Ильин Андрей. Козырной стрелок

   — Кто? — спросил из-за двери недовольный голос. — Ты, что ли? — щелкнул замок.
   Борец сдвинулся из поля зрения глазка и прижался спиной к стене. Дверь приоткрылась.
   — Забыла, что ли, чего?
   Капитан мгновенно протиснулся в приоткрывшуюся щель, схватил хозяина дома за потенциально опасные, не исключен но, удерживающие оружие руки, притянул их к земле и сильно ударил лбом в лицо.
   Шустрый охнул, обмяк и осел на пол.
   Борец втянул его в коридор и, оглянувшись, прикрыл дверь. Минимум минуты две поверженный враг должен был быть безопасен. Но все равно... Капитан вытащил из халат Шустрого пояс и очень крепко, вывернув, стянул ему за спиной кисти рук. Длинную полу халата он, скрутив в плотный кляп, засунул ему в рот.
   Клиент был обезврежен и упакован. Как часовой, которых капитану Борцу в его боевой практике приходилось обездвиживать и обезвреживать не один десяток раз. И между прочим, ни один самостоятельно не развязался и не закричал.
   Покончив с хозяином, Борец прошел в комнату и первое, что увидел, — иностранные паспорта. Паспорта были новые, только что выданные. Вчерашним числом выданные. Паспорта были выписаны на Шустрого и еще на каких-то людей. Виз в паспортах не было. Но все равно были паспорта, что доказывало, что уголовники готовятся к переходу через границу. А визы... визы можно проставить в любую минуту.
   Сволочи!
   Борец устало сел в стоящее рядом кресло. Устало не потому, что перетрудился, бегая туда-сюда по лестницам, а потому, что сделал то, что сделал. Спонтанно сделал. И еще неизвестно, хорошо или плохо сделал... В любом случае вот они, паспорта, и вот он, Шустрый. У которого, кроме него, Борца, тоже находятся дискеты со счетами банков. Вот только где находятся?
   В коридоре завозился поверженный пленник. «Язык», которого еще нужно было разговорить. Очень быстро разговорить. Ведь положение почти как на фронте — территория даже не нейтральная, а чужая, в любую следующую минуту противник может хватиться своего пропавшего бойца, может начать его искать и может прийти сюда.
   Шустрый замычал. И завозился еще активней. Борец вышел в коридор, ухватил его за плечи, проволок по полу и бросил на диван, где он совсем недавно очень неплохо и совсем в другой компании проводил свое время.
   — Мты-ы кто-о-о? — промычал Шустрый, испуганно глядя на здорового бугая, который стоял перед ним.
   — Кто я? — переспросил Борец.
   — Мм-мгы, — закивал головой Шустрый.
   — Прохожий я. Шел мимо. Зашел на огонек. Говорить будешь?
   Шустрый отчаянно замычал.
   — Значит, не будешь? — сделал вывод Борец и резко ударил пленника в челюсть. Профессионально ударил, раскраивая кожу.
   — Мм-у-у-у! — замычал Шустрый.
   — Ну так будем говорить? Или будем молчать? — еще раз спросил капитан.
   Шустрый скосил вниз глаза. И еще раз. И еще. Показывая на торчащий изо рта кляп.
   Кляп Борец не вытащил специально. И задавал вопросы, не вытащив кляп, тоже специально. «Языка» надо вначале бить, а потом давать возможность говорить. Когда бьют, не давая возможности ничего сказать, — это страшно. Это значит, что могут убить, и значит, что ты не очень нужен. Прежде чем дать возможность говорить, надо сломить «языку» волю. Во фронтовых условиях это происходит автоматически. Пока «языка» захватывают, обездвиживают и где волоком, где на себе перетаскивают через линию фронта, на нем живого места не останется. Этого перетаскивать было некуда. И значит, следовало давить на психику на месте.
   — Значит, хочешь молчать. Хочешь упорствовать. Еще несколько крайне болезненных ударов по корпусу.
   — У-уу! Угу! Мммм-м!
   — Ах, у тебя кляп? — вспомнил Борец. — Ах ты говорить не можешь?
   — Мгы-ы! — закивал Шустрый.
   — А кричать не будешь?
   — Мммы-мы! — замотал головой Шустрый.
   Борец выдернул кляп. С силой выдернул, как пробку из бутылки, не заботясь о целостности зубов «языка». С «языками» вообще лучше не церемониться. Тогда они быстрее начинают говорить.
   — Уф-ф-ф! — перевел дух Шустрый.
   — Это все, что ты мне хотел сказать? — возмутился Борец и на этот раз ударил ногой по колену, одновременно плотно зажав рот пленника ладонью.
   — У-у-ух-ыы! — невнятно закричал Шустрый.
   — Ну что? Вспомнил?
   — Что? Что, вспомнил? — затараторил пленник, как только ему открыли рот.
   — Про дискеты? И про паспорта.
   — Про какие паспорта?
   — Про эти вот паспорта, — показал Борец. И, выждав короткую паузу, ударил ими пленника наотмашь по разбитым губам. — Вспомнил?
   — Что?
   — Откуда и зачем эти паспорта?
   — Эти? Эти из фирмы. Их нам фирмовые сделали. Когда мы на них наехали.
   — Зачем сделали?
   — Чтобы ехать. За границу ехать. Потому что по простым нельзя.
   — Куда ехать за границу?
   — Папа не сказал.
   — Какой Папа?
   — Ну Папа! Наш Папа! Главный наш. Это он сказал, чтобы мы паспорта...
   — А дискеты?
   — Какие дискеты?
   Сильный, костяшками пальцев удар под правое подреберье. Туда, где располагается печень.
   — Ой!
   — Где дискеты?
   — Какие?
   — Ты сам знаешь какие.
   — Не знаю. Мамой клянусь!
   Еще один удар. Такой же силы и туда же.
   — А-а-а-й!
   — Ну так где дискеты?
   — Ты же убьешь меня!
   — Конечно, убью.
   — А если я скажу?
   — Оставлю жить. Если все скажешь. Особенно про дискеты.
   — Про дискеты я не знаю...
   Борец вытащил и щелчком открыл большой перочинный нож. Очень большой нож.
   — Ну? — еще раз спросил он. И ухватил Шустрого за нос. — Вспомнил?
   — Ты что делаешь? Ты что хочешь?!
   — Я хочу узнать про дискеты. Или хочу отрезать тебе нос.
   — Врешь! Ты не сможешь! Не посмеешь!..
   — Смогу! И посмею, — очень спокойно сказал Борец и, резко проведя лезвием ножа слева направо и сверху вниз, отрезал кончик носа, отбросив в сторону кусок мяса.
   — А-а-а! — сдавленно, потому что под ладонью, заорал Шустрый, пытаясь увидеть то, что упало на пол.
   — Ну что, вспомнил?
   Рана была небольшая, пострадал только самый кончик носа, но рана была очень болезненная, очень кровавая и трудно переносимая психологически. Потому что с этим, обрезанным наполовину носом надо было жить дальше.
   — Гад, сволочь, гнида, козел! — заорал, заматерился, заплакал Шустрый.
   — Ну так вспомнил? — все так же спокойно спросил Борец.
   — Убью суку!
   Борец опустил руки вниз. Обе руки. В том числе ту, в которой был зажат нож. Которым только что...
   — Ты что хочешь делать? — перестав материться, настороженно спросил Шустрый.
   — То же самое! — ответил Борец и, откинув полу халата, срезал ножом резинку трусов.
   — Ты что удумал? — хотел было дико заорать Шустрый, но тут же получил удар кулаком в губы.
   — Тихо!
   — Ты что удумал? — напряженным, свистящим шепотом переспросил он.
   Борец, брезгливо морщась, ухватил пальцами, облаченными в перчатки, оттянул на себя главную гордость и отличительное достоинство Шустрого и придвинул, притер снизу острое и оттого шершаво цепляющееся за кожу лезвие ножа.
   — Не... не... Не на-до! — боясь пошевелиться, попросил Шустрый, заискивающе улыбаясь.
   — Тогда скажи, где дискеты.
   — У Папы. Дискеты у Папы.
   — Как они к нему попали?
   — Я отдал.
   — А у тебя они откуда?
   — Я взял, тогда... Ну не надо. Ну прошу... Ну блин, в натуре...
   — У кого взял?
   — Я точно не знаю. У него фамилия Иванов.
   — Куда он потом делся?
   — Кто?
   — Иванов!
   — Сбежал. Он наших братанов положил. Всех. И сбежал.
   — Что на дискете? Ну!
   Борец шершаво чиркнул по натянутой коже и почувствовал, как она легко расползлась в стороны, капая на пол кровью.
   — А-аааа! Зачем? Не надо! Я все скажу! Там счета. В иностранных банках счета. Где деньги. Очень много денег! Ну не надо...
   — Кто собирался туда ехать?
   — Мы... Те, кто на паспортах. Но не за деньгами. Просто посмотреть...
   — Когда и куда конкретно ехать?
   — Папа не сказал. Ой! Ну честно! Он никогда никому ничего не говорит! Только в самый последний момент.
   — Не врешь?
   — Ой! Ай! Нет! Не вру!
   — Это все, что ты знаешь? — Нож еще на миллиметр углубился в живую плоть. Кровь еще гуще закапала на пол. — Ну! А то я тебе его в рот затолкну. Ну!!
   — Ничего! Больше совсем ничего! Честно говорю! Ну козлом буду!
   — Уже есть! — сказал Борец, отпуская удерживаемый орган и брезгливо отирая перчатки о лицо «языка». — Говори адреса.
   — Ты меня убьешь?
   — Адреса говори!
   — Ты меня...
   — Ну!
   — Какие адреса? — плача и подскуливая, спросил морально и физически сломленный пленник.
   — Папы. И этих, — показал Борец на паспорта. Хлюпая носом и через слово моля о пощаде, Шустрый назвал адреса, сдавая Папу и своих братанов.
   — Не перепутал?
   — Нет, нет! — уверил Шустрый. — Ты меня не убьешь?
   — Я? На хрена ты мне нужен? — сказал Борец. — У тебя пушка и деньги есть?
   — Есть, есть, — закивал деморализованный Шустрый. — И деньги, и шпалер. Вон там. Под шкафом. Там тайник. Где половицы...
   — Ключи?
   — В кармане. В куртке.
   Борец нашел ключи, открыл углубленный в пол металлический ящик, вытащил из него «наган» и пачку долларов.
   — Больше ничего?
   — Ничего. Мамой клянусь...
   Борец закрыл тайник и настелил сверху обрезанные половицы.
   — Ну тогда я пошел...
   — До свидания, — совершенно тупо сказал Шустрый. Борец прошел в коридор, к двери.
   Шустрый облегченно обмяк в кресле и заплакал. Но Борец не ушел. Совсем — не ушел. Он на цыпочках вернулся в комнату, встал, навис сзади над креслом, медленно опустил вниз руки и резким рывком, с громким хрустом свернул плачущему Шустрому шею.
   Теперь он точно не мог приехать в далекую Швейцарию...

Глава 20

   — Ну что, Степан Степанович, не пора ли нам запускать нашего суперагента в дело? Сколько ему можно науки преподавать? Эдак на нем живого места не останется. Как считаешь?
   — По-настоящему запускать, конечно, рано. Материал сырой. Но, с другой стороны, тут дело не времени, его сколько ни вари...
   — Крутым не станет?
   — Не станет. Как был размазней, так и останется размазней. Такие, как Иванов, к нашим наукам изначально не способны. Как лишенные слуха к музыке.
   — Не вышло у нас с Ивановым как хотели.
   — Не вышло. Хотя, конечно, кое-чему он научился. Оружие держать, удары показывать. Если бы еще недельку-другую...
   — Нет у нас недельки. Тем более другой. Больше ждать мы уже не можем. Все сроки вышли, — перешел с дружеского трепа на деловой тон генерал Трофимов. — Сегодня я получил ответ от начальства по поводу использования Иванова в операции по разработке Пиркса. Ответ положительный.
   — Значит, все-таки дали «добро»?
   — Не дали, а кое-как дали. С боем дали. Практически под мою ответственность. Так что нам теперь в лужу садиться нельзя. А надо все очень хорошо продумать.
   — Тогда давайте думать...
   Думать пришлось с самого начала. Которое для генерала и майора было начало, а для всех прочих и в первую очередь для Иванова — продолжение. Для генерала и майора точкой отсчета их не зрительского, но профессионального интереса был факт контакта Королькова Ильи Григорьевича по кличке Папа с гражданином США Джоном Пирксом. Он же агент Центрального разведывательного управления США, работающий под крышей второго помощника атташе по культуре посольства США. И вполне вероятной встречи Королькова Ильи Григорьевича с работником швейцарского консульства Густавом Эриксоном, который в момент контакта с Джоном Пирксом в ресторане «Русский двор» находился там же.
   Более всего интересен, конечно, контакт с Джоном Пирксом, имевшем в своей биографии несколько громких дел и несколько зафиксированных в его досье официальных выдворений из стран, где тоже служил вторым помощником при каком-нибудь атташе.
   Все прочие случившиеся до встречи трех этих фигурантов события, а именно дискеты с номерами партийных счетов, всеобщая охота за дискетами с номерами партийных счетов и трупы, случавшиеся в результате охоты за дискетами с номерами партийных счетов, — были вторичны. Первичным — контакты Королькова с посольскими работниками. Потому что за раскрытие этих контактов генерал и майор получали зарплаты, звания и повышения по службе. А от всего лишь эстетическое удовольствие, как от прочтения мудрено закрученного детектива.
   В чем заключался взаимный интерес Королькова Ильи Григорьевича по кличке Папа и работников посольства США и Швейцарии, было неизвестно. Но в общих чертах понятно. Королькову нужна была виза в Швейцарию, чтобы приблизиться к манившим его миллионам долларов партийного золота. Его мотивация была абсолютна ясна.
   Более-менее понятно было, что свело с Корольковым работника швейцарского консульства. Тоже скорее всего деньги. Но не миллионы абстрактных долларов, а вполне конкретные несколько сотен или, что более вероятно, несколько тысяч долларов, которые он предполагал положить в карман за полулегальное открытие виз в Швейцарию.
   Непонятно откуда в этой паре объявился Джон Пирке? Он визами в Швейцарию не заведует и в этом вопросе помочь Королькову не мог. Или мог? Если мог, то опять-таки через Эриксона. Из чего следует, что Эриксон, как минимум, должен знать и должен иметь с ним какие-то отношения.
   Так имеет или нет?
   По всей видимости, имеет, что косвенно подтверждается тем, что Джон Пирке присутствовал при встрече, которая касалась лишь двух человек — покупателя виз Королькова и продавца виз Эриксона. При чем здесь третий? Который тем не менее был.
   Существует еще один проверочный вопрос, который позволяет выяснить, кто был инициатором знакомства — кто пригласил Пиркса на встречу? Корольков? Нет. Он его до того момента не знал и ведать о нем не ведал. Что подтверждается оперативными данными по Джону Пирксу и изучением биографии Королькова.
   Значит, американца на встречу пригласил Эриксон. Что опять-таки подтверждает первоначальный вывод о их близком и не рекламируемом знакомстве. Возможно, о деловом знакомстве.
   Отсюда определяется первая линия поиска — Джон Пирке — Густав Эриксон. Что бы их ни объединяло, это очень небезынтересно Службе безопасности страны, где они аккредитованы.
   Если это коммерция, то можно попробовать завлечь их в какую-нибудь, сулящую крупные барыши торговую операцию. Или просто купить, если они так сильно любят деньги что готовы, скрывая это от всех, заниматься совместным полуподпольным бизнесом.
   Если это не коммерция, а, к примеру, чистая взаимная любовь, то это тоже неплохо, потому что можно получить добротный компрометирующий материал, с помощью которого склонить их к сотрудничеству.
   Если это совместная работа спецслужб двух стран, то тогда во имя каких целей? Что тоже крайне интересно узнать.
   А если Джон Пирке лишь использует Эриксона в своих корыстных целях, заставляя сводить с нужными ему людьми и, к примеру, расплачиваться с нужными людьми швейцарскими визами, то это тем более интересно, потому что позволяет подцепить на крючок, как минимум, одного из них — швейцарца и через него выйти на Джона Пиркса.
   Отсюда можно сделать несколько выводов.
   Первый. Из всей этой компании более всех интересен Безопасности второй помощник атташе по культуре Джон Пиркс.
   Второй. С Джоном Пирксом имеет какие-то, пока еще не установленные отношения работник консульства Швейцарии Густав Эриксон. В подробностях которых обязательно надо разобраться.
   Третье. Джон Пирке вышел на контакт с гражданином России Корольковым Ильей Григорьевичем, известным в уголовных кругах как Папа и имеющим там определенный вес Зачем Джон Пирке вышел на Королькова? Это тоже надо узнать.
   Отсюда встает главный на сегодняшний день вопрос как подобраться к Джону Пирксу, который является дипломатом суверенной державы, защищен дипломатическим иммунитетом и совершенно не заинтересован в контактах с Безопасностью?
   Как?
   — Из всех возможных вариантов прямого знакомства с Джоном Пирксом мы на сегодняшний день реально имеем два. Первый — работник швейцарского консульства Густав Эриксон, — загнул указательный палец генерал Трофимов. — Второй — Корольков Илья Григорьевич, — загнул он второй палец. — Все?
   — Все, — ответил майор Проскурин.
   — Значит, придется исходить из того, что мы имеем, и использовать то, что мы имеем. А имеем мы Эриксона и Королькова. Имеем дипломата и бандита. Начнем с дипломата.
   Майор открыл пронумерованную, прошитую суровой нитью и скрепленную печатью страницу в блокноте для служебных записей.
   — Надо установить за Эриксоном постоянное наблюдение. Отсмотреть все его связи, привычки, наклонности. Особенно дурные связи и дурные наклонности. Надо накопить компрометирующий материал. Любой, какой возможно. Нас интересуют любые отклонения от нормы — на службе, в быту, в интимной жизни. Не может быть, чтобы у него не было никаких пороков. Люди, лишенные абсолютно всяких пороков, есть только в одном месте — на кладбище. Нам необходимо найти зацепку для будущего разговора. Вернее сказать, для будущей вербовки. Лучше всего начинать искать компромат на службе. Раз Корольков обратился к нему, значит, он был не первый клиент, нуждающийся в открытии виз. Значит, кто-то был до него и знает за Эриксоном такого рода услуги.
   Этого «кого-то» надо найти. Или этого «кого-то» надо ему подсунуть.
   Майор зафиксировал все соображения, высказанные генералом, для него бывшие приказом.
   — Теперь Корольков. Что думаешь по Королькову?
   — Корольков Пиркса не сдаст. При любом подходе он зароет всякую информацию. И никого к нему не подпустит.
   — Кроме все того же Иванова... То есть мы приходим к варианту, который сформулировали раньше. Дверь, открывающая доступ к Дяде Сэму — Корольков. Ключ, который может открыть эту дверцу, — Иванов. И пока ключ только один Других вариантов ты мне предложить не можешь?
   — Нет. Мы пытались просчитывать другие варианты подвода — ничего не вышло. Корольков очень серьезно защищает себя от сторонних контактов. Быстро подвести к нему человека невозможно. Он будет проверять его и наблюдать за ним много месяцев, если не годы, прежде чем допустит к серьезной информации. Пусть даже это будет его ближайший родственник. Корольков не доверяет никому. Я полагаю, что Иванов единственно возможный вариант быстрого подхода. Но, честно говоря, очень сомнительный вариант.
   — Не веришь, что Корольков пойдет с ним на сближение?
   — Не верю!
   — Но через Иванова он проще и быстрее может выйти на швейцарское золото.
   — Ему не нужно золото. Вернее, не настолько нужно, чтобы очертя голову бросаться на сомнительные наживки. У него достаточно денег здесь и достаточно выхода на новые деньги здесь, чтобы торопиться со Швейцарией. Он будет выжидать и будет тянуть время, чтобы взять свое наверняка. Золото для него не лучшая приманка.
   — Тогда остается страх. Потому что ничего другого не остается.
   Майор пожал плечами.
   — Значит, поступим так. Запроси в милиции и еще раз самым тщательным образом изучи все дела Королькова и дела, в которых были замешаны его приятели. Отсмотри к нему и к его людям все подходы. Ну то есть где живут, где бывают, с кем дружбу водят. Но самое главное, продумай и распиши все сценарии форсированного подвода к Королькову Иванова, — сформулировал очередной приказ генерал. — Все продумай и сладкие, и горькие. Продумай и доложи мне. По сценариям доложи послезавтра, в четырнадцать ноль-ноль.
   — Но...
   — Никаких но... Послезавтра! В четырнадцать ноль-ноль. Потому что послепослезавтра мы должны начать действовать. Закончилось время раскачки. Закончилось, Степан Степанович!

Глава 21

   — Когда? — спокойно, но так, что у присутствующих мурашки по спинам побежали, спросил Папа. — Когда?!
   — Днем.
   — Кто его последним видел?
   — Ушастый и Шавка.
   — Сюда их.
   Требуемых «шестерок» нашли и мгновенно, чуть не волоком, притащили под грозные очи Папы. Которого они, может быть, первый раз в жизни живьем наблюдали.
   — Где вы его видели?
   — Дома. У него дома.
   — Когда?
   — Днем...
   — Когда днем?
   — Три часа назад. Когда паспорта принесли.
   — Он был один?
   — Нет. Там с ним какая-то баба была.
   — Какая?
   — Обыкновенная. Шалава. Он сказал, что ее у центрального гастронома снял.
   — Отыскать бабу. И все у нее узнать! — коротко распорядился Папа.
   Несколько бригадиров тихо вышли из комнаты.
   — Кто нашел Шустрого?
   — Носатый. Он за деньгами пришел. Долго стучал. А потом дверь открыл.
   — У него что, ключ был?
   — Нет, ключа не было. Отмычки были. Он отмычкой открыл. Ему ждать надоело, и он открыл. Думал, Шустрого нет и он все сам возьмет. А Шустрый был...
   — Носатого сюда.
   Привели Носатого.
   — Ты его первый увидел?
   — Я.
   — Рассказывай.
   — Что рассказывать?
   — То, что увидел! Подробно и по порядку рассказывай.
   — Ну я открыл дверь, на всякий случай покричал его, прошёл по коридору в комнату и увидел... Шустрого увидел. Мёртвого.
   — Как его убили?
   — Не знаю. В него вроде не стреляли и на перо не сажали.
   — Почему ты так решил?
   — Никаких ран видно не было.
   — Он что, был целый?
   — Не сказать, чтобы совсем. Побитый был сильно. Да, у него еще... В общем, у него кончик носа был отрезан.
   — Носа?!
   — Ну да, носа. Отпластан, как бритвой! Присутствующая при допросе братва тихо зашушукалась.
   Насчет отрезанного носа.
   — А ну тихо!
   Все мгновенно замолчали.
   — Ты там ничего не трогал?
   — Нет. Я сразу ушел. И сразу сказал...
   — Ладно, иди.
   — Ментов никто не вызывал?
   — Нет! Как можно.
   — Тогда едем.
   — Куда, Папа?
   — Туда едем. Теперь едем.
   — Но это... это...
   — Чего сопли жуете? Ну?
   — Это опасно. Могут заметить соседи и потом стукнуть ментам.
   — Ничего. Как-нибудь. Поехали!
   К самому подъезду на машине Папа не подъезжал. Прошел пешком. Братва заранее проверила дорогу и открыла дверь, так что никаких препятствий в продвижении не возникало.
   Папа зашел в услужливо распахнутую дверь.
   — Где он?
   — Там, Папа.
   Бывший близкий подручный Папы расслабленно сидел на кресле, уронив голову набок. В квартире все было чисто и относительно убрано. Шмона, похоже, не было.
   — Тайник где? — спросил Папа.
   — Здесь тайник. Пустой. Совсем пустой. Может, его кто откурочил, чтобы бабки умыкнуть?
   — Может, и откурочил. Только что-то он слишком гладкий. Не видно, чтобы его ломали.
   — Так, может, они внутряк отжали? Монтировкой.
   — Тогда бы крышка была погнута. Не ломали его. Ключом открыли. Его ключом.
   — Откуда бы они его взяли?
   — Нашли. Или он дал, — кивнул Папа на покойника.
   — Паспортов нет, — сообщил появившийся из соседней комнаты претендент на освобожденное Шустрым место. Новый, почти уже утвержденный подручный по кличке Бурый.
   — Внимательно смотрели?
   — Все перетряхнули.
   — Поди наследили?
   — Нет, мы аккуратно. И все на место положили.
   — Значит, говоришь, не нашли...
   Папа подошел к покойнику и долго смотрел на него, словно надеясь узнать, кто к нему приходил, что искал и кто его убил.
   Но Шустрый молчал. И сидел. Первый раз в присутствии Папы он не отвечал на его вопросы и не вставал.
   Папа вытащил носовой платок, обернул им пальцы и, взяв покойника за подбородок, медленно повернул голову. Посмотрел и снова опустил обратно. Потом тот же платок он набросил сзади на шею и пощупал выступающие позвонки.
   — Ему свернули голову, — сказал он. — Как цыпленку. Все на минуту напряженно замолчали.
   — Это он, Папа. Это он грохнул Шустрого, — тихо сказал Бурый. — Нутром чую — он! Это он мочит наших. Одного за другим. Вначале там, в доме, теперь здесь. Он перемочит нас всех. До последнего. Зачем он нас мочит? Чего ему от нас надо?..
   — Цыц! — оборвал его Папа. — Уходим. Здесь нам больше Делать нечего...
   «Может, и действительно Иванов, — думал Папа, спускаясь по лестнице, идя по улице, садясь в машину и приехав домой. — Может, он действительно оберегает свои бабки и жалит каждого, кто к ним приближается. Смертельно жалит... вполне может быть, что и он. Свернутая шея — его почерк». Очень похоже, что он. Потому что больше некому. Ну кому еще мог быть нужен Шустрый? Кто бы стал ему вдруг ломать шею?
   Никто не стал. Никому он больше не был нужен. Только Иванову. Который его убил. Причем не просто убил. А именно тогда, когда тот получил заграничные паспорта. Ни раньше, ни позже. Именно тогда! День в день!
   Что он хотел сказать тем, что убил Шустрого именно в этот момент?
   Только одно — что со всяким, кто сделает то же самое, кто попытается приблизиться к его золоту, он поступит точно так же. Он сломает ему шею. Или убьет как-то иначе. Но убьет стопроцентно!
   Иванов поступал точно так же, как поступил бы на его месте Папа. Или любой другой сильный человек, не желающий, чтобы в его дела совались посторонними носами. Вот он, знак! Вот почему он отрезал нос. Именно нос! А не, к примеру, ухо.
   Не суйте нос в чужие дела, иначе лишитесь головы! — вот что хотел сказать он. И вот что он сказал!
   Шустрый сунул свой нос в его дела и лишился жизни!
   Его смертью и его отрезанным носом Иванов показал, что все видит, все знает и не остановится ни перед чем.
   И он действительно все видит, раз выследил Шустрого, все знает, раз нашел и забрал паспорта, и ни перед чем не остановится, раз так демонстративно убил Шустрого.