Страница:
Самое слабое звено это, естественно, жалкие засранцы макау-калифорнийцы, подумал Эллис. Интересно, сколько их попряталось в японских предместьях города? Те трущобы — идеальное прикрытие для скрытой атаки каньцев. Да, жаль, конечно, симпатичные деревянные домишки, прилегающие к куполу с севера, но ничего не попишешь. Нужно будет эвакуировать и сжечь предместья еще до захода солнца.
В нем нарастало привычное, как всегда сильное возбуждение. Смерть каньцам! — радостно подумал он. Ах, разумеется, этот клич был неоспоримой истиной для любого американца, вот только Джос Хавкен вроде бы напрочь забыл о нем. Он всегда называл этот клич «беспричинной ненавистью». Но на самом деле беспричинной она не являлась.
Через час Зикаиль Мередит доложил по селектору, что из трех рот сил безопасности боеспособными оказалось только двести метракоровских солдат.
— Сами же знаете, как Контролер Поуп экономила средства…
— …нанимая этих раздолбаев-калифорнийцев, дезертиров из армии Сектора с Фриско и Сан-Диего, да?
— Вот именно. Эллис, это самые ненадежные люди в Американо. Еще тридцать четыре человека лежат в санчасти, а человек тридцать гражданских или слишком молоды, или слишком стары, чтобы сражаться.
— Все равно, раздай оружие — всем, кто способен стоять или хотя бы удержать в руках бластер. Подключи к обороне живущих в Анклаве японских феодалов, таможенных чиновников, одним словом, всех у кого имеется по паре глаз и по четыре конечности. А еще приведи самураев-ронинов, которые обеспечивают порядок в японской части города. Если, конечно, они все еще здесь.
— Да ведь они ни на что, кроме рис сажать, не годятся! Они же ни читать не умеют, ни считать!
— Так научите!
— Они не поддаются обучению!
— Разве они не люди?
— Да, но… — Селекторное голоизображение Мередита выглядело куда более жалким, чем он казался вживую.
— В таком случае, постарайтесь снова начать думать по-американски. Это всего лишь вопрос желания. Действуйте!
Мередит колебался.
— Эллис, самураям это не понравится.
— Ну и черт с ними! Здесь метракоровский Анклав.
— Думаю, лучше все-таки с ними не ссориться.
— Мне наплевать, Зи, что они подумают.
— А если они все же откажутся?
— Тогда расстреляйте несколько человек. Они ведь наживаются на нашей торговле, поэтому пусть помогают. Слушайте, по-моему, эти болваны слишком долго пользовались нашей добротой. Некоторые из них куда богаче меня. Кое-кто иногда даже предоставляет мне кредит. — Он облизнул губы. — Короче: настало время платить по счетам. Пусть тащат на рубеж свои задницы и дерутся вместе с нами. Не то им же будет хуже.
Отключая селектор, Эллис почувствовал, что ему на плечо легла чья-то рука. То был Джос Хавкен, и лицо его было пепельно-серым.
— Эллис, ты солгал им! Я понял по твоим глазам. Боже мой, похоже, ты ненавидишь каньцев куда больше, чем я предполагал. Ты отлично знаешь, что с нами сделают их лучевые орудия. Погибнут сотни невинных людей!
— Слушай, нынче мы все солдаты. И нам не остается ничего другого, как драться. — Стрейкер понизил голос. — Ты перевез ауриум под купол?
— Такое впечатление, что ты всю планету готов угробить только ради того, чтобы эти деньги не достались китайцам!
Эллис пристально посмотрел на Джоса.
— Ты о чем? Ведь это практически все, что у нас осталось!
— Совести у тебя не осталось! Собираешься погубить всех нас и продать в рабство собственного сына! Я же помню, как ты явился на борт «Чезапика». На норфолкском космодроме… десять, нет, пятнадцать лет назад. Ты тогда хотел побеседовать со мной с глазу на глаз. И тогда у тебя еще оставались мало-мальские понятия о чести. Но с тех пор, черт возьми, ты стал бессердечным негодяем.
— А ты, Джос, за эти десять лет превратился в сломленного жизнью старика. Прошу тебя, не вставай у меня на пути.
Дочь Хавкена стояла чуть позади Эллиса, дрожа от возмущения и гневно сверля его взглядом.
— Мистер Стрейкер, где он? Где мой Хайден? Как же я могу выйти замуж за вашего сына, если он в плену на китайском корабле?
— Замуж… Юная леди, о чем вы? Вы что, так еще и не поняли, что происходит?
— Мы любим друг друга. И я по-прежнему больше всего на свете хочу выйти за него замуж.
Эллис почувствовал укол вины, но тут же попытался справиться с собой и сбросил ее руку со своей.
— Если, дамочка, вы найдете Хайдена, то можете выходить за него замуж когда вам угодно, мне на это глубоко плевать!
Она немного повысила голос:
— Но ведь он ваш сын!..
— Клянусь Богом, у меня нет больше сына!
Хавкен схватил Эллиса за плечо и развернул лицом к себе.
— О чем это ты?
— О том, что он может отправляться ко всем чертям! — Эллис легко сбросил руку Хавкена и сдернул с головы извивающийся медикопласт, чтобы продемонстрировать рану на голове. — Его работа, а любой, кто поднимает на меня руку, подписывает себе смертный приговор! Он покинул корабль без моего разрешения. Смылся на шаттле, как трусливый воришка, унес в кармане нашу единственную надежду на спасение. Прихватил с собой амигдалу и сына префекта, а потом угодил в ураган, разбился сам и погубил этого чертова Хидеки, будь он неладен, Синго, к чертям собачьим!
— О, нет! — Крик Аркали прорезал воздух.
Лицо Джоса Хавкена страдальчески исказилось.
— Так, значит, они погибли?
— Не знаю и знать не желаю. Если Хайден и погиб, то, надеюсь, Господь Всемогущий отправил его прямиком в адское пекло, чтобы он за свое предательство поджаривался там до скончания времен. А если он все же каким-то чудом остался жив, я все равно лишаю его каких-либо прав. И в этом случае, можете быть уверены, я когда-нибудь разыщу Хайдена, и он сполна заплатит мне за все свои грехи. А теперь прочь с дороги, у меня куча дел, и раз вы не намерены помогать мне, то хоть не мешайте. — И Эллис отправился к своим разношерстным войскам.
Аркали долго смотрела ему вслед. Она дрожала, глаза покраснели и почти ничего не различали в ярком свете полуденного солнца. Какой-то кошмарный сон… Внутри себя она ощущала лишь совершеннейшую пустоту. Не может быть, думала Аркали, чувствуя, как сознание меркнет, погружает ее в темноту. Нет. Не может быть, чтобы ты погиб, Хайден. Не может быть.
13
В нем нарастало привычное, как всегда сильное возбуждение. Смерть каньцам! — радостно подумал он. Ах, разумеется, этот клич был неоспоримой истиной для любого американца, вот только Джос Хавкен вроде бы напрочь забыл о нем. Он всегда называл этот клич «беспричинной ненавистью». Но на самом деле беспричинной она не являлась.
Через час Зикаиль Мередит доложил по селектору, что из трех рот сил безопасности боеспособными оказалось только двести метракоровских солдат.
— Сами же знаете, как Контролер Поуп экономила средства…
— …нанимая этих раздолбаев-калифорнийцев, дезертиров из армии Сектора с Фриско и Сан-Диего, да?
— Вот именно. Эллис, это самые ненадежные люди в Американо. Еще тридцать четыре человека лежат в санчасти, а человек тридцать гражданских или слишком молоды, или слишком стары, чтобы сражаться.
— Все равно, раздай оружие — всем, кто способен стоять или хотя бы удержать в руках бластер. Подключи к обороне живущих в Анклаве японских феодалов, таможенных чиновников, одним словом, всех у кого имеется по паре глаз и по четыре конечности. А еще приведи самураев-ронинов, которые обеспечивают порядок в японской части города. Если, конечно, они все еще здесь.
— Да ведь они ни на что, кроме рис сажать, не годятся! Они же ни читать не умеют, ни считать!
— Так научите!
— Они не поддаются обучению!
— Разве они не люди?
— Да, но… — Селекторное голоизображение Мередита выглядело куда более жалким, чем он казался вживую.
— В таком случае, постарайтесь снова начать думать по-американски. Это всего лишь вопрос желания. Действуйте!
Мередит колебался.
— Эллис, самураям это не понравится.
— Ну и черт с ними! Здесь метракоровский Анклав.
— Думаю, лучше все-таки с ними не ссориться.
— Мне наплевать, Зи, что они подумают.
— А если они все же откажутся?
— Тогда расстреляйте несколько человек. Они ведь наживаются на нашей торговле, поэтому пусть помогают. Слушайте, по-моему, эти болваны слишком долго пользовались нашей добротой. Некоторые из них куда богаче меня. Кое-кто иногда даже предоставляет мне кредит. — Он облизнул губы. — Короче: настало время платить по счетам. Пусть тащат на рубеж свои задницы и дерутся вместе с нами. Не то им же будет хуже.
Отключая селектор, Эллис почувствовал, что ему на плечо легла чья-то рука. То был Джос Хавкен, и лицо его было пепельно-серым.
— Эллис, ты солгал им! Я понял по твоим глазам. Боже мой, похоже, ты ненавидишь каньцев куда больше, чем я предполагал. Ты отлично знаешь, что с нами сделают их лучевые орудия. Погибнут сотни невинных людей!
— Слушай, нынче мы все солдаты. И нам не остается ничего другого, как драться. — Стрейкер понизил голос. — Ты перевез ауриум под купол?
— Такое впечатление, что ты всю планету готов угробить только ради того, чтобы эти деньги не достались китайцам!
Эллис пристально посмотрел на Джоса.
— Ты о чем? Ведь это практически все, что у нас осталось!
— Совести у тебя не осталось! Собираешься погубить всех нас и продать в рабство собственного сына! Я же помню, как ты явился на борт «Чезапика». На норфолкском космодроме… десять, нет, пятнадцать лет назад. Ты тогда хотел побеседовать со мной с глазу на глаз. И тогда у тебя еще оставались мало-мальские понятия о чести. Но с тех пор, черт возьми, ты стал бессердечным негодяем.
— А ты, Джос, за эти десять лет превратился в сломленного жизнью старика. Прошу тебя, не вставай у меня на пути.
Дочь Хавкена стояла чуть позади Эллиса, дрожа от возмущения и гневно сверля его взглядом.
— Мистер Стрейкер, где он? Где мой Хайден? Как же я могу выйти замуж за вашего сына, если он в плену на китайском корабле?
— Замуж… Юная леди, о чем вы? Вы что, так еще и не поняли, что происходит?
— Мы любим друг друга. И я по-прежнему больше всего на свете хочу выйти за него замуж.
Эллис почувствовал укол вины, но тут же попытался справиться с собой и сбросил ее руку со своей.
— Если, дамочка, вы найдете Хайдена, то можете выходить за него замуж когда вам угодно, мне на это глубоко плевать!
Она немного повысила голос:
— Но ведь он ваш сын!..
— Клянусь Богом, у меня нет больше сына!
Хавкен схватил Эллиса за плечо и развернул лицом к себе.
— О чем это ты?
— О том, что он может отправляться ко всем чертям! — Эллис легко сбросил руку Хавкена и сдернул с головы извивающийся медикопласт, чтобы продемонстрировать рану на голове. — Его работа, а любой, кто поднимает на меня руку, подписывает себе смертный приговор! Он покинул корабль без моего разрешения. Смылся на шаттле, как трусливый воришка, унес в кармане нашу единственную надежду на спасение. Прихватил с собой амигдалу и сына префекта, а потом угодил в ураган, разбился сам и погубил этого чертова Хидеки, будь он неладен, Синго, к чертям собачьим!
— О, нет! — Крик Аркали прорезал воздух.
Лицо Джоса Хавкена страдальчески исказилось.
— Так, значит, они погибли?
— Не знаю и знать не желаю. Если Хайден и погиб, то, надеюсь, Господь Всемогущий отправил его прямиком в адское пекло, чтобы он за свое предательство поджаривался там до скончания времен. А если он все же каким-то чудом остался жив, я все равно лишаю его каких-либо прав. И в этом случае, можете быть уверены, я когда-нибудь разыщу Хайдена, и он сполна заплатит мне за все свои грехи. А теперь прочь с дороги, у меня куча дел, и раз вы не намерены помогать мне, то хоть не мешайте. — И Эллис отправился к своим разношерстным войскам.
Аркали долго смотрела ему вслед. Она дрожала, глаза покраснели и почти ничего не различали в ярком свете полуденного солнца. Какой-то кошмарный сон… Внутри себя она ощущала лишь совершеннейшую пустоту. Не может быть, думала Аркали, чувствуя, как сознание меркнет, погружает ее в темноту. Нет. Не может быть, чтобы ты погиб, Хайден. Не может быть.
13
На третье утро их пребывания в Курихаре Хайден Стрейкер был совершенно спокоен. Перед ним тянулась извилистая тропка, усеянная ветками, которые наломала буря. Впереди расстилались обширные пространства залитых водой рисовых полей, сверкающих в лучах утреннего солнца. Солнце било ему прямо в глаза, и Хайдену оставалось только удивляться, как это яростное светило может создавать такую спокойную красоту.
Разум его, как наркотик, обволакивало осознание неизбежности судьбы.
Через полчаса он добрался до опушки рощи, где лежал изуродованный остов доставившего их сюда шаттла и где крестьяне на месте найденного тела бедняги Куинна уже установили черный обелиск. Вместо того, чтобы испытывать боль от потери товарища, он ощущал лишь пульс планеты и твердую черную вулканическую породу под ногами, теплый ветерок и палящие лучи здешнего солнца. Хайден кивнул, зная, за чем пришел сюда, и присел на плексовый корпус шаттла.
До крушения удобная, чуть изгибающаяся поверхность была похожа на рыбью чешую — покрытая специальным микрорифлением так, что гладить ее можно было лишь в одном направлении. Теперь же система поддержки не работала, смазка больше не выделялась, и верхний слой засох, точно пыльца с крылышек мотылька постепенно осыпаясь сероватыми чешуйками.
Хайдена охватило чувство безграничного покоя. Все происшедшее с ним, наконец, так или иначе упорядочилось в голове: бегство с корабля, спасение, то, как его вырвали из объятий смерти — все встало на свои места.
Он понятия не имел, почему потерял сознание. Шок, не иначе, подумал Хайден. Сначала вид оторванной головы Куинна. Осознание того, что произошло с кадетом… Тело без головы. Ужасная картина.
Ни разу в жизни он не сталкивался ни с чем подобным. А вот теперь, за считанные дни ему довелось увидеть две головы без тела. Одну за другой. Говорят, беда не приходит одна. Бог любит троицу. События перекликаются друг с другом, как эхо. И это вовсе не совпадение, это фундаментальный закон, влияние пси…
Хайден был совершенно выбит из колеи. Он снова вспомнил Аркали. Та, наверное, не смогла бы понять, что с ним произошло. Почему он подрался с отцом, что случилось с Куинном, зачем Хайдену амигдала. Тем не менее, он был уверен, что, даже не поняв его, Аркали все равно сумела бы простить. Она простила бы ему что угодно — простила бы потому, что слепо и горячо любит его. И что именно поэтому Хайден никогда бы не сможет полюбить Аркали.
Внезапно он почувствовал желание снова встретиться с ней, все объяснить и еще хотя бы раз увидеть ее улыбку… но он знал, что Аркали никогда не услышит его объяснений и ему больше не видать ее улыбки, если только каким-то чудом все же не удастся вручить амигдалу Хидеки Рюдзи.
Он почувствовал, как в нем просыпается новая сила. Это было больше, чем уверенность, больше, чем убежденность — это было похоже на шестое чувство, позволяющее ощущать омывающий его, как воды реки, поток судьбы.
И теперь даже воспоминание об убитом монахе не могло поколебать его уверенности. Очень скоро прибудут всадники из Мияконодзё, а с ними явится и ужас. Хайден понимал, в какой опасности находится, поскольку вокруг него, как готовящийся к прыжку тигр, кружит Синго-сан, но сейчас, сидя на образовавшейся на месте катастрофы прогалине и прикрыв глаза, он чувствовал поток судьбы и знал, что ему всего лишь нужно плыть по течению.
Просидев так примерно час, он поднялся с нагревшегося на солнце плекса и двинулся по тянущейся между рисовых полей тропке. Затем, наконец приняв решение, свернул к деревне.
Когда Хайден Стрейкер добрался до деревни, люди Розей-сана работали на полях, согнувшись в три погибели на земле, каждый комочек которой был перетерт их руками и которая питалась поднимаемой огромным колесом водой из реки Оки. Сама деревушка представляла собой скопление приблизительно тридцати жалких деревянных хижин, установленных на сваях на высоте примерно трех футов над землей, с соломенными крышами, решетчатыми оконцами, окруженных по периметру чем-то вроде открытых веранд. Когда Хайден проходил мимо дома Розей-сана, ему навстречу вышла женщина и высыпало полдюжины ребятишек, которые все еще смотрели на него, точно на диковинку. Старшие дети, увидев иноземца, замерли и склонили головы, как во время молитвы. На пороге дома показался Розей-сан, и лицо его приняло обычное подобострастное выражение.
— Охаё, годзаимасу. Мокаримакка?
— Охаё, — по привычке ответил Хайден. Хотя было уже не так и рано, он согласился: — Да, раненько.
Староста отвел Хайдена в сторонку, и только тогда американец понял, что Розей-сан чем-то встревожен.
— Гомен нахай… — За этим последовал поток ничего не значащих для Хайдена слов.
Стрейкер пожал плечами, поскольку почти не понимал местного говора-хогена. В детстве его обучали стандартному японскому языку, немного китайскому и нескольким исключительно вежливым фразам, принятым на имперском Киото. Он учил все эти три языка, но основной упор делался на искусстве письма. В обиходе было вполне достаточно полутора тысяч слов — лингва франка, принятая в Каноя-Сити, главным образом все же являлась корабельным жаргоном — однако диалекта, на котором говорил Розей-сан, Хайден не понимал. По звучанию тот походил на говор выходцев с Осаки, старого мира в Кансае — части Ямато, находящейся менее чем в шестидесяти световых годах от Древней Земли. Осака обращалась вокруг звезды А-типа и на картах обозначенной как Дельта Нормы. Заселена планета была давно, около четверти тысячелетия назад. Может быть, крестьяне прибыли на Осуми именно с нее? И почему Розей-сан носит такое имя? Разве слово «Розей» по-японски не означает Сириус? Ведь это небольшая звезда в Исламском Секторе, которая с Осаки наблюдается как звезда второй величины, а с Осуми вообще не видна. Кроме того, «розей» — это «старший рабочий», или же просто «опытный человек», и оба эти значения вполне подходят человеку, по наследству получившему должность старосты деревни.
— Ками йо! …Ути но ому ва до сита как Тайван но сумокудзаме во ке-гираи сите имасу!
Полная белиберда. Со времени своего спасения Хайден запомнил совсем немного хогенских слов. Даже странно, что жена самурая легко усвоила и понимала говор крестьян, в то время как ее мужу это оказалось не под силу, подумал Стрейкер. Скорее всего, Синго-сан считает это крестьянское наречие недостойным своего внимания.
Староста же по-прежнему изо всех сил пытался что-то втолковать.
— Каноя-Си-Ти!
Это произнесенное с ужасным акцентом американское слово «сити» — «город» — удивило Хайдена Стрейкера. Он улыбнулся и указал на свой нос:
— Да-да, я пришел из Каноя-Сити.
Голос Розей-сана стих до шепота. Он потряс рукой, топнул ногой, но не слишком яро, словно боясь, что за ними следят.
— Гекихен! Окии абунайи пон пон!
Хайден Стрейкер пожал плечами, и Розей повторил то же самое, подкрепляя свои слова теми же жестами; однако в этот момент к ним приблизилась жена старосты с небольшим деревянным подносом на котором были разложены маленькие кусочки маринованных овощей и завернутый в листья рис, поклонилась и прошептала что-то на ухо мужу. Муж моментально умолк. Бросил выразительный взгляд на дом, занимаемый годзен-самой, потом сложил пальцы щепотью, поднес их ко рту, одновременно протягивая поднос Хайдену, и снова заговорил — по обыкновению негромко:
— Нан годзаимахен га го-ен нак о-медзугари кудахай.
Хайден Стрейкер смекнул, что это официальное приглашение отведать пищи. Подобная форма угощения всегда удивляла его: «Нам нечего вам предложить, тем не менее — окажите честь, попробуйте». Он поклонился.
— Итадакимасу. — Спасибо, не откажусь.
Только сейчас он понял, что чертовски голоден, и уселся на нижнюю ступеньку крыльца старосты. Натянул слишком маленькие для него плетеные из рисовой соломы сандалии, которые поднес ему староста и плотно запахнул юката, похожий на тонкий купальный халат.
Наслаждаясь пищей, Хайден смотрел по сторонам. Мужчины заново крыли соломой поврежденные бурей крыши, женщины направлялись за водой. Эти люди прочны, как кожа, и невероятно трудолюбивы, думал он. С риском для жизни они вытащили нас из-под обломков и гостеприимно оказали нам всевозможную помощь. Розей-сан даже отдал самураю свой собственный дом, а меня поселил в доме своего брата. И как же я был слеп, принимая их спокойное радушие за покорность. Никогда раньше я не понимал, почему самураи с такой жестокостью правят своими подданными и почему держат их в такой бедности, не давая хоть чуть-чуть разбогатеть. Теперь ясно: самураи просто боятся крестьян из-за их внутренней силы.
Интересно, понимает ли это сам Синго-сан? Или считает крестьян слабаками только потому, что те покорны хозяину? Неужели он не чувствует, что когда подданные простираются перед ним ниц и трепещут, это дна из форм сопротивления? Просто не в их привычках противиться насилию, встречать превосходящую силу лицом к лицу; нет, они впитывают насилие, отсасывают его, как катаплазма поглощает инфекцию из раны, и именно поэтому они столь упрямы. Да, их сила реальна, а терпение безмерно, просто раньше я этого не понимал. Ведь Розей-сан мог бы легко перерезать нам всем глотки, а после того, как выяснилось бы, кто мы такие, закопать наши тела на рисовых полях. Вместо этого он согласился отправить своего самого надежного человека в Миякондзё с новостями о нашем спасении — да еще пешком! Староста собрал всю деревню на поиски места крушения. И взамен крестьянам пришлось вытерпеть издевательства и вспышки насилия своего повелителя. А ведь они ни на йоту не утратили самообладания.
Смог бы я так? Нет. Ни за что.
Ни за что на свете.
Хайден внутренне напрягся, заметив, что с крыльца дома старосты за ним наблюдает жена самурая.
— Доброе утро, — вежливо приветствовал он ее по-японски.
Та ничего не ответила, лишь едва заметно кивнула. Затем ее рука поднялась и поправила складку одеяния, закрывавшего тело с головы до ног.
— Не хотите присоединиться? — спросил он. — А то я тут завтракаю. Икага десу ка?
Жена Синго молчала, потупив взор. Затем чья-то рука отдернула полог над дверью, и из темноты дома появился самурай. На сей раз свой смертоносный меч он не заткнул за пояс, а держал в руке, лакированные же ножны угрожающе блестели на боку. Взгляд его был ледяным.
— Я просто спрашивал, не хочет ли ваша супруга…
Синго что-то коротко рявкнул. Его жена тут же поклонилась, выпрямилась и послушно скрылась в доме. Когда она задернула за собой полог, Синго шагнул к Хайдену Стрейкеру.
— Встань и оденься как подобает!
Хайден не шелохнулся, поскольку сознавал, что за ними невольно наблюдают крестьяне. Он проглотил обиду на столь невежливое обращение и равнодушно взглянул на самурая, чувствуя, что на лице у него скорее всего застыло выражение непокорности. Затем, сколь бы невероятным это не казалось, Синго отвел ногу назад и сильно пнул его.
— Я сказал — оденься!
— Клянусь пси!..
— Оденься! И прикройся! Быстро!
Кровь ударила Хайдену в голову. Но он знал, что должен поступиться своей гордостью и подчиниться приказу. Чего бы то ни стоило, делай как он сказал! Инициатива у него, и тебе ситуацию не изменить. Сейчас ты всецело в его власти. Забудь об оскорблении и подчинись! Ради Розей-сана.
Спокойствие. Самообладание. Достоинство. Не теряй эти три качества и, в конце концов, ты выиграешь, подсказал ему внутренний голос. Но услышал Хайден и рев отца, приказывающего ему вырвать сердце у наглого сукиного сына ямбо.
Хайден Стрейкер безмолвно поднялся на ноги, развернулся и, невероятным усилием сдержавшись, скрылся в доме.
Там он нашел свою одежду — выстиранную, высушенную и аккуратно сложенную на деревянном полу возле постели. Отцовские бластеры, унесенные ранее в дом старосты, снова были на месте.
Хайден принялся медленно одеваться, дожидаясь, когда схлынет ярость. Надел брюки, застегнул пояс, защелкнул застежки у коленей, натянул пару белых носков. Рубашка оказалась кадетской — видимо, той, в которой умер Куинн. Зная, что ничего другого не остается, он натянул ее через голову, заправил в брюки, затем перехватил ворот завязывающимися на спине шнурками. После чего причесался и привычно затянул волосы в хвост на затылке. И наконец надел богато украшенную, расшитую золотом отцовскую куртку с шевронами. Куртка изрядно пострадала при крушении, но все дырки были аккуратно и совершенно незаметно заштопаны — флексиплексовая ткань была схвачена мельчайшими шелковыми стежками.
Потом Хайден, заткнув превосходные отцовские «вессоны» за пояс, вышел на улицу, вернулся к дому с занавешенной пологом дверью и постучал в грубый деревянный косяк. Полог мгновенно отдернули. Обнаженный Дайто Синго выставил перед собой острый как бритва, смертоносный изогнутый клинок.
Хайден Стрейкер отступил на шаг и, поклонившись в пояс, насколько мог безукоризненно произнес на японском:
— Досточтимый господин, прошу простить меня, если я невольно нанес оскорбление вам или вашей супруге. Покорнейше прошу не отказать в любезности и позавтракать со мной.
Самурай уставился на него, не веря собственным ушам. Он сгорал от желания сразиться с гайдзином, и душа его кипела при воспоминании обо всех тех опасностях и унижениях, которые ему пришлось вынести из-за этого ненавистного чужеземца.
Самурай смерил гайдзина презрительным взглядом. Но ярость от осознания того, что его жена потеряла лицо, все еще не утихла. Спасение оказалось хуже смерти. Презренные хини тащили ее прочь, в то время как он, застрявший в обломках шаттла, был совершенно беспомощен. А из-за того, что ее не пускали обратно к обломкам, Ясуко была лишена возможности исполнить свой долг жены. Как они посмели наложить на нее свои грязные лапы!
Презренные хини! Только физическое изнеможение и то, что крестьяне не узнали его, удержали Синго. Иначе он тут же изрубил бы их на куски.
— Так как же, господин? Может быть, выйдете?
Синго насторожился. Он ждал вызова на поединок с того момента, как пнул гайдзина, и предвкушал момент, когда разделается с ним.
Взгляд Синго был прикован к лицу американца. Самурай все еще не мог поверить в услышанное. Может быть, это унизительное и трусливое извинение — какая-то уловка? Он видел, как деревенские женщины исподволь наблюдают за ними из своих лачуг. В свое время деревне обязательно нужно будет преподать урок. Он на десять лет удвоит налоги или даже сравняет деревню с землей. Дурацкий храм-корпус уничтожит лучевыми орудиями, а самих мерзавцев отправит в Мияконодзё, чтобы они превратились там в городских вшей. Заплатит за все и этот проклятый американец — конечно, после того, как отдаст амигдалу.
Синго сказал:
— Тебе следовало бы знать: на этой планете людей казнят за то, что они осмеливаются хотя бы взглянуть на паланкин, в котором несут женщину-самурайку. А ты, похоже, воображаешь, будто можешь оскорблять мою жену фамильярным обращением, даже не будучи соответствующим образом одет!
Хайден Стрейкер помялся, сокрушенно поскреб подбородок и принялся объяснять:
— Мне очень жаль, мой господин, уверяю вас, это была всего лишь оплошность с моей стороны. Видите ли, на борту корабля…
— На борту корабля ты был капитаном. Здесь капитан — я. Это моя земля, и все, что на ней находится, принадлежит мне. Почва, деревья, люди. Абсолютно все. Мне уже надоело объяснять. И закон здесь — тоже я. Понимаешь? Благодари судьбу, американец, что я не отрезал тебе язык за твои слова и поступки.
— Позвольте еще раз уверить вас, господин, что если я и оскорбил вас, то сделал это по неведению. Еще раз приношу свои глубочайшие извинения.
С каменным лицом Синго наблюдал за американцем. Разве не европейцы считаются самыми рьяными дуэлянтами? И, конечно же, американцы, которые также относятся к одной из Ненадежных Рас, должны реагировать на оскорбление соответствующе. Может, они и более вероломны, но не менее горды.
— Не надо играть со мной, американец.
— Прошу прощения, господин, но, строго говоря, я вовсе не американец.
Во взгляде Хидеки Синго вспыхнула ненависть: от явной лжи гнев его усилился.
— Ты не канец. Ты не европеец. Разве ты явился сюда не с американской территории? А до этого — из самого Американо? Разве отец твой не американец? И разве из этого не следует, что ты тоже американец?
— Большую часть жизни я прожил в американском Анклаве на Осуми. Мой отец американец, но сам я американцем не являюсь. Несколько лет назад, по деловым соображениям, отец подал от моего имени прошение на предоставление мне статуса резидента Анклава на Осуми. Прошение было удовлетворено МеТраКором. Поэтому формально я являюсь резидентом сектора Ямато и, следовательно…
На середине сбивчивых, абсурдных объяснений американца гнев вдруг оставил Синго и сменился страхом, просачивающимся из глубин души. Осознание того, что он пребывает в этой глухой деревушке, вдруг вызвало в самурайской спине странное, тревожное покалывание, возникающее всякий раз, когда поблизости нет охраны. Клянусь Императором, подумал он, если мой брат Садамаса-сан вдруг узнает о моем появлении, он немедленно пошлет своих людей, чтобы захватить. Сейчас самое главное — не терять времени. Благодарение богам, что он не может воспользоваться энергетическим оружием… впрочем, как и я. О, какой подарок судьбы получит он, если ему удастся захватить меня! А если в руки брата попадет и Ясуко, он вполне сможет подчинить отца своей воле. Ведь старший брат наверняка понимает: я обязательно попытаюсь воспользоваться амигдалой, чтобы унаследовать власть.
О моем присутствии здесь не должен знать никто. И именно поэтому я обязан сразу же, полностью подчинить эту презренную деревушку. Поэтому-то я избил брата старосты и убил монаха. Если посланец не будет бояться, нет никаких гарантий, что он отправится прямо в Мияконодзё и исполнит все мои указания. Нет лучшей защиты от предательства, чем страх. Страх подействует и на чужестранца. Я доказал это — когда снес голову грязному монаху. И все же пока мне не остается ничего иного, как сидеть и ждать когда раздастся цокот конских копыт.
А американец все продолжал бормотать:
— Одним словом, совсем неважно, где я родился. В американской колонии Бунгуран, в секторе, который мы называем Нейтральной Зоной и где обитают японоговорящие беженцы из…
Кажется, он решил заговорить меня до смерти, подумал Синго, снова впадая в ярость. В жизни не слыхивал подобной чуши!
Затем, когда Хайден Стрейкер наконец выпрямился, самурай заметил у него за поясом рукояти двух бластеров и снова покрепче сжал меч. Клянусь Императором, подумал он, мне надо было быть повнимательнее. Американец украл их у меня так же, как до этого — у своего отца. Разве они не потерялись во время крушения? Разве я не приказал отыскать их? И разве не мои крестьяне на моей земле нашли это оружие — опять же, по моему приказу? И неужели чужак не понимает, что теперь оно принадлежат мне?
Разум его, как наркотик, обволакивало осознание неизбежности судьбы.
Через полчаса он добрался до опушки рощи, где лежал изуродованный остов доставившего их сюда шаттла и где крестьяне на месте найденного тела бедняги Куинна уже установили черный обелиск. Вместо того, чтобы испытывать боль от потери товарища, он ощущал лишь пульс планеты и твердую черную вулканическую породу под ногами, теплый ветерок и палящие лучи здешнего солнца. Хайден кивнул, зная, за чем пришел сюда, и присел на плексовый корпус шаттла.
До крушения удобная, чуть изгибающаяся поверхность была похожа на рыбью чешую — покрытая специальным микрорифлением так, что гладить ее можно было лишь в одном направлении. Теперь же система поддержки не работала, смазка больше не выделялась, и верхний слой засох, точно пыльца с крылышек мотылька постепенно осыпаясь сероватыми чешуйками.
Хайдена охватило чувство безграничного покоя. Все происшедшее с ним, наконец, так или иначе упорядочилось в голове: бегство с корабля, спасение, то, как его вырвали из объятий смерти — все встало на свои места.
Он понятия не имел, почему потерял сознание. Шок, не иначе, подумал Хайден. Сначала вид оторванной головы Куинна. Осознание того, что произошло с кадетом… Тело без головы. Ужасная картина.
Ни разу в жизни он не сталкивался ни с чем подобным. А вот теперь, за считанные дни ему довелось увидеть две головы без тела. Одну за другой. Говорят, беда не приходит одна. Бог любит троицу. События перекликаются друг с другом, как эхо. И это вовсе не совпадение, это фундаментальный закон, влияние пси…
Хайден был совершенно выбит из колеи. Он снова вспомнил Аркали. Та, наверное, не смогла бы понять, что с ним произошло. Почему он подрался с отцом, что случилось с Куинном, зачем Хайдену амигдала. Тем не менее, он был уверен, что, даже не поняв его, Аркали все равно сумела бы простить. Она простила бы ему что угодно — простила бы потому, что слепо и горячо любит его. И что именно поэтому Хайден никогда бы не сможет полюбить Аркали.
Внезапно он почувствовал желание снова встретиться с ней, все объяснить и еще хотя бы раз увидеть ее улыбку… но он знал, что Аркали никогда не услышит его объяснений и ему больше не видать ее улыбки, если только каким-то чудом все же не удастся вручить амигдалу Хидеки Рюдзи.
Он почувствовал, как в нем просыпается новая сила. Это было больше, чем уверенность, больше, чем убежденность — это было похоже на шестое чувство, позволяющее ощущать омывающий его, как воды реки, поток судьбы.
И теперь даже воспоминание об убитом монахе не могло поколебать его уверенности. Очень скоро прибудут всадники из Мияконодзё, а с ними явится и ужас. Хайден понимал, в какой опасности находится, поскольку вокруг него, как готовящийся к прыжку тигр, кружит Синго-сан, но сейчас, сидя на образовавшейся на месте катастрофы прогалине и прикрыв глаза, он чувствовал поток судьбы и знал, что ему всего лишь нужно плыть по течению.
Просидев так примерно час, он поднялся с нагревшегося на солнце плекса и двинулся по тянущейся между рисовых полей тропке. Затем, наконец приняв решение, свернул к деревне.
Когда Хайден Стрейкер добрался до деревни, люди Розей-сана работали на полях, согнувшись в три погибели на земле, каждый комочек которой был перетерт их руками и которая питалась поднимаемой огромным колесом водой из реки Оки. Сама деревушка представляла собой скопление приблизительно тридцати жалких деревянных хижин, установленных на сваях на высоте примерно трех футов над землей, с соломенными крышами, решетчатыми оконцами, окруженных по периметру чем-то вроде открытых веранд. Когда Хайден проходил мимо дома Розей-сана, ему навстречу вышла женщина и высыпало полдюжины ребятишек, которые все еще смотрели на него, точно на диковинку. Старшие дети, увидев иноземца, замерли и склонили головы, как во время молитвы. На пороге дома показался Розей-сан, и лицо его приняло обычное подобострастное выражение.
— Охаё, годзаимасу. Мокаримакка?
— Охаё, — по привычке ответил Хайден. Хотя было уже не так и рано, он согласился: — Да, раненько.
Староста отвел Хайдена в сторонку, и только тогда американец понял, что Розей-сан чем-то встревожен.
— Гомен нахай… — За этим последовал поток ничего не значащих для Хайдена слов.
Стрейкер пожал плечами, поскольку почти не понимал местного говора-хогена. В детстве его обучали стандартному японскому языку, немного китайскому и нескольким исключительно вежливым фразам, принятым на имперском Киото. Он учил все эти три языка, но основной упор делался на искусстве письма. В обиходе было вполне достаточно полутора тысяч слов — лингва франка, принятая в Каноя-Сити, главным образом все же являлась корабельным жаргоном — однако диалекта, на котором говорил Розей-сан, Хайден не понимал. По звучанию тот походил на говор выходцев с Осаки, старого мира в Кансае — части Ямато, находящейся менее чем в шестидесяти световых годах от Древней Земли. Осака обращалась вокруг звезды А-типа и на картах обозначенной как Дельта Нормы. Заселена планета была давно, около четверти тысячелетия назад. Может быть, крестьяне прибыли на Осуми именно с нее? И почему Розей-сан носит такое имя? Разве слово «Розей» по-японски не означает Сириус? Ведь это небольшая звезда в Исламском Секторе, которая с Осаки наблюдается как звезда второй величины, а с Осуми вообще не видна. Кроме того, «розей» — это «старший рабочий», или же просто «опытный человек», и оба эти значения вполне подходят человеку, по наследству получившему должность старосты деревни.
— Ками йо! …Ути но ому ва до сита как Тайван но сумокудзаме во ке-гираи сите имасу!
Полная белиберда. Со времени своего спасения Хайден запомнил совсем немного хогенских слов. Даже странно, что жена самурая легко усвоила и понимала говор крестьян, в то время как ее мужу это оказалось не под силу, подумал Стрейкер. Скорее всего, Синго-сан считает это крестьянское наречие недостойным своего внимания.
Староста же по-прежнему изо всех сил пытался что-то втолковать.
— Каноя-Си-Ти!
Это произнесенное с ужасным акцентом американское слово «сити» — «город» — удивило Хайдена Стрейкера. Он улыбнулся и указал на свой нос:
— Да-да, я пришел из Каноя-Сити.
Голос Розей-сана стих до шепота. Он потряс рукой, топнул ногой, но не слишком яро, словно боясь, что за ними следят.
— Гекихен! Окии абунайи пон пон!
Хайден Стрейкер пожал плечами, и Розей повторил то же самое, подкрепляя свои слова теми же жестами; однако в этот момент к ним приблизилась жена старосты с небольшим деревянным подносом на котором были разложены маленькие кусочки маринованных овощей и завернутый в листья рис, поклонилась и прошептала что-то на ухо мужу. Муж моментально умолк. Бросил выразительный взгляд на дом, занимаемый годзен-самой, потом сложил пальцы щепотью, поднес их ко рту, одновременно протягивая поднос Хайдену, и снова заговорил — по обыкновению негромко:
— Нан годзаимахен га го-ен нак о-медзугари кудахай.
Хайден Стрейкер смекнул, что это официальное приглашение отведать пищи. Подобная форма угощения всегда удивляла его: «Нам нечего вам предложить, тем не менее — окажите честь, попробуйте». Он поклонился.
— Итадакимасу. — Спасибо, не откажусь.
Только сейчас он понял, что чертовски голоден, и уселся на нижнюю ступеньку крыльца старосты. Натянул слишком маленькие для него плетеные из рисовой соломы сандалии, которые поднес ему староста и плотно запахнул юката, похожий на тонкий купальный халат.
Наслаждаясь пищей, Хайден смотрел по сторонам. Мужчины заново крыли соломой поврежденные бурей крыши, женщины направлялись за водой. Эти люди прочны, как кожа, и невероятно трудолюбивы, думал он. С риском для жизни они вытащили нас из-под обломков и гостеприимно оказали нам всевозможную помощь. Розей-сан даже отдал самураю свой собственный дом, а меня поселил в доме своего брата. И как же я был слеп, принимая их спокойное радушие за покорность. Никогда раньше я не понимал, почему самураи с такой жестокостью правят своими подданными и почему держат их в такой бедности, не давая хоть чуть-чуть разбогатеть. Теперь ясно: самураи просто боятся крестьян из-за их внутренней силы.
Интересно, понимает ли это сам Синго-сан? Или считает крестьян слабаками только потому, что те покорны хозяину? Неужели он не чувствует, что когда подданные простираются перед ним ниц и трепещут, это дна из форм сопротивления? Просто не в их привычках противиться насилию, встречать превосходящую силу лицом к лицу; нет, они впитывают насилие, отсасывают его, как катаплазма поглощает инфекцию из раны, и именно поэтому они столь упрямы. Да, их сила реальна, а терпение безмерно, просто раньше я этого не понимал. Ведь Розей-сан мог бы легко перерезать нам всем глотки, а после того, как выяснилось бы, кто мы такие, закопать наши тела на рисовых полях. Вместо этого он согласился отправить своего самого надежного человека в Миякондзё с новостями о нашем спасении — да еще пешком! Староста собрал всю деревню на поиски места крушения. И взамен крестьянам пришлось вытерпеть издевательства и вспышки насилия своего повелителя. А ведь они ни на йоту не утратили самообладания.
Смог бы я так? Нет. Ни за что.
Ни за что на свете.
Хайден внутренне напрягся, заметив, что с крыльца дома старосты за ним наблюдает жена самурая.
— Доброе утро, — вежливо приветствовал он ее по-японски.
Та ничего не ответила, лишь едва заметно кивнула. Затем ее рука поднялась и поправила складку одеяния, закрывавшего тело с головы до ног.
— Не хотите присоединиться? — спросил он. — А то я тут завтракаю. Икага десу ка?
Жена Синго молчала, потупив взор. Затем чья-то рука отдернула полог над дверью, и из темноты дома появился самурай. На сей раз свой смертоносный меч он не заткнул за пояс, а держал в руке, лакированные же ножны угрожающе блестели на боку. Взгляд его был ледяным.
— Я просто спрашивал, не хочет ли ваша супруга…
Синго что-то коротко рявкнул. Его жена тут же поклонилась, выпрямилась и послушно скрылась в доме. Когда она задернула за собой полог, Синго шагнул к Хайдену Стрейкеру.
— Встань и оденься как подобает!
Хайден не шелохнулся, поскольку сознавал, что за ними невольно наблюдают крестьяне. Он проглотил обиду на столь невежливое обращение и равнодушно взглянул на самурая, чувствуя, что на лице у него скорее всего застыло выражение непокорности. Затем, сколь бы невероятным это не казалось, Синго отвел ногу назад и сильно пнул его.
— Я сказал — оденься!
— Клянусь пси!..
— Оденься! И прикройся! Быстро!
Кровь ударила Хайдену в голову. Но он знал, что должен поступиться своей гордостью и подчиниться приказу. Чего бы то ни стоило, делай как он сказал! Инициатива у него, и тебе ситуацию не изменить. Сейчас ты всецело в его власти. Забудь об оскорблении и подчинись! Ради Розей-сана.
Спокойствие. Самообладание. Достоинство. Не теряй эти три качества и, в конце концов, ты выиграешь, подсказал ему внутренний голос. Но услышал Хайден и рев отца, приказывающего ему вырвать сердце у наглого сукиного сына ямбо.
Хайден Стрейкер безмолвно поднялся на ноги, развернулся и, невероятным усилием сдержавшись, скрылся в доме.
Там он нашел свою одежду — выстиранную, высушенную и аккуратно сложенную на деревянном полу возле постели. Отцовские бластеры, унесенные ранее в дом старосты, снова были на месте.
Хайден принялся медленно одеваться, дожидаясь, когда схлынет ярость. Надел брюки, застегнул пояс, защелкнул застежки у коленей, натянул пару белых носков. Рубашка оказалась кадетской — видимо, той, в которой умер Куинн. Зная, что ничего другого не остается, он натянул ее через голову, заправил в брюки, затем перехватил ворот завязывающимися на спине шнурками. После чего причесался и привычно затянул волосы в хвост на затылке. И наконец надел богато украшенную, расшитую золотом отцовскую куртку с шевронами. Куртка изрядно пострадала при крушении, но все дырки были аккуратно и совершенно незаметно заштопаны — флексиплексовая ткань была схвачена мельчайшими шелковыми стежками.
Потом Хайден, заткнув превосходные отцовские «вессоны» за пояс, вышел на улицу, вернулся к дому с занавешенной пологом дверью и постучал в грубый деревянный косяк. Полог мгновенно отдернули. Обнаженный Дайто Синго выставил перед собой острый как бритва, смертоносный изогнутый клинок.
Хайден Стрейкер отступил на шаг и, поклонившись в пояс, насколько мог безукоризненно произнес на японском:
— Досточтимый господин, прошу простить меня, если я невольно нанес оскорбление вам или вашей супруге. Покорнейше прошу не отказать в любезности и позавтракать со мной.
Самурай уставился на него, не веря собственным ушам. Он сгорал от желания сразиться с гайдзином, и душа его кипела при воспоминании обо всех тех опасностях и унижениях, которые ему пришлось вынести из-за этого ненавистного чужеземца.
Самурай смерил гайдзина презрительным взглядом. Но ярость от осознания того, что его жена потеряла лицо, все еще не утихла. Спасение оказалось хуже смерти. Презренные хини тащили ее прочь, в то время как он, застрявший в обломках шаттла, был совершенно беспомощен. А из-за того, что ее не пускали обратно к обломкам, Ясуко была лишена возможности исполнить свой долг жены. Как они посмели наложить на нее свои грязные лапы!
Презренные хини! Только физическое изнеможение и то, что крестьяне не узнали его, удержали Синго. Иначе он тут же изрубил бы их на куски.
— Так как же, господин? Может быть, выйдете?
Синго насторожился. Он ждал вызова на поединок с того момента, как пнул гайдзина, и предвкушал момент, когда разделается с ним.
Взгляд Синго был прикован к лицу американца. Самурай все еще не мог поверить в услышанное. Может быть, это унизительное и трусливое извинение — какая-то уловка? Он видел, как деревенские женщины исподволь наблюдают за ними из своих лачуг. В свое время деревне обязательно нужно будет преподать урок. Он на десять лет удвоит налоги или даже сравняет деревню с землей. Дурацкий храм-корпус уничтожит лучевыми орудиями, а самих мерзавцев отправит в Мияконодзё, чтобы они превратились там в городских вшей. Заплатит за все и этот проклятый американец — конечно, после того, как отдаст амигдалу.
Синго сказал:
— Тебе следовало бы знать: на этой планете людей казнят за то, что они осмеливаются хотя бы взглянуть на паланкин, в котором несут женщину-самурайку. А ты, похоже, воображаешь, будто можешь оскорблять мою жену фамильярным обращением, даже не будучи соответствующим образом одет!
Хайден Стрейкер помялся, сокрушенно поскреб подбородок и принялся объяснять:
— Мне очень жаль, мой господин, уверяю вас, это была всего лишь оплошность с моей стороны. Видите ли, на борту корабля…
— На борту корабля ты был капитаном. Здесь капитан — я. Это моя земля, и все, что на ней находится, принадлежит мне. Почва, деревья, люди. Абсолютно все. Мне уже надоело объяснять. И закон здесь — тоже я. Понимаешь? Благодари судьбу, американец, что я не отрезал тебе язык за твои слова и поступки.
— Позвольте еще раз уверить вас, господин, что если я и оскорбил вас, то сделал это по неведению. Еще раз приношу свои глубочайшие извинения.
С каменным лицом Синго наблюдал за американцем. Разве не европейцы считаются самыми рьяными дуэлянтами? И, конечно же, американцы, которые также относятся к одной из Ненадежных Рас, должны реагировать на оскорбление соответствующе. Может, они и более вероломны, но не менее горды.
— Не надо играть со мной, американец.
— Прошу прощения, господин, но, строго говоря, я вовсе не американец.
Во взгляде Хидеки Синго вспыхнула ненависть: от явной лжи гнев его усилился.
— Ты не канец. Ты не европеец. Разве ты явился сюда не с американской территории? А до этого — из самого Американо? Разве отец твой не американец? И разве из этого не следует, что ты тоже американец?
— Большую часть жизни я прожил в американском Анклаве на Осуми. Мой отец американец, но сам я американцем не являюсь. Несколько лет назад, по деловым соображениям, отец подал от моего имени прошение на предоставление мне статуса резидента Анклава на Осуми. Прошение было удовлетворено МеТраКором. Поэтому формально я являюсь резидентом сектора Ямато и, следовательно…
На середине сбивчивых, абсурдных объяснений американца гнев вдруг оставил Синго и сменился страхом, просачивающимся из глубин души. Осознание того, что он пребывает в этой глухой деревушке, вдруг вызвало в самурайской спине странное, тревожное покалывание, возникающее всякий раз, когда поблизости нет охраны. Клянусь Императором, подумал он, если мой брат Садамаса-сан вдруг узнает о моем появлении, он немедленно пошлет своих людей, чтобы захватить. Сейчас самое главное — не терять времени. Благодарение богам, что он не может воспользоваться энергетическим оружием… впрочем, как и я. О, какой подарок судьбы получит он, если ему удастся захватить меня! А если в руки брата попадет и Ясуко, он вполне сможет подчинить отца своей воле. Ведь старший брат наверняка понимает: я обязательно попытаюсь воспользоваться амигдалой, чтобы унаследовать власть.
О моем присутствии здесь не должен знать никто. И именно поэтому я обязан сразу же, полностью подчинить эту презренную деревушку. Поэтому-то я избил брата старосты и убил монаха. Если посланец не будет бояться, нет никаких гарантий, что он отправится прямо в Мияконодзё и исполнит все мои указания. Нет лучшей защиты от предательства, чем страх. Страх подействует и на чужестранца. Я доказал это — когда снес голову грязному монаху. И все же пока мне не остается ничего иного, как сидеть и ждать когда раздастся цокот конских копыт.
А американец все продолжал бормотать:
— Одним словом, совсем неважно, где я родился. В американской колонии Бунгуран, в секторе, который мы называем Нейтральной Зоной и где обитают японоговорящие беженцы из…
Кажется, он решил заговорить меня до смерти, подумал Синго, снова впадая в ярость. В жизни не слыхивал подобной чуши!
Затем, когда Хайден Стрейкер наконец выпрямился, самурай заметил у него за поясом рукояти двух бластеров и снова покрепче сжал меч. Клянусь Императором, подумал он, мне надо было быть повнимательнее. Американец украл их у меня так же, как до этого — у своего отца. Разве они не потерялись во время крушения? Разве я не приказал отыскать их? И разве не мои крестьяне на моей земле нашли это оружие — опять же, по моему приказу? И неужели чужак не понимает, что теперь оно принадлежат мне?