Страница:
Склир встал, собираясь уходить. Поликарпос приподнялся со словами:
- Итак, тайна, тайна. Надеюсь, этот молодой человек, твой
подчиненный, ничего не знает?
- Никто не знает. Я ограничился известием о том, что русский князь
болен и. умрет через семь дней, - ответил Склир, бессознательно смягчая.
- Великий бог! - Поликарпос подскочил с живостью толстого, но
сильного телом человека. - Кого ты и з в е щ а л?
- Встречавших на пристани.
- Но ты признался!
- Нет, я просто сказал то, что сказал.
Овладев собой, Поликарпос небрежно кивнул комесу. Конечно. Он,
Правитель, покончил с этим человеком. Глупость - опаснейшая болезнь.
Неизлечимая. Потратить столько времени, чтоб обуздать Склира, как дикую
лошадь... Успеть в трудном деле - сбить со Склира задор. Ведь он в упоении
мог бы просто приказать солдатам схватить Наместника, с ним шесть-семь
сановников, объявить их изменниками и послать к базилевсу за наградой!
Мало ли чего не совершали начальники войск, и многое сходило им с рук.
Было поздно. Придется отложить до утра быстрое следствие об
откровеньях этого Склира.
Дурак, дурак! Вот таких, таких любят женщины, подражая Венере,
покровительнице страстей, избравшей тупицу Париса! Ай, ай! Нет сомненья -
этот пустил в дело яд, и русские могут выместить свой гнев на неповинной
провинции. Что делать?
Правитель пошел в детскую спальню. Пять кроваток. Старшему - десять,
младшей - три года. Тихо. Светит лампада. Обе няньки мирно сопели у двери.
Здесь привыкли к вечерним посещеньям отца. Поликарпос обошел детей, крестя
их, как обычно. Все дети - таврийцы, все они родились в херсонесском
палатии.
Поликарпос женился поздно, перед назначением в Таврию. Пришла пора,
нашлась хорошая невеста из семьи со связями в Палатии. Поликарпосу
повезло: ему досталась рачительная хозяйка, заботливая мать, разумная
женщина.
Не ее вина, что привычки мужской холостой жизни, да и в таком городе,
как Столица империи, не совмещаются с семейной жизнью. Были у Поликарпоса
некие услады до Айше, было нечто и после измены сирийской прелестницы.
Такое скрывают из чувства приличия. Жена, конечно, знала, знает и разумно
помогает мужу притворным незнаньем. Поликарпос уважал женщину, с которой
его связал бог.
Жена крепко спала, когда Поликарпос вошел в супружескую спальню.
Шепча молитвы перед ликом святого, чье имя даровали ему при крещении,
Поликарпос в тысячный раз постигал мудрость церковных канонов. Воистину -
богочеловек. Бог также и человек, иначе людям погибель, иначе ни им не
понять бога, ни богу - их. "Пойми и прости во имя невинных детей!" -
просил Поликарпос. Слезы жалости к себе, к детям, к людям, к отравленному
русскому и, может быть, к самому отравителю катились по круглым щекам.
Искренне, не для докладов. Хотелось быть добрым и чтобы другие стали
добрыми. "Ах, если бы Склир похвастался либо его яд ослабел от храненья!
Бог мой! Сделай!"
Бог послал Поликарпосу ночью крепкий сон и свежую голову утром. Он
восстал от сна с ростками надежды. К полудню Правитель успел расспросить
старого кентарха из Бухты Символов, нескольких встречавших Склира,
кормчего галеры, ходившей в Тмуторокань, его помощника. И ростки увяли.
Склир не показывался. Забрав половину тмутороканских подарков,
состоявших из икры, соленой и копченой рыбы, такой же дичины и небольшого
количества выделанных мехов, комес засел у Айше. Поликарпос ревновал,
ревновал по-настоящему, сам дивясь на себя. Он же, казалось, давно
примирился с изменой сириянки. Почему же теперь?
В Херсонесе и в Бухте Символов стремительно распускались семена,
посеянные комесом Склиром в минуты возвращенья. И вероятно, не им одним.
Ведь даже гребцы были свидетелями расправы с подарками на тмутороканской
пристани.
Как все правящие, которые привыкли пользоваться соглядатаями, умея
приучать их не добавлять собственных домыслов к чужим словам, Поликарпос
давно не удивлялся меткости народной молвы. Есть много безымянных
талантов, способных разгадывать намеки. Комес Склир не поминал о яде.
Соглядатаи передавали: слухи утверждают, что сам комес хвалился отравой.
Толпа презренна: спросите философов. Одни готовы ее уничтожить,
другие хотят переделать; такую, как есть, не приемлет никто. Однако ж
слова, брошенные на поживу толпе, подобны незаконченной статуэтке, которая
попала к скульптору. Доделает и найдет покупателя. Поликарпос не гнушался
толпы.
И все же слух - только слух, а удачливые пророки, вопреки болтовне об
их славолюбстве, в чем повинны и сами они, первыми огорчаются исполненьем
предсказаний - грозных предсказаний, хорошие редки.
На пятый день моряки с русских и греческих судов, прибывших из
Тмуторокани, рассказывали о тяжелой болезни, внезапно постигшей князя
Ростислава.
Епископ Таврийский по собственному почину и самолично отслужил в
херсонесском соборном храме молебен о здравии князя Ростислава. Имперское
духовенство давно отучилось препираться со светской властью. Епископ не
просил разрешенья Правителя, за что тот был благодарен. Святитель знал не
меньше Наместника, если не больше. Не нарушая тайны исповеди, духовники
извещали владыку о страхах верующих. Умный человек, молебствуя о
Ростиславе, пытался помазать елеем рану. Но и осуждал, ибо в нашем
двойственном мире нельзя совершить что-то цельное, единое.
В тот же день два тмутороканских корабля, не закончив дел,
отправились домой. Они спешили в Тмуторокань с грузом слухов, такого не
понять разве младенцу.
К вечеру соглядатаи принесли слухи, на которых стояла печать Страха.
Почерк его узнают по явным бессмыслицам.
Поликарпос не принадлежал к легкомысленным правителям, которые ждут
от управляемых любви, преклоненья перед своим гением. Ему ив голову не
приходило задержать тмутороканцев. Безумно дергать за перетертый канат,
пусть, коль придется, последние нити рвутся без твоей помощи. Херсонес же
говорил о его приказе задержать русские корабли, но приказ-де опоздал.
Из-за молебна за здравие Ростислава Правитель и епископ будто бы
обменялись резкостями. Передавалось и что-то еще, подобное по нелепости.
Поликарпос не обижался.
Одно - следить за мыслями подданных, другое - влиять на мысли, третье
- разобщить подданных так, чтобы они, научившись молчать, разучились и
думать. Поликарпос обладал первым. Не имел средств для второго. Был
слишком трезв и умен, чтобы даже мечтать о третьем.
Лишний бы день без войны. Игра слов, измена смыслу: мирный день н е
м о ж е т быть лишним.
Прошел седьмой день.
Прошел восьмой день, пока еще мирный.
Утром девятого дня старый кентарх из Бухты Символов прислал
верхового: князь Ростислав скончался.
Свершилось.
Что свершилось? Реки назад потекли? Пресное стало соленым, а соленое
- пресным? Умер сосед, русский князь, которому некоторые люди без внешних
поводов навязывали враждебные Таврии замыслы.
Поликарпос был философом в иные минуты, когда его, как многих
пятидесятилетних, посещало ощущенье прозрения сути вещей. Его топили в
слухах о страхе, обуявшем подданных. Он отбивался. Толчок дал кентарх из
Бухты Символов. Уж коль этот старый и - Поликарпос знал его много лет -
глупый человек счел смерть Ростислава чрезвычайнейшим событием, - значит,
так оно и есть.
Власть необходима. Даже когда она призрак. Ибо призраки, так же как
сети, пашни, корабли, создаются волей людей, следовательно, нужны им.
Власть обязана проявлять себя, и Поликарпос собрал таврийский синклит -
провинциальных сановников.
Епископ со своим викарием, епарх - градоначальник Херсонеса,
управляющий пошлинами и налогами, начальник флота, главный нотарий,
главный секретарий, начальник почт и дорог. Епарх Бухты Символов опередил
вызов. Он рассказал: женщина, которую в Тмуторокани звали Жар-Птицей,
закололась на теле Ростислава.
Комес Склир явился последним в сопровождении молодого кентарха,
своего спутника в тмутороканской поездке. Комес казался утомленным. Он
рассеянно сослался на болезнь, из-за которой не показывался несколько
дней.
Все, кому по должности полагалось высказывать мнение, советовали
умеренность: в Тмуторокани междувластье, русские беспокойны. Меры
предосторожности нужны, но втайне, дабы русские не сочли такое за вызов.
В Херсонесе и в Бухте Символов русские живут отдельными улицами под
управленьем собственных старейшин. Епархи посетят русских, выразив
соболезнованья.
Епископ заявил о взносе за счет епископии вклада в соборный храм на
поминание души князя Ростислава. Он предложил послать такой же вклад в
тмутороканский храм, а также поднести этому храму четыре иконы,
дарохранительницу, чаши, ризы из кладовой херсонесского собора. Отец
викарий с клириками может немедля отбыть в Тмуторокань. Синклит дружно
благодарил преосвященного, решили к вечеру снарядить лучшую галеру с
отменными гребцами.
Комес Склир сообщил усталым голосом: недостаточное числом войско
будет исправно нести службу. Его ни о чем не спрашивали, от него
сторонились с подчеркнутым отчужденьем.
Секретарий составил запись совещания синклита, пользуясь
установленной формой. Как многие, эта запись не давала посторонним даже
подобия ключа к событиям. Свидетельствовалось, что должностные лица
исправно служили империи, блюдя законы.
Синклит расходился под печальный звон колоколов. Во всех храмах
Херсонеса служили панихиды по благоверном князе, который отошел в мир, где
нет ни печали, ни воздыханий, но жизнь вечная.
Склир рассеянно спускался с лестницы херсонесского палатия. Не то у
него получилось, не так. Он не раскаивался, он был опустошен. Закрывшись у
Айше, он превратил первые дни возвращенья в пьяную оргию. Не стало сил, и
уже трое суток Склир был трезв. Не следовало браться не за свое дело.
Не желание выслужиться и не польза империи двигали Склиром, а
завистливая ревность к Ростиславу. Констант Склир был еще далек от
конечного вывода. Он еще брел по лабиринту, из которого не было иного
выхода. Пока завиток, из которого он выбирался к дальнейшему, мог
назваться так: не следовало ли, бросив империю, пристать к Ростиславу?
Бессмыслица. Он возился с ней.
Служба в соборе окончилась. На площадь выливалась толпа, смешиваясь с
теми, кто, не протиснувшись в храм, теснился на паперти: небывалое дело!
Склир, занятый своим, взял правее.
- Убийца! Убийца! - кричали женщины.
Очнувшись, комес не сразу понял, что оскорбленье относится к нему. На
него указывали. Толпа надвинулась. Буйный люд портового города,
решительный, скорый на руку.
- Отравитель! Каин! Бей его! Из-за тебя всем погибать! Иуда! Колдун!
Вырвавшись, Склир прислонился к стене и выхватил меч. Молодой
кентарх, товарищ, которому Айше нашла подружку, оказался рядом. Толпа
отхлынула перед обнаженными клинками.
- Прочь! Разойдитесь! - закричал Склир. Его голос погас в гневном
реве. "А! Два меча справятся с чернью!" Склир шагнул вперед. Первый камень
ударил в рот.
Задыхаясь, палатийский слуга выкрикивал перед Правителем:
- Побили... камнями... обоих... сразу... - И, отдышавшись, рассказал,
что духовные поспешили из собора, но все было кончено вмиг...
- Суд божий! - сорвалось у Поликарпоса.
Если эти слова и дошли до Канцелярии, то их не поставили в вину
херсонесскому Правителю. Как не поставили в вину епископу отказ предать
тело Склира освященной земле. Ибо этот человек умер без исповеди, без
причастия, под тяготевшим над ним обвиненьем в отравлении.
Война с Тмутороканью не состоялась.
Как-то Айше сказала своему милому Поликарпосу?
- Разве справедливо, когда ничтожный человек лишает жизни большого
человека? Почему боги позволяют?
- Пути бога неведомы для людей. Камень на дороге может изменить
судьбу империи. Это очень старая поговорка. Ты понимаешь ее?
- Нет, - ответила Айше.
- Я тоже не понимаю, - сказал Правитель, - однако же это правда, а я
уже стар.
- Нет, - сказала Айше, - ты добрый и, как все, считаешь женщин
глупыми.
Как многие другие пришедшие из Азии воинственные племена, истощились
и печенеги, многократно отбитые и побежденные Русью при Ярославе
Владимириче. Крупное сито войны, отбирая сильных и смелых из первых рядов,
отсеивает в жизнь мелких, юрких.
В Диких полях приподнялись печенежские полуданники, полусоюзники,
известные русским под кличками черных клобуков, турпеев, торков.
Полное истребленье их было для Руси делом непосильным, немыслимым,
невозможным. И даже дурным. В те же годы, после тяжелых неудач армий
Восточной империи в боях с вторгшимися через Дунай печенегами, имперские
послы сумели осадить печенегов на землю, отведя им угодья между нижним
течением Дуная и морем. Там же, за шесть или семь веков до печенегов, было
осажено появившееся неизвестно откуда племя, не оставившее по себе ничего,
кроме собственного имени - бессы.
Объясняя подданным неудачи в борьбе с печенегами, объясняя мир с
ними, купленный ценой уступки куска имперской земли, Палатий указывал:
богу не угодно, чтобы был уничтожен один из созданных им народов.
В ряду беспощаднейших истреблений своих и чужих, которыми империя
себя постоянно позорила, заявление о милости к непобежденным звучало
ложью: словами спасали лицо. Но было в нем также и раздумье, и трезвая
мысль.
Через несколько лет после смерти Ярослава Дикое поле опять
зашевелилось. Мелкие, почти не замеченные набеги сменились тягой к более
крупным предприятиям. В Степи нашлись вожди, подросла молодежь, забывшая
отцовские раны, размножились кони. В 1059 году несколько тысяч конных с
днепровского левобережья были замечены за рекой Орелью, Получая
подкрепления с правобережья, кочевники поднимались вверх. Русское
населенье бежало в крепости. Степь обтекала их, не тратя времени на осаду.
Князь Всеволод Ярославич вышел из Переяславля, встретился с врагом под
крепостью Воинем, около устья реки Сулы, разбил и разогнал нападавших.
В следующем году, в 1060-м, дождавшись конца полевых работ, все трое
Ярославичей - Изяслав Киевский, Святослав Черниговский, Всеволод
Переяславльский - в союзе со Всеславом Брячиславичем. Полоцким решились
почистить Степь. Племя торков заступало место печенегов. Общим походом
хотели сломить торков.
Русская конница со своими обозами, с пешим войском на телегах шла
обоими берегами Днепра. По Днепру пешее войско плыло на лодьях с запасами
для всех.
Война была хорошо задумана, велась упорно до глубокой зимы. Вырвались
три орды. Бросив слабых, имущество, скот и семьи, они навсегда покинули
соседство с Русью. На восток дороги были отсечены, и торки пустились на
запад. Уцелевшие переправились через Дунай.
Много степняков, выброшенных из зимовий, погибло от зимних холодов,
от болезней. Многие были убиты, но еще больше попало в плен. Пленников
отвели на Русь. Здесь они были осажены на окраинных землях, по реке Роси
на правом берегу Днепра, а на левом - в междуречье Трубежа и Супоя, к
северу от Переяславля. Так степнякам было суждено обрусеть: стали они жить
оседло, завелись у них города, обучались возделывать землю, занялись и
ремеслами и усилили Русь.
Кочевник искал свободной земли, чтобы пасти скотину, и оседлых
соседей - для грабежа. Избавиться от кочевника удавалось, убив его или
сделав оседлым. Бились в полную силу. В скобках замечу: значенье
изношенных дешевыми книжниками слов "без пощады!" ныне стало доступным
только тому, кто взял смелость понять собственный опыт войны. Зато в те
поры, хоть и тогда слово "свобода" каждый постигал тоже по-своему, было
необъятно много свободной, порожней земли. И было где встретиться мирно,
не наступая другому на ногу...
Русь шла на свободные земли, чтобы на них осесть и жить, добывая свой
хлеб из земли. Так бери же, населяй, обрабатывай! Что мешает?
Время мешало. Оно давало свои сроки, а славяно-русское племя
плодилось в свои, не поспевая, как видно, за скорым бегом небесных светил,
безразлично порождающих время.
Деревянный дом под соломенной крышей ставят за несколько дней. Достал
мешок семян - и весь следующий год будешь сыт. Цыплят жди до осени. За
конским приплодом будешь ходить три года, прежде чем лошадь пойдет под
седло и в оглобли. Яблок от посаженной тобой яблони жди двадцать лет. Твой
сад унаследуют дети, вместе с которыми растет медленное дерево. Быстры
одни сорняки.
Да и место тоже было нелегкое, место тоже мешало. Широк путь между
уральской горно-лесистой стеной и Каспийским морем.
Тут не навесишь ворот, подобных Дербенту, которым то вместе, то
порознь Восточная империя и персы запирали узкую тропу по западному берегу
Каспийского моря.
От сотворенья мира Запад с Востоком состязались через узкую полоску
проливов между Средиземным морем и Евксинским Понтом, названным
впоследствии Русским морем, Черным морем.
Боролись Запад с Востоком и к северу от Евксинского Понта.
Но что там происходило? Как? Речь идет о событиях, удаленных на
полторы, на две тысячи лет. В русских лесах и полях глух глагол прошлого.
Он в землю ушел с головой, землею засыпался, и кладовые его еще не
раскопаны.
Зато на юге борьба совершалась гласно и явно, хотя бы с осады Трои.
Эллины завещали тяжбу единой Римской империи. В наследство от них она
досталась и Восточной империи.
Однажды эта наследница тысячелетней борьбы выиграла. Базилевс Ираклий
заставил рухнуть силу Ирана. Вскоре увидели, что миды - персы, вечные
враги, были стенкой между Востоком и Западом.
Стенка упала. Восточной империи не помогли единовластие, единоверие.
Не спасла наилучшая для тех времен и для многих последующих система
управления государством. Ведь все было будто считано-пересчитано,
писано-перезаписано, перевязано законами, указами, постановленьями. Будто
бы нигде, как в Восточной империи, не было столько грамотных, обученных
науке управления. Разве только одна Поднебесная империя на самом дальнем
восточном краю мира могла бы состязаться с империей базилевсов.
Подданные базилевсов умели делать вещи, несравненные по красоте, а
также по удобству и прочности. Строили отлично хорошо здания, пристани,
дороги. И умели считать.
Не сосчитали лишь, сколько труда, искусства, науки вложено было в
сотворенье единовластия, единоверия. Что считать? Сказано ведь:
государство, разделившееся внутри себя, погибнет.
Но не сказано - как соединить и чем. В изысканиях способов исчахли
лучшие умы, а худшие выжили. Вольность и волю душили по-научному, в
зародыше: избили подданных стократно более, чем уложили в войнах.
Неустанно работала трость Фразибула*, уничтожая колосья, которые,
естественно, по природе своей поднимались выше других, не ведая, что
нарушеньем общего строя они сами себе выносят смертный приговор: для блага
других, коротеньких, одинаковых.
_______________
* Коринфский тиран Периандр (ум. 685 г. до н. э.) послал
спросить у своего друга милетского тирана Фразибула о лучших способах
правления. Фразибул на глазах у посла тростью долго сбивал в поле
колосья, поднявшиеся выше других, и отпустил посла, ничего не сказав.
Упреки прошлому так же тщетны, как сожаления о золотом веке, которого
не было. Но воздержаться от них умели одни евнухи, излюбленные
базилевсами.
От годов появленья половцев в ничейном Диком поле не столь было
удалено время, когда на развалинах бывшей Восточной империи Турок напишет,
если удостоит: разрушено грубым насилием оружия, и ничем более.
Скажут - Восточная империя погибла, разделившись внутри себя. Да, но
разделило ее усиленное объединение.
Так разделило, что не помогла ей и сторонняя помощь, с запада. А ей
помогали! Пусть плохо, пусть званые и незваные помощники сами не понимали,
для чего идут - спасать ли либо устраивать собственные дела?
Впрочем, бескорыстной помощи не бывает. Бойся спасителя, вопиющего о
своем бескорыстии! Неразумно упрекать западных помощников Восточной
империи. Разве лишь в том, что они не сумели помочь ни себе, ни империи.
Пусть лгали знамена - Европа щедро устилала сотнями тысяч тел поля
малоазийских сражений. Прошлого не изменить и великим богам. Кости павших
- не шахматные фигурки. При всем желании книжников их вновь не расставишь.
Игра сыграна, ставок более нет.
Восток бил Русь крыльями, клювом, когтями. Русь отступала, отбивалась
на опушках своих лесов и, бросившись в Степь, ломала азиатские крылья.
Никто с запада не приходил помогать Руси отбиваться. Повернется Русь
лицом на восток, запад ее бьет в спину. Отмахнется Русь - с востока
ударят. Неужели же русское счастье было в том, что не находилось
помощников? Правда ли, что плата за помощь бывает горше беды, от которой
спасали?
Подметая Степь, братья Ярославичи трудились по совету своих дружин,
по согласию русских пойти в поход после уборки хлебов.
Хорошо бы занять Дикое поле русскими людьми. Построить
города-крепости. Наполнятся пустые места поселенцами. Пустят они корни и
сами себя защитят.
Где взять людей? Свои глубинные места лежали впусте на девять
десятых. Против Степи насыпали земляные валы, ставили земляные крепости.
Озирая сотни верст доживших до наших лет укреплений, удивляешься: откуда
руки брались при тогдашнем безлюдье?! Такое могли совершать только доброй
волей, только понимание дела удерживало заступ в руках. Насильно такого не
сделаешь!
На старые наши могилы просится справедливая, простая надпись: они
сделали все, что могли. Дай бог и другим такую же память!
Года не прошло, как с миром попросились на Русь, чтобы пристать к
своим, торки, бежавшие на восток, к Дону и за Дон от русского войска.
Через Волгу переправлялись новые пришельцы с востока. Такие же кочевники,
близкие торкам по речи, одинаковые по привычкам. Но более страшные, чем
русские. Кочевнику другой кочевник - такая же добыча, как оседлый.
Новые пришельцы звались кипчаками или кыпчаками, они же узы, куманы,
без креста окрещенные на Руси половцами. Какие-то передовые племена их
обильного людьми и по-кочевому медленного нашествия вскоре появились
вблизи Переяславльского княжества. Всеволод Ярославич, по совету дружины,
поспешил встретить незваных гостей. Кони у него были добрые, всадникам -
цены нет, если брать по одному. Вместе же оказалось их мало. Так мало, что
половцы опрокинули переяславльского князя. Спасибо, выручили кони, недаром
кормленные овсом да ячменем. Пришлось Всеволоду сесть за крепкие стены.
Половцы пограбили долины Ворсклы и Сулы. Вернулись они из удачной
разведки, вызнав, куда ходить за добычей. Места им понравились. Они и у
себя занимались тем же, в привольях между Аральским и Каспийским морями.
Но там пески, пустыни, ходи от колодца к колодцу. Здесь - рай.
Доподлинный, обещанный храбрым: сладкую воду пей, не считая глотков, и
сладкой травы богатство. Так объясняли несколько половцев, схваченных
русскими в плен по вине своей дерзкой погони.
Наибольшей же половецкой добычей после легкой победы была опасная для
русских уверенность в своем преимуществе над местными оседлыми.
Часть половцев, сколько - сами не считали, потянулась на запад. По
следам печенегов они переправились через Дунай. В империи новые гости
показали себя, как свои предшественники. Другие остались близ Руси, деля
между своими родами сочные угодья. Но не в угодьях лишь дело. Кочевник
любит простор.
Кочевник говорит:
- Моим глазам больно, когда я вижу вдали чужие юрты.
Редкий оседлый поймет такое.
И еще есть у них поговорка:
"Когда напали на юрту твоего отца, соединись с напавшими и грабь
вместе с ними".
Извращенье чувств? Нет, поэтическое преувеличение. А любовь к
простору - проза, потребность. Тесно вольному степняку видеть на земном
окоеме юрты людей даже своего языка.
Разрастаясь, село высыпает выселки. Множась в числе, делится и
кочевой род. С той разницей против оседлых, что вскоре у близких
родственников, соседей по кочевью, свои же братья отобьют табун, раскроив
несколько черепов. Греха в подобном кочевник не видит. Удальство, забава.
Добро - угнать лошадей у соседа. Зло - когда твоих лошадей угонит сосед.
Грабить чужих - добродетель. Кочевник вовсе не зол. Он таков от рожденья,
переубедить его можно лишь силой.
До самого недавнего времени русские соседствовали с кочевниками,
которые пополняли свои достатки набегами на Русь. Русские теснили
соседа-грабителя, побеждали, осаживали на землю.
Забывчивы мы. В близкие годы - ста лет еще не истекло, при дедах, чьи
внуки живут сегодня, - наши среднеазиатские соседи набегали к нам за
добычей и за людьми.
Пока половцы усаживались в Диком поле, князь Всеслав Брячиславич,
радея своему Полоцкому княжеству, задумал добавить к нему Псковскую землю.
Псков не дался Всеславу. В следующем году Всеслав врасплох накрыл
Новгород. И в город вошел, и на стол хотел сесть, и сила была его в
короткие три дня. Новгородцы отказались принять Всеслава. Понимая, что
против воли Господина Великого князю в городе и в землях его не усидеть,
Всеслав ушел. Не с пустыми руками: с новгородской Софии снял колокол,
прихватил дорогой церковной утвари, погрузил и другого добра. Вывел
пленников, дабы пополнить жителями свою землю, и, как водится - а у
- Итак, тайна, тайна. Надеюсь, этот молодой человек, твой
подчиненный, ничего не знает?
- Никто не знает. Я ограничился известием о том, что русский князь
болен и. умрет через семь дней, - ответил Склир, бессознательно смягчая.
- Великий бог! - Поликарпос подскочил с живостью толстого, но
сильного телом человека. - Кого ты и з в е щ а л?
- Встречавших на пристани.
- Но ты признался!
- Нет, я просто сказал то, что сказал.
Овладев собой, Поликарпос небрежно кивнул комесу. Конечно. Он,
Правитель, покончил с этим человеком. Глупость - опаснейшая болезнь.
Неизлечимая. Потратить столько времени, чтоб обуздать Склира, как дикую
лошадь... Успеть в трудном деле - сбить со Склира задор. Ведь он в упоении
мог бы просто приказать солдатам схватить Наместника, с ним шесть-семь
сановников, объявить их изменниками и послать к базилевсу за наградой!
Мало ли чего не совершали начальники войск, и многое сходило им с рук.
Было поздно. Придется отложить до утра быстрое следствие об
откровеньях этого Склира.
Дурак, дурак! Вот таких, таких любят женщины, подражая Венере,
покровительнице страстей, избравшей тупицу Париса! Ай, ай! Нет сомненья -
этот пустил в дело яд, и русские могут выместить свой гнев на неповинной
провинции. Что делать?
Правитель пошел в детскую спальню. Пять кроваток. Старшему - десять,
младшей - три года. Тихо. Светит лампада. Обе няньки мирно сопели у двери.
Здесь привыкли к вечерним посещеньям отца. Поликарпос обошел детей, крестя
их, как обычно. Все дети - таврийцы, все они родились в херсонесском
палатии.
Поликарпос женился поздно, перед назначением в Таврию. Пришла пора,
нашлась хорошая невеста из семьи со связями в Палатии. Поликарпосу
повезло: ему досталась рачительная хозяйка, заботливая мать, разумная
женщина.
Не ее вина, что привычки мужской холостой жизни, да и в таком городе,
как Столица империи, не совмещаются с семейной жизнью. Были у Поликарпоса
некие услады до Айше, было нечто и после измены сирийской прелестницы.
Такое скрывают из чувства приличия. Жена, конечно, знала, знает и разумно
помогает мужу притворным незнаньем. Поликарпос уважал женщину, с которой
его связал бог.
Жена крепко спала, когда Поликарпос вошел в супружескую спальню.
Шепча молитвы перед ликом святого, чье имя даровали ему при крещении,
Поликарпос в тысячный раз постигал мудрость церковных канонов. Воистину -
богочеловек. Бог также и человек, иначе людям погибель, иначе ни им не
понять бога, ни богу - их. "Пойми и прости во имя невинных детей!" -
просил Поликарпос. Слезы жалости к себе, к детям, к людям, к отравленному
русскому и, может быть, к самому отравителю катились по круглым щекам.
Искренне, не для докладов. Хотелось быть добрым и чтобы другие стали
добрыми. "Ах, если бы Склир похвастался либо его яд ослабел от храненья!
Бог мой! Сделай!"
Бог послал Поликарпосу ночью крепкий сон и свежую голову утром. Он
восстал от сна с ростками надежды. К полудню Правитель успел расспросить
старого кентарха из Бухты Символов, нескольких встречавших Склира,
кормчего галеры, ходившей в Тмуторокань, его помощника. И ростки увяли.
Склир не показывался. Забрав половину тмутороканских подарков,
состоявших из икры, соленой и копченой рыбы, такой же дичины и небольшого
количества выделанных мехов, комес засел у Айше. Поликарпос ревновал,
ревновал по-настоящему, сам дивясь на себя. Он же, казалось, давно
примирился с изменой сириянки. Почему же теперь?
В Херсонесе и в Бухте Символов стремительно распускались семена,
посеянные комесом Склиром в минуты возвращенья. И вероятно, не им одним.
Ведь даже гребцы были свидетелями расправы с подарками на тмутороканской
пристани.
Как все правящие, которые привыкли пользоваться соглядатаями, умея
приучать их не добавлять собственных домыслов к чужим словам, Поликарпос
давно не удивлялся меткости народной молвы. Есть много безымянных
талантов, способных разгадывать намеки. Комес Склир не поминал о яде.
Соглядатаи передавали: слухи утверждают, что сам комес хвалился отравой.
Толпа презренна: спросите философов. Одни готовы ее уничтожить,
другие хотят переделать; такую, как есть, не приемлет никто. Однако ж
слова, брошенные на поживу толпе, подобны незаконченной статуэтке, которая
попала к скульптору. Доделает и найдет покупателя. Поликарпос не гнушался
толпы.
И все же слух - только слух, а удачливые пророки, вопреки болтовне об
их славолюбстве, в чем повинны и сами они, первыми огорчаются исполненьем
предсказаний - грозных предсказаний, хорошие редки.
На пятый день моряки с русских и греческих судов, прибывших из
Тмуторокани, рассказывали о тяжелой болезни, внезапно постигшей князя
Ростислава.
Епископ Таврийский по собственному почину и самолично отслужил в
херсонесском соборном храме молебен о здравии князя Ростислава. Имперское
духовенство давно отучилось препираться со светской властью. Епископ не
просил разрешенья Правителя, за что тот был благодарен. Святитель знал не
меньше Наместника, если не больше. Не нарушая тайны исповеди, духовники
извещали владыку о страхах верующих. Умный человек, молебствуя о
Ростиславе, пытался помазать елеем рану. Но и осуждал, ибо в нашем
двойственном мире нельзя совершить что-то цельное, единое.
В тот же день два тмутороканских корабля, не закончив дел,
отправились домой. Они спешили в Тмуторокань с грузом слухов, такого не
понять разве младенцу.
К вечеру соглядатаи принесли слухи, на которых стояла печать Страха.
Почерк его узнают по явным бессмыслицам.
Поликарпос не принадлежал к легкомысленным правителям, которые ждут
от управляемых любви, преклоненья перед своим гением. Ему ив голову не
приходило задержать тмутороканцев. Безумно дергать за перетертый канат,
пусть, коль придется, последние нити рвутся без твоей помощи. Херсонес же
говорил о его приказе задержать русские корабли, но приказ-де опоздал.
Из-за молебна за здравие Ростислава Правитель и епископ будто бы
обменялись резкостями. Передавалось и что-то еще, подобное по нелепости.
Поликарпос не обижался.
Одно - следить за мыслями подданных, другое - влиять на мысли, третье
- разобщить подданных так, чтобы они, научившись молчать, разучились и
думать. Поликарпос обладал первым. Не имел средств для второго. Был
слишком трезв и умен, чтобы даже мечтать о третьем.
Лишний бы день без войны. Игра слов, измена смыслу: мирный день н е
м о ж е т быть лишним.
Прошел седьмой день.
Прошел восьмой день, пока еще мирный.
Утром девятого дня старый кентарх из Бухты Символов прислал
верхового: князь Ростислав скончался.
Свершилось.
Что свершилось? Реки назад потекли? Пресное стало соленым, а соленое
- пресным? Умер сосед, русский князь, которому некоторые люди без внешних
поводов навязывали враждебные Таврии замыслы.
Поликарпос был философом в иные минуты, когда его, как многих
пятидесятилетних, посещало ощущенье прозрения сути вещей. Его топили в
слухах о страхе, обуявшем подданных. Он отбивался. Толчок дал кентарх из
Бухты Символов. Уж коль этот старый и - Поликарпос знал его много лет -
глупый человек счел смерть Ростислава чрезвычайнейшим событием, - значит,
так оно и есть.
Власть необходима. Даже когда она призрак. Ибо призраки, так же как
сети, пашни, корабли, создаются волей людей, следовательно, нужны им.
Власть обязана проявлять себя, и Поликарпос собрал таврийский синклит -
провинциальных сановников.
Епископ со своим викарием, епарх - градоначальник Херсонеса,
управляющий пошлинами и налогами, начальник флота, главный нотарий,
главный секретарий, начальник почт и дорог. Епарх Бухты Символов опередил
вызов. Он рассказал: женщина, которую в Тмуторокани звали Жар-Птицей,
закололась на теле Ростислава.
Комес Склир явился последним в сопровождении молодого кентарха,
своего спутника в тмутороканской поездке. Комес казался утомленным. Он
рассеянно сослался на болезнь, из-за которой не показывался несколько
дней.
Все, кому по должности полагалось высказывать мнение, советовали
умеренность: в Тмуторокани междувластье, русские беспокойны. Меры
предосторожности нужны, но втайне, дабы русские не сочли такое за вызов.
В Херсонесе и в Бухте Символов русские живут отдельными улицами под
управленьем собственных старейшин. Епархи посетят русских, выразив
соболезнованья.
Епископ заявил о взносе за счет епископии вклада в соборный храм на
поминание души князя Ростислава. Он предложил послать такой же вклад в
тмутороканский храм, а также поднести этому храму четыре иконы,
дарохранительницу, чаши, ризы из кладовой херсонесского собора. Отец
викарий с клириками может немедля отбыть в Тмуторокань. Синклит дружно
благодарил преосвященного, решили к вечеру снарядить лучшую галеру с
отменными гребцами.
Комес Склир сообщил усталым голосом: недостаточное числом войско
будет исправно нести службу. Его ни о чем не спрашивали, от него
сторонились с подчеркнутым отчужденьем.
Секретарий составил запись совещания синклита, пользуясь
установленной формой. Как многие, эта запись не давала посторонним даже
подобия ключа к событиям. Свидетельствовалось, что должностные лица
исправно служили империи, блюдя законы.
Синклит расходился под печальный звон колоколов. Во всех храмах
Херсонеса служили панихиды по благоверном князе, который отошел в мир, где
нет ни печали, ни воздыханий, но жизнь вечная.
Склир рассеянно спускался с лестницы херсонесского палатия. Не то у
него получилось, не так. Он не раскаивался, он был опустошен. Закрывшись у
Айше, он превратил первые дни возвращенья в пьяную оргию. Не стало сил, и
уже трое суток Склир был трезв. Не следовало браться не за свое дело.
Не желание выслужиться и не польза империи двигали Склиром, а
завистливая ревность к Ростиславу. Констант Склир был еще далек от
конечного вывода. Он еще брел по лабиринту, из которого не было иного
выхода. Пока завиток, из которого он выбирался к дальнейшему, мог
назваться так: не следовало ли, бросив империю, пристать к Ростиславу?
Бессмыслица. Он возился с ней.
Служба в соборе окончилась. На площадь выливалась толпа, смешиваясь с
теми, кто, не протиснувшись в храм, теснился на паперти: небывалое дело!
Склир, занятый своим, взял правее.
- Убийца! Убийца! - кричали женщины.
Очнувшись, комес не сразу понял, что оскорбленье относится к нему. На
него указывали. Толпа надвинулась. Буйный люд портового города,
решительный, скорый на руку.
- Отравитель! Каин! Бей его! Из-за тебя всем погибать! Иуда! Колдун!
Вырвавшись, Склир прислонился к стене и выхватил меч. Молодой
кентарх, товарищ, которому Айше нашла подружку, оказался рядом. Толпа
отхлынула перед обнаженными клинками.
- Прочь! Разойдитесь! - закричал Склир. Его голос погас в гневном
реве. "А! Два меча справятся с чернью!" Склир шагнул вперед. Первый камень
ударил в рот.
Задыхаясь, палатийский слуга выкрикивал перед Правителем:
- Побили... камнями... обоих... сразу... - И, отдышавшись, рассказал,
что духовные поспешили из собора, но все было кончено вмиг...
- Суд божий! - сорвалось у Поликарпоса.
Если эти слова и дошли до Канцелярии, то их не поставили в вину
херсонесскому Правителю. Как не поставили в вину епископу отказ предать
тело Склира освященной земле. Ибо этот человек умер без исповеди, без
причастия, под тяготевшим над ним обвиненьем в отравлении.
Война с Тмутороканью не состоялась.
Как-то Айше сказала своему милому Поликарпосу?
- Разве справедливо, когда ничтожный человек лишает жизни большого
человека? Почему боги позволяют?
- Пути бога неведомы для людей. Камень на дороге может изменить
судьбу империи. Это очень старая поговорка. Ты понимаешь ее?
- Нет, - ответила Айше.
- Я тоже не понимаю, - сказал Правитель, - однако же это правда, а я
уже стар.
- Нет, - сказала Айше, - ты добрый и, как все, считаешь женщин
глупыми.
Как многие другие пришедшие из Азии воинственные племена, истощились
и печенеги, многократно отбитые и побежденные Русью при Ярославе
Владимириче. Крупное сито войны, отбирая сильных и смелых из первых рядов,
отсеивает в жизнь мелких, юрких.
В Диких полях приподнялись печенежские полуданники, полусоюзники,
известные русским под кличками черных клобуков, турпеев, торков.
Полное истребленье их было для Руси делом непосильным, немыслимым,
невозможным. И даже дурным. В те же годы, после тяжелых неудач армий
Восточной империи в боях с вторгшимися через Дунай печенегами, имперские
послы сумели осадить печенегов на землю, отведя им угодья между нижним
течением Дуная и морем. Там же, за шесть или семь веков до печенегов, было
осажено появившееся неизвестно откуда племя, не оставившее по себе ничего,
кроме собственного имени - бессы.
Объясняя подданным неудачи в борьбе с печенегами, объясняя мир с
ними, купленный ценой уступки куска имперской земли, Палатий указывал:
богу не угодно, чтобы был уничтожен один из созданных им народов.
В ряду беспощаднейших истреблений своих и чужих, которыми империя
себя постоянно позорила, заявление о милости к непобежденным звучало
ложью: словами спасали лицо. Но было в нем также и раздумье, и трезвая
мысль.
Через несколько лет после смерти Ярослава Дикое поле опять
зашевелилось. Мелкие, почти не замеченные набеги сменились тягой к более
крупным предприятиям. В Степи нашлись вожди, подросла молодежь, забывшая
отцовские раны, размножились кони. В 1059 году несколько тысяч конных с
днепровского левобережья были замечены за рекой Орелью, Получая
подкрепления с правобережья, кочевники поднимались вверх. Русское
населенье бежало в крепости. Степь обтекала их, не тратя времени на осаду.
Князь Всеволод Ярославич вышел из Переяславля, встретился с врагом под
крепостью Воинем, около устья реки Сулы, разбил и разогнал нападавших.
В следующем году, в 1060-м, дождавшись конца полевых работ, все трое
Ярославичей - Изяслав Киевский, Святослав Черниговский, Всеволод
Переяславльский - в союзе со Всеславом Брячиславичем. Полоцким решились
почистить Степь. Племя торков заступало место печенегов. Общим походом
хотели сломить торков.
Русская конница со своими обозами, с пешим войском на телегах шла
обоими берегами Днепра. По Днепру пешее войско плыло на лодьях с запасами
для всех.
Война была хорошо задумана, велась упорно до глубокой зимы. Вырвались
три орды. Бросив слабых, имущество, скот и семьи, они навсегда покинули
соседство с Русью. На восток дороги были отсечены, и торки пустились на
запад. Уцелевшие переправились через Дунай.
Много степняков, выброшенных из зимовий, погибло от зимних холодов,
от болезней. Многие были убиты, но еще больше попало в плен. Пленников
отвели на Русь. Здесь они были осажены на окраинных землях, по реке Роси
на правом берегу Днепра, а на левом - в междуречье Трубежа и Супоя, к
северу от Переяславля. Так степнякам было суждено обрусеть: стали они жить
оседло, завелись у них города, обучались возделывать землю, занялись и
ремеслами и усилили Русь.
Кочевник искал свободной земли, чтобы пасти скотину, и оседлых
соседей - для грабежа. Избавиться от кочевника удавалось, убив его или
сделав оседлым. Бились в полную силу. В скобках замечу: значенье
изношенных дешевыми книжниками слов "без пощады!" ныне стало доступным
только тому, кто взял смелость понять собственный опыт войны. Зато в те
поры, хоть и тогда слово "свобода" каждый постигал тоже по-своему, было
необъятно много свободной, порожней земли. И было где встретиться мирно,
не наступая другому на ногу...
Русь шла на свободные земли, чтобы на них осесть и жить, добывая свой
хлеб из земли. Так бери же, населяй, обрабатывай! Что мешает?
Время мешало. Оно давало свои сроки, а славяно-русское племя
плодилось в свои, не поспевая, как видно, за скорым бегом небесных светил,
безразлично порождающих время.
Деревянный дом под соломенной крышей ставят за несколько дней. Достал
мешок семян - и весь следующий год будешь сыт. Цыплят жди до осени. За
конским приплодом будешь ходить три года, прежде чем лошадь пойдет под
седло и в оглобли. Яблок от посаженной тобой яблони жди двадцать лет. Твой
сад унаследуют дети, вместе с которыми растет медленное дерево. Быстры
одни сорняки.
Да и место тоже было нелегкое, место тоже мешало. Широк путь между
уральской горно-лесистой стеной и Каспийским морем.
Тут не навесишь ворот, подобных Дербенту, которым то вместе, то
порознь Восточная империя и персы запирали узкую тропу по западному берегу
Каспийского моря.
От сотворенья мира Запад с Востоком состязались через узкую полоску
проливов между Средиземным морем и Евксинским Понтом, названным
впоследствии Русским морем, Черным морем.
Боролись Запад с Востоком и к северу от Евксинского Понта.
Но что там происходило? Как? Речь идет о событиях, удаленных на
полторы, на две тысячи лет. В русских лесах и полях глух глагол прошлого.
Он в землю ушел с головой, землею засыпался, и кладовые его еще не
раскопаны.
Зато на юге борьба совершалась гласно и явно, хотя бы с осады Трои.
Эллины завещали тяжбу единой Римской империи. В наследство от них она
досталась и Восточной империи.
Однажды эта наследница тысячелетней борьбы выиграла. Базилевс Ираклий
заставил рухнуть силу Ирана. Вскоре увидели, что миды - персы, вечные
враги, были стенкой между Востоком и Западом.
Стенка упала. Восточной империи не помогли единовластие, единоверие.
Не спасла наилучшая для тех времен и для многих последующих система
управления государством. Ведь все было будто считано-пересчитано,
писано-перезаписано, перевязано законами, указами, постановленьями. Будто
бы нигде, как в Восточной империи, не было столько грамотных, обученных
науке управления. Разве только одна Поднебесная империя на самом дальнем
восточном краю мира могла бы состязаться с империей базилевсов.
Подданные базилевсов умели делать вещи, несравненные по красоте, а
также по удобству и прочности. Строили отлично хорошо здания, пристани,
дороги. И умели считать.
Не сосчитали лишь, сколько труда, искусства, науки вложено было в
сотворенье единовластия, единоверия. Что считать? Сказано ведь:
государство, разделившееся внутри себя, погибнет.
Но не сказано - как соединить и чем. В изысканиях способов исчахли
лучшие умы, а худшие выжили. Вольность и волю душили по-научному, в
зародыше: избили подданных стократно более, чем уложили в войнах.
Неустанно работала трость Фразибула*, уничтожая колосья, которые,
естественно, по природе своей поднимались выше других, не ведая, что
нарушеньем общего строя они сами себе выносят смертный приговор: для блага
других, коротеньких, одинаковых.
_______________
* Коринфский тиран Периандр (ум. 685 г. до н. э.) послал
спросить у своего друга милетского тирана Фразибула о лучших способах
правления. Фразибул на глазах у посла тростью долго сбивал в поле
колосья, поднявшиеся выше других, и отпустил посла, ничего не сказав.
Упреки прошлому так же тщетны, как сожаления о золотом веке, которого
не было. Но воздержаться от них умели одни евнухи, излюбленные
базилевсами.
От годов появленья половцев в ничейном Диком поле не столь было
удалено время, когда на развалинах бывшей Восточной империи Турок напишет,
если удостоит: разрушено грубым насилием оружия, и ничем более.
Скажут - Восточная империя погибла, разделившись внутри себя. Да, но
разделило ее усиленное объединение.
Так разделило, что не помогла ей и сторонняя помощь, с запада. А ей
помогали! Пусть плохо, пусть званые и незваные помощники сами не понимали,
для чего идут - спасать ли либо устраивать собственные дела?
Впрочем, бескорыстной помощи не бывает. Бойся спасителя, вопиющего о
своем бескорыстии! Неразумно упрекать западных помощников Восточной
империи. Разве лишь в том, что они не сумели помочь ни себе, ни империи.
Пусть лгали знамена - Европа щедро устилала сотнями тысяч тел поля
малоазийских сражений. Прошлого не изменить и великим богам. Кости павших
- не шахматные фигурки. При всем желании книжников их вновь не расставишь.
Игра сыграна, ставок более нет.
Восток бил Русь крыльями, клювом, когтями. Русь отступала, отбивалась
на опушках своих лесов и, бросившись в Степь, ломала азиатские крылья.
Никто с запада не приходил помогать Руси отбиваться. Повернется Русь
лицом на восток, запад ее бьет в спину. Отмахнется Русь - с востока
ударят. Неужели же русское счастье было в том, что не находилось
помощников? Правда ли, что плата за помощь бывает горше беды, от которой
спасали?
Подметая Степь, братья Ярославичи трудились по совету своих дружин,
по согласию русских пойти в поход после уборки хлебов.
Хорошо бы занять Дикое поле русскими людьми. Построить
города-крепости. Наполнятся пустые места поселенцами. Пустят они корни и
сами себя защитят.
Где взять людей? Свои глубинные места лежали впусте на девять
десятых. Против Степи насыпали земляные валы, ставили земляные крепости.
Озирая сотни верст доживших до наших лет укреплений, удивляешься: откуда
руки брались при тогдашнем безлюдье?! Такое могли совершать только доброй
волей, только понимание дела удерживало заступ в руках. Насильно такого не
сделаешь!
На старые наши могилы просится справедливая, простая надпись: они
сделали все, что могли. Дай бог и другим такую же память!
Года не прошло, как с миром попросились на Русь, чтобы пристать к
своим, торки, бежавшие на восток, к Дону и за Дон от русского войска.
Через Волгу переправлялись новые пришельцы с востока. Такие же кочевники,
близкие торкам по речи, одинаковые по привычкам. Но более страшные, чем
русские. Кочевнику другой кочевник - такая же добыча, как оседлый.
Новые пришельцы звались кипчаками или кыпчаками, они же узы, куманы,
без креста окрещенные на Руси половцами. Какие-то передовые племена их
обильного людьми и по-кочевому медленного нашествия вскоре появились
вблизи Переяславльского княжества. Всеволод Ярославич, по совету дружины,
поспешил встретить незваных гостей. Кони у него были добрые, всадникам -
цены нет, если брать по одному. Вместе же оказалось их мало. Так мало, что
половцы опрокинули переяславльского князя. Спасибо, выручили кони, недаром
кормленные овсом да ячменем. Пришлось Всеволоду сесть за крепкие стены.
Половцы пограбили долины Ворсклы и Сулы. Вернулись они из удачной
разведки, вызнав, куда ходить за добычей. Места им понравились. Они и у
себя занимались тем же, в привольях между Аральским и Каспийским морями.
Но там пески, пустыни, ходи от колодца к колодцу. Здесь - рай.
Доподлинный, обещанный храбрым: сладкую воду пей, не считая глотков, и
сладкой травы богатство. Так объясняли несколько половцев, схваченных
русскими в плен по вине своей дерзкой погони.
Наибольшей же половецкой добычей после легкой победы была опасная для
русских уверенность в своем преимуществе над местными оседлыми.
Часть половцев, сколько - сами не считали, потянулась на запад. По
следам печенегов они переправились через Дунай. В империи новые гости
показали себя, как свои предшественники. Другие остались близ Руси, деля
между своими родами сочные угодья. Но не в угодьях лишь дело. Кочевник
любит простор.
Кочевник говорит:
- Моим глазам больно, когда я вижу вдали чужие юрты.
Редкий оседлый поймет такое.
И еще есть у них поговорка:
"Когда напали на юрту твоего отца, соединись с напавшими и грабь
вместе с ними".
Извращенье чувств? Нет, поэтическое преувеличение. А любовь к
простору - проза, потребность. Тесно вольному степняку видеть на земном
окоеме юрты людей даже своего языка.
Разрастаясь, село высыпает выселки. Множась в числе, делится и
кочевой род. С той разницей против оседлых, что вскоре у близких
родственников, соседей по кочевью, свои же братья отобьют табун, раскроив
несколько черепов. Греха в подобном кочевник не видит. Удальство, забава.
Добро - угнать лошадей у соседа. Зло - когда твоих лошадей угонит сосед.
Грабить чужих - добродетель. Кочевник вовсе не зол. Он таков от рожденья,
переубедить его можно лишь силой.
До самого недавнего времени русские соседствовали с кочевниками,
которые пополняли свои достатки набегами на Русь. Русские теснили
соседа-грабителя, побеждали, осаживали на землю.
Забывчивы мы. В близкие годы - ста лет еще не истекло, при дедах, чьи
внуки живут сегодня, - наши среднеазиатские соседи набегали к нам за
добычей и за людьми.
Пока половцы усаживались в Диком поле, князь Всеслав Брячиславич,
радея своему Полоцкому княжеству, задумал добавить к нему Псковскую землю.
Псков не дался Всеславу. В следующем году Всеслав врасплох накрыл
Новгород. И в город вошел, и на стол хотел сесть, и сила была его в
короткие три дня. Новгородцы отказались принять Всеслава. Понимая, что
против воли Господина Великого князю в городе и в землях его не усидеть,
Всеслав ушел. Не с пустыми руками: с новгородской Софии снял колокол,
прихватил дорогой церковной утвари, погрузил и другого добра. Вывел
пленников, дабы пополнить жителями свою землю, и, как водится - а у