Ильин Андрей. Козырной стрелок

   — Когда мне доложить об овладении языком «феня»?
   — После... После того, как вы встретитесь с Двенадцатым...

Глава 39

   — Ты знаешь, что мне снова оттуда звонили? — показал начальник следственного отдела пальцем в потолок.
   — Из столовой, что ли? — спросил следователь Старков, имея в виду буфет на четвертом этаже, расположенный над кабинетом начальства.
   — Кончай юродствовать! Знаешь, о чем спрашивали?..
   Старков знал. О деле Иванова, конечно. О чем еще. Последнее время все как с цепи сорвались. В последнее время все интересовались только Ивановым. Как будто других преступлений в стране не совершалось.
   — А я здесь при чем? — пожал плечами Старков. — Я теперь в этом деле самая мелкая сошка. Надо мной теперь десять особо важных следователей понаставили. Так что вам лучше к ним.
   — Не прибедняйся. Ты все равно в этом деле больше всех... Потому что раньше всех. Наверняка какие-то свои соображения имеешь. Так ты не жмись, поделись с начальством.
   — У меня теперь другое начальство.
   — Теперь другое. А потом прежнее будет. Так что тебе нос задирать не резон. Ты пойми, они там охренели все! Каждый день достают. Интересуются. То один, то другой. Сегодня, знаешь, кто звонил?
   — Кто? Неужто министр?
   — Что министр. Бери выше. Тот, кто за распределение жилплощади отвечает. Министров на моем веку штук пять сменилось. А он на своем месте как сидел, так и сидит. Чуешь?
   — А ему Иванов зачем?
   — Не знаю. Но прилип как, понимаешь, репей к заднице!
   — Банный лист, — поправил Старков.
   — Ну пусть лист. Мне от того не легче. Мне квадратные метры на отдел выбивать надо. Не могу я его в этом деле обойти.
   — Вашему зятю?
   — Капитану Митрохину. А ты, между прочим, много на себя берешь. Я в твои годы начальству умел только «есть» говорить. Понял?
   — Так точно. Разрешите идти?
   — Погоди. Может, все-таки скажешь мне чего нового.
   — Не скажу, — ответил Старков. — Не успею. Мне идти надо.
   — Куда?
   — На встречу с секретным сотрудником.
   — Со стукачом?
   — С секретным сотрудником.
   Следователь Старков повернулся «кругом» и вышел.
   «Много на себя брать стали, — подумал начальник следственного отдела. — Ну да, зять. А что, ему на улице жить оттого, что он зять? Ну все, чуть что, в морду тычут. Ни хрена не боятся. Потому что ни хрена не получают...» «И этот туда же, — удивлялся Старков. — Чего им этот Иванов всем дался? И даже этому, который квартирами заведует. А ему не предлагает...»
   Старков вышел на улицу и пошел в пивную. Чтобы горе залить. Пивная теперь называлась пабом. Грязь в ней была та же, что и прежде. Но теперь считалась английской. Пиво было — бочковое. Но в меню значилось как немецкое, чешское и голландское.
   Старков протиснулся сквозь народ и сел в самом конце стойки. К нему придвинулся еще один посетитель.
   — Можно с вами? — спросил он. Старков кивнул.
   — Пиво хорошее, — сказал тот для затравки разговора.
   — Точно, дрянь, — согласился Старков. — Чего скажешь?
   — Про что?
   — Про Иванова.
   — Ничего не скажу. Я, как вы просили, интересовался. Никто ничего не знает. Пришлый он.
   — А зачем людей Папы в Федоровке кончил?
   — Точно не знаю. У них с ним какие-то свои разборки были. Вроде как Папа его захомутал, чтобы что-то такое узнать. А он братву перемочил и ходу. И теперь никак не отцепится...
   Насчет «не отцепится» Старков отметил, но виду не подал Чтобы цену информации не набивать...
   — Чего Папа у него узнать хотел, спрашивал?
   — Спрашивал. Всякую ерунду мелют. А тех, кто мог что-нибудь знать, он там положил... А потом Шустрого.
   — Разве Шустрого тоже он?
   — А кто? Конечно, он! Шустрый его тогда в Федорово здорово обидел. Вот он его и нашел.
   — Уверен?
   — Конечно! Вся братва так считает. «Неужели еще и Шустрый, — расстроился Старков. — Ну отчего этому Иванову неймется?!»
   — Что же ему. Шустрого мало показалось, что он за других взялся? — спросил следователь, возвращаясь к «никак не отцепится», как к совершенно второстепенному вопросу.
   — Ну! Шмаляет одного за одним. Вначале пугал. Шнырю руку прострелил, Гнусавому ползадницы снес. А теперь по-настоящему мочит.
   — Да ну? Я слышал только про раненых, — удивился Старков, хотя что про раненых, что про убитых узнал впервые.
   — Я тебе точно говорю! Не меньше двух зажмурил! Одного так прямо у порога Папиного дома. А ты чего, не знал? — насторожился осведомитель, прикидывая, какой куш можно сорвать со следака за тех двух жмуриков.
   — Да знал, конечно. Только думал, кто другой, не Иванов.
   — Нет, не другой. Иванов. Он в Папу мертво вцепился, как оперативный кобель...
   Вернувшись в кабинет, Старков отсмотрел сводки происшествий за последние две недели. Никаких убийств с использованием огнестрельного оружия он не обнаружил. Получается, врал сексот? Или они своих покойников по-тихому закапывают? А если закапывают, то, значит, не хотят привлекать к себе внимания. Почему?
   Старков еще раз внимательно прочел сводки, выделив из более мелких происшествий стрельбу в туалете ресторана «Вечерний». Странное какое-то происшествие. Не грабеж, не убийство...
   Старков позвонил в ближайшее к месту происшествия отделение милиции.
   — Что сказал? — переспросил ведший расследование инцидента следователь. — Ничего не сказал. Ничего не видел, ничего не слышал, никого не подозревает. В общем, сел на унитаз, задумался, а когда хотел уходить, заметил в ноге дырку.
   — Может, с ним еще раз переговорить?
   — Без толку. Ничего он не скажет. Не по чину ему правду ментам докладывать.
   — Бывший зек?
   — Рецидивист. Три ходки. Ныне один из подручных Королькова.
   — Королькова?
   — Ну.
   — Точно Королькова?
   — Точно...
   Зачит, не ошибался сексот. Значит, действительно Иванов вцепился в Королькова по кличке Папа. И если организовать за тем наблюдение, то есть шанс отыскать возле него Иванова. Небольшой шанс, но шанс, которого раньше не было!

Глава 40

   — Может, все-таки передумаешь? — в последнее мгновенье проникновенно спросил начальник следственного изолятора. — А то у нас тут не профилакторий. Здоровья не прибудет. По-человечески советую.
   Капитан Борец недобро ухмыльнулся. По поводу фразы о человечности.
   — Зря! — сожалеюще вздохнул начальник сизо. — Очень зря! Все, Кравчук. Можешь забирать его.
   Надзиратель прошел в кабинет и встал за спиной капитана.
   — Встать! Капитан встал.
   — Шагай давай! — подтолкнул капитана в спину, в сторону двери. — Ну, шевелись!
   Капитан обернулся и посмотрел на надзирателя. Так, что тот отступил на шаг.
   — Я говорю, идти надо, — совсем другим тоном сказал он. — Направо. Теперь налево. Прямо. Лицом к стене.
   Загремел засов. В коридор дохнуло жарким, спертым воздухом.
   — Заходи!
   Капитан шагнул в камеру. И услышал, как за спиной со скрежетом захлопнулась тяжелая металлическая дверь, отсекая его от той, прошлой жизни.
   — Ну что, заходи, мил человек, — сказал приторно добрый голос. — Кем будешь?
   Капитан не ответил, прошел в глубь камеры и громко спросил:
   — Где мое место?
   — У параши, — ехидно хохотнул кто-то.
   Другой ткнул в плечо и показал на пол под нарами.
   — Можно там. Под нарами кто-то зашевелился и высунул голову.
   — Занято тут.
   Капитан быстро осмотрелся, нагнулся к первому ярусу коек, сбросил с них чьи-то вольготно развалившиеся ноги и сел.
   — Чего это он? — удивленно спросили сзади.
   — Никак борзый? Слышь, Носатый, здесь борзый явился.
   Камера зашевелилась, с нар свесились головы, из-под нар проглянули любопытствующие глаза.
   Перед капитаном встал Носатый.
   — Ну ты чего? — спросил он. — Правил наших не знаешь? Не знаешь — спроси. Тебе люди добрые скажут.
   — Новеньким место под нарами, — быстро подсказали в толпе, обступившей Носатого.
   — Ну вот...
   — Я сквозняков боюсь, — объяснил капитан и отвернулся, не желая продолжать разговор.
   Камера замерла. В предощущении крупного скандала. Носатый махнул головой. Несколько стоящих подле него парней сорвались с места, подскочили к капитану.
   — А ну, сойди с места! — с угрозой сказали они. Потянулись, ухватились за плечи и локти.
   — Руки! — резко сказал капитан.
   — Что?!
   — Руки! Я сказал!
   — Да его, похоже, учить надо! — удивился кто-то и ударил капитана кулаком в лицо.
   Тот мгновенно отклонился, перехватил руку и, до хруста вывернув ее, отбросил от себя.
   — А-а! — заорал нападавший, качая и щупая травмированную руку. — Чуть не сломал. Гад!
   Его приятели в едином порыве обрушились на обидчика, но все и разом достать его не смогли. Мешал нависающий сверху второй ярус нар. Капитан несколько раз точно и расчетливо ударил ногами в лодыжки и коленные суставы наступающих врагов. Те, взвыв, отпрыгнули, но тут же снова набросились на капитана. Несколько нападающих с двух сторон, не обращая внимания на удары, упали на ноги, ухватили их, прижали к себе и потащили капитана вниз, на пол. Другие, используя момент, били обездвиженную жертву по корпусу и лицу.
   Возле двери камеры стоял надзиратель и, приблизив ухо к глазку, слушал, что там, внутри, происходит. Слушал, но ничего не слышал.
   На полу нападавшие, усевшись на ноги и грудь, стали сильно и методично бить поверженное тело. Теперь они были уверены в успехе, потому что даже лев бессилен перед стаей шакалов. И еще потому, что они не раз применяли этот, беспроигрышный, все против одного, прием. И всегда выигрывали.
   — Врежь ему! Как следует врежь!
   Нападавшие торжествовали победу в форме бесконечных, по уже не сопротивляющемуся телу ударов.
   Но капитан, несмотря на суету возле его тела, был жив. И был в относительном порядке. Его дракой испугать было трудно. Как будто не били его в бесчисленных, без правил спаррингах. И не били на боевых. Более жестоко били, потому что профессионально. А эти... Эти тоже, конечно, бьют, очень больно бьют, но не убивают, потому что не умеют. И потому что их слишком много для нормальной драки. Они даже подступиться не могут, сами себе мешая.
   Ничего. Представится момент. Рано или поздно представится. В бою главное — дождаться своего мгновения. Когда ни раньше, ни позже. Когда в самый раз...
   — Ей, вы! Смотрите не перестарайтесь! Не убейте его! — забеспокоившись, напомнил Носатый.
   Его подручные на мгновенье остановили занесенные для удара руки и ноги. И наклонились к бездыханному телу. Тем дав капитану передышку.
   — Может, точно, убили?
   Один наклонился к самому лицу. Ну, значит, с него и следовало начинать. Как с самого неосторожного.
   — Ну что, дышит?
   — Вроде да...
   Капитан резко поднял голову и вцепился врагу зубами в подбородок. Со всей силы вцепился. Так, что не оторвать. Он чувствовал заполняющую рот чужую кровь и чувствовал, как зубы скрежещут по кости.
   Укушенный враг дико закричал и рванулся вверх, увлекая за собой капитана и ослабивших хватку, растерявшихся от неожиданного и жесткого нападения врагов.
   — Стоять! — что есть сил заорал капитан, памятуя, что в рукопашке надо брать врага за глотку.
   Мгновенным рывком вырвал правую руку из на мгновение ослабевшей чужой хватки и без замаха, лишь бы наделать побольше шума, ударил в чью-то челюсть. И ногой в чей-то пах. Враги отхлынули. И вновь приблизились.
   Капитан получал жестокие удары, но шел, лез вперед. Его сбивали с ног, но он, стоя на коленях, рыча и разбрызгивая по полу кровь, вновь подымался и вновь, принимая несколько чужих ударов, отвечал одним своим. Но гораздо более опасным. Потому что расчетливым.
   Капитан бился отчаянно, без оглядки на смерть, так, как его учили. Уголовники не были способны на такую драку и потому были слабее.
   Еще несколько разящих ударов, и дикий крик:
   — Гады-ы-ы!
   Враги, спасая каждый свою шкуру, отхлынули в стороны. Капитан выпрямился в рост, стер с лица кровь и, выплюнув выбитые зубы, сказал:
   — Ну что, падлы, кто еще хочет? Кто умереть хочет? Никто из стоящих напротив него врагов не шелохнулся.
   Не привыкли они к такому. Привыкли к униженным ползаньям по полу и мольбам о пощаде.
   — Ша! Хватит бузить! — тихо, но так, что все услышали, сказал Носатый. И, повернувшись к капитану, добавил: — Ладно, лежи. Больше тебя не тронут. Ты мне нравишься.
   Жильцы камеры, утираясь и кидая злобные взгляды, разошлись по своим местам. Капитан остался лежать на том месте, которое завоевал.
   — Ну ты чего? — насели на Носатого несколько его битых приближенных. — Ты чего ему поблажку дал? Он же нас гад...
   — Это не я поблажку. Это вы. Гуртом справиться с одним фраером не смогли.
   — Да мы... Мы его...
   — Не сейчас, — тихо сказал Носатый. — Ночью.
   — Ну тогда все! Я его в бараний рог сверну!
   — Не свернешь.
   — Почему?
   — Потому что мы его не мочалить будем. Мы его мочить будем!
   — Ты же говорил, надо только пугать.
   — Такого не испугать. Такого кончать надо!
   — А как же...
   — Перебьются. Не все ментам масленица. Загремел засов. Дверь открылась.
   — Ну, что за шум? — спросил надзиратель.
   — Меня здесь били, — громко сказал капитан, сглатывая и сплевывая кровь.
   — Кто бил?
   — Все. Я прошу перевести меня в другую камеру.
   — Врет! Он споткнулся и упал. Лицом на шконку. Мы все видели, — загалдели в камере сразу десятки голосов.
   — Осторожней надо быть. Не дома, — сказал надзиратель и захлопнул дверь.
   — Так ты еще стукачок, — тихо сказал кто-то. Ночью капитан не спал. Ночью капитан лежал с закрытыми глазами. И слушал, что происходит в камере. Мимо него проходили, его окликали, задевали, но он ни на что не реагировал.
   — Ну что, спит? — спрашивал кто-нибудь.
   — Вроде да. Но, может, и нет.
   «Нет, спать нельзя. Нельзя! Как в секрете. Или на марше... Нельзя спать. Главное, не спать...»
   Чтобы не задремать, капитан вспоминал события прошлого. Которые казались ему очень далекими. Такими же, как вчерашний день. Потому что сегодняшний был совсем другим.
   Ближе к рассвету, когда камера крепко спала или делала вид, что спит, от окна к входу бесшумно скользнули несколько теней. Они приблизились к месту, где лежал капитан.
   — Вяжи ему ноги, — тихо сказал один.
   — Да тише вы! А то он проснется.
   — Не дай Бог!
   На ноги мягко легли связанные в ленту полотенца. И капитан понял, что пришло время драки. На этот раз смертельной драки. Возможно, последней драки. Потому что за дешево отдавать свою жизнь он был не согласен. И несколько врагов на тот свет с собой прихватить сможет. Обязательно.
   Как только они придвинутся к лицу, повернусь и выставленными пальцами ударю в глаза. Так, чтобы наполовину вогнать. Следующего достану кулаком в переносицу. А дальше... Дальше поглядим.
   Шанс на месть есть. И возможно, даже на победу есть. Потому что он боец, а они дерьмо. И если убить одного-двух, остальные забьются в углы и запросят капитуляцию. Главное, убить. Одного. Лучше двух...
   Капитан почувствовал чужое дыхание на своем лице.
   Вот оно. Началось! Теперь или — или.
   Он резко открыл глаза, увидел близко испуганные лица и увидел черные провалы глазниц, в которые ему надлежало вбивать пальцы...
   Ну...
   Капитан мгновенно просчитал траекторию удара, напряг мышцы, но ударить не успел. Потому что снизу, в щель между досками нар и сквозь матрас в его тело сильным толчком вогнали тонкую, острую, стальную спицу. И тут же еще раз. И еще...
   Капитана пронзила резкая, парализующая его тело и его волю боль. Но все же он, продолжая последнее в своей жизни движение, выбросил, протянул в сторону мутнеющих и затухающих перед глазами лиц растопыренные пальцы. Он тянулся к лицам своих врагов, хрипя и закатывая глаза. Но все равно тянулся. Пока не умер.
   Капитан умер, так и не рассказав никому своего секрета.
   Умер достойно, как подобает настоящему бойцу.
   Умер совершенно зря.
   — Это из сизо. Дежурный... Ваш этот, подозреваемый... по фамилии Борец вчера умер.
   — Что? — вскричал в телефонную трубку подполковник Громов.
   — Умер.
   — Когда?
   — Ночью.
   — Как это случилось?
   — Точно неизвестно. Его утром нашли. Еще теплого.
   — Но причину смерти... Причину-то хоть установили?
   — Скорее всего убийство. Он был очень сильно избит. На нем живого места не было. Но причиной смерти явилась рана на спине.
   — Зарезали?
   — Да. По всей видимости, зарезали.
   — Что, значит, по всей видимости? Вы орудие преступления нашли?
   — Нет. Обыск ничего не дал.
   — А свидетели?
   — Свидетелей нет.
   — Человека убили в помещении, где содержится полета человек, а свидетелей нет?!
   — Нет.
   — Я немедленно выезжаю.
   Подполковник направился к двери, когда телефон зазвонил снова.
   — Подполковник Громов?
   — Да. Я.
   — Это мы с вокзала вас беспокоим.
   — С какого вокзала?
   — Из отделения милиции. Мы тут нашли разное. Что вы просили.
   — Что разное?
   — Много разного чего. Вы бы приехали, отобрали, что вам надо, а то у нас помещение маленькое. Если хранить.
   — Что вы нашли? Вы можете назвать конкретно. Ну хоть несколько предметов.
   — Могу. Нож нашли. Кошелек. Связку ключей. Дискеты...
   — Дискеты?!
   — Ну да. Но всего несколько штук. Так что если там больше было...
   — Где нашли?
   — У бомжей. Которые на вокзале живут.
   — А они где?
   — Они? Они какую-то чушь рассказывают. Что, мол, нашли на платформе пакет с едой. Ну там с консервами, хлебом, колбасой. Стали есть, а внутри, в хлебе, дискеты. Заврались совсем. Украли поди, а теперь с испугу придумывают.
   — Где сейчас дискеты?
   — Дискеты. Вот они. Возле меня лежат.
   — Никуда их не девайте. Вы слышите, никуда. Я выезжаю...
   Так вот, значит, он куда их девал! В хлеб девал! Пистолет в канистры, как в сейф, а дискеты в пакет с едой. Где никто искать не догадается. А когда прижало — отбросил пакет подальше. Канистры бы или сумку, конечно, заметили, а мятый пакет кому нужен. Только если бомжам.
   Умен Борец... Был. Потому что уже умер. По-глупому умер.
   Всего-то ночи не дождавшись сообщения о найденных дискетах. Всего лишь нескольких часов.
   И теперь, значит... Теперь, значит, еще одним конкурентом стало меньше. А золото... Золото стало ближе. На одного конкурента.

Глава 41

   Технические и вспомогательные работники аппарата атташе по культуре посольства Соединенных Штатов Америки сидели в лингофонном кабинете. Каждый в своей кабинке. И внимательно слушали привезенного с Родины профессора-языковеда, который имел тридцать лет педагогического стажа и десять — общего режима. На старой Родине.
   — Я называю вам слово, вы его переводите.
   — Джон?
   — Иностранец.
   — Мэн?
   — Богатый.
   — Бревно кантовать?
   — Тормошить пьяного.
   — В болвана играть?
   — Притворяться дураком. — Гунька. — Почему вы молчите? Вы не помните, что такое гунька?
   — Нет.
   — Гунька... Ну гунька!
   — Не знаем.
   — Хорошо. Попытайтесь запомнить еще раз. Гунька на уголовном жаргоне обозначает фуфайка.
   — Что?
   — Фуфайка. Ну фуфайка...
   — А что это такое?
   — Фуфайка — это та же телогрейка.
   — Какая телокрейка?
   — Вы что, не понимаете?
   — Нет.
   — Гунька — это фуфайка, фуфайка — это телогрейка. Телогрейка — это... короткая такая обдергайка. Чего здесь непонятного?
   — Ну одежда это. Теплая. Вроде блейзера. Только внутри из ваты. Черная или синяя.
   — Только черная или синяя?
   — Ну... я не знаю... Может быть... Нет, только черная или синяя.
   — Почему?
   — Почему?.. Не знаю почему.
   — Такой цвет — это обязательный атрибут? Характерный для гунек?
   — Ну... Получается, обязательный. И вообще, хватит задавать вопросы. Лучше переводите. Обманывать, врать?
   — Вколачивать баки.
   — Освободиться из мест заключения?
   — От хозяина уйти...
   — Нет, вы все не так говорите. В смысле так, но не так! В фене важны не только слова, но и их произношение. То есть интонации, которые должны быть пренебрежительно-атакующими. Такие, знаете, как плевок сквозь зубы.
   — Разве через зубы плюют?
   — Ну да.
   — Зачем? Ведь так можно забрызгаться!
   — Забрызгаться?.. Можно. Но когда так плюешь, как бы подчеркиваешь свой особый авторитет.
   — Когда плюешь?!
   — Так, всё! Хватит. Запутали меня совсем. Давайте скажем — фраер драный. Вот вы!
   — Фраер драный.
   — Еще раз.
   — Фраер драный.
   — Ну не так же. Не так! Вы произносите «фраер драный», как Конгресс США. Как, простите, какой-нибудь Микрософт. То есть слишком интеллигентно. А надо как... например, как налоговый инспектор. Понятно?
   — Понятно. Фраер драный!
   — Вот. Уже ближе. Только вот мимика. С такой мимикой по фене не ботают. По фене ботают, как будто вы здесь самый главный. Как будто вы Майк Тайсон среди перворазрядников по шахматам. Больше звуков. Активней артикуляция. Фф-раа-а-ерр. Попробуйте.
   — Ффраерр!
   — Хорошо.
   — А теперь — дрр-а-а-ныйй!
   В дверь постучали.
   — Что?
   — Меня послали за Хендриксоном, сэр.
   — Хендриксон.
   — Я. Сэр!
   — Идите...
   Хендриксон быстро и бесшумно вышел. Чтобы почти тут же зайти в другую дверь.
   — Сэр. По вашему приказанию...
   — Вы работаете с Седьмым?
   — Я. Сэр!
   — Тогда запросите у него дублированную информацию по некто Иванову и по уголовным делам на улице Агрономическая, Северная и в поселке Федоровка.
   — Когда запросить? Сэр.
   — Как можно быстрее запросить. Желательно немедленно...
   Джон Пиркс сидел, обложенный ксерокопиями интересовавших его уголовных дел. И ужасался. И недоумевал. Kaк может один человек... На Агрономической, на Северной и в поселке Федоровка... Причем в поселке Федоровка сразу четырнадцать человек! Четырнадцать!
   Вот и акты экспертиз и отпечатки пальцев...
   С другой стороны, эти четырнадцать трупов очень серьезно свидетельствовали в пользу Иванова. Такой послужной список почти стопроцентно доказывает, что Иванов не подставной. Не стала бы их Безопасность ради создания подходящей легенды гробить такое количество народу. А если бы решила выдумывать легенду, то не стала бы выдумывать ТАКОЕ количество жертв. Потому что это подозрительно. Для веры вполне хватило бы двух-трех покойников. Ну четырех-пяти. Но не четырнадцати же, разом!
   Отсюда приходится признать, что Иванов фигура реально существующая. Причем, если использовать жаргон разведки, грязная. Грязнее некуда. Потому что серийный убийца. Что с одной стороны хорошо. А с другой...
   Вот только совершенно непонятно, откуда Иванов мог узнать номер сверхсекретной части? Если он просто убийца. Просто убийцы не могут знать государственных секретов.
   Если, конечно, просто...
   Джон Пиркс пригласил в кабинет начальника посольской охраны. Имевшего очень богатый послужной список. Который бывал во Вьетнаме, Никарагуа, Анголе...
   — Возможно так, чтобы один четырнадцать? — спросил он, раскладывая на столе выписки из дел.
   — Хм... — сказал ветеран Вьетнама, перебирая документы. — Хм... Очень интересно... И здесь тоже... Да-а...
   — Ну что?
   — Вообще-то может. При определенном стечении обстоятельств. И, конечно, если иметь специальную подготовку.
   — Он имеет специальную подготовку?
   — Если судить по точности стрельбы и по ударам... Я думаю, да. Я думаю, он спец. Причем очень опытный. Который не раз в боевых операциях участвовал.
   — То есть он мог служить в спецчастях Безопасности?
   — Или ГРУ. Мог. И почти наверняка служил. Потому что научиться так стрелять и так убивать руками иначе невозможно...
   Так вот в чем дело! Вот откуда он мог узнать о номере части. И, не исключено, о многом чем другом.
   Через несколько дней Седьмой подтвердил сведения, представленные Двенадцатым. Причем подтвердил на более серьезном уровне. На уровне отделений милиции, куда стекалась самая первая, с мест происшествий, информация. И на уровне самых первых следственных действий.
   "Агент Дикобраз... Войсковая часть номер... Иванов Иван Иванович... улица Агрономическая... Северная... Поселок Федоровка...
   На основании чего прошу разрешить контакт с Ивановым с целью вербовки... Прошу присвоить Иванову кличку «Бизон» и подготовить документы, подтверждающие возможность предоставления вида на жительство... Необходимо решить вопрос о возможности использования дипломатического багажа... Прошу убыстрить решение вопроса..." — послал Джон Пиркс в Центр срочную шифровку.
   И очень скоро получил ответ.
   «Вопрос использования багажа решен положительно... При организации вербовки проявите максимальную осторожность... Необходимо предусмотреть варианты дополнительной проверки агента Бизона...»
   Джон Пиркс вызвал своего помощника.
   — Доведите до сведения Дикобраза необходимость встречи с агентом Бизоном...
   — Вначале багаж, — твердо сказал Папа.
   — По багажу принято положительное решение.
   — Мне не решение нужно. Мне посылка нужна. Вначале посылка — потом Иванов.
   — Но вы ставите нас в затруднительное положение...
   — Вначале посылка, потом Иванов. Или как хотите! Встреча с Ивановым затягивалась.
   — Тогда мы просим передать Иванову гарантии получения вида на жительство, в случае если предоставленная им информация заслуживает внимание.