Кауи Вера. Неотразимая

   Бедняга Марджери, подумала Касс, несчастная, обреченная, беззащитная. И несмотря ни на что — жертва.
   Похороны прошли почти с неприличной торопливостью. Словно, чем скорей окажется Марджери под землей, тем лучше. В воздухе витал молчаливый упрек тем, кто, пожимая плечами, равнодушно говорил: «Ах, эта Марджери…»
   Плакал один Харри, на панихиде в церкви, на кладбище. Он жался к женщинам. С одной стороны его поддерживала Касс, с другой, как это ни было удивительно для Касс, — Элизабет.
   — Ты разве пойдешь? — спросила она, пока они ждали отца Ксавье, причащавшего Ньевес и ее отца, который вдруг вспомнил, что он католик. Как и Марджери. Была когда-то.
   — Да, пойду.
   И она стояла с сухими глазами рядом с Харри, спокойная и невозмутимая, возвышаясь над маленьким человечком, как башня, как колонна, к которой можно прислониться. Она была в простом черном платье — похороны Марджери не совершались по островному обряду. Касс никогда не видела ее такой красивой и такой печальной.
   И после, уже в гостиной, когда все неловко молчали, Элизабет подсела к Харри. До Касс донеслись их тихие голоса, но слов она не разобрала. Оставив их вдвоем, Касс испытала облегчение. Его горе оказалось для нее тяжкой ношей. Оно пробуждало чувство вины. Не только в ней, но и во всех остальных, подумала она, иначе откуда эти замкнутые лица, потупленные глаза, напряженные голоса.
   Бедняга Марджери, подумала она опять. Ее покупали и продавали с тех пор, как за нее было можно назначать цену. Да, Марджери убили. Но не годы пьянства и наркотиков, не легионы любовников и сексуальные излишества. Не те незнакомцы, которые вышвырнули ее на улицу истекать кровью. Нет. Это сделал один-единственный человек. Он один…
 
   На следующее утро Харри покидал остров. Он взял себя в руки, и его отчаяние уступило место горечи.
   — Мне очень жаль, Харри, — сочувственно произнесла Касс. — Это просто ужасно.
   — Как и все в этом доме.
   Касс опешила. Карие глаза еще хранили следы вчерашних слез, да и сам Харри выглядел совершенно измотанным, но его голос звучал уверенно.
   — Слава Богу, я вижу этот остров в последний раз.
   — Но… — начала Касс.
   — Я никогда сюда не вернусь. Я не хотел получить свободу таким способом, но теперь я свободен.
   Он повернулся с стоявшей рядом Элизабет.
   — Благодарите Бога, что вы не его дочь, — сказал он с чувством. — Благодарите Бога, что ваша мать — добрая, замечательная женщина, единственная, от кого я видел здесь участие… — Он склонился над ее рукой. — Всего хорошего.
   И зашагал прочь.
 
   Когда Элизабет очнулась, солнце завершило свой круг. Впервые за много дней она по-настоящему выспалась. Со дня торопливых, едва ли не тайных похорон Марджери прошло три недели. Они слились в бесконечную череду душевных мук и отчаяния. В тот вечер она воочию убедилась в том, о чем всегда в глубине души подозревала, но не хотела себе в этом признаться. Она и раньше знала об особых отношениях между Дэвом Локлином и Ньевес. По их поводу шутили, даже подтрунивали. Но всегда с уважением. Ибо у этих «странных» отношений имелся срок давности, статус и всеобщее признание. И снова Элизабет оказалась чужой, отодвинутой в сторону.
   Внутри была пустота. То, что она тогда увидела, отняло у нее силы. Воск на крыльях растаял, перья осыпались, и она рухнула на землю, ударившись так больно, что до сих пор не могла прийти в себя.
   Прошлая жизнь не подготовила ее к одинокому отчаянию, единственное, что она могла — и умела — сделать, — это замкнуться в себе, как и прежде. Значит, ее метаморфоза вовсе не была полной.
   Чудесного преображения не произошло. Остатки ее прежнего «я» еще висели на ней клоками. Но одно в ней действительно изменилось: теперь она могла чувствовать. Иначе почему она так мучительно переживала предательство, остро завидовала, угрюмо ревновала?
   Впервые в жизни оказавшись во власти чувств, она мучительно проходила весь их спектр, чтобы, закончив круг, очутиться в самом начале. Она замкнулась в себе и хотела одного: погрузиться в свое одиночество. Она понимала, что поступает не правильно, что повторяет ошибку той маленькой девочки, много лет назад испытавшей жестокую боль, но ничего не могла с собой поделать. Она поняла, что ей по-прежнему недостает уверенности в себе, чувства собственной значимости, которое необходимо каждому человеку. Это чувство мог дать ей только Дэв. Которого она потеряла.
   Она избегала Дэва, как заразы. В своем отчаянии она и впрямь считала его опасным. Он заразил ее жестокой лихорадкой, терзавшей ее всякий раз, как она его видела. Поэтому она сторонилась его. Боялась не совладать со своими чувствами. Когда они оказывались рядом, она держалась с ним холодно. Гордость не позволяла показать, что она страдает. Нет, она еще не стала другой. Мучительный процесс выздоровления еще не завершился.
   Закрыв глаза, она уткнулась головой в колени. Скорей бы это кончилось… Ее силы были на исходе.
   Это несправедливо, в тысячный раз подумала она.
   Ведь Ньевес еще ребенок. А он сказал, что ищет во мне женщину… Но разве не Ньевес сказала: «К чему таиться? Признайся, что любишь меня». Она облекла в слова те чувства, в которых даже он, столь искушенный в отношениях с женщинами, боялся себе признаться.
   Отношения между Ньевес и Дэвом ни для кого не были тайной. Ньевес боготворила его. Все объясняли это детским увлечением. И ошибались. Ньевес любила Дэва. Об этом говорили ее лицо, ее голос, ее сияющая улыбка.
   А я, подумала Элизабет. Что делать мне? Значит, каждое его слово — ложь. Сплошное лицемерие. Он лжец, и вор, и развратник… Но как же она тосковала без него… И это было самое худшее. Бесконечная, невыносимая тоска. Она тосковала без его сильных, уверенных рук, его волнующего голоса, ласковых ярко-голубых глаз.
   Ложь, повторяла она про себя. Ложь от начала до конца…
   Она больше не могла — не должна была — думать о нем. Этот путь вел к безумию. Ей нужно сосредоточиться на мыслях о матери, собраться с силами, чтобы ждать. Питать надежду. Быть может, сегодня что-то изменилось к лучшему… Поднявшись на ноги, Элизабет медленно побрела к морю. Ей предстоял далекий заплыв. Еще недавно она готова была сказать Дэву: «Помоги!» Теперь ей неоткуда ждать помощи.
   Она вышла из воды в доброй сотне ярдов от того места, где осталась ее одежда. В последнее время она старалась держаться подальше от дома на пляже. Сам его вид был ей невыносим. Бредя с опущенной головой вдоль берега, она вдруг услыхала свое имя. Его принес ветер. Прищурившись, она оглядела берег. Никого. Но вот оно прозвучало снова… так и есть, ее зовут. Ее имя выкрикивал мужской голос. Сердце у нее тревожно забилось. Подхватив платье и босоножки, она бросилась бежать. Через некоторое время, обогнув выступавшие в море скалы, она увидала на тропинке вверху Дейвида, складывавшего рупором ладони, чтобы еще раз прокричать: «Э-ли-за-бет!»
   — Я здесь! — отозвалась она, и Дейвид посмотрел вниз.
   — Где ты пропадала? Я охрип от крика!
   Она быстро подбежала к нему.
   — Я плавала к Санд-Кей. Что случилось?
   — Случилось ужас что! Миссис Хокс с Серафиной вступили в сговор и взяли в сообщницы Ньевес… они тайком протащили миссис Хокс в больницу. — Глядя в побледневшее лицо Элизабет, он энергично закивал. — Чистая правда. И никому не сказали ни слова. Должно быть, они подготовили все заранее. Луис их едва не убил.
   — Что с мамой? Как она? — Лицо Элизабет покраснело, пальцы больно впились в руку Дейвида.
   — С ней все в порядке. — Он с трудом разжал ее пальцы. — Я тут орал Бог знает сколько времени. Мы весь остров вверх дном перевернули.
   Но она уже мчалась к дому.
   — Сначала поговори с Луисом! — крикнул Дейвид вдогонку.
   И снова она неслась напрямик через парк, перепрыгивая через клумбы, продираясь через кустарник. Где-то по дороге она уронила платье и босоножки, ее босые ноги не чувствовали, как мягкая трава сменилась гравием, а потом горячими плитами лестницы. Перескакивая через две ступеньки, она кинулась туда, откуда доносились голоса.
   Когда Элизабет ворвалась в белую гостиную, все вскочили на ноги. Увидев ее искаженное лицо, купальник, босые ноги, тяжело вздымавшуюся грудь, миссис Хокс вцепилась в руку Серафины и принялась рыдать.
   — Я не хотела ничего дурного… ей-богу, не хотела… мы хотели помочь.
   — Это я все придумала, — вмешалась Серафина.
   Она была царственно спокойна, ни тени раскаяния или страха. Одна уверенность.
   — И я… — подняла заплаканное лицо Ньевес, стоявшая в надежном кольце рук Дэва. — Я хотела с вами помириться… хотела все рассказать, но не решилась… у вас был такой сердитый вид…
   Элизабет смотрела на нее, ничего не понимая. Вперед выступил Луис.
   — Все хорошо, — успокоил он. — Утром нам всем пришлось понервничать, но теперь все позади.
   — Что с мамой?
   — Она отдыхает, Серафина напоила ее отваром.
   Она была возбуждена, немного устала, но с ней все в порядке. Ей лучше, чем я мог надеяться.
   Элизабет покачнулась, и Луис едва успел подхватить ее.
   — Стул! — крикнул он.
   Касс быстро придвинула стул, и он бережно усадил на него Элизабет, опустив ей голову к коленям.
   — Успокойтесь… Дышите глубже.
   Пульс у нее был частым, но сильным.
   — Дейвида убить мало, — пробормотала Касс вне себя от ярости. — Бог знает, что он ей наболтал.
   Элизабет подняла голову.
   — Он сказал, что случилось ужас что. — В ее глазах застыл страх. — Это правда?
   Луис кивком головы указал на дрожавшую миссис Хокс и прямую, бесстрастную, как деревянный идол, Серафину.
   — Эти две особы вбили себе в голову, что нужно… гм… ускорить ход событий. Серафина, как обычно, отправилась в больницу, а Ньевес, — еще один кивок Луиса заставил Ньевес тесней прижаться к Дэву, — якобы повезла миссис Хокс на прогулку. А на самом деле тайком провела ее в парк, где ваша мать с моего позволения отдыхала каждое утро.
   — И?
   — И ей преподнесли сюрприз, — сухо ответил Луис.
   — А она? Как она это перенесла? — Лицо Элизабет осветила надежда.
   — Прекрасно, великолепно. Боюсь, что миссис Хокс перенесла это намного хуже.
   — Я так разволновалась, — всхлипнула миссис Хокс. — Увидеть твою мать после стольких лет… и она мне тоже обрадовалась.
   — Так она вас узнала?
   Миссис Хокс вытерла глаза.
   — Благодаря Серафине.
   Элизабет перевела на нее глаза. Серафина утвердительно кивнула.
   — Я подготовила ее. — Ничто не могло нарушить непроницаемого спокойствия этой женщины.
   Элизабет снова посмотрела на Луиса.
   — Мы называем это «обучением во сне». Ученые обнаружили, что подсознание способно усваивать информацию, когда сознание отключено. Именно этим и занималась Серафина — теперь я это понимаю — в течение нескольких недель. Она поила вашу мать своим колдовским зельем, а потом постепенно вводила в ее подсознание информацию.
   Серафина грациозно и совершенно невозмутимо наклонила голову.
   — Что верно, то верно… — перебила миссис Хокс. — Когда я подошла поближе, и она меня заметила… посмотрели бы вы на ее лицо… она протягивает ко мне руки и говорит: «Миссис Хокс, моя дорогая миссис Хокс…» Ну, я, конечно, ударилась в слезы, а она принялась меня успокаивать… а когда я немного пришла в себя, мы уселись на скамеечку и начали болтать, как в старое доброе время… я рассказала ей о тебе, как ты пришла ко мне и все такое… и про миссис Келлер, и как она тебя увела… Она засыпала меня вопросами, и на лице у нее было такое странное выражение… мы сидели с ней рядышком, как бывало… она держала меня за руку и улыбалась, а по щекам у нее текли слезы… — Смахнув собственные слезы, миссис Хокс продолжала:
   — Я никого не видела таким счастливым, никого…
   Потом она принялась обнимать меня и целовать и вдруг говорит: «Не знаю, как вас благодарить…» А я в ответ:
   «Вы ничего мне не должны…» А она: «Нет, должна, должна…» Потом поднялась и говорит: «Теперь мне пора возвращаться домой к своей дочурке». И не желает слушать никаких возражений. «Должна идти к своей дочурке» — и все тут… «К моей Элизабет…» Пришлось бежать за доктором. — Она бросила виноватый взгляд на каменное лицо Луиса. — И он… слава Богу, он сказал, что ничего страшного… мы все отправились домой, но тебя нигде не было… весь остров вверх дном перевернули… Понимаешь, твоя мать ужасно волновалась…
   Но Серафина успокоила ее, напоив своим отваром, и уложила спать… ну а потом тебя нашли. Все, — неуверенно закончила она.
   — Все?! — воскликнула Элизабет, смеясь и плача. — Все! Моя дорогая, замечательная миссис Хокс… — С жаром обняв ее, она повернулась к Серафине. — Не знаю, как вас благодарить…
   — Счастье моей госпожи лучшая благодарность, — с достоинством ответила Серафина.
   — Их авантюра могла закончиться весьма печально, — сказал Луис, — но Серафина провела подготовительную работу. И потрясение оказалось не таким сильным, как я опасался.
   — Когда мне можно ее увидеть? — нетерпеливо спросила Элизабет.
   — Как только она проснется, она захочет увидеть вас…
   — И все-таки где ты была? — не удержалась Касс.
   — Плавала к Санд-Кей.
   — Санд-Кей! Неудивительно, что мы не могли тебя найти.
   — Так вот где вы прятались, — мягко сказал Луис.
   Элизабет старалась не глядеть в эти карие глаза, которые видели ее насквозь. С того момента, как она вошла в гостиную, она чувствовала на себе пристальный взгляд Дэва, но старалась не встречаться с ним глазами.
   — И все же мы тебя нашли, — счастливо произнесла миссис Хокс. — Я ничего плохого не хотела, честно…
   — Вы поступили совершенно правильно, — сказала Элизабет. — Для этого я и привезла вас сюда, верно?
   И вы сделали для мамы то, что сделали для меня.
   — Вот и Серафина так говорит, а лучше ее твою мать никто не знает… Я это сразу поняла… поэтому, когда она мне сказала, что можно к ней идти, я ни минуты не сомневалась…
   — Я тоже, — просто ответила Элизабет и повернулась к Серафине. — Мне следовало бы раньше попросить вас о помощи.
   — Все дело только в том, чтобы правильно выбрать время, — сдержанно ответила Серафина.
   — Спасибо за все, — сказала Элизабет, протягивая Серафине руку.
   — А как же наша хорошенькая мисс Ньевес? — сияя, произнесла миссис Хокс. — Ведь это она провела меня в больницу.
   Элизабет медленно повернулась к Ньевес, которая, втянув голову в плечи, едва слышно прошептала:
   — Я просто хотела помочь… — Затем, сглотнув, она выпалила:
   — Это было совсем не то, что вы подумали… Я и сама не понимала, что со мной, но Дэв мне все объяснил… он вас не видел… только я… вот почему я это сделала!
   — Что сделала? — спросила совершенно сбитая с толку Касс. Она переводила взгляд с одного на другого.
   Все это ей очень не нравилось.
   И тогда Элизабет посмотрела на Дэва, прямо в его голубые глаза, в то время как в ее собственных отражались все те чувства, от которых ее тело в темно-синем купальнике выгнулось, как тетива. Лицо ее внезапно преобразилось, точно с ее широких плеч свалилась тяжкая ноша. Она ослепительно улыбнулась.
   — Ничего особенного, — произнесла Элизабет звенящим голосом. — Произошло небольшое недоразумение…
   Все молча за ней наблюдали. Появившийся в дверях Дейвид неуклюже замер на месте. Он увидал, как Элизабет кивнула Дэву, затем отвернулась и сказала:
   — Мне нужно пойти переодеться.
   И тут же все разом загалдели.
   — Кажется, ты что-то должна мне сказать, — мягко произнес Дзе, отводя Ньевес в сторону.
   Сделав глубокий вдох, Ньевес все рассказала.
   — Ты на меня не сердишься?
   — Сейчас я не могу сердиться. Но лучше бы ты сказала мне раньше.
   Ньевес смутилась.
   — Я чувствовала себя так глупо… и… я просто не могла ничего с собой поделать… Боялась, что ты рассердишься на меня и мы перестанем быть друзьями.
   — Я думал, что все тебе объяснил.
   — Я знаю, но… прости меня, — умоляюще произнесла она. — Элизабет все поняла… Я видела, как она на тебя глядела.
   — Да, — сказал Дэв, — сегодня многое стало ясным.
   Элизабет вошла к себе в комнату с чувством странного возбужденного спокойствия. Все проблемы как-то сами собой отпали. Ей больше не придется сражаться.
   В этом нет нужды.
   Когда вошел Дэв, она стояла у окна. Они долго глядели друг на друга. Затем Элизабет тихо сказала:
   — Прости.
   Он раскрыл ей объятия. Когда его руки сомкнулись за ее спиной, она обо всем ему рассказала.
   — Так вот почему ты избегала меня… Я понимал, что что-то не так, но ни за что не догадался бы. Я вспоминал каждое слово, каждый взгляд…
   — Я усомнилась в тебе. — Из-за того, что она уткнулась Дэву в плечо, ее голос звучал глухо. — Прости.
   Слегка отстранив ее, он пристально посмотрел ей в глаза.
   — Ты усомнилась не во мне, а в себе. Несмотря на то, что я тебе говорил, тебе не хватило глубокой, окончательной уверенности в себе.
   — Теперь я это понимаю.
   — Иначе ты потребовала бы от меня объяснений… но вместо этого ты снова принялась за старое. Решила, что тебя отвергли.
   Элизабет молча кивнула.
   — В тот злополучный вечер ты увидела испуганного ребенка, ищущего утешения… но ты поверила лжи. — Он вздохнул. — Это моя вина. Мне не хватило терпения, я слишком тебя торопил, слишком многого от тебя хотел. В тот вечер я шел тебя встречать. Я думал, что нужен тебе.
   — Ты нужен мне, очень нужен! Я тоже спешила к тебе. Вот почему меня это так потрясло. — И спокойно сказала:
   — Я знаю, что ты любишь Ньевес.
   — Да, люблю, но влюблен я в тебя… Мне нужна только ты.
   — Прости, прости…
   И вновь он заглянул ей в глаза.
   — Ты веришь мне сейчас?
   — Да, верю.
   Он глядел на нее долго, испытующе, затем улыбнулся.
   — Вот и хорошо, — и прибавил:
   — Не стоит ревновать меня к Ньевес. Она решилась на это из ревности к тебе. Она была в отчаянии. Ведь, кроме меня, у нее никого нет. Понимаешь, я всегда защищал ее, всю жизнь.
   Я заменил собой Дейвида. Быть может, я поступил неверно, но никого другого рядом не было. Но нужна мне только ты.
   Он говорил серьезно, и она вдруг заметила, что вид у него усталый. И тогда она поняла, что он был рядом с ней все эти дни. Она взяла у него все, что он мог дать: терпение, сочувствие, поддержку, любовь. А она… она даже не захотела поделиться с ним своими сомнениями.
   Теперь ее очередь давать. Она прильнула губами к его губам.
   — Я люблю тебя, — сказала она впервые в жизни. — Я всегда любила тебя, даже когда не понимала, что такое любовь.
   — Теперь ты понимаешь…
   — Да… и хочу, чтобы ты это видел.
   Она сама заперла двери спальни, вернулась к нему, развязала пояс халата, и тонкий шелк соскользнул с ее обнаженного тела и упал к ногам. Она перешагнула через него, охваченная желанием. И вот уже они были рядом, и она торопливо помогала ему раздеться. Он поднял ее и понес к постели. Ее кожа вибрировала под его руками, словно наэлектризованная, приоткрытый рот жаждал его поцелуев. Она так откровенно нуждалась в нем, что его захлестнула волна сострадания. Ей предстояло, возможно, величайшее испытание в ее жизни, и у него она искала помощи и поддержки… И он дал ей все это — с нежностью, страстью, обожанием.
   На этот раз не было ни жадного нетерпения, ни исступленных ласк. Он намеренно медлил. Его руки и губы нежно касались ее, оставляя за собой огненный след. Тогда его грубость привела ее в неистовство, теперь его трепетная нежность сделала ее покорной и беспомощной. На этот раз волны накатывали мягко, но на вершине могучего гребня у нее перехватило дыхание.
   Она чувствовала, как растворяется в Дэве дюйм за дюймом, и поняла впервые в жизни, что значит принадлежать друг другу. Еще никогда она не испытывала такой полноты обладания, еще никогда ею не обладали так полно. Он вошел в нее восхитительно долгим движением и на какое-то время замер, позволив ей ощутить в себе не только часть его тела, но всего себя. Она смотрела на него сияющими глазами. Слова были лишними.
   Затем инстинкт взял верх, и их тела принялись синхронно двигаться: они совершали долгое, медленное восхождение, волны вздымали их выше и выше… Почувствовав, как по его телу прошла дрожь, она глухо застонала, впилась в его язык и прильнула к нему всем телом, открывая ему не только свою плоть, но и самое себя. Он брал ее, а она впервые в жизни отдавалась, чувствуя, что получает все. Волна подхватила их, понесла и, продержав какой-то миг на головокружительной высоте, выбросила на берег физического счастья. Элизабет вскрикнула: «Да!», и они вместе поняли, что она наконец обрела себя.
   Потом они лежали и смотрели друг на друга, пока Элизабет не сказала с нежностью:
   — Ты просто великолепен, мой милый… Я чуть не умерла от любви.
   — Мы умирали, но воскресли, — произнес Дав тем сдержанным, отрывистым голосом, который был свойствен ему в минуты глубокого волнения. — Французы называют это petite morte.
   — Ради этого стоило ждать, — шепнула она.
   — Теперь ты начинаешь понимать… — Голубые глаза блеснули.
   — Благодаря тебе. Ты открыл мне целый мир. Разрушил стену, которой я отгородилась.
   — Да, ты возвела вокруг себя иерихонские стены, — сказал он, ласково подсмеиваясь, — а я оказался тем парнем с трубой.
   Потом они говорили, как никогда прежде. Запретных тем больше не было. Элизабет наслаждалась полной раскованностью. Проникнув внутрь ее, Дэв, словно ключом, открыл ее к жизни. Теперь ее переполняла уверенность, которой ей так не хватало. Она чувствовала, что может все. Он пробудил не только ее тело, но и душу. Освободил от тяжкого бремени. И теперь, когда он целиком принадлежал ей, она поняла, что готова признать свою мать. Ибо больше не сомневалась, что спящая в конце коридора женщина ее мать.
   — Все, что со мной случилось, похоже на вращение гигантского колеса… И оно завершило свой круг, — сонно пробормотала Элизабет.
   И рассказала ему, как она услыхала колокол, звонивший по Ричарду Темпесту, как этот звон наполнил ее страхом, подняв со дна памяти давние воспоминания.
   — Мне кажется, подсознательно я знала, что колокол звонит по мне… и теперь, оглядываясь назад, я понимаю, чего боялась…
   — Возможно, у тебя дар предвидения. Ты очень тонко чувствуешь.
   — Нет, это ты тонко чувствуешь! Ты сразу понял, какая я на самом деле.
   — Я просто узнал тебя, — ответил Дэв. — Мы столкнулись, потому что нас неотвратимо тянуло друг к другу.
   — Вот почему я так отчаянно сопротивлялась…
   — А я так упорно добивался тебя — И хорошо, что добился. — Вздрогнув, она прижалась к нему. — Если бы не ты, я до сих пор жила бы в мертвой пустоте. — Ее лицо помрачнело.
   — А теперь ты нашла и возлюбленного и мать.
   Она не улыбнулась.
   — Как, по-твоему, пройдет наша встреча?
   — Так, как захочешь ты… и она.
   — Ты видел ее, что она чувствует?
   — Она взволнована, возбуждена и счастлива, как никогда. Она излучает радость…
   Элизабет вздохнула.
   — Надеюсь, я ее не омрачу.
   Дэв покачал головой.
   — Это невозможно, особенно теперь.
   Обняв ее, он почувствовал, что она расслабилась, но голос звучал напряженно:
   — Не знаю, как себя вести.
   — Пока между вами нет настоящей близости, — очень осторожно начал он, — но это потому, что вас надолго разлучили. Она твоя мать, ты жила с ней до пяти лет, и вы очень любили друг друга. Ты очень тяжело перенесла разлуку с ней, разлуки с тобой она не перенесла. Теперь ты помнишь, как хорошо вам было вместе…
   Положись на эти воспоминания. Ведь, в сущности, ничего не изменилось. Только вы обе стали старше. Она тебя любит, я видел это утром. А ты любишь ее, это я тоже видел. Ты ей нужна не меньше, чем она тебе. Вы нужны друг Другу. Она может дать тебе то, чего не могу дать я… Мы все состоим как бы из разных пластов, и у каждого из них свое назначение. Но любить мы учимся у матери. Именно потому, что она научила тебя любить глубоко и самозабвенно, ты не захотела искать другую любовь. И все же любовь чудом нашла тебя. Возьми ее, покажи своей матери, дай ей свою любовь… А я не останусь в убытке. Любви у тебя хватит на всех.
   Элизабет прижалась к его груди.
   — Я так тебя люблю! Ты делаешь меня такой… такой человечной!
   Он рассмеялся.
   — Ты и есть человечная… наконец-то стала.
   Они говорили, пока не стемнело, и Дэв включил свет.
   — Хочу любоваться тобой, — сказал он, проводя рукой по ее телу. — Никогда не устану на тебя глядеть.
   Потом они снова занимались любовью, и снова со страстной нежностью. Они лежали, прильнув друг к другу, когда в дверь постучали и раздался голос Серафины:
   — Госпожа ждет.
   Откинув простыню, Элизабет села, в свете лампы ее тело было золотисто-розовым.
   — Я буду готова через пять минут, — крикнула она.
   — Хорошо, я зайду за вами.
   Дэв выбрал для нее платье.
   — Вот это, — сказал он, выходя из гардеробной с бледно-зеленым шифоновым платьем в руках. Он расчесал ей волосы щеткой и распустил по плечам.
   — Как я выгляжу? — спросила она, и ее голос невольно дрогнул.
   Глаза у Дэва потеплели, она купалась в их лучах, обретая силу и уверенность.
   — Великолепно, любовь моя.
   Серафина постучала в дверь.
   — Поцелуй меня на счастье, — торопливо сказала Элизабет. Когда она прижалась к нему, он почувствовал, что она напряжена, но ее улыбка была уверенной и гордой. — Я приду к тебе, — пообещала она. — Ты будешь ждать?
   — В доме на пляже.
   Она кивнула.