Карр Филиппа. Случайная встреча

   — Как хотелось бы получить хоть какие-то вести о Тамариск! — вздохнула я.
   Стоял теплый сентябрьский день, когда мы услышали о том, что Наполеон взял Москву.
   — Это конец! — воскликнул Дэвид. — Капитуляция Москвы будет сокрушительной для русской армии, она развалится!
   Дэвид очень внимательно следил за политическими событиями, во всяком, случае, так казалось мне. Он старался рассматривать все события с точки зрения логики, отец же был склонен, скорее, к субъективным суждениям, и к ним всегда примешивались эмоции.
   Но на этот раз ошибся Дэвид. Москва горела. Поначалу считали, это французы подожгли ее, что было бы большой глупостью с их стороны. Наполеону ни к чему разрушенный город, ему нужно где-то размещать и кормить свою армию. Однако оказалось, пожар был последним отчаянным маневром русских, тем, что называется тактикой «выжженной земли». Русские постоянно использовали ее во время войны, и наступающие армии Наполеона, оказавшиеся вдали от родины, не встречали на своем пути ничего, кроме горящих городов.
   — Теперь Наполеону нужно принять важное решение, — рассуждал Дэвид, — оставаться на зиму в сожженном городе или отступать? Он колеблется, а если будет затягивать с принятием решения, станет слишком поздно.
   — Теперь мы должны молиться о том, чтобы он отступил из Москвы и грянула ранняя русская зима, — заявил отец.
   — Ах, эти бедные солдаты! — пробормотала мать. Я знала, что сейчас она возносит благодарственные молитвы за то, что Шарло не наполеоновский солдат, а, как она надеялась, копается в своем винограднике.
   — Эти самые «бедные солдаты», Лотти, — возразил ей отец, — могут вторгнуться на нашу землю и дать возможность этому проклятому императору править нами!
   — Я знаю, знаю, но это просто ужасно, когда мужчины, не имеющие ничего друг против друга, вынуждены умирать! Надеюсь, это скоро закончится. Ах, если бы так и было!
   — Тогда молись о холодной зиме!
   Я не сомневалась, что и русские молятся о том же, и молитвы были услышаны: при отступлении погибло девяносто процентов наполеоновской армии. Как бы ни были дисциплинированны солдаты, они не смогли выдержать ужасных русских морозов.
   Вокруг царила радость — и мы разделяли ее, — выяснилось, что Наполеон вернулся в Париж и от его армии в шестьсот тысяч человек осталось не более сотни.
   Мы обедали у Баррингтонов, когда поступили вести об этом.
   — Возможно, теперь он согласится заключить мир? — с надеждой произнесла мать.
   — Только не он! — сказал отец.
   — Ничто, кроме плена и полного уничтожения армии, не сможет заставить Наполеона уняться! — добавил Эдвард Баррингтон.
   — Ты прав, — поддержал его отец. — Ничто, кроме полного поражения! И оно не за горами, поверьте мне, а когда это произойдет, мы, наконец, освободимся от угрозы, столь долго нависавшей над нами. Французам еще за многое придется ответить!
   — Да, все беспорядки связаны с ними, — добавил мистер Баррингтон.
   — Вы имеете в виду волнения рабочих?
   — Они действительно принимают серьезные масштабы, — пояснил Эдвард. — Толпа распоясывается все больше, и нам приходится устанавливать у машин круглосуточную охрану.
   — Идиоты! — воскликнул отец. — Наши законы недостаточно жестки!
   — Я слышал, что их собираются ужесточить, — сказал Эдвард. — Придется это сделать, так долго продолжаться не может!
   Затем они вновь начали обсуждать отступление Наполеона из Москвы и строить предположения, какими могут быть его дальнейшие планы.
   Когда мы вернулись домой, оказалось, что там нас ждет один из конюхов Эндерби. Он сообщил, что мадемуазель Фужер очень беспокоится за мадемуазель Софи и считает, что нам нужно как можно быстрее ехать туда.
   Все мы — мать, отец, Дэвид, Клодина, Амарилис и я — поехали в Эндерби.
   Я всегда входила в этот дом в ожидании чего-то необычного, хотя никогда не могла точно определить, чего именно я жду. Амарилис ничего такого не испытывала и говорила, что всему виной мое воображение. Но я действительно ощущала, что многие странные события, происходившие здесь, каким-то образом повлияли на атмосферу дома.
   В этот вечер, войдя в него, я сразу ощутила присутствие Смерти.
   Жанна спустилась в холл, чтобы встретить нас. Ее волосы были распущены, что выглядело весьма необычно, ибо Жанна считала, что прическа для женщины это все. Лицо у нее было бледным, а глаза полны горя.
   — Я боюсь, ужасно боюсь, что она уходит от меня! Мы поднялись в спальню тетушки Софи и окружили ее постель. Я не уверена в том, что она узнала нас. Она лежала и неподвижный взгляд ее был устремлен в потолок.
   — Надо позвать священника, — сказала Жанна.
   — Возможно, она еще придет в себя? — спросила мать.
   — Нет, мадам, теперь уже нет! Это конец!
   Как бы подтверждая эти слова, тетушка Софи тяжело захрипела, и вскоре затихла.
   — Бедная моя Жанна! — вздохнула мать, обняв ее.
   — Я знала! — воскликнула Жанна. — Все эти дни я знала! Этот последний удар — роковой для нее!
   Отец сказал, что следует послать кого-нибудь из слуг за врачом.
   — Я уже послала, — Жанна. — скоро будет здесь… я надеюсь. Но это уже не имеет смысла. Он мне сказал вчера: «Безнадежно», — так и сказал!
   Отец провел доктора в спальню, а все остальные спустились вниз. И когда мы сидели в холле с высоким сводчатым потолком, с галереей менестрелей, где жили привидения, я почувствовала, что дом слушает и ждет. «Кто теперь здесь будет жить?» — подумала я.
   Жанна говорила о том, что тетушка Софи так и не смогла оправиться после потери Тамариск.
   — Жаль, что этот ребенок вообще родился! — промолвила мать.
   — Бедная Долли! — проронила я. — Она бы любила девочку.
   Клодина приложила ладонь ко лбу и ни с того ни с сего сказала:
   — Не нравится мне этот дом: в нем всегда что-нибудь происходит! Я уверена в том, что все это как-то связано с самим домом!
   Если бы я дала волю воображению, я уверена, что услышала бы насмешливый смех дома.
   — Она горевала из-за Тамариск, — говорила Жанна. — Если бы только она не сбежала! Софи ведь все делала ради нее, эта девочка стала ее жизнью. Она не видела в ней недостатков, что бы ни происходило — ни слова! Все это цыганская кровь, так я думаю. И до чего же это довело мою бедную хозяйку!
   — Просто не представляю, что бы она делала без тебя, Жанна! — перебила ее мать.
   — Она упивалась своими несчастьями, — продолжала Жанна, — это всегда было так. Но только не этим, не потерей ребенка!
   — Я выпила бы немножко бренди, — сказала мать, — мне нужно согреться. Думаю, нам всем это не помешает!
   Жанна отправилась за бренди.
   — Пусть хоть чем-нибудь займется, — произнесла мать. — Бедняжка! Это ужасное горе для нее.
   Когда Жанна вернулась, к нам присоединились и мужчины. Доктор заявил, что тетушка Софи умерла от воспаления легких.
   — И от неизбывного горя! — добавила мать. Клодина, обернувшись и посмотрев на галерею менестрелей, вздрогнула.
   — Тебе холодно, мама? — спросила Амарилис Выпей мою порцию.
   — Нет, моя милая, мне не холодно, — Клодина взглянула на дочь с обожанием.
   Доктор говорил о том, что у тетушки Софи пропало желание жить. Временами случается так, что люди, пережив смерть близкого человека, начинают желать смерти и себе. В таких случаях ничто не может спасти их, каким бы тщательным ни был уход: они просто устают жить и бороться.
   — Она желала смерти, и смерть пришла! — сказала я, а отец заметил, что становится поздно, а мы ничем не можем помочь.
   Мы вернулись в Эверсли, оставив Жанну наедине с ее горем.
   В непогожий сумрачный день тело тетушки Софи было предано земле. Исчезновение Тамариск перестало быть предметом сплетен для слуг.
   У могилы оказалось много желающих выразить свое соболезнование и еще больше зевак: тетушка Софи всегда была вроде местной достопримечательности. Теперь, когда она умерла, а точнее — угасла, пришел конец и ее печальной истории.
   Кортеж отправился из Эндерби, но присутствующие на похоронах должны были вернуться в Эверсли, где устроили поминки. После этого члены семьи должны были ознакомиться с завещанием тетушки Софи.
   Мы уже обсуждали его предполагаемое содержание.
   — Единственной проблемой будет Эндерби, — сказал отец. — Самым разумным будет продать поместье, избавиться от этого злополучного места. Главное — найти хорошего покупателя!
   — С тех пор как в Эндерби поселилась Софи, там стало гораздо лучше, — сказала мать. — У Жанны превосходный вкус, и некоторые комнаты по подбору цветовой гаммы просто великолепны.
   — Знаешь, не всем понравится дом во французском стиле! — напомнил ей отец.
   — Может быть, но обычно на людей производит хорошее впечатление дом, обставленный со вкусом!
   — Ладно, увидим.
   И вот все собрались в кабинете отца, чтобы ознакомиться с последней волей покойной. В завещании было то, чего и следовало ожидать. Жанна получила крупную сумму денег: их вполне хватало на то, чтобы приобрести собственный дом здесь или вернуться во Францию, когда настанет подходящее время. Тетушка Софи очень трогательно описала их преданность друг другу. Далее были перечислены суммы, предназначавшиеся слугам и нам, но сам дом должен был перейти к Тамариск — «…так, чтобы у нее всегда было свое гнездо». Должно быть, завещание было написано до исчезновения Тамариск.
   Когда гости разошлись, отец выразил свое недовольство:
   — Теперь нам придется разыскивать эту девчонку! Просто не знаю, что же делать с этим домом? Интересно, как она прореагирует на то, что ей принадлежит Эндерби?
   — Она просто не придаст этому значения, — сказала мать. — Ей же всего шесть лет!
   — Она во многом разбирается! — заметила я.
   — Но быть владелицей дома! О чем только думала в свое время Софи?
   — В большинстве случаев Софи вообще ни о чем не думала! — ворчал отец. — Нам придется приложить усилия, чтобы разыскать ребенка! Самым лучшим было бы продать этот дом и положить деньги в банк с условием выплаты после совершеннолетия Тамариск. Я встречусь с поверенным и посоветуюсь с ним.
   — Любопытно, кто его купит? — пробормотала я.
   — Поживем — увидим, — сказал отец. — В любом случае, я с радостью избавлюсь от этого дома!
   — Ты веришь в то, что он заколдован и приносит несчастье тем, кто в нем живет? — спросила я.
   — Я думаю, что это чертовски неудобный дом, в котором гуляют сквозняки, — вот что я о нем думаю! И ничто не может доставить мне большего удовольствия, чем возможность избавиться от него вместе с привидениями и всем прочим!
   — Некоторые любят такие вещи! — сказала я.
   Клодина встретилась со мной взглядом и. тут же отвела глаза. Похоже, она испытывала к дому особые чувства впечатление, словно она сама пережила там неприятные минуты.
   Так или иначе, наша семья хотела избавиться от Эндерби.
   Мне было интересно, кто же там теперь поселится?

СЛЕПАЯ ДЕВУШКА

   Были сделаны очередные попытки разыскать Тамариск, но они оказались безуспешными. Возможно, цыгане отправились в Ирландию, как это иногда бывало… Отец пожал плечами и, посоветовавшись с поверенным, решил, что Эндерби пока придется оставить в покое на случай, если все-таки удастся найти наследницу. Окна заколотили, часть слуг перешла служить к нам, а некоторые отправились в Грассленд. Раз в неделю кто-нибудь из наших слуг заходил в Эндерби навести там порядок. Я заметила, что они всегда ходят вдвоем или втроем, никто не решался отправиться туда в одиночку. После смерти тетушки Софи репутация дома стала еще хуже, да и старые слухи еще ходили.
   — Надо положить этому конец! — сказал отец. — Иначе мы никогда не сумеем найти покупателя!
   Жанна тоже частенько посещала Эндерби, хотя переехала в один из освободившихся в имении домов. Она еще не приняла окончательного решения о своем будущем, но я была уверена, что в один прекрасный день она вернется во Францию.
   Между тем время летело. Однажды за обедом отец заявил, что ему необходимо по делам в Лондон, примерно на неделю.
   — Ты поедешь со мной, Лотти? — спросил он.
   — Конечно, — ответила мать. Он взглянул на меня:
   — Любопытно, не пожелает ли наша дорогая дочь оказать нам честь, поехав с нами?
   — Вы же сами знаете!
   — Тогда решено: мы отправимся, как только вы будете готовы!
   — Через неделю, — сказала я.
   — Слишком долго! Выезжаем в четверг.
   — Ты всегда делаешь все в спешке! — возразила мать.
   — Кто мешкает, тот теряет время!
   — Поспешишь — людей насмешишь! — резонно заметила я.
   Отец обратился к Дэвиду.
   — Эта пара всегда выступает против меня! Это надо же — обзавестись такой женой и дочерью!
   Дэвид и Клодина снисходительно улыбнулись нам. Это добродушие особенно бросалось в глаза, поскольку касалось только нас с мамой.
   Как хорошо я понимала своих родителей: они такие оптимисты! Я была счастлива, мне хотелось никогда с ними не расставаться, хотя Эдвард Баррингтон надеялся, что я выйду замуж за него. Он не делал мне предложения второй раз, но надежда читалась в его глазах.
   Все складывалось удачно. Конечно, я была довольна, что на мне хотят жениться, и частенько мне хотелось принять — предложение. В то же время не хотелось оставлять родной дом. Мне надо было так увлечься кем-то, чтобы появилось желание покинуть родителей!
   Мы выехали из Эверсли в экипаже, который был наиболее удобным средством передвижения в дальних поездках.
   — Следует уложиться в два дня! — решил отец.
   В первый же день мы проехали на пять миль больше, чем предполагали, но, поскольку скоро должно стемнеть, надо было поискать подходящий постоялый двор. Так мы попали к «Зеленому человеку». Это — постоялый двор, расположенный немного в стороне от дороги, с большой вывеской, на которой был изображен человек, одетый в зеленое.
   — Вроде, подходящее место, — сказал отец. — Поворачивай сюда, Джексон.
   Кучер спешился и вошел в дом, а мы остались в экипаже.
   — Будем надеяться, найдутся комнаты для нас? — сказала мать. — Не хотелось бы ехать в темноте!
   Кучер вышел вместе с угодливо кланяющимся хозяином. За ним показалась его жена, излучавшая дружелюбие.
   — Мы гордимся оказанной честью! — говорил хозяин. — Это мистер Френшоу со своей женой и дочерью? Вы, милорд, получите лучшие из комнат! Если бы мы только знали…
   — У нас ведь только ростбиф и пирог с цыплятами… Если бы нас заранее предупредили о том, что нам будет оказана такая честь…
   Отец поднял руку:
   — Нас вполне устроит ростбиф! И две комнаты — лучшие, конечно!
   Я улыбнулась отцу, решив, что слава о нем распространилась на все постоялые дворы по пути из Эверсли до Лондона. Конечно, было достаточно взглянуть на него, чтобы убедиться в его достоинствах.
   Когда мы вошли в гостиную, я заметила человека, пьющего из плоской бутыли. Он был в изысканном коричневом сюртуке, а на шее — ослепительно белый галстук. На столе возле него лежала коричневая шляпа. На вид ему было лет двадцать пять, и он явно заинтересовался нашим прибытием.
   — Сначала мы посмотрим комнаты, — сказал отец. — Скоро ли ужин?
   — Когда пожелаете, милорд! В любой момент, как будет угодно! Моя жена позаботится, чтобы вас обслужили, как подобает. Вы, видимо, хотите есть отдельно, не так ли?
   — Да, конечно.
   Мы уже шли к лестнице, когда я оглянулась и заметила, что мужчина, сидевший за столом, продолжал заинтересованно наблюдать за нами. Перехватив мой взгляд, он улыбнулся. Я быстро отвернулась.
   Комнаты были хороши — для родителей предназначался двойной номер на стороне фасада, а мне — комната поменьше, по другую сторону. Их окна выходили на дорогу, а в мое были видны конюшни, леса и поля.
   Отец заявил, что комнаты нам подходят. Когда хозяин вышел, сообщив напоследок, что ужин будет подан в небольшую комнату по соседству с гостиной, отец заметил, что нам повезло с постоялым двором.
   — Похоже, они тебя знают? — спросила мать.
   — Я езжу по этой дороге много лет и останавливаюсь на многих постоялых дворах! Теперь нам нужно смыть всю дорожную грязь, поесть, а потом, я полагаю, пораньше лечь спать и хорошенько выспаться! Мы выезжаем на рассвете.
   Когда мы шли в столовую, я вновь заметила того самого мужчину из гостиной. Он поклонился мне так, будто мы были старыми знакомыми. Я слегка кивнула.
   Мать шепнула:
   — Похоже, он считает нас своими знакомыми! — Отец ответил ей весьма громко, чтобы этот человек слышал:
   — Самое разумное — не заводить никаких знакомств на постоялых дворах! Никогда не знаешь, какой жулик здесь попадется.
   Дверь за нами закрылась. Мы оказались в небольшой комнате, где был накрыт стол на троих. Уже дымились тарелки с супом.
   — Надеюсь, он не услышал твоих слов? — заметила я.
   Отец пожал плечами:
   — Я не откажусь от них! Давайте-ка посмотрим, чем здесь кормят, у этого «Зеленого человека».
   Кормили здесь очень неплохо, и после ужина мы разошлись по своим комнатам.
   — Не забывай, — напомнил мне отец, — встаем рано! Я уже предупредил хозяина, что завтракаем на рассвете. Он пообещал приготовить все вовремя.
   Пожелав родителям спокойной ночи, я отправилась к себе. Хотя я и устала, но сразу ложиться спать.мне не хотелось. На новом месте всегда трудно засыпать, а я не хотела мучиться бессонницей.
   Я подошла к окну и стала наблюдать за происходящим возле конюшни. Наш экипаж чистили кучер и форейтор. Работая, они лениво переговаривались.
   Я зевнула. Приятно все-таки на некоторое время уехать из Эверсли. Смерть тетушки Софи очень опечалила всех нас. Хорошо, если бы с нами поехала и Амарилис, но ей лондонская жизнь нравилась меньше, чем мне. Я любила бродить по лавкам, ходить в театр, и уж наверняка во время нашего пребывания там кто-нибудь из друзей отца будет давать бал.
   Пока я размышляла обо всем этом, мужчина, который пил вино в гостиной, вышел и остановился возле нашего экипажа. Он о чем-то поговорил со слугами, осмотрел экипаж, и особенно внимательно наш фамильный герб. Потом сунул голову внутрь и потрогал подушки сидений. Наш кучер начал что-то с энтузиазмом объяснять ему, с явной гордостью указывая на детали отделки. Мужчина облокотился о крыло экипажа и продолжил разговор. Мне очень хотелось услышать, о чем они говорили. Я заметила, как незнакомец сует деньги в руки наших слуг, но, боясь, что он может заметить меня в окне, отступила в глубь комнаты.
   О чем он мог разговаривать с нашими слугами? И почему вдруг решил вознаградить их? Конечно, джентльмены часто давали слугам на чай, даже чужим. Возможно, он был щедрым человеком и решил, что сообщенные ими детали устройства экипажа стоят того, чтобы за это заплатить?
   Я легла в постель и, несмотря на то, что это происшествие показалось мне весьма странным, тут же уснула и, как мне показалось, почти сразу же в дверь постучала мать, сообщая, что уже пора подниматься.
   Во второй половине следующего дня мы прибыли в нашу лондонскую резиденцию, в дом на Альбемарл-стрит. Весь первый день отец отсутствовал по своим делам, а мы с матерью ходили по магазинам — занятие, доставлявшее нам обеим наслаждение. Мы накупили материи, кружев и лент, а когда возвращались домой с покупками, мне показалось, что я вновь заметила того человека, которого видела на постоялом дворе.
   Он неспешно шел вдоль улицы и, как мне показалось, приостановился, взглянув на наш дом. Я решила, что, возможно, ошибаюсь: много мужчин вокруг были одеты так же, да и просто на улицах таких высоких мужчин было немало.
   Я спросила мать:
   — Ты видишь этого человека?
   Она оглянулась:
   — Да.
   — Не его ли мы видели на постоялом дворе? — Мать ответила как-то неопределенно.
   Я не стала уточнять. Мне самой было удивительно, почему я запомнила его. Возможно, потому, что он разговаривал с нашими слугами и я видела, как он передает им деньги?
   На третий день отец предложил матери сходить к его друзьям. Мне туда идти не хотелось. Тогда мать сказала, что мы вместе погуляем во второй половине дня.
   — Мне хотелось бы покататься верхом в парке! Ты не против?
   Она, конечно, была не против.
   Должно быть, прошло полчаса с тех пор, как они ушли. Я решила выйти на улицу. В одной из лавок я приметила красивую ленту, и сейчас мне пришло в голову ее купить: мать, конечно, не захочет идти за такой мелочью еще раз.
   В том, что я собиралась выйти одна, не было ничего предосудительного, хотя матери это не понравилось бы: она продолжала считать меня ребенком. Моя прогулка не должна была занять много времени, и я собиралась быть дома еще до возвращения родителей.
   Надев шляпу и плащ, я вышла на улицу. Интересно прогуливаться по улицам Лондона, особенно одной, тем более, если за тобой постоянно присматривают.
   В это утро, казалось, воздух сверкал, такая в нем висела изморось. Я решила пойти по Бонд-стрит, меня прельщала ее элегантность. Лавки своими витринами, уставленными товарами, словно приглашали войти. Здесь были галстуки, духи, всевозможная обувь. Все это самых модных фасонов, а шляпы были настоящими произведениями искусства.
   Мимо проносились экипажи, в которых сидели изящно одетые люди. Меня окружали шум и буйство красок. Это захватывало.
   Я разыскала ту самую лавку, где продавалась лента, но купив ее, не спешила возвращаться домой: хотелось насладиться жизнью большого города.
   Был момент, когда показалось, что за мной кто-то следит. Я тут же остановилась и осмотрелась. Вокруг было множество людей, но все они, похоже, были заняты своими делами. Мне показалось, или я в самом деле видела, как высокий мужчина в коричневой шляпе резко отвернулся и начал усиленно изучать содержимое витрины? Нет, у меня, видимо, появилась навязчивая идея, связанная с тем мужчиной!
   Я уже собиралась перейти через дорогу, как кто-то ухватился за мой рукав. Я резко обернулась и увидела молодую девушку. Ей никак не могло быть больше пятнадцати-шестнадцати лет. Она тихо попросила:
   — Пожалуйста, не могли бы вы помочь мне перейти через дорогу?
   В том, как она улыбалась в пустоту, стало понятно, что она слепа. Девушка была чисто, но бедно одета и производила впечатление такой беспомощной, что меня сразу охватило чувство жалости.
   — Ну, разумеется! — ответила я и взяла ее за руку.
   — Вы так добры! — сказала она. — Я была с сестрой, но потеряла ее. Это случилось в толпе. Я теряюсь, когда оказываюсь одна! Когда я с ней или с матерью, мне кажется, я в безопасности, но когда одна…
   — Конечно! — согласилась я. — Я подержу вас за руку. Я повела ее через дорогу, перейти которую было сложно даже зрячему. Наконец мы добрались до противоположной стороны.
   — Вам далеко идти? — спросила я.
   — Нет, — ответила она. — Если бы вы только помогли мне добраться до Грейвил-стрит… я буду так благодарна…
   — Так вы живете на Грейвил-стрит?
   — На Грант-стрит, это если свернуть с Грейвил.
   — Буду рада проводить вас.
   — Вы так добры! Моя мать будет вам очень благодарна. Нужно сказать ей, чтобы она не бранила Сару, она не виновата. Знаете ли, там было так много народу! Это пугает — оказаться в одиночестве, в полной тьме, а вокруг такой шум…
   — Вероятно. Я рада, что вы обратились за помощью ко мне. Вот и Грейвил-стрит.
   — Вам действительно будет нетрудно проводить меня до Грант-стрит? Надеюсь, я не очень задерживаю вас?
   — Пустяки, это рядом!
   — Не будете ли вы добры проводить меня до двери? Девятнадцатый номер.
   Это был довольно большой четырехэтажный дом. На втором этаже — балконы, а все окна тщательно зашторены.
   — Просто не знаю, как благодарить вас! Может быть, вы позвоните в дверь?
   Я позвонила и уже была готова уйти, когда девушка сказала:
   — Подождите секундочку. — Дверь открыл крупный мужчина:
   — Ах, вот и вы, мисс Мери! Мисс Сара вернулась уже четверть часа назад. Ваша мамочка беспокоится!
   — Эта добрая леди привела меня домой.
   — Зайдите на минуточку, мисс, прошу вас!
   — В этом нет необходимости, — ответила я. — Мисс Мери благополучно добралась домой.
   Он просительно взглянул на меня.
   — Хозяйка рассердится на меня, если у нее не будет возможности поблагодарить вас!
   — Да я…
   Мери крепко схватила меня за руку и втянула в холл. Дверь за нами захлопнулась. Раздалось гулкое эхо, и я заметила, что в холле нет мебели.
   — Кто там? — послышался голос.
   — Пойдемте, — сказала Мери. — Это моя мама, она захочет поблагодарить вас.
   Этот же крупный мужчина открыл другую дверь, и Мери ввела меня в комнату. Она была очень скромно обставлена: стол, пара стульев и, пожалуй, больше ничего. За столом сидела женщина. Я не могла рассмотреть ее, поскольку сидела она лицом к окну, но начала понимать, что здесь что-то неладно, и впервые ощутила беспокойство.
   На столе перед женщиной стоял черный поднос с чашками и блюдцами. Когда мы вошли, она с любопытством взглянула на меня.
   — Эта леди привела меня домой, мама, — объяснила ей Мери.
   — Ах, как это мило с вашей стороны! Это уже не первый раз, когда какая-нибудь добрая леди приводит Мери домой. Благодарю вас! Вы не откажетесь выпить чашечку чая?
   — Благодарю, но я не могу задерживаться. Мне вообще не следовало бы заходить сюда, ничего особенного я не сделала!
   — Вы сделали большое дело, и вам следует выпить со мной чашечку чаю, иначе вы огорчите меня!