Тут Тарасмунд, который под эти крики спокойно седлал коня, сказал, что он уходит.
   И пошли. Впереди отец мой Тарасмунд верхом; за ним Багмс с припасами на плечах.
 
ВОЗВРАЩЕНИЕ ТАРАСМУНДА
   Возвращения отца моего Тарасмунда все мы ждали с нетерпением. Особенно дедушка Рагнарис его ждал. И так волновался дедушка Рагнарис, что замучил всех домашних придирками и попреками, зачастую несправедливыми. Так что под конец все мы уже ждали не могли дождаться, когда же возвратится Тарасмунд из бурга.
   На седьмой день, как отец мой Тарасмунд в бург уехал, солнце уже садилось, все люди от работ своих в дома возвратились. Гизульф на околицу ходил; вот он вбегает в дом и кричит, что Тарасмунд возвращается.
   Дедушка Рагнарис на Гизульфа рявкнул: зачем, дескать, кричать, будоражить? И что тут особенного в том, что Тарасмунд возвращается? Не пристало готскому воину суетиться. Ибо иное заповедовали нам предки. Дал Гизульфу оплеуху, а сам поскорее на двор выскочил.
   И мы все вслед за ним.
   Тут и Тарасмунд на коне во двор въезжает. Едва завидев его, дедушка Рагнарис понес браниться: сам, дескать, верхом едет, как рикс, а брат с семьей, значит, сзади пешком плетутся?
   И отвернулся от Тарасмунда.
   Тарасмунд же, на эти попреки не отвечая, с коня слез, поводья Гизульфу бросил. И сказал дедушке Рагнарису, что один приехал.
   Дедушка словно дар речи потерял — замолчал и только яростно своей палкой в землю бил.
   Потом у дедушки снова голос прорезался, и он зарычал:
   — Что значит — один пришел?
   А Тарасмунд, отец мой, только и ответил коротко: Ульф-де сам так решил.
   И в дом вошел.
   Гизела его усадила ужинать (все уже отужинали), потчевать стала. Тарасмунд голодный с дороги был и потому особенно звучно ел. Хрящи на зубах у него так и трещали.
   Дедушка Рагнарис в дверях стоял, во двор смотрел, безмолвной яростью наливался. Когда же услышал, что отец наш Тарасмунд завершил трапезу, пожелал продолжить разговор.
   Все мы делали вид, что очень заняты своими делами; сами же изо всех сил прислушивались к этому разговору. А дела у всех предивным образом в дому нашлись, поближе к дедушке и к отцу.
 
   Когда в бург приехали, рассказывал Тарасмунд, Теодобада не было — на охоте был Теодобад и только на другой день вернулся. Теодобад Тарасмунда приветил и за стол пригласил. Вспоминали, как в походы вместе ходили, Агигульфа вспоминал добрым словом. Рагнарису же кланяться велел за то, что добрых воинов вырастил.
   Услышав это, Рагнарис рыкнул на Тарасмунда, чтобы тот о деле говорил.
   Тарасмунд же о деле говорить не спешил, все еще вел рассказ: как жил в дружинных хоромах; перечислил всех приближенных к Теодобаду дружинников; упомянул о тех, кто сложил голову, рассказал, как это было.
   Рагнарис опять на него прикрикнул, чтобы быстрее рассказывал. Тарасмунд же возразил отцу своему, что говорит все по порядку и иначе тут невозможно.
   Тарасмунду нрав теодобадов хорошо известен и как найти подход к военному вождю — то ему тоже ведомо. И поступил Тарасмунд следующим образом.
   На четвертый день житья своего в бурге привел Багмса к Теодобаду, чтобы дружинникам показать. Захотели они силой помериться с гепидом. Долго злили его, чтобы в раж воинский вошел. Трудно сделать это было, говорил Тарасмунд, ибо Багмс был занят трапезой. Наконец удалось воинам добиться задуманного. Самые искушенные в войнах с гепидами сумели поднять Багмса на дыбы — знали они слова нужные. Здоров же гепид, как бык, с наскока его не свалишь. Только вдвоем навалившись, одолели Багмса дружинники — Рикимир и Арнульф.
   Тут дядя Агигульф, который неподалеку уздечку плел, голову поднял и, обратясь к Тарасмунду, спросил, не тот ли это Арнульф, что Снутрсу приемным сыном приходится? И про Рикимера: не тот ли Рикимер, у которого шрам через все лицо? И что если это те самые, то он, Агигульф, их хорошо знает. Столько у него, Агигульфа, с ними вместе прожито-выпито!..
   Тарасмунд же подтвердил: да, те самые. И Агигульфа они поминали и чают с ним свидеться, ибо по осени действительно поход намечается.
   Тут дедушка Рагнарис изловчился и дядю Агигульфа палкой достал. Велел Тарасмунду про Ульфа рассказывать.
   Тарасмунд сказал, что Теодобад и дружинники гепида высоко оценили. Тогда Тарасмунд предложил Теодобаду: Багмса в обмен на Ульфа отдать.
   Теодобад не сразу дал ответ. Дождался, пока ему пива принесут, Тарасмунду велел поднести, сам выпил, только после этого заговорил.
   Раб, сказал он, у Тарасмунда отменный. И род Рагнариса он, Теодобад, весьма чтит. И обменял бы он Ульфа на этого Багмса, будь Ульф один. Но всю семью ульфову за одного гепида отдать — собственная дружина его, Теодобада, на смех поднимет.
   И еще пива велел принести. И всю дружину велел обнести. И все выпили. Обтерев же усы, Теодобад речь свою продолжил.
   Велик и почетен род Рагнариса. И Аларих, отец теодобадов, Рагнариса чтил, слушал его совета. И он, Теодобад, в том с отцом своим согласен. И об Ульфе сказал: мало знавал воинов, с Ульфом сравнимых. Он же, Теодобад, не какой-нибудь торгаш. И потому перед дружиной своей заявляет теперь, что свободен Ульф с семьей.
   И повелел, чтобы Ульфа привели.
   Ульф на брата своего Тарасмунда и глядеть не захотел. Сказал, что долги свои сам отдавать привык, а братними руками золу своих поступков разгребать не хочет. Ибо вдвоем с Теодобадом они судьбу пытали и получили ответ. И по этому ответу все пусть и будет.
   Теодобад же разъярился и сказал Ульфу: что тебе сказано, то и делай.
   Дружина же, на все это глядя, хохотала.
   Тут Ульф еще злее стал и сказал, что ежели брат сравнял его в цене с тупым гепидом, то незачем ему, Ульфу, такой брат. А ежели он, Тарасмунд, приехал на его, ульфовы, несчастья любоваться, то пусть любуется.
   И в пол уставился своим единственным глазом.
   Тогда отец мой Тарасмунд, потеряв самообладание, вскочил и на Ульфа кричать стал. А что кричал — того не помнит.
   Тут все кричать стали — у каждого свое мнение нашлось. Теодобад же грохнул кулаком по столу и так заревел, что все голоса прочие своим ревом перекрыл: слово было сказано, и Ульф больше не раб.
   — Пошел вон, Ульф!
   Ульф и ушел.
 
   Дедушка Рагнарис спросил, куда ушел Ульф. Тарасмунд же ответил, что Ульфа не отыскал.
   Высидев положенное на пиру (ибо не мог Тарасмунд, не оскорбив Теодобада, сразу же вскочить и следом за братом бежать), Тарасмунд отправился искать Ульфа и его семью, но не нашел. Видать, сильно не хотел Ульф, чтобы его нашли.
   У ворот же бурга сказали, что Ульф с семейством прочь подались.
   Тарасмунд на коне бросился Ульфа по степи искать, но и в степи Ульфа не нашел. Под утро только возвратился в бург, дождался, пока ворота откроются и забрал Багмса. Поблагодарил Теодобада за гостеприимство, спросил насчет похода.
   Тут дядя Агигульф вопрос задал, на кого поход. Тарасмунд ответил, что не решено пока, в какую сторону идти, но поход непременно будет. Дружина к Теодобаду подступает с жалобами: одежда пообносилась, вещи поистрепались, давно обновы не было, пьют из горстей, чтобы в чаше отражения своего не видеть, ибо убоги стали, точно скамары распоследние. Так что непременно по осени поход будет. Ибо Теодобад — муж честный, и голос воинов слышен для него.
   С тем и покинул отец мой Тарасмунд Теодобада. И Багмс с ним ушел.
   Тут дедушка Рагнарис спросил: гепид где?
   Тарасмунд коротко ответил, что отпустил, мол, гепида на все четыре стороны.
   Дедушка Рагнарис на ноги поднялся, долго, тяжким взором глядел на моего отца.
   Потом молвил, как обрубил:
   — Дурак!
   Повернулся и прочь пошел, палкой стуча.
 
ХРОДОМЕРОВЫ ДОМОЧАДЦЫ
   У нас рабов нет. Дедушка Рагнарис жалеет свое добро чужим людям отдавать, а пользы от рабов куда меньше, чем вреда. Так дедушка говорит. И потому рабов не держит. Только Багмс-гепид у нас жил, но и тот не прижился. Его отец за ненадобностью на все четыре стороны отпустил.
   Иное дело у Хродомера. У Хродомера много рабов. И родни у него много. Бывает, что и запутаешься, кто ему родня, а кто нет.
   Когда я был мал, то из всех хродомеровых домочадцев больше других любил Хорна. Это старый раб хродомеров, он за скотиной ходит. Его прозвали «Хорном», потому что у него все время бурчит в животе, будто рога боевые зовут. Когда дедушка приходил к Хродомеру, я бежал к Хорну в свинарник, забирался к нему на колени, прижимался ухом к животу и слушал, как в животе у Хорна зовут боевые рога. Дедушка потом ругался, что от меня хродомеровой свиньей разит. Дедушка говорит, что у Хродомера свинья иначе пахнет, чем наша. Так смердит, что спасу нет. А наша свинка пахнет славно. Она трапезой пахнет и свининой жареной.
   Еще у Хродомера есть раб Скадус. Этого Скадуса младший сын Хродомера, Теодегизил — тот, которого герулы убили, — он Скадуса из похода привел. Теодегизила герулы тогда же убили, когда они Ульфу глаз выбили.
   Скадус родом из герулов. Его Теодегизил еще раньше привел. Когда Теодегизила герулы убили, Хродомер хотел Скадуса убить, чтобы сына своего порадовать. Но годья Винитар тому помешал. На подворье к Хродомеру пришел и бороться предлагал: мол, если он, Винитар, одолеет — быть рабу живу. И вышел против годьи Винитара сын хродомеров Оптила, и боролись они. И одолел Винитар Оптилу. И оставили Скадуса жить.
   Хродомер потом с дедушкой Рагнарисом, старые распри позабыв, дружно оплакивали упадок и измельчание мира. Мол, к упадку мир клонится, если паршивого раба-герула во славу героя убить не позволяется.
   Я думаю, что на самом деле Хродомеру не хотелось этого герула убивать.
   А годья Винитар надеялся Скадуса заступничеством своим к вере новой склонить, но не склонился к ней Скадус. Скадус сказал, что будь он, Скадус, на месте Хродомера, а Хродомер на месте Скадуса, то он, Скадус, непременно бы Хродомера в жертву богам принес. И видел Скадус (и я тоже видел, ибо при мне разговор был), как обрадовался этим словам Хродомер.
   С той поры и стал Скадус у Хродомера на подворье остальными рабами помыкать.
   Есть еще у Хродомера один раб, именем Двала. Хродомер говорит, у этого Двалы и другое имя есть, но оно никому не ведомо. И оттого забылось оно.
   Этот Двала родом алан. Его Хродомеру в бурге один алан подарил, ибо приходился тому алану Двала младшим сыном. А всего сыновей у того алана было больше дюжины. Полюбился тому алану Хродомер, вот и подарил ему меньшого.
   Хродомер только в селе разглядел, что этот новый раб Двала — сущий болван, но алана, отца его, разыскивать не стал, а вместо того приставил Двалу к делу. Имя ему тогда же определил сообразно с талантами его.
   Я не люблю Двалу, с ним скучно.
   У Хродомера есть две дочери.
   Младшую зовут Брунехильда. Поначалу ее просто Бруньо звали, но когда вошла в лета девические, другое прозвание ей придумали, да так оно с нею и осталось: Брустьо Великие Сиськи. Это нам с братом Гизульфом дядя Агигульф объяснил потом. Когда Брустьо начала стареть, ее Великие Сиськи стали Долгими Сиськами. Это нам тоже дядя Агигульф рассказал.
   Брустьо имела мужа, который жил вместе с нею у Хродомера и помогал Хродомеру хозяйство вести. И колодец хродомеров они вместе копали — тот самый, который дедушку нашего Рагнариса так ярит. Но муж Брустьо умер. И дочка Брустьо от чумы умерла. А иных детей прижить не успели.
   Хродомер хотел потом выдать Брустьо за Гизарну, но Гизарна не хотел брать Брустьо. Дядя Агигульф говорит, это потому, что к тому времени Великие Сиськи как раз стали Долгими.
   Я люблю слушать, как Брустьо ругается с нашей Ильдихо. Они с Ильдихо ходят на реку стирать и ругаться. Брустьо ругается лучше, чем Ильдихо. Брустьо ругается почти как воин.
   Есть у Хродомера и старшая дочь, именем Хильдефрида. Хильдефриду все боятся. Она бьет рабов и кричит на свою сестру Брустьо. Хильдефрида была замужем, но очень быстро овдовела. Хильдефрида вернулась к своему отцу, потому что с тем мужем она не народила детей. Она принесла назад все то имущество, которое давал за ней Хродомер, и еще долю от умершего мужа, ибо поведения была хорошего и родичи мужа отдали ей часть этого имущества. Так говорит дедушка Рагнарис. Они с Хродомером долго это обсуждали, толковали и поворачивали то так, то эдак.
   Дедушка не одобряет того, что у Хильдефриды нет детей. Оттого Хильдефрида не любит нашего дедушку.
   Я думаю, она никого не любит.
   Хильдефрида ловко управляется с женщинами на хродомеровом подворье. У Хродомера живет еще одна племянница, прозвищем Фаухо-Лиска. Хильдефрида то с Фаухо дружбу водит и бранит Брустьо, то вдруг с Брустьо сойдется и тогда уж сестры вдвоем напустятся на Фаухо.
   Фаухо-Лиску прозвали так за рыжие волосы. Фаухо сущая уродина, личико у нее маленькое, в прыщах и веснушках, бедра узкие — женщины говорят, что Фаухо не может родить детей. Только волосы красивые, медные.
   Фаухо бережет свои волосы.
   Один раз мы с братом Гизульфом выпросили у Фаухо прядку ее медных волос, сплели в косичку и сделали браслеты. Нам хотелось носить блестящие браслеты, как у дяди Агигульфа. Но дедушка заметил, что у нас браслеты из волос Фаухо, и отобрал, а Гизульфа выдрал.
   Дедушка очень не любит Фаухо. Хродомер пытался навязать Фаухо в жены дяде Агигульфу, оттого дедушка и сердится.
 
ВОЙНА РАБОВ
   Вскоре после посевной это было.
   Есть у Аргаспа раб. Звать его Снага. Этот Снага прежде был скамаром.
   У Аргаспа же он так прижился.
   Поехал однажды Аргасп в бург. Подъезжает он к бургу и видит там скамара. Скамар хочет в бург войти, а воины у ворот его не пускают и щедро наделяют разного рода зуботычинами и затрещинами. Однако скамар оказался упорный, все лезет и лезет.
   Аргасп остановился, смотреть стал. Забавно ему сделалось. Вместе с прочими хохотал и на скамара пальцем показывал. Уморил скамар назойливостью своей.
   Так все смеялись (а Аргасп любит веселье и всюду его ищет). Вдруг тот скамар, из пыли поднявшись, на узде у аргасповой лошади повис и прежалобно молить стал, чтобы храбрый воин его накормил. Мол, седмицу во рту, кроме пыли, ничего не было.
   И так насмешил он Аргаспа своим кривлянием, что взял его Аргасп с собой в бург и накормил. А накормив, рабом своим сделал, домой к себе забрал и заставил работать по хозяйству.
   Сам же с легкой душой безделью предался.
   Первое время хвастал Аргасп новым своим рабом Снагой без удержу. Назовет полный двор гостей, Снагу вызовет — кривляйся, Снага, потешай гостей моих! Снага рад стараться. Так и веселились хозяин и раб, а всю работу перевалили на наложницу аргаспову, Тиви.
   Потом Аргасп в поход ушел, а Снагу Тиви в крутой оборот взяла, так что когда Аргасп из похода воротился, Снага уже вовсю по хозяйству крутился, а Тиви им повелевала. Аргасп понимал, конечно, что в его отсутствие Снага с Тиви милуется, но поскольку убытка в хозяйстве от этого нет, то и не обратил на это никакого внимания.
   По весне Снага иной раз начинает ныть, что хочется ему вновь бродяжничать и странствовать, как прежде. Но никогда не уходит.
 
   Этот аргаспов Снага вскоре после посевной дал в ухо хродомерову рабу Двале, объясняя свой поступок тем, что Двала, мол, круглый дурак.
   Этой новостью он никого не удивил. И без того все село хорошо знает, что Двала — круглый дурак. Но на драку между рабами Хродомера и Аргаспа многие пришли посмотреть. Катались в пыли Двала и Снага, ибо хоть и был Двала глуп, но телом могуч и кулаками совал знатно. Снага же верткий и тощий.
   Мы с Гизульфом тоже прибежали и смотрели. И Ахма-дурачок, брат наш, глядел и подпрыгивал, дерущихся подзуживая.
   Ильдихо пришла, чтобы нас с Гизульфом и Ахмой домой забрать, но и сама осталась глядеть.
   Дрались рабы долго. Аргасп пришел (ему Тиви сказала, ибо Тиви боялась, как бы не убил Двала Снагу). Аргасп Хродомеру родней приходится, он племянник хродомеров. Не хотел он обижать родича своего из-за раба вздорного и потому пинками обоих разогнал.
   Двала, уходя, все оборачивался, кулаками грозил и разбитой губой дергал. Снага же на удивление всем невредим оказался. Аргасп тут же ему нос разбил и под глазом синяк поставил. Пусть Хродомер видит, как пострадал Снага от кулаков Двалы безмозглого. И с тем, ругая на чем свет стоит, домой погнал. А Тиви, причитая, сбоку шла, точно собака пастушья возле стада.
 
   На следующий день Двала вспомнил, что, вроде бы, алан он родом. А аланы — народ мстительный. И Скадуса, другого хродомерова раба, на коварное дело подбил.
   Взяли они большой мешок, какой у Хродомера для зерна припасен, и стали тайно следить за Снагой. И выждав, когда Снага беспечно присел на корточки по естественной надобности, напали на него с тыла и мешок на Снагу надели.
   Пойманный в ловушку Снага пробовал отбиваться и кричать, но тщетно. Двала и Скадус избили его и, как был, в мешке бросили, а сами скрылись.
   Снага же был по делу Аргаспом послан, когда отвлечься задумал и на корточки присел. Ждал-ждал Аргасп, пошел посмотреть — что там раб нерадивый делает так долго. Нашел же Снагу в самом плачевном виде. Лежал Снага, стонал и корчился. Как хозяина заприметил, вдвое громче стонать принялся, дабы внимание хозяйское к увечьям своим обратить.
   Рядом со Снагой мешок лежал — орудие мести. Был этот мешок, в котором Хродомер зерно держит, измазан пометом Снаги, кровью и соплями его.
   И разгневался Аргасп. И повелел Снаге мешок взять и вместе с ним, Аргаспом, на двор к Хродомеру тотчас идти.
   Снага боялся идти к Хродомеру, но Аргасп пнул Снагу, и пошел Снага. И мешок с собой нес.
   Едва вошли на хродомерово подворье, как закричал Хродомер на племянника своего Аргаспа, что знает он, Хродомер, уже все от верного раба своего Двалы, как украл негодный Снага мешок и как Двала настиг Снагу и бился за мешок, но был жестоко избит и отступил с потерями. И видел то Скадус. И если бы не подоспел Скадус, то убил бы негодный Снага верного Двалу.
   Двала за спиной у Хродомера стоял и грозил кулаком Снаге.
   Аргасп помолчал, онемев от изумления, а после закричал изо всех сил, что вовсе не так все было. Что пошел верный Снага по надобности хозяина своего, а коварный Двала с коварным Скадусом настигли его и принялись истязать посредством душного мешка. И лишь милостью богов кое-как отбился верный Снага. Одно лишь одушевляло его в той неравной схватке: что ждет хозяин его, когда-то воротится верный раб его, исполнив поручение. И потому сражался, как вутья.
   Снага за спиной у Аргаспа приосанился и тоже Двале кулаком погрозил.
   Хродомер подумал, что Снага ему кулаком грозит, и взъярился и заревел, что тинг соберет, коли племянник его старших не почитает и рабов своих распустил до того, что паче родичей их любит.
   Тут Двала, почуяв поддержку хозяина своего, заревел и на Снагу набросился, помять его норовя. Снага же, мешок зловонный перед собою выставив, изловчился и на голову Двале его натянул.
   Аргасп же повернулся и прочь пошел с хродомерова подворья. И Снаге свистнул, чтобы следом шел. Снага, успев Двалу несколько раз еще по ноге лягнуть, побежал за хозяином.
   Так удалился от Хродомера Аргасп.
 
   Вечером того дня собрались у Аргаспа Теодагаст, Гизарна и наш дядя Агигульф — пива выпить и потолковать. Мы с Гизульфом тоже увязались. Дедушка Рагнарис нас сам послал узнать подробности, ибо, как он сказал, дядя Агигульф, коли пива изопьет, то многое потом забывает из того, что видел. Всю эту историю, пока рабы в селе дрались, дедушка Рагнарис непрерывно ярился. Дедушка говорит, что рабов держать себе дороже.
   Тиви, наложница Аргаспова, всем пива принесла, а Снага гостей тешил рассказами о том, как пострадал он за верность хозяину своему. Снага все в лицах представлял и был попеременно то самим собой, Снагой, то Двалой, то Аргаспом. Он показывал, как пошел по делам и вот присел на корточки. А после вскочил, надулся, страшное лицо сделал — и вот он уже не Снага, а Двала ужасный. И напал он из засады на ничего не подозревающего Снагу и начал его бить, мешком опутав. И Скадус рядом стоял и подзуживал и кулаками бил Снагу, и ногами его пинал.
   После же, страдая, остался лежать Снага. Тут Снага, который все это нам показывал, пал на спину и в воздухе замотал ногами, стеная прежалобно.
   Все, кто смотрел, захохотали. И Тиви подозвав, велел Аргасп Снаге пива поднести за усердие. Снага, отдуваясь, стал пиво пить.
   Тут во двор к Аргаспу с ревом вбежал гизарнов раб Мока. Этот Мока ростом велик, волосом кудряв, бородою обилен, лицом пригож. Но тут уж пригожесть мокину кто-то страшно нарушил. Из разбитого носа на бороду кудрявую кровь стекала. И губа разбита была. И закричал Мока, что рабы хродомеровы решили всех прочих в селе застращать. Шел он, Мока, по селу, а навстречу ему Двала со Скадусом шли. И заступили они Моке дорогу. А после ни с того ни с сего в лицо ударил его Двала. И показал Мока зуб выбитый: увечье ему нанесли.
   Тут освирепел Гизарна и стал к мести взывать. Дорого заплатит за этот зуб Хродомер!
   Гизульф мне сказал (я не знал этого), что заступить дорогу, да еще зуб выбить — за это Гизарна может плату у Хродомера потребовать, ибо ущерб ему нанесли.
   Стали все воины кричать и гневаться. Моке тоже пива поднесли, чтобы утешился. А Снага на руках полкруга прошел и вдруг клич испустил герульский, с каким герулы в бой бросаются. От этого клича все воины насторожились, ибо не раз с герулами бились, и рассвирепели пуще прежнего. И еще пива потребовали.
 
   Гизарна на другой день угрозу свою исполнил и явился к Хродомеру платы за ущерб требовать. Хродомер же стал кричать на Гизарну, что, видать, в кости проигрался Гизарна, а платить долги нечем! Вот и посылает он, Гизарна, рабов своих на дорогу, чтобы те рабы нарочно зубами о кулаки его, хродмеровых, рабов стукались и зубы таким образом себе выбивали. И через то хозяин их может плату потребовать и долги свои заплатить. Не помощник Хродомер Гизарне в делах подобных. И пусть Гизарна прочь ступает.
   И дочь Хродомерова Брустьо, которую Хродомер когда-то хотел за Гизарну выдать, тоже на Гизарну кричала. Очень она на Гизарну зла за то, что не взял ее в жены.
 
   В сумерках Мока подговорил Снагу, и они вдвоем подстерегли Двалу и намяли ему бока. Двала несколько дней отлеживался на сеновале, а в селе не показывался, так сильно его побили Снага с Мокой.
   Тут уж нешуточной войной запахло.
   Дедушка Рагнарис пошел к Хродомеру и сказал, что от Двалы избавиться надо, ибо он все село мутит. Дядя Агигульф вызвался казнить Двалу, а после найти того алана, который Двалу Хродомеру подарил и зарубить. Но Хродомер отказался.
   Мы с Гизульфом жадно ждали, когда у рабов настоящая война начнется. Гизульф хотел на Двалу ставить, а я на Снагу. Двала сильный, но Снага хитрый. Гизульф горячился и хотел на Двалу свой нож поставить, а я очень хотел заполучить нож Гизульфа. И потому подзуживал Гизульфа, брата моего.
   Но тут случилось сразу несколько событий, и война так и затухла, не разгоревшись.
 
КРИВАЯ ФРУМО
   Люди говорят, что Фрумо, дочь Агигульфа (но не нашего дяди Агигульфа, а другого, чей дом с нашим соседний) вряд ли найдет себе мужа. Фрумо одноглазая, как наш Ульф. Только Ульфу глаз герулы выбили в бою, а у Фрумо на одном глазу бельмо.
   В тот день, когда Снага дал в ухо Двале, у Агигульфа-соседа другая беда открылась. Вечером, на дочку свою любуясь (а она стояла так, что солнце ее озаряло), заприметил вдруг Агигульф, что вроде как живот у Фрумо вздут. Подозвал он к себе дочку свою придурковатую — ибо после чумы повредилась Фрумо в рассудке, правда, несильно — и ласково ее по животу огладил. Подумал, что с еды вспучило. И успокоился.
   Однако в тот день, когда Двала выбил зуб Моке, беспокойство вновь овладело Агигульфом-соседом. Ибо продолжала Фрумо пребывать вспученной.
   Тогда очень осторожно начал выспрашвать Фрумо Агигульф-сосед о тех вещах, о которых должна знать женщина. И по ответам дочери своей заключил, что она брюхата.
   Света белого не взвидел от позора Агигульф. Однако, чтобы не спугнуть дочку, продолжал расспрашивать ее тишком да лаской. С кем, мол, разговаривала. Не пугал ли ее кто. Не брал ли вот так (и показал, как).
   Фрумо сперва не понимала, о чем отец говорит, а после поведала, что случилось как-то раз в сумерках — больно ей сделали. А потом отпустили. Но это еще зимой было. Она уж позабыть успела, сейчас вот только вспомнилось. И было то на берегу реки, добавила Фрумо.
   Агигульф, отец Фрумо, недолго раздумывая, обвинил в бесчестии дочери своей нашего дядю Агигульфа. Сам, мол, на все село свое буйство нахваливал и говорил, что лютый до того, чтоб девкам подолы задирать.
   И говорил все это тот Агигульф, придя в наш дом.
   Наш же дядя Агигульф все сказанное отрицал. Поначалу терпел обвинения из уважения к обычаю гостеприимства, лишь лицом ужасно темнел, но потом Агигульфа-соседа вышвырнул. И убить грозил.
   Агигульф, отец Фрумо, бежит домой, хватает меч, щит, шлем и в таком виде возвращается в наш двор и вызывает дядю Агигульфа на смертный бой. Дядя Агигульф хватает топор и выходит ему навстречу.
   Так стоят два Агигульфа, оба овеяны доблестью, равные друг другу силой. Наш дядя Агигульф славен битвами с племенем герулов, а Агигульф-сосед — с племенем гепидов. Агигульф-сосед ходил на гепидов не с Теодобадом, нашим вождем, а с Лиутаром, сыном Эрзариха. Наш дядя Агигульф летами моложе и телом сильнее, а Агигульф-сосед опытом воинским крепок.
   Быть бы тут славной сече между двумя Агигульфами. Мы с братом Гизульфом выскочили поглядеть, Ахма-дурачок тоже вылез, рот раскрыл от любопытства, изо рта слюна течет.