Страница:
О Боже, становится все хуже.
Мистер Бакл спокойно надел на кончик острого носа очки для чтения и стал внимательно вглядываться в страницу этой толстой книги.
– Сегодня утром мы вместе с мистеров Мэйкписом ознакомились со статьями закона, имеющими отношение к вашей ситуации…
– Моя ситуация касается только меня одного.
– Здесь есть Джек Мэггс из Лондона, приговоренный в 1813 году к пожизненной ссылке. Это ваша ситуация, сэр?
Сердце разрывалось от вида того, как этот мужественный человек воспринял такое сообщение. Плечи его поникли. Он медленно покачал своей большой головой.
– Я – негодяй, не так ли? – Он кивком указал на книгу.
– Негодяй?
Мэггс встал со стола, его твердый подбородок обмяк, глаза поблекли.
– Там это написано?
– Нет, там этого нет.
– Я – таракан, не так ли? Ясно, что это должно было со мной случиться, когда моя нога снова ступила на землю Англии. Я был сослан на всю мою жизнь. Разве там не так сказано? Разве его светлость не собирается раздавить меня своим каблуком?
– Здесь нет тараканов, – быстро возразил Перси Бакл. – Но там сказано также, что Джек Мэггс был условно помилован в Мортон-Бэй в 1820 году. Из этого мы можем заключить, что как только вы снова поедете в Новый Южный Уэльс, то в любом случае… в общем, никто не потребует, чтобы вас повесили.
– Я знаю. Черт побери, я это знаю, сэр. Но видите ли, я англичанин и должен уладить все свои английские дела. Я не собираюсь прожить свою жизнь с этим паскудным клеймом. Я в Лондоне, и здесь мое место по праву.
– Немного уважения, – сказал Перси Бакл, не скрывая раздражения.
Джек Мэггс притих.
– Я требую уважения к себе, Джек Мэггс, и буду уважать вас. Я единственный, кто спас вашу шкуру. Теперь же я хочу стать вашим агентом в случае продажи вашей собственности.
– Откуда вам известно о моей собственности? Силы небесные, он смотрит на меня.
– Я сам, – сурово сказал Перси Бакл, – вчера узнал, что вы владеете недвижимостью…
– Кто надоумил вас это разузнать? Мэггс снова посмотрел на Мерси.
– Как это могло случиться? – не выдержала Мерси. – Вы мне никогда ничего подобного не говорили. – И, обращаясь к хозяину, она настойчиво повторила: – Он никогда не говорил мне этого, сэр, я клянусь вам!
– Я дам вам кров, Джек Мэггс, а затем отправлю вас туда, где вы будете жить в безопасности.
– Бог поможет мне, мистер Бакл, я только что вернулся. Я приехал в эту страну с хорошо обдуманными планами. В Дувре у меня был человек, я платил ему, и когда я предъявил ему свои документы, он не придирался. Все было в порядке, а вот теперь – этот дом с его прислугой, и каждому хочется говорить обо мне и моей жизни.
– Вы пришли к нам, а не мы к вам.
Джек Мэггс покачал головой. Они правы. Если посмотреть с этой стороны, то это не их вина; он смотрел сначала на Мерси, потом на Бакла, и лицо его было полно печали.
– Что мне делать со всеми вами? – спросил он. – Вот в чем вопрос.
Глава 34
Глава 35
Глава 36
Мистер Бакл спокойно надел на кончик острого носа очки для чтения и стал внимательно вглядываться в страницу этой толстой книги.
– Сегодня утром мы вместе с мистеров Мэйкписом ознакомились со статьями закона, имеющими отношение к вашей ситуации…
– Моя ситуация касается только меня одного.
– Здесь есть Джек Мэггс из Лондона, приговоренный в 1813 году к пожизненной ссылке. Это ваша ситуация, сэр?
Сердце разрывалось от вида того, как этот мужественный человек воспринял такое сообщение. Плечи его поникли. Он медленно покачал своей большой головой.
– Я – негодяй, не так ли? – Он кивком указал на книгу.
– Негодяй?
Мэггс встал со стола, его твердый подбородок обмяк, глаза поблекли.
– Там это написано?
– Нет, там этого нет.
– Я – таракан, не так ли? Ясно, что это должно было со мной случиться, когда моя нога снова ступила на землю Англии. Я был сослан на всю мою жизнь. Разве там не так сказано? Разве его светлость не собирается раздавить меня своим каблуком?
– Здесь нет тараканов, – быстро возразил Перси Бакл. – Но там сказано также, что Джек Мэггс был условно помилован в Мортон-Бэй в 1820 году. Из этого мы можем заключить, что как только вы снова поедете в Новый Южный Уэльс, то в любом случае… в общем, никто не потребует, чтобы вас повесили.
– Я знаю. Черт побери, я это знаю, сэр. Но видите ли, я англичанин и должен уладить все свои английские дела. Я не собираюсь прожить свою жизнь с этим паскудным клеймом. Я в Лондоне, и здесь мое место по праву.
– Немного уважения, – сказал Перси Бакл, не скрывая раздражения.
Джек Мэггс притих.
– Я требую уважения к себе, Джек Мэггс, и буду уважать вас. Я единственный, кто спас вашу шкуру. Теперь же я хочу стать вашим агентом в случае продажи вашей собственности.
– Откуда вам известно о моей собственности? Силы небесные, он смотрит на меня.
– Я сам, – сурово сказал Перси Бакл, – вчера узнал, что вы владеете недвижимостью…
– Кто надоумил вас это разузнать? Мэггс снова посмотрел на Мерси.
– Как это могло случиться? – не выдержала Мерси. – Вы мне никогда ничего подобного не говорили. – И, обращаясь к хозяину, она настойчиво повторила: – Он никогда не говорил мне этого, сэр, я клянусь вам!
– Я дам вам кров, Джек Мэггс, а затем отправлю вас туда, где вы будете жить в безопасности.
– Бог поможет мне, мистер Бакл, я только что вернулся. Я приехал в эту страну с хорошо обдуманными планами. В Дувре у меня был человек, я платил ему, и когда я предъявил ему свои документы, он не придирался. Все было в порядке, а вот теперь – этот дом с его прислугой, и каждому хочется говорить обо мне и моей жизни.
– Вы пришли к нам, а не мы к вам.
Джек Мэггс покачал головой. Они правы. Если посмотреть с этой стороны, то это не их вина; он смотрел сначала на Мерси, потом на Бакла, и лицо его было полно печали.
– Что мне делать со всеми вами? – спросил он. – Вот в чем вопрос.
Глава 34
Мери Отс немало удивилась, услышав шаги мужа на лестнице, и поняла, что он уезжает в Брайтон, чтобы написать о недавнем пожаре. Ей не следовало удивляться. Ее муж всегда думал о деньгах. Об этом говорили даже его рукописи, меченные расчетами, которые он производил, оценивая каждую из них: «фунты – шиллинги – пенсы».
Тобиас Отс точно знал, сколько стоит свинина и бекон. Он знал, сколько они с Мери задолжали мяснику, бакалейщику, портному. Когда на Сент-Мартин Лё Гран он сел в почтовый дилижанс, то тут же подсчитал все расходы и доходы, тщательно и точно, как это делает владелец фабрики. По возращении из Брайтона он был намерен писать при свечах всю ночь. Когда дилижанс уезжал из Лондона, он один сидел на верхней его площадке: два с половиной пенса за милю, – это половина стоимости билета в салоне.
На Клепэм-Комоп моросил мелкий дождик. Тоби, поплотнее укутавшись в дорогое пальто и подняв бархатный воротник, смотрел вперед в мокрую темень, а его мозг работал: складывал, вычитал, умножал и делил. Стучали копыта, звенела конная упряжь. Он добавил к неоплаченным счетам долги водопроводчику, сапожнику, торговцу канцелярскими товарами. Глядя на пугающую общую цифру, он попробовал как бы спрятать от себя самые большие из долгов и пока на время отложить их оплату, или же записать их где-то отдельно до неминуемой неожиданной удачи,
Что касается кредита, то Тобиас Отс внес в эту графу стоимость картины, украденной отцом, – десять гиней, к этому он добавил пятьдесят фунтов гонорара за ненаписанную историю Джека Мэггса.
Хотя ему еще никогда не платили таких денег, и он пока еще не создал драматического сюжета для Мэггсмена, он уже чувствовал особую острую боль в глазницах. Она ему была знакома – точно такая, какую он впервые испытал, увидев комический образ старого Капитана Крамли. Это была особая боль, как и особое чувство напряженности в сухожилиях рук. Когда ему удалось проникнуть в душу Джека Мэггса, то ощущение было таким, будто он вошел внутрь огромной, населенной призраками машины. И хотя он еще не осознавал, где именно он находится в ней и что о ней знает, он уже ощутил мощь встревоженного разума; все произошедшее было подобно порыву ветра, ворвавшегося в разбитое окно.
Рассвет успокоил его глаза мягкой зеленью Суссекса, но мысли Тобиаса Отса остались с ним. Он настолько был погружен в созерцание скрытого внутреннего ландшафта, что, пока меняли лошадей на почтовой станции, в его глазах, несмотря на раннее утро, были все те же дневные ясность, решимость и расчет.
Таким он продолжил свой путь далее, в Брайтон, и когда наконец остановился у гостиницы «Старый Корабль», вдруг понял, что все еще находится в состоянии творческого транса, который так и не покинул его. Он тут же кликнул кэб и отправился в похоронное бюро «Хоук и сыновья» на Гиббонс-лейн.
Если другие репортеры начинали сообщения о трагедии пожара с бесед с уцелевшими детишками в больнице, Тобиас предпочел прежде побывать в покойницкой. Почему, он и сам не смог бы объяснить, хотя, бесспорно, причина крылась где-то в привычке идти навстречу тому, чего больше всего боишься и что вскоре потихоньку должно заполнить нишу тем материалом, который так захватывал его в Джеке Мэггсе.
Смерть детей всегда глубоко ранила его. А если юные жертвы были детьми бедноты, то это вызывало в нем гнев, который редактор «Кроникл» резонно мог считать весьма полезным для его газеты. Тобиас был из бедной семьи и яростно защищал обиженных детей, особенно ревностно детей, страдающих от произвола владельцев фабрик и заводов.
В Брайтоне, где какой-то недобросовестный строитель по дешевке кое-как проложил газовые трубы, ставшие причиной несчастья, Тобиасу достаточно было коснуться руки владельца похоронного бюро, чтобы тот его понял, сам он тоже не скрывал своих чувств.
– Вы хотите посмотреть усопших? – спросил Отса мистер Хоук-младший. Это был высокий белокурый мужчина со скорбным ртом, выражавшим привычное неодобрение всему живущему. – Вы хотите видеть, в каком они состоянии?
– Да. Я оставляю газете «Тайме» описывать разрушения, причиненные пожаром, – объяснил Тобиас Отс. – Уверен, что, пока мы здесь говорим, их человек уже бродит по пепелищу. «Тайме» еще не был у вас, я полагаю?
– Не был, сэр. – А «Обзервер»?
– Вы первый, кто подумал зайти сюда.
– Я приехал, чтобы написать о детях, мистер Хоук. И полагаю, что буду единственным.
Пожилой джентльмен с большим медным ключом в руках подошел к нему, шаркая ногами, и мистер Хоук взял у него ключ. Не сказав Тобиасу ни слова, он тут же вышел. из конторы. Писателю понадобилось лишь мгновение, чтобы понять, что его приглашают на осмотр. И он последовал за сутулой фигурой мистера Хоука по дорожке, чтобы затем свернуть на другую, поуже, и, наконец, выйти на аллею. В воздухе пахло каким-то сладковатым дымком, но голая стена из красного кирпича была слишком высокой, и Тобиас не смог узнать, больница ли за стеной виновата в этом или это что-нибудь совсем невинное. Наконец они вошли в узкий тупик и направились к тяжелой двери, которая после недолгих усилий открылась. Далее они спускались вниз по стоптанным ступеням при слабом свете, вдыхая сырой, пахнущий землей воздух.
Наконец они очутились в небольшом, обшитом деревом вестибюле, а за ним и в просторном сводчатом подвале. Позднее Тобиас узнал, что это подземелье находилось под городской ратушей, тогда же ему показалось, что он попал в катакомбы. От того, что он там увидел, его охватило неимоверное волнение – крохотные, ровно расставленные гробики на кирпичном полу. Мистер Хоук склонился над первым из них.
– Вот. – Это все, что он смог сказать, но лицо, когда он повернулся к писателю, сильно изменилось от охвативших его чувств.
Тобиас нагнулся и встал на колени у гроба. В нем лежала маленькая девочка, ей было не более восьми лет, в руках она сжимала букетик синих колокольчиков.
– Удушье, – коротко сказал владелец похоронного бюро. Глаза умершей были закрыты, но мистер Хоук сумел сделать так, что на лице ребенка отражалась встревоженность взрослого человека.
– Вы не узнаете их, – угрюмо предупредил он Отса. – Они теперь совсем не похожи на тех, какими их сюда привезли и какими я их впервые увидел.
В свидетельстве коронера значилось, что девочку звали Мэвис Крофтс, она была сиротой; теперь же она лежит в своем маленьком гробике, торжественная и серьезная, как солидная матрона на причастии. Тобиас почувствовал боль в глазницах. Готовя себя к описанию этого сосредоточенного детского лица, он понял, что все скрытые чувства, все, что накипело в нем, пока он ехал в Брайтон, найдут свой выход именно здесь, в этой подземной покойницкой.
– Это убийство! – не выдержал он.
Мистер Хоук яростно закивал головой, а затем повернулся к гробу, единственному, который был покрыт тонкой белой тканью.
– А теперь пройдемте к Томасу Гриффу, сэр. Тобиас смотрел на белую кисею, точно такую же, как ночная рубашка Лиззи.
– Виноват не только дым, сэр.
– Поднимите покрывало, мистер Хоук.
– Вам не надо видеть это, мистер Отс, – прижав руки к груди, сказал мистер Хоук.
Тобиас протянул руку к покрывалу. На ощупь оно было таким же, как ночная рубашка на юном теле его свояченицы. Откинув край покрывала, он увидел нечто настолько неправдоподобное, что сначала не понял, на что смотрят его глаза. Да, это было человеческое тело, но мокрое, вздувшееся, похожее на кусок мяса с голубовато-бледными осколками костей, местами прорезавшими обгорелую в пузырях кожу.
– О Господи! – Потрясенный Тобиас отшатнулся, зажав рот рукой.
– Томас Грифф, – повторил имя мальчика мистер Хоук. – Подмастерье плотника. Старший брат в семье.
– Господи, помилуй нас, – прошептал Тобиас, прижавшись лбом к сырой холодной стене. – Прости их всех, добрый наш Господь.
Мистер Хоук опустил покрывало на гроб. Пройдя мимо Тобиаса, он открыл дверь на улицу.
– Вам следует прочитать письма в конторе.
– Письма?
– Директриса написала немало писем в контору фирмы об утечке газа. Начните со 2 января.
Тобиас Отс механически записал в своем блокноте дату: 2 января 1837 года, а у самого перед глазами был бедняга Томас Грифф – черная обгоревшая кожа, страшная голубоватая белизна костей. Он попрощался с владельцем похоронного бюро и, не раздумывая, зашагал к месту пожара. Там в обществе молодого констебля он уделил целый час осмотру газовых труб, а уж потом зашел в контору корпорации и познакомился с письмами директрисы. В три часа пополудни он вернулся на место пожара, на этот раз с президентом строительной фирмы, отвечающим за утечку газа. И все время пребывания на пепелище, когда он задавал вопросы строителю, его неотступно преследовало изуродованное тело Томаса Гриффа. Наконец у него и его спутника начали тлеть подошвы башмаков.
Потом Тобиас поговорил с усталыми заплаканными сестрами и узнал от них короткие истории погибших детей. Выжившим детям, которых эвакуировали в зал церкви Сент-Стивен, Тобиас принес сладости. Здесь для них он вынимал пенни из-за уха, вытаскивал шарф из их марлевых повязок. Он был добрым кудесником и задержался бы у них подольше, если бы не обратил внимание на молодого ординатора, который явно ждал, когда Тобиас освободится. Это был доктор Мак-Алпун, шотландец. Он был послан, чтобы передать Тобиасу приглашение больничных врачей поужинать вместе с ними.
Но Тобиас не слышал его. Он смотрел на молодого ординатора, а видел перед собой беднягу Томаса Гриффа.
Пусть Господь будет милостив к ним, но такой конец ждал и Джека Мэггса. Тобиас не знал, как он почуял это и почему такая страшная картина родилась в его мозгу.
– Несомненно, и для вас этот день был трудным днем, – промолвил ординатор и успокаивающе положил ему на плечо руку. И в это время что-то вспыхнуло, как огонь, в голове писателя. – Если, конечно, вы свободны от других обязательств, – закончил свое приглашение ординатор.
Крапчатые глаза Тобиаса смотрели на уговаривающего его врача, но видели перед собой чудовищную картину: Джек Мэггс, как в западне, в своем горящем доме; он один среди бушующего пламени.
– Нет, нет! – заикаясь, выкрикнул Тобиас. – Никак не могу.
Он отвернулся и увидел, как по горящему полу бегут во все стороны потревоженные жуки и пауки. Теперь он знал, каким будет конец его новой книги.
Тобиас Отс точно знал, сколько стоит свинина и бекон. Он знал, сколько они с Мери задолжали мяснику, бакалейщику, портному. Когда на Сент-Мартин Лё Гран он сел в почтовый дилижанс, то тут же подсчитал все расходы и доходы, тщательно и точно, как это делает владелец фабрики. По возращении из Брайтона он был намерен писать при свечах всю ночь. Когда дилижанс уезжал из Лондона, он один сидел на верхней его площадке: два с половиной пенса за милю, – это половина стоимости билета в салоне.
На Клепэм-Комоп моросил мелкий дождик. Тоби, поплотнее укутавшись в дорогое пальто и подняв бархатный воротник, смотрел вперед в мокрую темень, а его мозг работал: складывал, вычитал, умножал и делил. Стучали копыта, звенела конная упряжь. Он добавил к неоплаченным счетам долги водопроводчику, сапожнику, торговцу канцелярскими товарами. Глядя на пугающую общую цифру, он попробовал как бы спрятать от себя самые большие из долгов и пока на время отложить их оплату, или же записать их где-то отдельно до неминуемой неожиданной удачи,
Что касается кредита, то Тобиас Отс внес в эту графу стоимость картины, украденной отцом, – десять гиней, к этому он добавил пятьдесят фунтов гонорара за ненаписанную историю Джека Мэггса.
Хотя ему еще никогда не платили таких денег, и он пока еще не создал драматического сюжета для Мэггсмена, он уже чувствовал особую острую боль в глазницах. Она ему была знакома – точно такая, какую он впервые испытал, увидев комический образ старого Капитана Крамли. Это была особая боль, как и особое чувство напряженности в сухожилиях рук. Когда ему удалось проникнуть в душу Джека Мэггса, то ощущение было таким, будто он вошел внутрь огромной, населенной призраками машины. И хотя он еще не осознавал, где именно он находится в ней и что о ней знает, он уже ощутил мощь встревоженного разума; все произошедшее было подобно порыву ветра, ворвавшегося в разбитое окно.
Рассвет успокоил его глаза мягкой зеленью Суссекса, но мысли Тобиаса Отса остались с ним. Он настолько был погружен в созерцание скрытого внутреннего ландшафта, что, пока меняли лошадей на почтовой станции, в его глазах, несмотря на раннее утро, были все те же дневные ясность, решимость и расчет.
Таким он продолжил свой путь далее, в Брайтон, и когда наконец остановился у гостиницы «Старый Корабль», вдруг понял, что все еще находится в состоянии творческого транса, который так и не покинул его. Он тут же кликнул кэб и отправился в похоронное бюро «Хоук и сыновья» на Гиббонс-лейн.
Если другие репортеры начинали сообщения о трагедии пожара с бесед с уцелевшими детишками в больнице, Тобиас предпочел прежде побывать в покойницкой. Почему, он и сам не смог бы объяснить, хотя, бесспорно, причина крылась где-то в привычке идти навстречу тому, чего больше всего боишься и что вскоре потихоньку должно заполнить нишу тем материалом, который так захватывал его в Джеке Мэггсе.
Смерть детей всегда глубоко ранила его. А если юные жертвы были детьми бедноты, то это вызывало в нем гнев, который редактор «Кроникл» резонно мог считать весьма полезным для его газеты. Тобиас был из бедной семьи и яростно защищал обиженных детей, особенно ревностно детей, страдающих от произвола владельцев фабрик и заводов.
В Брайтоне, где какой-то недобросовестный строитель по дешевке кое-как проложил газовые трубы, ставшие причиной несчастья, Тобиасу достаточно было коснуться руки владельца похоронного бюро, чтобы тот его понял, сам он тоже не скрывал своих чувств.
– Вы хотите посмотреть усопших? – спросил Отса мистер Хоук-младший. Это был высокий белокурый мужчина со скорбным ртом, выражавшим привычное неодобрение всему живущему. – Вы хотите видеть, в каком они состоянии?
– Да. Я оставляю газете «Тайме» описывать разрушения, причиненные пожаром, – объяснил Тобиас Отс. – Уверен, что, пока мы здесь говорим, их человек уже бродит по пепелищу. «Тайме» еще не был у вас, я полагаю?
– Не был, сэр. – А «Обзервер»?
– Вы первый, кто подумал зайти сюда.
– Я приехал, чтобы написать о детях, мистер Хоук. И полагаю, что буду единственным.
Пожилой джентльмен с большим медным ключом в руках подошел к нему, шаркая ногами, и мистер Хоук взял у него ключ. Не сказав Тобиасу ни слова, он тут же вышел. из конторы. Писателю понадобилось лишь мгновение, чтобы понять, что его приглашают на осмотр. И он последовал за сутулой фигурой мистера Хоука по дорожке, чтобы затем свернуть на другую, поуже, и, наконец, выйти на аллею. В воздухе пахло каким-то сладковатым дымком, но голая стена из красного кирпича была слишком высокой, и Тобиас не смог узнать, больница ли за стеной виновата в этом или это что-нибудь совсем невинное. Наконец они вошли в узкий тупик и направились к тяжелой двери, которая после недолгих усилий открылась. Далее они спускались вниз по стоптанным ступеням при слабом свете, вдыхая сырой, пахнущий землей воздух.
Наконец они очутились в небольшом, обшитом деревом вестибюле, а за ним и в просторном сводчатом подвале. Позднее Тобиас узнал, что это подземелье находилось под городской ратушей, тогда же ему показалось, что он попал в катакомбы. От того, что он там увидел, его охватило неимоверное волнение – крохотные, ровно расставленные гробики на кирпичном полу. Мистер Хоук склонился над первым из них.
– Вот. – Это все, что он смог сказать, но лицо, когда он повернулся к писателю, сильно изменилось от охвативших его чувств.
Тобиас нагнулся и встал на колени у гроба. В нем лежала маленькая девочка, ей было не более восьми лет, в руках она сжимала букетик синих колокольчиков.
– Удушье, – коротко сказал владелец похоронного бюро. Глаза умершей были закрыты, но мистер Хоук сумел сделать так, что на лице ребенка отражалась встревоженность взрослого человека.
– Вы не узнаете их, – угрюмо предупредил он Отса. – Они теперь совсем не похожи на тех, какими их сюда привезли и какими я их впервые увидел.
В свидетельстве коронера значилось, что девочку звали Мэвис Крофтс, она была сиротой; теперь же она лежит в своем маленьком гробике, торжественная и серьезная, как солидная матрона на причастии. Тобиас почувствовал боль в глазницах. Готовя себя к описанию этого сосредоточенного детского лица, он понял, что все скрытые чувства, все, что накипело в нем, пока он ехал в Брайтон, найдут свой выход именно здесь, в этой подземной покойницкой.
– Это убийство! – не выдержал он.
Мистер Хоук яростно закивал головой, а затем повернулся к гробу, единственному, который был покрыт тонкой белой тканью.
– А теперь пройдемте к Томасу Гриффу, сэр. Тобиас смотрел на белую кисею, точно такую же, как ночная рубашка Лиззи.
– Виноват не только дым, сэр.
– Поднимите покрывало, мистер Хоук.
– Вам не надо видеть это, мистер Отс, – прижав руки к груди, сказал мистер Хоук.
Тобиас протянул руку к покрывалу. На ощупь оно было таким же, как ночная рубашка на юном теле его свояченицы. Откинув край покрывала, он увидел нечто настолько неправдоподобное, что сначала не понял, на что смотрят его глаза. Да, это было человеческое тело, но мокрое, вздувшееся, похожее на кусок мяса с голубовато-бледными осколками костей, местами прорезавшими обгорелую в пузырях кожу.
– О Господи! – Потрясенный Тобиас отшатнулся, зажав рот рукой.
– Томас Грифф, – повторил имя мальчика мистер Хоук. – Подмастерье плотника. Старший брат в семье.
– Господи, помилуй нас, – прошептал Тобиас, прижавшись лбом к сырой холодной стене. – Прости их всех, добрый наш Господь.
Мистер Хоук опустил покрывало на гроб. Пройдя мимо Тобиаса, он открыл дверь на улицу.
– Вам следует прочитать письма в конторе.
– Письма?
– Директриса написала немало писем в контору фирмы об утечке газа. Начните со 2 января.
Тобиас Отс механически записал в своем блокноте дату: 2 января 1837 года, а у самого перед глазами был бедняга Томас Грифф – черная обгоревшая кожа, страшная голубоватая белизна костей. Он попрощался с владельцем похоронного бюро и, не раздумывая, зашагал к месту пожара. Там в обществе молодого констебля он уделил целый час осмотру газовых труб, а уж потом зашел в контору корпорации и познакомился с письмами директрисы. В три часа пополудни он вернулся на место пожара, на этот раз с президентом строительной фирмы, отвечающим за утечку газа. И все время пребывания на пепелище, когда он задавал вопросы строителю, его неотступно преследовало изуродованное тело Томаса Гриффа. Наконец у него и его спутника начали тлеть подошвы башмаков.
Потом Тобиас поговорил с усталыми заплаканными сестрами и узнал от них короткие истории погибших детей. Выжившим детям, которых эвакуировали в зал церкви Сент-Стивен, Тобиас принес сладости. Здесь для них он вынимал пенни из-за уха, вытаскивал шарф из их марлевых повязок. Он был добрым кудесником и задержался бы у них подольше, если бы не обратил внимание на молодого ординатора, который явно ждал, когда Тобиас освободится. Это был доктор Мак-Алпун, шотландец. Он был послан, чтобы передать Тобиасу приглашение больничных врачей поужинать вместе с ними.
Но Тобиас не слышал его. Он смотрел на молодого ординатора, а видел перед собой беднягу Томаса Гриффа.
Пусть Господь будет милостив к ним, но такой конец ждал и Джека Мэггса. Тобиас не знал, как он почуял это и почему такая страшная картина родилась в его мозгу.
– Несомненно, и для вас этот день был трудным днем, – промолвил ординатор и успокаивающе положил ему на плечо руку. И в это время что-то вспыхнуло, как огонь, в голове писателя. – Если, конечно, вы свободны от других обязательств, – закончил свое приглашение ординатор.
Крапчатые глаза Тобиаса смотрели на уговаривающего его врача, но видели перед собой чудовищную картину: Джек Мэггс, как в западне, в своем горящем доме; он один среди бушующего пламени.
– Нет, нет! – заикаясь, выкрикнул Тобиас. – Никак не могу.
Он отвернулся и увидел, как по горящему полу бегут во все стороны потревоженные жуки и пауки. Теперь он знал, каким будет конец его новой книги.
Глава 35
Читатель Тобиаса Отса не мог не заметить, какую роль играют врачи в его книгах: время от времени они предают его героев, покидают их, проявляют снобизм и привередливость, когда речь идет о помощи бедному люду.
Ничего из этого, естественно, не могло подготовить нас к тому, что Тобиас, узнав о приглашении на ужин, – и что эти известные и уважаемые врачи не только знают его имя, но в восторге от его комического романа, – тут же изменит свои планы и решит, что он слишком устал и лучше ему уехать в Лондон не сегодня, а завтра утром.
Конечно, это означало потерю по меньшей мере четырех рабочих часов, и если утром подобное решение казалось бы недопустимым, то сейчас для него это уже просто пустяк. Он уедет на рассвете почтовым дилижансом. А сейчас переночует в гостинице. Тобиас сам освежил воротничок, ополоснув его холодной водой, чтобы не давать чаевые горничной.
Весенний вечер был тихим и ясным. Пожалуй, неплохо было бы подышать озоном, прогулявшись по эспланаде, но вместо этого он сидел в своем номере и, свесив руки между колен, смотрел в окно на дорогу, мечтая о ждущем его неизменном успехе.
Опоздав на пять минут, Тобиас наконец стоял перед внушительного вида дверью Института Гиппократа. Его приветствовал швейцар, тут же передавший его лакею. Следуя за чрезмерно нарядным лакеем по широкой мраморной лестнице, Тобиас поймал свое отражение в зеркале и усомнился, не сделал ли он ошибки, приняв приглашение. Но он был бодр и уверен в себе, хотя в измятой одежде, наскоро починенной и еще не просохшей. Левая пола камзола обвисла из-за тяжелого блокнота в кармане.
Перед гостем открылись двери. Тобиас вошел в зал с арочными окнами, из которых было видно море, похожее на серый шелк.
Гостя встречали сидевшие за столом и уже ждавшие его восемь элегантно одетых джентльменов. Те, кто получил рыцарское звание, были при орденских ленточках.
Все они были выше его ростом. Питомцы Оксфорда и Кембриджа, они изучали греческий и латынь, Платона и Аристотеля. И несмотря на то, что им нравился роман их гостя, им все же было трудно примириться с тем, что именно этот неказистый на вид парень пользуется английским языком, словно лирой. Тобиас пожимал им руки, чувствуя их разочарование.
Сэр Стивен Уолл, позднее в своих мемуарах вспоминая этот вечер, особенно отметил, что «красногубый кокни», сев за стол, вытер свой прибор салфеткой. Сэр Стивен не преминул описать, как Тобиас все время менял местами свой стакан с вином и стакан с водой, вилки и ножи, «а это, с медицинской точки зрения, свидетельствовало о неврастеническом возбуждении».
Хотя Тобиас какое-то время чувствовал себя неуютно, пугаться он не собирался. С самым серьезным видом он смотрел на хирургов, задерживая взгляд то на одном, то на другом, словно ему было поручено изучить каждого из них. Пока он усаживался на свое место за столом, воцарилась неловкая пауза, но затем без всякого предисловия он стал рассказывать историю своей неожиданной встречи с мистером Теккереем. Рассказ был в значительной степени не в его пользу, но зато вскоре его слушатели весело смеялись.
Потом он познакомил их с Перси Баклом. Рассказал о жареной рыбе и его «Счастливой Фортуне», о мяукающих кошках, которые путаются за ужином в ногах у гостей, о паре его лакеев в желтых ливреях. Он поведал им в общих чертах, что собирается написать пьесу, которая впоследствии войдет в антологию. Ее название будет: «Бакалейщик с Грэйт-Куин-стрит».
К этому времени вино сделало свое дело, за столом стало шумно, как на студенческой пирушке в последний день семестра. Тобиас ел ростбиф, сочащийся кровью. Ростбиф был очень вкусный, и он похвалил его. Слово «вкусный» показалось ему просторечием, и он испугался, что этим выдал свое бедное детство с бутербродами, которые готовила мать из черного хлеба и остатков жира на сковороде. Однако заметив, что уже успел обворожить своих хозяев, Тобиас продолжил развлекать их в том же духе.
Когда лакеи обносили гостей тортом с заварным кремом, доктор Мак-Алпун рассказал обществу, как прошлой зимой, побывав в Лондоне, он посетил театр «Орфей» и видел Тобиаса Отса в роли такой нелепой личности, как костоправ сэр Спенсер Спенс.
Он даже вспомнил и процитировал несколько фраз, сказанных актером.
По случайности он выбрал те строки, которые не принадлежали ему, автору пьесы. Но, по сути, эта его пьеса и не была литературой, а всего лишь скетчем, некой пародией на поведение и манеры регентского хирурга сэра Герберта Кэтсуэйлера.
Сейчас, в Брайтоне, в конце этого беспокойного дня Тобиас был рад, что может отдаться вдохновению и вновь сыграть свою «роль» для собравшихся здесь врачей.
Сначала он изменил только голос, используя лишь ложку для пудинга и стакан портвейна, но вскоре образ напыщенного пустомели зажил собственной жизнью: он ходил вразвалочку по комнате и учинил сущий допрос хирургам, обзывая их «бесстыжими негодниками» и «болванами».
О Господи, все это заставляло их покатываться от смеха, и даже самый чопорный и спокойный из них, очень высокий, с землистого цвета лицом джентльмен по имени Пепперидж смеялся до слез, да так, что у него взмокла борода.
Целых три часа Тобиас был преуспевающим, умным, знаменитым. Но ближе к полуночи, когда хирурги стали разъезжаться и вскоре ночь поглотила их всех, его писательское благополучие испарилось, как дым.
Стоя на дорожке перед Институтом Гиппократа, он вдруг понял, что вел себя не как писатель, а как самый заурядный фокусник, уличный актер, маг. Повел ли бы себя так Теккерей? Никогда. Никогда. А он стал Джеремией Ститчем, Билли Биттоном, принимающим шесть пенсов от лакеев на Блек-Фрайер-роуд. Он был Тоби Отсом, сыном Джона Отса, известного мошенника.
Он сначала прошелся по набережной, вдыхая свежий соленый воздух, дувший прямо в лицо, но вскоре повернул назад и вернулся в гостиницу, где кто-то, не по сезону, разжег в его маленьком номере камин. Тобиас принялся чистить себя, чтобы быть таким, каким ему не удалось показать себя в этот вечер. Он закрыл глаза, лицо его скривилось в гримасе. Нет, он не будет вульгарен, он не шут. Взяв снова перо в руку, он решил, что теперь будет творить только во благо.
Ничего из этого, естественно, не могло подготовить нас к тому, что Тобиас, узнав о приглашении на ужин, – и что эти известные и уважаемые врачи не только знают его имя, но в восторге от его комического романа, – тут же изменит свои планы и решит, что он слишком устал и лучше ему уехать в Лондон не сегодня, а завтра утром.
Конечно, это означало потерю по меньшей мере четырех рабочих часов, и если утром подобное решение казалось бы недопустимым, то сейчас для него это уже просто пустяк. Он уедет на рассвете почтовым дилижансом. А сейчас переночует в гостинице. Тобиас сам освежил воротничок, ополоснув его холодной водой, чтобы не давать чаевые горничной.
Весенний вечер был тихим и ясным. Пожалуй, неплохо было бы подышать озоном, прогулявшись по эспланаде, но вместо этого он сидел в своем номере и, свесив руки между колен, смотрел в окно на дорогу, мечтая о ждущем его неизменном успехе.
Опоздав на пять минут, Тобиас наконец стоял перед внушительного вида дверью Института Гиппократа. Его приветствовал швейцар, тут же передавший его лакею. Следуя за чрезмерно нарядным лакеем по широкой мраморной лестнице, Тобиас поймал свое отражение в зеркале и усомнился, не сделал ли он ошибки, приняв приглашение. Но он был бодр и уверен в себе, хотя в измятой одежде, наскоро починенной и еще не просохшей. Левая пола камзола обвисла из-за тяжелого блокнота в кармане.
Перед гостем открылись двери. Тобиас вошел в зал с арочными окнами, из которых было видно море, похожее на серый шелк.
Гостя встречали сидевшие за столом и уже ждавшие его восемь элегантно одетых джентльменов. Те, кто получил рыцарское звание, были при орденских ленточках.
Все они были выше его ростом. Питомцы Оксфорда и Кембриджа, они изучали греческий и латынь, Платона и Аристотеля. И несмотря на то, что им нравился роман их гостя, им все же было трудно примириться с тем, что именно этот неказистый на вид парень пользуется английским языком, словно лирой. Тобиас пожимал им руки, чувствуя их разочарование.
Сэр Стивен Уолл, позднее в своих мемуарах вспоминая этот вечер, особенно отметил, что «красногубый кокни», сев за стол, вытер свой прибор салфеткой. Сэр Стивен не преминул описать, как Тобиас все время менял местами свой стакан с вином и стакан с водой, вилки и ножи, «а это, с медицинской точки зрения, свидетельствовало о неврастеническом возбуждении».
Хотя Тобиас какое-то время чувствовал себя неуютно, пугаться он не собирался. С самым серьезным видом он смотрел на хирургов, задерживая взгляд то на одном, то на другом, словно ему было поручено изучить каждого из них. Пока он усаживался на свое место за столом, воцарилась неловкая пауза, но затем без всякого предисловия он стал рассказывать историю своей неожиданной встречи с мистером Теккереем. Рассказ был в значительной степени не в его пользу, но зато вскоре его слушатели весело смеялись.
Потом он познакомил их с Перси Баклом. Рассказал о жареной рыбе и его «Счастливой Фортуне», о мяукающих кошках, которые путаются за ужином в ногах у гостей, о паре его лакеев в желтых ливреях. Он поведал им в общих чертах, что собирается написать пьесу, которая впоследствии войдет в антологию. Ее название будет: «Бакалейщик с Грэйт-Куин-стрит».
К этому времени вино сделало свое дело, за столом стало шумно, как на студенческой пирушке в последний день семестра. Тобиас ел ростбиф, сочащийся кровью. Ростбиф был очень вкусный, и он похвалил его. Слово «вкусный» показалось ему просторечием, и он испугался, что этим выдал свое бедное детство с бутербродами, которые готовила мать из черного хлеба и остатков жира на сковороде. Однако заметив, что уже успел обворожить своих хозяев, Тобиас продолжил развлекать их в том же духе.
Когда лакеи обносили гостей тортом с заварным кремом, доктор Мак-Алпун рассказал обществу, как прошлой зимой, побывав в Лондоне, он посетил театр «Орфей» и видел Тобиаса Отса в роли такой нелепой личности, как костоправ сэр Спенсер Спенс.
Он даже вспомнил и процитировал несколько фраз, сказанных актером.
По случайности он выбрал те строки, которые не принадлежали ему, автору пьесы. Но, по сути, эта его пьеса и не была литературой, а всего лишь скетчем, некой пародией на поведение и манеры регентского хирурга сэра Герберта Кэтсуэйлера.
Сейчас, в Брайтоне, в конце этого беспокойного дня Тобиас был рад, что может отдаться вдохновению и вновь сыграть свою «роль» для собравшихся здесь врачей.
Сначала он изменил только голос, используя лишь ложку для пудинга и стакан портвейна, но вскоре образ напыщенного пустомели зажил собственной жизнью: он ходил вразвалочку по комнате и учинил сущий допрос хирургам, обзывая их «бесстыжими негодниками» и «болванами».
О Господи, все это заставляло их покатываться от смеха, и даже самый чопорный и спокойный из них, очень высокий, с землистого цвета лицом джентльмен по имени Пепперидж смеялся до слез, да так, что у него взмокла борода.
Целых три часа Тобиас был преуспевающим, умным, знаменитым. Но ближе к полуночи, когда хирурги стали разъезжаться и вскоре ночь поглотила их всех, его писательское благополучие испарилось, как дым.
Стоя на дорожке перед Институтом Гиппократа, он вдруг понял, что вел себя не как писатель, а как самый заурядный фокусник, уличный актер, маг. Повел ли бы себя так Теккерей? Никогда. Никогда. А он стал Джеремией Ститчем, Билли Биттоном, принимающим шесть пенсов от лакеев на Блек-Фрайер-роуд. Он был Тоби Отсом, сыном Джона Отса, известного мошенника.
Он сначала прошелся по набережной, вдыхая свежий соленый воздух, дувший прямо в лицо, но вскоре повернул назад и вернулся в гостиницу, где кто-то, не по сезону, разжег в его маленьком номере камин. Тобиас принялся чистить себя, чтобы быть таким, каким ему не удалось показать себя в этот вечер. Он закрыл глаза, лицо его скривилось в гримасе. Нет, он не будет вульгарен, он не шут. Взяв снова перо в руку, он решил, что теперь будет творить только во благо.
Глава 36
Тобиас, вернувшись на Лембс-Кондуит-стрит, был полон ожиданий, каким будет предстоящее утро вообще и в деталях в частности. Поскольку была суббота, он знал, что жена с сыном, как обычно, будут у ее матери, где останутся до полуденного сна ребенка. У миссис Джонс на кухне уже бурлил на плите большой котел с водой, и через десять минут он смоет всю грязь и копоть со своего усталого от поездки тела. В половине одиннадцатого он досуха вытрется полотенцем и без четверти одиннадцать сделает гимнастику. Затем наденет свой длинный шелковый халат, и когда часы в холле пробьют ровно одиннадцать, он глянет в окно гостиной и проводит взглядом миссис Джонс, с корзинкой в руках отправившуюся за покупками. Тогда он запрет дверь заднего крыльца, задвинет засов кухонной двери и, поднявшись наверх, закроет дверь парадного крыльца. В опустевшем доме останутся только он да Лиззи Уоринер, ждущая его в своей спальне.
Поворачивая ключ в парадной двери дома № 44 по Лембс-Кондуит-стрит, он думал о своей свояченице, а еще больше о том, как будет расстегивать крохотный замочек драгоценного ожерелья на ее шее.
Каково же было его разочарование, когда, проходя через холл и заглянув в открытую дверь гостиной, он увидел того самого вышедшего в отставку бакалейщика, которого с таким юмором описывал вчера гостям на званом ужине. Тот сидел, непривычно выпрямив спину, на красном диване у камина.
Отс поставил свой саквояж рядом с вешалкой и, собрав почту, накопившуюся за его короткое отсутствие, подошел к гостю, небрежно похлопывая конвертами по руке, чтобы скрыть свое раздражение, хотя этим достиг лишь обратного эффекта.
– Вы должны простить меня, сэр, – произнес Перси Бакл, вставая с дивана. – Но я чувствовал, что должен сказать вам об этом, прежде чем решусь это сделать.
– О чем вы, мистер Бакл?
– Я уверен, что виноват только я один и никто другой.
– Мистер Бакл, что случилось, ради Бога?
– Я пришел поговорить, – начал мистер Бакл в сильнейшем волнении, ибо на его лице появились явные его признаки: красные пятна величиной с флорин, как на одной щеке, так и на другой, – о нашем Джеке Мэггсе. Если говорить правду и напрямик, то он просто потерял рассудок.
– Успокойтесь, мистер Бакл. Если он сумасшедший, то, я уверен, что не вы его таким сделали.
– Он все знает.
– Сидите. Хорошо, я тоже сяду. Извините, мистер Бакл, у меня неотложное дело. Поэтому мы постараемся решить все, как можно быстрее.
– Сейчас, сэр?
– Сейчас.
Мистер Бакл говорил так тихо, что порядком уставшему Тобиасу пришлось напрячь свой слух.
– Он знает, что мы видели его шрамы.
– Очень хорошо, – сказал Тобиас. – Ничего страшного в этом нет.
– Он действительно беглый каторжник, сэр, и поэтому думает, что это очень плохо для него. Он считает, что ему грозит смертельная опасность.
– Я дал ему слово и буду молчать. Скажите ему об этом.
– Да, сэр, – неуверенно ответил Перси Бакл, теребя края котиковой шапки, лежавшей у него на коленях.
– Итак, – быстро продолжил Тобиас, – и это все?
– И да, и нет, сэр. Теперь как быть с горничной при кухне. Она тоже знает этот секрет.
– Горничная знает, что он беглый каторжник? Перси Бакл мучительно сжал руки.
– Вы рассказали это горничной?
– Не все, мистер Отс.
– А она рассказала ему, – спросил Тобиас, повышая голос, – что вы и я видели, когда он снял рубашку?
– У нее не было дурных намерений, – почти неслышно прошептал Перси Бакл.
– Хорошо, – продолжил Тобиас. – И это расстроило вашего Мэггса?
– Я бы не сказал, что расстроило, – перебил его мистер Бакл.
– А что вы хотите сказать?
– Я хочу сказать, что он в ярости.
– Из-за меня. Не так ли?
– Он сделал горничную заложницей, сэр.
– Горничную?
– Он запер ее в моем кабинете, сэр. Чтобы она не делилась сплетнями с остальной прислугой, но, Бог его знает, как он там с ней обращается.
Тобиас Отс в этот момент увидел свою свояченицу. Она стояла в дверях в длинной белой ночной рубашке из муслина. Она улыбалась.
– О, вы дома, мистер Отс?
– Да, как видите, мисс Уоринер. – Он чуть приподнялся на диване.
– Вы не забываете смотреть на часы?
– Конечно, нет. Я скоро освобожусь.
– Да, конечно, поскорее. Улыбнувшись, она ушла.
– Итак, мистер Бакл?
– Он взял мою шпагу, сэр, – продолжил Перси Бакл, – и приставил ее к моему горлу. – Маленький мистер Бакл, оттянув ворот сорочки, показал красную царапину на своей птичьей шее.
Тобиас Отс смотрел на бакалейщика и презирал его за сломанные зубы и двусмысленную улыбку.
– Мистер Бакл, – поднялся он с дивана, – мы все это хорошенько обсудим сегодня же после полудня.
– Он уверен, что горничная расскажет все остальной прислуге, – мистеру Спинксу, миссис Хавстерс, мисс Мотт. Он приказал мне не выпускать их из дома.
Тобиас тяжело вздохнул и снова сел.
– И вы сделали, как он сказал?
– Миссис Хавстерс завтра хочет навестить своего брата и поднимет немалый шум, если кто-то помешает ей уйти. Я попробовал объяснить это мистеру Мэггсу. Не могу же я посадить ее в клетку. Но когда я сказал ему это, он пришел в дикую ярость, именно тогда он ранил меня в шею. А вот с горничной теперь он глаз не спустит. Она будет сидеть взаперти с утра и… – Он беспомощно умолк и отвернулся.
– Ради Бога, мистер Бакл, пожалуйста, не плачьте.
– Простите, сэр. Я не хотел беспокоить вас, но подумал, что лучше рассказать вам все до того, как я пойду на Боу-стрит15.
– Боу-стрит? Но вы укрывали в своем доме беглого каторжника! Вы не можете идти на Боу-стрит. Вы с ума сошли?
Поворачивая ключ в парадной двери дома № 44 по Лембс-Кондуит-стрит, он думал о своей свояченице, а еще больше о том, как будет расстегивать крохотный замочек драгоценного ожерелья на ее шее.
Каково же было его разочарование, когда, проходя через холл и заглянув в открытую дверь гостиной, он увидел того самого вышедшего в отставку бакалейщика, которого с таким юмором описывал вчера гостям на званом ужине. Тот сидел, непривычно выпрямив спину, на красном диване у камина.
Отс поставил свой саквояж рядом с вешалкой и, собрав почту, накопившуюся за его короткое отсутствие, подошел к гостю, небрежно похлопывая конвертами по руке, чтобы скрыть свое раздражение, хотя этим достиг лишь обратного эффекта.
– Вы должны простить меня, сэр, – произнес Перси Бакл, вставая с дивана. – Но я чувствовал, что должен сказать вам об этом, прежде чем решусь это сделать.
– О чем вы, мистер Бакл?
– Я уверен, что виноват только я один и никто другой.
– Мистер Бакл, что случилось, ради Бога?
– Я пришел поговорить, – начал мистер Бакл в сильнейшем волнении, ибо на его лице появились явные его признаки: красные пятна величиной с флорин, как на одной щеке, так и на другой, – о нашем Джеке Мэггсе. Если говорить правду и напрямик, то он просто потерял рассудок.
– Успокойтесь, мистер Бакл. Если он сумасшедший, то, я уверен, что не вы его таким сделали.
– Он все знает.
– Сидите. Хорошо, я тоже сяду. Извините, мистер Бакл, у меня неотложное дело. Поэтому мы постараемся решить все, как можно быстрее.
– Сейчас, сэр?
– Сейчас.
Мистер Бакл говорил так тихо, что порядком уставшему Тобиасу пришлось напрячь свой слух.
– Он знает, что мы видели его шрамы.
– Очень хорошо, – сказал Тобиас. – Ничего страшного в этом нет.
– Он действительно беглый каторжник, сэр, и поэтому думает, что это очень плохо для него. Он считает, что ему грозит смертельная опасность.
– Я дал ему слово и буду молчать. Скажите ему об этом.
– Да, сэр, – неуверенно ответил Перси Бакл, теребя края котиковой шапки, лежавшей у него на коленях.
– Итак, – быстро продолжил Тобиас, – и это все?
– И да, и нет, сэр. Теперь как быть с горничной при кухне. Она тоже знает этот секрет.
– Горничная знает, что он беглый каторжник? Перси Бакл мучительно сжал руки.
– Вы рассказали это горничной?
– Не все, мистер Отс.
– А она рассказала ему, – спросил Тобиас, повышая голос, – что вы и я видели, когда он снял рубашку?
– У нее не было дурных намерений, – почти неслышно прошептал Перси Бакл.
– Хорошо, – продолжил Тобиас. – И это расстроило вашего Мэггса?
– Я бы не сказал, что расстроило, – перебил его мистер Бакл.
– А что вы хотите сказать?
– Я хочу сказать, что он в ярости.
– Из-за меня. Не так ли?
– Он сделал горничную заложницей, сэр.
– Горничную?
– Он запер ее в моем кабинете, сэр. Чтобы она не делилась сплетнями с остальной прислугой, но, Бог его знает, как он там с ней обращается.
Тобиас Отс в этот момент увидел свою свояченицу. Она стояла в дверях в длинной белой ночной рубашке из муслина. Она улыбалась.
– О, вы дома, мистер Отс?
– Да, как видите, мисс Уоринер. – Он чуть приподнялся на диване.
– Вы не забываете смотреть на часы?
– Конечно, нет. Я скоро освобожусь.
– Да, конечно, поскорее. Улыбнувшись, она ушла.
– Итак, мистер Бакл?
– Он взял мою шпагу, сэр, – продолжил Перси Бакл, – и приставил ее к моему горлу. – Маленький мистер Бакл, оттянув ворот сорочки, показал красную царапину на своей птичьей шее.
Тобиас Отс смотрел на бакалейщика и презирал его за сломанные зубы и двусмысленную улыбку.
– Мистер Бакл, – поднялся он с дивана, – мы все это хорошенько обсудим сегодня же после полудня.
– Он уверен, что горничная расскажет все остальной прислуге, – мистеру Спинксу, миссис Хавстерс, мисс Мотт. Он приказал мне не выпускать их из дома.
Тобиас тяжело вздохнул и снова сел.
– И вы сделали, как он сказал?
– Миссис Хавстерс завтра хочет навестить своего брата и поднимет немалый шум, если кто-то помешает ей уйти. Я попробовал объяснить это мистеру Мэггсу. Не могу же я посадить ее в клетку. Но когда я сказал ему это, он пришел в дикую ярость, именно тогда он ранил меня в шею. А вот с горничной теперь он глаз не спустит. Она будет сидеть взаперти с утра и… – Он беспомощно умолк и отвернулся.
– Ради Бога, мистер Бакл, пожалуйста, не плачьте.
– Простите, сэр. Я не хотел беспокоить вас, но подумал, что лучше рассказать вам все до того, как я пойду на Боу-стрит15.
– Боу-стрит? Но вы укрывали в своем доме беглого каторжника! Вы не можете идти на Боу-стрит. Вы с ума сошли?