Страница:
Дед, не целясь, ловко дяде Агигульфу ложкой по лбу попал. Кузнец Визимар вдруг хмыкнул. И сразу легче стало.
Ульф наконец заговорил. Сказал, что надо бы ему осмотреть то место, где Агигульфу чужак вчера почудился.
Дядя Агигульф с готовностью предложил показать. Нельзя Ульфу одному ходить, ибо может погибнуть. Убьет Ульфа Валамир, который сейчас в засаде сидит и врагов поджидает. Ведь Валамир не знает, что Ульф приехал. Примет неровен час за чужака. А зачем нам кровная вражда с Валамиром? Совершенно не нужна. Да и Ульф, спохватился дядя Агигульф, — все-таки любимый брат, старший… Нет, уж он, Агигульф, с братом своим Ульфом к засадному месту отправится. У них с Валамиром условные знаки есть, посвисты разные да курлыканья. Да и руку он, дядя Агигульф, вчера потянул. Так что с какой стороны ни глянь, от него, Агигульфа, в роще больше пользы-то будет, чем на поле…
Дед, дядю Агигульфа не слушая, сердито сказал Ульфу:
— Что удумал — в рощу идти. Достаточно бездельников в роще сидит. У меня каждая пара рук на счету. На вес золота руки сейчас. Какие скорые — в рощу они пойдут. Жатва — всего года венец. Забыл, небось, пока по чужбине таскался, что такое жатва на поле, какое с родичами вспахал да засеял?
И на Ульфа уставился.
Ульф же ответил:
— Давайте, старайтесь, работайте. Как раз будет чужакам этой зимой чем кормиться. Если сейчас об обороне не подумать, хлеб ваш враги съедят и не подавятся, а вы навозом в эту землю ляжете.
У деда борода затряслась. Крикнул гневно:
— Я сказал: на поле пойдешь! И эти двое, — дед на вандалов махнул, — тоже пусть идут, не на даровые хлеба явились!
Ульф же сказал так тихо, что, казалось, даже мухи примолкли, чтоб расслышать:
— Мы с пепелища приехали не для того, чтобы и наше село дотла сгорело. Вандалы пусть на поле идут, а я в рощу поеду и погляжу, какие там у вас дозоры да засады и легко ли их два человека обойдут. Со мной Атаульф поедет.
Я чуть не подавился от удивления. Ульф со мной и словом не перемолвился с тех пор, как вернулся. Да и сейчас в мою сторону почти не глядел.
Ульф же спросил меня:
— Ну как, тебя Валамир по голосу узнает?
Я кивнул.
Ульф к дяде Агигульфу повернулся и велел показать условный посвист с курлыканьем. Приказал Атаульфа (меня то есть) обучить, покуда он, Ульф, коня седлает. И из-за стола поднялся прежде деда.
Дядя Агигульф страшно разволновался. В спину Ульфу кричать стал:
— Как же Атаульф засаду нашу найдет? Нашу засаду найти трудно! У нас такая засада, что ее не всякий найдет!
Ульф на выходе помедлил и ответил дяде Агигульфу:
— Вот и погляжу, хороша ли ваша засада. Найдет ее малец — стало быть, дрянь засада. А малец не найдет — я найду. Я эту рощу как свою ладонь знаю. Атаульфово дело — свистать да курлыкать голосом, Валамиру знакомым.
И ушел Ульф коня седлать. До нас его голос доносился, когда он с конем разговаривал. Куда ласковей, чем с родным братом.
Дядя Агигульф, смертельно разобиженный на Ульфа, принялся мне рассказывать, что есть одна пичуга малая, серая. На ладони уместится. Эта-то пичуга на рассвете яростно курлычет с присвистом, объяснял мне дядя Агигульф — а сам нет-нет в сторону конюшни косился. И показал, как курлычет. Дивный звук, ни с чем не перепутаешь.
Я стал повторять за дядей Агигульфом условный знак. Дядя Агигульф меня бранил и досадовал на мою непонятливость. Наконец Ульф подвел коня и сказал:
— Довольно тут дурью маяться. Тебе, Агигульф, на поле пора, дед заждался.
И меня в седло поднял.
Дядя Агигульф переживать начал, что Ульф на коне поехал. Они-то в рощу пешком ходили. Конные только чужаки ездят. Валамир — он точно решит, что чужаки едут, раз конные. Валамир-то умом недалек.
Ульф дядю Агигульфа не слушал, а дядя Агигульф надрывался и, ко мне обращаясь, вопрошал — где я желаю покоиться, на Долгой ли Гряде, в другом ли месте. Потому что нынче к вечеру быть двум дорогим покойникам в нашем роду. Страшная картина дяде Агигульфу рисовалась: как донельзя растерянный Валамир, с руками по локоть в крови, волочит нас с Ульфом убиенных к дому и рыдает прегорестно. А ему, дяде Агигульфу, кровную месть вершить придется. Друга любимого своей рукой убить.
Так стенал дядя Агигульф, дедом на поле уводимый.
Ульф же молча коня к роще гнал. И только пробормотал сквозь зубы, когда мы за Долгую Гряду перевалили:
— Балаболка.
Сразу за Долгой Грядой открывался луг. Через луг вела хорошо различимая тропа — Марда, должно быть, натоптала, пока усердно бегала в рощу и обратно, еду и питье героям нашим таскала. Да и герои наши в засаду не по воздуху ходили.
Ульф прямо на эту тропу коня и направил. Ехал и ворчал, что тропа как раз на село указывает. Так-то село грядой закрыто. Ну да на тропу глянешь — мимо не проедешь: там, там, за грядой село стоит.
На коне мы быстро до рощи добрались. Дальше тропа загибалась, рощу обтекая, и точно в том месте между деревьев скрывалась, где, должно быть, засада и пряталась.
Ульф уже и ворчать перестал. Конь сам шел, и направлять не надо было. Следы пребывания в роще героев все явственней становились. В развилке ветвей одного из молодых дубов череп кабаний белел. Ульф коня остановил, некоторое время прислушивался, а потом молвил мне:
— Ну давай, курлыкай что ли.
Я старательно закурлыкал с присвистом, как дядя Агигульф учил. Поначалу никто нам не отвечал. Но тут конь Ульфа потянул ноздрями воздух и вдруг заржал призывно. И почти тотчас откуда-то из-за деревьев ему ответило ржание другого коня.
— Там он, — проговорил Ульф, направляя коня в ту сторону, откуда доносилось ржание. Впереди виднелся просвет — полянка. Конь пошел было туда, но Ульф не дал — повернул коня и назад поехал. Я все оглядывался, но позади все было тихо.
— Куда это мы? — удивился я.
— Ну-ка еще покурлыкай. Да веселее, с присвистом, — велел вдруг Ульф.
Я снова стал курлыкать, покуда Ульф не тронул меня за плечо — хорош, мол.
Отъехав подальше, Ульф остановил коня и велел мне спешиться. И сам спешился. Ульф сел на землю и мне махнул, чтобы я тоже садился.
Так мы сидели с Ульфом рядком и чего-то ждали.
Ждали недолго. Со стороны полянки между деревьями выросла фигура Валамира. Ульф тихо шепнул мне:
— А ну присвистни, а после окликни его!
Я присвистнул и позвал Валамира по имени.
Тут Валамир замер, головой повертел и крикнул наугад:
— Кто здесь?
Я ответил степенно:
— Дядя Агигульф зовет меня Атаульфом.
Валамир шумно обрадовался:
— Никак, Агигульф тебя со снедью прислал?
Шагнул ко мне и вдруг отпрянул, когда из травы перед ним вырос Ульф. Ульф же стоял, улыбаясь, и меч держал у горла валамирова.
Я увидел, что Валамир растерялся. Но быстро нашелся и принялся на меня кричать:
— Что ты здесь свистишь да курлычешь? Я тебя уже давно выслеживаю. Настоящий воин — он бесшумно ходит. Чему только тебя Агигульф учит…
Я удивился тому, что Валамир на меня сердится. Сказал:
— Как — зачем свищу да курлычу? Ведь это ваш с дядей Агигульфом условный знак, чтобы ты нас распознал и не убил, сидя в засаде!
— Какой еще условный знак! Может, у Агигульфа это и условный знак, да только не с мной…
Тут Ульф не выдержал — захохотал. И меч от валамирова горла убрал.
Правду говорит дядя Агигульф — недалек умом Валамир. Только сейчас вдруг понял, что Ульф вернулся. От меня отворотился немилостиво и к Ульфу обратился:
— Откуда же ты взялся, Ульф? Ты же у вандалов должен быть.
— Должен, да не тебе, — сказал Ульф. — Вернулся… Ладно, веди, показывай засаду вашу. Меня брат мой Агигульф прислал. «Иди, — говорит, — Ульф, осмотри засаду нашу. Ты, — говорит, — Ульф, у Лиутара, сына Эрзариха вандальского, в десятниках ходил, в далеких походах побывал, много чужаков порубил и повидало поболее моего.» Я брату моему Агигульфу говорю: «Так ведь Валамир в роще сидит. Зарубил меня Валамир». А Агигульф так мне отвечал: «А ты мальца с собой возьми тарасмундова. Валамир мальца признает, вот и тебя ради мальца не зарубит». Ну, тут уж все страхи с меня долой, сам понимаешь. Взял я мальца и без всякой опаски в рощу поехал…
Я слушал и дивился. Вовсе не говорил дядя Агигульф такого. И Ульфу страх вовсе неведом. Я уж рот раскрыл, чтобы возразить и истину восстановить. Но потом понял, что то, видимо, хитрость была воинская. Ульф от вандалов ведь вернулся. Он в вандальских хитростях да лукавстве с головы до ног искупался и сам теперь хитер да лукав стал.
А Валамир спросил Ульфа недоверчиво:
— Ты и вправду десятником был у Лиутара вандальского?
На то Ульф ответил:
— Нет. Спал под осиной и пригрезилось мне. Листья нашептали.
— А-а… — протянул Валамир. Я не понял, поверил он Ульфу или нет.
И пошли они засаду смотреть.
Вышли мы на полянку. На противоположной стороне полянки, ближе к середине, кустарник разросся. Возле кустарника шалашик приткнулся. Конь валамиров неподалеку бродил и травку пощипывал. Близ шалашика большое кострище нагорело. Жирное, черное. Кости обгорелые в кострище виднелись. С одной стороны седло, снятое с коня, лежало, а к седлу кувшин притулился. Я в кувшин сунулся — брага. Немало славных пиров видала эта полянка. Много бесед неторопливых слышали эти деревья, что полянку обступили.
Валамир объяснять начал, что место это дивное. Всю рощу с этого места слыхать, где что происходит. Лист с дерева не упадет, чтобы Валамир, здесь сидя, того не услыхал. Вам-то с непривычки, может быть, и не слышно, а вот у него, Валамира, даже голова болит, звуками переполненная. Желуди падают — стучат. Мыши-полевки с того края рощи оглушительно скребутся. Совсем одолели, проклятые. А уж как кабаны возиться начнут — так и вовсе спасу нет, хоть беги. Уши разрываются. Вот такое уж тут место.
Я, валамиров лепет слушая, одновременно за Ульфом следил. Ульф вдруг на дедушку Рагнариса походить начал. Багровой краской налился, как закат в ветреный вечер. Подбородком затряс, совсем как дедушка. И вдруг заревел натужно:
— Убью!..
Валамир на полуслове речь свою оборвал и отступил от Ульфа на шаг. Ульф помолчал и уже спокойным, тихим даже голосом заговорил:
— Гнездовье это оставить. В село со мной пойдешь. Так старейшины велели.
Пока Валамир понуро коня седлал, я спросил Ульфа тихонько:
— А старейшины ничего не велели.
Ульф поглядел на меня и сказал:
— А не велели — так велят.
Жатва в этом году была торопливая. С оглядкой работали, с беспокойством. Дед всякий раз как жатва глаз с неба не сводит, дождей боится. В этом году еще то в сторону Долгой Гряды поглядит, то в сторону реки.
После трапезы дедушка Рагнарис, от усталости охая, к Хродомеру отправился.
А отец мой Тарасмунд вандалку эту, Арегунду, отвел в сторону и о Велемуде спросил. К ним мать моя Гизела подошла и дядя Агигульф, а за дядей Агигульфом и я сунулся послушать.
Поначалу мне было боязно к этой вандалке подходить, я один и не решался. Больно лютой она казалась. Даже дядя Агигульф ее робел, я видел.
Арегунда в то время в доме у Велемуда была — отец послал сказать, чтобы зашел к нему Велемуд.
На улице вдруг крики раздались, топот конский. Велемуд как услышал шум, из дома с мечом выскочил. И девица эта, Арегунда, за ним следом, велемудову охотничью рогатину подхватив. Велемуд первого из чужаков сразил, кто в его двор ворвался.
У Велемуда во дворе большой дуб рос; Велемуд спиной к дубу прижался, потому что сразу несколько чужаков на него набросились. И еще троих положил Велемуд, ибо снизошла не него священная ярость.
Страшен был Велемуд, будто медведь, обложенный собаками. И, подобно медведю, ревел непрестанно. Но долго отбиваться Велемуду не пришлось, потому что во двор конный ворвался и копьем его к дубу пригвоздил. Так и умер любимец Вотана. Ибо любил говаривать Велемуд, что все вандалы — любимцы Вотана, а он, Велемуд, — наивандалейший вандал.
И не сразу умер, долго еще хрипел, ярясь, кровью изо рта истекая, когда мимо него в дом кинулись. Но крепко держало его то копье.
Тут отец мой Тарасмунд тот бой вспомнил, когда они вдвоем с Велемудом так же под дубом стояли, и дал ему добрый совет Велемуд. А дядя Агигульф сказал, что Велемуду позавидовать можно, ибо умер Велемуд так, как хотел.
Арегунда с рогатиной на одного из чужаков бросилась и бой затеяла. Прочие мимо пробежали, в дом, оставив их на дворе сражаться.
В доме, Арегунда слышала, рубились, яростно, но очень недолго. От чужаков, видимо, Гото отбивалась, потому что Хильдегунда пластом лежала со своей писклявой дочкой Аскило.
Арегунда противника своего убила и лицо себе его кровью измазала. Так обычай их племени велит. Едва выпрямилась, как Филимера увидела. Бежал с криком Филимер, страхом охваченный. Арегунда успела ему под ноги рогатину свою сунуть; споткнулся и упал — только так и поймала мальца. Схватила его за руку и прочь потащила, потому что над крышей дома велемудова уже дымок появляться стал. В доме было уже тихо, видать, всех убили. Чужаки же еще на двор не вышли, поджигали дом.
Когда Арегунда со Филимером уходила спешно, Велемуд еще жив был.
Хоронясь, из села выбрались и в то убежище лесное ушли, где Ульф их потом нашел. Свой дом тоже, уходя, видела — и его сожгли чужаки.
Потом в лес еще люди пришли, от чужаков спасшиеся, только их немного было. И Визимар тогда же пришел.
Они с Визимаром и еще одним человеком по другим лесным убежищам ходили, своих искали, но только двоих нашли. В одном из убежищ еще труп лежал, от ран умер тот человек, Эохар его звали. С него она пояс взяла, шлем и копье. Этот Эохар тем славился, что всегда и все прежде других успевал. Даже и перед нападением этим, как ни внезапно оно было, вооружиться успел. Изрублен был страшно, неведомо, как до убежища добрался.
Арегунда с Визимаром и другим вандалом поскорее ушли оттуда, потому что оставаться там было опасно: Эохар мог след кровавый оставить.
Кузница визимарова на отшибе стояла, как водится. К нему немногие из чужаков сунулись; понадеялись, что кузнец один будет. Кузнец и вправду один был; да только одного Визимара на троих чужаков с лихвой хватило — всех положил у порога кузницы своей. Обернулся к селу — а село уже пылает. И не пошел Визимар в село, к убежищу лесному направился.
Рад был тому, что и столько из его села от смерти спаслось.
Вот что рассказала Арегунда-вандалка.
Тут дядя Агигульф, наконец, в себя пришел и к деве воинственной подступился. Голову засоленную, что на поясе носил, показал ей, прямо в лицо сунул, и спросил, не такие ли нападали?
Та насмешливо фыркнула и сказала, что те, что нападали, посвежее были. Но подтвердила: похоже.
Тарасмунд брата потеснил немного и, не чинясь, спросил эту Арегунду, почему она как мужчина ходит. Или у вандалов то принято, чтобы бабы о главном своем деле забывали — детей носить?
Арегунда покраснела, но не рассердилась. Я удивился своему отцу. У Тарасмунда всегда получается запросто о таких вещах говорить, за которые иному бы голову раскроили.
Та девица Арегунда сказала, что в семье у отца ее, Гундериха, рождались одни девки. По хозяйству один надрывался, потому что мать все время беременной была, а последними родами и вовсе померла. Оттого и жили беднее прочих.
Арегунде же было обидно. Среди сестер она статью выдавалась; вот и решила за сына отцу своему побыть. Арегунда сказала, что не хочет жить, как жила ее мать, и умереть, как мать умерла. И жить как сестры ее, которых по прочим селам кое-как замуж рассовали, будто пшеницу прошлогоднюю.
Тот брат Велемуда, который к Лиутару в дружину потом ушел, смеха ради обучил ее кое-чему из ратного искусства. А как тот в бург ушел, к Визимару повадилась и рубилась с ним на мечах, пока в глазах не темнело. Визимар ей дальним родичем приходится.
Добавила Арегунда, что кроме Визимара и Велемуда дружбы ни с кем не водила — а Велемуд ее привечал больше ради своего брата. Арегунда же на Велемуда часто умилялась, балаболкой его считая. И многие в селе таким его считали. Но не то, как жил человек, важно, — то важно, как он умер. Сказала так Арегунда и замолчала.
Тарасмунд все так же спокойно спросил ее, а к ней-то самой как в селе вандальском относились?
Арегунда покраснела и сказала дерзко, что придурковатой ее считали, особенно же отец Велемуда — Вильзис. Вильзис и Велемуду постоянно пенял: мало того, что с готами связался (подожди, мол, они еще портки последние с тебя снимут, такой уж они народ!), так еще и придурковатую эту у себя привечает. При Арегунде пенял, не стесняясь, — видимо, думал, раз придурковата, так и речи человеческой не разбирает. А может, и не думал. Вильзис — прямой человек был, говорил, как мечом рубил: размахнется да ударит, а после глядит — чего получилось.
Как умер Вильзис, Арегунда не знает, но думает, что геройски, ибо от дома Вильзиса большой шум шел. И нескоро тот дом загорелся — один из последних занялся.
Я на дядю Агигульфа поглядел и увидел, что эта вандалка Арегунда нашему дяде Агигульфу очень не по душе пришлась. Я не понял, почему.
Пока Арегунда-вандалка рассказывала, дед у Хродомера на подворье был. И Ульф был там же, как мы потом узнали.
Когда дед вернулся, то шипел, как гусь рассерженный, — злобился. Из дедовых речей мы поняли, что Ульф со старейшинами разговаривал непозволительно кратко и дерзко. Только и сказал:
— На кургане дозор разумно поставлен. Пусть остается. В роще же делать нечего. Без толку там сидеть. Вместо того конные разъезды пусть село оберегают.
И имена назвал, кому в разъездах быть: он сам, Ульф, Гизарна, Агигульф и Валамир. Это — на время жатвы.
Когда кончится страда, пусть и другие воины ходят. Ульф им о том сам скажет.
Тут дедушка закричал, что нет на то его отцовского дозволения — Агигульфа от жатвы отрывать. На то Ульф сказал: пусть Хродомер раба на время даст из своих. Хродомер было возмутился, а Ульф, его не слушая, об ином речь завел.
Сразу после страды тын ставить надо. Ставить тын на косогоре будем. Обнесем хродомерово подворье тыном. И весь сказ.
Дед страшно разъярился. Назвал Ульфа скамаром. Для того, небось, в родное село и явился, чтобы и прочих по миру пустить. Давно уж Ульфа злоба неизреченная гложет.
Хродомер же, напротив, сильно подобрел вдруг, с Ульфом во многом согласился, а деду раба на время жатвы настойчиво предлагать стал — Скадуса.
Что дальше у Хродомера говорилось и делалось — я не очень понял. Похоже, Ульф ушел, а дедушка наш с Хродомером еще долго ругались. Все обиды друг другу помянули. Кончилось тем, что дедушка выторговал у Хродомера нам в помощь Хорна.
Когда я засыпал, Гизульфа еще не было. Он рядом со мной спит, поэтому я заметил, что его нет. Наутро Гизульф мне сказал, что полночи с Ульфом сидел, разговаривал.
Спрашивал Ульф, как дела в селе шли, покуда его, Ульфа, не было. Что с Ахмой приключилось. Как дед — много ли с Арбром и Аларихом-курганным пьет. Про Аргаспа спрашивал. И вообще про всех сельских — что да как.
Сам же отмалчивался, когда Гизульф его расспрашивать пытался.
После же сказал — больше себе, чем Гизульфу, — что случись беда, не оборонить это село. Три бабки с клюками это село шутя возьмут.
Гизульф обидчиво возразил: как же так, мол, ведь богатырское у нас село. Издревле воинов здесь пестуют. Оттого и любы мы были Алариху, а ныне Теодобад нас жалует.
Ульф об этом даже говорить не стал.
На следующий день поутру Ульф в бург уехал. К полудню следующего дня вернулся. Хмурый вернулся. Отцу моему Тарасмунду сказал, что в бурге только и разговоров — нашли одного воина убитым. Мунд его звали. Невдалеке от бурга нашли. Видно было, что дорого свою жизнь отдал Мунд.
Я видел, что тревожится Ульф. И еще видел, что отец его не понимает. Отец ему молока предложил с дороги выпить. И Сванхильду кликнул, чтоб молока Ульфу поднесла.
Ульф кувшин взял, одним махом осушил, после на отца моего Тарасмунда поглядел, — странно так поглядел, с сожалением, — головой покачал и вышел из дома. А отец ему вслед посмотрел, плечами пожал и к своим делам вернулся.
Ульф — он странный. У нас его никто не понимает. Дедушка Рагнарис говорит, что Ульф — отрезанный ломоть. Раз отлепился от рода и теперь никак назад не прилепится.
Пока Ульфа не было, дед ульфов дом берег, никого туда не пускал. А приехал Ульф — даже жердину с двери не снял. Как не домой приехал.
Дед спрашивал Ульфа — что он в дом свой не идет. А Ульф только лицо покривил и буркнул:
— Успеется.
Главная новость, что Ульф привез, не о Мунде убитом была. Решил Теодобад большой тинг в бурге собрать, со старейшинами всех сел посоветоваться-потолковать. Ибо ясно стало, что чужаки уже и к нам проникать начинают. Кто Мунда убил, как не они?
Ульф сказал, что долго и уединенно они с Теодобадом беседовали. Больше всего спрашивал Теодобад о том, как Лиутар свои земли оборонял. И о чужаках расспрашивал: каковы из себя, какие у них повадки и обычаи, как сражаются.
О ядре племени чужаковом говорили. Вряд ли далеко оно теперь от нашего бурга. Наверняка уже на вандальские земли перебралось. Теодобад говорил — хорошо бы их истребить, и женщин, и детей, и скот. Чтоб неповадно было соваться.
А Ульф на то возражал: лучше их захватить, чтобы легче было с чужаками переговоры вести.
Теодобад рассердился на Ульфа. Какие могут быть с чужаками переговоры! Они союзника нашего Лиутара истребили, родню твою, Ульф, перебили. Да и языка их мы не знаем. Кто с ними разговаривать будет? Ты, мол, что ли?
Ульф сказал на то Теодобаду:
— Хотя бы и я.
Теодобад рукой махнул. До переговоров все равно дело еще не дошло. И ядро племени мы еще не захватили. Да и что с Лиутаром — неведомо. Жив — так напомнит о себе, посланца пришлет.
А пока что первая забота у Теодобада — большой тинг созвать. Уже сейчас видно: и на нас вандальская беда движется.
Между родами готскими согласия как не было, так и нет. Вот что тревожило Теодобада. Спросил Ульфа прямо:
— Случись такое, что к вашему селу погибель подступит — как, пойдут ваши люди в старое село, откуда старейшины родом, защиты искать? — И не дав Ульфу сказать, сам за него ответил. — Костьми лягут, а не пойдут. И тына у себя вы так и не поставили. Все геройством своим тешитесь, как дитя погремушкой.
И спросил Ульфа:
— Скажи мне, неужели у вандалов геройства меньше было, чем у вас в селе?
— Было, — сказал Ульф.
Теодобад ладонями себя по коленям хлопнул и так сказал Ульфу:
— Жду от вас одного из старейшин. Так им и передай. И еще скажи, пусть гордыню свою неуемную усмирят — не время попусту петушиться. Не для того великий тинг собираю, чтобы пререкания бесконечные слушать.
Ульф сказал Теодобаду:
— Хорошо.
Хродомер беспокоился, что дожди начнутся, и потому своих на поле совсем загонял, чтобы до дождей успеть.
Дедушка Рагнарис тоже беспокоиться стал и наутро всех наших погонял, что твоих рабов.
Дядя Агигульф ворчал, что дедушка Рагнарис всю кровь из него, дяди Агигульфа, выпил и все потому, видите ли, что у Хродомера поясницу ломит. А то, что у него самого, дяди Агигульфа, спину ломит — до этого никому дела нет, а меньше всего — отцу родному. Ведь воин он, воин, а тут все внаклонку да внаклонку, эдак и быстроту движений потерять недолго.
В нашем селе урожай собрали на два дня быстрее, чем в другие годы. Так отец мой Тарасмунд говорил.
А дождя хродомерова так и не было. Наоборот, еще жарче и суше стало. Дедушка Рагнарис на это говорил, что мир к упадку клонится и что прежде поясницу всегда к дождю ломило.
Ульф, едва из бурга воротившись, все как есть старейшинам рассказал. С тех пор как слепень, зудел, что дедушке с Хродомером в бург ехать надо. Лучше обоим, конечно, но можно и одному кому-то.
Дедушка говорил, что в такое время селу без старейшин лучше не оставаться, так что ехать должен кто-то один.
И всяко выходило так, что ему, Рагнарису, к Теодобаду ехать. Во-первых, сподвижник он был Алариха, отца Теодобадова, дружинником был, так что к нему, Рагнарису, Теодобад сыновнее почтение имеет. А во-вторых, Хродомер и своего-то отстоять никогда не умел. Где уж вразумить ему Теодобада? Растеряется Хродомер, и пропало наше село.
И Хродомеру то же самое сказал дедушка, когда Хродомер к нам пришел. И не стал, против обыкновения, спорить Хродомер. Молвил лишь, что и вправду в селе от него, от Хродомера, больше толку. И прочь пошел, кряхтя, сгорбясь и на палку опираясь. А дедушка Рагнарис долго ему вслед смотрел и лицо у него было странное.
С дедушкой Ульф вызывался в бург ехать, но не дал дед ему договорить — оборвал. Сказал, что дядя Агигульф с ним поедет. А отец наш, Тарасмунд, с дедушкой согласился: мол, Ульф здесь нужнее. И не стал спорить Ульф — лишь плечами пожал и о другом заговорил.
После жатвы вандал Визимар в кузницу ушел. Мы были рады, что у нас в селе новый кузнец появился. Ульф говорит, что этот новый Визимар с нашим прежним в умении, конечно, не сравнится, но все равно кузнец толковый. А чего не знает — тому старая кузница научит.
Дядя Агигульф рад был, что Визимар от нас ушел. Он обоих вандалов невзлюбил, но больше Визимара эту Арегунду невзлюбил дядя Агигульф.
Ульф наконец заговорил. Сказал, что надо бы ему осмотреть то место, где Агигульфу чужак вчера почудился.
Дядя Агигульф с готовностью предложил показать. Нельзя Ульфу одному ходить, ибо может погибнуть. Убьет Ульфа Валамир, который сейчас в засаде сидит и врагов поджидает. Ведь Валамир не знает, что Ульф приехал. Примет неровен час за чужака. А зачем нам кровная вражда с Валамиром? Совершенно не нужна. Да и Ульф, спохватился дядя Агигульф, — все-таки любимый брат, старший… Нет, уж он, Агигульф, с братом своим Ульфом к засадному месту отправится. У них с Валамиром условные знаки есть, посвисты разные да курлыканья. Да и руку он, дядя Агигульф, вчера потянул. Так что с какой стороны ни глянь, от него, Агигульфа, в роще больше пользы-то будет, чем на поле…
Дед, дядю Агигульфа не слушая, сердито сказал Ульфу:
— Что удумал — в рощу идти. Достаточно бездельников в роще сидит. У меня каждая пара рук на счету. На вес золота руки сейчас. Какие скорые — в рощу они пойдут. Жатва — всего года венец. Забыл, небось, пока по чужбине таскался, что такое жатва на поле, какое с родичами вспахал да засеял?
И на Ульфа уставился.
Ульф же ответил:
— Давайте, старайтесь, работайте. Как раз будет чужакам этой зимой чем кормиться. Если сейчас об обороне не подумать, хлеб ваш враги съедят и не подавятся, а вы навозом в эту землю ляжете.
У деда борода затряслась. Крикнул гневно:
— Я сказал: на поле пойдешь! И эти двое, — дед на вандалов махнул, — тоже пусть идут, не на даровые хлеба явились!
Ульф же сказал так тихо, что, казалось, даже мухи примолкли, чтоб расслышать:
— Мы с пепелища приехали не для того, чтобы и наше село дотла сгорело. Вандалы пусть на поле идут, а я в рощу поеду и погляжу, какие там у вас дозоры да засады и легко ли их два человека обойдут. Со мной Атаульф поедет.
Я чуть не подавился от удивления. Ульф со мной и словом не перемолвился с тех пор, как вернулся. Да и сейчас в мою сторону почти не глядел.
Ульф же спросил меня:
— Ну как, тебя Валамир по голосу узнает?
Я кивнул.
Ульф к дяде Агигульфу повернулся и велел показать условный посвист с курлыканьем. Приказал Атаульфа (меня то есть) обучить, покуда он, Ульф, коня седлает. И из-за стола поднялся прежде деда.
Дядя Агигульф страшно разволновался. В спину Ульфу кричать стал:
— Как же Атаульф засаду нашу найдет? Нашу засаду найти трудно! У нас такая засада, что ее не всякий найдет!
Ульф на выходе помедлил и ответил дяде Агигульфу:
— Вот и погляжу, хороша ли ваша засада. Найдет ее малец — стало быть, дрянь засада. А малец не найдет — я найду. Я эту рощу как свою ладонь знаю. Атаульфово дело — свистать да курлыкать голосом, Валамиру знакомым.
И ушел Ульф коня седлать. До нас его голос доносился, когда он с конем разговаривал. Куда ласковей, чем с родным братом.
Дядя Агигульф, смертельно разобиженный на Ульфа, принялся мне рассказывать, что есть одна пичуга малая, серая. На ладони уместится. Эта-то пичуга на рассвете яростно курлычет с присвистом, объяснял мне дядя Агигульф — а сам нет-нет в сторону конюшни косился. И показал, как курлычет. Дивный звук, ни с чем не перепутаешь.
Я стал повторять за дядей Агигульфом условный знак. Дядя Агигульф меня бранил и досадовал на мою непонятливость. Наконец Ульф подвел коня и сказал:
— Довольно тут дурью маяться. Тебе, Агигульф, на поле пора, дед заждался.
И меня в седло поднял.
Дядя Агигульф переживать начал, что Ульф на коне поехал. Они-то в рощу пешком ходили. Конные только чужаки ездят. Валамир — он точно решит, что чужаки едут, раз конные. Валамир-то умом недалек.
Ульф дядю Агигульфа не слушал, а дядя Агигульф надрывался и, ко мне обращаясь, вопрошал — где я желаю покоиться, на Долгой ли Гряде, в другом ли месте. Потому что нынче к вечеру быть двум дорогим покойникам в нашем роду. Страшная картина дяде Агигульфу рисовалась: как донельзя растерянный Валамир, с руками по локоть в крови, волочит нас с Ульфом убиенных к дому и рыдает прегорестно. А ему, дяде Агигульфу, кровную месть вершить придется. Друга любимого своей рукой убить.
Так стенал дядя Агигульф, дедом на поле уводимый.
Ульф же молча коня к роще гнал. И только пробормотал сквозь зубы, когда мы за Долгую Гряду перевалили:
— Балаболка.
Сразу за Долгой Грядой открывался луг. Через луг вела хорошо различимая тропа — Марда, должно быть, натоптала, пока усердно бегала в рощу и обратно, еду и питье героям нашим таскала. Да и герои наши в засаду не по воздуху ходили.
Ульф прямо на эту тропу коня и направил. Ехал и ворчал, что тропа как раз на село указывает. Так-то село грядой закрыто. Ну да на тропу глянешь — мимо не проедешь: там, там, за грядой село стоит.
На коне мы быстро до рощи добрались. Дальше тропа загибалась, рощу обтекая, и точно в том месте между деревьев скрывалась, где, должно быть, засада и пряталась.
Ульф уже и ворчать перестал. Конь сам шел, и направлять не надо было. Следы пребывания в роще героев все явственней становились. В развилке ветвей одного из молодых дубов череп кабаний белел. Ульф коня остановил, некоторое время прислушивался, а потом молвил мне:
— Ну давай, курлыкай что ли.
Я старательно закурлыкал с присвистом, как дядя Агигульф учил. Поначалу никто нам не отвечал. Но тут конь Ульфа потянул ноздрями воздух и вдруг заржал призывно. И почти тотчас откуда-то из-за деревьев ему ответило ржание другого коня.
— Там он, — проговорил Ульф, направляя коня в ту сторону, откуда доносилось ржание. Впереди виднелся просвет — полянка. Конь пошел было туда, но Ульф не дал — повернул коня и назад поехал. Я все оглядывался, но позади все было тихо.
— Куда это мы? — удивился я.
— Ну-ка еще покурлыкай. Да веселее, с присвистом, — велел вдруг Ульф.
Я снова стал курлыкать, покуда Ульф не тронул меня за плечо — хорош, мол.
Отъехав подальше, Ульф остановил коня и велел мне спешиться. И сам спешился. Ульф сел на землю и мне махнул, чтобы я тоже садился.
Так мы сидели с Ульфом рядком и чего-то ждали.
Ждали недолго. Со стороны полянки между деревьями выросла фигура Валамира. Ульф тихо шепнул мне:
— А ну присвистни, а после окликни его!
Я присвистнул и позвал Валамира по имени.
Тут Валамир замер, головой повертел и крикнул наугад:
— Кто здесь?
Я ответил степенно:
— Дядя Агигульф зовет меня Атаульфом.
Валамир шумно обрадовался:
— Никак, Агигульф тебя со снедью прислал?
Шагнул ко мне и вдруг отпрянул, когда из травы перед ним вырос Ульф. Ульф же стоял, улыбаясь, и меч держал у горла валамирова.
Я увидел, что Валамир растерялся. Но быстро нашелся и принялся на меня кричать:
— Что ты здесь свистишь да курлычешь? Я тебя уже давно выслеживаю. Настоящий воин — он бесшумно ходит. Чему только тебя Агигульф учит…
Я удивился тому, что Валамир на меня сердится. Сказал:
— Как — зачем свищу да курлычу? Ведь это ваш с дядей Агигульфом условный знак, чтобы ты нас распознал и не убил, сидя в засаде!
— Какой еще условный знак! Может, у Агигульфа это и условный знак, да только не с мной…
Тут Ульф не выдержал — захохотал. И меч от валамирова горла убрал.
Правду говорит дядя Агигульф — недалек умом Валамир. Только сейчас вдруг понял, что Ульф вернулся. От меня отворотился немилостиво и к Ульфу обратился:
— Откуда же ты взялся, Ульф? Ты же у вандалов должен быть.
— Должен, да не тебе, — сказал Ульф. — Вернулся… Ладно, веди, показывай засаду вашу. Меня брат мой Агигульф прислал. «Иди, — говорит, — Ульф, осмотри засаду нашу. Ты, — говорит, — Ульф, у Лиутара, сына Эрзариха вандальского, в десятниках ходил, в далеких походах побывал, много чужаков порубил и повидало поболее моего.» Я брату моему Агигульфу говорю: «Так ведь Валамир в роще сидит. Зарубил меня Валамир». А Агигульф так мне отвечал: «А ты мальца с собой возьми тарасмундова. Валамир мальца признает, вот и тебя ради мальца не зарубит». Ну, тут уж все страхи с меня долой, сам понимаешь. Взял я мальца и без всякой опаски в рощу поехал…
Я слушал и дивился. Вовсе не говорил дядя Агигульф такого. И Ульфу страх вовсе неведом. Я уж рот раскрыл, чтобы возразить и истину восстановить. Но потом понял, что то, видимо, хитрость была воинская. Ульф от вандалов ведь вернулся. Он в вандальских хитростях да лукавстве с головы до ног искупался и сам теперь хитер да лукав стал.
А Валамир спросил Ульфа недоверчиво:
— Ты и вправду десятником был у Лиутара вандальского?
На то Ульф ответил:
— Нет. Спал под осиной и пригрезилось мне. Листья нашептали.
— А-а… — протянул Валамир. Я не понял, поверил он Ульфу или нет.
И пошли они засаду смотреть.
Вышли мы на полянку. На противоположной стороне полянки, ближе к середине, кустарник разросся. Возле кустарника шалашик приткнулся. Конь валамиров неподалеку бродил и травку пощипывал. Близ шалашика большое кострище нагорело. Жирное, черное. Кости обгорелые в кострище виднелись. С одной стороны седло, снятое с коня, лежало, а к седлу кувшин притулился. Я в кувшин сунулся — брага. Немало славных пиров видала эта полянка. Много бесед неторопливых слышали эти деревья, что полянку обступили.
Валамир объяснять начал, что место это дивное. Всю рощу с этого места слыхать, где что происходит. Лист с дерева не упадет, чтобы Валамир, здесь сидя, того не услыхал. Вам-то с непривычки, может быть, и не слышно, а вот у него, Валамира, даже голова болит, звуками переполненная. Желуди падают — стучат. Мыши-полевки с того края рощи оглушительно скребутся. Совсем одолели, проклятые. А уж как кабаны возиться начнут — так и вовсе спасу нет, хоть беги. Уши разрываются. Вот такое уж тут место.
Я, валамиров лепет слушая, одновременно за Ульфом следил. Ульф вдруг на дедушку Рагнариса походить начал. Багровой краской налился, как закат в ветреный вечер. Подбородком затряс, совсем как дедушка. И вдруг заревел натужно:
— Убью!..
Валамир на полуслове речь свою оборвал и отступил от Ульфа на шаг. Ульф помолчал и уже спокойным, тихим даже голосом заговорил:
— Гнездовье это оставить. В село со мной пойдешь. Так старейшины велели.
Пока Валамир понуро коня седлал, я спросил Ульфа тихонько:
— А старейшины ничего не велели.
Ульф поглядел на меня и сказал:
— А не велели — так велят.
Жатва в этом году была торопливая. С оглядкой работали, с беспокойством. Дед всякий раз как жатва глаз с неба не сводит, дождей боится. В этом году еще то в сторону Долгой Гряды поглядит, то в сторону реки.
После трапезы дедушка Рагнарис, от усталости охая, к Хродомеру отправился.
А отец мой Тарасмунд вандалку эту, Арегунду, отвел в сторону и о Велемуде спросил. К ним мать моя Гизела подошла и дядя Агигульф, а за дядей Агигульфом и я сунулся послушать.
Поначалу мне было боязно к этой вандалке подходить, я один и не решался. Больно лютой она казалась. Даже дядя Агигульф ее робел, я видел.
РАССКАЗ АРЕГУНДЫ
Те чужаки со всех сторон село окружили, будто из-под земли выросли. Только что, кажется, никого не видать было — и вот уже они повсюду.Арегунда в то время в доме у Велемуда была — отец послал сказать, чтобы зашел к нему Велемуд.
На улице вдруг крики раздались, топот конский. Велемуд как услышал шум, из дома с мечом выскочил. И девица эта, Арегунда, за ним следом, велемудову охотничью рогатину подхватив. Велемуд первого из чужаков сразил, кто в его двор ворвался.
У Велемуда во дворе большой дуб рос; Велемуд спиной к дубу прижался, потому что сразу несколько чужаков на него набросились. И еще троих положил Велемуд, ибо снизошла не него священная ярость.
Страшен был Велемуд, будто медведь, обложенный собаками. И, подобно медведю, ревел непрестанно. Но долго отбиваться Велемуду не пришлось, потому что во двор конный ворвался и копьем его к дубу пригвоздил. Так и умер любимец Вотана. Ибо любил говаривать Велемуд, что все вандалы — любимцы Вотана, а он, Велемуд, — наивандалейший вандал.
И не сразу умер, долго еще хрипел, ярясь, кровью изо рта истекая, когда мимо него в дом кинулись. Но крепко держало его то копье.
Тут отец мой Тарасмунд тот бой вспомнил, когда они вдвоем с Велемудом так же под дубом стояли, и дал ему добрый совет Велемуд. А дядя Агигульф сказал, что Велемуду позавидовать можно, ибо умер Велемуд так, как хотел.
Арегунда с рогатиной на одного из чужаков бросилась и бой затеяла. Прочие мимо пробежали, в дом, оставив их на дворе сражаться.
В доме, Арегунда слышала, рубились, яростно, но очень недолго. От чужаков, видимо, Гото отбивалась, потому что Хильдегунда пластом лежала со своей писклявой дочкой Аскило.
Арегунда противника своего убила и лицо себе его кровью измазала. Так обычай их племени велит. Едва выпрямилась, как Филимера увидела. Бежал с криком Филимер, страхом охваченный. Арегунда успела ему под ноги рогатину свою сунуть; споткнулся и упал — только так и поймала мальца. Схватила его за руку и прочь потащила, потому что над крышей дома велемудова уже дымок появляться стал. В доме было уже тихо, видать, всех убили. Чужаки же еще на двор не вышли, поджигали дом.
Когда Арегунда со Филимером уходила спешно, Велемуд еще жив был.
Хоронясь, из села выбрались и в то убежище лесное ушли, где Ульф их потом нашел. Свой дом тоже, уходя, видела — и его сожгли чужаки.
Потом в лес еще люди пришли, от чужаков спасшиеся, только их немного было. И Визимар тогда же пришел.
Они с Визимаром и еще одним человеком по другим лесным убежищам ходили, своих искали, но только двоих нашли. В одном из убежищ еще труп лежал, от ран умер тот человек, Эохар его звали. С него она пояс взяла, шлем и копье. Этот Эохар тем славился, что всегда и все прежде других успевал. Даже и перед нападением этим, как ни внезапно оно было, вооружиться успел. Изрублен был страшно, неведомо, как до убежища добрался.
Арегунда с Визимаром и другим вандалом поскорее ушли оттуда, потому что оставаться там было опасно: Эохар мог след кровавый оставить.
Кузница визимарова на отшибе стояла, как водится. К нему немногие из чужаков сунулись; понадеялись, что кузнец один будет. Кузнец и вправду один был; да только одного Визимара на троих чужаков с лихвой хватило — всех положил у порога кузницы своей. Обернулся к селу — а село уже пылает. И не пошел Визимар в село, к убежищу лесному направился.
Рад был тому, что и столько из его села от смерти спаслось.
Вот что рассказала Арегунда-вандалка.
Тут дядя Агигульф, наконец, в себя пришел и к деве воинственной подступился. Голову засоленную, что на поясе носил, показал ей, прямо в лицо сунул, и спросил, не такие ли нападали?
Та насмешливо фыркнула и сказала, что те, что нападали, посвежее были. Но подтвердила: похоже.
Тарасмунд брата потеснил немного и, не чинясь, спросил эту Арегунду, почему она как мужчина ходит. Или у вандалов то принято, чтобы бабы о главном своем деле забывали — детей носить?
Арегунда покраснела, но не рассердилась. Я удивился своему отцу. У Тарасмунда всегда получается запросто о таких вещах говорить, за которые иному бы голову раскроили.
Та девица Арегунда сказала, что в семье у отца ее, Гундериха, рождались одни девки. По хозяйству один надрывался, потому что мать все время беременной была, а последними родами и вовсе померла. Оттого и жили беднее прочих.
Арегунде же было обидно. Среди сестер она статью выдавалась; вот и решила за сына отцу своему побыть. Арегунда сказала, что не хочет жить, как жила ее мать, и умереть, как мать умерла. И жить как сестры ее, которых по прочим селам кое-как замуж рассовали, будто пшеницу прошлогоднюю.
Тот брат Велемуда, который к Лиутару в дружину потом ушел, смеха ради обучил ее кое-чему из ратного искусства. А как тот в бург ушел, к Визимару повадилась и рубилась с ним на мечах, пока в глазах не темнело. Визимар ей дальним родичем приходится.
Добавила Арегунда, что кроме Визимара и Велемуда дружбы ни с кем не водила — а Велемуд ее привечал больше ради своего брата. Арегунда же на Велемуда часто умилялась, балаболкой его считая. И многие в селе таким его считали. Но не то, как жил человек, важно, — то важно, как он умер. Сказала так Арегунда и замолчала.
Тарасмунд все так же спокойно спросил ее, а к ней-то самой как в селе вандальском относились?
Арегунда покраснела и сказала дерзко, что придурковатой ее считали, особенно же отец Велемуда — Вильзис. Вильзис и Велемуду постоянно пенял: мало того, что с готами связался (подожди, мол, они еще портки последние с тебя снимут, такой уж они народ!), так еще и придурковатую эту у себя привечает. При Арегунде пенял, не стесняясь, — видимо, думал, раз придурковата, так и речи человеческой не разбирает. А может, и не думал. Вильзис — прямой человек был, говорил, как мечом рубил: размахнется да ударит, а после глядит — чего получилось.
Как умер Вильзис, Арегунда не знает, но думает, что геройски, ибо от дома Вильзиса большой шум шел. И нескоро тот дом загорелся — один из последних занялся.
Я на дядю Агигульфа поглядел и увидел, что эта вандалка Арегунда нашему дяде Агигульфу очень не по душе пришлась. Я не понял, почему.
Пока Арегунда-вандалка рассказывала, дед у Хродомера на подворье был. И Ульф был там же, как мы потом узнали.
Когда дед вернулся, то шипел, как гусь рассерженный, — злобился. Из дедовых речей мы поняли, что Ульф со старейшинами разговаривал непозволительно кратко и дерзко. Только и сказал:
— На кургане дозор разумно поставлен. Пусть остается. В роще же делать нечего. Без толку там сидеть. Вместо того конные разъезды пусть село оберегают.
И имена назвал, кому в разъездах быть: он сам, Ульф, Гизарна, Агигульф и Валамир. Это — на время жатвы.
Когда кончится страда, пусть и другие воины ходят. Ульф им о том сам скажет.
Тут дедушка закричал, что нет на то его отцовского дозволения — Агигульфа от жатвы отрывать. На то Ульф сказал: пусть Хродомер раба на время даст из своих. Хродомер было возмутился, а Ульф, его не слушая, об ином речь завел.
Сразу после страды тын ставить надо. Ставить тын на косогоре будем. Обнесем хродомерово подворье тыном. И весь сказ.
Дед страшно разъярился. Назвал Ульфа скамаром. Для того, небось, в родное село и явился, чтобы и прочих по миру пустить. Давно уж Ульфа злоба неизреченная гложет.
Хродомер же, напротив, сильно подобрел вдруг, с Ульфом во многом согласился, а деду раба на время жатвы настойчиво предлагать стал — Скадуса.
Что дальше у Хродомера говорилось и делалось — я не очень понял. Похоже, Ульф ушел, а дедушка наш с Хродомером еще долго ругались. Все обиды друг другу помянули. Кончилось тем, что дедушка выторговал у Хродомера нам в помощь Хорна.
Когда я засыпал, Гизульфа еще не было. Он рядом со мной спит, поэтому я заметил, что его нет. Наутро Гизульф мне сказал, что полночи с Ульфом сидел, разговаривал.
Спрашивал Ульф, как дела в селе шли, покуда его, Ульфа, не было. Что с Ахмой приключилось. Как дед — много ли с Арбром и Аларихом-курганным пьет. Про Аргаспа спрашивал. И вообще про всех сельских — что да как.
Сам же отмалчивался, когда Гизульф его расспрашивать пытался.
После же сказал — больше себе, чем Гизульфу, — что случись беда, не оборонить это село. Три бабки с клюками это село шутя возьмут.
Гизульф обидчиво возразил: как же так, мол, ведь богатырское у нас село. Издревле воинов здесь пестуют. Оттого и любы мы были Алариху, а ныне Теодобад нас жалует.
Ульф об этом даже говорить не стал.
На следующий день поутру Ульф в бург уехал. К полудню следующего дня вернулся. Хмурый вернулся. Отцу моему Тарасмунду сказал, что в бурге только и разговоров — нашли одного воина убитым. Мунд его звали. Невдалеке от бурга нашли. Видно было, что дорого свою жизнь отдал Мунд.
Я видел, что тревожится Ульф. И еще видел, что отец его не понимает. Отец ему молока предложил с дороги выпить. И Сванхильду кликнул, чтоб молока Ульфу поднесла.
Ульф кувшин взял, одним махом осушил, после на отца моего Тарасмунда поглядел, — странно так поглядел, с сожалением, — головой покачал и вышел из дома. А отец ему вслед посмотрел, плечами пожал и к своим делам вернулся.
Ульф — он странный. У нас его никто не понимает. Дедушка Рагнарис говорит, что Ульф — отрезанный ломоть. Раз отлепился от рода и теперь никак назад не прилепится.
Пока Ульфа не было, дед ульфов дом берег, никого туда не пускал. А приехал Ульф — даже жердину с двери не снял. Как не домой приехал.
Дед спрашивал Ульфа — что он в дом свой не идет. А Ульф только лицо покривил и буркнул:
— Успеется.
Главная новость, что Ульф привез, не о Мунде убитом была. Решил Теодобад большой тинг в бурге собрать, со старейшинами всех сел посоветоваться-потолковать. Ибо ясно стало, что чужаки уже и к нам проникать начинают. Кто Мунда убил, как не они?
Ульф сказал, что долго и уединенно они с Теодобадом беседовали. Больше всего спрашивал Теодобад о том, как Лиутар свои земли оборонял. И о чужаках расспрашивал: каковы из себя, какие у них повадки и обычаи, как сражаются.
О ядре племени чужаковом говорили. Вряд ли далеко оно теперь от нашего бурга. Наверняка уже на вандальские земли перебралось. Теодобад говорил — хорошо бы их истребить, и женщин, и детей, и скот. Чтоб неповадно было соваться.
А Ульф на то возражал: лучше их захватить, чтобы легче было с чужаками переговоры вести.
Теодобад рассердился на Ульфа. Какие могут быть с чужаками переговоры! Они союзника нашего Лиутара истребили, родню твою, Ульф, перебили. Да и языка их мы не знаем. Кто с ними разговаривать будет? Ты, мол, что ли?
Ульф сказал на то Теодобаду:
— Хотя бы и я.
Теодобад рукой махнул. До переговоров все равно дело еще не дошло. И ядро племени мы еще не захватили. Да и что с Лиутаром — неведомо. Жив — так напомнит о себе, посланца пришлет.
А пока что первая забота у Теодобада — большой тинг созвать. Уже сейчас видно: и на нас вандальская беда движется.
Между родами готскими согласия как не было, так и нет. Вот что тревожило Теодобада. Спросил Ульфа прямо:
— Случись такое, что к вашему селу погибель подступит — как, пойдут ваши люди в старое село, откуда старейшины родом, защиты искать? — И не дав Ульфу сказать, сам за него ответил. — Костьми лягут, а не пойдут. И тына у себя вы так и не поставили. Все геройством своим тешитесь, как дитя погремушкой.
И спросил Ульфа:
— Скажи мне, неужели у вандалов геройства меньше было, чем у вас в селе?
— Было, — сказал Ульф.
Теодобад ладонями себя по коленям хлопнул и так сказал Ульфу:
— Жду от вас одного из старейшин. Так им и передай. И еще скажи, пусть гордыню свою неуемную усмирят — не время попусту петушиться. Не для того великий тинг собираю, чтобы пререкания бесконечные слушать.
Ульф сказал Теодобаду:
— Хорошо.
СМЕРТЬ ДЕДУШКИ РАГНАРИСА
В тот день, когда Ульф в бурге был, к дедушке Рагнарису вечером Хродомер пришел. Объявил, что поясницу у него ломит. У Хродомера всегда к дождю поясницу ломит, так он говорит. Дедушкины боги тоже так говорят.Хродомер беспокоился, что дожди начнутся, и потому своих на поле совсем загонял, чтобы до дождей успеть.
Дедушка Рагнарис тоже беспокоиться стал и наутро всех наших погонял, что твоих рабов.
Дядя Агигульф ворчал, что дедушка Рагнарис всю кровь из него, дяди Агигульфа, выпил и все потому, видите ли, что у Хродомера поясницу ломит. А то, что у него самого, дяди Агигульфа, спину ломит — до этого никому дела нет, а меньше всего — отцу родному. Ведь воин он, воин, а тут все внаклонку да внаклонку, эдак и быстроту движений потерять недолго.
В нашем селе урожай собрали на два дня быстрее, чем в другие годы. Так отец мой Тарасмунд говорил.
А дождя хродомерова так и не было. Наоборот, еще жарче и суше стало. Дедушка Рагнарис на это говорил, что мир к упадку клонится и что прежде поясницу всегда к дождю ломило.
Ульф, едва из бурга воротившись, все как есть старейшинам рассказал. С тех пор как слепень, зудел, что дедушке с Хродомером в бург ехать надо. Лучше обоим, конечно, но можно и одному кому-то.
Дедушка говорил, что в такое время селу без старейшин лучше не оставаться, так что ехать должен кто-то один.
И всяко выходило так, что ему, Рагнарису, к Теодобаду ехать. Во-первых, сподвижник он был Алариха, отца Теодобадова, дружинником был, так что к нему, Рагнарису, Теодобад сыновнее почтение имеет. А во-вторых, Хродомер и своего-то отстоять никогда не умел. Где уж вразумить ему Теодобада? Растеряется Хродомер, и пропало наше село.
И Хродомеру то же самое сказал дедушка, когда Хродомер к нам пришел. И не стал, против обыкновения, спорить Хродомер. Молвил лишь, что и вправду в селе от него, от Хродомера, больше толку. И прочь пошел, кряхтя, сгорбясь и на палку опираясь. А дедушка Рагнарис долго ему вслед смотрел и лицо у него было странное.
С дедушкой Ульф вызывался в бург ехать, но не дал дед ему договорить — оборвал. Сказал, что дядя Агигульф с ним поедет. А отец наш, Тарасмунд, с дедушкой согласился: мол, Ульф здесь нужнее. И не стал спорить Ульф — лишь плечами пожал и о другом заговорил.
После жатвы вандал Визимар в кузницу ушел. Мы были рады, что у нас в селе новый кузнец появился. Ульф говорит, что этот новый Визимар с нашим прежним в умении, конечно, не сравнится, но все равно кузнец толковый. А чего не знает — тому старая кузница научит.
Дядя Агигульф рад был, что Визимар от нас ушел. Он обоих вандалов невзлюбил, но больше Визимара эту Арегунду невзлюбил дядя Агигульф.