Кауи Вера. Неотразимая

   — И не надейся, — пробормотала Матти себе под нос.
   — Так, значит, ты не хочешь знать правду? — спросил Дэв.
   — Я ничего подобного не говорила! Я говорила только, что некоторые люди присваивают все права себе!
   — Ах, прекрати, Касс… — искренне наслаждавшаяся этой сценой Матти напустила на себя обиженный вид. — Дэв просто хочет помочь. Мы все заинтересованы в правде.
   — Верно, и всем известно, зачем эта правда нужна тебе! Чтобы снова водрузить Ричарда на пьедестал!
   Тебе выгодно, чтобы у Ричарда не было дочери от другой женщины! Тогда ты опять станешь первой, не так ли? И он будет принадлежать одной тебе.
   От томной невозмутимости Матти не осталось и следа.
   — Всем так же известно, что и ты мечтаешь о том, чтобы некая особа принадлежала одной тебе! У тебя в глазах позеленело от ревности! Но зеленый все же лучше черно-белого!
   — Вы только ее послушайте! — Касс сорвалась с места. — Ты просто не можешь смириться с тем, что она дочь Ричарда! Что он оставил ей все свое состояние!
   И ты еще смеешь обвинять меня в ревности?
   — Нет, ты неисправима! Ты хочешь всем распоряжаться, все иметь и всеми командовать. Это ты на себя слишком много берешь!
   Рука Касс с маху обрушилась на щеку Матти.
   — Касс! — голос Харви звучал уже более привычно. — Ты удивляешь меня! Что это на тебя нашло?
   — Что на меня нашло? Не тебе об этом говорить! Ты зеленеешь от ревности не хуже любого другого! Тебе невыносима мысль о том, что Хелен Темпест — чистая, святая, девственная Хелен Темпест — мать внебрачного ребенка!
   — Да как ты смеешь? КАК ТЫ СМЕЕШЬ! — взорвался Харви. — Я раз и навсегда запретил тебе пачкать имя Хелен Темпест в моем присутствии! Лучше погляди на себя. Матти права. Я тоже не слепой. Я видел, как ты…
   — Харви! — тихо произнес Дэв. Но этого было достаточно, чтобы Харви замолчал на полуслове.
   Появившийся в дверях Дан, который с восторгом слушал эту перепалку, разочарованно вздохнул. События действительно принимали непредсказуемый оборот. Каждый преследовал собственные цели, отвергая все, что им противоречило. Однако Харви сумел взять себя в руки и сдержанно произнес:
   — Я очень сожалею. Прошу забыть о моих словах.
   Я только хочу повторить, что сейчас не время для взаимных оскорблений. У нас хватает и других забот.
   Дан со смехом вошел в гостиную.
   — Боже мой, Харви, я, кажется, разворошил улей.
   Как может правда выйти наружу, когда ей некуда идти?
   Конечно, Матти хочет реабилитировать Ричарда. Конечно, Касс хочет всеми командовать — если понадобится, до самой смерти, конечно, Харви хочет, чтобы на репутации Хелен не было ни единого пятнышка — даже если придется наложить еще один слой побелки. А что касается тебя… — он злобно посмотрел на Дэва, — то ты не прочь заполучить все эти денежки. Если дело выгорит, твои финансовые трудности останутся позади!
   Однако на этот раз твое вмешательство мне на руку! Давайте покопаемся в прошлом. И не будем зря терять времени!
   — Привет всей компании! — Это был Луис. Вместе с ним вошла взволнованная и притихшая Элизабет.
   — Ну как? — нетерпеливо спросил Дан.
   — Прекрасно, — бодро ответил Луис.
   Но Элизабет смотрела на Дэва, а он — на нее. Остальные затаили дыхание. Все было ясно без слов. Дейвид почувствовал себя ничтожеством, а Касс в отчаянии прикусила губу.
   — Я согласна, — спокойно сказала Элизабет.
   Поднялся переполох. Дейвид, не отрываясь, смотрел на Дэва. Как ему это удалось? Как? Он всегда добивается своего. Стоит ему появиться, все женщины его.
   Но что я делаю не так? Все, бичевал он себя. Ведь он тебе все объяснил. Сказал, что нельзя возводить женщину на пьедестал. Сказал, что ты делаешь это потому, что смертельно боишься живой, из плоти и крови, женщины, обладающей мыслями и желаниями. Что ты предпочитаешь фантазии. Всегда поклоняешься недосягаемым женщинам, потому что они недосягаемы и, следовательно, не опасны. Они далеко и не могут тебя задеть. Проще грезить, чем рисковать собой. Поклоняться идеалу безопаснее. Вот почему ты не поверил Инее… вот почему ты так поспешно принял версию Ричарда. И твоя неуверенность в себе — всему причина.
   Слишком застенчивый, слишком робкий, слишком нерешительный… слишком трусливый. Но откуда взяться уверенности, если вся жизнь — сплошные неудачи?
   Ему стало жаль себя. Единственное, в чем ты преуспел, так это в неудачах. Вот так. По неудачам ты олимпийский чемпион, чемпион мира. А в остальном… он резко обернулся. Ему смертельно захотелось выпить.
   Касс наблюдала, как он поплелся за своим пойлом.
   Ей и самой было несладко. Она поняла, что проиграла.
   Во взгляде Элизабет она прочла все… Она тупо последовала за Дейвидом, лучше, чем когда-либо, его понимая.
   Матти была на седьмом небе. Теперь они увидят. Теперь они убедятся в том, что Элизабет Шеридан не дочь Ричарда. А позже разберутся, почему он сделал ее наследницей. Возможно, потому, что она из рода Темпестов. Наверняка… Он всегда фанатично гордился своим родом. Но главное сейчас то, что она, Матти Арден, вновь окажется первой. Не будет отверженной, забытой ради внебрачной дочери от другой женщины… Из проигравшей она станет победительницей.
   Дан втайне торжествовал. Приятно наблюдать, как эта замороженная сука превратилась в мокрого пуделя.
   Считала себя лучше всех. Высокомерная корова. Ну кто бы мог подумать, что она своими руками поможет столкнуть себя с пьедестала. Теперь она получит свое. А он свое. Все эти чудные, чудные денежки. Тогда никто не отважится шептаться у него за спиной: «Гляди-ка, Дан Годфри… сын Анджелы Годфри… неизвестно от кого».
   Его лицо вспыхнуло от стыда, как в детстве, когда мальчишки смеялись над ним и дразнили: «Твоя мать шлюха!» — «Не правда!» — «А вот и правда! Так сказала моя мама! Она сказала, твоя мать за деньги что угодно сделает!»
   И начиналась драка. Он вымещал свой стыд на ровесниках с такой жестокостью, что матери предлагали забрать его из школы. А в новой школе все начиналось сначала. Где бы он ни появлялся, дурная слава следовала за ним по пятам. Мир, в котором вращалась его мать, был очень узок. Здесь знали друг о друге все, и богатые мальчики, которым осточертели менявшиеся с каждым новым сезоном отцы, все же имели перед ним преимущество: за его обучение платила не мать, а содержавшие ее мужчины. И в каждой новой школе об этом уже знали.
   Он много раз умолял мать не оставлять его, взять с собой. Но содержавшие ее мужчины совсем не горели желанием иметь у себя под боком чужого ребенка.
   — Я не могу, милый. — Фальшивая улыбка, притворное сожаление и нетерпение на хорошеньком личике.
   — Но почему не можешь?
   — Потому, мой милый…
   — Потому что ты меня не любишь, вот почему! Ты любишь только себя и деньги, которые получаешь за то, что позволяешь мужчинам любить себя!
   Тогда накрашенные губы начинали дрожать, большие голубые глаза наполнялись слезами, и Дан, не позволив матери обнять и поцеловать себя на прощание, чувствовал себя отомщенным. Она уезжала, понурив голову, однако всегда садилась в машину или самолет какого-нибудь богача.
   Так продолжалось до тех пор, пока она не вышла замуж за Ричарда Темпеста. Мать отдала Дана в военную академию, единственное место, где, как она полагала, могли обуздать его бешеный нрав. На актовом дне она появилась под руку с высоким, элегантным, золотоволосым мужчиной, который казался взволнованным и влюбленным. Дан видел взгляды и слышал шепот:
   «Глядите… „король“ Темпест… у него денег куры не клюют… Она его последняя… Интересно, сколько это продлится…»
   Но это продлилось долго. Большой золотоволосый человек и вправду на ней женился. Дан был ошарашен и растерян. Никто из ее прежних любовников не заходил так далеко. Но этот человек был не таким, как все. Его сила внушала благоговейный страх. Когда Дан впервые заглянул в зеленые, горящие, словно у льва, глаза, по спине у него пробежал холодок. А мягкий, вибрирующий голос заставил его вздрогнуть. Казалось, этот человек видит его насквозь. Его перевели из военной академии в Ле-Роузи, где матери многих студентов переходили из рук в руки, словно при игре в колечко.
   Приезд в Темпест-Кей на каникулы стал для него открытием. Он даже не подозревал, что бывает такая роскошь, стоящая таких огромных денег. Открытием стал для него и тот факт, что у него есть сводные брат и сестра: Дейвид Боскомб, толстый, неповоротливый верзила с художественными наклонностями, и его сестра Марджери, разбитная особа, уже успевшая поменять двух мужей. Приметив шестнадцатилетнего красавчика, она решила ввести его в мир секса. Он усваивал ее уроки с легкостью и быстротой, которые поначалу ее развлекали, затем стали настораживать, а когда ученик превзошел ее в распутстве и извращениях, пробудили страх и ненависть, особенно после того, как он застал ее в постели с отчимом.
   Тогда Дан раз и навсегда понял, что все женщины шлюхи. Что все они продаются. И избрал своей первой жертвой Марджери.
   Он выследил ее и, употребив свои технические способности, установил скрытые фотокамеры и магнитофоны в маленьком доме на пляже, где она принимала своих любовников. Он просмотрел полученные материалы и соответственно их оценил. Секс был для Марджери чем-то вроде наркотика. Без его ежедневной порции она становилась злой и угрюмой.
   Чего она только не выделывала, даже в компании своих друзей. Она ввела Дана в узкий круг группового секса и посвятила в его секреты. Он снял ее в самых разнообразных позах: в цепочке гомосексуалистов, в компании лесбиянок — и похуже. Она была ненасытна, могла довести до полного изнеможения двух партнеров одновременно.
   Полученные от нее деньги легли в основу его не такого уж маленького — но всегда недостаточно большого — счета в одном из швейцарских банков. А когда он достаточно повзрослел и стал вращаться в мире Ричарда Темпеста, где было полным-полно богатых, скучающих и часто безнадежно одиноких женщин, он устроил на них настоящую охоту. Он получал от них не только деньги, в их лице он мстил предавшим его матери и сводной сестре. И сам, в свою очередь, предавал каждую соблазненную им женщину. Когда самолет, на котором его мать летела в Европу, чтобы сделать себе третью пластическую операцию, врезался в скалу, он подумал только: «Тем лучше», — надеясь, что теперь освободился от нее, но очень скоро обнаружил, что репутация его матери вовсе не погибла вместе с ней. Он понял это, когда попробовал шантажировать отчима.
   Он шпионил, подглядывал, установил подслушивающие устройства, снял копии с некоторых документов и наконец предстал перед Ричардом с доказательством его участия в международном картеле, которым управляли несколько американских сенаторов, президент южноамериканской республики, несколько армейских генералов, высокий чин из ЦРУ, а также ряд крупных промышленников.
   — Только попробуй, — лениво отозвался Ричард, — и я вытащу на свет всю подноготную твоей матери. Не больше и не меньше. Насколько мне известно, ты страшно уязвлен тем, что твоя мать была шлюхой. — Он тихо, добродушно рассмеялся, что означало: ты у меня в руках. — Вот так, мой дорогой, именно поэтому я на ней и женился. Она была испорченной, пустоголовой потаскухой, но ты… До меня доходили кое-какие слухи… Про драки, про то, как безжалостно ты разделывался с теми, кто тебя унижал, и тогда я подумал: вот мальчик, который мне по сердцу, если, конечно, забыть о том, что у нас обоих сердца нет. Именно этот мальчик мне и нужен. Терзаемый ненавистью к ней и ко всем женщинам. — Еще один ехидный смешок. — Кто, по-твоему, напустил на тебя Марджери, чтобы «усовершенствовать» твое сексуальное образование? Чьими деньгами она тебе «заплатила»? Мне все о тебе известно, мой милый. О тебе и твоих щедро оплаченных извращениях… — Улыбка Ричарда жгла, как кипящая смола. — Ты должен меня благодарить за то, каким ты стал… — Улыбка исчезла. — Я потакал тебе и позволял вытворять черт-те что ради собственного удовольствия. Теперь ты будешь делать это для меня. — Покачав головой, он ласково попенял:
   — Всегда читай то, что набрано мелким шрифтом, милый мальчик, а там написано: «Никто никогда ничего не делает даром. За все нужно платить…» — Его голос стал властным, холодным и жестоким. — Вот моя цена: ты будешь работать на меня. Я хочу приобрести кое-какую недвижимость.
   У ее владельцев есть жены, соблазнить которых тебе не составит труда. Ты будешь действовать по моему указанию. Деньги можешь оставлять себе. В данном случае они меня не интересуют.
   И не успел Дан опомниться, как оказался включенным в жесткую структуру Организации — безжалостного монстра, пожиравшего людей и собственность и готового раздавить всякого, кто встал бы у него на пути.
   — А после моей смерти все достанется тебе, мой мальчик. Кому ж еще? Считай, что откладываешь деньги на старость. — Он снова засмеялся, и Дан тоже, думая, что они смеются вместе, что их объединяет ненависть и презрение к остальным. Только они смеялись не вместе. Это Ричард над ним смеялся. Как всегда. И оставил все Элизабет. Первой женщине, которую Дан не смог назвать шлюхой. И поэтому ненавидел еще больше. И решил ее уничтожить.
   Теперь он с облегчением вздохнул. Он отомстит не только ей, но и Ричарду. С его хитрой игрой. В чем бы она ни заключалась. Дана передернуло. Все игры Ричарда были грязными. Но для чего он затеял эту игру?
   Дан ничего не мог понять. Потому что Элизабет дочь его сестры? Но он жестоко обошелся с Хелен, потому что ненавидел ее. Ненавидел всех. Он использовал людей, покупал и продавал как продукцию Организации. Он любил только власть. И пользовался ею. Чтобы разрушить, уничтожить, раздавить, изувечить, как только у него под рукой окажутся подходящие средства. Как та пленка, на которой его мать с омерзительным слюнявым стариком… Он отшвырнул это воспоминание прочь, как сигарету. Никто не должен об этом знать. Вот для чего ему нужно тянуть из них деньги, пока завещание не вступит в силу, тянуть, пока дают…
   Пускай Луис Бастедо покопается в мозгах у Элизабет. Тогда могут всплыть новые доказательства. И Харви, честному, справедливому, неподкупному Харви, не придется пачкать руки о ложное завещание.
   Дан еще раз глубоко, удовлетворенно вздохнул. В конце концов все состояние достанется ему.

Глава 13

   — Просто позвольте этому случиться, — сказал Луис. — Ждите, что это случится, желайте этого.
   Элизабет послушно кивнула.
   Они находились в гостиной у Хелен, где все дышало покоем и изяществом. Луису требовалась доверительная атмосфера, и эта небольшая комната с опущенными шторами подходила для этой цели как нельзя лучше.
   Начавшийся сразу после полудня дождь мягко стучал по террасе и шелестел в кустах за окнами. Здесь все неуловимо напоминало о Хелен, собравшей в этой восьмиугольной комнате все истинные сокровища Мальборо.
   Элизабет опустилась в обитое бледно-фисташковым шелком кресло времен Людовика XVI. Дэв, придвинув к себе точно такое же, уселся рядом с ней. Луис расположился напротив, поставив маленький магнитофон на инкрустированный столик розового дерева. Стены гостиной были искусно расписаны изображениями птиц, деревьев и водопадов, на темно-бирюзовом ковре был выткан тот же узор. Повсюду благоухали цветы: розы, гвоздики, огромные махровые маргаритки с золотистой серединкой. В лаковых шкафчиках хранилась коллекция нефритовых зверюшек и безделушки Фаберже, а на бюро из золоченой бронзы стояла коллекция миниатюр с изображениями членов семьи. На маленьких столиках красовались статуэтки из мейсенского и дрезденского фарфора, в тусклом свете, проникавшем через шторы, мерцали хрустальные подвески люстры.
   — Вам удобно в этом кресле? — непринужденно спросил Луис.
   Элизабет утвердительно кивнула, но держалась слишком прямо.
   — Так. Я уже объяснил, что собираюсь делать… вам понятна суть процедуры? Есть вопросы?
   Она покачала головой.
   — Хорошо, — сказал Луис. — Теперь попрошу вас посмотреть на эту прекрасную люстру у вас над головой. Так… голову откиньте назад, не отрывайте взгляда. Когда люстра начнет расплываться, закройте глаза.
   Элизабет пристально глядела на водопад хрусталя, льющийся с лепного потолка, в ее широко открытых глазах застыла тревога.
   — Не получается? — спросил через некоторое время Луис. Она покачала головой. — Вы не можете расслабиться. — Он наклонился, дотронулся до нее и вздохнул. — Мышцы как каменные…
   — Простите… это из-за того, что я нервничаю… — призналась она.
   — Конечно, нервничаете. Но если вы не расслабитесь, у нас ничего не выйдет.
   — У меня есть идея, — сказал Дэв. — Я сейчас. — Он поднялся с места и вышел.
   — Чего вы боитесь? — спросил без обиняков Луис. — Вы сами только что сказали, что суть процедуры вам ясна.
   — Все так, — она судорожно сглотнула, — но я боюсь потерять над собой контроль… оказаться в чужих руках.
   — Вы боитесь того, что можете сказать и сделать?
   Как тогда, когда Дэв расчесывал вам волосы?
   Она снова кивнула.
   — Но в этом и состоит наша цель. Найти ваше истинное «я». Возможно, именно этого вы и боитесь, — проницательно заметил он.
   Ответ можно было прочесть в ее испуганных, ставших темно-зелеными глазах.
   — Я хочу этого, — сказала она, стараясь, чтобы голос не дрожал, — но боюсь.
   — Ваш страх не помогает, а мешает нам. — Луис придвинул свой стул поближе и взял ее за руку.
   — Поймите, вы воздвигли этот барьер, чтобы избежать боли и страданий. Вместо того чтобы противостоять им, вы бежали с поля битвы. Похоже, вся ваша жизнь была посвящена тому, чтобы избежать ситуаций, способных принести страдание. Вы от всего отгородились, ни во что не вмешивались, ничто не могло вас затронуть. Вы облеклись в броню, потому что в душе были чувствительны, даже слишком. И с детских лет всеми силами старались это скрыть. Теперь ваше подсознание бьет тревогу. Вам кажется, что после этой процедуры вы станете еще более уязвимой и вам придется страдать, как вы однажды уже страдали. Но в жизни всегда настает момент, когда отступать дальше некуда.
   Вы в тупике, перед вами глухая стена. Единственный выход — перелезть через нее, а для этого вам нужна помощь.
   Элизабет молчала. Луис так точно описал ее страхи, что теперь, ясно представив их, она почувствовала себя уверенней.
   — Взглянуть на себя со стороны всегда трудно.
   Большинство людей избегают этого всю жизнь. Вы сделали свой выбор еще ребенком и, повзрослев, никогда в нем не раскаивались, напротив, были довольны. Я понимаю, очень больно, когда то, что казалось вам прочным зданием, оказывается бутафорским фасадом. Но мы здесь для того, чтобы вам помочь. Вы больше не одна. Вот моя рука, — он сжал ее холодные пальцы. — С вами мой опыт, мое искреннее желание вам помочь.
   И любовь Дэва…
   Ее щеки порозовели.
   Он сухо продолжал:
   — Я знаю Дэва. Он по уши в вас влюблен… Это правда. — Луис улыбнулся. — Но он сказал, что вы не верите ему, потому что считаете, что вас нельзя любить.
   Хотите знать причину? Воздвигнутые вами барьеры мешают людям к вам приблизиться и вас любить.
   Она беспокойно заерзала, как на иголках.
   — Это так сложно…
   — Как и отношения между людьми. Мы все эгоисты. Вы думаете, для чего вам понадобилась ваша неуязвимость? Чтобы ваше «эго» чувствовало себя в безопасности.
   — Теперь это в прошлом, — горько заметила она.
   — Вот здесь вы ошибаетесь. Вам ничто не угрожает.
   Впервые в жизни с тех пор, как вы потеряли мать. Потому что с вами люди, которые заботятся о вас, вас любят, желают вам добра… А это самое надежное. Ведь большинство людей всю жизнь ищут любви. А вы окружены любовью и не хотите этого замечать. — Он вздохнул. — Некоторые люди родятся и удачливыми, и красивыми.
   — Дэв тоже так говорит.
   — И он прав — как всегда. Дорогая моя, многие женщины отдали бы все на свете, лишь бы оказаться на вашем месте. Не совершите ошибки, один неверный шаг, и вас сметут толпы желающих. Дэв совершенно неотразим.
   — Я знаю, — произнесла она сдержанно, но гордо.
   — А к концу сеанса мы все будем знать еще больше.
   Она молчала.
   — Это единственный способ? — спросила она наконец.
   — Если честно, то да.
   — И это решит все вопросы?
   — Нет. Мы лишь в самом начале. Здесь и теперь мы попытаемся узнать, где вы были, с кем, и была ли с вами, как утверждает Дан Годфри, ваша мать, Хелен Темнеет. От этого зависит все остальное.
   Она кивнула. Луис видел: ответив на вопросы, он не развеял ее сомнений, но прежде чем он успел что-нибудь добавить, дверь распахнулась, и на пороге появились Дэв и Серафина. Она несла поднос, на котором стояли чайник и чашка с блюдцем.
   — Мне кажется, Серафина сможет нам помочь, — уверенно объявил Дэв.
   — Я приготовила еще один отвар, — произнесла она, входя в комнату. — Моя госпожа считает, что он прекрасно успокаивает нервы.
 
   Она налила отвар в чашку. Он был бледно-зеленым и слабо пах мятой и чем-то еще.
   — Вот увидите, он поможет вам расслабиться, — сказала Серафина, протягивая чашку Элизабет. Та, поглядев в черное бесстрастное лицо, взяла ее. — Отвар состоит из разных трав, — вежливо пояснила Серафина. — Он вас не одурманит, а только успокоит. — Она ободряюще улыбнулась. — Он всегда помогал моей госпоже.
   Поверив этому свидетельству, Элизабет принялась потягивать обжигающий напиток. Она не могла определить его состав, но вкус и запах были чудесные. Один его аромат приносил облегчение. Она выпила все до последней капли. Взяв пустую чашку, Серафина поставила ее обратно на поднос, затем сказала:
   — Есть еще один способ.
   Встав за спиной у Элизабет, она положила руки с длинными, сильными пальцами ей на шею и принялась водить по ней легкими круговыми движениями.
   — Вы слишком напряжены, — заметила она.
   Руки Серафины спустились к плечам, поглаживая, разминая каждую мышцу. Элизабет закрыла глаза. От шеи к плечам и рукам распространилось приятное тепло. Когда Серафина сняла руки, напряжение исчезло, все узелки были развязаны.
   — Спасибо, — благодарно сказала Элизабет, понимая, что приобрела еще одного союзника. Привычно поклонившись, Серафина унесла поднос.
   — Ну как, тебе лучше? — спросил Дэв, блеснув улыбкой.
   — Гораздо… Она и вправду ведьма.
   — И еще многое другое, — сухо заметил Луис. — Несколько раз она помогала мне утихомирить беспокойных больных. Порой мне казалось, что они подчиняются ей из страха.
   — Я готова, — решительно произнесла Элизабет.
   — Отлично. Тогда приступим.
   И снова Луис попросил ее смотреть на люстру, но на этот раз она с легкостью повиновалась его монотонному голосу.
   — Дышите глубоко… хорошо, еще глубже… кислород, проникая в ваши ткани, вызывает расслабление… голова становится тяжелой… скоро она начнет клониться вниз… когда это произойдет, не сопротивляйтесь… ваше внимание рассеивается… не пытайтесь сосредоточиться… вы спокойны… напряжение ушло… веки стали тяжелыми… закройте глаза… хорошо… как приятно расслабиться, нежиться в теплой, мягкой кровати… вы свободны от всех тревог…
   Элизабет спала.
   — Так… мизинец на вашей левой руке стал дрожать и подергиваться. — Как только Луис произнес эти слова, мизинец и впрямь задрожал. — Вам хочется поднять руку… поднести к лицу. — Рука поднялась. — Когда ваша рука коснется щеки, вы полностью расслабитесь..
   Ее рука взметнулась к щеке, затем бессильно упала.
   Сознание Элизабет перешло в другое состояние.
 
   Когда Элизабет открыла глаза, она чувствовала себя совершенно отдохнувшей, словно крепко и долго спала.
   Она потянулась, ощущая силу и гибкость своих мышц, словно ей сделали еще один массаж.
   — Как вы себя чувствуете?
   — Превосходно Все кончилось? — удивленно спросила она.
   — Да.
   — Но…
   — Вы прекрасно отвечали.
   — Что я сказала?
   — Все записано на пленку.
   Элизабет перевела глаза на магнитофон. Луис включил перемотку, раздался шипящий звук.
   — Это было… полезно?
   — Слушайте сами.
   — Я собираюсь задать вам несколько вопросов, — послышался властный, с железными нотками голос Луиса. — Они имеют отношение к вашему прошлому, поэтому мы вернемся туда. Я буду медленно отсчитывать годы в обратном порядке от вашего теперешнего возраста. Когда вам захочется что-нибудь мне сообщить, то ваш мизинец сам поднимется и даст мне знак.
   Двадцать семь… двадцать шесть… двадцать пять…
   Луис считал медленно, четко, пока не дошел до двадцати двух.
   — Отлично. Вам двадцать два года. Расскажите мне, что происходит.
   — Сегодня хоронят миссис Келлер.
   Услышав свои напряженный, сдавленный голос, Элизабет замерла. Дэв наклонился к ней и взял ее за руку.
   — Вы пойдете на похороны?
   — Я… не могу.
   — Почему?
   — Я… боюсь.
   — Чего вы боитесь?
   — Я… не могу… идти… ноги… — в голосе зазвучала паника, послышалось частое дыхание.
   — Почему вы не можете ходить?
   — Ноги… отнимаются, я не могу… идти на кладбище… мне нужно скорей уйти прочь… — сдавленный, задыхающийся голос с трудом вырывался из груди.
   — Почему?
   — Я боюсь… стать посмешищем… мне нельзя плакать…
   — Почему?
   — Боюсь устроить сцену…
   Голос звучал как у астматика. Хрипы сменились всхлипываниями.
   — Хорошо… мы уходим с кладбища… двадцать один… двенадцать… одиннадцать…