Харрисон Колин. Форсаж

   – Конечно! – ответил Бобби. – Я его получаю от парня, который продает только лучшего качества. Для меня – по специальной цене.
   – На-ка, взгляни, – Мона извлекла нитку жемчуга из крошечной дамской сумочки.
   Кристина потрогала жемчуг. Выглядит как настоящий. Но ее мать, женщина бывалая, научила распознавать подделку.
   – Знаешь, – сказала она, – есть способ узнать, настоящий жемчуг или нет.
   – Да, по тому, сколько за него заплачено, – хихикнула Мона.
   – Не только.
   – Ты хочешь сказать, нашли ли его в моллюсках?
   – Настоящий жемчуг всегда из моллюсков, – ответила Кристина, – но за ним больше не охотятся, как раньше, а специально помещают в раковину песчинку, и получается жемчужина. Это называется культивированный жемчуг.
   – Но он не фальшивый, да? – спросила Мона, с подозрением осматривая свою нитку.
   Машина плыла на север, к Канал-стрит.
   – Не фальшивый, ты права. Я говорю о разнице между культивированным жемчугом и синтетическим.
   – Синтетический – значит, фальшивый, – сказал Бобби, – вроде моих зубов. Но он выглядит как настоящий.
   – Хоть он и не настоящий, – сказала Кристина. – И близко не лежал.
   – А что, можно определить по цвету? – спросила Мона.
   – Нет, – ответила Кристина. – Не по цвету, но есть один простой способ.
   – Я на хрен весь этот треп слышать не желаю, – вдруг взвился Бобби, – я своим девушкам дарю настоящий жемчуг, так-то.
   – Значит, ты не возражаешь, если я покажу ей мой, – сказала Мона. – Для проверки.
   – А как насчет моего? – пискнула одна из женщин, потянувшись к своим серьгам. – Бобби, ведь это ты мне их дал.
   – Эй, там, кончайте базар.
   – А ну-ка, вот взгляни, подружка, – сказала Мона, протягивая Кристине свои бусы.
   – Не смей трогать! – Бобби хлопнул водителя по плечу. – Джерри, останови машину. Я эту фифу в своей машине терпеть не намерен. Чтоб она меня тут еще с дерьмом мешала.
   Машина притормозила у обочины, рядом с китайцем, отрезавшим рыбьи головы.
   – Греби отсюда, – сказал Бобби Кристине.
   – Обожди! – завопила Мона. – Скажи мне, как…
   – Пошла вон, вытряхивай свою поганую задницу из моей машины!
   Кристина открыла дверь и выскочила, прихватив пластиковый мешок, но дверцу не отпустила.
   – Отпусти дверь, – проревел Бобби.
   Она присела и посмотрела ему в глаза. Он мигнул. Рик научил ее, как распознавать слабаков. Обычно они больше кричали, чем делали.
   – Я думаю, – сказала Кристина тихо, – что тебе не помешает вылезти и минутку со мной поговорить. Это в твоих же собственных интересах.
   – Какого хрена тебе нужно?
   – Я собираюсь помочь тебе выкарабкаться из дерьма, в котором ты по уши увяз, Бобби.
   Он раздраженно вздохнул и выбрался из машины, оказавшись небольшого росточка.
   – Так что ты мне хочешь сказать, женщина? Он ее не испугал. Просто заурядный сутенер.
   Дешевый сутенер. Мир кишит такими, как он.
   – Хочешь знать разницу между настоящим и поддельным жемчугом? Мне кажется, тебе следует это знать.
   – Это еще зачем?
   – Потому что, – она взглянула на машину, а затем перевела взгляд обратно на него, давая ему понять, что ей известно о его любви к махинациям, – я думаю, что ты давал настоящий жемчуг одним из своих девушек и не совсем настоящий другим. Я это нутром чую.
   Бобби сощурился от солнца. На мгновение задержал взгляд на китайце, потрошившем рыбу.
   – А тебе-то какого до этого хрена?
   – Да никакого. Я просто подумала, что, может, тебе интересно знать, как определить разницу самому, так чтоб, – она к нему склонилась, – ты не облажался.
   Он кивнул в раздумье.
   – Чтоб не возникало ненужных проблем и всего такого прочего.
   – Во-во.
   Он вытащил бумажник.
   – Пятерку?
   – Нет.
   – Десять максимум.
   – Ты что, больной?
   Кристина пожала плечами.
   – Для такого человека, как ты, эта информация ценная, Бобби. Ты бизнесмен, на тебя работают люди, и нужно, чтоб они тебе доверяли, тебе нужно поддерживать определенный имидж. Ты не можешь себе позволить, чтобы они начали свару, выясняя, у кого жемчуг настоящий, а у кого нет. Так? Это выставит тебя в дурном свете, даст понять, что ты дешевка. Так? Кроме того, тебе не помешает знать, что за товар продает твой поставщик – качественный или он облапошивает тебя.
   Бобби бросил взгляд вдоль улицы с повадкой человека, контролирующего ситуацию, и перевел взгляд на Кристину.
   – Ты права.
   – Так что пятьдесят хорошая цена.
   Он вытащил из кармана бумажник на цепочке и вручил ей купюры.
   – Кладешь жемчужину в рот и пробуешь на зуб. Если она шероховатая, значит, настоящая, если гладкая, тогда искусственная.
   Бобби уставился на нее.
   – И это все?
   – Да.
   – Пробуешь на зуб.
   – Гладкая – фальшивка. Шероховатая – настоящая.
   Он кивнул.
   – Вроде как люди.
   – Как некоторые люди, – уточнила она. – Шероховатые люди подчас фальшивка, а иные из гладких – настоящие.
   Он агрессивно выставил вперед челюсть.
   – А ты из каких?
   Теперь можно было над ним и посмеяться.
   – О, Бобби, я такая же, как ты.
   – Это какая?
   – То и другое.
   Он покачал головой.
   – А ты не промах. Не хочешь ли провести вечерок с Бобби? Внакладе не останешься, – он почесал яйца. – Я хочу сказать, мои причиндалы – высший класс, понимаешь? – Он взглянул на нее, чуя своей уличной интуицией, что встретился с особой штучкой. – Дать тебе мою визитку? На случай, если захочешь позвонить.
   – Не стоит.
   Но он уже держал визитку в руке. Красную, с напечатанным белыми буквами: БОББИ БУДЬ ЗДОРОВ – ИЩУ ПАРТНЕРОВ ПО БИЗНЕСУ. Она взяла карточку, только чтобы отвязаться от него. Бобби ей улыбнулся, в глазах лукавство.
   – Йо, Беттина, думаю, ты будешь в порядке, так что мне можно о тебе не беспокоиться, так? – Он хлопнул дверцей, и машина, кренясь, рванула с места.
 
   Была ли она свободна? Похоже, что да. Оглянулась – никого. Швырнула дешевую визитку на землю и шагнула в освещенный солнцем поток людей, прямо в восемь, или десять, или сколько их там миллионов, составляющих население города, такого огромного, что вам меня не найти, кто бы вы ни были. Она чувствовала себя слегка потерянной, но с каждой минутой город возвращался к ней, словно забытый язык. Она смотрела и видела – все более стремительные очертания машин, новые рекламы на боках автобусов, тротуары с мельтешащим людским потоком. Люди выглядели уставшими, одни, наверное, от тяжелой работы и низкой зарплаты, другие – от безделья и избытка денег. Копы-китайцы, русские домохозяйки из Бруклина, белые подростки, которым нравилось походить повадками на черных, и черные, пародировавшие самих себя. Навстречу ей вышагивали мужчины, которые предпочитали смахивать на женщин, и девушки, демонстрировавшие любовь к девушкам. Каждый был сам по себе, и никто не пытался влезть тебе в душу. Город сохранил тот же ритм и тот же темп, что и прежде. За четыре года она не прошла и четырехсот ярдов по прямой, а теперь перед ней раскидывался квартал за кварталом. Пространство. Она вновь понимала, что это такое – пространство.
   Женщин она разглядывала с особой дотошностью: цвет губной помады, крутизну мини-юбок, модели обуви. Как все просто – делают покупки, прогуливаются, спешат на работу, едят с подругами в ресторанах или фланируют в сопровождении мужчин. Она всматривалась в лица женщин, наверняка ни одна из них не может когда-нибудь оказаться в тюрьме. Это было видно сразу. Потому что они никогда не попадут в ситуацию, которая заставит их совершить чудовищную глупость. Они от нее застрахованы. И даже не догадываются об этом! Ей хотелось бы иметь такую же, как у них, большую сумку с блеском для губ, щеткой для волос, органайзером «Филофакс», кредитными картами и всем прочим. Продолжая идти, перекидывая из руки в руку свой мешок, она видела и других девушек, сбившихся с пути; кожа их была блеклой, в сальных волосах торчала какая-то дрянь. Или слишком коротко постриженных, или выкрашенных в зеленый цвет. А еще татуировки, кольца в носу. Все в них громко заявляло: вот она я, именно такая, какая есть.
   Возможно, я пытаюсь припомнить себя, подумала Кристина. Но разве не ясно, что та девушка умерла, ее больше нет – доверявшей людям и верившей в любовь. Она была уверена, что еще долго не сможет кого-нибудь полюбить. И сближаться сейчас ни с кем не хотела. Пока нет. Ей нужно было разобраться в самой себе. Что ж, возможно, она позвонит матери. Попробует это сделать из телефонной будки. Большая часть ее родственников умерли. Знакомые? Если она начнет названивать им, начнутся расспросы про Рика – хотя бы между прочим, – а о нем она вспоминать не хотела, совсем не хотела. До него может дойти известие, что ее освободили, и он попробует ее разыскать.
   Нетрудно представить, что будет потом – преподнесет на тарелке и свое сердце, и свою печень, станет умолять о прощении, и она себя возненавидит в любом случае – или за то, что простит, или за то, что далеко пошлет. Рик живет на Лонг-Айленде и работает на рыбацкой лодке, пусть он там и остается. Никогда не хотелось бы с ним встретиться. Да гори он в аду, если уж на то пошло.
   Она зашла в магазин электроники и попросила там пакет побольше. Переложила в него свои пожитки и рассталась с мешком для мусора. В Сохо, идя на север по Бродвею, Кристина заметила Центральный филиал музея Гуггенхейма, вошла внутрь и разжилась большой бумажной сумкой с логотипом музея. Вот это уже гораздо лучше. К северу от Хустон она остановилась в маленькой пиццерии, заказала два куска пиццы с разными приправами и колу – холодную, восхитительную кока-колу – отнесла промасленную бумажную тарелку к столику в глубине и оглянулась, разглядывая других посетителей: посыльных, секретарш, строительных рабочих. Она поднесла теплую корку ко рту, вдохнула запахи трав – орегано и базилика, и вдруг начала всхлипывать. Каким же безумием было все, что с ней произошло. Четыре года потеряно. Вся жизнь была разодрана в клочья – ее квартира, ее книжки, ее кошка, люди, которых она знала. Она долго привыкала к ненавистной тюремной рутине, которая была по крайней мере чем-то, каким-то подобием порядка. Она узнала женщин, а некоторых полюбила, особенно Мейзи. Сейчас и этого у нее нет. Конечно, она сделает все, что нужно – найдет работу, жилье, попытается ускользнуть от Тони Вердуччи, но в этот момент, когда она сидела с куском пиццы во рту, таким печально вкусным, ее гастрономический восторг перешел в сознание своего бесконечного одиночества. И пустоты жизни.
 
   Полчаса спустя Кристина нашла то, что искала. «Секонд-хенд» в Ист-Виллидж, в витрину которого било яркое солнце позднего утра. Она вошла внутрь, зазвенел колокольчик, и пожилой продавец в розовой футболке поднял глаза от журнала и затушил сигарету.
   – Хай, дорогая, – его взгляд скользнул по ее гуггенхеймовской сумке.
   – Я сюда раньше частенько захаживала, в старые времена. – Она огляделась вокруг. – Однажды купила сногсшибательное кимоно.
   Продавец поправил на носу бифокальные очки.
   – Я тебя помню! Давненько мы не встречались. Ты что, уезжала, милая?
   – Уезжала.
   Его глаза просветлели.
   – С мужчиной на поезде? С красавцем в фетровой шляпе?
   Она улыбнулась.
   – Не совсем чтобы так.
   Он вышел из-за прилавка и оценивающе оглядел ее.
   – Что ж, тогда дай-ка я попробую еще раз угадать.
   – Пожалуйста.
   Он принял вызов серьезно.
   – Что ж, похоже, это было – бедствие, буря, и она тебя унесла, дорогая, и ты оказалась бессильна противостоять ей!
   – Что-то вроде этого.
   – И ты приходишь сюда, возвращаешься, потому что здесь ты была счастлива, именно здесь, в моем маленьком старом магазинчике.
   – Все так, – она улыбнулась. – Мне хотелось бы купить платье, такое, чтобы оно не выглядело дешево, поприличнее.
   Он кивнул.
   – Имеется такое.
   Он начал перебирать вешалки с платьями, вытащил красное хлопчатое.
   – Нет.
   – Нет?
   – В нем я буду выглядеть слишком плоско.
   – Но, красавица моя, о тебе этого не скажешь.
   – Разве вы парней не знаете?
   – О да, знаю. Все они ужасные, так или иначе.
   – Мне нужно что-то приличнее, но чтобы немного…
   – Такое, чтобы говорило: а вот и я.
   – Именно.
   Пока он копался в платьях, она прихватила экземпляр «Виллидж войс», стопка которых лежала на стеклянном прилавке.
   – Бесплатно? – спросила она.
   – Да, – продавец кивнул. – Как любовь.
   – Почему?
   – Бесплатные еженедельники задушили. Хотя все они одним миром мазаны. Секс то, секс это. Поэтому и читают.
   – И творят много чего другого.
   Он извлек черное платье без рукавов с пуговками впереди, прелестными маленькими пуговками. Это платье предполагало сигареты, столик на двоих, и, мартини, будьте любезны.
   – Я хочу сказать, моя милая, такое платье – контрабанда!
   В ее сумке лежали заказанный по почте лифчик и трусы.
   – А туфли найдутся?
   – Найдем и туфли, конечно.
   – А та дама в доме напротив все еще сдает комнаты на неделю? – обратилась она к лавочнику.
   – С моей рекомендацией – сдаст.
   – А меня вы порекомендуете?
   Его лицо посуровело.
   – Я всегда задаю несколько вопросов потенциальным жильцам. Она милая старушка и не очень хорошо слышит.
   – О'кей, – быстро кивнула Кристина.
   – Только не вздумай мне врать, потому что я занимаюсь и выселением, то есть у меня есть человек, который этим занимается и которому, скажу я тебе, нравится это занятие.
   – Понимаю.
   А он жесток, подумала она, не проси его больше ни о чем.
   Он повесил платье и окинул ее взглядом.
   – Стало быть, ты вернулась в город?
   – И нуждаюсь в недорогом жилье.
   – А где ты жила до этого?
   – В тюрьме, мягко выражаясь.
   – Ну, тогда даже и не думай! – он взмахнул рукой, словно выносил приговор.
   – Что значит – даже не думай?
   – Это значит то, что значит. Ты преступница.
   – Не совсем.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Я нарушила закон, но я не преступница.
   – А что ты натворила?
   Она вздохнула. Больше она о тюрьме упоминать не станет. Люди этого не понимают.
   – Мой бойфренд был в банде, которая воровала грузы со складов и потом перепродавала краденое. Я немножко помогала ему с погрузкой и отгрузкой. А до этого просто училась в колледже, потом бросила его и много читала. Так вот я попалась, а другие нет, но ни в чем не призналась, что вывело прокуратуру из себя. И они ко мне, скажем так, проявили очень мало сострадания.
   – А что случилось с остальными твоими дружками? – спросил лавочник, складывая руки на груди.
   – Не имею представления.
   – Это были наркотики?
   – В фурах? Нет.
   – Ты наркоманка? – спросил он Кристину.
   – Вы уже посмотрели на мои руки, я заметила.
   Он пристально разглядывал ее сквозь бифокальные очки. Затем, как будто теряя интерес к разговору, протянул ей зеркало в тяжелой серебряной оправе.
   – Какое милое.
   – Лондон, конец века. Я храню его как напоминание о стиле викторианской эпохи. – Глаза его, однако, опять сузились. – А есть ли у тебя постоянный доход?
   – Скоро будет.
   Он отложил зеркало.
   – А дети у тебя есть?
   – Нет.
   Тогда он вздохнул и покачал головой.
   – Расскажи мне что-нибудь, что позволит мне понять тебя, моя милая, что обрисует твою личность.
   – Этот вопрос имеет отношение к тому, достаточно ли я респектабельна?
   – Можно сказать и так.
   Она молча кивнула и огляделась, как бы ища тему для разговора, затем взяла старинное серебряное зеркало и поднесла его к лавочнику так, чтобы он мог видеть свое лицо, свои бакенбарды и мешки под глазами.
   – Викторианская Англия, – начала она, – помимо вычурной манерности стиля в высших классах общества, который вы находите столь привлекательным, также известна возвратом к практике бичевания мелких преступников. По указу о бродяжничестве тысяча восемьсот девяносто восьмого года, мужчины, приговоренные за преступления, связанные с извращениями, – включая эксгибиционизм, однополую любовь и трансвестизм, – подвергались бичеванию кнутом, часто весьма жестокому.
   Глаза в зеркале смотрели на нее.
   – Да, – сказал он. – Да. Теперь я вижу. Это твой период? Викторианская эпоха?
   Она пожала плечами.
   – Расскажи мне что-нибудь еще.
   – Потому что вы мне не доверяете?
   – Нет, ради удовольствия тебя слушать. Отхлещи меня еще парочкой фактов.
   Она оглядела магазин в поисках вдохновения и заметила длинное мужское шерстяное пальто с тяжелыми пуговицами.
   – Когда Чарльз Диккенс скончался, смерть его была столь значительным событием, что могила усопшего в Вестминстерском аббатстве оставалась открытой в течение двух дней. Тысячи людей посетили ее, чтобы бросить прощальный взгляд на писателя в открытом гробу. Они бросали вниз цветы, ставшие ложем гения.
   – Да, – лавочник снял телефонную трубку. – Да!
 
   Двадцать минут спустя она вошла в вестибюль голубого шестиэтажного многоквартирного дома и стала трясти корявую лапу миссис Сандерс, старухи, которой на вид было лет восемьдесят. Визит Кристины прервал ее ежедневный ритуал крошения кусочков бычьего сердца для четырех жирных котов. Развалившись, они лежали в обветшалой гостиной, вполне безучастные к источнику их очередной трапезы, в то время как она, шаркая в засаленном халате, поставила перед каждым по маленькой фарфоровой мисочке.
   – Значит, так, – обратилась миссис Сандерс к Кристине, – ты желаешь снять комнату, и Дональд тебя ко мне послал? Ну что ж, это очень хорошо. Как тебя зовут?
   – Беттина, Беттина Бедфорд.
   – Очень приятно познакомиться, Беттина. Можешь платить понедельно. Можно и наличными. Кстати, наличными даже лучше. У меня только одна комната свободна, девушка, которая ее снимала, может вернуться. Возможно, скоро, но кто знает. По этой причине я могу сдать ее очень дешево, потому что если она вернется, тебе придется немедленно съехать без всяких претензий. Прежняя постоялица сказала, что вернется где-то осенью, и полагаю, что я… так, обожди-ка минутку.
   Миссис Сандерс ткнула пальцем, к которому прилипли кусочки бычьего сердца, в свое правое ухо, извлекла оттуда слуховой аппарат и начала тыкать в какую-то кнопку. Расстроенная, она нахмурилась.
   – Ничего не получается! И зачем их делают такими маленькими! Мисс, пожалуйста… – миссис Сандерс протянула ей аппарат; он напоминал панцирь насекомого с прилипшими кошачьими волосами. Старушка указала на крошечную кнопку. – Нажми вот это дважды, пожалуйста.
   Кристина прикоснулась пальцем – точнее, ногтем – к крошечной кнопке и дважды ею щелкнула. Миссис Сандерс вставила маленькую коричневую таблетку обратно в ухо.
   – Да, да, похоже, эта штука – о-о! – Она широко раскрыла глаза, как будто это помогало настройке, и улыбнулась Кристине. – Гораздо лучше. А сейчас дай-ка я принесу свой гроссбух, одну минуточку… – и прошаркала к письменному столу, заваленному книжками о кошках, – у меня тут все… так, один момент, да. – Она вернулась с толстой книженцией и села на софу. – Итак, у нас девяносто восьмой…
   – Девяносто девятый, – уточнила Кристина.
   – Да. В самом деле. Это новый том, – миссис Сандерс распахнула обложку, заклеенную толстой клеящей лентой, – начат в семьдесят седьмом году. А я тут живу с пятьдесят первого.
   – Навидались всякого, я полагаю.
   – Навидалась? О да. И видела, и слышала, и выносила их тела. Один господин умер в ванной. У нас тут жил кто-то из «Черных пантер», захаживал Вуди Ален, навещал друзей, Дженис Джоплин ночевала три недели. А Аллен Гинзберг однажды забыл здесь свои брюки – о, кто только не перебывал в этом доме, доложу я вам. Один жилец пытался разводить цыплят в своей комнате, другой спал головой в сломанном холодильнике, тут жили четыре или пять трансвеститов, всех не упомнишь.
   – Денег у меня не много.
   Старая женщина слышала подобные признания не в первый раз.
   – Здесь богачей не водится.
   – Я не знаю, смогу ли я…
   – Видишь ли, я социалистка, таких, как я, в наше время встретишь не часто. Люди не помнят, что значит быть социалистом. Я много денег не беру. Я беру столько, сколько могу получить. – Миссис Сандерс рассеянно перелистывала страницы. – Тут одни пытались купить мою собственность несколько лет назад, утверждали, что для меня это выгодная сделка. Выгодная? Я старая женщина, у меня коты, и есть все, что нужно для себя и для них. Хотя жизнь и не легкая. Я состарилась, но пока жива. – Она улыбнулась самой себе, затем мысли ее вернулись к реальности, а взгляд устремился на Кристину. – Так вот, я знаю твой тип. Я знаю о тебе такое, о чем ты даже не подозреваешь. Я поселю тебя в одной из комнат наверху. Пятый этаж, окна на улицу. Много дневного света. Там почти не слышно мусорщиков, и ты там можешь спокойно сидеть и думать, о чем захочешь. Та последняя девушка так внезапно уехала, что оставила кучу коробок в кладовке, возможно, она их заберет, а может, нет. Но это не моя забота. А теперь следуй за мной… – Миссис Сандерс встала. – Давай следуй за мной и прихвати свою сумку. Да, это лифт, мой лифт, он не для жильцов. Я слишком стара, чтобы забираться по лестнице.
   Они втиснулись в крошечную клеть лифта, и миссис Сандерс нажала пальцем кнопку на панели. Кабинка медленно поползла вверх.
   – Они сказали, что это здание стоит почти миллион долларов, но что мне с того? Куда я отсюда пойду? Я живу здесь с тех пор, как выбрали Эйзенхауэра, вырастила четырех детей, пережила двух с половиной мужей.
   – Двух с половиной? И такое бывает?
   – О, первые два были в полном порядке в романтическом смысле, но последний, что ж, он тянул только на половину. Он умер от рака печени. Пил и пил, а я никогда не просила его перестать. – Старушечьи щеки вздрогнули от воспоминаний. – Он, бывало, напивался и играл мне на тромбоне, ничего печальнее на свете не бывает. Его игра заставляла меня рыдать, я опять в него влюблялась. Когда он брал в руки инструмент, я видела в нем принца. – Кабину тряхнуло, и она остановилась. – Вот и пятый этаж.
   Вдоль темного коридора одна за другой шли комнаты, стены в грязных наслоениях.
   – Стало быть, так, у меня несколько правил. Я хочу, чтобы ренту ты платила каждое воскресенье. Просрочишь два дня, и твое имя в черном списке. Лучше туда не попадай. Этого делать не стоит. Есть такие, что говорят мне: ты меня отсюда не выселишь. Я им обычно отвечаю, что у меня самый лучший адвокат по вопросам съема и аренды. Я вожу дружбу со всеми судьями и всеми инспекторами, к тому же у меня пятидесятилетний опыт за плечами, так что я выселю без труда кого угодно. Остальные мои правила таковы – никакого насилия, воровства, огнестрельного оружия, торговли наркотиками. Если тебя время от времени навещает парень, это ничего, только постарайся делать все втихую. У меня либеральные взгляды. Я считаю, что люди должны радоваться. Господь дал нам больше горестей, чем удовольствий, они следуют друг за дружкой. Но – чтоб никакого шума.
   Они добрались до голубой двери с номером 5А, обезображенной старыми нашлепками скотча и дырками от кнопок. Миссис Сандерс извлекла из недр своего халата ключ. Пред ними предстала самая обыкновенная комната десять на двенадцать футов, с крошечной ванной. В одной из ниш стояли маленькая плита с холодильником, над раковиной висел электрический счетчик.
   – А зачем здесь счетчик?
   – Больше некуда было повесить, – ответила миссис Сандерс. – Если будешь много готовить, открывай в ванной окошко, даже зимой – комната проветрится. Огнетушитель под раковиной, и, как видишь, вот здесь пожарная лестница. Если случится пожар, то уж, пожалуйста, постарайся не поджариться. Я это всем говорю. У нас тут был пожар несколько лет назад, и парнишка-доминиканец задохнулся в дыму. Его снесли голого вниз, словно падшего ангела. – Она порылась в кармане передника. – Вот твои ключи. Этот дом – мой дом. Я хочу, чтобы все в нем были счастливы. А если вы не способны быть счастливой, мисс Бедфорд, то идите и живите с людьми, которые несчастны. Где-нибудь еще. – Старуха захлопнула дверь, и Кристина поставила на пол свою сумку.
   Стены не штукатурили бог знает сколько лет. Пол был неровный и весь ободран; оконные стекла в трещинах. Идеальная комната. В углу стояла кровать с провисшим матрасом, у противоположной стены комод с тремя ящиками. Кристина выдвинула их один за другим, разглядывая мелкий хлам, оставшийся от чужих жизней: газетные вырезки, несколько монеток, какая-то компьютерная деталь, бусина, рекламный листок от местного акупунктурщика, три карандаша со сломанными грифелями, накладной ноготь и вышедший из употребления жетончик метро. Она приподняла серые застиранные простыни с кровати и осмотрела матрас. Весь он был в наплывающих друг на друга разводах различного размера и происхождения. Она узнавала кровь, мочу, краску, цветные восковые карандаши, вино, прожженные сигаретами дырки и что-то похожее на машинное масло. В кладовке нашла белую туфлю с отломанным каблуком, прежняя ее владелица аккуратно замазывала изношенный носок белым гуталином. Эта находка как бы говорила, что здесь обитали души, которые брели по жизни спотыкаясь, испытав поражение. Я должна сделать эту комнату своей, решила Кристина. Повесила новое платье в кладовке, положила экземпляр «Войс» на комод, остальную одежду аккуратно уложила в верхний ящик. В кладовке она обнаружила три большие коробки, заклеенные лентой, на каждой надпись: СОБСТВЕННОСТЬ МЕЛИССЫ ВИЛЬЯМС. Она взяла одну коробку, ощущая затхлый запах бумаги, и взгромоздила ее на кровать. Лента была дешевого сорта, которая приклеивалась после того, как ее намочишь; высохнув, скукоживалась и отставала от картона, так что отодрать ее не представляло труда. Внутри были беспорядочные кипы писем, фотографий, корешков от билетов в кино, банковских отчетов, упаковка кондомов, вырезки из журналов, несколько книжек в мягкой обложке – похоже, там лежал каждый клочок бумаги, которого Мелисса Вильямс когда-нибудь касалась. На фотографиях была изображена молодая женщина с каштановыми волосами в очках и бейсбольной кепке. Не так чтобы хорошенькая, но забавная, из тех, кто не прочь пропустить стаканчик-другой. Открытая и непритязательная. Внимательная и живая, но лишенная утонченности. Ноги немного тяжеловаты. Почти без косметики. Мелиссе, как следовало из бумаг, было двадцать семь лет, и еще два месяца назад она работала в компании по разработке веб-сайтов на Принц-стрит. Она была выпускницей Карлтон-колледжа, а также училась в Школе дизайна Род-Айленда. Ее мать писала ей, что очень беспокоится о брате Мелиссы, которого нашли в Сиэтле без чувств с торчащей в руке иглой. Письма становились все более отчаянными. «Твой брат однажды убьет себя, – говорилось в последнем, – и я не в состоянии (!) этому помешать. Одному Богу известно, чего мне стоило его появление на свет, и вот теперь он собирается выбросить свою жизнь на свалку с помощью иглы. Мелисса, я знаю, что не была такой матерью, которую бы ты пожелала. Моя дорогая, твоя привычка к порядку, обязательность и ответственное поведение были прямой реакцией (!!) на меня. Скорее всего, я окончательно утратила право на твое снисхождение (!!), о котором, однако, осмелюсь просить. Ты нужна своему брату, ему нужен кто-то, кто вырвет его из омута и вернет домой. Тебя он послушает. Я взываю к тебе. Я умоляю тебя спасти жизнь своему брату. Из твоих рассказов я знаю, что ты очень довольна (!) своей работой, я верю, что если ты объяснишь им ситуацию, они позволят тебе на время уехать и потом примут обратно. В любом случае – ты так талантлива, что у тебя вряд ли возникнут трудности, чтобы заново обосноваться в Нью-Йорке».