Страница:
Интересно, что произошло на самом деле? Долго ли смеялись византийцы? Отпустили ли варваров за удачную шутку? (И где они кифары утащили?..)
У Симокатты могли быть совершенно особые цели, например, противопоставить гиперборейцев византийцам, но нам трудно допустить, что «гипербореи» не врали самым откровенным и грубым образом.
Однако романисты, похоже, пользуются именно этой идиллической картинкой: атлетически сложенные люди, красавцы как на подбор (богатырское сложение славян подчеркивают почти все историки); при этом — исключительно миролюбивы и склонны к музицированию, так что славянина всегда можно узнать по бряцанью струн, волочащейся за спиной пеньке и большим кругом воска под мышкой.
Оспаривать мнения древних историков, а тем более — пытаться представить их самих как людей, склонных ошибаться, путать, подтасовывать факты?.. Ну уж нет. Сказано: мирные — значит, мирные! Сказано: бортничали — значит, бортничали! А что резню то и дело учиняли, так оттого, что кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет.
СПОРНЫЕ ВОПРОСЫ
У Симокатты могли быть совершенно особые цели, например, противопоставить гиперборейцев византийцам, но нам трудно допустить, что «гипербореи» не врали самым откровенным и грубым образом.
Однако романисты, похоже, пользуются именно этой идиллической картинкой: атлетически сложенные люди, красавцы как на подбор (богатырское сложение славян подчеркивают почти все историки); при этом — исключительно миролюбивы и склонны к музицированию, так что славянина всегда можно узнать по бряцанью струн, волочащейся за спиной пеньке и большим кругом воска под мышкой.
Оспаривать мнения древних историков, а тем более — пытаться представить их самих как людей, склонных ошибаться, путать, подтасовывать факты?.. Ну уж нет. Сказано: мирные — значит, мирные! Сказано: бортничали — значит, бортничали! А что резню то и дело учиняли, так оттого, что кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет.
СПОРНЫЕ ВОПРОСЫ
Мы нарочно выделили несколько спорных вопросов в отдельные узлы, чтобы не запутаться самим и не запутать Уважаемого Терпеливого Читателя. Скажем сразу, что ничего мы, в конце концов, так и не решили, ни одного узла не развязали (это, кажется, невозможно сделать). Мы просто пришли к определенному взгляду на эти проблемы.
Поскольку именно этим взглядом мы и глядим на людей и события, описанные в наших книгах «готского» цикла, то нам кажется небесполезным уточнить некоторые его аспекты.
На определенном этапе политические соображения начинают требовать от историков искусства «увеличения», «наращивания» истории народа-победителя. И появляются труды, вроде сочинения Иордана или Иоакимовской летописи.
Поскольку на этих источниках зачастую базируются теории, с которыми мы полемизируем, то остановимся на них чуть подробнее.
Перевод и комментарии к Иордану, выполненные Е. Ч. Скржинской, кажутся нам наиболее авторитетными, несмотря на выпады со стороны составителей фундаментального «Свода…» на ее работу («не отвечает современным требованиям»). С нашей точки зрения, это исключительно полный, почти исчерпывающий источник.
О самом Иордане Е. Ч. Скржинская сообщает: рождением этот человек был острогот; примерной датой его рождения можно считать 485 год или около того; в 505–536 гг. он служил нотарием (своего рода секретарем-референтом) у крупного готского военачальника Гунтигиса из знатного («королевского») рода Амалов. Классического образования Иордан не получил, по-латыни писал с ошибками, хотя, судя по всему, был неплохо начитан. Вероисповеданием Иордан был кафолик — редкость среди готов, которые почти поголовно были в те века арианами. Скржинская считает, что Иордан не был епископом, как именуют его другие комментаторы.
История народа готов, написанная Иорданом, представляет собой сжатый пересказ более объемных трудов, прежде всего — Кассиодора.
Кассиодор создал нечто исключительно подробное и длинное; его «История» была утрачена в веках, остался лишь краткий компилятивный пересказ Иордана. Поскольку один из соавторов (Е. Хаецкая) вгрызался в Иорданово сочинение месяца два, изнемогая под тяжестью хлынувшей со страниц информации, то любимой шуткой другого соавтора (В. Беньковского) в те дни было: «Радуйся, Хаецкая: Кассиодора нашли!»
Сокращая и пересказывая кассиодорову историю, Иордан придерживался совершенно определенной тактики. В пору создания иордановой книги (ок. 550 г.) война готов с Византией вот-вот должна была завершиться победой Византии. Поэтому Иордан всячески подчеркивает «давние симпатии» и «родственные связи» имперцев с готской знатью. При этом, желая сделать эти «симпатии» почетными не только для остроготов, но и для римлян, Иордан напирает на древность готской истории. Остроготские Амалы у него — не выскочки-варвары, а род почтенный и старинный, не хуже Юлиев. Для этого Иордан совершенно сознательно смешивает готов с гетами (фракийскими племенами, появляющимися в источниках начиная с Геродота; они обитали между Дунаем и Балканским хребтом). Сходство имен, одно и то же место обитания — и вот уже «готы=геты» делаются фактом.
При этом нужно учитывать также обаяние авторитета древнего историка. Иордан, 6 век — шутка сказать!
И вот в остроумных построениях С. Лесного («Откуда ты, Русь?») появляется такой пассаж: «На основании исследования первоисточников (о чем автор не имеет возможности говорить здесь пространно) автор пришел к выводу, что вся Средняя Европа, от устья Эльбы до устья Дуная, была издревле заселена славянами. Ошибка заключается в том, что историки, главным образом немецкие, приняли огромное количество славянских племен за германские. Родилась даже дикая теория о существовании германцев уже в первые века нашей эры от Рейна и до… Дона! При таком допущении, естественно, на карте Европы никак не могли найти места для славянских племен.
На деле же руги, вандалы, лужичи, карпы, бастарны и другие были не германцами, а славянами.
Особенно диким оказалось представление, что готы были германцами. На самом деле это были геты, народ древнейшего корня, ничего общего с германцами не имеющий. Йордан, историк 6 века, желая возвеличить так называемых готов, прилепил к их истории многовековую историю гетов, очевидно, пользуясь сходством названий».
Интересно, невольно думается при чтении С. Лесного, а кем же были «так называемые готы», коли вместо них были геты? К кому «Йордан» прилепил гетскую историю? К несуществующему народу, что ли?
Славян, которые «разлились повсеместно» (как пишет тот же Иордан), никто, кажется, не обижал — им как раз нашлось довольно много места на карте. Зато оттуда давно и старательно вымарывают у нас в стране германцев.
И не то чтоб соавторы такие германофилы… Просто не всегда понятно, зачем становиться на спину другим, чтобы казаться выше. Еще не удивительно было бы, если бы в таком тоне писали о своем великом и славном историческом прошлом представители какого-нибудь малого, почти совсем ассимилировавшегося народа. Но — русские!..
Теперь попробуем разобраться, как одна нелепица породила другую. Откуда же из того, что «готы=геты» следует, что «геты=славяне»?
А-а-а!.. А вот и следует.
В течение примерно ста лет готы и другие германцы передвинулись южнее, а на бывших гетских (и бывших готских) землях угнездились славяне, ведомые пресловутой «хищностью».
И вот уже Феофилакт Симокатта (588 г.) сообщает: «Геты или, что то же самое, полчища славян, причинили большой вред области Фракии» (цит. по «Своду…») Комментарий сообщает при этом: «Был ли ФС первым, кто присвоил это имя славянам, неизвестно, ибо мы не знаем, кого подразумевал под „гетами“ Марцеллин Комит в начале 6 в. Обычно же этим архаическим этнонимом ранневизантийские авторы называли готов».
Вот мы и завершили фантастическую цепочку «геты=готы=славяне». Или даже: «геты=германцы=славяне».
Эта цепочка позволяет гармонически сосуществовать в патриотических мозгах двум взаимоисключающим идеям: с одной стороны, можно совершенно убрать германцев из истории, объявив их поголовно славянами; но коли уж кому-нибудь из германского племени удается просочиться-таки в историю, то тогда они объявляются «так называемыми» или «звероломными». А какой мирно бортничающий славянин не бивал звероломного гота?
Один из источников, о которых скромно умалчивает С. Лесной, был нами обнаружен на удивление легко — достаточно было просто открыть «Историю Российскую» Татищева. В главе «О стории Иоакима епископа Новгородского» Татищев добросовестно передает отрывки из «Иоакимовской летописи», широко используемой Лесным:
Знакомая песня. Унылая песня…
А далее появляются подвластные Вандалу князья Гардорик и Гунигард. Татищев расшифровывает их имена в своих «примечаниах» к выпискам из летописи. Гардорик — это король гепидов Ардарих, могущественный союзник Аттилы; Гунигард — персонификация «отечества гуннов» («град гунов»). Стало быть, к лику славян могут быть приплюсованы также гепиды и гунны.
Правда, гуннов трудновато сделать славянами — рожей не вышли. В том смысле, что гунны, как их описывает видевший их Марцеллин, все-таки монголоиды.
То, что делал Иордан для готов, Иоаким делает для славян. В ход идет одно и то же простое варварское лукавство.
Между тем Татищев, человек исключительно здравомыслящий, почти не поддается на эти провокации (при том, что он не располагал той информацией, которой располагают современные историки). «Хотя польские [ историки] в глубокой древности короля славян Вандала сказуют, но сие ошибка, что они вандалов германян или сармат с венды славяны мешают, а здесь Иоаким вместо народа вандалов князя именовал».
В 1962 году вышло комментированное издание «Истории» Татищева (перепечатанное в 1994 году), где в комментариях рассматривается вопрос о подлинности Иоакимовской летописи.
Эта летопись была, по просьбе Татищева, прислана ему его родственником Мелхиседеком Борщовым, архимандритом Бизюкова монастыря, который добыл ее у какого-то монаха Вениамина. Татищев в существование Вениамина не очень верит; комментатор скупо замечает, что в Бизюковом монастыре был какой-то Вениамин.
Этот Мелхиседек был в своем роде смутьяном, может быть, заподозренным в каких-то противоправительственных действиях. Он сменил несколько монастырей, хранил какие-то таинственные рукописи. Когда он умер (по сообщению Татищева, в 1748 г.), его пожитки были опечатаны, а келейник усопшего игумена скрылся.
Рукопись была списана в Сибири, сложена в беспорядке, «письмо не новое, но худое, склад старой, смешанный с новым, но самой простой и наречие новгородское».
Поверив в подлинность самой летописи, Татищев, тем не менее, относится к ней, как мы видим, довольно критически. Комментатор трудов Татищева (М. Н. Тихомиров, 1962) утверждает: «После большой и убедительной статьи С. К. Шамбинаго о Иоакимовской летописи [4]нет нужды доказывать, что эта летопись была особым произведением, отнюдь не выдуманным Татищевым и примыкающим к семье легендарных сказаний о начале Руси, которые в большом количестве появлялись в России, на Украине и Белоруссии в 17 в.»
Обзор этой «семейки» делает Карамзин, предуведомляя: «Древний летописец не сообщает никаких обстоятельных известий о построении Новагорода; зато находим их множество в сказках, сочиненных большею частию в 17 в. и внесенных невеждами в летописи».
Руководствуясь простым здравым смыслом, мы считаем безосновательными построения «готы=геты=славяне» или «готы=скифы=славяне» (по месту обитания).
Мы считаем также неправильным вовсе стирать готов, гепидов и другие германские народы из стории (как старательно делает акад. Рыбаков, до недавнего времени непререкаемый авторитет, с тяжелой руки которого на исторической карте остались лишь вандалы, обессмерченные пресловутым «вандализмом», да скиры с ругами — пусть уж!.. все равно о них никто ничего толком не знает).
Мы считаем также неправильным считать готов, вандалов, гепидов славянами, несмотря на то, что они имели непосредственное отношение к той земле, на которой мы сейчас живем. Хотя бы потому, что пахали ее, умирали на ней и, надо полагать, ее любили.
«Глаголица, по-видимому, изобретена в конце 4 века епископом Ульфилой. Именно на этом алфавите была Библия, переведенная им ДЛЯ СЛАВЯН. Ничего общего с так называемым „кодекс аргентеусом“ эта Библия не имела. Готский „кодекс аргентеус“ на самом деле написан не Ульфилой и не на готском, а лонгобардском языке».
Уф…
Предположив, что основным источником для измышлений С. Лесного является все тот же В. Н. Татищев — не столько сам историк, сколько те «басни», которые он излагает, а после обсуждает с читателем — прибегаем к Василию Никитичу… Да, он передает сообщения о том, что руссы «на север чрез море Балтийское в Данию, Швецию и Норвегию ездили», «датские, норвежские и шведские короли с русскими государи свойством супружества часто обязывались», «норвежские и датские принцы, приезжая в Русь, служили». «Сими случаи могли руссы готическое [ т. е. готское] письмо, которое тогда на севере употреблялось, от них иметь и употреблять».
Далее, продолжает Татищев, «наипаче же закон или уложение древнее руское довольно древность письма в Руссии удостоверивает, что некоторыми обстоятельствы з готическими сходно».
Осторожный и аккуратный в суждениях, Татищев замечает по этому поводу: «И хотя о письме готическом за совершенно не приемлю для того, что точного доказательства не имею, но и противоречить есть не меньшая трудность».
Карамзин углубляется в проблему руского алфавита намного подробнее. Полемика представлена у него в виде диалога; историк как бы отвечает на вопросы своих оппонентов.
«Римские духовные в 11 в. называли славянский алфавит готфским (говорили, что готфские буквы были изобретены некиим еретиком Мефодием)…»
— Римские духовные называли славянский алфавит готфским единственно для того, что они считали гофов и славян за один народ, — отвечает Карамзин.
Есть, кроме того, как нам кажется, еще одно объяснение. И русское, и готское письмо (алфавит Кирилла и алфавит Ульфилы) созданы на основе греческой письменности.
«Ученому греку Кириллу всего естественнее было дать славянам греческие письмена; надлежало выдумать новые единственно для таких звуков, которых нет в языке греческом», пишет Карамзин. Совершенно то же самое проделал и создатель готского алфавита, использовав для звуков готского языка, которых нет в греческом, отдельные руны (urus, teiws) и несколько латинских (H, G, F, R, S).
Не располагая достаточными данными о состоянии грамотности на «докирилловской» Руси, не беремся обсуждать тему «чертов и резов».
В конце концов, основной круг наших интересов смыкался преимущественно вокруг готов. А о готах известно, что в их языке не было слова «писать» (для обозначения этого действа Ульфила пользуется словом «рисовать») и «читать» (Ульфила употребляет глагол «петь», «петь в собрании»). Слово «книга» в готском языке дословно переводится как «много букв».
Иными словами, грамоты в общепринятом смысле этого слова у готов до Ульфилы не было.
Обозначение изобретателя готской грамотны как «некоего еретика Мефодия» мы расшифровали следующим образом. Если готское письмо есть почти то же, что славянское (или вообще одно и то же), то логично приписать одному брату (Кириллу) изобретение славянских букв, а другому (Мефодию) — готских.
Что до «еретика», то епископ Ульфила действительно был еретиком, но об арианской ереси чуть позже.
Чисто внешнее сходство алфавитов, широкое хождение готской библии, в том числе и на той территории, где впоследствии раскинулась Российская империя и СССР, и вообще распространенность готской письменности (своего рода лингва франка южной Европы в 5–6 вв) — все это порождало миф о тождестве российской и готской письменности. Или вообще об отсутствии готской грамоты (любая грамота — славянская!)
Именно это широкое распространение готской библии имел в виду Иоанн Златоуст (4 в.), когда говорил после службы в готской церкви: «Желал бы я, чтобы присутствовали здесь эллины и, слыша, что здесь читалось, поняли, какова сила Распятого. Евангельские истины проповедуются и на этом варварском языке, как вы слышали теперь. Скифы, фракийцы, сарматы… и обитающие на краю света философствуют, переведши на свой язык Священное Писание» (цит. по: Ф. Успенский. Константинополь в последние годы 4 в. — Известия русского археологического института в Константинополе (ИРАИК) т. 4, вып.3, София, 1899)
Под «скифами» Иоанн, скорее всего, разумеет готов (это довольно распространенный способ именовать готов, осевших в Малой Скифии); под «эллинами» — язычников, сторонников прежнего богопочитания.
Поглядим поближе на «кодекс аргентеус», который, по мнению Лесного, не имеет никакого отношения к епископу Ульфиле.
«Серебряный кодекс», Codex Argenteus, был найден в 16 в. Герхардом Меркатором. Этот ученый нередко посещал древнее Верденское бенедиктинское аббатство, расположенное в четырех милях от Кельна. Меркатор интересовался прежде всего его богатой библиотекой. Здесь он и нашел драгоценный манускрипт, известный сейчас как Codex Argenteus. Верденский памятник содержит четыре евангелия, расположенные в следующем порядке: от Матфея, от Иоанна, от Луки, от Марка. Текст написан по красному полю прописными буквами, частью золотыми, но в основном серебряными.
В учебниках по истории средних веков для гимназий в начале 20 века можно было видеть очень хорошую цветную копию с одного такого листа.
Предполагают, что эта великолепная книга происходит из Италии 6 века и принадлежала лангобардским королям (откуда и версия Лесного о лангобардском происхождении текста).
Верденский монастырь был основан во времена Карла Великого, и вполне вероятно, что основатель его, долго живший в Италии, мог привезти рукопись с собой из этой страны. По другому предположению, рукопись передал Верденскому монастырю сам Карл Великий.
Среди германских народов — готов, франков, лангобардов — имела хождение именно готская библия, поскольку другой не было. (Точно так же, как в восточнославянских странах имело хождение русское Евангелие; ср. проблемы, поднятые в издании Евангелия, предпринятом Белорусской библейской комиссией).
Готская библия была столь ценна, что списки с нее включали в стоимость контрибуций наряду с золотом и деньгами.
В 17 веке появились первые издания Codex Argenteus, поначалу в отрывках. На кодекс обратил внимание советчик и друг австрийского императора Рудольфа II Ричард Штрейн. При его содействии манускрипт был перенесен в Прагу. В 1648 г. Прага была взята шведами. В числе прочих сокровищ они взяли и кодекс. Вскоре Codex Argenteus был поднесен в дар шведской королеве Христине. Она передала его Исааку Воссиусу, и из Стокгольма кодекс очутился в Нидерландах. Там его купил граф де ла Гарди, который облек листы в серебряный переплет и подарил драгоценную книгу университету в Упсале.
По отзыву Меркатора, рукопись в Вердене имела 330 листов. Когда же достигла Упсалы, их число сократилось до 187. Особенно много утратилось при похищении кодекса из Праги.
В конце 19 века произошла еще одна история, связанная с кодексом. Уже в Упсале кто-то вырезал из кодекса еще 10 листов. Поиски ни к чему не привели. Только спустя 23 года после кражи листы вернулись на место: библиотекарь университета был призван к одному умирающему, который вернул то, что некогда выкрал.
Codex Argenteus — не единственный памятник на готском языке. Мы не будем утомлять Уважаемого Терпеливого Читателя рассказом о судьбах других кодексов и отрывков; приключения книг, как известно, бывают еще более долгими и захватывающими, чем приключения людей.
О языке, которым написан этот памятник, М. М. Гухман («Происхождении строя готского глагола», 1940) пишет, соглашаясь с мнением «буржуазных ученых», что «мы здесь имеем дело со своеобразным готским „литературным“ языком, проделавшим уже довольно длительную историю». Она указывает на то, что готский был языком межплеменного общения (Приск пишет: «Скифы, будучи сборищем разных народов, сверх собственного языка варварского охотно употребляют язык уннов или готов…») Именно такие языки обычно избираются миссионерами; поэтому перевод библии именно на готский (а не лангобардский, как пишет Лесной) был делом вполне логичным и оправданным.
Весьма популярная книга Франко Кардини «Истоки средневекового рыцарства», изданная у нас в 1987 году, довольно подробно останавливается на теме христианизации варваров (глава «Бог-миротворец среди народов-воинов»). Кардини прямо называет готов народом, «внесшим первый и наиболее самобытный вклад в распространение новой веры среди германцев». Не желая переоценивать индивидуальный вклад Ульфилы, тем не менее Кардини утверждает: «Он готский пастырь, готский апостол, переводчик-толмач. Он одновременно для готов и св. Павел и св. Иероним… Он единственный в своем роде пример варвара, который сумел заложить прочные религиозные основания в жизнь своего народа, самоотверженно трудиться над переводом на готский язык текстов Священного писания. Таким образом, он избрал самый трудный, но в то же время и самый достойный путь, ведший готов к христианской этике. Куда проще было бы отказаться от родного языка и без долгих размышлений принять дух и букву греческого варианта нового христианского мышления.
Личности епископа Ульфилы, — пишет дальше Кардини, — принадлежит особая роль в соединении классической христианской культуры с самобытной духовностью готов».
Кардини, пожалуй, подробнее всех останавливается на этом своеобразном явлении. Другие лишь упоминают: был еще такой Ульфила, переводил библию на готский язык.
Взяв в руки учебник готского языка, соавторы неизбежно столкнулись с епископом Ульфилой, что называется, нос к носу. Собственно говоря, язык-то готский сохранился именно потому, что Ульфила в свое время влил это вино в сосуд, который не разбивается: в Священное писание.
И это само по себе делает фигуру готского епископа значительной и очень-очень любопытной…
И стали мы приглядываться да присматриваться. С эдаким проницательным ленинским прищуром. А каков он из себя был, этот Ульфила?
Кардини что-то говорит о его «биографии»; между тем, о личности епископа не пишет решительно никто. Даже Кардини.
Энциклопедии, изданные до революции, сообщают сведения о нем настолько разнообразные и взаимоисключающие, что впору детектив сочинять. Одни утверждают, что Ульфила был готом. Другие — что каппадокийцем, как многие Отцы Церкви того периода. Одна немецкая книга, точа слезу, поведала душещипательную историю «каппадокийской рабыни» и «готского воина», плодом любви которых и был будущий епископ Ульфила…
Надо полагать, нрав у епископа был крут. Что же это за пастырь был такой, если всю жизнь его называли довольно странным (если вдуматься) для духовного лица именем, которое дословно означает «Волчонок»?
Профессор Д. Беликов из Казанского университета (1887), автор наиболее полной монографии, посвященной Ульфиле, приступает к своему рассказу решительно:
«Его [ Ульфилы] заслуги по отношению к готскому народу можно было бы смело сопоставить с заслугами для славян св. Мефодия и Кирилла, если бы в глазах православного историка их величие сильно не умалялось тою, хотя и не вполне вольною виною совершителя, вследствие которой названный народ был вовлечен в ересь арианства».
Труд Беликова, хоть и объемен, хоть и содержит бесценную информацию и драгоценен обильными цитатами, но вряд ли может быть принят за основу в силу некоторых его специфических особенностей. Симпатии уважаемого профессора к предмету его исследования — к Ульфиле — простираются настолько, что автор изо всех сил пытается выгородить своего героя и обелить его, насколько это возможно, от обвинений в еретичестве.
Поскольку именно этим взглядом мы и глядим на людей и события, описанные в наших книгах «готского» цикла, то нам кажется небесполезным уточнить некоторые его аспекты.
УЗЕЛ ПЕРВЫЙ. «ГЕРМАНЕЦ НЕ СЛАВЯНИН, СЛАВЯНИН НЕ ГЕРМАНЕЦ»
Византийские, греческие, латинские историки, утопая в море белобрысых рослых людей, одетых в эту ужасную одежду — штаны, видели, в сущности, ясно и отчетливо только одно: Империю захлестывают волны варваров. Что нравы славян и германцев были одинаково жестокими, образ жизни «суровым и неприхотливым», «примитивным», облик воинственным и устрашающим — это можно заключить из чтения историков 4–8 вв. Никто из них не скрывает и того обстоятельства, что на цивилизованного человека эти люди наводят леденящий ужас. «По всему пространству, которое тянется к Понту, начиная с маркоманнов и квадов, шевелится варварская масса скрытых до сих пор племен, внезапной силой сорванная со своих мест» (Марцеллин, 4 в.)На определенном этапе политические соображения начинают требовать от историков искусства «увеличения», «наращивания» истории народа-победителя. И появляются труды, вроде сочинения Иордана или Иоакимовской летописи.
Поскольку на этих источниках зачастую базируются теории, с которыми мы полемизируем, то остановимся на них чуть подробнее.
Перевод и комментарии к Иордану, выполненные Е. Ч. Скржинской, кажутся нам наиболее авторитетными, несмотря на выпады со стороны составителей фундаментального «Свода…» на ее работу («не отвечает современным требованиям»). С нашей точки зрения, это исключительно полный, почти исчерпывающий источник.
О самом Иордане Е. Ч. Скржинская сообщает: рождением этот человек был острогот; примерной датой его рождения можно считать 485 год или около того; в 505–536 гг. он служил нотарием (своего рода секретарем-референтом) у крупного готского военачальника Гунтигиса из знатного («королевского») рода Амалов. Классического образования Иордан не получил, по-латыни писал с ошибками, хотя, судя по всему, был неплохо начитан. Вероисповеданием Иордан был кафолик — редкость среди готов, которые почти поголовно были в те века арианами. Скржинская считает, что Иордан не был епископом, как именуют его другие комментаторы.
История народа готов, написанная Иорданом, представляет собой сжатый пересказ более объемных трудов, прежде всего — Кассиодора.
Кассиодор создал нечто исключительно подробное и длинное; его «История» была утрачена в веках, остался лишь краткий компилятивный пересказ Иордана. Поскольку один из соавторов (Е. Хаецкая) вгрызался в Иорданово сочинение месяца два, изнемогая под тяжестью хлынувшей со страниц информации, то любимой шуткой другого соавтора (В. Беньковского) в те дни было: «Радуйся, Хаецкая: Кассиодора нашли!»
Сокращая и пересказывая кассиодорову историю, Иордан придерживался совершенно определенной тактики. В пору создания иордановой книги (ок. 550 г.) война готов с Византией вот-вот должна была завершиться победой Византии. Поэтому Иордан всячески подчеркивает «давние симпатии» и «родственные связи» имперцев с готской знатью. При этом, желая сделать эти «симпатии» почетными не только для остроготов, но и для римлян, Иордан напирает на древность готской истории. Остроготские Амалы у него — не выскочки-варвары, а род почтенный и старинный, не хуже Юлиев. Для этого Иордан совершенно сознательно смешивает готов с гетами (фракийскими племенами, появляющимися в источниках начиная с Геродота; они обитали между Дунаем и Балканским хребтом). Сходство имен, одно и то же место обитания — и вот уже «готы=геты» делаются фактом.
При этом нужно учитывать также обаяние авторитета древнего историка. Иордан, 6 век — шутка сказать!
И вот в остроумных построениях С. Лесного («Откуда ты, Русь?») появляется такой пассаж: «На основании исследования первоисточников (о чем автор не имеет возможности говорить здесь пространно) автор пришел к выводу, что вся Средняя Европа, от устья Эльбы до устья Дуная, была издревле заселена славянами. Ошибка заключается в том, что историки, главным образом немецкие, приняли огромное количество славянских племен за германские. Родилась даже дикая теория о существовании германцев уже в первые века нашей эры от Рейна и до… Дона! При таком допущении, естественно, на карте Европы никак не могли найти места для славянских племен.
На деле же руги, вандалы, лужичи, карпы, бастарны и другие были не германцами, а славянами.
Особенно диким оказалось представление, что готы были германцами. На самом деле это были геты, народ древнейшего корня, ничего общего с германцами не имеющий. Йордан, историк 6 века, желая возвеличить так называемых готов, прилепил к их истории многовековую историю гетов, очевидно, пользуясь сходством названий».
Интересно, невольно думается при чтении С. Лесного, а кем же были «так называемые готы», коли вместо них были геты? К кому «Йордан» прилепил гетскую историю? К несуществующему народу, что ли?
Славян, которые «разлились повсеместно» (как пишет тот же Иордан), никто, кажется, не обижал — им как раз нашлось довольно много места на карте. Зато оттуда давно и старательно вымарывают у нас в стране германцев.
И не то чтоб соавторы такие германофилы… Просто не всегда понятно, зачем становиться на спину другим, чтобы казаться выше. Еще не удивительно было бы, если бы в таком тоне писали о своем великом и славном историческом прошлом представители какого-нибудь малого, почти совсем ассимилировавшегося народа. Но — русские!..
Теперь попробуем разобраться, как одна нелепица породила другую. Откуда же из того, что «готы=геты» следует, что «геты=славяне»?
А-а-а!.. А вот и следует.
В течение примерно ста лет готы и другие германцы передвинулись южнее, а на бывших гетских (и бывших готских) землях угнездились славяне, ведомые пресловутой «хищностью».
И вот уже Феофилакт Симокатта (588 г.) сообщает: «Геты или, что то же самое, полчища славян, причинили большой вред области Фракии» (цит. по «Своду…») Комментарий сообщает при этом: «Был ли ФС первым, кто присвоил это имя славянам, неизвестно, ибо мы не знаем, кого подразумевал под „гетами“ Марцеллин Комит в начале 6 в. Обычно же этим архаическим этнонимом ранневизантийские авторы называли готов».
Вот мы и завершили фантастическую цепочку «геты=готы=славяне». Или даже: «геты=германцы=славяне».
Эта цепочка позволяет гармонически сосуществовать в патриотических мозгах двум взаимоисключающим идеям: с одной стороны, можно совершенно убрать германцев из истории, объявив их поголовно славянами; но коли уж кому-нибудь из германского племени удается просочиться-таки в историю, то тогда они объявляются «так называемыми» или «звероломными». А какой мирно бортничающий славянин не бивал звероломного гота?
Один из источников, о которых скромно умалчивает С. Лесной, был нами обнаружен на удивление легко — достаточно было просто открыть «Историю Российскую» Татищева. В главе «О стории Иоакима епископа Новгородского» Татищев добросовестно передает отрывки из «Иоакимовской летописи», широко используемой Лесным:
«О князех руских старобытных Нестор монах [ автор „Повести временных лет“] не добре сведом бе, что ся деяло у нас славян в Новеграде, а святитель Иоаким, добре сведомый, написа, еже сынове Афетовы и внуки отделишася, и един от князь, Славен з братом Скифом, имея многие войны на востоце, идоша к западу, многи земли о Черном мори и Дунае себе покориша. И от старшего брата прозвашася славяне, а греки их ово похвально алазони, ово поносно амазони (еже есть жены бес титек) имяновали, яко о сем стихотворец древний Ювелий глаголет.Ну вот, собственно, и ясен источник, согласно которому Лесной утверждает, что и бастарны, и вандалы, и другие племена — славянские. Более того, Иоакимовская летопись позволяет искусственно продлить историю славян в глубину веков.
Славен князь, оставя во Фракии и Иллирии на вскрай моря и по Дунаеви сына Бастарна, иде к полуносчи и град великий созда, во свое имя Славенск нарече. А Скиф остася у Понта и Меотиса [ Черное и Азовское моря] в пустынех обитати, питаяся от скот и грабительства и прозвася страна та Скифиа Великая.
По устроении Великого града умре Славен князь, а по нем владаху сынове его и внуки много сотен лет. И бе князь Вандал, владая славянами, ходя всюду на север, восток и запад морем и землею, многи земли на вскрай моря повоева и народы себе покоря, возвратися во град Великий».
Знакомая песня. Унылая песня…
А далее появляются подвластные Вандалу князья Гардорик и Гунигард. Татищев расшифровывает их имена в своих «примечаниах» к выпискам из летописи. Гардорик — это король гепидов Ардарих, могущественный союзник Аттилы; Гунигард — персонификация «отечества гуннов» («град гунов»). Стало быть, к лику славян могут быть приплюсованы также гепиды и гунны.
Правда, гуннов трудновато сделать славянами — рожей не вышли. В том смысле, что гунны, как их описывает видевший их Марцеллин, все-таки монголоиды.
То, что делал Иордан для готов, Иоаким делает для славян. В ход идет одно и то же простое варварское лукавство.
Между тем Татищев, человек исключительно здравомыслящий, почти не поддается на эти провокации (при том, что он не располагал той информацией, которой располагают современные историки). «Хотя польские [ историки] в глубокой древности короля славян Вандала сказуют, но сие ошибка, что они вандалов германян или сармат с венды славяны мешают, а здесь Иоаким вместо народа вандалов князя именовал».
В 1962 году вышло комментированное издание «Истории» Татищева (перепечатанное в 1994 году), где в комментариях рассматривается вопрос о подлинности Иоакимовской летописи.
Эта летопись была, по просьбе Татищева, прислана ему его родственником Мелхиседеком Борщовым, архимандритом Бизюкова монастыря, который добыл ее у какого-то монаха Вениамина. Татищев в существование Вениамина не очень верит; комментатор скупо замечает, что в Бизюковом монастыре был какой-то Вениамин.
Этот Мелхиседек был в своем роде смутьяном, может быть, заподозренным в каких-то противоправительственных действиях. Он сменил несколько монастырей, хранил какие-то таинственные рукописи. Когда он умер (по сообщению Татищева, в 1748 г.), его пожитки были опечатаны, а келейник усопшего игумена скрылся.
Рукопись была списана в Сибири, сложена в беспорядке, «письмо не новое, но худое, склад старой, смешанный с новым, но самой простой и наречие новгородское».
Поверив в подлинность самой летописи, Татищев, тем не менее, относится к ней, как мы видим, довольно критически. Комментатор трудов Татищева (М. Н. Тихомиров, 1962) утверждает: «После большой и убедительной статьи С. К. Шамбинаго о Иоакимовской летописи [4]нет нужды доказывать, что эта летопись была особым произведением, отнюдь не выдуманным Татищевым и примыкающим к семье легендарных сказаний о начале Руси, которые в большом количестве появлялись в России, на Украине и Белоруссии в 17 в.»
Обзор этой «семейки» делает Карамзин, предуведомляя: «Древний летописец не сообщает никаких обстоятельных известий о построении Новагорода; зато находим их множество в сказках, сочиненных большею частию в 17 в. и внесенных невеждами в летописи».
Руководствуясь простым здравым смыслом, мы считаем безосновательными построения «готы=геты=славяне» или «готы=скифы=славяне» (по месту обитания).
Мы считаем также неправильным вовсе стирать готов, гепидов и другие германские народы из стории (как старательно делает акад. Рыбаков, до недавнего времени непререкаемый авторитет, с тяжелой руки которого на исторической карте остались лишь вандалы, обессмерченные пресловутым «вандализмом», да скиры с ругами — пусть уж!.. все равно о них никто ничего толком не знает).
Мы считаем также неправильным считать готов, вандалов, гепидов славянами, несмотря на то, что они имели непосредственное отношение к той земле, на которой мы сейчас живем. Хотя бы потому, что пахали ее, умирали на ней и, надо полагать, ее любили.
УЗЕЛ ВТОРОЙ. ПИСЬМЕННОСТЬ.
Начнем для интереса с очередной нелепицы С. Лесного.«Глаголица, по-видимому, изобретена в конце 4 века епископом Ульфилой. Именно на этом алфавите была Библия, переведенная им ДЛЯ СЛАВЯН. Ничего общего с так называемым „кодекс аргентеусом“ эта Библия не имела. Готский „кодекс аргентеус“ на самом деле написан не Ульфилой и не на готском, а лонгобардском языке».
Уф…
Предположив, что основным источником для измышлений С. Лесного является все тот же В. Н. Татищев — не столько сам историк, сколько те «басни», которые он излагает, а после обсуждает с читателем — прибегаем к Василию Никитичу… Да, он передает сообщения о том, что руссы «на север чрез море Балтийское в Данию, Швецию и Норвегию ездили», «датские, норвежские и шведские короли с русскими государи свойством супружества часто обязывались», «норвежские и датские принцы, приезжая в Русь, служили». «Сими случаи могли руссы готическое [ т. е. готское] письмо, которое тогда на севере употреблялось, от них иметь и употреблять».
Далее, продолжает Татищев, «наипаче же закон или уложение древнее руское довольно древность письма в Руссии удостоверивает, что некоторыми обстоятельствы з готическими сходно».
Осторожный и аккуратный в суждениях, Татищев замечает по этому поводу: «И хотя о письме готическом за совершенно не приемлю для того, что точного доказательства не имею, но и противоречить есть не меньшая трудность».
Карамзин углубляется в проблему руского алфавита намного подробнее. Полемика представлена у него в виде диалога; историк как бы отвечает на вопросы своих оппонентов.
«Римские духовные в 11 в. называли славянский алфавит готфским (говорили, что готфские буквы были изобретены некиим еретиком Мефодием)…»
— Римские духовные называли славянский алфавит готфским единственно для того, что они считали гофов и славян за один народ, — отвечает Карамзин.
Есть, кроме того, как нам кажется, еще одно объяснение. И русское, и готское письмо (алфавит Кирилла и алфавит Ульфилы) созданы на основе греческой письменности.
«Ученому греку Кириллу всего естественнее было дать славянам греческие письмена; надлежало выдумать новые единственно для таких звуков, которых нет в языке греческом», пишет Карамзин. Совершенно то же самое проделал и создатель готского алфавита, использовав для звуков готского языка, которых нет в греческом, отдельные руны (urus, teiws) и несколько латинских (H, G, F, R, S).
Не располагая достаточными данными о состоянии грамотности на «докирилловской» Руси, не беремся обсуждать тему «чертов и резов».
В конце концов, основной круг наших интересов смыкался преимущественно вокруг готов. А о готах известно, что в их языке не было слова «писать» (для обозначения этого действа Ульфила пользуется словом «рисовать») и «читать» (Ульфила употребляет глагол «петь», «петь в собрании»). Слово «книга» в готском языке дословно переводится как «много букв».
Иными словами, грамоты в общепринятом смысле этого слова у готов до Ульфилы не было.
Обозначение изобретателя готской грамотны как «некоего еретика Мефодия» мы расшифровали следующим образом. Если готское письмо есть почти то же, что славянское (или вообще одно и то же), то логично приписать одному брату (Кириллу) изобретение славянских букв, а другому (Мефодию) — готских.
Что до «еретика», то епископ Ульфила действительно был еретиком, но об арианской ереси чуть позже.
Чисто внешнее сходство алфавитов, широкое хождение готской библии, в том числе и на той территории, где впоследствии раскинулась Российская империя и СССР, и вообще распространенность готской письменности (своего рода лингва франка южной Европы в 5–6 вв) — все это порождало миф о тождестве российской и готской письменности. Или вообще об отсутствии готской грамоты (любая грамота — славянская!)
Именно это широкое распространение готской библии имел в виду Иоанн Златоуст (4 в.), когда говорил после службы в готской церкви: «Желал бы я, чтобы присутствовали здесь эллины и, слыша, что здесь читалось, поняли, какова сила Распятого. Евангельские истины проповедуются и на этом варварском языке, как вы слышали теперь. Скифы, фракийцы, сарматы… и обитающие на краю света философствуют, переведши на свой язык Священное Писание» (цит. по: Ф. Успенский. Константинополь в последние годы 4 в. — Известия русского археологического института в Константинополе (ИРАИК) т. 4, вып.3, София, 1899)
Под «скифами» Иоанн, скорее всего, разумеет готов (это довольно распространенный способ именовать готов, осевших в Малой Скифии); под «эллинами» — язычников, сторонников прежнего богопочитания.
Поглядим поближе на «кодекс аргентеус», который, по мнению Лесного, не имеет никакого отношения к епископу Ульфиле.
«Серебряный кодекс», Codex Argenteus, был найден в 16 в. Герхардом Меркатором. Этот ученый нередко посещал древнее Верденское бенедиктинское аббатство, расположенное в четырех милях от Кельна. Меркатор интересовался прежде всего его богатой библиотекой. Здесь он и нашел драгоценный манускрипт, известный сейчас как Codex Argenteus. Верденский памятник содержит четыре евангелия, расположенные в следующем порядке: от Матфея, от Иоанна, от Луки, от Марка. Текст написан по красному полю прописными буквами, частью золотыми, но в основном серебряными.
В учебниках по истории средних веков для гимназий в начале 20 века можно было видеть очень хорошую цветную копию с одного такого листа.
Предполагают, что эта великолепная книга происходит из Италии 6 века и принадлежала лангобардским королям (откуда и версия Лесного о лангобардском происхождении текста).
Верденский монастырь был основан во времена Карла Великого, и вполне вероятно, что основатель его, долго живший в Италии, мог привезти рукопись с собой из этой страны. По другому предположению, рукопись передал Верденскому монастырю сам Карл Великий.
Среди германских народов — готов, франков, лангобардов — имела хождение именно готская библия, поскольку другой не было. (Точно так же, как в восточнославянских странах имело хождение русское Евангелие; ср. проблемы, поднятые в издании Евангелия, предпринятом Белорусской библейской комиссией).
Готская библия была столь ценна, что списки с нее включали в стоимость контрибуций наряду с золотом и деньгами.
В 17 веке появились первые издания Codex Argenteus, поначалу в отрывках. На кодекс обратил внимание советчик и друг австрийского императора Рудольфа II Ричард Штрейн. При его содействии манускрипт был перенесен в Прагу. В 1648 г. Прага была взята шведами. В числе прочих сокровищ они взяли и кодекс. Вскоре Codex Argenteus был поднесен в дар шведской королеве Христине. Она передала его Исааку Воссиусу, и из Стокгольма кодекс очутился в Нидерландах. Там его купил граф де ла Гарди, который облек листы в серебряный переплет и подарил драгоценную книгу университету в Упсале.
По отзыву Меркатора, рукопись в Вердене имела 330 листов. Когда же достигла Упсалы, их число сократилось до 187. Особенно много утратилось при похищении кодекса из Праги.
В конце 19 века произошла еще одна история, связанная с кодексом. Уже в Упсале кто-то вырезал из кодекса еще 10 листов. Поиски ни к чему не привели. Только спустя 23 года после кражи листы вернулись на место: библиотекарь университета был призван к одному умирающему, который вернул то, что некогда выкрал.
Codex Argenteus — не единственный памятник на готском языке. Мы не будем утомлять Уважаемого Терпеливого Читателя рассказом о судьбах других кодексов и отрывков; приключения книг, как известно, бывают еще более долгими и захватывающими, чем приключения людей.
О языке, которым написан этот памятник, М. М. Гухман («Происхождении строя готского глагола», 1940) пишет, соглашаясь с мнением «буржуазных ученых», что «мы здесь имеем дело со своеобразным готским „литературным“ языком, проделавшим уже довольно длительную историю». Она указывает на то, что готский был языком межплеменного общения (Приск пишет: «Скифы, будучи сборищем разных народов, сверх собственного языка варварского охотно употребляют язык уннов или готов…») Именно такие языки обычно избираются миссионерами; поэтому перевод библии именно на готский (а не лангобардский, как пишет Лесной) был делом вполне логичным и оправданным.
УЗЕЛ ТРЕТИЙ. АРИАНСКАЯ ЕРЕСЬ И ЕПИСКОП УЛЬФИЛА
В литературе о «темных» веках то и дело мелькает это имя: Ульфила.Весьма популярная книга Франко Кардини «Истоки средневекового рыцарства», изданная у нас в 1987 году, довольно подробно останавливается на теме христианизации варваров (глава «Бог-миротворец среди народов-воинов»). Кардини прямо называет готов народом, «внесшим первый и наиболее самобытный вклад в распространение новой веры среди германцев». Не желая переоценивать индивидуальный вклад Ульфилы, тем не менее Кардини утверждает: «Он готский пастырь, готский апостол, переводчик-толмач. Он одновременно для готов и св. Павел и св. Иероним… Он единственный в своем роде пример варвара, который сумел заложить прочные религиозные основания в жизнь своего народа, самоотверженно трудиться над переводом на готский язык текстов Священного писания. Таким образом, он избрал самый трудный, но в то же время и самый достойный путь, ведший готов к христианской этике. Куда проще было бы отказаться от родного языка и без долгих размышлений принять дух и букву греческого варианта нового христианского мышления.
Личности епископа Ульфилы, — пишет дальше Кардини, — принадлежит особая роль в соединении классической христианской культуры с самобытной духовностью готов».
Кардини, пожалуй, подробнее всех останавливается на этом своеобразном явлении. Другие лишь упоминают: был еще такой Ульфила, переводил библию на готский язык.
Взяв в руки учебник готского языка, соавторы неизбежно столкнулись с епископом Ульфилой, что называется, нос к носу. Собственно говоря, язык-то готский сохранился именно потому, что Ульфила в свое время влил это вино в сосуд, который не разбивается: в Священное писание.
И это само по себе делает фигуру готского епископа значительной и очень-очень любопытной…
И стали мы приглядываться да присматриваться. С эдаким проницательным ленинским прищуром. А каков он из себя был, этот Ульфила?
Кардини что-то говорит о его «биографии»; между тем, о личности епископа не пишет решительно никто. Даже Кардини.
Энциклопедии, изданные до революции, сообщают сведения о нем настолько разнообразные и взаимоисключающие, что впору детектив сочинять. Одни утверждают, что Ульфила был готом. Другие — что каппадокийцем, как многие Отцы Церкви того периода. Одна немецкая книга, точа слезу, поведала душещипательную историю «каппадокийской рабыни» и «готского воина», плодом любви которых и был будущий епископ Ульфила…
Надо полагать, нрав у епископа был крут. Что же это за пастырь был такой, если всю жизнь его называли довольно странным (если вдуматься) для духовного лица именем, которое дословно означает «Волчонок»?
Профессор Д. Беликов из Казанского университета (1887), автор наиболее полной монографии, посвященной Ульфиле, приступает к своему рассказу решительно:
«Его [ Ульфилы] заслуги по отношению к готскому народу можно было бы смело сопоставить с заслугами для славян св. Мефодия и Кирилла, если бы в глазах православного историка их величие сильно не умалялось тою, хотя и не вполне вольною виною совершителя, вследствие которой названный народ был вовлечен в ересь арианства».
Труд Беликова, хоть и объемен, хоть и содержит бесценную информацию и драгоценен обильными цитатами, но вряд ли может быть принят за основу в силу некоторых его специфических особенностей. Симпатии уважаемого профессора к предмету его исследования — к Ульфиле — простираются настолько, что автор изо всех сил пытается выгородить своего героя и обелить его, насколько это возможно, от обвинений в еретичестве.