Карр Филиппа. Таинственный пруд

   — Да, люди умирают и рождаются… Ты помнишь старого Рубена Стаббса, который жил возле пруда Бранока?
   Как всегда, при упоминании этого места я насторожилась.
   — Как же не помнить старого Рубена! Своеобразный человек! У него ведь есть дочь?
   Дженни, по-моему?
   — Как раз об этом я тебе и хочу сказать: Рубен умер еще до вашей свадьбы.
   Я помнила его: неопрятный старик, похоже, вечно занимавшийся сбором дерева, выброшенного прибоем на берег. Когда я его видела, у меня всегда возникало какое-то нехорошее ощущение. Он смотрел на людей, проходивших мимо его домика, так, словно боялся, что они у него что-то украдут, а Дженни, его дочь, была, как говорили, связана с нечистью.
   — Я как раз собиралась сказать тебе про Дженни, — продолжала мать. — Она всегда была несколько странной, ты же сама помнишь… Разгуливала, разговаривая сама с собой, пела. Если к ней обращались, она пугалась и отворачивалась.
   Ну, так вот, после смерти отца она стала совсем странной.
   Твой отец сказал, что ее следует оставить в покое, что она безвредна. Дженни поддерживала чистоту в домике: этим она всегда занималась, а уж после смерти отца там все стало прямо сверкать! Она понемножку подрабатывала на фермах, когда там требовались дополнительные рабочие руки. В общем занималась всем понемногу, ничего особенного за ней не замечалось, а странной она была всегда. Ну, и что, ты думаешь, произошло? Дженни родила ребенка!
   — Она вышла замуж?
   — О нет, никто не знает отца ребенка. Хотя был здесь мужчина, который чинил изгороди и помогал фермерам: что-то вроде сезонного рабочего: то сенокос, то уборка, то сев и так далее. Он с ней разговаривал, и она, видимо, его не боялась. Ну, так вот, он куда-то исчез, а у Дженни через некоторое время родился ребенок, примерно в то же время, что и Ребекка. Все ждали, что произойдет, но вмешиваться не пришлось: Дженни совершенно изменилась, стала совсем нормальной. Ни одна мать так не заботится о своем ребенке, как она! Самое настоящее чудесное исцеление! Ты видела ее домик, когда ходила к пруду?
   — Я… я не хожу туда.
   — Ну, еще увидишь ее в городке… Всегда с ребенком!
   — Я очень рада за нее. А каков был приговор общества? Что сказала миссис Фанни, я предполагаю!
   Мать рассмеялась.
   — Понятно, что без упоминаний о Судном Дне не обошлось, ты же ее знаешь, но Дженни на это, конечно, не обращает внимания.
   Я хорошо понимала, насколько изменилась жизнь Дженни: у меня самой был ребенок.
   Прошло лето, потом — осень, наступило Рождество. Пенкарроны провели его вместе с нами. Мои родители постарались отметить его по-особому, поскольку я вернулась домой, а в семье появился новый член, для которого это было первым Рождеством.
   Ребекке было почти два года. Мне с трудом верилось, что я так давно не виделась с Беном. Я продолжала постоянно думать о нем. По правде говоря, я вспоминала его все чаще. Сначала меня занимали возвращение домой и встреча с семьей, а теперь, когда эти волнения улеглись, во мне вновь ожили воспоминания. Я старалась судить Бена построже. Он был амбициозен — я всегда знала это. Он жаждал денег и власти — это было весьма распространенной чертой у мужчин. Он желал во всем побеждать — должно быть, мой отказ был первым его настоящим поражением. Теперь я очень ясно понимала это. Теперь я все прекрасно понимала, а главное, что я не смогу никогда быть счастлива без Бена, меня всегда будут преследовать мысли об упущенной возможности. Я не осуждала его за то, что он сделал, поскольку, когда любишь человека, любишь его не только за достоинства, но и за слабости. Я попыталась избавиться от этих мыслей, полностью погрузившись в рождественские заботы.
   Ребекка уже начала разговаривать. Она называла себя «Бекка», и все согласились принять это имя.
   Было трогательно видеть, как от удивления загорелись ее глазки, когда в дом внесли рождественское полено, когда его украсили лавром, вечнозеленым самшитом и падубом. Взволнованная, раскрасневшаяся миссис Пенлок постоянно крутилась на кухне. Ребекка стала ее фавориткой и пользовалась всякой возможностью, чтобы проскользнуть в эти таинственные края. Я не одобряла этого увлечения, поскольку миссис Пенлок, убежденная, что ребенка нужно «откормить», постоянно совала ей что-нибудь в рот.
   Мы с матерью украсили рождественскую елку куколкой феи, предназначенной Ребекке, и куклой шута в колпаке с колокольчиками, предназначенной Патрику. Развесили мы и рождественский плющ — еще до того, как внесли елку. Две плети пересекались под прямым углом и украшались еловыми лапками и яблоками. Это сооружение подвешивали к потолку, и пара лиц противоположного пола, встретившись под ним, должна была целоваться. Такое же сооружение, украшенное омелой, повесили и в кухне, что доставило всем слугам большое удовольствие: конюхи постоянно заглядывали туда, стараясь при случае облапить и поцеловать кого-нибудь из молоденьких служанок, причем миссис Пенлок в данном случае не возражала, допуская подобное даже по отношению к своему величеству, поскольку стояло, по ее словам, «такое уж время года».
   Приходили рождественские певцы и нищие со своими чашами: это был еще средневековый обычай. Мы поддерживали старые корнуоллские обычаи, потому что мой отец, хотя и не был корнуоллцем, очень интересовался историей древних кельтов и знал древние обычаи герцогства, честно говоря, лучше, чем большинство корнуоллцев.
   Он поощрял и танцоров в масках — еще дохристианский обычай, так что в нашей округе существовала группа таких танцоров, поочередно посещавших зажиточные дома и в течение года устраивающих представления. Дети были в восторге от их выступлений, особенно от сценки поражения дракона Святым Георгием.
   Утром мы отправились в церковь и, вернувшись домой, сели за стол с традиционным гусем и пудингом с изюмом. С елки сняли подарки, и никто не был обделен. Дети придавали празднику особую прелесть, и мне никогда не доводилось видеть такого удовлетворения на лицах Пенкарронов, как сейчас.
   Джастин, как они сказали, «приживался», но я могла предположить, что давалось это ему нелегко. Трудно было ожидать, что он безболезненно впишется в тихую провинциальную жизнь, — Джервису это наверняка не удалось бы, — и все-таки я искренне надеялась, что он сумеет порадовать Морвенну и ее родителей.
   Когда у детей, переполненных рождественскими впечатлениями, начали, наконец, закрываться глаза, мы отправили их спать. Последними словами Ребекки перед тем, как она окончательно заснула, были: «Мама, а завтра мы опять устроим Рождество?»Я поняла, что праздник удался.
 
   Вот так шло время.
   Зимой заболела и умерла дочка Дженни Стаббс. Это несчастье тронуло всю округу, горевала даже миссис Фанни. Меня всегда удивляло, что люди, осуждавшие других в основном за то, что те не похожи на них, люди, бескомпромиссно осуждающие мелкие прегрешения ближних, неожиданно менялись, когда происходила трагедия. Все жалели Дженни Стаббс, это была настоящая трагедия.
   Бедняжка Дженни! Она была просто ошеломлена свалившимся на нее горем. Мать отправилась к ней с корзиной вкусной еды, чтобы утешить ее. Я пошла вместе с ней. Дженни, казалось, не замечала нашего присутствия. Поскольку у меня была Ребекка, я особенно глубоко могла ощутить ее горе. Мне хотелось хоть как-то помочь ей.
   Она очень изменилась: новая живая, смышленая Дженни, к которой мы уже успели привыкнуть, куда-то исчезла, и опять появилось жалкое запуганное существо. Это было печально. Все пытались хоть как-то помочь ей: те, на кого она работала, предлагали ей побольше работы; таким образом они пытались выразить ей свое сочувствие.
   — Она оправится, но на это понадобится время, — сказала миссис Пенлок.
   Миссис Фанни полагала, что это наказание за грехи.
   — Все уже раньше сказано: родившееся от не праведного ложа неугодно нашему Господу!
   Меня очень рассердили ее слова, и я возразила:
   — А ведь он должен быть доволен тем, как этот ребенок изменил Дженни!
   Миссис Фанни бросила на меня осуждающий взгляд, и я поняла, что теперь она начнет всем подряд рассказывать, что мисс Анжелет не следовало ездить в заграничные края, поскольку люди, пожившие среди язычников, начинают и сами терять страх Божий.
   Конечно, горю бедняжки Дженни нельзя было помочь по-настоящему, но все старались относиться к ней как можно добрей, раскланиваясь с ней и дружелюбно улыбаясь, где бы она ни появлялась.
 
   Стояла весна — лучшее время года в этих краях, где землю ласкают юго-восточные ветры, приносящие теплые дожди от могучего Атлантического океана. Обильно цвели цветы — ярко-желтый чистотел, золотые одуванчики, красные лихнисы и вьюнки. Цвели деревья; воздух был наполнен пением скворцов и дроздов; морские ветры были свежими и опьяняющими.
   Шла время. Забыла ли я о старой жизни? Насколько часто я возвращалась мыслями к тому городку, состоящему из хижин? Сейчас там наступала зима. Я пыталась представить себе мистера и миссис Боулз в их лавке. А сколько там родилось детишек? А кладбище? Джервис и Дэвид Скэллингтон, лежащие неподалеку друг от друга… Я пыталась стереть воспоминания о Голден-холле… А как они провели Рождество? Как идут дела у Бена? Продолжает ли шахта приносить богатую добычу? Должно быть, продолжает, иначе он уже давно бы вернулся. Я не могла поверить в то, что он там счастлив. Как это могло быть возможно? Бен был человеком, любившим живые разговоры, ему доставляли наслаждение споры. В городке была пара человек, с которыми он мог поговорить, но Лиззи… Лиззи была мягкой, доброй, любящей, но могла ли она дать ему то, в чем он нуждался? А может быть, такой мужчина, как Бен, привыкший быть во всем главным, нуждался именно в такой послушной жене?
   Вот в таком направлении развивались мои мысли. Я пыталась забыть обо всем, но, хотя жила в Кадоре, где окружающие делали все, чтобы я была счастлива, хотя возле меня была любимая дочь, я тосковала по грязному австралийскому городку… по пыли, по жаре, по мухам, по всем неудобствам жалкой хижины.
   «Должно быть, ты сошла с ума», — говорила я себе и отправлялась играть с Ребеккой. Мы прогуливались с ней в саду; я слушала ее забавные замечания; я старалась побольше говорить с родителями; я стала очень много читать. Отец сумел заинтересовать меня отдаленным прошлым, историей нашего герцогства, его своеобразными обычаями. Он глубоко изучил его, и наши беседы с ним были очень интересными. Мне следовало бы быть счастливой…
 
   В апреле мы получили письмо от Грейс: она уже так давно не видела нас, нельзя ли ей приехать и погостить у нас пару недель? Мать с энтузиазмом ответила, что мы с нетерпением ждем встречи с ней.
   У тети Амарилис была привычка регулярно писать письма, и она держала нас в курсе всех событий, происходящих в Лондоне. В основном ее письма были заполнены описаниями смелых проектов дяди Питера, прекрасных выступлений Мэтью в парламенте и того, насколько удачно идет работа в миссии у Питеркина и Френсис.
   Кроме того, мы узнали, что Грейс устраивает у себя в доме приемы. Ее дом был невелик, но люди с удовольствием приходили туда. Грейс тоже часто приглашали в гости, и Питер заботился о том, чтобы она постоянно приходила к ним домой. «Питер говорит, что она прирожденная хозяйка дома, — писала тетя Амарилис. — Он полагает, что ей вновь следует выйти замуж. В конце концов после смерти Джонни прошло уже много времени, нельзя же скорбеть вечно. Возможно, в один прекрасный день и в самом деле ей встретится какой-нибудь достойный мужчина?»
   — А тебе не кажется, что тетя Амарилис сама не прочь заняться сватовством? — спросила я.
   — Вполне возможно, — ответила мать.
 
   Прибыла Грейс. Хотя ее нельзя было назвать красивой, она, как всегда, выглядела ухоженной и элегантной.
   Мы с Джеком приехали на станцию, чтобы встретить ее. Грейс бурно выразила свою радость.
   — Просто чудесно снова встретиться с тобой, Анжелет, и я не могу дождаться, когда увижу Ребекку!
   — Она называет себя Бекка, — сообщила я. — Видимо, Ребекка ей произносить еще трудновато.
   — Бекка! Мне это нравится, необычное имя. Вообще мне кажется, что у тебя будет необычный ребенок, Анжелет! Ты и сама достаточно необычна.
   Как прекрасно оказаться здесь вновь! Я никогда не забуду все, что для меня сделала ваша семья.
   Теперь это твоя семья, — сказала я. — Ты вошла в нее через брак, но и до этого почти была ее членом.
   Такое чувство, что я возвращаюсь домой! Мать с радостью встретила ее.
   — А ты помнишь, как шила нам платья? Меня так и подмывает использовать тебя, пока ты у нас в гостях!
   — Я с удовольствием соглашусь! — заявила Грейс. — Тогда наверняка почувствую себя совсем как дома.
   — Ты всегда должна чувствовать себя здесь как дома, — сказала мать.
   Грейс выразила восхищение красотой, обаянием и умом Ребекки, что очень понравилось мне. Ребекке Грейс тоже понравилась.
 
   Мы с удовольствием выслушали последние известия из Лондона.
   — В нашем кругу постоянно говорят о политике, — говорила Грейс. — Как много было шума, когда умер Палмерстон, этого никто не ожидал! Правда, ему было почти восемьдесят, но ему было ни за что не дать этих лет, до самого конца он был крепким стариком. Люди обычно стояли возле Кембридж-хауса на Пиккадилли, дожидаясь, когда он выйдет в своем элегантном костюме и на своей серой лошади отправится на Роу. Все любили этого старого грешника: до самого конца он заглядывался на женщин, и это всем нравилось, его называли добрым старым Пэмом. Он сохранял здравый ум и бодрость и, умирая, говорят, заявил: «Умереть? Я? Вот уж последнее, чего вы от меня дождетесь!» Королева очень расстроилась, хотя он никогда не был ее любимцем. Его заменил лорд Рассел, но ненадолго. Как только старый Пэм умер, либералы потеряли популярность, и теперь премьером вновь стал лорд Дерби. Это, конечно, на пользу Мэтью.
   — Сложная игра — политика, — сказала мать. — В ней все постоянно меняется.
   — Поэтому-то она так и интересна! — ответила Грейс.
   — Мы кое-что здесь слышали… даже здесь… о Бенджамине Дизраели.
   — О да, это будущая звезда! — воскликнула Грейс. — А возможно, и не будущая: он уже появился на политическом небосклоне. Мы еще много услышим о нем, ему удалось очаровать королеву, что само по себе удивительно. Вряд ли кто-нибудь мог предположить, что ей понравятся жирные черные космы!
   — Вряд ли такое могло понравиться принцу-консорту! — заметила я.
   — А как она чувствует себя после его смерти? поинтересовался отец.
   Я заметила, как мать бросила на него испепеляющий взгляд. Это значило: совершенно неуместно говорить о покойных мужьях в присутствии Анжелет. Он понял ее и сконфузился.
   — Похоже, она упивается своей скорбью, — ответила Грейс и сменила предмет разговора.
 
   Ребекка проявила особую благосклонность к одной из горничных. Та была молода, но умела обращаться с детьми. Звали ее Энни. Мать заявила, что, по ее мнению, Энни должна помогать мне присматривать за ребенком, пока мы не примем окончательное решение относительно няни Кроссли. Я хорошо помнила ее: превосходно справляется со своим делом, но любит командовать в детской, а мне не хотелось делить с кем-то мою дочь.
   Таким образом, приглашение Энни в помощь мне казалось идеальным решением, тем более, что она понравилась Ребекке.
 
   Я никогда не забуду этот день. Мне пришлось пережить, пожалуй, самые горестные часы в своей жизни.
   Мы с Грейс отправились на верховую прогулку. Грейс хотела съездить на пустошь. В это время года там было очень красиво: цвел утесник, и воздух был замечательным. Энни осталась присмотреть за Ребеккой и сказала, что они погуляют.
   Когда мы вернулись домой, там царила страшная суматоха. Узнав о случившемся, я похолодела от ужаса: Ребекка пропала!
   Энни заливалась слезами: они прогуливались, смеялись и болтали, когда Энни вдруг споткнулась о камень, упала и ударилась головой. Она показала нам грязные кровоточащие ладони.
   — Я от этого потеряла сознание, — говорила она, — а когда пришла в себя, Бекки не было!
   Где?! — закричала я. Мать обняла меня.
   — Ее уже ищут, она не могла никуда деться.
   — Когда это случилось?
   — Примерно час назад… Возле дороги… неподалеку от дома Черри.
   — Там ищут, — успокоила меня мать. — Ищут везде.
   Вмешалась Грейс:
   — Мы тоже поищем, пошли, Анжелет, она не могла уйти далеко.
   — Одна!
   Она же совсем крошка!
   — Бекка очень сообразительна. Возможно, она сама отправилась домой?
   — Мы тоже так подумали, — сказала мать, — вот почему я и жду здесь.
   Мы отправились верхом к дому Черри. По пути мы встретили отца, в его глазах читалось отчаяние. Мне стало дурно от страха.
   — Мы там уже были: никаких следов…
   — Ничего, мы взглянем еще раз, — ответила Грейс.
   Мы ехали, и с каждой минутой мой страх усиливался. В голове у меня кружили самые разные предположения. Куда дочь могла отправиться? Ей никогда не говорили, чтобы она не ходила одна, просто потому, что она никогда не оставалась без надзора.
   Предположим, кто-нибудь похитил ее. Цыгане? Никаких цыган поблизости не было. И тут страх сжал мое горло. Пруд!
   — Поворачиваем, — сказала я Грейс.
   — Куда ты собираешься?
   — Пруд… — пробормотала я.
   — Пруд! — как эхо откликнулась она, и в ее голосе я услышала страх.
   Грейс молчала. Моя лошадь перешла на легкий галоп. Мы свернули с дороги, и впереди показался пруд… мерцающий, зловещий. Пустив лошадь шагом, я доехала до самой воды, и там в глаза мне бросилась небольшая сумочка из синего шелка, вышитая, с ручкой из цепочки. Я узнала ее: она висела на рождественской елке как подарок. Подарок достался Ребекке, и она везде таскала с собой эту сумочку. Не могу описать тот ужас, с которым я смотрела на эту маленькую сумочку.
   Я глянула на пруд. «Это возмездие! — истерически думала я. — Мы сбросили туда тело этого мужчины, а теперь пруд забрал моего ребенка!»
   Наверное, я бросилась бы в воду, но Грейс удержала меня.
   — Что это? — спросила она.
   — Сумочка Ребекки!
   — Ты уверена? Я кивнула.
   — Это может значить только одно…
   Я взглянула на темную зловещую воду. Грейс сказала:
   — Давай возвращаться домой! Нужно рассказать о том, что мы обнаружили…
   — Бекка! — бессмысленно позвала я. — Вернись ко мне, Бекка!
   Эхо насмешливо ответило мне откуда-то из ив, нависавших над водой, плакучих ив, оплакивающих Ребекку. Но. Грейс была права: мы ничего не могли поделать. Нужно было вызывать помощь. Пруд прочешут, но, что бы мы ни делали, здесь уже ничто не поможет.
   Я плохо помню происходившее. Слышала, как Грейс что-то объясняет, и наступило замешательство. Потом отец поехал куда-то с группой мужчин. Я слышала, как они переговариваются: они собирались «прочесать» пруд.
 
   Настала дочь. Мужчины еще не вернулись. Возле меня сидели мать и Грейс. Никогда не забуду, как выглядели их лица в свете факела — выражение полной безнадежности.
   На сердце у меня было тяжело Где-то в глубине души была еще одна мысль: «Неизвестно, найдут ли ее, но его найдут наверняка!»
   Ребекку не нашли, но труд оказался не напрасным. У самого берега, на мелком месте, нашли мужские золотые часы и цепочку. Кроме этого, нашли останки какого-то человека. Они слишком долго пролежали в воде, чтобы их можно было опознать, но представители властей приехали и забрали их, вместе с часами, которые, похоже, вызвали их интерес.
   Я лишь наполовину осознавала происходящее, я думала о своем ребенке. Пока существовала надежда: по крайней мере она не утонула.
   Мать обнимала меня. Грейс сидела рядом, сочувственно глядя на меня.
   — Бекка вернется, — говорила мать. — Она могла заблудиться и где-нибудь уснуть…
   Мысль о том, что дочь находится где-то одна, испуганная, не в состоянии найти дорогу домой, была ужасна, но это было менее ужасно, чем возможность, что она лежит на дне этого ужасного пруда.
   Я не могла оставаться в доме, мне обязательно нужно было отправиться на поиски, и ноги, казалось, сами собой вновь привели меня к пруду. Грейс настояла на том, что пойдет вместе со мной.
   — Она должна быть здесь, мы нашли ее сумочку. Бекка! — закричала я, и мой крик возвратился ко мне эхом.
   А потом я услышала это: отчетливый звук колоколов, исходящий, казалось, из глубины пруда. Должно быть, это снилось мне? Они предвещали несчастье, а я могла думать лишь о своем ребенке.
   Я взглянула на Грейс: она тоже слушала их, удивленно озираясь. Затем она неожиданно сорвалась с места и побежала вдоль берега пруда к зарослям кустов. Я услышала ее крик, она вытаскивала кого-то из кустов. Это была Дженни Стаббс. В руке она держала детскую игрушку — два колокольчика на палке, которые и звенели.
   — Вот они — колокола! — воскликнула Грейс. Дженни пыталась вырваться, но Грейс крепко держала ее. Я подошла ближе и сказала:
   — Значит, это ты выкидывала эти шутки с колоколами, Дженни?
   Она исподлобья взглянула на меня.
   — Моего папу ни разу не поймали, никогда!
   Он звенел ими, когда сюда приходили люди и мешали нам.
   Грейс забрала у Дженни игрушку и встряхнула ее.
   — Значит, вот они какие — колокола Святого Бра-нока! — произнесла она.
   — Почему ты хотела, чтобы мы ушли отсюда, Дженни? — спросила я.
   — Здесь сперва их много было! — сказала она. — Все здесь собрались, возле пруда, а теперь вы пришли… Я подумала, что вы хотите забрать ее у меня!
   Мое сердце бешено заколотилось.
   — Забрать ее, Дженни? А кого, ты думаешь, мы хотели у тебя забрать?
   — Ее, Дейси.
   — Твою дочку?
   Она кивнула.
   — Она вернулась!
   — А где она? — выдавила я из себя.
   Она посмотрела на меня хитрым взглядом. Я не стала продолжать разговор: что было сил, я бросилась к ее домику. Дверь была заперта, я стала колотить в нее. Я услышала детские шаги, и меня охватило облегчение: я их узнала!
   — Бекка! — закричала я.
   — Мама! Мама! Я хочу домой! Мне уже здесь надоело!
   — Открой дверь, Дженни, дай мне ключ!
   Она сдалась и вручила мне ключ. Я открыла дверь, и Ребекка оказалась в моих объятиях.
   Нам удалось выудить кое-какие подробности из Ребекки. Когда Энни осталась лежать у дороги, она решила пойти погулять, увидела Дженни, а Дженни взяла ее за руку и сказала, что отведет домой. Дженни сказала, что ее зовут не Бекка, а Дейси, и что ее дом не там, где она думала, а совсем в другом месте. Она не испугалась, Дженни хорошая. Она дала ей молока и сказала, что она должна лечь в постель рядом с Дженни. Она не возражала, пока ей не надоела эта игра.
   Все были вне себя от радости, но мы с матерью очень жалели Дженни.
   — Бедняжка! — сказала мать. — Она решила, что действительно нашла свою дочку! Она на самом деле очень больна! Я хочу попросить Гренделлов подержать ее у себя: миссис Гренделл хороший человек, а Дженни часто у нее работала.
   Гренделлы были фермерами, арендовавшими землю на территории Кадора, — добрые, честные, трудолюбивые люди, на которых наверняка можно было положиться.
   — Никто не сможет позаботиться о ней лучше! — говорила мать. — Нельзя осуждать Дженни за то, что она сделала: она не собиралась причинить ребенку вред и заботилась о Ребекке все время, пока та была с ней!
   К ней нужно отнестись помягче.
   Я потребовала, чтобы кроватку Ребекки перенесли в мою комнату. Это приключение не принесло ей никакого вреда, но она хотела побыть со мной. Мне хотелось того же самого — я должна быть уверенной в том, что дочь в безопасности и совершенно здорова.
 
   В газетах Бодмина сообщалось о находках в пруду.
   На цепочке и часах, найденных там, были инициалы: «МД»и «ВБ». Они были не выгравированы, а, казалось, просто нацарапаны. Читателям напоминали о событии, имевшем место много лет назад. Некий человек был арестован по обвинению в особо мерзком убийстве: он обесчестил и убил девочку. Вскоре он должен был предстать перед судом, но сумел бежать из тюрьмы. Его смогли проследить до района Полдери, но, несмотря на тщательные поиски, так и не обнаружили. В конце концов решили, что ему удалось бежать из страны.
   Он пролежал в воде так долго, что опознание останков было почти невозможно произвести, однако определенные факты указывали на то, что это был тот самый человек. На часах стояли инициалы «МД»: его звали Мервин Данкарри. Инициалы «ВБ», должно быть, принадлежали человеку, к которому он питал особые чувства. Трудно понять, каким образом у бежавшего заключенного могли оказаться такие часы: пока он находился в тюрьме, их у него наверняка не было, но его тюремная одежда была найдена на Бодминской пустоши, так что он явно сумел получить помощь от кого-то извне. Впрочем, можно было предположить, что он украл одежду, а вместе с ней и часы, и лишь потом нацарапал на них эти инициалы. Полиция считала, что на основании этого можно считать его личность установленной. Каким образом часы оказались на мелком месте, в то время как он лежал в глубине пруда, — оставалось загадкой, но полиция была почти убеждена в том, что останки человека, обнаруженного в пруду Святого Бранока, принадлежали Мервину Данкарри, хотя дело об убийстве так и не было закрыто.
 
   Мне показалось, что Грейс очень потряс этот случай. Я предположила, что она подумала о Ребекке, прогуливавшейся там в одиночестве, в то время как на свете существуют такие ужасные люди.
   Несколькими днями позже, когда мы вместе с ней ехали верхом, ей захотелось спуститься к берегу моря. Мы проскакали галопом до лодочного сарая, там она остановила лошадь и сказала: