Страница:
— Будет давка, когда поедет его карета!
— Самое главное — увидеть его! — ответил Джонатан. — сказала, что это просто необходимо, правда, цыганочка?
— Я хочу видеть герцога! — твердо заявила она.
— Ладно, — согласился Питер. — Это, пожалуй, лучшее место, на какое мы можем рассчитывать. Я просто подумал о том, что произойдет, если толпа начнет двигаться.
— Надо держаться вместе, — сказал Джонатан. — Не отставай, цыганочка! Ты меня слышишь?
Шум и крики усилились, и вот появился сам великий герцог. Тамариск отчаянно закричала: «Я ничего не вижу! Тут так много людей!» Джонатан поднял ее и, к огромной ее радости, усадил на плечо, так что теперь Тамариск возвышалась над толпой.
Герцог садился в карету, отвечая на приветственные крики. Его нельзя было назвать высоким или низким:— «Пять футов девять дюймов», — решила я. Он прекрасно смотрелся в военной форме, украшенной орденами; хорошая фигура, упругая походка, говорившие о прекрасной физической форме. У него был орлиный профиль, и мы находились достаточно близко, чтобы разглядеть его серые проницательные глаза.
— Боже, благослови великого герцога! — то и дело слышались выкрики из толпы. Стоял гул восторженных голосов.
Затем толпа двинулась вперед. Из кареты выпрягли лошадей, ее окружили люди, пожелавшие сами довезти экипаж до дома герцогини на Гамильтонплейс. Это было небывалое зрелище.
— Ну вот, — сказал Джонатан, — из окна мы мало что могли бы увидеть, правда?
— Там было бы удобней, — заметила я.
— Здесь удобно! — стояла на своем Тамариск.
— Но не все же удостоились чести сидеть на плече галантного джентльмена! — напомнила ей я.
Она счастливо осматривалась вокруг. Карета медленно продвигалась вперед, и толпа следовала за ней. Джонатан снял Тамариск с плеча, поставил на землю и сказал:
— Держись поближе!
Толпа начала давить сильней. Именно об этом предупреждал нас Питер. Ревущее людское море окружило карету герцога.
— Нужно выбираться из толпы, — сказал Питер. Он взял нас с Амарилис за руки. — Пошли.
Тамариск заявила:
— А я хочу идти за каретой!
С этими словами она повернулась и пошла в противоположном направлении.
— Тамариск! — закричала я.
Она продолжала проталкиваться дальше. Я заметила, как девочка скрылась в людском водовороте, и представила, как сейчас ее растопчут: народ напирал со всех сторон, а она была такой маленькой, почти незаметной. Я оцепенела от ужаса.
Джонатан, смотревший в ту же сторону, пробормотал:
— Да ее раздавят насмерть!
Он начал пробиваться сквозь толпу и подоспел как раз за долю секунды до того, как Тамариск упала. Джонатан взял ее на руки и начал пробираться сквозь толпу к нам. Это оказалось нелегкой задачей. Вокруг него смыкалась толпа, желающая пробиться к карете. Амарилис судорожно сжимала руку Питера. Мне стало дурно от страха: я ощущала это ужасное чувство — когда толпа окружает тебя, обволакивает, бросает наземь и размазывает по мостовой. Именно такая судьба ожидала бы Тамариск, если бы не Джонатан.
Наконец, он сумел добраться до нас. Он был явно потрясен, но не думаю, что Тамариск сознавала, какой опасности ей удалось избежать. Джонатан не опускал ее на землю, пока мы окончательно не выбрались из толпы.
— Что мне сейчас нужно, — воскликнул он, — так это выпить! Хлебнуть доброго эля или сидра, можно и вина. Чего угодно: у меня во рту пересохло!
— Я тоже хочу пить! — сказала Тамариск.
— Что касается тебя, — Джонатан, — заслуживаешь только порки! Тебе велели стоять на месте и никуда не ходить? Да, следовало бы наказать тебя ремнем, и я не прочь сделать это собственноручно!
— Не считай меня ребенком! — ответила Тамариск, сверкнув своими черными глазами.
— А как я могу относиться к тебе, цыганочка, если ты ведешь себя как ребенок?
— Мы велели тебе никуда не отходить, Тамариск, — напомнила я.
— Я отошла совсем недалеко!
— Благодари за это Бога! — сказал Питер.
— Вы все против меня! — закричала Тамариск. — Я вас всех ненавижу!
— Вот как ты благодаришь того, кто только что спас тебе жизнь? — сказала я.
— Вон там Вестминстерская таверна, — показал Питер. — Весьма приличное место!
Внутри было много народа, видимо, тоже решивших держаться подальше от толпы. Мы сели за стол и заказали сидр.
— Ты, действительно, спас мою жизнь? — спросила Тамариск.
— Трудно сказать! — задумчиво проговорил Джонатан. — Возможно, тебе изуродовали бы лицо или переломали руки и ноги. Возможно, что я и не спас бы твою жизнь!
Девочка в ужасе уставилась на него.
— Как тетушка Софи…— сказала она. — и не думала…
— В том-то и дело, — наставительно произнесла я, — что ты не думаешь, когда нужно… о других людях!
— Как раз я думала о других людях: я думала о герцоге!
— Тебе велели стоять на месте, а ты тут же ослушалась! — обвинил ее Джонатан.
— И если бы Джонатан не спас тебя…— начала я.
— Ох!.. — она восхищенно смотрела на него.
— Так-то лучше, — сказал молодой человек, улыбнувшись ей.
— Спасибо тебе, Джонатан, за то, что ты спас мою жизнь!
— Вы оказали мне эту честь, — сказал он, взяв ее ручку и поцеловав.
Я подумала: «Какой же она все-таки красивый ребенок, к тому же мягкий и чувствительный!» Теперь Тамариск смотрела на Джонатана с гораздо большим восхищением, чем на самого великого герцога.
Мы сидели молча и пили сидр. Я думала о герцоге, карету которого тащили сейчас люди, таким образом демонстрируя ему свое восхищение. Я старалась представить, как будет выглядеть его встреча с герцогиней, когда экипаж прибудет на Гамильтонплейс. Сейчас герцог был на вершине триумфа, его осыпали почестями, народ высказал ему свою благодарность. Он должен был ощущать себя счастливым человеком, но было ли так на самом деле?
Амарилис сидела рядом с Питером и была счастлива. Рядом сидели Джонатан и Тамариск; девочка глядела на молодого человека с явным обожанием. Я надеялась, что детское обожание не перерастет в нечто большее, поскольку что-то подсказывало мне, что если Тамариск полюбит, — это будет страстная любовь. А Джонатан… он подшучивал над ней, насмехался, называл цыганкой. Я полагала, что он вряд ли способен на глубокие чувства, хотя только он доказал обратное, смело бросившись в толпу, чтобы спасти ребенка. Сидела и я, привязанная к человеку, любящему меня, но не способному дать мне то, что, как я начинала понимать, будет постоянно растущей потребностью моей жизни.
Наконец, мы отправились домой.
По прибытии я рано легла в постель. У меня уже сложилась такая привычка: в Грассленде мы редко развлекались, а Эдварду, по мнению Джеймса, не следовало засиживаться допоздна.
Тем не менее, заснуть мне не удавалось. Я продолжала снова и снова вспоминать тот ужасный момент, когда Тамариск окружила толпа, а как Джонатан в последний момент сумел вынести ребенка в безопасное место.
Я подошла к окну. Отсюда был виден фейерверк над парком и огни праздничных костров. В этот момент я заметила, что из дома выскользнули две фигуры — Питер и Джонатан — и вместе отправились куда-то вдоль по улице.
Было десять вечера. Я поразмышляла над тем, куда они могли идти, но из-за сильной усталости особенно не сосредоточивалась на этом. В конце концов, их ночные прогулки меня не касались.
Я легла в постель и вскоре уснула.
Наутро мне показалось, что Джонатан несколько расстроен. Я настолько привыкла к его беззаботному виду, что сразу заметила перемену в его настроении.
Я спросила, приятно ли он провел вчерашний вечер, вспомнив о том, что видела его, уходящего из дома в компании Питера.
— Да, спасибо, Джессика, — ответил он, но как-то неуверенно.
Я мимолетно подумала — где же они были с Питером?
Это выяснилось через несколько дней. Мы продолжали жить на Альбемарлстрит, так как сразу после поездки из Вестминстера на Гамильтонплейс герцог уехал, чтобы присоединиться к принцу-регенту в Портсмуте. Вскоре он должен был вернуться в Лондон, чтобы занять свое место в палате лордов. Все это время празднества продолжались.
Моя мать всегда умудрялась находить в Лондоне массу дел и потому охотно согласилась задержаться здесь подольше. Мне тоже не хотелось уезжать, а Амарилис, хотя и очень скучала по ребенку, была счастлива рядом с Питером, которого удерживали в Лондоне дела.
Я была дома, когда пришел какой-то мужчина, пожелавший видеть мистера Джонатана Френшоу. Он производил впечатление человека с грубыми манерами, и я задумалась, какие дела могут связывать его с Джонатаном. Они говорили с глазу на глаз примерно полчаса, а когда мужчина уходил, я услышала брошенную им фразу: «Все это должно быть улажено к четвертому июля, мистер Френшоу, ни днем позже!» Тут я поняла, что у Джонатана неприятности.
Хотя я была всего на два года старше его, я была замужней женщиной и чувствовала, что это придает мне определенный авторитет. Я любила Джонатана, да и трудно было его не любить, но при этом понимала, что он из тех молодых людей, которые часто попадают в разного рода неприятности. Например, дело с дочерью фермера. Тогда ему удалось благополучно выпутаться из истории: хотя девушка потеряла свою честь, а Джонатан приобрел репутацию повесы. Слава Богу, этим дело и ограничилось.
Я решила, что на этот раз речь идет о финансовых затруднениях. Поскольку я была замужней женщиной и имела некоторые средства, полученные в наследство, бедной назвать меня было нельзя. Я была в состоянии помочь Джонатану.
Я зашла в его комнату и спросила:
— У. тебя неприятности?
Он удивленно взглянул на меня.
— Я видела твоего гостя, — призналась я, — и слышала, что он сказал относительно четвертого июля…
— Ах, это… Небольшой долг!
— У тебя неприятности? — повторила я.
— Не совсем. Просто мне нужна некоторая сумма наличными.
— Я могу помочь тебе?
— Ты милая, Джессика, и я люблю тебя, но не нужно: я найду деньги к сроку.
— Сколько?
— Пятьсот фунтов.
— Пятьсот!
— Да… довольно много! Вот почему я не могу их собрать немедленно. Не понимаю — почему такая спешка? Ведь понятно же, потребуется какое-то время…
— Это был?.. — я.
Он виновато посмотрел на меня:
— Мы играли в карты. Я не представляю, что скажет дедушка!
— Он будет в ужасе!
— Думаю, он отошлет собирать вещи и потребует, чтобы я убирался обратно в Петтигрю-холл.
— Иногда мне кажется, что тебе наплевать на это?
— Это не так. Я полюбил это старое гнездо! Я знаю, вы все считаете меня беспечным и все такое прочее, но я уверен, что из меня получился бы неплохой хозяин! Но если об этом узнает дедушка, мне придется распрощаться с мечтами.
— Как ты мог проиграть столько денег?
— Как? Повышая ставки! Человека начинает нести, появляется какая-то бравада… и начинаешь верить, что тебе вот-вот повезет…
— Ты — азартный игрок!!
— Ты знаешь, я ведь раньше никогда не играл всерьез: ну, может, иногда побьюсь, об заклад, но это чепуха…
— Думаю, ты поддался искушению именно потому, что дедушка просил тебя не делать этого!
— Ты так думаешь?
— Я знаю, каков образ твоих мыслей.
— Тогда ты умнее меня!
— Ах, Джонатан, он не должен узнать об этом. Надо раздобыть деньги, а потом раз и навсегда покончить с этим!
— Так и будет! Я вдруг понял, как буду расстроен, если придется покинуть Эверсли. Шансы на то, что меня пошлют паковать вещи, если о моем поступке узнает дедушка, очень велики!
— Он бывает очень жестким!
— Думаешь, я сам не знаю?
— Ты ходил… с Питером?
— Да, Питер знает Лондон. Он привел меня и оставил там.
— А он не играл?
— Думаю, он не игрок.
— Но отвел тебя туда!
— Ну, он знает в Лондоне все закоулки, посещает многие клубы. Мы как-то заговорили об этом, и он предложил: если я захочу заглянуть в такое место, сможет показать мне его. Сам Питер слишком умен, чтобы играть. Конечно, я думал, что выиграю кучу денег. Питер… он деловой человек, он сует пальцы сразу в несколько пирогов, а когда вынимает их, выясняется, что к пальцам прилипли доходы! Могу поспорить — если бы он сел за игорный стол, к нему немедленно подошла бы госпожа Удача!
— Ладно, пока нужно подумать, что делать с тобой. Пять сотен — это большая сумма! Как жаль, что ты не прекратил игру раньше.
— Как ты думаешь, сколько людей уже произносили эти слова?
— Хорошо, нам нужно найти деньги, уплатить долг и сделать так, чтобы мой отец не узнал об этом.
— Сначала — найти деньги.
— Если бы сумма была поменьше…
Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появилась Тамариск — с раскрасневшимися щеками и сверкающими глазами.
— Я продам Эндерби! — вскричала она. — Я могу, это мое!
— О чем ты говоришь?! — спросила я.
— О деньгах! — ответила она.
— Значит, ты подслушивала?!
— Конечно!
— Это очень нехорошая привычка, Тамариск!
— Зато можно все узнать!
— Ты не должна так поступать!
— Я всегда так делаю! — Она подбежала к Джонатану и схватила его за лацканы сюртука. — Не беспокойся: у тебя будут эти деньги! Эндерби стоит больше, чем пятьсот фунтов, а еще там много мебели. Знаешь, сколько это стоит?
Он подхватил ее на руки.
— Ты просто ангел, цыганочка, и я люблю тебя!! Она улыбнулась, а потом сердито сказала:
— Ты глупый человек! Разве ты не знаешь, что играть в азартные игры плохо?
— Ты права, маленькая цыганочка! Я глупый, и знаю это! Я получил хороший урок. Такого никогда со мной больше не произойдет!
— Это будет наш секрет! — заявила Тамариск. — Никто не узнает!
— А как ты собираешься продать Эндерби, чтобы никто об этом не узнал? — спросила я.
Это озадачило девочку, а Джонатан обнял и крепко прижал ее к себе.
— Не беспокойся, цыганочка, я добуду денег!
— Только никогда так больше не делай, — начала умолять она.
— Я больше не буду, но я рад тому, что однажды это сделал: ведь теперь я знаю: у меня есть надежные друзья!
— Я решила продать Эндерби, потому что ты спас мне жизнь!
— Ну, конечно, все справедливо: это просто ответный добрый жест!
— Пятьсот фунтов — очень много денег! — наставительно произнесла Тамариск.
— Жизнь стоит дороже! — ответил Джонатан. — Так что пока ты у меня в долгу!
Девочка восприняла это очень серьезно. Я сказала:
— Все в порядке, Тамариск! Ничего не говори о продаже Эндерби. Вообще ничего не говори!
— Конечно, я не буду говорить: это секрет!
— Мы заплатим деньги и покончим с этой историей. Никто, кроме нас троих, не будет об этом знать!
Она улыбнулась. Таинственность была ее стихией. Этот случай подтвердил ее чувства к Джонатану и стал для меня новым источником беспокойства.
В конце концов, все должно было кончиться благополучно. Джонатан мог раздобыть такие деньги. Петтигрю были очень богаты, и долг, пусть даже большой, не слишком обременил бы Джонатана, не будь столь ограниченным срок его выплаты.
Все прошло бы без сучка, без задоринки, и я полагала, что это будет всего лишь хорошим уроком Джонатану, если бы не случай: кто-то явно решил доставить нашей семье неприятности.
Через день или два, когда отец завтракал, ему принесли письмо. В это время я тоже сидела за столом. Отец не любил завтракать в одиночку, и я просыпалась рано, чтобы составить ему компанию.
Сначала он даже не обратил внимания на письмо, и лишь после того, как мы обсудили с ним празднества и сроки возвращения в Эверсли, вскрыл его: по мере чтения лицо отца краснело и, в конце концов, стало почти кирпичного цвета.
— Что случилось? — спросила я.
— Этот молодой негодяй! — воскликнул он.
Я взяла письмо. На конверте стояло: «Клуб Фринтон».
«Дорогой мистер Френшоу!
Полагаю своим долгом довести до вашего сведения тот факт, что ваш внук, мистер Джонатан Френшоу, посетил наш клуб вечером двадцать четвертого июня и, играя, проиграл сумму в пятьсот фунтов стерлингов. Зная ваше мнение относительно подобного времяпрепровождения и разделяя его, я счел своим долгом дать вам знать об этом, чтобы вы, если возможно, отвратили этого молодого человека от столь безрассудного времяпрепровождения.
Ваш друг».
Я воскликнула:
— Что за лицемерное письмо! Думаю, его написал отвратительный человек!
— Но это правда, я полагаю?
Я промолчала.
— О, Господи! — воскликнул отец. — И этого юного идиота мы поселили у нас в Эверсли! Скажи прислуге, пусть пришлют его сюда… Сейчас же… немедленно!
— Он, наверное, еще не встал.
— Конечно, наверное, он поздно ложится! Просиживает за игорным столом до рассвета!
— Не выносишь ли ты приговор, еще не начав следствия? — говорила я, но сердце у меня при этом обрывалось.
— Сейчас узнаем… Я сам пойду к нему!
Отец выскочил из комнаты, комкая в руке письмо. Я последовала за ним наверх. Он распахнул дверь в комнату Джонатана, который крепко спал.
— Вставай! — проревел отец.
Джонатан медленно открыл глаза и изумленно уставился на него.
— Что ты делаешь в постели в такой час? Почему не занимаешься делом? Припозднился вчера, а? Не за карточным ли столом? Вот что я скажу тебе, молодой человек: убирайся-ка отсюда! И не вздумай по пути заезжать в Эверсли, отправляйся прямиком к своей матушке. Я поговорю о тебе с твоим дедом, ленивый бездельник!
Но Джонатан был не из тех молодых людей, которых можно запугать. Он умел брать себя в руки именно в критических ситуациях.
— Не снится ли мне все это? — спросил он. — Не персонажи ли вы из снов? Но выглядите вполне реально. Это ты, Джессика?
— Да, — сказала я и, решив, что следует как можно быстрее ввести его в курс событий, добавила:
— Кто-то прислал письмо с сообщением о твоем карточном долге.
Это удивило его.
— Как это скучно!
Мой отец подошел к нему, взял за плечи и хорошенько встряхнул. Голова Джонатана качнулась взад-вперед, и волосы закрыли его лицо. Он выглядел так комично, что я непременно рассмеялась бы, если бы ситуация не была настолько серьезной, а я так расстроена.
— Лучше не пытайся скрыть что-нибудь от меня! — вскричал отец.
— И Не собираюсь, — ответил Джонатан. — Я был обременен этим долгом совершенно неожиданно, и, как ни странно, не имея желания делать этого!
— Перестань молоть чепуху!
— Правда, сэр! Я зашел в клуб, меня убедили присесть на минутку, и, не успев понять, что происходит, я уже потерял пятьсот фунтов.
— Ты считаешь, я с тобой шучу?
— Конечно, нет.
— Разве я не предупреждал тебя, что не потерплю у себя азартных игроков?
— Говорили, и много раз.
— А ты умышленно бросил мне вызов?
— Ни о каком вызове у меня и мысли не было! — Отец хотел дать ему пощечину, но Джонатан изящным движением сумел уклониться от нее.
— Я могу лишь признать это обвинение справедливым, — продолжил он, — и добавить, что такое больше никогда не случится!
Дверь распахнулась, и появилась Тамариск.
— Что тебе нужно? — воскликнула я.
— Убери отсюда ребенка! — велел отец.
— Вы не должны ругать Джонатана! — закричала Тамариск. Она подбежала к отцу и повисла у него на руке. — Это я во всем виновата! Это я играла! Я проиграла много денег! Я проиграла пятьсот фунтов, и я собираюсь продать Эндерби и заплатить деньги!
Она молола такую чепуху, что у отца даже гнев пропал.
— Девочка сошла с ума? — спросил он.
— Конечно, это было сумасшествие, — согласилась Тамариск, — это была азартная лихорадка! Ты ее подхватываешь — и все… ты уже сумасшедший! Ты проигрываешь, повышаешь ставки, опять проигрываешь, говоришь, что еще повышаешь… говоришь, что я пойду на пятьсот фунтов…
Она была столь прелестна в этой обворожительной наивности и решимости спасти Джонатана, что в этот момент я готова была полюбить ее. Ее прекрасные темные глаза сияли, а цвет щек красиво сочетался с темными волосами. Невозможно было смотреть на нее, не растрогавшись. Даже отец, каким бы он ни был сердитым, всегда был чувствителен к женской красоте. Конечно, вряд ли ее можно было назвать женщиной, но ее невинная и страстная преданность заставляла думать о некоторой зрелости.
Джонатан нежно глядел на нее: я понимала, что он чувствовал. Эта взбалмошная девчонка была способна на настоящую любовь. А ее темперамент обещал вылиться в страстные чувства. Отец хрипло произнес:
— Ты несешь чепуху, детка!
— Нет, нет! Это правда! Я там была!
— Когда?
— Когда проиграла деньги!
Отец взял ее за плечи и взглянул в лицо.
— Не лги мне!
— Это не ложь! Это правда! Джонатан просто притворяется, чтобы выручить меня!
— Как притворяешься ты, чтобы спасти его?
— Вы пожалеете, если выгоните его!
— Ты хочешь сказать, — начал отец, и я заметила, как его губы начинают кривиться. Я помнила эту мимику с детства — он смотрел на меня, когда мои выходки смешили его, — что это ты пожалеешь, если он уедет от нас?
— Да… да… и вы тоже! Он очень хорошо разбирается в делах имения! Народ его любит… Даже больше, чем…
— Чем меня?
— Да, а народ, который живет в поместье, должен любить сквайра, так полагается!
Пока шел этот диалог, Джонатан успел вылезти из кровати и надеть на себя халат.
— Тамариск, спасибо за то, что ты стараешься спасти меня! Я выплачу эти деньги, а если мне все-таки придется уйти, я буду приезжать и встречаться с тобой!
Она топнула ножкой:
— Это совсем не одно и то же! — Отец был несколько раздосадован.
— Мы поговорим позже, Джонатан, — сказал он и вышел.
Я села на кровать и взглянула на Джонатана.
— Он получил письмо. Анонимка! Подписано — «Ваш друг».
— Любопытно, что же это за милый друг?
— Это просто подлость!
— Да, конечно! Я смог бы уладить дело, и обошлось бы без шума.
Тамариск переводила взгляд с него на меня и, наконец, сказала:
— Он очень рассердился! Теперь он выгонит тебя, я знаю.
— Отец всегда кажется более сердитым, чем на самом деле, — напомнила я.
— Я совершил смертный грех! — изрек Джонатан.
— А что это? — спросила Тамариск.
— Самое плохое, что можно сделать, цыганочка!
— Может, все-таки он тебя не выгонит?
— Если и выгонит, я буду приезжать к тебе. Мы будем встречаться тайно!
— Лучше, если бы ты не уезжал!
Джонатан подошел к девочке и, взяв за руки, пристально взглянул в глаза:
— Ничего, я все переживу, потому что знаю: у меня есть такой маленький, верный и добрый друг!
Потом он нежно поцеловал Тамариск в лоб. Я была очень тронута и сказала:
— Я попытаюсь уговорить отца!
— Ты считаешь, это возможно? — спросил Джонатан.
— Если вообще возможно, я смогу это сделать… или моя мать. Я попрошу ее помочь!
Нам удалось уговорить отца, хотя это оказалось нелегкой задачей. Моим главным аргументом было то, что люди, пишущие анонимные письма, — худшие из людей, и дать возможность им наслаждаться плодами своих трудов — значит, пособничать им.
Я продолжала настаивать на том, что Джонатан получил серьезный урок и хорошенько усвоил его. Он никогда больше не совершит такую глупость.
Мы с матерью пообещали, что, если случившееся вновь повторится, мы твердо станем на сторону отца и ни в коем случае не будем разубеждать его, если он примет крутые меры.
Наконец, отец сдался, хотя и с явной неохотой.
— Когда Эверсли пойдет с молотка, виноваты в этом будете вы в той же степени, что и этот юный бездельник! — пробормотал он.
Мы кротко согласились, обняли его и сказали, что он вовсе не такой старый злобный ворчун, каким кажется. Даже если бы и был таким, мы все равно обожали бы его.
Джонатан уплатил пять сотен фунтов и вернулся вместе с нами в Эверсли. Но из моей головы не выходило: кто же написал это письмо? Кроме того, я замечала, что с каждой неделей продолжает расти привязанность Тамариск к Джонатану.
ПОСЛЕ ВАТЕРЛОО
— Самое главное — увидеть его! — ответил Джонатан. — сказала, что это просто необходимо, правда, цыганочка?
— Я хочу видеть герцога! — твердо заявила она.
— Ладно, — согласился Питер. — Это, пожалуй, лучшее место, на какое мы можем рассчитывать. Я просто подумал о том, что произойдет, если толпа начнет двигаться.
— Надо держаться вместе, — сказал Джонатан. — Не отставай, цыганочка! Ты меня слышишь?
Шум и крики усилились, и вот появился сам великий герцог. Тамариск отчаянно закричала: «Я ничего не вижу! Тут так много людей!» Джонатан поднял ее и, к огромной ее радости, усадил на плечо, так что теперь Тамариск возвышалась над толпой.
Герцог садился в карету, отвечая на приветственные крики. Его нельзя было назвать высоким или низким:— «Пять футов девять дюймов», — решила я. Он прекрасно смотрелся в военной форме, украшенной орденами; хорошая фигура, упругая походка, говорившие о прекрасной физической форме. У него был орлиный профиль, и мы находились достаточно близко, чтобы разглядеть его серые проницательные глаза.
— Боже, благослови великого герцога! — то и дело слышались выкрики из толпы. Стоял гул восторженных голосов.
Затем толпа двинулась вперед. Из кареты выпрягли лошадей, ее окружили люди, пожелавшие сами довезти экипаж до дома герцогини на Гамильтонплейс. Это было небывалое зрелище.
— Ну вот, — сказал Джонатан, — из окна мы мало что могли бы увидеть, правда?
— Там было бы удобней, — заметила я.
— Здесь удобно! — стояла на своем Тамариск.
— Но не все же удостоились чести сидеть на плече галантного джентльмена! — напомнила ей я.
Она счастливо осматривалась вокруг. Карета медленно продвигалась вперед, и толпа следовала за ней. Джонатан снял Тамариск с плеча, поставил на землю и сказал:
— Держись поближе!
Толпа начала давить сильней. Именно об этом предупреждал нас Питер. Ревущее людское море окружило карету герцога.
— Нужно выбираться из толпы, — сказал Питер. Он взял нас с Амарилис за руки. — Пошли.
Тамариск заявила:
— А я хочу идти за каретой!
С этими словами она повернулась и пошла в противоположном направлении.
— Тамариск! — закричала я.
Она продолжала проталкиваться дальше. Я заметила, как девочка скрылась в людском водовороте, и представила, как сейчас ее растопчут: народ напирал со всех сторон, а она была такой маленькой, почти незаметной. Я оцепенела от ужаса.
Джонатан, смотревший в ту же сторону, пробормотал:
— Да ее раздавят насмерть!
Он начал пробиваться сквозь толпу и подоспел как раз за долю секунды до того, как Тамариск упала. Джонатан взял ее на руки и начал пробираться сквозь толпу к нам. Это оказалось нелегкой задачей. Вокруг него смыкалась толпа, желающая пробиться к карете. Амарилис судорожно сжимала руку Питера. Мне стало дурно от страха: я ощущала это ужасное чувство — когда толпа окружает тебя, обволакивает, бросает наземь и размазывает по мостовой. Именно такая судьба ожидала бы Тамариск, если бы не Джонатан.
Наконец, он сумел добраться до нас. Он был явно потрясен, но не думаю, что Тамариск сознавала, какой опасности ей удалось избежать. Джонатан не опускал ее на землю, пока мы окончательно не выбрались из толпы.
— Что мне сейчас нужно, — воскликнул он, — так это выпить! Хлебнуть доброго эля или сидра, можно и вина. Чего угодно: у меня во рту пересохло!
— Я тоже хочу пить! — сказала Тамариск.
— Что касается тебя, — Джонатан, — заслуживаешь только порки! Тебе велели стоять на месте и никуда не ходить? Да, следовало бы наказать тебя ремнем, и я не прочь сделать это собственноручно!
— Не считай меня ребенком! — ответила Тамариск, сверкнув своими черными глазами.
— А как я могу относиться к тебе, цыганочка, если ты ведешь себя как ребенок?
— Мы велели тебе никуда не отходить, Тамариск, — напомнила я.
— Я отошла совсем недалеко!
— Благодари за это Бога! — сказал Питер.
— Вы все против меня! — закричала Тамариск. — Я вас всех ненавижу!
— Вот как ты благодаришь того, кто только что спас тебе жизнь? — сказала я.
— Вон там Вестминстерская таверна, — показал Питер. — Весьма приличное место!
Внутри было много народа, видимо, тоже решивших держаться подальше от толпы. Мы сели за стол и заказали сидр.
— Ты, действительно, спас мою жизнь? — спросила Тамариск.
— Трудно сказать! — задумчиво проговорил Джонатан. — Возможно, тебе изуродовали бы лицо или переломали руки и ноги. Возможно, что я и не спас бы твою жизнь!
Девочка в ужасе уставилась на него.
— Как тетушка Софи…— сказала она. — и не думала…
— В том-то и дело, — наставительно произнесла я, — что ты не думаешь, когда нужно… о других людях!
— Как раз я думала о других людях: я думала о герцоге!
— Тебе велели стоять на месте, а ты тут же ослушалась! — обвинил ее Джонатан.
— И если бы Джонатан не спас тебя…— начала я.
— Ох!.. — она восхищенно смотрела на него.
— Так-то лучше, — сказал молодой человек, улыбнувшись ей.
— Спасибо тебе, Джонатан, за то, что ты спас мою жизнь!
— Вы оказали мне эту честь, — сказал он, взяв ее ручку и поцеловав.
Я подумала: «Какой же она все-таки красивый ребенок, к тому же мягкий и чувствительный!» Теперь Тамариск смотрела на Джонатана с гораздо большим восхищением, чем на самого великого герцога.
Мы сидели молча и пили сидр. Я думала о герцоге, карету которого тащили сейчас люди, таким образом демонстрируя ему свое восхищение. Я старалась представить, как будет выглядеть его встреча с герцогиней, когда экипаж прибудет на Гамильтонплейс. Сейчас герцог был на вершине триумфа, его осыпали почестями, народ высказал ему свою благодарность. Он должен был ощущать себя счастливым человеком, но было ли так на самом деле?
Амарилис сидела рядом с Питером и была счастлива. Рядом сидели Джонатан и Тамариск; девочка глядела на молодого человека с явным обожанием. Я надеялась, что детское обожание не перерастет в нечто большее, поскольку что-то подсказывало мне, что если Тамариск полюбит, — это будет страстная любовь. А Джонатан… он подшучивал над ней, насмехался, называл цыганкой. Я полагала, что он вряд ли способен на глубокие чувства, хотя только он доказал обратное, смело бросившись в толпу, чтобы спасти ребенка. Сидела и я, привязанная к человеку, любящему меня, но не способному дать мне то, что, как я начинала понимать, будет постоянно растущей потребностью моей жизни.
Наконец, мы отправились домой.
По прибытии я рано легла в постель. У меня уже сложилась такая привычка: в Грассленде мы редко развлекались, а Эдварду, по мнению Джеймса, не следовало засиживаться допоздна.
Тем не менее, заснуть мне не удавалось. Я продолжала снова и снова вспоминать тот ужасный момент, когда Тамариск окружила толпа, а как Джонатан в последний момент сумел вынести ребенка в безопасное место.
Я подошла к окну. Отсюда был виден фейерверк над парком и огни праздничных костров. В этот момент я заметила, что из дома выскользнули две фигуры — Питер и Джонатан — и вместе отправились куда-то вдоль по улице.
Было десять вечера. Я поразмышляла над тем, куда они могли идти, но из-за сильной усталости особенно не сосредоточивалась на этом. В конце концов, их ночные прогулки меня не касались.
Я легла в постель и вскоре уснула.
Наутро мне показалось, что Джонатан несколько расстроен. Я настолько привыкла к его беззаботному виду, что сразу заметила перемену в его настроении.
Я спросила, приятно ли он провел вчерашний вечер, вспомнив о том, что видела его, уходящего из дома в компании Питера.
— Да, спасибо, Джессика, — ответил он, но как-то неуверенно.
Я мимолетно подумала — где же они были с Питером?
Это выяснилось через несколько дней. Мы продолжали жить на Альбемарлстрит, так как сразу после поездки из Вестминстера на Гамильтонплейс герцог уехал, чтобы присоединиться к принцу-регенту в Портсмуте. Вскоре он должен был вернуться в Лондон, чтобы занять свое место в палате лордов. Все это время празднества продолжались.
Моя мать всегда умудрялась находить в Лондоне массу дел и потому охотно согласилась задержаться здесь подольше. Мне тоже не хотелось уезжать, а Амарилис, хотя и очень скучала по ребенку, была счастлива рядом с Питером, которого удерживали в Лондоне дела.
Я была дома, когда пришел какой-то мужчина, пожелавший видеть мистера Джонатана Френшоу. Он производил впечатление человека с грубыми манерами, и я задумалась, какие дела могут связывать его с Джонатаном. Они говорили с глазу на глаз примерно полчаса, а когда мужчина уходил, я услышала брошенную им фразу: «Все это должно быть улажено к четвертому июля, мистер Френшоу, ни днем позже!» Тут я поняла, что у Джонатана неприятности.
Хотя я была всего на два года старше его, я была замужней женщиной и чувствовала, что это придает мне определенный авторитет. Я любила Джонатана, да и трудно было его не любить, но при этом понимала, что он из тех молодых людей, которые часто попадают в разного рода неприятности. Например, дело с дочерью фермера. Тогда ему удалось благополучно выпутаться из истории: хотя девушка потеряла свою честь, а Джонатан приобрел репутацию повесы. Слава Богу, этим дело и ограничилось.
Я решила, что на этот раз речь идет о финансовых затруднениях. Поскольку я была замужней женщиной и имела некоторые средства, полученные в наследство, бедной назвать меня было нельзя. Я была в состоянии помочь Джонатану.
Я зашла в его комнату и спросила:
— У. тебя неприятности?
Он удивленно взглянул на меня.
— Я видела твоего гостя, — призналась я, — и слышала, что он сказал относительно четвертого июля…
— Ах, это… Небольшой долг!
— У тебя неприятности? — повторила я.
— Не совсем. Просто мне нужна некоторая сумма наличными.
— Я могу помочь тебе?
— Ты милая, Джессика, и я люблю тебя, но не нужно: я найду деньги к сроку.
— Сколько?
— Пятьсот фунтов.
— Пятьсот!
— Да… довольно много! Вот почему я не могу их собрать немедленно. Не понимаю — почему такая спешка? Ведь понятно же, потребуется какое-то время…
— Это был?.. — я.
Он виновато посмотрел на меня:
— Мы играли в карты. Я не представляю, что скажет дедушка!
— Он будет в ужасе!
— Думаю, он отошлет собирать вещи и потребует, чтобы я убирался обратно в Петтигрю-холл.
— Иногда мне кажется, что тебе наплевать на это?
— Это не так. Я полюбил это старое гнездо! Я знаю, вы все считаете меня беспечным и все такое прочее, но я уверен, что из меня получился бы неплохой хозяин! Но если об этом узнает дедушка, мне придется распрощаться с мечтами.
— Как ты мог проиграть столько денег?
— Как? Повышая ставки! Человека начинает нести, появляется какая-то бравада… и начинаешь верить, что тебе вот-вот повезет…
— Ты — азартный игрок!!
— Ты знаешь, я ведь раньше никогда не играл всерьез: ну, может, иногда побьюсь, об заклад, но это чепуха…
— Думаю, ты поддался искушению именно потому, что дедушка просил тебя не делать этого!
— Ты так думаешь?
— Я знаю, каков образ твоих мыслей.
— Тогда ты умнее меня!
— Ах, Джонатан, он не должен узнать об этом. Надо раздобыть деньги, а потом раз и навсегда покончить с этим!
— Так и будет! Я вдруг понял, как буду расстроен, если придется покинуть Эверсли. Шансы на то, что меня пошлют паковать вещи, если о моем поступке узнает дедушка, очень велики!
— Он бывает очень жестким!
— Думаешь, я сам не знаю?
— Ты ходил… с Питером?
— Да, Питер знает Лондон. Он привел меня и оставил там.
— А он не играл?
— Думаю, он не игрок.
— Но отвел тебя туда!
— Ну, он знает в Лондоне все закоулки, посещает многие клубы. Мы как-то заговорили об этом, и он предложил: если я захочу заглянуть в такое место, сможет показать мне его. Сам Питер слишком умен, чтобы играть. Конечно, я думал, что выиграю кучу денег. Питер… он деловой человек, он сует пальцы сразу в несколько пирогов, а когда вынимает их, выясняется, что к пальцам прилипли доходы! Могу поспорить — если бы он сел за игорный стол, к нему немедленно подошла бы госпожа Удача!
— Ладно, пока нужно подумать, что делать с тобой. Пять сотен — это большая сумма! Как жаль, что ты не прекратил игру раньше.
— Как ты думаешь, сколько людей уже произносили эти слова?
— Хорошо, нам нужно найти деньги, уплатить долг и сделать так, чтобы мой отец не узнал об этом.
— Сначала — найти деньги.
— Если бы сумма была поменьше…
Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появилась Тамариск — с раскрасневшимися щеками и сверкающими глазами.
— Я продам Эндерби! — вскричала она. — Я могу, это мое!
— О чем ты говоришь?! — спросила я.
— О деньгах! — ответила она.
— Значит, ты подслушивала?!
— Конечно!
— Это очень нехорошая привычка, Тамариск!
— Зато можно все узнать!
— Ты не должна так поступать!
— Я всегда так делаю! — Она подбежала к Джонатану и схватила его за лацканы сюртука. — Не беспокойся: у тебя будут эти деньги! Эндерби стоит больше, чем пятьсот фунтов, а еще там много мебели. Знаешь, сколько это стоит?
Он подхватил ее на руки.
— Ты просто ангел, цыганочка, и я люблю тебя!! Она улыбнулась, а потом сердито сказала:
— Ты глупый человек! Разве ты не знаешь, что играть в азартные игры плохо?
— Ты права, маленькая цыганочка! Я глупый, и знаю это! Я получил хороший урок. Такого никогда со мной больше не произойдет!
— Это будет наш секрет! — заявила Тамариск. — Никто не узнает!
— А как ты собираешься продать Эндерби, чтобы никто об этом не узнал? — спросила я.
Это озадачило девочку, а Джонатан обнял и крепко прижал ее к себе.
— Не беспокойся, цыганочка, я добуду денег!
— Только никогда так больше не делай, — начала умолять она.
— Я больше не буду, но я рад тому, что однажды это сделал: ведь теперь я знаю: у меня есть надежные друзья!
— Я решила продать Эндерби, потому что ты спас мне жизнь!
— Ну, конечно, все справедливо: это просто ответный добрый жест!
— Пятьсот фунтов — очень много денег! — наставительно произнесла Тамариск.
— Жизнь стоит дороже! — ответил Джонатан. — Так что пока ты у меня в долгу!
Девочка восприняла это очень серьезно. Я сказала:
— Все в порядке, Тамариск! Ничего не говори о продаже Эндерби. Вообще ничего не говори!
— Конечно, я не буду говорить: это секрет!
— Мы заплатим деньги и покончим с этой историей. Никто, кроме нас троих, не будет об этом знать!
Она улыбнулась. Таинственность была ее стихией. Этот случай подтвердил ее чувства к Джонатану и стал для меня новым источником беспокойства.
В конце концов, все должно было кончиться благополучно. Джонатан мог раздобыть такие деньги. Петтигрю были очень богаты, и долг, пусть даже большой, не слишком обременил бы Джонатана, не будь столь ограниченным срок его выплаты.
Все прошло бы без сучка, без задоринки, и я полагала, что это будет всего лишь хорошим уроком Джонатану, если бы не случай: кто-то явно решил доставить нашей семье неприятности.
Через день или два, когда отец завтракал, ему принесли письмо. В это время я тоже сидела за столом. Отец не любил завтракать в одиночку, и я просыпалась рано, чтобы составить ему компанию.
Сначала он даже не обратил внимания на письмо, и лишь после того, как мы обсудили с ним празднества и сроки возвращения в Эверсли, вскрыл его: по мере чтения лицо отца краснело и, в конце концов, стало почти кирпичного цвета.
— Что случилось? — спросила я.
— Этот молодой негодяй! — воскликнул он.
Я взяла письмо. На конверте стояло: «Клуб Фринтон».
«Дорогой мистер Френшоу!
Полагаю своим долгом довести до вашего сведения тот факт, что ваш внук, мистер Джонатан Френшоу, посетил наш клуб вечером двадцать четвертого июня и, играя, проиграл сумму в пятьсот фунтов стерлингов. Зная ваше мнение относительно подобного времяпрепровождения и разделяя его, я счел своим долгом дать вам знать об этом, чтобы вы, если возможно, отвратили этого молодого человека от столь безрассудного времяпрепровождения.
Ваш друг».
Я воскликнула:
— Что за лицемерное письмо! Думаю, его написал отвратительный человек!
— Но это правда, я полагаю?
Я промолчала.
— О, Господи! — воскликнул отец. — И этого юного идиота мы поселили у нас в Эверсли! Скажи прислуге, пусть пришлют его сюда… Сейчас же… немедленно!
— Он, наверное, еще не встал.
— Конечно, наверное, он поздно ложится! Просиживает за игорным столом до рассвета!
— Не выносишь ли ты приговор, еще не начав следствия? — говорила я, но сердце у меня при этом обрывалось.
— Сейчас узнаем… Я сам пойду к нему!
Отец выскочил из комнаты, комкая в руке письмо. Я последовала за ним наверх. Он распахнул дверь в комнату Джонатана, который крепко спал.
— Вставай! — проревел отец.
Джонатан медленно открыл глаза и изумленно уставился на него.
— Что ты делаешь в постели в такой час? Почему не занимаешься делом? Припозднился вчера, а? Не за карточным ли столом? Вот что я скажу тебе, молодой человек: убирайся-ка отсюда! И не вздумай по пути заезжать в Эверсли, отправляйся прямиком к своей матушке. Я поговорю о тебе с твоим дедом, ленивый бездельник!
Но Джонатан был не из тех молодых людей, которых можно запугать. Он умел брать себя в руки именно в критических ситуациях.
— Не снится ли мне все это? — спросил он. — Не персонажи ли вы из снов? Но выглядите вполне реально. Это ты, Джессика?
— Да, — сказала я и, решив, что следует как можно быстрее ввести его в курс событий, добавила:
— Кто-то прислал письмо с сообщением о твоем карточном долге.
Это удивило его.
— Как это скучно!
Мой отец подошел к нему, взял за плечи и хорошенько встряхнул. Голова Джонатана качнулась взад-вперед, и волосы закрыли его лицо. Он выглядел так комично, что я непременно рассмеялась бы, если бы ситуация не была настолько серьезной, а я так расстроена.
— Лучше не пытайся скрыть что-нибудь от меня! — вскричал отец.
— И Не собираюсь, — ответил Джонатан. — Я был обременен этим долгом совершенно неожиданно, и, как ни странно, не имея желания делать этого!
— Перестань молоть чепуху!
— Правда, сэр! Я зашел в клуб, меня убедили присесть на минутку, и, не успев понять, что происходит, я уже потерял пятьсот фунтов.
— Ты считаешь, я с тобой шучу?
— Конечно, нет.
— Разве я не предупреждал тебя, что не потерплю у себя азартных игроков?
— Говорили, и много раз.
— А ты умышленно бросил мне вызов?
— Ни о каком вызове у меня и мысли не было! — Отец хотел дать ему пощечину, но Джонатан изящным движением сумел уклониться от нее.
— Я могу лишь признать это обвинение справедливым, — продолжил он, — и добавить, что такое больше никогда не случится!
Дверь распахнулась, и появилась Тамариск.
— Что тебе нужно? — воскликнула я.
— Убери отсюда ребенка! — велел отец.
— Вы не должны ругать Джонатана! — закричала Тамариск. Она подбежала к отцу и повисла у него на руке. — Это я во всем виновата! Это я играла! Я проиграла много денег! Я проиграла пятьсот фунтов, и я собираюсь продать Эндерби и заплатить деньги!
Она молола такую чепуху, что у отца даже гнев пропал.
— Девочка сошла с ума? — спросил он.
— Конечно, это было сумасшествие, — согласилась Тамариск, — это была азартная лихорадка! Ты ее подхватываешь — и все… ты уже сумасшедший! Ты проигрываешь, повышаешь ставки, опять проигрываешь, говоришь, что еще повышаешь… говоришь, что я пойду на пятьсот фунтов…
Она была столь прелестна в этой обворожительной наивности и решимости спасти Джонатана, что в этот момент я готова была полюбить ее. Ее прекрасные темные глаза сияли, а цвет щек красиво сочетался с темными волосами. Невозможно было смотреть на нее, не растрогавшись. Даже отец, каким бы он ни был сердитым, всегда был чувствителен к женской красоте. Конечно, вряд ли ее можно было назвать женщиной, но ее невинная и страстная преданность заставляла думать о некоторой зрелости.
Джонатан нежно глядел на нее: я понимала, что он чувствовал. Эта взбалмошная девчонка была способна на настоящую любовь. А ее темперамент обещал вылиться в страстные чувства. Отец хрипло произнес:
— Ты несешь чепуху, детка!
— Нет, нет! Это правда! Я там была!
— Когда?
— Когда проиграла деньги!
Отец взял ее за плечи и взглянул в лицо.
— Не лги мне!
— Это не ложь! Это правда! Джонатан просто притворяется, чтобы выручить меня!
— Как притворяешься ты, чтобы спасти его?
— Вы пожалеете, если выгоните его!
— Ты хочешь сказать, — начал отец, и я заметила, как его губы начинают кривиться. Я помнила эту мимику с детства — он смотрел на меня, когда мои выходки смешили его, — что это ты пожалеешь, если он уедет от нас?
— Да… да… и вы тоже! Он очень хорошо разбирается в делах имения! Народ его любит… Даже больше, чем…
— Чем меня?
— Да, а народ, который живет в поместье, должен любить сквайра, так полагается!
Пока шел этот диалог, Джонатан успел вылезти из кровати и надеть на себя халат.
— Тамариск, спасибо за то, что ты стараешься спасти меня! Я выплачу эти деньги, а если мне все-таки придется уйти, я буду приезжать и встречаться с тобой!
Она топнула ножкой:
— Это совсем не одно и то же! — Отец был несколько раздосадован.
— Мы поговорим позже, Джонатан, — сказал он и вышел.
Я села на кровать и взглянула на Джонатана.
— Он получил письмо. Анонимка! Подписано — «Ваш друг».
— Любопытно, что же это за милый друг?
— Это просто подлость!
— Да, конечно! Я смог бы уладить дело, и обошлось бы без шума.
Тамариск переводила взгляд с него на меня и, наконец, сказала:
— Он очень рассердился! Теперь он выгонит тебя, я знаю.
— Отец всегда кажется более сердитым, чем на самом деле, — напомнила я.
— Я совершил смертный грех! — изрек Джонатан.
— А что это? — спросила Тамариск.
— Самое плохое, что можно сделать, цыганочка!
— Может, все-таки он тебя не выгонит?
— Если и выгонит, я буду приезжать к тебе. Мы будем встречаться тайно!
— Лучше, если бы ты не уезжал!
Джонатан подошел к девочке и, взяв за руки, пристально взглянул в глаза:
— Ничего, я все переживу, потому что знаю: у меня есть такой маленький, верный и добрый друг!
Потом он нежно поцеловал Тамариск в лоб. Я была очень тронута и сказала:
— Я попытаюсь уговорить отца!
— Ты считаешь, это возможно? — спросил Джонатан.
— Если вообще возможно, я смогу это сделать… или моя мать. Я попрошу ее помочь!
Нам удалось уговорить отца, хотя это оказалось нелегкой задачей. Моим главным аргументом было то, что люди, пишущие анонимные письма, — худшие из людей, и дать возможность им наслаждаться плодами своих трудов — значит, пособничать им.
Я продолжала настаивать на том, что Джонатан получил серьезный урок и хорошенько усвоил его. Он никогда больше не совершит такую глупость.
Мы с матерью пообещали, что, если случившееся вновь повторится, мы твердо станем на сторону отца и ни в коем случае не будем разубеждать его, если он примет крутые меры.
Наконец, отец сдался, хотя и с явной неохотой.
— Когда Эверсли пойдет с молотка, виноваты в этом будете вы в той же степени, что и этот юный бездельник! — пробормотал он.
Мы кротко согласились, обняли его и сказали, что он вовсе не такой старый злобный ворчун, каким кажется. Даже если бы и был таким, мы все равно обожали бы его.
Джонатан уплатил пять сотен фунтов и вернулся вместе с нами в Эверсли. Но из моей головы не выходило: кто же написал это письмо? Кроме того, я замечала, что с каждой неделей продолжает расти привязанность Тамариск к Джонатану.
ПОСЛЕ ВАТЕРЛОО
Быстро летели месяцы. Дни были похожи один на другой. Меня затягивала монотонность их течения. Иногда, просыпаясь по утрам, я говорила себе: вот еще один день, неужели так будет всю жизнь? Мистер и миссис Баррингтон часто посещали Грассленд. Беспорядки, связанные с луддитами, несколько поутихли. Возможно, их отрезвили ужасные события того дня, когда был искалечен Эдвард, и два человека, виновные в этом, отправились на виселицу. На фабрике были установлены новые машины, и рабочие, видимо, смирились с неизбежным злом. Мистер Баррингтон иногда часами разговаривал с Эдвардом, и я видела, как заинтересованно светились глаза мужа, но потом взгляд его вновь становился беспомощным. Я часто думала — как, должно быть, тяжело Эдварду жить прикованным к постели.
Иногда это выливалось в раздражительность, а после Эдвард страдал от раскаяния. Да и не только от этого! Как бы мы ни старались, а счастливой семейной пары из нас не могло получиться.
Амарилис вновь была беременна. Когда я услышала об этом, меня охватило уныние. Я поздравляла ее и делала вид, что очень рада этому, но ничего не могла поделать с чувством зависти, хотя и презирала себя за это.
Теперь я понимала, что поступила опрометчиво: я могла бы оставаться другом Эдварда, посвящать ему большую часть своего времени, навещая его, играя с ним в шахматы и карты, но зачем я вышла за него замуж? Это был донкихотский жест, за которым обязательно должно было последовать разочарование. Мои родители пытались убедить меня в этом, но я, как обычно, была упряма и сделала все по-своему. Бывали дни, когда мне было явно не по себе. Я заглядывала в будущее и представляла, как я старею в этом доме, вставая по утрам и отправляясь на свои одинокие прогулки. Я видела себя сидящей возле Эдварда и разыгрывающей с ним бесконечные партии. И так всю жизнь. Я стану старой, сморщенной и дряхлой еще до того, как потеряю способность рожать.
Иногда это выливалось в раздражительность, а после Эдвард страдал от раскаяния. Да и не только от этого! Как бы мы ни старались, а счастливой семейной пары из нас не могло получиться.
Амарилис вновь была беременна. Когда я услышала об этом, меня охватило уныние. Я поздравляла ее и делала вид, что очень рада этому, но ничего не могла поделать с чувством зависти, хотя и презирала себя за это.
Теперь я понимала, что поступила опрометчиво: я могла бы оставаться другом Эдварда, посвящать ему большую часть своего времени, навещая его, играя с ним в шахматы и карты, но зачем я вышла за него замуж? Это был донкихотский жест, за которым обязательно должно было последовать разочарование. Мои родители пытались убедить меня в этом, но я, как обычно, была упряма и сделала все по-своему. Бывали дни, когда мне было явно не по себе. Я заглядывала в будущее и представляла, как я старею в этом доме, вставая по утрам и отправляясь на свои одинокие прогулки. Я видела себя сидящей возле Эдварда и разыгрывающей с ним бесконечные партии. И так всю жизнь. Я стану старой, сморщенной и дряхлой еще до того, как потеряю способность рожать.