Страница:
– Вы насовсем оставили их одних?
– Они не одни.
– Но ведь вы их Па! – неистовствовала Мерси. – Вы их отец, однако решили найти себе сына получше?
– Не дай Бог!
Хватив прядь его волос, она с особой силой отрезала ее. Пошли мне, Господи, терпение, молилась Мерси, и усмири этот ужасный характер.
– Да, – признался он. – Я надеюсь, что нашел себе сына более высокого происхождения. Да, искренне надеюсь. Его образование, которое в тысячу раз лучше того, что мне когда-либо приходило в голову, обходилось мне пятьдесят фунтов в год. Не понимаю, почему у вас такой сердитый вид, мисс? Каждый отец мечтает, чтобы его сын был лучше всех.
– Я не сержусь. Почему я должна сердиться?
Мерси с ножницами наконец добралась до самых коротких волос на шее Мэггса. Ворот его рубахи был распахнут и откинут, и, подстригая шею, Мерси невольно увидела на спине Мэггса длинные темные шрамы – следы жестокой порки.
– Я отнюдь не злой человек, мисс, – продолжал защищаться Мэггс.
– Кто же это так порол вас плетью, мистер Мэггс? – внезапно, не удержавшись, спросила она.
– Некий кокни по имени Раддер. Королевский солдат.
– Значит, вас порол сам король, – решительно заключила Мерси.
– Мы были вне поля зрения короля. Сам Господь Бог не видел нас в этой яме.
Мерси стригла волосы, то и дело поглядывая на изуродованную спину.
– Если бы я был вашим Па, Мерси, то никогда не покинул вас.
– Но вы не мой Па.
– Да, не ваш.
– Как их зовут?
– Это вас не касается… Ричард, – наконец, помолчав, ответил он.
– Ричард?
– Я зову его Дик,
– Сколько ему лет?
– Джону шесть. Дику десять.
– И когда эти мальчишки ждут с нетерпением возвращения отца домой, он мечется по Англии в поисках того, кто совсем его не любит.
Глава 88
Глава 89
Глава 90
Глава 91
– Они не одни.
– Но ведь вы их Па! – неистовствовала Мерси. – Вы их отец, однако решили найти себе сына получше?
– Не дай Бог!
Хватив прядь его волос, она с особой силой отрезала ее. Пошли мне, Господи, терпение, молилась Мерси, и усмири этот ужасный характер.
– Да, – признался он. – Я надеюсь, что нашел себе сына более высокого происхождения. Да, искренне надеюсь. Его образование, которое в тысячу раз лучше того, что мне когда-либо приходило в голову, обходилось мне пятьдесят фунтов в год. Не понимаю, почему у вас такой сердитый вид, мисс? Каждый отец мечтает, чтобы его сын был лучше всех.
– Я не сержусь. Почему я должна сердиться?
Мерси с ножницами наконец добралась до самых коротких волос на шее Мэггса. Ворот его рубахи был распахнут и откинут, и, подстригая шею, Мерси невольно увидела на спине Мэггса длинные темные шрамы – следы жестокой порки.
– Я отнюдь не злой человек, мисс, – продолжал защищаться Мэггс.
– Кто же это так порол вас плетью, мистер Мэггс? – внезапно, не удержавшись, спросила она.
– Некий кокни по имени Раддер. Королевский солдат.
– Значит, вас порол сам король, – решительно заключила Мерси.
– Мы были вне поля зрения короля. Сам Господь Бог не видел нас в этой яме.
Мерси стригла волосы, то и дело поглядывая на изуродованную спину.
– Если бы я был вашим Па, Мерси, то никогда не покинул вас.
– Но вы не мой Па.
– Да, не ваш.
– Как их зовут?
– Это вас не касается… Ричард, – наконец, помолчав, ответил он.
– Ричард?
– Я зову его Дик,
– Сколько ему лет?
– Джону шесть. Дику десять.
– И когда эти мальчишки ждут с нетерпением возвращения отца домой, он мечется по Англии в поисках того, кто совсем его не любит.
Глава 88
Генри Фиппс покинул клуб, не взяв с собою ни плаща, ни зонта, чтобы уберечь новую военную форму от неизбежного дождя. Адвокат мистера Бакла сам взялся быть гидом их маленькой компании, которая направилась на Грэйт-Куин-стирт через Рассел-стрит и Друри-лейн. Выбор пути не был ни разумным, ни самым кратким, однако Генри Фиппс не стал возражать мистеру Мэйкпису.
Он, как справедливо заметил Эдвард Констебл, был самоуверенным и замкнутым человеком, и подобно многим из них, также считал себя слабовольным; теперь, следуя за мистером Мэйкписом, Генри Фиппс размышлял, какая именно черта его характера заставила его подчиниться распоряжениям такой ничтожной личности, как этот адвокат.
И вот он следует вниз по Расел-стрит, заложив руки за спину, то и дело недружелюбно поглядывая на туго обтянутый макинтошем зад мистера Мэйкписа. Внушительность телосложения адвоката лишь подтверждала опасения Фиппса. Он раздраженно корил себя за то, что скорее готов последовать чужому дурацкому совету, чем собственному здравому смыслу.
А собственный здравый смысл подсказывал, что он должен покинуть особняк и завтра же явиться в свой полк. Но дело было в том, что Генри Фиппс уже давно не прислушивался к голосу разума, он был во власти иного, более сильного чувства – страстного желания обеспечить себе комфортную жизнь. Именно это вынуждало его поддерживать отношения с человеком, толкающим его на убийство.
С такой сумятицей в голове Фиппс завернул за угол Друри-лейн и, не успев опомниться, оказался по щиколотки в густой желтой глине.
– Чертовски глупо было выбирать такой путь, – воскликнул он, глядя на грязь, испачкавшую его форму.
– Здесь прорыли канаву для прокладки канализационных труб, – свистящим шепотом пояснил адвокат.
– Без вас вижу, что это за канавы. – Вытащив ноги из грязи, Фиппс ступил на кучу разбитых кирпичей. – Зачем вы пошли этой дорогой, когда свободно можно было пройти по Лонг-Экр? Что заставило вас идти этим путем?
– Я привык ходить по Друри-лейн, – невозмутимо прошептал безголосый адвокат.
– Мы почистим вас, сэр, не беспокойтесь. Вы зайдете ко мне, и моя экономка соберет всю прислугу, чтобы привести в порядок вашу одежду, – успокоил Фиппса мистер Бакл.
– Ладно. – При свете газовых фонарей было видно, что на лице Генри Фиппса застыло то самое тоскливое выражение, которое именуется сплином, по утверждению Эдварда Констебла, именно это определяло характер молодого джентльмена. – Я сам вас поведу.
Сказав это, Генри Фиппс, однако, не сдвинулся с места. Взор его был прикован к канаве, прорытой в центре улицы. Ее пересекала сеть новых черных труб, и канава казалась каким-то призрачным миром, теряющимся в арках, ведущих бог весть куда. От этого зрелища Фиппсу стало не по себе, закружилась голова и еще острее стала тревога за собственную жизнь. Будучи в шести шагах от канавы, он испугался, что упадет в нее.
Взглянув на Перси Бакла и увидев, что тот ободряюще кивает, Фиппс опять окинул взглядом улицу, но прорезавшая ее канава и весь этот новый и неожиданный пейзаж совсем не были похожи на знакомую ему Друри-лейн. Огромные бревна, пересекшие проезжую часть улицы, казались кошмарными нагромождениями. Некоторые из них, беспорядочно подпирающие стены лавок, были похожи на покосившуюся букву «А», а иные даже напоминали Генри Фиппсу виселицы. Из разрытой канавы поднимался легкий туман, и в полумраке газовых фонарей Фиппсу померещилось тело повешенного над зияющей канавой.
– Идите вы, – испуганно промолвил он, обращаясь к мистеру Баклу. – Идите первым.
Он позволил Баклу протиснуться вперед и тот, проходя, невольно задел его пистолетным футляром, спрятанным под пальто. Фиппс последовал за ним, держась поближе к стенам домов, подальше от ссыпающихся краев канавы.
Он, как справедливо заметил Эдвард Констебл, был самоуверенным и замкнутым человеком, и подобно многим из них, также считал себя слабовольным; теперь, следуя за мистером Мэйкписом, Генри Фиппс размышлял, какая именно черта его характера заставила его подчиниться распоряжениям такой ничтожной личности, как этот адвокат.
И вот он следует вниз по Расел-стрит, заложив руки за спину, то и дело недружелюбно поглядывая на туго обтянутый макинтошем зад мистера Мэйкписа. Внушительность телосложения адвоката лишь подтверждала опасения Фиппса. Он раздраженно корил себя за то, что скорее готов последовать чужому дурацкому совету, чем собственному здравому смыслу.
А собственный здравый смысл подсказывал, что он должен покинуть особняк и завтра же явиться в свой полк. Но дело было в том, что Генри Фиппс уже давно не прислушивался к голосу разума, он был во власти иного, более сильного чувства – страстного желания обеспечить себе комфортную жизнь. Именно это вынуждало его поддерживать отношения с человеком, толкающим его на убийство.
С такой сумятицей в голове Фиппс завернул за угол Друри-лейн и, не успев опомниться, оказался по щиколотки в густой желтой глине.
– Чертовски глупо было выбирать такой путь, – воскликнул он, глядя на грязь, испачкавшую его форму.
– Здесь прорыли канаву для прокладки канализационных труб, – свистящим шепотом пояснил адвокат.
– Без вас вижу, что это за канавы. – Вытащив ноги из грязи, Фиппс ступил на кучу разбитых кирпичей. – Зачем вы пошли этой дорогой, когда свободно можно было пройти по Лонг-Экр? Что заставило вас идти этим путем?
– Я привык ходить по Друри-лейн, – невозмутимо прошептал безголосый адвокат.
– Мы почистим вас, сэр, не беспокойтесь. Вы зайдете ко мне, и моя экономка соберет всю прислугу, чтобы привести в порядок вашу одежду, – успокоил Фиппса мистер Бакл.
– Ладно. – При свете газовых фонарей было видно, что на лице Генри Фиппса застыло то самое тоскливое выражение, которое именуется сплином, по утверждению Эдварда Констебла, именно это определяло характер молодого джентльмена. – Я сам вас поведу.
Сказав это, Генри Фиппс, однако, не сдвинулся с места. Взор его был прикован к канаве, прорытой в центре улицы. Ее пересекала сеть новых черных труб, и канава казалась каким-то призрачным миром, теряющимся в арках, ведущих бог весть куда. От этого зрелища Фиппсу стало не по себе, закружилась голова и еще острее стала тревога за собственную жизнь. Будучи в шести шагах от канавы, он испугался, что упадет в нее.
Взглянув на Перси Бакла и увидев, что тот ободряюще кивает, Фиппс опять окинул взглядом улицу, но прорезавшая ее канава и весь этот новый и неожиданный пейзаж совсем не были похожи на знакомую ему Друри-лейн. Огромные бревна, пересекшие проезжую часть улицы, казались кошмарными нагромождениями. Некоторые из них, беспорядочно подпирающие стены лавок, были похожи на покосившуюся букву «А», а иные даже напоминали Генри Фиппсу виселицы. Из разрытой канавы поднимался легкий туман, и в полумраке газовых фонарей Фиппсу померещилось тело повешенного над зияющей канавой.
– Идите вы, – испуганно промолвил он, обращаясь к мистеру Баклу. – Идите первым.
Он позволил Баклу протиснуться вперед и тот, проходя, невольно задел его пистолетным футляром, спрятанным под пальто. Фиппс последовал за ним, держась поближе к стенам домов, подальше от ссыпающихся краев канавы.
Глава 89
Двор колонии в Моретон-Бэй был примечателен своими запахами: здесь пахло пылью сухой глины, илом, выброшенным на берег приливами, и еще доносившимся сюда несовместимым сочетанием ежевики и соленого человеческого пота. И хотя нередко утверждают, что запахи, как таковые, запоминаются не более чем испытанная когда-то боль, Джек Мэггс помнил и то и другое, как помнил стрекот так называемых сорок, скрип повозки плотника и зловеще красный цвет досок на ней; в дождливое лето они покроются плесенью и их сожрут белые муравьи.
Мэггс помнил маленькую красную пуговицу на фуражке палача и изрядно потрепанные гибкие кожаные ремни, которыми привязывают к «треугольнику» руки и ноги наказуемого.
В воздухе стойко удерживался отвратительный запах падали. Навозные мухи ползали по его лицу. Чем больше его терзали, тем упорнее несчастный мысленно представлял себе, что он строит дома в Лондоне, – он клал кирпич за кирпичом в такт резавшим воздух ритмичным ударам плети-девятихвостки, опускавшейся на его спину как наказание, посланное ему Адом. Под палящим солнцем, обжигающим израненную спину, Джеку Мэггсу мерещилась щадящая прохлада английского лета.
Мухи могли пировать на его покалеченной спине, плеть-«кошка» могла отсечь безымянный и средний пальцы, но в сознании Мэггса упорно рождались картины тех мест, где он впервые открыл глаза и увидел свет Божий, где был его дом, куда он в один прекрасный день должен вернуться. Но это будет не илистый берег Темзы под Лондонским мостом и не комната в квартире Мери Бриттен на Пеппен-Элли-стэйрс – это будет дом в Кенсингтоне, один из тех уютных и красивых особняков, где ему довелось побывать, когда его, малыша, опускали в дымоход, и он, как новорожденный из кромешной тьмы, попадал в царство света. Смахнув с глаз сажу, он видел то, о чем позднее узнал из книг авторов, описывающих Англию и англичан.
Теперь, спустя долгие годы, Джек Мэггс тоже хотел стать таким англичанином. В красном жилете и твидовом фраке от хорошего портного он стоял перед камином, в котором, как написал бы Тобиас Отс, «весело потрескивали поленья».
Лицо, повернутое к Мерси Ларкин, стало суровым за годы, проведенные в Новом Южном Уэльсе (боль шлифует лица), – однако его темные глаза отражали блеск и волнение, которые он не в силах был скрыть, несмотря на привычку к осторожности.
Когда он страдал от боли, которая была невыносимой, и молил о смерти, ему виделась женщина с темными спутанными волосами; она сидела так же, как сейчас, сложив руки на коленях.
Мэггс, взяв бутылку бренди, наполнил стакан Мерси. Он с одобрением смотрел, как она его выпила, без жеманства, а так, как пьют те, кто испытывает настоящую жажду.
– За вас, мисс.
– За вас, сэр. – Она не спешила расставаться с детскими локонами. Когда Мэггс недвусмысленно повторил, что забота о нем не ее дело, она предпочла настаивать на своем. Настойчивость была одним из качеств, которые он высоко ценил.
– Что вы скажете на это, мисс? Вы согласны вести у меня хозяйство?
Мерси осушила стакан до последней капли, а затем прямо посмотрела Мэггсу в глаза.
– Я буду заботиться о ваших детях.
Она встала. Решив, что Мерси собирается вернуть ему локоны, он протянул руку.
– Мои дети в другой стране, – сказал он.
Но она, переложив локоны в правую руку, вложила в его протянутую ладонь свою левую руку. Они стояли, держась за руки, возможно, с противоположными намерениями, а может быть, и нет.
– Они ждут вас, – улыбнулась Мерси.
– Тише. Слышите?
Он быстро отпустил ее руку.
– Шум у входной двери.
Мэггс быстро погасил свечу, но он не мог погасить разгоревшийся огонь в камине; по стенам и потолку заметались две тени.
Джек почувствовал, как холодок пробежал по его оголенной шее, а когда дверь распахнулась, его рука привычно потянулась к ручке ножа в сапоге. В гостиную со свечой в руке вошел Призрак.
При свете горящего камина Мэггс увидел того, кто являлся ему в кошмарных снах: длинный прямой нос, светлые волосы, грубая уродливая форма солдата 57-го пехотного полка. Сломав все преграды, он вошел в его жизнь.
Призрак держал в руке тяжелый пистолет. Джек Мэггс отчетливо видел оружие, но прирос к полу и не сводил глаз с военной формы. Свет каминного огня играл на пуговицах кителя, меченных цифрой 57. Запахло трупной гнилью тюремного двора в Моретон-Бэй, Мэггс ощутил на кистях и лодыжках обхватившие их ремни. Он остолбенело глядел в черное дуло пистолета и на взведенный медный курок. Я умру, так и не увидев сына.
Но из тьмы внезапно и необъяснимо появился Перси Бакл, эсквайр. Он с силой толкнул Призрака в спину и оказался еще ближе к Джеку Мэггсу, окаменевшему, с открытым ртом.
– Верните себе свой дом, сэр. Защищайте свою жизнь от взломщика и вора!
Нож уже был в руке Мэггса, но он не шелохнулся.
– Стреляйте! – топнул ногой мистер Бакл. – Стреляйте, ради Бога, сэр!
И в это мгновение, когда дуло пистолета было так близко к сердцу Мэггса, из темноты комнаты тихо, как тень, вышла Мерси.
Мэггс зачарованно смотрел, как она бесшумно необутыми ногами приблизилась к Призраку. В правой руке она все еще держала драгоценные для нее локоны детских волос, а левую протянула ладонью вперед к дулу пистолета, словно хотела поймать смертельный свинец. Она казалась видением, естественным противопоставлением злобным силам, которые теперь угрожали жизни Джека Мэггса.
Мэггс помнил маленькую красную пуговицу на фуражке палача и изрядно потрепанные гибкие кожаные ремни, которыми привязывают к «треугольнику» руки и ноги наказуемого.
В воздухе стойко удерживался отвратительный запах падали. Навозные мухи ползали по его лицу. Чем больше его терзали, тем упорнее несчастный мысленно представлял себе, что он строит дома в Лондоне, – он клал кирпич за кирпичом в такт резавшим воздух ритмичным ударам плети-девятихвостки, опускавшейся на его спину как наказание, посланное ему Адом. Под палящим солнцем, обжигающим израненную спину, Джеку Мэггсу мерещилась щадящая прохлада английского лета.
Мухи могли пировать на его покалеченной спине, плеть-«кошка» могла отсечь безымянный и средний пальцы, но в сознании Мэггса упорно рождались картины тех мест, где он впервые открыл глаза и увидел свет Божий, где был его дом, куда он в один прекрасный день должен вернуться. Но это будет не илистый берег Темзы под Лондонским мостом и не комната в квартире Мери Бриттен на Пеппен-Элли-стэйрс – это будет дом в Кенсингтоне, один из тех уютных и красивых особняков, где ему довелось побывать, когда его, малыша, опускали в дымоход, и он, как новорожденный из кромешной тьмы, попадал в царство света. Смахнув с глаз сажу, он видел то, о чем позднее узнал из книг авторов, описывающих Англию и англичан.
Теперь, спустя долгие годы, Джек Мэггс тоже хотел стать таким англичанином. В красном жилете и твидовом фраке от хорошего портного он стоял перед камином, в котором, как написал бы Тобиас Отс, «весело потрескивали поленья».
Лицо, повернутое к Мерси Ларкин, стало суровым за годы, проведенные в Новом Южном Уэльсе (боль шлифует лица), – однако его темные глаза отражали блеск и волнение, которые он не в силах был скрыть, несмотря на привычку к осторожности.
Когда он страдал от боли, которая была невыносимой, и молил о смерти, ему виделась женщина с темными спутанными волосами; она сидела так же, как сейчас, сложив руки на коленях.
Мэггс, взяв бутылку бренди, наполнил стакан Мерси. Он с одобрением смотрел, как она его выпила, без жеманства, а так, как пьют те, кто испытывает настоящую жажду.
– За вас, мисс.
– За вас, сэр. – Она не спешила расставаться с детскими локонами. Когда Мэггс недвусмысленно повторил, что забота о нем не ее дело, она предпочла настаивать на своем. Настойчивость была одним из качеств, которые он высоко ценил.
– Что вы скажете на это, мисс? Вы согласны вести у меня хозяйство?
Мерси осушила стакан до последней капли, а затем прямо посмотрела Мэггсу в глаза.
– Я буду заботиться о ваших детях.
Она встала. Решив, что Мерси собирается вернуть ему локоны, он протянул руку.
– Мои дети в другой стране, – сказал он.
Но она, переложив локоны в правую руку, вложила в его протянутую ладонь свою левую руку. Они стояли, держась за руки, возможно, с противоположными намерениями, а может быть, и нет.
– Они ждут вас, – улыбнулась Мерси.
– Тише. Слышите?
Он быстро отпустил ее руку.
– Шум у входной двери.
Мэггс быстро погасил свечу, но он не мог погасить разгоревшийся огонь в камине; по стенам и потолку заметались две тени.
Джек почувствовал, как холодок пробежал по его оголенной шее, а когда дверь распахнулась, его рука привычно потянулась к ручке ножа в сапоге. В гостиную со свечой в руке вошел Призрак.
При свете горящего камина Мэггс увидел того, кто являлся ему в кошмарных снах: длинный прямой нос, светлые волосы, грубая уродливая форма солдата 57-го пехотного полка. Сломав все преграды, он вошел в его жизнь.
Призрак держал в руке тяжелый пистолет. Джек Мэггс отчетливо видел оружие, но прирос к полу и не сводил глаз с военной формы. Свет каминного огня играл на пуговицах кителя, меченных цифрой 57. Запахло трупной гнилью тюремного двора в Моретон-Бэй, Мэггс ощутил на кистях и лодыжках обхватившие их ремни. Он остолбенело глядел в черное дуло пистолета и на взведенный медный курок. Я умру, так и не увидев сына.
Но из тьмы внезапно и необъяснимо появился Перси Бакл, эсквайр. Он с силой толкнул Призрака в спину и оказался еще ближе к Джеку Мэггсу, окаменевшему, с открытым ртом.
– Верните себе свой дом, сэр. Защищайте свою жизнь от взломщика и вора!
Нож уже был в руке Мэггса, но он не шелохнулся.
– Стреляйте! – топнул ногой мистер Бакл. – Стреляйте, ради Бога, сэр!
И в это мгновение, когда дуло пистолета было так близко к сердцу Мэггса, из темноты комнаты тихо, как тень, вышла Мерси.
Мэггс зачарованно смотрел, как она бесшумно необутыми ногами приблизилась к Призраку. В правой руке она все еще держала драгоценные для нее локоны детских волос, а левую протянула ладонью вперед к дулу пистолета, словно хотела поймать смертельный свинец. Она казалась видением, естественным противопоставлением злобным силам, которые теперь угрожали жизни Джека Мэггса.
Глава 90
Генри Фиппса втолкнули в холл собственного дома, и он показался ему длиннее, чем это сохранилось в памяти. Он ощущал себя не убийцей, а неким зверем, обложенным и гонимым со всех сторон, окончательно сбитым с толку приказами Перси Бакла, который теперь бесцеремонно толкал его в спину кончиком зонта.
Куда девался стеснительный, виноватого вида маленький зеленщик, вошедший в его комнату на Ковент-Гарден. Его место занял теперь этот исходящий злобой черный демон, чье враждебное и шумное присутствие напрягало нервы молодого человека. Перси Бакл, того не подозревая, дважды подвергал его жизнь смертельной опасности. Именно мистер Бакл неожиданно распахнул перед ним двери гостиной, он же скомандовал «Стреляйте!», тогда как его адвокат держался где-то сзади, в полной темноте.
Приказав молодому человеку стрелять, Бакл сам вытолкнул его в гостиную.
Генри Фиппсу все происходившее казалось затянувшимся кошмаром. У него было достаточно времени, чтобы разглядеть человека, который все время писал ему письма, когда он был юнцом. Он всегда знал, что Джек Мэггс был каторжником, «приговоренным к каторге пожизненно», а Виктор Литлхэйс, оксфордский наставник, учил его, как радовать своими успехами того, кто подписывал свои письма словом «отец». Они вдвоем с наставником сочиняли ответы на эти письма, пока юный Генри не обрел собственный голос и полностью не принял на себя эту повинность. Если его ответы можно назвать «ложью», то следует добавить прилагательное «успокоительной».
Генри Фиппс пел песни Джеку Мэггсу, платя за все, что тот ему давал, не подозревая, что это были песни сирен, и не думая, что этот зверь в кандалах когда-нибудь потребует от него отдачи за то, что можно было считать всего лишь его прихотью.
– Защищайте свой дом! – верещал Перси Бакл.
У Генри Фиппса не было выхода. Он направил пистолет.
Из темноты вышла девушка. Босая. Она протянула руку к дулу пистолета.
Куда девался стеснительный, виноватого вида маленький зеленщик, вошедший в его комнату на Ковент-Гарден. Его место занял теперь этот исходящий злобой черный демон, чье враждебное и шумное присутствие напрягало нервы молодого человека. Перси Бакл, того не подозревая, дважды подвергал его жизнь смертельной опасности. Именно мистер Бакл неожиданно распахнул перед ним двери гостиной, он же скомандовал «Стреляйте!», тогда как его адвокат держался где-то сзади, в полной темноте.
Приказав молодому человеку стрелять, Бакл сам вытолкнул его в гостиную.
Генри Фиппсу все происходившее казалось затянувшимся кошмаром. У него было достаточно времени, чтобы разглядеть человека, который все время писал ему письма, когда он был юнцом. Он всегда знал, что Джек Мэггс был каторжником, «приговоренным к каторге пожизненно», а Виктор Литлхэйс, оксфордский наставник, учил его, как радовать своими успехами того, кто подписывал свои письма словом «отец». Они вдвоем с наставником сочиняли ответы на эти письма, пока юный Генри не обрел собственный голос и полностью не принял на себя эту повинность. Если его ответы можно назвать «ложью», то следует добавить прилагательное «успокоительной».
Генри Фиппс пел песни Джеку Мэггсу, платя за все, что тот ему давал, не подозревая, что это были песни сирен, и не думая, что этот зверь в кандалах когда-нибудь потребует от него отдачи за то, что можно было считать всего лишь его прихотью.
– Защищайте свой дом! – верещал Перси Бакл.
У Генри Фиппса не было выхода. Он направил пистолет.
Из темноты вышла девушка. Босая. Она протянула руку к дулу пистолета.
Глава 91
В тот момент, когда Генри Фиппс нажал курок, умерла в своей постели Лиззи Уоринер. Хотя жестокие боли прекратились, в ее разрушенном теле не было успокоения, словно не прошли ни напряженность, ни боль. Она лежала в смятых карминового цвета простынях, прижав кулак к губам, будто все еще отчаянно кусала его, сдерживая крик.
Тобиас тогда еще не был бородатой знаменитостью, какой в конце концов стал. В тот вечер, когда умерла Лиззи, он был всего лишь перепуганным молодым человеком. Глаза его были красными от слез, рот искажен гримасой горя. Он горько рыдал, уткнувшись в угол подушки, на которой покоилось лицо его возлюбленной, а потом прижимался к юбкам жены, хотя та не шелохнулась и не сделала даже движения, чтобы утешить его. Она неподвижно сидела на краю постели и, крепко стиснув зубы, не отпускала остывающую руку сестры.
– Разожги камин, – наконец промолвила она.
– Я позову врача.
Мери Отс посмотрела на мужа взглядом, полным холодной враждебности.
– Ты разожжешь камин, глупый мужчина.
– Ты несправедлива, – упрекнул ее он, но в чем была ее вина, он так и не сказал. Хотя было ясно, что речь шла не о приказе зажечь камин, ибо он тут же спустился в гостиную и разжег угли и хворост в камине. А затем он выполнил все, что умирающая наказала своей сестре. Он разжег настоящий погребальный костер для простыней. Если учесть, что очаг камина был невелик, а простыни не успели просохнуть, то сжечь их было делом непростым, но он в нем преуспел.
И все это время он не скрывал своих слез. Мери была словно изваяние и сидела неподвижно на том же стуле с прямой спинкой, где сидел в свой первый сеанс гипноза Джек Мэггс. Когда Мери наконец посмотрела на Тобиаса, в ее взгляде была такая холодность, что его охватил страх.
– Ты причинила мне огромную боль, – промолвил он.
– Мы оба в этом виноваты, – ответила она.
Позднее Тобиас понял, что он заслужил такого ответа, но сейчас, сидя на корточках и глядя, как горит кровь Лиззи на простынях, он не думал так. В этом пламени, как и потом всю свою жизнь, он видел пляшущие и исчезающие фигуры и лица. Он видел, как в огне вспыхивает и гаснет лицо их ребенка, видел Лиззи, как она улыбается ему, а потом превращается в черный тлен.
Он не мог перенести этого. Это было выше его сил.
Он ворошил кочергой почерневшие простыни и в них видел лицо человека, который привел его к двери миссис Бриттен, а потом вложил ему в руку грязно-коричневые, как навоз, пилюли, чтобы погубить драгоценную для него жизнь.
Это был Джек Мэггс, теперь горевший в адском пламени. Мэггс, который ошибался, угрожал и стал, наконец, отравителем. Теперь он представлялся Тобиасу пляшущим дьяволом. Он видел его хромающим, с горящими конечностями, скованными кандалами. Он видел, как уродливо преображается его голова, превращаясь в голый череп, как ломаются на его лице морщины и их горящие осколки разлетаются по комнате.
Во всем виноват Джек Мэггс, и в своем горе Тобиас возложил всю вину на него. Сегодня, 7 мая, в самую темную в его жизни ночь, он начал создавать тот образ Джека Мэггса, который потом стал известен всему миру. Такой Джек Мэггс был, разумеется, фикцией, плодом его воображения, и то, что Тобиас не узнал, чем закончились для Мэггса поиски сына, тоже уже не имело значения. Тобиас так же не видел, как Генри Фиппс поднял дрожащей рукой пистолет, не слышал оглушительного выстрела и не ощутил зловещего запаха пороха.
Иначе от его взора не укрылось бы то, что Мерси Ларкин в одночасье лишилась своего безымянного пальца на левой руке, и когда рядом с ней встал на защиту Джек Мэггс, эта пара стала наконец единой, поравнявшись в своем увечье. Но причины, по которым Тобиасу мерещилось в огне «ненавистное лицо», были совсем иными, чем те, что заставили подлинного живого Мэггса в тот же вечер вместе с Мерси Ларкин покинуть Лондон в почтовом дилижансе, отправлявшемся в Портсмут. В книге «Смерть Джека Мэггса» нет такого персонажа, как Мерси, нет молодой женщины, которая помогла каторжнику понять, что Ричарду и Джону нужен отец, каждый вечер поцелуем желающий им доброй ночи.
Дику Мэггсу было одиннадцать, когда отец вернулся из Англии. Он уже дважды побывал в полиции магистрата, да и у маленького Джона, который был всего на четыре года моложе брата, была отцовская воинственность в лице и такие же темные вопрошающие глаза. Нелегко далась Мерси Ларкин роль их матери, но она со страстью взялась за это. Она, не терпевшая всяческие правила, теперь стала поборницей строгой дисциплины. Она причесывала непокорные вихры и вытирала носы. Она отводила детей в школу и следила, чтобы они не убегали с занятий. Именно она настояла на переезде из Сиднея с его плохим влиянием в город Уингхэм, где семья и осела. Мерси не только хорошо воспитала двоих детишек, но вскоре родила еще пятерых своих, создав целое «поколение», клан.
Джек Мэггс продал свой кирпичный завод в Сиднее. В Уингхэме он купил мельницу, на доходы от нее приобрел скобяную лавку, а затем и пивной бар. Он дважды избирался представителем графства в парламенте и все еще был председателем крикетного клуба, когда Дик успешно держал защиту в матче с игроками из Тари.
Семья Мэггсов была известна своей «клановостью» и в то же время гостеприимством, чувством гражданского долга и неожиданностью своих оригинальных поступков. Этим они оставили о себе немало легенд. Потомки Мэггсов все еще проживают на плодоносных равнинах вдоль реки Мэннинг. Самую яркую память оставила после себя Мерси – и не только историей, как она потеряла безымянный палец на левой руке, но и как хозяйка богатого особняка на Крик-роуд, за строительством которого так придирчиво следила и для которого сама воспитала целый штат домашней прислуги. Но более всего она запомнилась своей библиотекой, собранной уже в зрелые годы.
Работа над романом «Смерть Мэггса» была прервана в 1837 году из-за личных переживаний убитого горем автора, который вернулся к ней лишь в 1859 году. Первые главы романа были опубликованы в журналах в 1860-е годы, то есть три года спустя после смерти его главного героя Джека Мэггса. Он не сгорел заживо во время пожара в своем особняке, как решительно заявил в своей книге автор, а умер естественной смертью в просторной, с высоким потолком спальне особняка на Мэннинг-ривер, в окружении оплакивавших его сыновей и дочерей. Старый каторжник так и не смог прочитать «эту книгу».
Однако Мерси с лихвой восполнила потерю и не только прочитала те главы романа «Смерть Мэггса», что печатались в журналах, но и наконец изданную в красивой обложке книгу, а вскоре и ее исправленное и доработанное автором издание 1861 года. В конце концов она стала владелицей не менее семи экземпляров книги последнего издания (включавшего также письма Джека Мэггса к Генри Фиппсу), которые хранятся ныне в Библиотеке Митчелла в Сиднее. Из этих семи экземпляров шесть в коленкоровом переплете, а один – в кожаном, с дарственной надписью: «Мерси от капитана Э. Констебла, Клепэм, 1870 год».
Библиотекарь сиднеевской библиотеки пометил в картотеке, что на каждом из экземпляров романа имеется следующее посвящение: «С уважением Персивалю Кларенсу Баклу, Литератору и Покровителю искусств».
Тобиас тогда еще не был бородатой знаменитостью, какой в конце концов стал. В тот вечер, когда умерла Лиззи, он был всего лишь перепуганным молодым человеком. Глаза его были красными от слез, рот искажен гримасой горя. Он горько рыдал, уткнувшись в угол подушки, на которой покоилось лицо его возлюбленной, а потом прижимался к юбкам жены, хотя та не шелохнулась и не сделала даже движения, чтобы утешить его. Она неподвижно сидела на краю постели и, крепко стиснув зубы, не отпускала остывающую руку сестры.
– Разожги камин, – наконец промолвила она.
– Я позову врача.
Мери Отс посмотрела на мужа взглядом, полным холодной враждебности.
– Ты разожжешь камин, глупый мужчина.
– Ты несправедлива, – упрекнул ее он, но в чем была ее вина, он так и не сказал. Хотя было ясно, что речь шла не о приказе зажечь камин, ибо он тут же спустился в гостиную и разжег угли и хворост в камине. А затем он выполнил все, что умирающая наказала своей сестре. Он разжег настоящий погребальный костер для простыней. Если учесть, что очаг камина был невелик, а простыни не успели просохнуть, то сжечь их было делом непростым, но он в нем преуспел.
И все это время он не скрывал своих слез. Мери была словно изваяние и сидела неподвижно на том же стуле с прямой спинкой, где сидел в свой первый сеанс гипноза Джек Мэггс. Когда Мери наконец посмотрела на Тобиаса, в ее взгляде была такая холодность, что его охватил страх.
– Ты причинила мне огромную боль, – промолвил он.
– Мы оба в этом виноваты, – ответила она.
Позднее Тобиас понял, что он заслужил такого ответа, но сейчас, сидя на корточках и глядя, как горит кровь Лиззи на простынях, он не думал так. В этом пламени, как и потом всю свою жизнь, он видел пляшущие и исчезающие фигуры и лица. Он видел, как в огне вспыхивает и гаснет лицо их ребенка, видел Лиззи, как она улыбается ему, а потом превращается в черный тлен.
Он не мог перенести этого. Это было выше его сил.
Он ворошил кочергой почерневшие простыни и в них видел лицо человека, который привел его к двери миссис Бриттен, а потом вложил ему в руку грязно-коричневые, как навоз, пилюли, чтобы погубить драгоценную для него жизнь.
Это был Джек Мэггс, теперь горевший в адском пламени. Мэггс, который ошибался, угрожал и стал, наконец, отравителем. Теперь он представлялся Тобиасу пляшущим дьяволом. Он видел его хромающим, с горящими конечностями, скованными кандалами. Он видел, как уродливо преображается его голова, превращаясь в голый череп, как ломаются на его лице морщины и их горящие осколки разлетаются по комнате.
Во всем виноват Джек Мэггс, и в своем горе Тобиас возложил всю вину на него. Сегодня, 7 мая, в самую темную в его жизни ночь, он начал создавать тот образ Джека Мэггса, который потом стал известен всему миру. Такой Джек Мэггс был, разумеется, фикцией, плодом его воображения, и то, что Тобиас не узнал, чем закончились для Мэггса поиски сына, тоже уже не имело значения. Тобиас так же не видел, как Генри Фиппс поднял дрожащей рукой пистолет, не слышал оглушительного выстрела и не ощутил зловещего запаха пороха.
Иначе от его взора не укрылось бы то, что Мерси Ларкин в одночасье лишилась своего безымянного пальца на левой руке, и когда рядом с ней встал на защиту Джек Мэггс, эта пара стала наконец единой, поравнявшись в своем увечье. Но причины, по которым Тобиасу мерещилось в огне «ненавистное лицо», были совсем иными, чем те, что заставили подлинного живого Мэггса в тот же вечер вместе с Мерси Ларкин покинуть Лондон в почтовом дилижансе, отправлявшемся в Портсмут. В книге «Смерть Джека Мэггса» нет такого персонажа, как Мерси, нет молодой женщины, которая помогла каторжнику понять, что Ричарду и Джону нужен отец, каждый вечер поцелуем желающий им доброй ночи.
Дику Мэггсу было одиннадцать, когда отец вернулся из Англии. Он уже дважды побывал в полиции магистрата, да и у маленького Джона, который был всего на четыре года моложе брата, была отцовская воинственность в лице и такие же темные вопрошающие глаза. Нелегко далась Мерси Ларкин роль их матери, но она со страстью взялась за это. Она, не терпевшая всяческие правила, теперь стала поборницей строгой дисциплины. Она причесывала непокорные вихры и вытирала носы. Она отводила детей в школу и следила, чтобы они не убегали с занятий. Именно она настояла на переезде из Сиднея с его плохим влиянием в город Уингхэм, где семья и осела. Мерси не только хорошо воспитала двоих детишек, но вскоре родила еще пятерых своих, создав целое «поколение», клан.
Джек Мэггс продал свой кирпичный завод в Сиднее. В Уингхэме он купил мельницу, на доходы от нее приобрел скобяную лавку, а затем и пивной бар. Он дважды избирался представителем графства в парламенте и все еще был председателем крикетного клуба, когда Дик успешно держал защиту в матче с игроками из Тари.
Семья Мэггсов была известна своей «клановостью» и в то же время гостеприимством, чувством гражданского долга и неожиданностью своих оригинальных поступков. Этим они оставили о себе немало легенд. Потомки Мэггсов все еще проживают на плодоносных равнинах вдоль реки Мэннинг. Самую яркую память оставила после себя Мерси – и не только историей, как она потеряла безымянный палец на левой руке, но и как хозяйка богатого особняка на Крик-роуд, за строительством которого так придирчиво следила и для которого сама воспитала целый штат домашней прислуги. Но более всего она запомнилась своей библиотекой, собранной уже в зрелые годы.
Работа над романом «Смерть Мэггса» была прервана в 1837 году из-за личных переживаний убитого горем автора, который вернулся к ней лишь в 1859 году. Первые главы романа были опубликованы в журналах в 1860-е годы, то есть три года спустя после смерти его главного героя Джека Мэггса. Он не сгорел заживо во время пожара в своем особняке, как решительно заявил в своей книге автор, а умер естественной смертью в просторной, с высоким потолком спальне особняка на Мэннинг-ривер, в окружении оплакивавших его сыновей и дочерей. Старый каторжник так и не смог прочитать «эту книгу».
Однако Мерси с лихвой восполнила потерю и не только прочитала те главы романа «Смерть Мэггса», что печатались в журналах, но и наконец изданную в красивой обложке книгу, а вскоре и ее исправленное и доработанное автором издание 1861 года. В конце концов она стала владелицей не менее семи экземпляров книги последнего издания (включавшего также письма Джека Мэггса к Генри Фиппсу), которые хранятся ныне в Библиотеке Митчелла в Сиднее. Из этих семи экземпляров шесть в коленкоровом переплете, а один – в кожаном, с дарственной надписью: «Мерси от капитана Э. Констебла, Клепэм, 1870 год».
Библиотекарь сиднеевской библиотеки пометил в картотеке, что на каждом из экземпляров романа имеется следующее посвящение: «С уважением Персивалю Кларенсу Баклу, Литератору и Покровителю искусств».