Агигульфа и помогал ему. Еще шушукались они о чем-то в сумерках, а мне не говорили.
Я обо всем потом узнал. Они хотели на озеро вдвоем идти и словить этих чужих, чтобы все село устыдить. Я думаю, дядя Агигульф хотел всех чужих порвать, только одного привести, а Гизульфа с собой брал, чтобы духов озерных отгонять, дабы они благодушие на дядю Агигульфа опять не напустили.
Хотели и Валамира с собой взять, но больно уж крепко дядя Агигульф с Валамиром в последний раз подрался. Рано, мол, еще к Валамиру идти, пусть у того сперва синяки с лица создут. Да и на дядю Агигульфа в те дни любо-дорого было смотреть: Валамир ему так нос расквасил, свеклу вместо носа сделал. Да еще палка дедова везде погуляла.
Первые дни после того дядя Агигульф ярился, кричал, что всему селу красного петуха пустит и к велемудовым вандалам уйдет, но потом душой отошел. И с Гизульфом шептаться про то стал, что на озеро они тайно пойдут. Я однажды подслушал, как они шепчутся.
Я не хотел, чтобы они на озеро шли. Я боялся, что они привадят чужих к нам, покажут им дорогу в наше село. Но еще пуще чужих боялся дедушку Рагнариса, который настрого запретил на озеро ходить. Страшен в гневе дядя Агигульф, но куда страшнее гнев дедушки Рагнариса, ибо Арбр-вутья за ним стоит и Аларих-курганный, а с ними встречаться никому не пожелаешь.
Три дня прошло, как шептались дядя Агигульф с Гизульфом; я же глаз с них не спускал, ибо не хотел допустить, чтобы на озеро они пошли. Гизульф ночевал рядом со мной, поэтому не мог ночью уйти без того, чтобы я про то не узнал.
На четвертую ночь перед рассветом я проснулся, будто подбросило меня. Хвать — нет рядом Гизульфа. Мы тогда на сеновале спали. Спустился на двор, никого не увидел.
Вдруг кто-то сзади подкрался ко мне, схватил и рот мне зажал. Я от страха обмер и подумал, что это враги к нам на двор незаметно вошли, отбиваться начал и мычать, ибо громко завопить не мог.
Потом перед собой вдруг Гизульфа увидел, брата моего. Брат мой глядел на меня и подло улыбался. Тогда я понял, что это дядя Агигульф меня держит. Тут он меня отпустил, наказав только не кричать, и по шее дал для убедительности.
Но Гизульф сказал, что я непременно пойду и старшим на них нажалуюсь и что обезопасить себя от такой беды одним способом можно: взяв меня с собой. Тогда я-де с ними одной виной повязан буду и не стану язык свой распускать. А дядя Агигульф добавил, что ежели стану, то они с Гизульфом меня конями размечет. Но я не поверил, потому что у нас только один конь, тот самый, про которого дядя Агигульф вспоминать любит. И над конем этим дядя трясется.
Так и вышло, что мы втроем на озеро пошли. Впереди дядя Агигульф вышагивал, острогу на плече несет. Вторым меня пустили, чтобы не сбежал и дедушке Рагнарису про поход этот не донес. (Брат мой предлагал связать меня, но дядя Агигульф сказал: не надо.) Сзади Гизульф шел, за мной приглядывал.
Я все думал, что так из плена Ульфа вели, когда наш Ульф первый раз в рабство угодил, к герулам: впереди враг, позади враг, между ними дядя Ульф плетется и глаз у него вышибли.
Гизульф с рогатиной шел; дядя Агигульф ему свою дал. Сам же дядя Агигульф топориком своим «Пью-Кровь» вооружился. А я безоружный.
Так и шли. Солнце только-только вставало, в селе еще спали. Только Од-пастух из своей хижины выходил, чтобы идти по дворам скотину собирать. Агигульф ему кулаком погрозил и палец к губам приложил и Гизульф тоже ему кулаком погрозил, а я только улыбнулся прежалостно.
Поднявшись на Долгую Гряду, дядя Агигульф нарочито крюк сделал и подвел нас к кабаньему черепу на шесте. От того самого кабана был череп, какого Гизульф завалил, жизнь дяде Агигульфу спасая. Поглядел, повздыхал, огладил череп, клык попробовал пальцем, забормотал под нос: «Умру, мол, геройски и кроваво, как-то без меня жить будете, огольцы…»
После вниз с холма побрел, а мы за ним.
Когда село за Долгой Грядой скрылось, а солнце уже встало, дядя Агигульф пришел в хорошее настроение и песню горланить стал. И Гизульф тоже горланить стал. И так им было хорошо и весело, что я позавидовал и тоже хотел было с ними песню эту горланить, как вдруг вспомнил, что я — пленник их и глаз у меня выбит, как у Ульфа; еще больше закручинился и не стал с ними петь.
Я даже прикрыл один глаз, пока Агигульф, обернувшись, это не увидел и не хмыкнул гнусно (на другой день у меня этот глаз действительно заплыл, но об этом рассказ впереди).
Места эти низинные, топкие. Речка, что мимо нашего села течет, меж холмов петляет и среди озер в камышовых зарослях теряется.
Этот озерный край лесистый. И охота там знатная. В тех землях-то как раз и сели гепидские рода, начиная с третьего от нас озера.
Ближе к нам живут ближние гепиды, а за ними — дальние гепиды.
Озеро, что ближе к нам, и следующее за ним, на той земле, где никто не живет. И мы там бьем рыбу и зверя, и гепиды тоже. Без обиды и нам, и гепидам; однако же без нужды стараемся там между собой не встречаться.
Странные там места, в одиночку не пойдешь. Отец наш Тарасмунд рассказывал, что еще в те годы, когда был таким, как сейчас Гизульф, может быть, чуть постарше, ходил с Рагнарисом, отцом своим, на озеро и заблудился там в камышах.
Любопытство его тогда обуяло. Пока Рагнарис улов на прутья ивовые нанизывал, бродить в округе пошел и тут же потерялся. Будто кто за руку его водил, с тропы сбивал, крики глушил, так что и не слышал его Рагнарис.
Долго по камышам блуждал и к воде, наконец, вышел. Водой вдоль берега пошел. Думал, что к знакомому мыску идет, на самом же деле в обратную сторону шел. И все казалось ему, что в спину ему кто-то смотрит, а как обернешься — нет никого. Только камыш на ветру покачивается.
Брел Тарасмунд в тумане, как слепец. Над этим озером часто густые туманы. Вдруг почудилось ему, будто в этом тумане какие-то великаны показались — неподвижные, присевшие в воде на толстенных ногах. Превозмогая себя, пошел Тарасмунд к этим великанам, ибо вздумай они погнаться за ним, все равно бы не убежал. А дедушка Рагнарис говорит, что опасность меньше, если смело ей навстречу идти, и Тарасмунд помнил об этом.
Подойдя ближе, увидел Тарасмунд, что не великаны то вовсе были, а пустая деревня. И много лет она, видать, пустовала, потому что многие сваи завалились, а те, что стояли, заросли зеленью и прогнили — по всему видно было, что недолго им еще стоять. Крыши прогнили и провалились внутрь хижин. Перед одной из хижин на покосившемся столбе еще висели обклеванные птицами черепа мертвых голов, подвешенных через ушные отверстия. Черепа жутко скалились в тумане.
Но что всего больше напугало Тарасмунда — у одного из черепов из глазницы вьюн вырос.
Тут утратил самообладание Тарасмунд — и так уже больше храбрости проявил, чем от мальца ждать можно было! — закричал благим матом и бросился бежать. Бежал по воде к камышу, что-то за ноги его хватало, бежать не давало. В камыш вбежал, в камыше запутался. И кричал, кричал, что было мочи.
Вдруг схватили его руки сильные и грубые, из камыша протянувшиеся, и начали больно бить. Тарасмунд вырывался, пока хватало сил. После только понял, что это отец его, Рагнарис, нашел его и страх свой за дитятю побоями выместил.
Тут отец наш Тарасмунд заметил, что тогда дедушка Рагнарис нравом куда круче был против теперешнего, ибо сил в нем было больше. Но брань, которую дедушка тогда изрыгал, и побои дедушкины успокоили тогда Тарасмунда, ибо из всего этого явствовало, что Рагнарис галлиурунн совершенно не боялся.
Мы с братом Гизульфом этот рассказ нашего отца Тарасмунда выслушали и долго потом друг перед другом похвалялись — как бы мы храбро на великанов ополчились, а после как бы отважно с этими черепами расправились и галлиурунн бы не устрашились, которые в пустых домах, безусловно, таились, морок наводя. Ахма-дурачок половины из всего этого не понял, но слушал, как мы похваляемся, завидовал нам и слюни пускал.
Я потом спрашивал у отца, чья это была брошенная деревня — гепидская, что ли. Отец отвечал, что раньше, еще до нас, готов, на этих землях другой народ жил, иного языка. Видать, от того народа и осталась.
Озеро преисполнено коварства. Не раз случалось, пойдет туда человек и сгинет бесследно.
Давно, еще до чумы, когда только Хродомер и Рагнарис сели на этих землях, один человек пошел на озеро рыбу ловить — богатая в этом озере рыба, а урожаев тогда хороших еще не снимали — и пропал, не вернулся. Искали его, но не очень усердно, ибо страда была, некогда было по болотам шастать. Да и одинокий он был человек, воин, из тех, кто в селе осели вскоре после того, как Хродомер, а за ним и Рагнарис в эти края пришли. Кому тогда искать было? Отец наш Тарасмунд говорит, что в те времена людей в нашем селе было раз-два и обчелся.
Решили тогда, что воин тот к Алариху, в бург, подался. Он уходя никому толком не объяснял, куда идет. Может, за рыбой пошел, а может, вообще из села вон пошел. Не до того было, чтобы разбираться. Слишком трудно жили тогда, не то, что сейчас. Да и страда была.
И позабылся тот случай. Ходили на озеро, брали там рыбу. Выручала рыба, когда урожай не задавался.
Несколько же лет тому назад, уже на нашей с Гизульфом памяти, вот что приключилось. Вскоре после чумы это было.
Был у Гизарны один раб, родом мез, великий искусник рыбу добывать и коптить. А Гизарна страсть как любит рыбу копченую, потому и ценил раба своего меза, а прозвание ему дал Фискскалкс, то есть Рыбораб. Гизарна великий умелец прозвища придумывать. У нас в селе никто так больше не может.
Любил Гизарна про Вальхаллу слушать. И решил как-то раз у себя дома Вальхаллу устроить. Правда, котла, чтобы пиво в нем само варилось, у Гизарны не было, зато были у него двое рабов и одна рабыня, тощая, злющая и черная, как головешка. Ее Гизарна в бурге в кости выиграл. По-нашему еле говорила, да и то больше бранилась, не щадя никого, а менее всех — хозяина своего, ибо Гизарна молод, а она стара и ничего не боялась.
Ценил ее Гизарна. Когда Гизарна ее в кости выиграл, она варить пива не умела. Откуда родом была, неведомо. Тогда еще Мидьо, бабушка наша, жива была. Гизарна к дедушке Рагнарису приходил и слезно просил, чтобы позволил тот жене своей, Мидьо, его черную головешку обучила доброе пиво варить. И подарки богатые принес.
Дедушка Рагнарис подарки взял и жене своей Мидьо повелел бабу ту научить искусству варить пиво.
Боялись дедушка Рагнарис и Гизарна, что не сумеет Мидьо объясниться с черной старухой. Гизарна боялся потому, что пива ему хотелось домашнего, а побираться и просить у соседей надоело. Дедушка же Рагнарис боялся, что если жена его не справится, то Гизарна подарки назад заберет.
Но что-то в бабах такое есть, что будь хоть рабыня, хоть хозяйка дома, хоть черная, хоть белая, как молоко, а между собой всегда находят общий язык. Вот и Мидьо с той рабыней объяснилась, даже слов не понадобилось. И что это такое в женщинах, от чего они друг друга без слов понимают, то великая тайна и нам, мужчинам, она непостижима.
Так дедушка Рагнарис говорит, так отец наш Тарасмунд говорит, так дядя Агигульф говорит и так брат мой Гизульф следом за ними повторяет.
Так или иначе, обучила бабушка наша Мидьо гизарнову рабыню пиво варить. И зажил Гизарна припеваючи. По осени с Теодобадом в походы ходил. Когда с добычей возвращался, а когда и голодранцем — спасибо, что жив остался. Уходя же в походы, Гизарна делянку свою соседям отдавал за малую толику урожая. Так и жил: Рыбораб рыбу ему ловил, а злющая баба пиво варила.
И вот с такими-то подручными задумал Гизарна Вальхаллу у себя в дому наладить.
Пива наварить велел, а меза Рыбораба на озеро погнал с острогой. Вот уже и пиво поспело, вот уж и гости собрались и изрядно пива того отведали, а Рыбораба с уловом нет как нет. До ночи ждали. Еле ночь пересидели, дивному напитку дань отдавая и друг другу на раба премерзкого жалуясь, казни ему придумывая.
Разъярился на раба Гизарна — как это ему, Гизарне, перечить вздумали, Вальхаллу ему порушить осмелились! И собрал воинство свое — Валамира и дядю нашего Агигульфа. Отправились чуть свет на озеро беглого раба ловить.
Священный напиток вотанов, по крови богатырей наших разлившись, удвоил силы их и сдобрил их усилия священной яростью. Так и бродили по камышам, но меза не нашли.
Решили сперва, что сбежал мез — хотя зачем ему от Гизарны бегать? Плохо ему, мезу, что ли у Гизарны жилось? Следы беглеца искали, но не нашли. Сетовали, что собак с собой не взяли. Гизарна на меза обижался и казнить его хотел. Валамир с Агигульфом Гизарну утешали, как могли, и обещались помочь с казнью.
Совсем уже было отступились от поисков, но тут увидал Валамир портки. Гизарну кликнули. И опознал Гизарна портки — точно, те самые. Мез в них из дома уходил. Гизарна сам эти портки носил до меза, после рабу отдал, чтобы донашивал.
Поняли тут, что беда какая-то с мезом приключилась. Ибо как бы ни был дерзок человек, а не сбежал бы, портки бросив.
Начал тут Гизарна жалеть меза и вспоминать, какой усердный он был и преданный. И так, горюя, вернулись богатыри к Гизарне домой и пиво допили.
Давно это было. С той поры и бабушка наша Мидьо померла, и та рабыня, иноплеменная да злющая, тоже.
На озеро, однако же, за рыбой продолжают из нашего села ходить, однако ходят с оглядкой.
Гизульф, мой брат, не раз подбивал меня идти на озеро без старших, но я не шел. Строго-настрого запретил дед наш Рагнарис и отец наш Тарасмунд ходить туда.
На озеро дядя Агигульф ходить любит. Дядя Агигульф уже взрослый, и отец мой Тарасмунд, хоть и старший брат, а ему не указ. Дедушка Рагнарис на дядю Агигульфа ворчит, говорит, что в один прекрасный день найдет он вместо рыбы гепидскую стрелу себе в задницу. Дядя Агигульф говорит, что не гепидскую стрелу в задницу, а молодую гепидку на свое копье найдет он. Дедушка Рагнарис всякий раз, слыша это, очень радуется и прибавляет, что Агигульф воистину любимец богов.
Недавно вот что случилось. Пошел дядя Агигульф на озеро и вернулся без рыбы. Хоть и без стрелы в заднице, но и без гепидки. Встревожен был.
Говорил, что видел на озере чужих людей. Дедушка Рагнарис спросил, не гепиды ли это дальние были. Но дядя Агигульф рассердился: что он гепидов от чужих людей не отличит? Сказано — чужие.
И сказал еще дядя Агигульф, что в походах навидался разных племен, и нашего языка, и иного. Те же, у озера, другими были, еще не виданными.
От чужих дядя Агигульф в камыше схоронился. Полдня за ними следил. Те лошадей поили, сами пили. По всему видать, таились.
Я спросил дядю Агигульфа, отчего он их голыми руками не порвал, как то у него, дяди Агигульфа, в обыкновении. На что дядя Агигульф сказал, что в этот день он необычно добр был. Не иначе, козни духов озерных на него благодушие напустили. Да и взять-то с чужаков нечего. Одежка, оружие — все дрянное.
— А лошади? — спросил мой брат Гизульф.
— Тоже дрянь, — ответил дядя Агигульф.
Гизульф сказал, что лошадей, пусть и дрянных, можно было бы в бурге продать. Но дядя Агигульф дал Гизульфу по шее и сказал, что он, дядя Агигульф, не торгаш, и Гизульфу не советует торгашом быть.
Дедушка Рагнарис встревожился, слушая этот разговор. И отец мой Тарасмунд насторожился.
Вечером того дня дядя Агигульф с Валамиром бражничали. Рагнарис же пришел к Валамиру, Агигульфа от кувшина с пивом оторвал и к Хродомеру потащил; о чем они там говорили, нам неведомо.
Наутро дядя Агигульф, другой Агигульф, Гизарна, Аргасп и Валамир на озеро поехали. Вернулись поздно, мокрые, и дядю Агигульфа бранили — пива, мол, надо меньше пить и о прекрасных гепидках грезить.
Целую седмицу потом дядя Агигульф ходил по селу после трудов дневных, вечерами, и дрался — с Гизарной, Аргаспом и дружком своим Валамиром.
И Од-пастух говорил, что был со стадом на дальнем выгоне и почудилось ему, что между холмов всадников видел. Далеко было, не разобрал. И собаки беспокоились.
Если от нашего села на полночь идти, то начинаются болота. А за болотами снова рощи. Если через болота тропы знать, а потом через те рощи идти и все на полночь брать — выйдешь к тому селу, где Гупта живет. Дедушка Рагнарис из того села родом. Половина того села дедушки Рагнариса родичи; хотя с той поры, как прадедушка дедушку Рагнариса выгнал, дедушка Рагнарис там ни разу не бывал.
Я там тоже никогда еще не бывал. И никто из наших там не бывал. И из того села у нас не бывают. Иногда только в бурге встречаются, но без приязни.
В округе, кроме нашего, еще несколько готских сел есть.
Еще дальше на полночь течет большая река. За той рекой другие люди живут, и мы о них ничего не знаем.
Дядя Агигульф говорит, что там же те племена обитают, которые постоянно между собой единоборствуют, а вместо человечьей речи объясняются рыком — столь свирепы.
Еще дядя Агигульф рассказывает, что если там, в тех краях, в реку щит убитого врага бросить, то щит этот к самому бургу приплывет; река эта сперва с запада на восток петляет, а потом поворачивает на юг. Откуда же эта река начало берет, никто не искал. Дедушка Рагнарис говорит, что она из гор вытекает. Но этих гор я не видел.
Когда с нами еще Ульф жил, он рассказывал, что Теодобад раз пошел в поход на герулов. Прошли из конца в конец всю землю герульскую и вышли к реке. Остановились на берегу, чтобы провести ночь. Утром проснулись, вышли к броду, чтобы переправляться на другую сторону. И как нарочно: увидели, как по реке вдруг поплыли трупы. Несло их с какого-то поля брани. Видать, давно уже несло, потому что раздулись безобразно трупы лошадей и людей, так что и не поймешь, кто с кем бился.
Поглядели на это Теодобад с дружиной, поглядели — и назад повернули. По всему видно, примета дурная, хуже не бывает. И даже те, кто верует в Бога Единого, с этим не спорили.
Дядя Агигульф спросил тогда Ульфа: не мог он по оружию угадать, что за люди убитые плыли? Ульф на это сказал, что мечи с топорами не плавают, стрелы же, которые из трупов торчали, были странные.
Сперва эта большая река бежит быстро; у бурга она движется помедленнее. Поначалу думали, что это разные реки, но потом нашелся человек, который прошел по всему ее берегу и сказал, что это одна и та же река.
К бургу от нашего села дорога такая. Нужно переправиться через речку, что возле села нашего протекает. Обогнуть холм с курганом Алариха и ехать прямо от речки. Сперва холмы потянутся, а вскоре и лес. Хороший лес. Через лес тропа есть нахоженная; нужно только по приметам знать, как в лес войти, а дальше не собьешься.
Тропа выводит к старой дороге. Дорога эта сейчас заросла, но проехать по ней можно. По дороге на полдень — как раз к бургу выйдешь.
Если от бурга дальше идти по этой дороге, начинаются равнинные места. По этим равнинам кочуют аланские роды. Четыре рода всего аланских по соседству от нас. Мы этих аланов не опасаемся и они нас не опасаются, ибо между нами и аланами уже не первый год вечная дружба. Аларих, отец теодобадов, своими подвигами аланов почти на нет свел. Но потом, как Аларих пал, вместо него стал Теодобад. Аланские старейшины, выждав время, в бург приехали. Тут и дружба между ними и Теодобадом сладилась.
Обликом аланы на нас похожи, а живут как гунны. Нет у них ни бургов, ни сел. Кочуют со своими стадами между нашим бургом и краями вандальскими.
Когда Рекила-вождь нас сюда привел, вандалы в этих землях уже были. И гепиды были. И герулы были.
Никто не знает, кто первым на эту землю сел, но Велемуд говорит — вандалы были первыми.
Велемуд так рассказывает: Вотан как-то раз шел по земле и в землю копье вонзил. Из того копья вотанова дуб вырос могучий, и стало это место центром мира. Вокруг же центра мирового построилось село вандальское; и он, Велемуд, в том селении родился.
Велемуда послушать — все у вандалов лучше, чем у других. И деревья выше, и дома больше, и девушки иначе устроены. Мол, девицы вандальские таковы, что щит их добродетели только вандальским копьем пробить можно, а другие об тот щит копья тупятся и ломаются.
Услышав это, дядя Агигульф в азарт вошел. Велемуд же по плечу его хлопнул и пригласил с собой ехать, жену из вандальского рода ему подыскать.
Дядя Агигульф согласился, предложил для начала на сестре Велемуда готское копье попробовать. Знал дядя Агигульф не понаслышке: действительно хороши собой вандальские девицы. Не зря Ариарих из вандалок жену себе взял.
Велемуд, услышав это, сперва надулся, а потом улыбкой просиял и вот что Агигульфу предложил: есть у него, Велемуда, родич; у того родича есть еще один родич; хороший, только злющий. Так у того злющего родича есть дочка на выданье. Она бы Агигульфу подошла. Нравом — вылитый дядя Агигульф. И на коне скакать горазда, и копье метать. У вандалов ей трудно мужа себе под стать найти — степенны вандалы, никто ее брать не решается…
У дяди же Агигульфа от рассказа велемудова слюни по бороде потекли.
А Велемуд дальше беседу вьет. И Гизульфа, мол, мы оженим, и положим начало новому роду вандалоготов. Вот уж и Филимер…
Тут дедушка Рагнарис, который при разговоре том был, взревел раненым быком и дядю Агигульфа послал за скотиной в хлеву убирать — мол, два дня как не чищено.
Велемуд после того несколько дней на Агигульфа хитро поглядывал.
С аланами вандалы очень хорошо живут, потому что между ними много родичей, и охотно они берут в жены друг у друга дочерей.
К югу за вандальскими землями тянутся холмы, и где-то там, за холмами за долами, как Велемуд говаривает, есть великая река — Данубис. Река, что мимо нашего бурга течет, в Данубис впадает. Так дядя Агигульф говорит.
А на полночь и на восход от нас тянутся земли герулов. Далеко они тянутся. Широко и привольно раскинулось злокозненное и высокомерное племя герульское, жиром и богатством истекая. Это те самые герулы, которые Ульфу глаз выбили. У нас нет мира с этими герулами.
Где-то очень далеко на полдень да на закат изнемогает от врожденной свирепости племя лангобардское, откуда наш Лиутпранд родом.
У них ни с кем дружбы нет, со всеми воюют, кто к ним ни придет. Только с нашей стороны к ним никто не ходит, так что с кем-то другим они воюют. У нас про них говорят, что лангобарды страшный народ, никому обид не прощает.
Лангобарды — любимцы Фрейи.
Я только одного лангобарда видел — Лиутпранда, того, что срубил голову нашему дяде Храмнезинду. Лиутпранда послушать — вовсе не изнемогают лангобарды от свирепости. Напротив. Сидят, киснут, от безделья мхом поросши. Лиутпранд тоже с ними сидел-сидел, а после плюнул и прочь подался.
Только он недолго с нами жил — ушел в поход и не вернулся. А Ульф и дядя Агигульф с ним в тот поход не ходили и потому никто не мог сказать нам, куда делся Лиутпранд.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ОЗЕРО
РЫБАЛКА
После того, как брат мой Гизульф на охоте взял кабана и съели того кабана и брата моего Гизульфа к Марде-замарашке водили, сильно изменился Гизульф: высокомерен стал и от меня отдалился. А к дяде Агигульфу и Валамиру, наоборот, — приблизился.Я на то дяде Агигульфу жаловался и выговаривал. Обвинить его хотел, что он дружбу мою с братом порушил. Дядя же Агигульф вдруг опечалился заметно и сказал, что было и у него в мои годы такое огорчение, когда старший брат его Тарасмунд, мой отец, взял себе жену и от него, Агигульфа, отошел.
И добавил, заметно приободрясь, что зато впоследствии брата своего старшего Тарасмунда славой превзошел. Ибо сколько он, Агигульф, в походы ходил — и сколько Тарасмунд, семьей обремененный, ходил? Не сравнить! Вон и конь в конюшне добрый стоит. А кто коня того добыл и в дом привел? И уздечка на коне знатная, а кто ее в бою захватил? И седло богатое. Кто седло достал для коня? Он, дядя Агигульф, добыл все это, сражаясь неустанно.
Дядя Агигульф любит про коня напоминать.
Я возразил на то дяде Агигульфу, что зато отец мой Тарасмунд Багмса добыл, а дядя Агигульф только и горазд, что в походах юбки задирать (дедушка так говорит). Дяде Агигульфу нравится, когда ему про то говорят, что он юбки задирает.
На то дядя Агигульф ликом просветлел и сказал, что настоящий воин всегда в походах юбки задирает. Что до багмсов всяких, то тут всему виною агигульфова священная ярость: рвет он багмсов на части, удержаться не может. Оттого и не привел ни одного.
А наложниц и рабынь всяких он нарочно не берет. Нечего дом наш рабынями засорять. С нас дедушкиной наложницы хватит, Ильдихо.
Агигульф недолюбливает Ильдихо. А что ее любить? Наложница, а держится хозяйкой. Все потому, что дедушкина.
После того, как дядя Агигульф видел на озере чужих, а никто больше не видел, ни один человек, кроме моего брата Гизульфа, Агигульфу верить не стал.
Дядя Агигульф из-за этого со всеми дрался.
В последний раз дядя Агигульф дрался на хродомеровом подворье, с Оптилой, сыном Хродомера. Правоту свою доказывал.
Пока дрались, к нам от Хродомера Скадус-раб прибежал и закричал, что дядя Агигульф хлев там проломил. Дедушка Рагнарис пошел туда и дядю Агигульфа домой палкой пригнал.
После и сам Хродомер к нам явился и требовал, чтобы дядя Агигульф у него хлев восстановил. Развалил, мол, хлев своей глупой дракой.
Дедушка Рагнарис заставил дядю Агигульфа Хродомеру хлев восстановить, а заодно и наш починить ему велел. Брат мой Гизульф жалел дядю Агигульфа и помогал ему. Еще шушукались они о чем-то в сумерках, а мне не говорили.
Я обо всем потом узнал. Они хотели на озеро вдвоем идти и словить этих чужих, чтобы все село устыдить. Я думаю, дядя Агигульф хотел всех чужих порвать, только одного привести, а Гизульфа с собой брал, чтобы духов озерных отгонять, дабы они благодушие на дядю Агигульфа опять не напустили.
Хотели и Валамира с собой взять, но больно уж крепко дядя Агигульф с Валамиром в последний раз подрался. Рано, мол, еще к Валамиру идти, пусть у того сперва синяки с лица создут. Да и на дядю Агигульфа в те дни любо-дорого было смотреть: Валамир ему так нос расквасил, свеклу вместо носа сделал. Да еще палка дедова везде погуляла.
Первые дни после того дядя Агигульф ярился, кричал, что всему селу красного петуха пустит и к велемудовым вандалам уйдет, но потом душой отошел. И с Гизульфом шептаться про то стал, что на озеро они тайно пойдут. Я однажды подслушал, как они шепчутся.
Я не хотел, чтобы они на озеро шли. Я боялся, что они привадят чужих к нам, покажут им дорогу в наше село. Но еще пуще чужих боялся дедушку Рагнариса, который настрого запретил на озеро ходить. Страшен в гневе дядя Агигульф, но куда страшнее гнев дедушки Рагнариса, ибо Арбр-вутья за ним стоит и Аларих-курганный, а с ними встречаться никому не пожелаешь.
Три дня прошло, как шептались дядя Агигульф с Гизульфом; я же глаз с них не спускал, ибо не хотел допустить, чтобы на озеро они пошли. Гизульф ночевал рядом со мной, поэтому не мог ночью уйти без того, чтобы я про то не узнал.
На четвертую ночь перед рассветом я проснулся, будто подбросило меня. Хвать — нет рядом Гизульфа. Мы тогда на сеновале спали. Спустился на двор, никого не увидел.
Вдруг кто-то сзади подкрался ко мне, схватил и рот мне зажал. Я от страха обмер и подумал, что это враги к нам на двор незаметно вошли, отбиваться начал и мычать, ибо громко завопить не мог.
Потом перед собой вдруг Гизульфа увидел, брата моего. Брат мой глядел на меня и подло улыбался. Тогда я понял, что это дядя Агигульф меня держит. Тут он меня отпустил, наказав только не кричать, и по шее дал для убедительности.
Но Гизульф сказал, что я непременно пойду и старшим на них нажалуюсь и что обезопасить себя от такой беды одним способом можно: взяв меня с собой. Тогда я-де с ними одной виной повязан буду и не стану язык свой распускать. А дядя Агигульф добавил, что ежели стану, то они с Гизульфом меня конями размечет. Но я не поверил, потому что у нас только один конь, тот самый, про которого дядя Агигульф вспоминать любит. И над конем этим дядя трясется.
Так и вышло, что мы втроем на озеро пошли. Впереди дядя Агигульф вышагивал, острогу на плече несет. Вторым меня пустили, чтобы не сбежал и дедушке Рагнарису про поход этот не донес. (Брат мой предлагал связать меня, но дядя Агигульф сказал: не надо.) Сзади Гизульф шел, за мной приглядывал.
Я все думал, что так из плена Ульфа вели, когда наш Ульф первый раз в рабство угодил, к герулам: впереди враг, позади враг, между ними дядя Ульф плетется и глаз у него вышибли.
Гизульф с рогатиной шел; дядя Агигульф ему свою дал. Сам же дядя Агигульф топориком своим «Пью-Кровь» вооружился. А я безоружный.
Так и шли. Солнце только-только вставало, в селе еще спали. Только Од-пастух из своей хижины выходил, чтобы идти по дворам скотину собирать. Агигульф ему кулаком погрозил и палец к губам приложил и Гизульф тоже ему кулаком погрозил, а я только улыбнулся прежалостно.
Поднявшись на Долгую Гряду, дядя Агигульф нарочито крюк сделал и подвел нас к кабаньему черепу на шесте. От того самого кабана был череп, какого Гизульф завалил, жизнь дяде Агигульфу спасая. Поглядел, повздыхал, огладил череп, клык попробовал пальцем, забормотал под нос: «Умру, мол, геройски и кроваво, как-то без меня жить будете, огольцы…»
После вниз с холма побрел, а мы за ним.
Когда село за Долгой Грядой скрылось, а солнце уже встало, дядя Агигульф пришел в хорошее настроение и песню горланить стал. И Гизульф тоже горланить стал. И так им было хорошо и весело, что я позавидовал и тоже хотел было с ними песню эту горланить, как вдруг вспомнил, что я — пленник их и глаз у меня выбит, как у Ульфа; еще больше закручинился и не стал с ними петь.
Я даже прикрыл один глаз, пока Агигульф, обернувшись, это не увидел и не хмыкнул гнусно (на другой день у меня этот глаз действительно заплыл, но об этом рассказ впереди).