Кэри Питер. Джек Мэггс

   Войдя в гостиную Перси Бакла, Тобиас увидел, что врач уже здесь; он стоял спиной к камину. Доктор Гриве был аккуратным, хорошо одетым господином и, несмотря на свои без малого пять десятков, производил впечатление физически крепкого и атлетически сложенного человека. Он всегда был спокоен и даже чрезмерно сдержан и вежлив. Глядя на его строгое лицо и плотно сжатые губы, Тобиас невольно стал извиняться, что прервал его ленч.
   – Лучше было бы вам прервать мой завтрак, – сурово остановил его доктор.
   – Пациент действительно болен?
   – Пациент действительно умер, если говорить без всяких обиняков.
   В наступившем молчании Отс мог слышать жалобные причитания, доносившиеся из кухни.
   – О Господи! – сокрушенно промолвил он. Доктор молчал.
   – Неплохой был старик, – добавил Тобиас. Мистер Бакл энергично закивал головой в знак согласия.
   – Он умер легко? – обращаясь к нему, спросил Тобиас.
   Но прежде чем хозяин успел ответить, доктор попросил Бакла оставить их с Отсом одних.
   Когда мистер Бакл покинул гостиную, доктор сел в кресло поближе к огню камина. Положив руки на колени, он долго смотрел на черные дымящие поленья в камине.
   – У вас видна сорочка, сэр.
   Тобиас Отс, проследив за взглядом доктора, опустил глаза и увидел конец своей ярко-зеленой сорочки, торчащей дюйма на три из незастегнутой ширинки. Краска стыда залила его лицо. Доктор заговорил, не дожидаясь, когда он приведет в порядок свою одежду.
   – Теперь поговорим о другом. Я, черт побери, даже не знаю, что вам сказать.
   – К кому же еще я мог обратиться за помощью, как не к своему домашнему доктору?
   – Господи, мистер Отс, кто вам позволил убивать людей в этой округе?
   – Я уверяю вас…
   – Вам возбраняется, приходя в этот дом, сэр, выдавать себя за члена Коллегии хирургов. Представьте себе, что будет, если вас обвинят в обмане? Что скажет судья, услышав, что вы убедили умирающего, будто вы хирург?
   – Это была шутка, розыгрыш.
   – Мистер Отс, старик умер.
   – Но не из-за моей шутки.
   – Мистер Отс, если бы вы были студентом последнего курса Бейллиол-колледжа¹⁴… Для Тоби это прозвучало, как намек на то, что он по происхождению не джентльмен.
   – Но поскольку это не так, – горько улыбнулся Тобиас, – то меня, следовательно, можно обвинить в убийстве?
   – Я напишу заключение, что причиной смерти была пневмония, но, если хотите знать мое личное мнение, вы просто заколдовали его.
   – Сэр, вы же человек науки!
   – Человек познается по своим делам, сэр. А вы просто заколдовали его, как заколдовали кухарку и экономку, которые – хотя вам и не пришло в голову даже справиться об их здоровье – очень сокрушаются по поводу смерти своего друга. Сами они в настоящее время в безопасности.
   – Ну конечно же, он был старым человеком. В таком возрасте трудно избежать пневмонии.
   – Не просвещайте меня, пожалуйста, в моей же работе, мистер Отс. Мне приятно было видеть вас своим гостем. Мне были интересны наши беседы по вечерам.
   – И мне тоже.
   – Но я не могу благодарить вас за то, что вы вынудили меня решиться на лжесвидетельство, подписав свидетельство о смерти.
   – Возможно, доктор, это совсем не лжесвидетельство. Я не стану отрицать, что виноват в том, что не навестил его, но…
   – Лжесвидетельство. Я не прощу вам этого. Тобиас в отчаянии обхватил голову руками.
   – Я прошу у вас прощения, – наконец сказал он. Когда Отс поднял голову, на лице его было подлинное огорчение.
   – Пусть Бог простит вас, – сурово ответил доктор. – Вот с ним вы и должны объясниться. У меня же нет намерений погубить вас.
   Последняя фраза возымела свое действие. Когда молодой писатель посмотрел на врача, его курчавые волосы были взъерошены, а глаза полны слез.
   – Я готов сделать все, чтобы искупить свою вину. Доктор встал.
   – В таком случае молитесь. А пока на какое-то время свидетельство о смерти защитит вашу репутацию, хотя будет грозить моей. Вы должны понять меня, я более не могу быть домашним врачом вашей семьи.
   – Но если у меня заболеет ребенок?
   – Вы отнесете своего ребенка к другому врачу, он вылечит его, и вы будете счастливы.
   – Но я не знаю ни одного врача, кроме вас. У ребенка сегодня утром обнаружилось что-то вроде нарыва…
   – Мистер Отс, Лондон большой город…
   – Я знаю Лондон, сэр, знаю его, возможно, даже лучше вас. Он слишком большой, и если мой ребенок заболеет…
   – В этом большом городе вы найдете множество прекрасных врачей.
   – Вы мне кого-нибудь порекомендуете?
   – Пожалуйста, мистер Отс, как могу я это сделать? Я уже рискнул своим добрым именем.
   – Вы отказываетесь от меня?
   Вместо ответа доктор потянул за шнур звонка.
   – К кому теперь я могу обратиться?
   На звонок доктора ответил небрежно и странно одетый Мэггс. От Тоби, поверженного в отчаяние, не ускользнуло удивление доктора, который, однако, попросил этого неопрятного, в чем-то испачканного человека подать его пальто и саквояж.
   – Если заболеет моя жена, кого же мне звать к ней? Вместо ответа доктор, сдержанно кивнув, вышел в холл, где Джек Мэггс уже держал в руках его теплое пальто. Доктор медленно надел его и застегнул на все пуговицы. Не промолвив более ни слова, он покинул дом Перси Бакла.
   Каторжник закрыл за ним дверь, но остался стоять перед ней.
   – Спасибо, – поблагодарил его Тоби, дав понять, что он тоже уходит, но Мэггс не двинулся с места.
   – Мистер Отс, – вдруг сказал он. – Мне необходимо перекинуться с вами парой слов.
   – Сейчас я не могу даже думать об этом… – возразил Тобиас Отс.
   Каторжник, выйдя вперед, приблизился к Тобиасу так близко, что тот уловил в его дыхании запах рома. Не успев опомниться, он вдруг почувствовал, как его ноги оторвались от пола, а затем его стали трясти так сильно, что у него застучали зубы. Запах алкоголя усилился. У Тобиаса теперь была возможность разглядеть поры на носу своего мучителя, его твердые, словно из железа, бакенбарды, начавшийся тик щеки и темные, полные ярости глаза.
   Жизнь Тобиаса рушилась.

Глава 51

   Самый ужасный четвертый год своей жизни Тобиас провел в сиротском приюте в Шропшире, где терпел постоянные обиды и побои. После приюта он прожил год в Девоне, у матери, которая, не стесняясь, выражала свое недовольство его присутствием. В беззащитном пятилетнем возрасте привезенный ею в Лондон Тобиас вскоре был отдан на воспитание своему отцу, но жестокое отношение этого джентльмена заставило его сына вскоре самому искать себе дорогу в городе, готовом любого втоптать в грязь.
   Он был брошен на произвол судьбы, но не превратился в бездомного бродягу или отребье.
   Ему не пришлось учиться в настоящей школе, но он сам научился читать и писать, силой собственной воли он сам воспитал себя, сделал человеком и кудесником в этом большом неласковом городе.
   Теперь ежедневно в «Морнинг кроникл» и раз в две недели в «Обзервере» Тобиас Отс создавал свой Лондон. Увлеченно, сам себе удивляясь, он придумывал ему названия, чертил его карты, расширял улицы и сужал грязные переулки, рисовал его пейзажи и глядел на них, словно в грустные окна своего детства. Он представлял себе собственную респектабельную жизнь: жена, ребенок, свой дом. Он сам создал себе имя юмористическими рассказами. Он преуспевал, отрастил брюшко, стал другом титулованной дамы, вторым его другом был известный актер, третьим – кавалер Ордена английского королевства, четвертым – тоже писатель и наставник юной королевы Виктории. Ему было даже страшно оглянуться назад, так далеко он ушел.
   До того утра, когда его шутка и розыгрыш убили человека.
   А потом – отказ доктора иметь с ним дело, и этот каторжник, из отбросов общества, позволил себе схватить его и трясти, словно кролика.
   – Вам лучше успокоиться, сэр, – сказал он Джеку Мэггсу, хотя это он, Тобиас Отс, стал по злой прихоти судьбы преступником. – Если хотите, чтобы все кончилось благополучно, держите себя в руках, – крикнул он испуганно.
   Освободившись от рук Мэггса, Тобиас стал искать пуговицу, оторванную во время потасовки.
   – Вот ваша пуговица, сэр. Дайте мне ваше пальто. Горничная займется этим.
   – Успокойтесь, – велел ему Тобиас.
   – Хорошо, сэр. Я буду спокоен.
   На какое-то мгновение этот хулиган успокоился, хотя не сводил с писателя своих полных презрения темных глаз.
   – Вы оторвали мне пуговицу, – удивленно сказал Тобиас. – Разве вы не лакей, Джек Мэггс? Вы же слуга, черт побери!
   Ничего не ответив, Мэггс вызывающе сел в хозяйское кресло и скрестил свои массивные ноги.
   – Я застрял здесь, – сказал он. – Две недели. Похоже, я уже застрял по пазуху в этом болоте.
   Он потер свою заросшую темной щетиной щеку, и Тобиас заметил подергивание щеки от начинающегося тика.
   – Вы увязли со мной, и я увяз с вами. С каждым прошедшим днем и вам и мне становится только хуже. Для меня вы придумали вашу эпидемию. Вы, разумеется, не могли предполагать, что это может окончиться так прискорбно.
   – Я едва ли повинен в случае с пневмонией.
   – Я же сказал, что вы не могли этого предполагать. После этих слов наступила пауза, и Тобиасу показалось, что ему угрожают.
   – Я не дождусь, – продолжал Джек, – когда смогу пуститься в путь, но я не могу сделать этого, пока не найду Генри Фиппса. Как только увижусь с ним, тотчас же уеду. Задержка не входила в мои планы, но такова жизнь. – Он промолчал. – А то, что вы сделали с магнетическими флюидами мистера Спинкса…
   Тобиас Отс посмотрел в лицо каторжника – кустистые черные брови, сухие потрескавшиеся губы. Это было отталкивающее, недоброе лицо.
   – Думаете, меня можно шантажировать?
   – Я хочу получить то, что мне причитается: имя этого «Ловца воров».
   – Убирайтесь к черту, жулик вы эдакий! У Мэггса дернулась щека, тик усилился. Тобиас заметил это.
   – Вы мне обещали.
   Глядя в сверкающие гневом глаза противника, Тобиас вдруг понял, что потерять его он не может.
   – Вы продали мне четырнадцать дней, Джек Мэггс. Я воспользовался лишь одиннадцатью из них.
   – Но прошло уже две недели со дня нашего договора.
   – Вы были у меня на сеансах всего одиннадцать раз. Каторжник прижал свою изуродованную руку к дергающейся щеке.
   – Два дня, – принялся объяснять Тобиас, – у меня ушло на поездку в Брайтон – туда и обратно.
   Мэггс шикогда ничего не просил. Это было видно по нему – он будет стоять прямо с высоко поднятой головой. Но сейчас все было не так, и Тобиас необъяснимым образом понял, что Мэггс готов был сломаться.
   – У меня есть деньги. – Джек попробовал улыбнуться, но тик не позволил ему этого. – Двадцать гиней. Как вы на это смотрите? Я заплачу вам за адрес этого человека. Если будут другие расходы – я в вашем распоряжении.
   Сумма потрясла Тобиаса. Он как-то резко и недоверчиво хохотнул.
   – Тогда назовите вашу сумму. – Мэггс уже сидел на краю кресла. Подергивание мышц лица разительно изменило его – от боли оно стало странно бледным и морщинистым. – Тридцать, если хотите. И тогда я исчезну из жизни всех вас.
   – Мне очень жаль, старина, – холодно сказал Тоби. – Но вы должны вернуть мне мои три дня.
   – Ради всех святых, сжальтесь. Я не могу ждать три дня. Я не выдержу этого.
   – Но вы по-прежнему мой субъект, сколько бы ботинок ни меняли.
   Но Мэггс почти не слышал его. У него закатились глаза, и он с глухим стоном схватился обеими руками за лицо.
   Тобиас смотрел, как его противник медленно опустился на подушк:и кресла. Горничной, внезапно появившейся из темноты, он сказал:
   – Вы можете послать его ко мне завтра утром в девять. Я полечу его.

Глава 52

   Когда Тобиас вернулся домой, уже стемнело. Он нашел жену, свояченицу и экономку в кухне, купающих в железной ванночке жалобно плачущего ребенка.
   – Что это? Что случилось?
   Женщины даже не обернулись в его сторону, и это заставило его пульс лихорадочно забиться.
   – Что здесь происходит? – крикнул он, протискиваясь в их круг, и увидел своего сына: лицо бледное, крохотная грудка ребенка воспалена. Вчерашний нарыв превратился в очень твердую опухоль багрового цвета. Когда же папа коснулся ее пальцем, сынок издал жалобный крик.
   – Что с ним, Господи! Что это!
   – Ведьмино молоко, – пробормотала экономка, тоже легонько коснувшись опухоли кончиками пальцев. – Твердая как камень, – заключила она.
   – У него температура, – пожаловалась жена. – Я послала сына бакалейщика за доктором Гривсом, но мальчишка, видимо, чем-то рассердил доктора. Он прогнал его, так ничего и не ответив.
   – Этот мальчишка! – сердито воскликнула старая экономка. – Его лучше послать обратно в Ирландию. Ему и его мамаше здесь делать нечего.
   – Проклятый Гривс, – невольно вырвалось у Тобиаса, и три женщины с испугом уставились на него, но он стал улыбаться, ворковать и размахивать руками над больным младенцем.
   – Гривс… о, этот Гривс, – наконец промолвил он. – Бедный старый Гривс.
   – Что случилось с доктором Гривсом?
   Что он мог им ответить? Поэтому, быстро сказав, что он сам поедет за доктором, он бросился вон из дома на Лембс-Кондуит-стрит, по которой, к счастью, гремя колесами, проезжал экипаж.
   Он окликнул его, сам еще не зная, что будет делать дальше.
   Тобиас посмотрел на неподвижное лицо кучера, прочно укутанного в многослойную накидку, тот со своих высоких козел сердито покосился на пассажира. Кучер был крепкого вида мужчина с кустистыми бровями и желтыми крупными, похожими на могильные плиты, зубами.
   – Куда прикажете, сэр?
   – Мне нужен доктор, который живет поблизости. Вы знаете такого?
   – Доктор, сэр? Да, сэр. Прямо здесь, чуть подальше. Экипаж тронулся по Лембс-Кондуит-стрит, потом вдоль
   Грейс-Инн-роуд мимо нескольких домов, где фонари освещали таблички с именами врачей.
   – Послушайте, вы…
   – Да, сэр.
   – У меня всего шиллинг или два в кармане. Куда вы меня везете?
   – Как куда? На Мертон-стрит, к доктору Хардуику.
   – А какой он доктор?
   – Бог его знает, сэр, – бодро крикнул кучер, – но он доктор, и о нем хорошо говорят, я это знаю.
   У Тобиаса Отса невольно мелькнула мысль: какого же сорта люди хорошо говорят об этом докторе и почему. Однако иного выбора у него не было.
   – Ладно, – согласился он, – везите к доктору Хардуику.
   Вскоре они въехали в темную маленькую улочку в Клеркенуэлле. Экгпаж остановился у высокого узкого дома с закопченным, еле светившим фонарем у двери. Если бы не этот фонарь, Тобиас подумал бы, что в этом доме никто не живет.
   – Если у вас всего один шиллинг, – сказал кучер, – возвращайтесь побыстрее, сэр.
   – Хорошо, – ответил Тобиас. Выйдя из экипажа, он осторожно приблизился к одинокому дому. Входная дверь его перекосилась, а на лестнице крыльца стоял крепкий запах кошек, словно их стая ночевала здесь.
   Тобиас постучал в дверь один раз, затем другой посильнее.
   Вскоре где-то в глубине дома послышались шаркающие шаги, и наконец голос спросил:
   – Кто там?
   – У меня болен ребенок. Мне нужен врач. Мужской голос что-то сказал – всего одно слово, —
   но Тобиас не расслышал и постучал сильнее.
   – Мне нужен доктор.
   Послышался звон сброшенных на пол цепочек, высокая дверь чуть отворилась. В темноте – ибо казалось, что в доме нет ни единой зажженной свечи, он разглядел мужское лицо, видимо, старика и, судя по голосу, довольно дряхлого.
   – Кто здесь?
   – Простите меня. Вы доктор Хардуик?
   – Да, сэр, я доктор Хардуик, им всегда был и буду еще немалое время, надеюсь. С кем имею честь, мистер, раз вы постучали в мою дверь и прервали мое общение с селедкой?
   – Моя фамилия Отс, и мой ребенок болен.
   – Сколько ему лет?
   – Ему три месяца.
   – Тогда вы должны знать, как непреложный факт, – дети всегда болеют. Такова их природа. Как он болен?
   – У него температура. У него на груди огромная опухоль.
   – Если вы хотите заплатить мне только шиллинг, – с улицы донесся голос кучера, – то я не могу ждать, пока вы подпишете мирный договор.
   – Кто это? – спросил доктор.
   – Кучер наемного экипажа.
   – Вы должны ему деньги?
   – Сэр, вы поедете со мной?
   – А вы сможете оплатить мой визит? – спросил доктор. – Такой вопрос всегда не мешает выяснить сразу, – добавил он.
   – Да, да, я заплачу вам, – поспешил успокоить его Тобиас Отс.
   – Я беру за визит пять шиллингов, сколько брал всегда со времен битвы при Ватерлоо.
   – Прошу вас, доктор…
   – Но все знают, что я вместо денег беру китайские чашки и нередко небольшие вещицы из дельфтскои керамики¹⁶. Не настаиваю на этом, просто говорю на всякий случай.
   – Спасибо, – поблагодарил Тобиас, у которого не было ни дельфтскои керамики, ни китайских чашек, чтобы ими оплатить визит доктора.
   – Я просто хочу, чтобы вы это знали.
   – Я благодарю вас за то, что вы дали мне возможность подумать. – После этих заверений терзаемый страхом отец больного ребенка наконец усадил доктора в экипаж, более не думая о своих финансовых затруднениях.
   Поездка проходила в полном молчании, из нее Тобиас запомнил лишь сильный запах селедки, которую доктор, видимо, ел с большим удовольствием. Только когда они достигли Лембс-Кондуит-стрит, у Тобиаса появилась возможность немного рассмотреть доктора, а потом, еще получше, при свете свечи, высоко поднятой в руке Мери; она встречала их у дверей. Тогда он наконец увидел, каков собой доктор Хардуик. Это был человек лет шестидесяти, с круглой лысиной на макушке, обрамленной буйной рыжей шевелюрой, тронутой сединой. Его брови, тоже рыжие, сурово нависали над утратившими блеск глазами и словно давили на них – они были главенствующей чертой этого старого лица.
   На докторе была старая изношенная одежда: просторное пальто с обтрепанными подолом и рукавами. Мери Отс, тоже успевшая разглядеть доктора, стала такого же цвета, как восковая свеча у нее в руке.
   – Это доктор Хардуик, дорогая, – представил его Тобиас.
   У его жены брызнули слезы из глаз, и она убежала в кухню. Спустя несколько минут доктор и ее муж нашли ее там, в отчаянии прижимавшую к себе плачущего ребенка.
   Непритязательного вида доктор вошел в кухню, как в собственный дом. Бросив саквояж на стол, он потребовал воды, чтобы вымыть руки.
   Скребя щеткой свои большие, усеянные веснушками руки, он повернулся к миссис Отс, которая, забившись в угол, качала сына и что-то нашептывала ему.
   – Итак, мадам, – обратился к ней доктор, – прошу дать мне моего пациента.
   Мери Отс со страхом смотрела на мужа, но он повторил слова доктора. Хозяин дома, глядя на то, как его сын переходит из рук матери в руки старого доктора, тут же вспомнил случай с доктором Снайпсом из Уэппинга, убившем трех вдов, своих пациенток, и скормивших их своему фокстерьеру. Ему захотелось закричать: остановитесь! Хватит! Но он лишь молча следил за тем, как посторонний человек, сняв с его драгоценного сына пеленку, сжимает ему живот своими узловатыми пальцами.
   – Подержите его. Нет, не вы, мадам. Вы, сэр.
   Тобиас послушно сделал, как было приказано: он держал своего сына, прижав его к столу. Доктор, вынув из саквояжа небольшую спиртовку, зажег ее, и Тоби на мгновение отвернулся. Когда он снова посмотрел, старый доктор проводил лезвием пинцета по голубому язычку пламени спиртовки.
   – Держите его крепко, сэр. Мадам, отвернитесь.
   Тобиас Отс глянул на трех женщин, сбившихся в кучку, в углу у посудомойки, его жена посередине. У обеих сестер было одинаковое выражение лица – широко раскрытые от ужаса глаза и рты.
   Тобиас Отс быстро отвернулся.
   – Папа с тобой, – прошептал он, чувствуя себя лжецом и полным дураком. – Папа с тобой, мой дорогой сыночек.
   По мере того как скальпель приближался к тельцу ребенка, глаза Тобиаса наполнялись слезами. А когда скальпель коснулся нарыва и широкой струей выплеснулся ГНОЙ, лицо ребенка свела судорога боли, и маленькое существо издало отчаянный крик протеста. Тобиас Отс тоже закричал. Ему было все равно, что подумают о нем те, кто видит его в эту минуту. Его отец так и остался глубоко в нем, и, глядя на гной, текущий из раны невинного младенца, он понял, что это течет его собственный яд.

Глава 53

   Когда рана была зашита и старый доктор обильно смазал всю грудь маленького Джона какой-то яростно-красной жидкостью, отчаянный плач маленького пациента стал стихать, вся женская половина домочадцев поспешно удалилась с ним в детскую, доктор убрал хирургический нож и спиртовку в свой огромный саквояж и громко защелкнул его. Затем его слезящиеся глаза под табачно-рыжими бровями остановились на Тобиасе Отсе.
   – А теперь… – начал он.
   Ему не пришлось продолжать, ибо Тобиас знал, что последует за этим, и поспешил предупредить:
   – Я жду ваш счет, – сказал он доктору.
   Тут вся заботливость, внимание и доброта, с какими старые пальцы доктора касались детского тельца, исчезли. Тобиас Отс видел перед собой голову старика, втянутую в плечи по уши, как будто кожа сжалась на его костях.
   Доктор Хардуик сложил руки на своем выцветшем жилете, а его кустистые брови опустились так низко, что почти закрыли глаза.
   – Я не выписываю счетов, – холодно сказал он. – Я не держатель гостиницы. Мне нужны мои пять шиллингов, сэр, я ясно дал вам это понять, когда вы меня вытащили из дома, прервав мой ужин.
   – Прошу, не ставьте меня в неловкое положение… – начал было Тобиас.
   – Прошу, не злите меня, – прервал его доктор, понизив голос.
   Он быстро схватил саквояж и свое обтрепанное пальто. Тобиас облегченно вздохнул, решив, что мучительная для него сцена на этом и закончится. Он прошел вслед за доктором в холл, но тут оказалось, что этот посторонний ему человек не только не уходит, но намерен гораздо глубже познакомиться с жизнью его семьи.
   Доктор Хардуик, вынув свечу из настенного канделябра, направился в гостиную и стал осматривать все, что стояло на столах и висело на стенах.
   – Вы недавно въехали в этот дом? – спросил он тоном покупателя на аукционе, а не гостя в чужом доме.
   Вопрос показался Тобиасу настолько нахальным, что он вначале не счел нужным на него отвечать, но, вспомнив, в каком двусмысленном положении находится при своем полном безденежье, все же сказал:
   – Всего несколько месяцев.
   – Какая у вас профессия, сэр?
   – Я литератор, сэр.
   Доктор внял с каминной доски какую-то фаянсовую безделушку, повертел ее в руках и поставил обратно.
   – Вам следовало бы немного погодить с женитьбой. До того времени, пока у вас не появился хотя бы небольшой капитал.
   Тобиас попытался рассмеяться.
   – Что вы знаете о моем капитале?
   Доктор держал в руке голубое расписное блюдо, которое Мери с гордостью всегда всем показывала, – оно стояло в центре каминной доски.
   – Знаю только то, что вижу. И это говорит мне об обратном.
   Лишь потом, когда доктор ушел, Тобиас Отс осознал, каким грубым и невоспитанным он был, как временами откровенно оскорблял его; он был подобен человеку, который издалека наблюдает, как кто-то бросается с моста Ватерлоо, однако едва верит тому, чему является свидетелем. Когда в конце этого нравоучительного разговора вошла Лиззи, сообщая, что мальчик наконец уснул, ничто в поведении Тобиаса не говорило о том, что здесь было сказано нечто для него неприятное и даже недопустимое. Тобиас сделал вид, будто все хорошо.
   – Я только что сказал доктору Хардуику, что мы переехали на Лембс-Кондуит-стрит совсем недавно.
   – Да, – оживленно подтвердила Лиззи. – Мы до этого жили на Фарнивал-Инн.
   Доктор высоко поднял свечу.
   – Ив Фарнивал-Инн вы получили такой подарок, как ваше ожерелье?
   – О! – Рука Лиззи невольно дотронулась до ожерелья на шее, небольшого, старинного, из серебра и маленьких голубых камней. – Да, это было в Фарнивал-Инн, хотя это и печальный подарок. Оно было завещано мне моей бабушкой, дорогим мне человеком, которого я очень любила.
   – Дайте его сюда, – сказал доктор. Лиззи смешалась.
   – Нет необходимости снимать его, – поспешил вмешаться Тобиас, протянув руку за свечой. – Я подержу свечу, пока доктор Хардуик рассмотрит ожерелье.
   – Нет, нет, – доктор пристально посмотрел на молодую женщину, – будьте так добры, снимите колье.
   – Нет! – воскликнул Тобиас. – Не надо снимать.
   Он угадал намерения доктора, но, когда Лиззи, легонько упрекнув своего зятя, подняла свои красивые маленькие руки к замочку колье, Тобиас понял, что если он попробует еще раз запретить ей делать это, то не выдержит и окончательно сорвется. В полном отчаянии он смотрел, как она отдает драгоценное колье, которым больше всего в мире дорожила, в эти чужие, веснушчатые руки.
   Доктор Хардуик рассматривал драгоценность, чуть склонив голову, – так, показалось Тобиасу, смотрит ворона на кучу мусора. Но потом, когда он еще раз взглянул на колье, глаза его оживились.
   – Очень красивое, – сказал он.
   – Спасибо, – ответила Лиззи, зардевшись от удовольствия. – Не думаю, что до этого мой зять когда-либо его замечал.
   – Элизабет!
   – Оно стоит гораздо больше, чем пять шиллингов, – заметил доктор.
   – Да, конечно, – воскликнула Лиззи, – еврей-ювелир в Хай-Холборне предложил мне за него две гинеи, хотя я не просила его оценивать колье.