Кауи Вера. Неотразимая

   Но как? — мучительно пыталась понять Касс. Как? Ей было известно об особом магнетизме Дэва, она видела, как женщины сходили по нему с ума, как Марджери бесилась от желания, когда поблизости появлялся Дэв.
   Но Касс никогда не думала, что Элизабет тоже не устоит. Но это случилось. И она не справлялась с новой ситуацией. Она была резка, почти груба. Даже не слишком проницательный Дейвид пробормотал: «Они не выносят друг друга».
   Глупец, с горечью подумала Касс, они влюбились друг в друга! Касс понимала, что Элизабет нервничает потому, что не может справиться со своим новым состоянием. То была ярость женщины, столкнувшейся с тем, против чего она бессильна. Элизабет сопротивлялась изо всех сил. Господи, как она сопротивлялась! Для Касс это было единственным утешением в той ситуации, в которой и ей самой становилось все трудней.
   Она оплакивала утрату Элизабет, которую — она могла бы поклясться на любой Библии — не волновали мужчины. Не волновал секс. Она демонстративно не замечала собачьей преданности Дейвида, его поклонения.
   Но с Дэвом все обернулось иначе. Работая бок о бок с Элизабет целый месяц, Касс все лучше узнавала ее. За неприступной внешностью скрывалась ранимая душа.
   Этим она напоминала Ричарда Темпеста. Общаясь с Элизабет, приглядываясь и прислушиваясь, Касс вроде бы многое поняла. Но как выяснилось, не поняла ничего. Элизабет Шеридан, подумала с горечью Касс, совсем не то, чем она казалась. Но как этот сукин сын — она метнула на Дэва испепеляющий взгляд — учуял это? И тотчас принялся добиваться своего. Касс чувствовала его молчаливый напор. Дейвид тоже. Но если Дейвид смущался и недоумевал, то Касс разозлилась.
   Как он посмел втянуть Элизабет в эту борьбу полов?
   Хуже того, показать ей, что эта борьба существует. Вот почему Касс весь день не спускала с них глаз. Ее внутренняя антенна была настроена на их частоту. Она засекала каждый взгляд, взвешивала каждое слово. И не могла предложить свою помощь, потому что понимала: тогда конец. Элизабет никогда не простит ей того, что она за ней подглядывала. Касс похолодела. Нет, даже виду нельзя подавать. Дэв Локлин и здесь ее обскакал.
   Касс бросила на него еще один злобный взгляд. Эта чертова штука у него в штанах и не подозревает о том впечатлении, которое производит на женщин. Ублюдок!
   Грязный соблазнитель! Сукин сын!
   Касс тяжело опустилась на диван. Она чувствовала себя несчастной, больной и, что ужаснее всего, — одинокой. Она понимала, что Элизабет медленно, но неизбежно отдаляется от нее. И она оплакивала, как, должно быть, оплакивал Дейвид, этого колосса на глиняных ногах. Неподражаемый Дэв Локлин пробудил недвижную статую к жизни. Этому грубому животному с дразнящей чувственностью удалось растопить лед.
   Она видела, как Дейвид смотрел на Дэва: озадаченно, уязвленно, ревниво. Он тоже уловил мелодию их голосов, когда они переговаривались друг с другом, заметил скованность Элизабет, горящий хищный взгляд голубых глаз под непомерно длинными ресницами. Он видел, что эти ярко-голубые глаза могли пригвоздить Элизабет к месту: она неловко замирала, пока Дэв не отводил их в сторону. Дейвид смотрел на Элизабет — которая никогда его не замечала, — с такой мукой, что даже Касс ощутила ее, несмотря на собственную боль.
   «Ты и я, мы вместе проиграли», — подумала она угрюмо, глядя на него, глядя на Элизабет с покорной тоской.
   Она заставила себя подняться.
   — Пойду приготовлю бифштексы… Они, наверное, уже оттаяли.
   — Тебе помочь? — спросила Элизабет.
   — Да, — торопливо ответила Касс. По крайней мере эти чертовы глаза не будут на нее пялиться.
   Бифштексы были поданы с острым салатом из помидоров, который приготовила Элизабет, и размороженной жареной картошкой.
   — Хорошо, когда есть морозильник, — с жаром произнесла Касс.
   Дэв откупорил две бутылки вина, и, свалив грязную посуду в раковину, они снова уселись у огня, не слишком много разговаривая: каждый напряженно думал о своем.
   Касс первая заметила:
   — Послушайте… А дождь ведь кончился.
   Они прислушались: с карниза падали капли и глухо ревел прибой.
   — Десять часов, — сказал Дейвид, потягиваясь. — Можно идти домой.
   — Одежда уже достаточно сухая, — отозвалась Касс. — Полчаса в ней вполне можно пробыть.
   Но когда она повернулась к Элизабет, протягивая ей слегка сырые джинсы и майку, она увидела, что та крепко спит, а ее ступни лежат на коленях у Дэва Локлина.
   — Оставь ее в покое, — сказал он лениво. — Она смертельно устала. Сегодня она много плавала.
   «Чтобы отделаться от тебя», — язвительно подумала Касс.
   — Я тоже останусь, — торопливо предложила Ньевес.
   — Нет, дорогая, ты отправишься домой, примешь горячую ванну и сразу же ляжешь в постель. Днем ты промокла, и я не хочу, чтобы ты простудилась.
   Ньевес заколебалась. Она была тронута его заботой и в то же время не решалась выполнить его приказ — ибо это был приказ — оставить его с Элизабет Шеридан.
   — Я провожу ее до дома, — небрежно продолжал Дэв. Дейвид открыл рот, потом закрыл его, молча взял у Касс свою одежду и поплелся на кухню. Ньевес, не сказав ни слова, поднялась наверх. Касс переоделась на кухне после Дейвида.
   — Послушай, Дэв, Элизабет вполне могла бы пойти снами.
   — Она умерла для мира, — ответил Дэв. — Дай ей выспаться.
   Он был прав. Элизабет спала глубоким сном, зарывшись лицом в подушки. А Дэв держал ее лодыжки, его длинные пальцы темнели на фоне золотистой кожи.
   Касс с удовольствием обрубила бы ему руки.
   Была чудесная ночь. Небо очистилось, хотя мчавшиеся вверху тяжелые облака закрывали луну. С деревьев падали капли, берег был завален водорослями и мокрыми сучьями. Они вполне могли различить дорогу, к тому же Касс предусмотрительно настояла, чтобы Дейвид взял фонарь. А ведущая к дому аллея всегда освещена.
   Осторожно приподняв ноги Элизабет, Дэв проводил их до двери. Но когда из расщелины в скале Касс бросила взгляд назад, дверь была уже закрыта.
   Она почувствовала, что ее вот так же вышвырнули из жизни Элизабет.
 
   Элизабет беззвучно застонала во сне — голова заметалась по подушке, тело выгнулось, рот жадно приоткрылся — и в ужасе проснулась. Ее сердце колотилось, губы пересохли, дыхание, как у загнанного зверя, с хрипом вырывалось из груди.
   Она лежала на спине, в комнате было темно: горела всего одна лампа. Осторожно приподнявшись, она заглянула через спинку дивана. Дэв Локлин что-то писал за столом у окна. Она молча легла, бросив взгляд на корабельные часы на камине. Час ночи. Ей снился сон.
   Все было, словно в жизни. Нет, то был не сон. Воспоминания. Которые она намеренно подавляла… душила в зародыше.
   Этот человек не только заполнил собой все ее дневные мысли. Он вторгся в ее сны. Так было велико его воздействие. Все началось с того, что, подняв глаза к солнцу, она увидела перед собой ярко-голубые глаза, услышала глубокий голос: «Привет… Я Дэв Локлин».
   Тогда она не смогла отвести от него взгляда, не может и теперь. Она разучилась владеть собой. А теперь ему удалось остаться с ней наедине. Все остальные ушли… Она проклинала себя за то, что уснула. Но у нее не осталось больше сил — ни моральных, ни физических.
   Она зажмурилась. Но он по-прежнему стоял перед глазами: высокий, голубоглазый, с длинными ресницами. То, что она читала в его взгляде, повергало ее в ужас.
   Надо было прислушаться к словам Касс, в тысячный раз подумала она. Разве та не говорила ей, что он живое олицетворение мужчины? Старая история про лису в курятнике. Ему оставалось лишь спокойно ждать, пока одуревшие птицы сами не кинутся ему в пасть…
   И она подумала о нем, ощутила вкус его губ. Ее живот напрягся, по телу пробежала дрожь, соски налились и затвердели. Она перевернулась на живот, прижимаясь к твердым, упругим подушкам, чувствуя, как набухают ее груди, тяжелеют бедра и ноги. При мысли о его прикосновении ее захлестнуло волной желания.
   Услышав шорох, она замерла. Когда он подошел к дивану, она притворилась спящей. Но сердце ее бешено колотилась, тело напряглось. Только когда он отошел, она с облегчением расслабилась, чувствуя, как стекает пот по ложбинке на груди. Она старалась дышать медленно и ровно. Самообладание, подумала она. От него не осталось и следа. Этот человек осквернил не только ее тело, но и душу…
   Она еще раз попыталась убедить себя, что не нуждается в нем. Это похоть. Обычная похоть. С ней можно справиться. Страх при мысли о том, что это ей не удастся, был сильней удовольствия, которое она могла бы получить, уступив желанию. То, что произошло между ними, не должно повториться. Она решила сопротивляться. Нос самого начала ситуацией распоряжался он.
   Он появился, подобно вспышке солнца, прикосновение его руки обожгло ее, его глаза, передвигаясь по ее лицу и телу с неторопливостью уверенного в себе мужчины, оставили за собой горящий след. Его взгляд пригвоздил ее к месту, ошеломил, лишил уверенности, заставил задрожать. Впервые в жизни она испугалась мужчины.
   С самого начала она сопротивлялась. Весь вечер эти глаза преследовали ее, тревожили, смущали, не давали опомниться. А его игравшие на гитаре руки каким-то образом играли на ней самой.
   Той ночью она не спала. Все время думала о нем.
   А утром, спустившись вниз, обнаружила, что его нет!
   Она была вне себя от ярости. И сорвала свой гнев на Дейвиде. Она со злобным удовольствием глядела, как на его беззащитном лице недоумение сменяется обидой, однако в глубине души ей было стыдно. Никогда еще она не испытывала потребности отыграться на ком-нибудь другом.
   А потом, заметив вдалеке его высокую, легкую фигуру, она кинулась к себе и заметалась по комнате, словно львица в клетке, злясь, обзывая себя похотливой кошкой! Это похоть, и ничего больше. Грубая, ненасытная, губительная похоть! Переспать и разбежаться. Папочка, купи мне это… Элизабет истерически расхохоталась. У нее полно денег… Но этот человек не продается.
   Как это было в далеком детстве, она принялась повторять одно и то же: «Что мне делать? Господи, что мне делать?» Она не знала. Не имела ни малейшего представления.
   Прежде она ничего подобного не испытывала. Даже не подозревала, что способна на такое.
   И тем не менее она стала тщательно одеваться к обеду, несмотря на предупреждение Хелен. Выбрала тончайшее шифоновое платье цвета лимонного сока — глоток свежести для жаждущего мужчины. Туго затянула его на талии, под свободным лифом соблазнительно обозначилась ее полная, упругая грудь. Она распустила волосы, сбрызнула их пряными, дразнящими духами.
   Старательно накрасилась, употребив все уловки манекенщиц. Она выставляла себя напоказ, подчиняясь новой, неведомой ей прежде силе… Она видела, как изменился его взгляд, когда он ее заметил, в его ирландской голубизне мелькнуло нечто такое, что у нее пересохло во рту и задрожали руки, но это было приятно, притягивало, возбуждало…
   Весь вечер страсть пульсировала между ними, норовя вырваться наружу. Ее собственное волнение подсказывало ей, как взволнован он. Она старалась еще туже затянуть и без того нестерпимо тугие узы между ними.
   Она проникалась его чувствами, угадывала его тайные мысли, улавливала тончайшие оттенки его желания.
   Никогда еще она не испытывала такого острого и вместе с тем пугающего ощущения. И она знала, почему. Впервые в жизни она почувствовала себя женщиной.
   Никогда она так остро не ощущала своего тела — каждую его клеточку. Ее тело сделалось гибким, осязание предельно обострилось. Она, как драгоценности, касалась гладкой поверхности стекла, кончика сигареты. Каждая линия и изгиб ее прикрытого легким платьем тела казались ей бесценными. Словно ее заключили в хрупкую, пустую оболочку. Когда Элизабет затягивалась сигаретой — теперь она получала от курения чувственное удовольствие, — то струйка дыма, извиваясь, проникала внутрь ее черепа. Казалось, коснись ее тихонько, и она зазвенит, как колокольчик.
   Когда Дэв отказался ехать в Бижу, она не знала, огорчаться или радоваться. Черт побери, он прекрасно понимал: как бы она ни любила кино, на экране она увидит только его лицо. Но когда они вышли на улицу, он стоял там и ждал… Ее губы медленно скривила торжествующая усмешка: еще посмотрим, чья возьмет…
   Дерзко качнув бедрами, она двинулась вперед, но тут он взял ее за руку, и она оцепенела. Легкое пожатие сковало ее по рукам и ногам.
   — Я отвезу тебя. — Дэв не предлагал, а приказывал, и она, внезапно стихнув, покорившись, послушно ответила: «Хорошо». Он представил ее каким-то мужчинам — имен она не разобрала, она вообще ничего не слышала, — крепко держа ее за руку, как собаку на поводке или бабочку в сачке. Она чувствовала себя пойманным в ловушку насекомым: сейчас ее бережно извлекут на свет, придадут нужное положение, распластают и навечно вонзят в нее булавку.
   Она была как в дурмане. Когда она захотела отогнать муху, рука налилась свинцом. Она погрузилась в апатию, лишилась воли, забыла обо всем на свете, кроме него.
   Он распахнул дверцу «роллс-ройса», и она села в машину, словно сомнамбула. Он молча опустился на сиденье с другой стороны. Элизабет тоже молчала. Невидящими глазами глядела перед собой. Дэв завел мотор и тронулся с места, помахав рукой смотрящим им вслед мужчинам. Только когда они выехали из поселка на ровную, белую, как кость, дорогу, он прибавил скорость. Его рука уверенно лежала на рычаге скоростей, полностью контролируя положение. На среднем пальце смуглой руки белел шрам в форме полумесяца. Когда он переключал скорости, его рука двигалась совсем рядом с ее голой ногой. Элизабет инстинктивно отодвинулась. Мысль о его прикосновении приводила ее в смятение.
   Ветер, врываясь в открытое боковое окно, трепал ей волосы. Она подняла руку, чтобы откинуть их с лица.
   Дэв бросил на нее быстрый взгляд.
   — Тебе мешает? — спросил он. — Закрой окно. Вон кнопка.
   Но она никак не могла ее найти и, наклонившись вперед, беспомощно шарила рукой по дверце. Сбросив скорость, он полуобернулся, чтобы закрыть окно, но, проследив движение его руки, Элизабет и сама увидела нужную кнопку. Она подалась вперед, и ее грудь прижалась к его руке, нажимавшей на кнопку. Она вздрогнула. Их лица оказались совсем рядом. Она беспомощно глядела в его горящие глаза. Он резко нажал на тормоз, и машина со скрипом свернула на обочину.
   Одной рукой он выключал мотор, а другой прижимал ее к себе. Они упали на сиденье.
   Их страсть была яростной, необузданной, без проблеска ласки. Терзаемые нестерпимым голодом, они жадно набросились друг на друга. С широко открытыми ртами, ищущими языками. Их пальцы хватали, ногти царапали, зубы впивались в чужую плоть. Они издавали нечленораздельные звуки, тяжело дышали, кусали, сосали, исступленно припав друг к другу, губы к губам, тело к телу, затем его пылающий рот стал спускаться вниз по ее шее, в глубокий вырез платья, пальцы нетерпеливо стягивали с нее одежду, он впился в ее соски, она застонала, чувствуя, как его губы и язык скользят по ним, толкают, тянут, рождая глубоко-глубоко внутри нее ноющую тяжесть. Он притянул ее к себе и, прижимая одной рукой, другой распахнул дверцу машины, соскользнул вниз и, сделав всего три шага в сторону, упал вместе с ней в высокую траву, растущую по краю кукурузного поля. Легко, словно с початка кукурузы, он сорвал с нее платье, ее дрожавшие от нетерпения руки помогли ему освободиться от его одежды, и их разгоряченные, скользкие тела прильнули друг к другу.
   Элизабет глухо стонала, ее голова металась из стороны в сторону, пока он не пригвоздил ее к месту поцелуем, его умелые пальцы передвигались по ее телу все ниже, заставляя ее выгибаться от наслаждения, пока не добрались до островка золотистых волос. Мелко дрожа, она раздвинула ноги, впуская его ищущие, настойчивые пальцы. Ее руки, повинуясь инстинкту, спустились с его спины к упругим твердым ягодицам и, проскользнув под его животом, нащупали то, что пульсировало между ними. Она исступленно целовала Дэва, кусая его язык, пока он умело и мучительно ласкал самую чувствительную часть ее тела; ее била дрожь, стонущий рот широко открывался и тут же снова искал его губы.
   Прервав поцелуй, Дав медленно, сладострастно стал касаться губами ее тела, и, когда он задержался у ее груди, она сама прижалась сосками к его рту и застонала, ощущая отклик своего тела на мягкое, тянущее прикосновение. Медленно передвигаясь вниз, он припал к ее пупку, заставив ее вскрикнуть от наслаждения, и, продолжая свой спуск, раздвинул ей ноги и припал к ней пылающими губами. Невыносимо острое ощущение пронзило ее, она напряглась, выгнулась дугой и, освободившись от всего на свете, бессильно откинулась назад, сотрясаемая первым из обрушившихся на нее оргазмов. Впервые в жизни. Раз за разом, пока она не начала умолять прерывающимся голосом:
   — Пожалуйста… я больше… не могу… пожалуйста…
   — Нет, можешь… — Услышав его резкий, властный голос, она открыла глаза. Их взгляды встретились. Она беспомощно наблюдала, как он берет ее за щиколотки, сгибает ей ноги в коленях и задирает их к себе на плечи.
   Голубые глаза жгли ее, как языки пламени. — Еще как можешь, — повторил он и перешел к доказательствам, войдя в нее восхитительно длинным скользящим движением, наполнив, пронзив, затронув нервные окончания, заставив обезуметь и пронзительно вскрикивать от восторга, который накатывал на нее волнами мучительного блаженства; она терлась об него, извивалась, мышцы у нее внутри судорожно сокращались. Но он не двигался, слегка отстранившись от нее, пока она бешено вращала нижней половиной туловища, обхватив его руками, исступленно прижимаясь к нему, словно хотела вместить его целиком.
   Он начал двигаться не раньше, чем она еще раз неукротимо кончила; он входил в нее все мощней и глубже, в беспощадном пульсирующем ритме, в такт ее движениям, так что их тела с глухим звуком ударялись друг об друга, мокрые от жары и ее внезапно излившихся соков. Из ее гортани стали вырываться дикие, похожие на всхлипывание звуки, и снова она принялась умолять:
   — Пожалуйста… я больше не могу… не могу…
   — Нет, можешь…
   И она смогла, кончая снова и снова, изнемогая на пике волны, вздымавшей ее тело лишь для того, чтобы вновь швырнуть его назад, а затем вознести на следующий гребень, и так раз за разом…
   Он стал дышать тяжелей, его движения убыстрились, и от невыносимого блаженства она закричала, рот ее широко открылся, мышцы на шее напряглись, ногти впились ему в плечо; вдруг его тело напряглось, и через полуприкрытые веки она увидела его откинутую назад голову и ощутила внутри себя судорожные толчки; потрясение от его оргазма вознесло ее так высоко и бросило вниз с такой силой, что она потеряла сознание.
   Медленно приходя в себя, она увидела, что он в изнеможении навалился на нее, ловя ртом воздух.
   Она лежала на твердом песке, ветер овевал ее разгоряченное тело и влажные волосы. Голова кружилась, перед глазами плыли круги, она еще не совсем пришла в себя. Она была опустошенной и разбитой. Тишину нарушало их тяжелое дыхание и шум ветра в кукурузе.
   Она поплыла вслед за этим звуком и, чуть помедлив на краю разверзшейся бездны, нырнула в темные глубины сна.
   Ее разбудила ползавшая по лицу муха. Элизабет подняла руку, чтобы ее отогнать, и мгновенно проснулась, не понимая, где она и что с ней. Она лежала голая, платье валялось неподалеку. Он» испуганно приподнялась и тут же все вспомнила. Осторожно повернула голову и увидела совершенно одетого Дэва Локлина, который сидел, скрестив ноги, и курил. Их взгляды встретились.
   Ее лицо мгновенно вспыхнуло, и, в ужасе отшатнувшись, она припала к земле, глядя на него из-под спутанных волос. Он увидал, как проясняется ее затуманенный взгляд, и услыхал полный ненависти шепот: «Будь ты проклят за то, что со мной сделал!»
   В ее лице не было ни кровинки. Глаза затравленно на него глядели. Он никогда не видел такого взгляда. Она дрожала. Не верила в то, что произошло. Отказывалась верить. Он читал ее мысли: «Что я наделала! Господи, что я над слала!»
   Он не сказал ей ни слова. Она должна понять, что это случилось не только по его, но и по ее воле. Понять, что это было неизбежно. Он не рассчитывал, что это случится так скоро и именно так. Но это случилось.
   И он открыл для себя много нового и надеялся, что она тоже открыла. Не о нем. О себе.
   Она продолжала на него глядеть. Недоверчиво, ошеломленно. Она не знала себя такой и ужаснулась. Нет, поправился он, не просто не знала, а не желала знать.
   Загоняла внутрь, держала под замком. А он случайно повернул ключ. Нет, вовсе не случайно… Намеренно.
   Он этого хотел с самого начала, как только взял ее за руку, помог выбраться на берег и заглянул в ее недоверчивые, испуганные глаза, которые теперь полны отвращения. Не к нему. К себе.
   — Это сделал не я. А ты сама. Я ведь говорил тебе, что ты сможешь, помнишь?
   Вспомнив свои униженные просьбы и безжалостный отказ Дэва, она залилась краской стыда.
   — Это было неизбежно, — сказал он, словно читая ее мысли. — Мы оба это знали. Вот почему ты яростно сопротивлялась.
   Его бесстрастный анализ оскорбил и испугал ее. Еще никто не понимал ее так верно, так быстро, так глубоко.
   Как ему это удается? Она почувствовала, что он сорвал с нее не только одежду. Из-за него она лишилась самозащиты. Он отнял у нее все. Он видел ее такой, какой не видел ни один человек. Животным. Диким, распущенным, грязным, обезумевшим животным. Мало того, именно он сделал ее такой.
   — Я знал, что внутри ледяного иглу прячется женщина.
   — И нагло вообразил, что сумеешь ее освободить, — произнесла она ледяным голосом и отвела глаза, не в силах выдержать его явно нескромного взгляда.
   — Я не ошибся.
   Она сжала зубы.
   — Мне нужно одеться, — раздраженно сказала она.
   — Я тебе не мешаю. — Он даже не потрудился подать ей платье. Она сидела скорчившись, закрывшись волосами. Одна мысль о том, чтобы подняться и нагишом пройти мимо него за платьем, приводила ее в ужас.
   Но ползти на четвереньках было еще более унизительно. Она понимала, что ей придется встать. Этот человек и пальцем не пошевелит, чтобы ей помочь. Она так разозлилась, что поднялась и, не отрывая глаз от платья, прошла вперед и подняла его, чувствуя, что Дэв пристально на нее глядит. Ее руки тряслись, платье упало, и ей пришлось поднимать его. А он сидел и смотрел, смотрел.
   Она принялась натягивать платье через голову, запуталась с «молнией» и вдруг почувствовала, как длинные тонкие пальцы, тихонько оттолкнув ее ладони, со свистом застегнули «молнию». Его руки коснулись ее кожи, и она вздрогнула.
   Когда Элизабет наклонилась, чтобы застегнуть сандалии, то с ужасом заметила, что на песке по-прежнему валяются ее трусики и лифчик. Дэв поднял их и протянул ей. Она вырвала их у него из рук, лихорадочно думая, как их надеть. Поняв, что это невозможно, она их скомкала и зажала в кулаке.
   — У тебя впереди длинный путь, — сказал он со вздохом, — я не имею в виду обратную дорогу. — Он повернул ее к себе лицом, и тогда она стала смотреть на верхнюю пуговицу его рубашки, чтобы не видеть кожи, которая была такой шелковой под ее руками. Сжав зубы, она молчала.
   — Ты не то, что о себе думаешь, — сказал он с такой нежностью, что ей захотелось плакать. — Теперь это абсолютно ясно. Для меня. Но важно, чтобы и ты с этим согласилась. Подумай хорошенько, и ты поймешь, что я прав, ведь тебя всегда учили думать. А после поговорим.
   — Мне не о чем с тобой говорить, — отрезала она, боясь, что он заметит, как дрожит ее голос.
   — Надеюсь, это пройдет, — ответил он мягко. — Но даже если тебе будет нечего сказать, то у меня найдется много тем для разговора.
   Он взял ее за подбородок, и ей пришлось поднять лицо и встретиться с ним глазами.
   — Помни об этом, — сказал он. Затем повернулся и пошел к машине. Дверца так и осталась открытой. Он влез в кабину и открыл другую дверь. Она уселась рядом, не сказав ни слова, захлопнула дверцу и натянула юбку на колени. Он выехал на дорогу и направился к Мальборо.
   Не успел он заглушить мотор, как она выскочила из машины и бросилась к передней двери, которую запирали только на ночь. Когда он вошел в холл, ее там уже не было. До него донесся только стук хлопнувшей двери.
 
   Впервые Элизабет заперлась изнутри на ключ. Закрыв глаза, она долго стояла, бессильно привалившись к двери. Наконец заставила себя сделать несколько шагов вперед и, заметив, что все еще сжимает в кулаке трусики и лифчик, с яростью швырнула их прочь. Затем кинулась в ванную, открыла все шесть кранов, пока вода не забурлила, словно Ниагара, скинула через голову платье — больше она никогда не наденет эту мерзость — и бросила в угол. Но только она собралась встать под душ, как увидала в зеркальных стенах свое многократно повторенное отражение и застыла. Ее руки дотронулись до синяка на груди, неуверенно скользнули вниз, к руну все еще влажных волос на лобке. Затем она медленно закрутила все краны и, лишившись сил, опустилась на холодный каменный пол. Глаза ее закрылись, голова бессильно повисла.
   А завтра утром она должна будет отправиться с ним на морскую прогулку.
   К восьми часам утра «Пинта» вышла в открытое море. Наполнив разноцветные паруса свежим бризом, она весело рассекала искрящуюся голубизну. Яркое солнце освещало мокрую алую палубу, гладкую корму, начищенную до блеска медь. Однако к полудню, не выдержав борьбы с палящим зноем, ветер стих, и «Пинта» замерла среди раскаленной тишины.