Страница:
Ключ щелкнул в замке, и она снова оказалась одна в комнате. Ей оставалось только прислушиваться к тяжелым медленным шагам Мэггса, спускавшегося по лестнице вниз в помещение прислуги.
Тогда она вспомнила, что он оставил на столе свое недописанное секретное письмо.
Глава 43
Глава 44
Глава 45
Глава 46
Тогда она вспомнила, что он оставил на столе свое недописанное секретное письмо.
Глава 43
У Сайласа и Ма Бриттен (писал Джек) была одна чрезвычайно смелая задумка: серия хорошо продуманных краж: даже без прикосновения к вещам. Как только они научат Софину и меня действовать на уровне искусства, обещал Сайлас, кража для нас станет похожей на охоту с хорьками-ищейками, только не будет необходимости носить с собой клетку для них.
С его точки зрения, это будет неплохой бросок вперед. Прежде всего ваш покорный слуга влезает в дымоход, – а я к тому времени умел это делать так же легко и быстро, как спрыгнуть с кровати, – и зажигает свечу, а затем осматривает все замки на буфетах и горках. Если необходимо, я открываю дверь в кухню и свистком вызываю взломщика, здоровенного придурка, бывшего боксера, по имени Вексхолл, получившего в свое время слишком много ударов по голове. Ему же надо сделать сущий пустяк – взломать замки и поскорее исчезнуть с глаз долой; за это он получит свои шесть пенсов серебром. А затем приходит очередь Софины, она входит в дом с маленьким букетиком цветов в руке, – я и сам не знаю, для чего это, – в премиленькой шляпке. Именно ей доверялось отобрать самую дорогую серебряную посуду, я же, ее черномазый помощник, должен был упаковать нашу добычу в мешок с сажей. Мы с Софиной, счастливые восьмилетки, всегда работаем вместе и при этом без умолку болтаем,
Сайлас тем временем договаривался со старым мусорщиком мистером Фиггсом о доставке мешка, который я всегда оставлял для него за дверью. Сайлас говорил мне, что мистер Фиггс уверен, будто он таскает мусор и золу, и был рад таскать их к себе на свалку в Уэппинг, получая за это по пенни за мешок. Возможно, это была ложь, но тогда я верил этому.
Летом 1801 года нам удалось выполнить двадцать таких «заданий». Дела наши шли настолько хорошо, что до того, как в лондонских особняках стали разжигать камины ежедневно, мы успели покинуть наш гнилой маленький дворик у Лондонского моста и переселиться вместе с Сайласом и Софиной в Айлингтон. Мы сняли весь этаж над табачной лавкой на Верхней улице, и здесь Ма Бриттен продолжала свою деятельность так же успешно, как всегда, изготовляя чудодейственные «колбаски» и помогая своим клиенткам. Если раньше она врачевала в отгороженном занавеской закутке у печки, то теперь пользовала их в небольшой комнатке в дальнем конце дома.
Никто из нас больше не промышлял на бойнях в Смитфилде. Ма Бриттен, дав записку и полкроны на расходы, посылала меня в лавку приличного мясника, где краснолицые парни, каждого из которых звали мистером Айресом, завертывали мне в бумагу несколько отбивных из молодого барашка или кусок печенки.
Моя жизнь стала намного лучше, Я ел много мяса с тушеным картофелем. Том редко бывал здесь, но приходя, больно выкручивал мне руки или другим образом причинял мне боль. Если нам не разрешали играть с приличными детьми, Софина и я никогда не скучали вдвоем. Сайлас, надо отдать ему должное, часто водил нас в парк, где мы играли в прятки, серсо или прыгали через обруч.
Увы, жизнь Тома не была такой веселой, он тосковал по дому. Каждое воскресенье на рассвете он покидал дом своего мастера и направлялся в Айлингтон еще до того, как зазвонят колокола к заутрине. Я просыпался от громкого стука его больших башмаков по лестнице. Попав в наш новый дом, он тут же шел в комнату матери, залезал к ней в кровать и начинал плакаться.
Том не любил ни Сайласа, ни Софину. Мне как бы повезло от этого, потому что он перестал ненавидеть меня. Теперь я был его приятелем и в свои воскресные визиты он старался все время проводить со мной, делясь секретами, надеждами и планами.
В одно сентябрьское утро, когда я не успел еще озябнуть после теплой постели, он потащил меня в Сент-Джеймс-парк. Здесь он купил мне стакан молока у лотка с коровами, где всегда продавали парное молоко; возле него всегда было много девушек-служанок, которым кто-то сказал, что нет ничего лучше для цвета лица, чем стакан молока. Но Тому было не до девушек.
Он заботился обо мне. Все время следил за мной. С его длинного костлявого лица не сходила настороженность и недовольство.
– Сайлас покупает тебе молоко?
Но правде говоря, Сайлас часто угощал нас с Софиной молоком, но я знал, что мне надо отрицать это.
– Этот злодей держит вас в черном теле, – заявлял решительно Том. – Он использует вас, забирает у вас все деньги и даже стакан молока не купит.
Я пробовал было возразить и сказал, что он многому меня научил.
– Нам совсем не нужно, чтобы посторонние люди ночевали в нашем доме, – проворчал Том в ответ.
Я сначала подумал, что он говорит об одной из клиенток Ма Бриттен, которую всю ночь рвало в маленькой комнатушке в конце дома, и согласился с ним, сказав, что мне тоже это не нравится.
– Нам надо спустить его с лестницы, – продолжал Том, – вместе с его латинскими книгами.
– Кого?
– Сайласа, дурная твоя голова, о ком мы еще говорим?
Я напомнил Тому, что это Сайлас устроил нам такую хорошую новую жизнь, без него мы бы по-прежнему жили в одной комнатенке на Пэппер-Элли-стэйрс.
– Зато мы были там счастливы, – упорствовал Том, – до тех пор, пока он не появился и не сунул свой длинный красный нос в нашу жизнь. Ты и я, и Ма, у нас были хорошие денечки. У нас не было этого свинячьего храпа по ночам.
– И все же, Том…
– И все же мы должны избавиться от него.
– Софина моя подружка.
– Я никогда ничего не говорил против нее, – ответил Том. – Если хочешь знать мое мнение о ней, то она просто глупая коза, но я не собираюсь ссориться с ней. А вот от него мы должны избавиться.
– Как же мы это сделаем, Том?
– Я не говорю, что прямо сейчас. Я вообще говорю, – и он внезапно приблизил ко мне свое грубое лицо. – Сайлас обманщик и лжец, и он не из нашей семьи.
В тот день Том порядком напугал меня. Когда мы возвращались из Хаймаркета, я подумал, что он мне больше нравился тогда, когда мы были врагами.
Гуляя со мной, он почти вплотную прижимался ко мне, и мы все время сталкивались. Тогда он начинал шептать мне на ухо о своих планах; говорил, что может достать много денег и подумывает бежать в Бристоль. Рассказывал, что у его мастера есть железный сундук, полный золотых слитков, и я должен пойти с ним, влезть в дом через дымоход и открыть ему дверь.
Когда я сейчас пишу все это, то вижу перед собой то, чего тогда совсем не замечал. У Тома было не все ладно с головой. Наверное, это было с самого рождения. Или на него так повлиял отказ матери жить вместе с ним, и от этого он окончательно тронулся. В тот день я совсем не мог понять, что он говорил, но винил в этом самого себя, ибо считал, что я и вправду туп и глуп, как всегда твердил мне Том. Когда я попытался убедить его, что если он живет в доме мастера, то мне незачем лезть в дымоход, чтобы открыть ему дверь изнутри, он так рассвирепел, что успокоился, лишь когда я пообещал ему бежать с ним в Бристоль. К счастью, он вскоре сам забыл об этом.
В этот раз он пришел к нам в середине недели. Я не знаю, как он проник в дом, только я проснулся от того, что он тряс меня за плечо. Низко склонившись надо мной, он велел мне молчать и побыстрее одеться. Из его рта на меня пахнуло чем-то гнилостным.
Я выскользнул из кровати, где спал с подружкой, и Том вывел меня во двор. Там мы стояли в тени грушевого дерева, и Том крепко держал меня за руку, то и дело дергая ее, а сам молчал и весь трясся.
Я спросил его, чего мы здесь ждем.
Вместо ответа он дал мне подзатыльник и прижал палец к губам. Так мы прождали добрые полчаса, как вдруг раздался громкий стук, затем крики, в доме зажглась свеча, и вскоре я увидел под окном людей с фонарями. Это была полиция.
– Это хорошенько проучит нашего умника и болтуна, – наконец заговорил Том.
Потом мы вернулись в нашу комнату, Сайласа в доме уже не было, а Ма Бриттен казалась бледной и притихшей. Внимательно посмотрев на Тома, она поинтересовалась, почему он так рано пришел.
Я же отправился утешать бедняжку Софину, которая жалобно плакала.
– Джек, Джек, – шептала она сквозь слезы, – они забрали моего Па. Кто будет теперь заботиться обо мне, раз они забрали моего Па?
С его точки зрения, это будет неплохой бросок вперед. Прежде всего ваш покорный слуга влезает в дымоход, – а я к тому времени умел это делать так же легко и быстро, как спрыгнуть с кровати, – и зажигает свечу, а затем осматривает все замки на буфетах и горках. Если необходимо, я открываю дверь в кухню и свистком вызываю взломщика, здоровенного придурка, бывшего боксера, по имени Вексхолл, получившего в свое время слишком много ударов по голове. Ему же надо сделать сущий пустяк – взломать замки и поскорее исчезнуть с глаз долой; за это он получит свои шесть пенсов серебром. А затем приходит очередь Софины, она входит в дом с маленьким букетиком цветов в руке, – я и сам не знаю, для чего это, – в премиленькой шляпке. Именно ей доверялось отобрать самую дорогую серебряную посуду, я же, ее черномазый помощник, должен был упаковать нашу добычу в мешок с сажей. Мы с Софиной, счастливые восьмилетки, всегда работаем вместе и при этом без умолку болтаем,
Сайлас тем временем договаривался со старым мусорщиком мистером Фиггсом о доставке мешка, который я всегда оставлял для него за дверью. Сайлас говорил мне, что мистер Фиггс уверен, будто он таскает мусор и золу, и был рад таскать их к себе на свалку в Уэппинг, получая за это по пенни за мешок. Возможно, это была ложь, но тогда я верил этому.
Летом 1801 года нам удалось выполнить двадцать таких «заданий». Дела наши шли настолько хорошо, что до того, как в лондонских особняках стали разжигать камины ежедневно, мы успели покинуть наш гнилой маленький дворик у Лондонского моста и переселиться вместе с Сайласом и Софиной в Айлингтон. Мы сняли весь этаж над табачной лавкой на Верхней улице, и здесь Ма Бриттен продолжала свою деятельность так же успешно, как всегда, изготовляя чудодейственные «колбаски» и помогая своим клиенткам. Если раньше она врачевала в отгороженном занавеской закутке у печки, то теперь пользовала их в небольшой комнатке в дальнем конце дома.
Никто из нас больше не промышлял на бойнях в Смитфилде. Ма Бриттен, дав записку и полкроны на расходы, посылала меня в лавку приличного мясника, где краснолицые парни, каждого из которых звали мистером Айресом, завертывали мне в бумагу несколько отбивных из молодого барашка или кусок печенки.
Моя жизнь стала намного лучше, Я ел много мяса с тушеным картофелем. Том редко бывал здесь, но приходя, больно выкручивал мне руки или другим образом причинял мне боль. Если нам не разрешали играть с приличными детьми, Софина и я никогда не скучали вдвоем. Сайлас, надо отдать ему должное, часто водил нас в парк, где мы играли в прятки, серсо или прыгали через обруч.
Увы, жизнь Тома не была такой веселой, он тосковал по дому. Каждое воскресенье на рассвете он покидал дом своего мастера и направлялся в Айлингтон еще до того, как зазвонят колокола к заутрине. Я просыпался от громкого стука его больших башмаков по лестнице. Попав в наш новый дом, он тут же шел в комнату матери, залезал к ней в кровать и начинал плакаться.
Том не любил ни Сайласа, ни Софину. Мне как бы повезло от этого, потому что он перестал ненавидеть меня. Теперь я был его приятелем и в свои воскресные визиты он старался все время проводить со мной, делясь секретами, надеждами и планами.
В одно сентябрьское утро, когда я не успел еще озябнуть после теплой постели, он потащил меня в Сент-Джеймс-парк. Здесь он купил мне стакан молока у лотка с коровами, где всегда продавали парное молоко; возле него всегда было много девушек-служанок, которым кто-то сказал, что нет ничего лучше для цвета лица, чем стакан молока. Но Тому было не до девушек.
Он заботился обо мне. Все время следил за мной. С его длинного костлявого лица не сходила настороженность и недовольство.
– Сайлас покупает тебе молоко?
Но правде говоря, Сайлас часто угощал нас с Софиной молоком, но я знал, что мне надо отрицать это.
– Этот злодей держит вас в черном теле, – заявлял решительно Том. – Он использует вас, забирает у вас все деньги и даже стакан молока не купит.
Я пробовал было возразить и сказал, что он многому меня научил.
– Нам совсем не нужно, чтобы посторонние люди ночевали в нашем доме, – проворчал Том в ответ.
Я сначала подумал, что он говорит об одной из клиенток Ма Бриттен, которую всю ночь рвало в маленькой комнатушке в конце дома, и согласился с ним, сказав, что мне тоже это не нравится.
– Нам надо спустить его с лестницы, – продолжал Том, – вместе с его латинскими книгами.
– Кого?
– Сайласа, дурная твоя голова, о ком мы еще говорим?
Я напомнил Тому, что это Сайлас устроил нам такую хорошую новую жизнь, без него мы бы по-прежнему жили в одной комнатенке на Пэппер-Элли-стэйрс.
– Зато мы были там счастливы, – упорствовал Том, – до тех пор, пока он не появился и не сунул свой длинный красный нос в нашу жизнь. Ты и я, и Ма, у нас были хорошие денечки. У нас не было этого свинячьего храпа по ночам.
– И все же, Том…
– И все же мы должны избавиться от него.
– Софина моя подружка.
– Я никогда ничего не говорил против нее, – ответил Том. – Если хочешь знать мое мнение о ней, то она просто глупая коза, но я не собираюсь ссориться с ней. А вот от него мы должны избавиться.
– Как же мы это сделаем, Том?
– Я не говорю, что прямо сейчас. Я вообще говорю, – и он внезапно приблизил ко мне свое грубое лицо. – Сайлас обманщик и лжец, и он не из нашей семьи.
В тот день Том порядком напугал меня. Когда мы возвращались из Хаймаркета, я подумал, что он мне больше нравился тогда, когда мы были врагами.
Гуляя со мной, он почти вплотную прижимался ко мне, и мы все время сталкивались. Тогда он начинал шептать мне на ухо о своих планах; говорил, что может достать много денег и подумывает бежать в Бристоль. Рассказывал, что у его мастера есть железный сундук, полный золотых слитков, и я должен пойти с ним, влезть в дом через дымоход и открыть ему дверь.
Когда я сейчас пишу все это, то вижу перед собой то, чего тогда совсем не замечал. У Тома было не все ладно с головой. Наверное, это было с самого рождения. Или на него так повлиял отказ матери жить вместе с ним, и от этого он окончательно тронулся. В тот день я совсем не мог понять, что он говорил, но винил в этом самого себя, ибо считал, что я и вправду туп и глуп, как всегда твердил мне Том. Когда я попытался убедить его, что если он живет в доме мастера, то мне незачем лезть в дымоход, чтобы открыть ему дверь изнутри, он так рассвирепел, что успокоился, лишь когда я пообещал ему бежать с ним в Бристоль. К счастью, он вскоре сам забыл об этом.
В этот раз он пришел к нам в середине недели. Я не знаю, как он проник в дом, только я проснулся от того, что он тряс меня за плечо. Низко склонившись надо мной, он велел мне молчать и побыстрее одеться. Из его рта на меня пахнуло чем-то гнилостным.
Я выскользнул из кровати, где спал с подружкой, и Том вывел меня во двор. Там мы стояли в тени грушевого дерева, и Том крепко держал меня за руку, то и дело дергая ее, а сам молчал и весь трясся.
Я спросил его, чего мы здесь ждем.
Вместо ответа он дал мне подзатыльник и прижал палец к губам. Так мы прождали добрые полчаса, как вдруг раздался громкий стук, затем крики, в доме зажглась свеча, и вскоре я увидел под окном людей с фонарями. Это была полиция.
– Это хорошенько проучит нашего умника и болтуна, – наконец заговорил Том.
Потом мы вернулись в нашу комнату, Сайласа в доме уже не было, а Ма Бриттен казалась бледной и притихшей. Внимательно посмотрев на Тома, она поинтересовалась, почему он так рано пришел.
Я же отправился утешать бедняжку Софину, которая жалобно плакала.
– Джек, Джек, – шептала она сквозь слезы, – они забрали моего Па. Кто будет теперь заботиться обо мне, раз они забрали моего Па?
Глава 44
В маленьком хозяйском кабинете было жарко и душно, и при каждом движении Джека Мэггса в воздухе, как казалось Мерси, поднимался крепкий мужской запах, как по утрам от еще не остывшей постели. Иногда она думала, что более не выдержит ни единой минуты этого заточения с ним.
Он же словно не замечал ее присутствия. Однако в какие-то моменты она вдруг ощутимо чувствовала на себе его пристальный взгляд; это бывало тогда, когда сам он был уверен, что она этого не замечает.
Если она сейчас не привлекает его, то виной этому сплетни на кухне. Он знает, что она – как треснувшая и снова склеенная чашка в буфете богатого хозяина. Он, да и все в доме, заглянув ей в глаза, понимают, сколь много темных отметин успело остаться в них.
Но ведь и он тоже мечен, однако это не сделало его непривлекательным для нее. Узнав, как плохо с ним обошлась судьба, она переполнилась состраданием. Почему же он не может тоже быть сострадательным к ней?
Мысленно она видела его шрамы и живо представляла, как могла бы смазать их мазью или делать целительные примочки. Но, увы, он занят, он пишет письма своему любимому сыну, и она, Мерси, ему не нужна.
Маленький письменный столик, очень подходивший хозяину, однако не годился Джеку Мэггсу. Она видела, как трудно его большим ногам разместиться под этой изящной вещицей, и когда у Джека настроение менялось, от волнения он почти отрывал стол от пола своими могучими коленями; тогда кедровая столешница была похожа на палубу корабля на сильных волнах. Но и в таком неудобном положении он продолжал прилежно писать справа налево, как пишет китаец свои иероглифы. Мерси вдруг померещилось что-то вроде сияния за его плечами, будто там открытая дверца пылающей печи. Его толстые губы шевелились, а сощуренные глаза казались закрытыми.
Лишь к полудню второго дня, когда он ушел, чтобы перенести мистера Спинкса в его комнату, у Мерси появилась возможность взглянуть на письма.
«Том не любил Сайласа и Софину» , – прочитала она в зеркальном отражении, но строка вдруг исчезла. Как Мерси ни вглядывалась, как ни смотрела на свет, бумага хранила свой секрет. То же произошло со всеми страницами письма.
Услышав шаги на лестнице, Мерси немедленно вернулась на оттоманку.
Джек, войдя, даже не посмотрел в ее сторону, зато внимательно стал разглядывать письмо, да так долго, что Мерси испугалась, не оставила ли она какой-то след на нем. В руках у Джека были какие-то предметы, но она посмотрела на них только тогда, когда он все положил на стол: три лимона, кусок бечевки, листы грубой упаковочной бумаги и, наконец, великолепное в серебряной оправе зеркальце.
– Как себя чувствует мистер Спинкс? – Мерси старалась говорить спокойно, но голос ее чуть дрогнул.
Мэггс сурово посмотрел на нее.
– Болен. – Он протянул ей зеркало. Сначала она подумала, что это подарок, и рука ее задрожала, когда она взяла его.
– Какое красивое, – промолвила она.
– Тот, кто его сделал, свое дело знал. Он уже умер. Мэггс протянул руку, и Мэрси поняла, что должна вернуть зеркало. Он принялся заворачивать его в бумагу.
– Это подарок? – улыбнулась она, стараясь скрыть, что разочарована.
Он молча продолжал заворачивать зеркало в грубую бумагу.
– Дайте мне, я заверну, как следует. С вашей упаковкой она подумает, что вы купили ей рыбу в подарок.
Мерси разгладила измятую бумагу и аккуратно упаковала в нее зеркальце. Она чувствовала, как он следит за ее руками, и ощущала на шее его теплое дыхание.
– Вы хотите, чтобы я завернула и лимоны тоже? – спросила она шутливо.
Не улыбнувшись, он положил перед ней три лимона.
Он стоял рядом с ней, очень близко, и она чувствовала, с каким вниманием он смотрит, как она быстро упаковывает лимоны в небольшой аккуратный пакет. Покончив с этим, Мерси собрала вместе листки письма в отдельный пакет. Наконец, когда все три пакета были готовы и скреплены, как поцелуем, печатью, она положила их стопкой, один на другой, в центре стола. Ей казалось, что каждый волосок у нее на голове шевелится, помогая ей. Ей хотелось что-то сказать, все равно что, лишь бы потом он подумал о ней.
– Я не против того, что вы запираете меня на ключ, – наконец сказала она.
В его глазах появилось что-то похожее на волнение.
– Я никому о вас ничего не говорила, – продолжила Мерси.
Он вдруг нагнулся и поцеловал ее. Поцеловал в лоб, как епископ или родной дядюшка.
– Как это малютке Баклу удалось заполучить вас? Не пойму, вы совсем не пара.
– Для этого большого ума не надо.
– Вы потеряли отца.
– Что?
– Вы потеряли отца?
Его карие глаза светились добротой. Суровость, которую она видела вчера вечером в подвале, исчезла. Мерси смотрела на него, пытаясь понять, что он сейчас чувствует, а он поднял свою искалеченную руку и погладил Мерси по волосам.
– Потеряла своего Па? – повторил он грубовато. – Бедняжка, она потеряла Па.
Мерси плакала, уткнувшись лицом в его пахнувшую потом рубашку, и чувствовала, что ему жаль ее. Он не обнял ее, но продолжал легонько гладить по волосам, и ей хотелось, чтобы так продолжалось до бесконечности, но кто-то уже стучал в дверь.
Отпустив ее, он быстро отошел в сторону.
– Это Констебл, – сказал он. – Пришел за пакетами.
Однако за дверью был не только Констебл, но и хозяин, который буквально ворвался в комнату и, высоко вскинув брови, впился глазами в Мерси. Напуганный, бедняга подпоясал халат кушаком со шпагой, которая со звоном зацепилась за дверь, когда он входил.
– Все спокойно? – настороженно спросил он, не отрывая глаз от Мерси.
Джек словно бы и не заметил его присутствия.
– А теперь слушайте, что я скажу вам, Эдди, – обратился он к Констеблу. – Вы считаете, что ваши друзья могут отыскать Генри Фиппса. – Говоря это, Джек уже передавал свои пакеты в руки Констеблу.
Это не любовные письма, подумала Мерси,
– Пусть они скажут мистеру Фиппсу, что прежде надо выжать сок лимонов в миску, а потом сбрызнуть им листки этой бумаги. Чтобы прочитать письмо, необходимо использовать зеркало. Пусть скажут ему, что это хорошее зеркало, я ему о нем уже писал в своем первом письме. Пусть они скажут ему, что это не все, и у меня есть еще много чего рассказать ему, но лучше будет, если он приедет домой, и сам услышит все от меня лично, и чем скорее, тем лучше, потому что я не могу больше оставаться в этом доме. Вы запомните все, что я сказал?
Мерси высморкалась.
– Лимонный сок, побрызгать бумагу, зеркало, – перечислил Констебл. – И еще что сказать?
– Пусть они подскажут место, где бы мы с ним смогли встретиться наедине. Он может написать мне записку, – Мэггс повернулся к мистеру Баклу, – и тогда вы избавитесь от меня. Я исчезну из вашей жизни…
– Нет, нет, – воскликнул мистер Бакл, но его честное личико хорька не смогло скрыть откровенного облегчения. Мерси впервые видела его таким, и лучше бы ей не видеть. Ее спаситель в ее глазах теперь был весьма жалкой фигурой.
Он же словно не замечал ее присутствия. Однако в какие-то моменты она вдруг ощутимо чувствовала на себе его пристальный взгляд; это бывало тогда, когда сам он был уверен, что она этого не замечает.
Если она сейчас не привлекает его, то виной этому сплетни на кухне. Он знает, что она – как треснувшая и снова склеенная чашка в буфете богатого хозяина. Он, да и все в доме, заглянув ей в глаза, понимают, сколь много темных отметин успело остаться в них.
Но ведь и он тоже мечен, однако это не сделало его непривлекательным для нее. Узнав, как плохо с ним обошлась судьба, она переполнилась состраданием. Почему же он не может тоже быть сострадательным к ней?
Мысленно она видела его шрамы и живо представляла, как могла бы смазать их мазью или делать целительные примочки. Но, увы, он занят, он пишет письма своему любимому сыну, и она, Мерси, ему не нужна.
Маленький письменный столик, очень подходивший хозяину, однако не годился Джеку Мэггсу. Она видела, как трудно его большим ногам разместиться под этой изящной вещицей, и когда у Джека настроение менялось, от волнения он почти отрывал стол от пола своими могучими коленями; тогда кедровая столешница была похожа на палубу корабля на сильных волнах. Но и в таком неудобном положении он продолжал прилежно писать справа налево, как пишет китаец свои иероглифы. Мерси вдруг померещилось что-то вроде сияния за его плечами, будто там открытая дверца пылающей печи. Его толстые губы шевелились, а сощуренные глаза казались закрытыми.
Лишь к полудню второго дня, когда он ушел, чтобы перенести мистера Спинкса в его комнату, у Мерси появилась возможность взглянуть на письма.
«Том не любил Сайласа и Софину» , – прочитала она в зеркальном отражении, но строка вдруг исчезла. Как Мерси ни вглядывалась, как ни смотрела на свет, бумага хранила свой секрет. То же произошло со всеми страницами письма.
Услышав шаги на лестнице, Мерси немедленно вернулась на оттоманку.
Джек, войдя, даже не посмотрел в ее сторону, зато внимательно стал разглядывать письмо, да так долго, что Мерси испугалась, не оставила ли она какой-то след на нем. В руках у Джека были какие-то предметы, но она посмотрела на них только тогда, когда он все положил на стол: три лимона, кусок бечевки, листы грубой упаковочной бумаги и, наконец, великолепное в серебряной оправе зеркальце.
– Как себя чувствует мистер Спинкс? – Мерси старалась говорить спокойно, но голос ее чуть дрогнул.
Мэггс сурово посмотрел на нее.
– Болен. – Он протянул ей зеркало. Сначала она подумала, что это подарок, и рука ее задрожала, когда она взяла его.
– Какое красивое, – промолвила она.
– Тот, кто его сделал, свое дело знал. Он уже умер. Мэггс протянул руку, и Мэрси поняла, что должна вернуть зеркало. Он принялся заворачивать его в бумагу.
– Это подарок? – улыбнулась она, стараясь скрыть, что разочарована.
Он молча продолжал заворачивать зеркало в грубую бумагу.
– Дайте мне, я заверну, как следует. С вашей упаковкой она подумает, что вы купили ей рыбу в подарок.
Мерси разгладила измятую бумагу и аккуратно упаковала в нее зеркальце. Она чувствовала, как он следит за ее руками, и ощущала на шее его теплое дыхание.
– Вы хотите, чтобы я завернула и лимоны тоже? – спросила она шутливо.
Не улыбнувшись, он положил перед ней три лимона.
Он стоял рядом с ней, очень близко, и она чувствовала, с каким вниманием он смотрит, как она быстро упаковывает лимоны в небольшой аккуратный пакет. Покончив с этим, Мерси собрала вместе листки письма в отдельный пакет. Наконец, когда все три пакета были готовы и скреплены, как поцелуем, печатью, она положила их стопкой, один на другой, в центре стола. Ей казалось, что каждый волосок у нее на голове шевелится, помогая ей. Ей хотелось что-то сказать, все равно что, лишь бы потом он подумал о ней.
– Я не против того, что вы запираете меня на ключ, – наконец сказала она.
В его глазах появилось что-то похожее на волнение.
– Я никому о вас ничего не говорила, – продолжила Мерси.
Он вдруг нагнулся и поцеловал ее. Поцеловал в лоб, как епископ или родной дядюшка.
– Как это малютке Баклу удалось заполучить вас? Не пойму, вы совсем не пара.
– Для этого большого ума не надо.
– Вы потеряли отца.
– Что?
– Вы потеряли отца?
Его карие глаза светились добротой. Суровость, которую она видела вчера вечером в подвале, исчезла. Мерси смотрела на него, пытаясь понять, что он сейчас чувствует, а он поднял свою искалеченную руку и погладил Мерси по волосам.
– Потеряла своего Па? – повторил он грубовато. – Бедняжка, она потеряла Па.
Мерси плакала, уткнувшись лицом в его пахнувшую потом рубашку, и чувствовала, что ему жаль ее. Он не обнял ее, но продолжал легонько гладить по волосам, и ей хотелось, чтобы так продолжалось до бесконечности, но кто-то уже стучал в дверь.
Отпустив ее, он быстро отошел в сторону.
– Это Констебл, – сказал он. – Пришел за пакетами.
Однако за дверью был не только Констебл, но и хозяин, который буквально ворвался в комнату и, высоко вскинув брови, впился глазами в Мерси. Напуганный, бедняга подпоясал халат кушаком со шпагой, которая со звоном зацепилась за дверь, когда он входил.
– Все спокойно? – настороженно спросил он, не отрывая глаз от Мерси.
Джек словно бы и не заметил его присутствия.
– А теперь слушайте, что я скажу вам, Эдди, – обратился он к Констеблу. – Вы считаете, что ваши друзья могут отыскать Генри Фиппса. – Говоря это, Джек уже передавал свои пакеты в руки Констеблу.
Это не любовные письма, подумала Мерси,
– Пусть они скажут мистеру Фиппсу, что прежде надо выжать сок лимонов в миску, а потом сбрызнуть им листки этой бумаги. Чтобы прочитать письмо, необходимо использовать зеркало. Пусть скажут ему, что это хорошее зеркало, я ему о нем уже писал в своем первом письме. Пусть они скажут ему, что это не все, и у меня есть еще много чего рассказать ему, но лучше будет, если он приедет домой, и сам услышит все от меня лично, и чем скорее, тем лучше, потому что я не могу больше оставаться в этом доме. Вы запомните все, что я сказал?
Мерси высморкалась.
– Лимонный сок, побрызгать бумагу, зеркало, – перечислил Констебл. – И еще что сказать?
– Пусть они подскажут место, где бы мы с ним смогли встретиться наедине. Он может написать мне записку, – Мэггс повернулся к мистеру Баклу, – и тогда вы избавитесь от меня. Я исчезну из вашей жизни…
– Нет, нет, – воскликнул мистер Бакл, но его честное личико хорька не смогло скрыть откровенного облегчения. Мерси впервые видела его таким, и лучше бы ей не видеть. Ее спаситель в ее глазах теперь был весьма жалкой фигурой.
Глава 45
Выйдя из экипажа на дурно пахнущей Цветочной улице, Констебл, держа в руках свертки, прямо направился к двери с обшарпанной грязной вывеской: «Мафуз и сын. Импорт фиников и кофе». Над ней висел небольшой фонарь, видимо, расточительно горевший с ночи. Когда Констебл дернул шнурок звонка, на востоке едва забрезжил рассвет, но даже в такой неурочный для гостей час глазок в двери держали открытым, ибо тут же чей-то голос справился, по какому делу пожаловал гость.
После ответа, видимо, удовлетворившего того, кто спрашивал, Констебл был впущен в затуманенный, пропахший табачным дымом коридор, где какая-то поблекшая личность с нарумяненными щеками и мешками под глазами охотно приняла от него шляпу и перчатки.
Это был Магнус, такая же достопримечательность для определенной касты лондонцев, как новая колонна на Трафальгарской площади. Магнус некогда был героем множества анекдотов, большинство из которых касалось похождений в молодости этого некогда небывало красивого персонажа; таким он был в начале правления Георга Третьего, то есть в период, к которому также относился украшающий его ныне парик.
В те времена этот клуб был весьма известен в Ковент-Гардене. Само собой разумеется, что мелкие торговцы рынка тоже знали, какого сорта джентльмены (называвшие себя «Друзьями Мастера») бывали в верхних комнатах лавки Мафуза. Поговаривали, что и простым торговцам по окончании трудового дня и стаканчика бренди, выпитого в местном кабачке «Собака и Свисток», нередко, после должных уговоров, тоже удавалось побывать там, и тогда веселью не было конца: танцы длились до рассвета, особенно по субботам, а то и до воскресного утра, а то и до того часа, когда Эдвард Констебл был послан сюда, чтобы разыскать мистера Генри Фиппса.
Ни словом, ни жестом Магнус не дал гостю понять, здесь мистер Фиппс или нет. Однако он все же провел гостя в небольшую комнату со смелой геральдически выполненной надписью на двери: «Лорд Стратвэлл». Обставлена она была истинно по-мужски: боевые флаги, штандарты, кресла, обитые марокканским сафьяном.
Здесь Констебл, усевшись в кресло, приготовился ждать, положив свертки на колени. У него не было ни малейшего желания разглядывать тисненые гравюры, заполнявшие полки, хотя в иные, лучшие времена они возбуждали в нем чертовски дерзкие желания. Так он просидел полчаса, повернувшись спиной к полкам, пока не услышал, как позади открылась дверь.
Когда Генри Фиппс вошел в комнату, сомнений не было, что он пьян. Тяжело опустившись в кресло, он вытянул свои длинные ноги в тесно облегавших их замшевых бриджах, откровенно подчеркивающих его мужские достоинства.
Это был высокий, хорошо сложенный молодой мужчина приятной наружности. У него были прямые светлые волосы, длинные бакенбарды, красивый прямой нос и чистые голубые глаза, но что касается его рта – самой выразительной и переменчивой детали его физиономии, – то привлекая обаятельностью улыбки, он тут же мог оттолкнуть откровенной грубостью и неприязнью.
Сейчас же он недружелюбно покосился на Констебла,
– Вы не тот парень с Грэйт-Куин-стрит?
– Мне кажется, вы хорошо знаете меня, сэр.
– «Скаковая лошадь», а?
Эдвард Констебл недобро сжал рот. Генри Фиппс не настолько был пьян, чтобы не заметить этого.
– Господи, – проворчал он, закрыв глаза, – прошу, пожалуйста, не изображайте из себя лакея.
– А я и есть лакей, сэр, у вас есть причина это вспомнить.
Генри Фиппс открыл глаза настолько, насколько нужно было, чтобы получше оценить Констебла.
– Меня зовут Эдвард Констебл. Человек, который умер, был моим другом.
Фиппс нагнулся ближе к Констеблу и заговорил тише, чем начал:
– Как я уже вам сказал, я не намерен больше обсуждать этот случай. – Он сделал движение, словно хотел встать.
– Сидите, сэр. Я пришел по другому делу. Мистер Фиппс облегченно вздохнул.
– Может, вы обвините меня за вчерашний дождь? Что ж, я в этом виновен, сэр. Я слишком высок ростом. Вполне возможно, я растревожил небеса.
– Нет, я по другому делу.
– Небо любит меня, вот и идут дожди, поэзия есть поэзия, – он снова тяжело откинулся на спинку кресла, – следовательно, во всем надо винить меня.
– Мистер Фиппс, я не поэтому к вам пришел, это совсем другая…
– Не по поводу ли моих воображаемых обязательств перед вами?
– Нет, сэр, совсем по-другому.
– О Господи, это уже становится назойливым и скучным.
– Я здесь с поручением от мистера Джека Мэггса,
– Только этого не хватало, черт побери!
– Да, это так, сэр.
Поведение Генри резко изменилось. Он поднялся и сел на ручку кресла, положив на колено свои крупные руки. Он внимательно смотрел на Констебла.
– Как он? Как себя чувствует Джек Мэггс?
– Я бы сказал, что он очень тоскует по вам.
– Тоскует, вы сказали? Странно. Да сядьте вы, Эдвард. Расскажите мне, какой он? Разбойник, я полагаю?
– Он очень недурен собой, если на то пошло.
– Да неужели? «Скаковая лошадь»?
– Временами бывает суров, но леди все равно находят его привлекательным.
– Леди?
– Кое-что в его поведении напоминает о прошлом, но о пытках, которые он вынес, никто не догадается, пока не увидит его шрамы.
– У него шрамы?
– Его секли плетью, сэр. Для человека, вынесшего столь жестокое обращение, у него, как вы удостоверитесь сами, довольно мягкий характер.
– Дело в том, старина Эдди, что у меня, я полагаю, не будет такой возможности «удостовериться», как вы изволили выразиться. Я отбываю.
– У вас был точно такой же предлог и в тот, первый раз, не так ли, сэр? Мистер Мэггс думает, что причиной вашего отбытия тогда был его визит к вам.
– Предположим, меня пригласили в далекую поездку.
– За пределы страны?
– Еще дальше. Впрочем, не ваше дело расспрашивать меня.
– В любом случае, сэр, он просил передать вам вот это.
Констебл протянул Генри Фиппсу три пакета. Джентльмен не сразу взял их, какое-то время он просто смотрел на них.
– Что это?
– Думаю, что один из них это зеркало.
– Зеркало? Он решил подшутить надо мной? Что, черт побери, означает такой подарок мне, как зеркало?
– А в пакете, лежащем сверху, три лимона.
– Лимоны?
– А самый большой пакет, как я понимаю, это документ, который мистер Мэггс считает, вы должны прочитать.
И Констебл наконец вручил ему все три пакета.
– Официальный документ? – спросил Генри Фиппс, не в силах скрыть возрастающего интереса.
– Нет, думаю, что нет.
– Возможно, право собственности на дом?
– Мне кажется, что это что-то вроде письма.
– Письма? – воскликнул Генри Фиппс, неожиданно рассердившись. – Неужели вы думаете, что я могу переписываться с такой личностью, как он? Вам не кажется, что вы ставите себя в двусмысленное положение? Вы нарушаете законы. Вам известно, где он находится, но вы не сообщаете об этом. Он опасный человек, этот мистер «Скаковая лошадь», он осужден на пожизненное заключение. Если вы хотите сообщить ему, где я нахожусь, клянусь, вы пожалеете о том, что родились на свет.
– Сэр, мне известно, что он сидит по ночам и пишет вам объяснение, кто он такой.
– Он сказал это вам?
– Послушайте, сэр, он думает только о вас. Если он вам когда-нибудь причинил зло, я уверен, он очень сожалеет об этом.
Констебл в третий раз попытался вручить Фиппсу послания от Джека Мэггса.
– Он сказал, что надо выжать на листки бумаги немного сока из лимонов и прочитать их с помощью зеркала. – Констебл немного помолчал. – Он очень любит вас.
– А я его нет. Скажите ему, что для меня одно упоминание о нем кажется грехом.
– Неужели я не могу сказать ему ничего такого, что обрадовало бы его?
– Можете сказать ему, что я хорошо помню все обязательства, которые он возложил на меня, и что в данный момент он может рассчитывать на мое молчание.
На этом разговор закончился, и Генри Фиппс покинул комнату.
После ответа, видимо, удовлетворившего того, кто спрашивал, Констебл был впущен в затуманенный, пропахший табачным дымом коридор, где какая-то поблекшая личность с нарумяненными щеками и мешками под глазами охотно приняла от него шляпу и перчатки.
Это был Магнус, такая же достопримечательность для определенной касты лондонцев, как новая колонна на Трафальгарской площади. Магнус некогда был героем множества анекдотов, большинство из которых касалось похождений в молодости этого некогда небывало красивого персонажа; таким он был в начале правления Георга Третьего, то есть в период, к которому также относился украшающий его ныне парик.
В те времена этот клуб был весьма известен в Ковент-Гардене. Само собой разумеется, что мелкие торговцы рынка тоже знали, какого сорта джентльмены (называвшие себя «Друзьями Мастера») бывали в верхних комнатах лавки Мафуза. Поговаривали, что и простым торговцам по окончании трудового дня и стаканчика бренди, выпитого в местном кабачке «Собака и Свисток», нередко, после должных уговоров, тоже удавалось побывать там, и тогда веселью не было конца: танцы длились до рассвета, особенно по субботам, а то и до воскресного утра, а то и до того часа, когда Эдвард Констебл был послан сюда, чтобы разыскать мистера Генри Фиппса.
Ни словом, ни жестом Магнус не дал гостю понять, здесь мистер Фиппс или нет. Однако он все же провел гостя в небольшую комнату со смелой геральдически выполненной надписью на двери: «Лорд Стратвэлл». Обставлена она была истинно по-мужски: боевые флаги, штандарты, кресла, обитые марокканским сафьяном.
Здесь Констебл, усевшись в кресло, приготовился ждать, положив свертки на колени. У него не было ни малейшего желания разглядывать тисненые гравюры, заполнявшие полки, хотя в иные, лучшие времена они возбуждали в нем чертовски дерзкие желания. Так он просидел полчаса, повернувшись спиной к полкам, пока не услышал, как позади открылась дверь.
Когда Генри Фиппс вошел в комнату, сомнений не было, что он пьян. Тяжело опустившись в кресло, он вытянул свои длинные ноги в тесно облегавших их замшевых бриджах, откровенно подчеркивающих его мужские достоинства.
Это был высокий, хорошо сложенный молодой мужчина приятной наружности. У него были прямые светлые волосы, длинные бакенбарды, красивый прямой нос и чистые голубые глаза, но что касается его рта – самой выразительной и переменчивой детали его физиономии, – то привлекая обаятельностью улыбки, он тут же мог оттолкнуть откровенной грубостью и неприязнью.
Сейчас же он недружелюбно покосился на Констебла,
– Вы не тот парень с Грэйт-Куин-стрит?
– Мне кажется, вы хорошо знаете меня, сэр.
– «Скаковая лошадь», а?
Эдвард Констебл недобро сжал рот. Генри Фиппс не настолько был пьян, чтобы не заметить этого.
– Господи, – проворчал он, закрыв глаза, – прошу, пожалуйста, не изображайте из себя лакея.
– А я и есть лакей, сэр, у вас есть причина это вспомнить.
Генри Фиппс открыл глаза настолько, насколько нужно было, чтобы получше оценить Констебла.
– Меня зовут Эдвард Констебл. Человек, который умер, был моим другом.
Фиппс нагнулся ближе к Констеблу и заговорил тише, чем начал:
– Как я уже вам сказал, я не намерен больше обсуждать этот случай. – Он сделал движение, словно хотел встать.
– Сидите, сэр. Я пришел по другому делу. Мистер Фиппс облегченно вздохнул.
– Может, вы обвините меня за вчерашний дождь? Что ж, я в этом виновен, сэр. Я слишком высок ростом. Вполне возможно, я растревожил небеса.
– Нет, я по другому делу.
– Небо любит меня, вот и идут дожди, поэзия есть поэзия, – он снова тяжело откинулся на спинку кресла, – следовательно, во всем надо винить меня.
– Мистер Фиппс, я не поэтому к вам пришел, это совсем другая…
– Не по поводу ли моих воображаемых обязательств перед вами?
– Нет, сэр, совсем по-другому.
– О Господи, это уже становится назойливым и скучным.
– Я здесь с поручением от мистера Джека Мэггса,
– Только этого не хватало, черт побери!
– Да, это так, сэр.
Поведение Генри резко изменилось. Он поднялся и сел на ручку кресла, положив на колено свои крупные руки. Он внимательно смотрел на Констебла.
– Как он? Как себя чувствует Джек Мэггс?
– Я бы сказал, что он очень тоскует по вам.
– Тоскует, вы сказали? Странно. Да сядьте вы, Эдвард. Расскажите мне, какой он? Разбойник, я полагаю?
– Он очень недурен собой, если на то пошло.
– Да неужели? «Скаковая лошадь»?
– Временами бывает суров, но леди все равно находят его привлекательным.
– Леди?
– Кое-что в его поведении напоминает о прошлом, но о пытках, которые он вынес, никто не догадается, пока не увидит его шрамы.
– У него шрамы?
– Его секли плетью, сэр. Для человека, вынесшего столь жестокое обращение, у него, как вы удостоверитесь сами, довольно мягкий характер.
– Дело в том, старина Эдди, что у меня, я полагаю, не будет такой возможности «удостовериться», как вы изволили выразиться. Я отбываю.
– У вас был точно такой же предлог и в тот, первый раз, не так ли, сэр? Мистер Мэггс думает, что причиной вашего отбытия тогда был его визит к вам.
– Предположим, меня пригласили в далекую поездку.
– За пределы страны?
– Еще дальше. Впрочем, не ваше дело расспрашивать меня.
– В любом случае, сэр, он просил передать вам вот это.
Констебл протянул Генри Фиппсу три пакета. Джентльмен не сразу взял их, какое-то время он просто смотрел на них.
– Что это?
– Думаю, что один из них это зеркало.
– Зеркало? Он решил подшутить надо мной? Что, черт побери, означает такой подарок мне, как зеркало?
– А в пакете, лежащем сверху, три лимона.
– Лимоны?
– А самый большой пакет, как я понимаю, это документ, который мистер Мэггс считает, вы должны прочитать.
И Констебл наконец вручил ему все три пакета.
– Официальный документ? – спросил Генри Фиппс, не в силах скрыть возрастающего интереса.
– Нет, думаю, что нет.
– Возможно, право собственности на дом?
– Мне кажется, что это что-то вроде письма.
– Письма? – воскликнул Генри Фиппс, неожиданно рассердившись. – Неужели вы думаете, что я могу переписываться с такой личностью, как он? Вам не кажется, что вы ставите себя в двусмысленное положение? Вы нарушаете законы. Вам известно, где он находится, но вы не сообщаете об этом. Он опасный человек, этот мистер «Скаковая лошадь», он осужден на пожизненное заключение. Если вы хотите сообщить ему, где я нахожусь, клянусь, вы пожалеете о том, что родились на свет.
– Сэр, мне известно, что он сидит по ночам и пишет вам объяснение, кто он такой.
– Он сказал это вам?
– Послушайте, сэр, он думает только о вас. Если он вам когда-нибудь причинил зло, я уверен, он очень сожалеет об этом.
Констебл в третий раз попытался вручить Фиппсу послания от Джека Мэггса.
– Он сказал, что надо выжать на листки бумаги немного сока из лимонов и прочитать их с помощью зеркала. – Констебл немного помолчал. – Он очень любит вас.
– А я его нет. Скажите ему, что для меня одно упоминание о нем кажется грехом.
– Неужели я не могу сказать ему ничего такого, что обрадовало бы его?
– Можете сказать ему, что я хорошо помню все обязательства, которые он возложил на меня, и что в данный момент он может рассчитывать на мое молчание.
На этом разговор закончился, и Генри Фиппс покинул комнату.
Глава 46
Констебл, обыскав дом сверху донизу, наконец нашел Джека Мэггса в спальне мистера Спинкса. Он вошел, не постучавшись.
Австралиец сидел у кровати больного. Он сидел спиной к двери и пытался уговорить старика проглотить ложку бульона.
– Злому духу никогда не надо смотреть в дурной глаз. В этом глазу вся сила этих черных колдунов и магов.
Он придвинул ложку поближе к губам больного. Тот отвернул голову. Ложка чуть отодвинулась.
– У каждого существа есть своя сила, – продолжал Мэггс. – У магов вся сила в их глазах. Не будь у них таких глаз, они были бы так же беспомощны, как только что вылупившиеся цыплята.
Мистер Спинкс оттолкнул ложку и капли бульона упали на простыни.
Джек Мэггс терпеливо поставил миску с ложкой на столик. Больной дворецкий отодвинулся подальше в кровати, пока не уперся в ее спинку. Перепуганный, он даже не заметил Констебда в дверях.
– Не смотрите на меня так, старина, – увещевал его Джек Мэггс. – Я не колдун, который посмотрит и околдует.
Мистер Спинкс скрестил руки на груди.
– Его зовут Тобиас Отс.
– Колдун! – прохрипел мистер Спинкс с сарказмом.
– Оказывается, вы можете открывать рот, если хотите.
Мэггс снова предложил ему ложку бульона, но губы дворецкого были крепко сжаты.
– Ну, хорошо. – Мэггс большим и указательным пальцами ухватил небритый подбородок старого упрямца и, разжав ему рот, влил в него ложку бульона. – Так я поил лекарством своих овец в Новом Южном Уэльсе.
– М-ы-м… – замычал Спинкс.
Слезящиеся глаза дворецкого, всячески отбивавшегося от очередной ложки супа, наконец, заметили в дверях Констебла. Тот ободряюще улыбнулся ему. Спинкс хотел что-то сказать, но в его открывшийся рот тут же была влита еще одна ложка бульона, а грубая рука Мэггса закрыла ему и рот, и нос. Бедняге ничего не оставалось, как сделать глоток.
Австралиец сидел у кровати больного. Он сидел спиной к двери и пытался уговорить старика проглотить ложку бульона.
– Злому духу никогда не надо смотреть в дурной глаз. В этом глазу вся сила этих черных колдунов и магов.
Он придвинул ложку поближе к губам больного. Тот отвернул голову. Ложка чуть отодвинулась.
– У каждого существа есть своя сила, – продолжал Мэггс. – У магов вся сила в их глазах. Не будь у них таких глаз, они были бы так же беспомощны, как только что вылупившиеся цыплята.
Мистер Спинкс оттолкнул ложку и капли бульона упали на простыни.
Джек Мэггс терпеливо поставил миску с ложкой на столик. Больной дворецкий отодвинулся подальше в кровати, пока не уперся в ее спинку. Перепуганный, он даже не заметил Констебда в дверях.
– Не смотрите на меня так, старина, – увещевал его Джек Мэггс. – Я не колдун, который посмотрит и околдует.
Мистер Спинкс скрестил руки на груди.
– Его зовут Тобиас Отс.
– Колдун! – прохрипел мистер Спинкс с сарказмом.
– Оказывается, вы можете открывать рот, если хотите.
Мэггс снова предложил ему ложку бульона, но губы дворецкого были крепко сжаты.
– Ну, хорошо. – Мэггс большим и указательным пальцами ухватил небритый подбородок старого упрямца и, разжав ему рот, влил в него ложку бульона. – Так я поил лекарством своих овец в Новом Южном Уэльсе.
– М-ы-м… – замычал Спинкс.
Слезящиеся глаза дворецкого, всячески отбивавшегося от очередной ложки супа, наконец, заметили в дверях Констебла. Тот ободряюще улыбнулся ему. Спинкс хотел что-то сказать, но в его открывшийся рот тут же была влита еще одна ложка бульона, а грубая рука Мэггса закрыла ему и рот, и нос. Бедняге ничего не оставалось, как сделать глоток.