Страница:
– Ты, сука, – сказал Саламандер, обращаясь к Джилл, – готов поклясться, что ты стоишь ее!
Кое-кто из пиратов в толпе схватились за мечи. Саламандер засмеялся воющим смехом и снова махнул рукой. Раздался раскат грома, гулом отозвавшийся в таверне; повалил дым; сплошную темень пронзил свет молнии. Проститутки закричали и бросились к двери; мужчины отступили, крича и посылая проклятия. Саламандер принялся метать гром и молнии в проеме двери. Истерично завизжав, проститутки снова бросились в толпу.
– Ни один не выйдет! – кричал Саламандер. – Вы, грязные идиоты! вы вонючий рой мух, кружащий над свиными потрохами! Кого вы осмелились так нагло оскорблять?!
Грациозно взмахнув рукой, Саламандер вскочил на стол, в центр неожиданно образовавшегося пурпурного водоворота из дыма и принялся хохотать с такими глубокими музыкальными переливами, с таким удовольствием, с каким мог смеяться тот, в жилах которого течет кровь эльфов. Задыхающиеся, с побелевшими лицами пираты и проститутки, уцепившись друг за друга, сбились у стены. Девушка, из-за которой поднялась вся эта кутерьма, встав на четвереньки, подползла к остальным.
– Так, – растягивая слова, зловеще сказал Саламандер. – Свиньи! Дерьмо! Вы принимали меня за болтуна-дурака? Не более, чем игрушкой, стоящей ниже вас в вашей похоти и кровопролитиях! Ха! Разве отважился бы слабый человек ходить по улицам Слайта? – Саламандер сделал драматическую паузу и оглядел присутствующих. – Если я только захочу, то могу сжечь эту дыру до основания, и вы, ублюдки, изжаритесь вместе с ней.
Как иллюстрацию, он послал сверкающую молнию в бочку с пивом, поверхность которой тут же охватило пламя. Опять заверещали проститутки; мужчины ринулись вперед; но как только прогорело дерево, пиво загасило огонь.
– Еще кто-нибудь сомневается в моих силах? – продолжал Саламандер.
Все одновременно отрицательно закачали головами, как колышущиеся ветром колосья. С холодной, жесткой улыбкой Саламандер продолжал:
– Ну и прекрасно, свиньи. Возвращайтесь к вашим мерзким развлечениям, но помните меня, обращайтесь со мной так, как я этого заслуживаю.
Он спрыгнул со стола и сел рядом с Джилл. Над залом повисло долгое, подобное остаткам дыма, молчание; затем постепенно пираты начали перешептываться. Одни возвращались к своему пиву, другие, более слабые душой, выскальзывали за дверь. Когда воцарился обычный шум, Саламандер обнял Джилл за плечи и, притянув ее поближе, прошептал:
– Это должно на некоторое время возбудить у них глубокое чувство набожности, а? Он снова заговорил обычным голосом: – Девушка! Унеси эту отвратительную обуглившуюся кружку и принеси свежего пива!
Поклонившись, вся дрожа, служанка бочком подошла к их столу и схватила влажной тряпкой все еще дымящуюся кружку. Когда она вернулась со свежим пивом, она сделала им реверанс, как придворная дама, а потом как можно быстрее убежала прочь. Саламандер приветственно поднял кружку и отхлебнул приличный глоток.
– Итак, мой вероломный Гилен, ты получил урок, ты усвоил его?
– При всем при том да, – сказала Джилл, про себя она находила странной всю эту его болтовню. – Но я не вполне уверен, что заслужил его.
Новость распространилась по городу почти так же быстро, как Двуумер-пламя Саламандера. В дверях таверны и у окон небольшими группами появлялись пираты и городские жители, они просовывали в таверну головы, смотрели на Саламандера и быстро исчезали. Наконец, быстрыми шагами в таверну зашел Снилен, он потряс гертфину руку, искренне смеясь при этом. Как сказал Саламандер, трусость была ему несвойственна.
– Я кляну себя, что пропустил такое зрелище, – сказал Снилен, садясь рядом и ни о чем не расспрашивая. – Я бы с удовольствием посмотрел, как эти свинячьи ублюдки бежали от тебя, колдун.
– У тебя еще есть шанс, если кто-нибудь доставит мне беспокойство.
– Это чертовски малый шанс, если, конечно, ты не останешься здесь надолго.
– Я и в самом деле, не задержусь здесь долго. Мне, приятель, понадобится твоя помощь. До зимы мне надо добраться до Бардека. Ты не знаешь, кого-нибудь, делающего последний рейс в этом сезоне? Я хорошо заплачу за наш проезд.
Снилен дал знак принести ему пива, раздумывая между тем над вопросом.
– Нет, я никого не знаю, – сказал он, наконец. – Но ты можешь поговорить с Батхвеном. Он обычно зимует то ли здесь, то ли в Пастуре, но ты все равно сходи к нему; в зависимости от того, сколько ты заплатишь, он может продлить летний сезон.
– Можешь не сомневаться, что сумма будет соответствующая. Мне позарез надо в Бардек: великолепные пальмы; сверкающий песок; богатые купцы с их мешками золота и драгоценностей.
– Должно быть, такого человека, как ты там ждет большой барыш. Зачем тебе все это, черт побери! Любой их караван может запросто стать твоим!
– Я предпочитаю выманивать золото из лап купцов, но ты прав, там меня ожидает барыш. Тот образ жизни, которым я предпочитаю жить, стоит недешево, а моя маленькая распутница любит роскошь. Жаль, насколько легко развращаются эти молодые парни.
Когда Снилен фыркнул от смеха, Джилл не знала, чье горло она бы перерезала с большим удовольствием – Снилена, или Саламандера.
– Но этот Батхвен пусть лучше не пытается доставить мне какую-нибудь неприятность, – продолжал гертфин. – Я могу поджечь дерево одним щелчком пальцев, как ты знаешь, а корабль, и ты тоже великолепно знаешь, сделан из дерева.
Снилен молча улыбнулся.
– Я вижу, что ты понял меня, – любезно улыбнулся ему в ответ Саламандер. – Я должен быть уверен, что славный Батхвен также хорошо поймет меня. Где мы можем найти этого принца океанов, этого свирепого морского волка?
– В «Зеленом попугае», но я не собираюсь говорить ему все это.
Батхвен был самым высоким человеком из всех, которых доводилось встречать Джилл, но, в тоже время, это был и самый тощий человек. Плечи у него были такими же узкими, как его узкие бедра, длинные руки свисали как веревки, они все были покрыты рубцами, лицо его все состояло из острых углов и длинного, унылого носа. Потому воодушевлению, с которым он приветствовал предложение Саламандера, можно было сделать вывод, что он не относится к разряду очень удачливых пиратов. У него была потрепанная, но годная для плавания по морю, как он сказал, рыбачья лодка, с командой в пятнадцать человек. Все они, как он клялся, были верные люди и умели держать рот на замке. Саламандер, чтобы быть уверенным в их верности, щелкнул пальцами, разжег в таверне очаг. Когда, вспыхнув, пламя распространилось на толстые поленья, Батхвен побледнел.
– Прямо до Бардека, без всяких колебаний, – сказал пират, с трудом проглотив слюну. – Будем идти с такой скоростью, с какой только позволит ветер.
– Великолепно! – сказал Саламандер. – Ты сможешь взять на борт лошадей, или мне надо их продать?
– На вашем месте я бы их продал. Для лошадей это тяжелое путешествие, ведь у меня небольшое торговое судно. В Бардеке вы сможете купить хороших лошадей.
– Последую твоему совету. Когда мы отплываем? Я ненавижу ждать.
– Завтра на рассвете, когда отойдет прилив. Это вас устроит?
– Да. Мы должны встретиться на пристани, когда еще будет темно.
Когда они вернулись на постоялый двор Дамрека, то обнаружили, что рассказ об инциденте в таверне бежал впереди их. Дамрек вел себя совершенно иначе. Он подобострастно дал им фонарь, не переставая кланяться, подобно вороне, пьющей воду, чтобы они могли осветить ведущую в их комнату лестницу. Как только дверь была надежно заперта, Саламандер упал на матрац и хохотал, пока не закашлялся. Джилл повесила на гвоздь в стене фонарь и свирепо посмотрела на Саламандера.
– О, боги, – выдохнул Саламандер, когда к нему вернулась способность разговаривать, – это и в самом деле была лучшая шутка в моей жизни, а их у меня было немало, моя голубка Джилл.
– Не сомневаюсь, – холодно сказала Джилл.
– Ах! – На лице Саламандера угасла улыбка, он сел, обхватив длинными руками колени. – Мне кажется, тебя рассердила моя уловка, мои необычайные речи, пылающее пламя и все последующее, но ведь если эти ребята не будут считать нас такими же жестокими и опасными, как они сами, они не станут нас уважать, независимо от того, сколько намеков по поводу Двуумера мы сделаем. Мне не улыбается перспектива одной прекрасной ночью быть выброшенным за борт, когда мы будем в открытом море.
– Да, все это верно, но к чему было устраивать это шоу? Почему нельзя было просто поджечь что-нибудь и, таким образом, напугать их?
– Джилл, – укоризненно посмотрел на нее Саламандер, – ведь это было бы совершенно не смешно.
Уже несколько дней Блейн не мог спать спокойно. Обычно он одевался, затем беспокойно ходил взад и вперед по многочисленным коридорам королевского дворца и спрашивал себя, к чему он понапрасну тратит время в Форте Дэвери. Вскоре ему надо будет отправляться в долгое обратное путешествие в Гум Пекл, а не то с наступлением зимы он окажется запертым вдалеке от дома в королевском городе. Этим, заслуживающим особого внимания вечером, он, практически, без всякой цели, проходя мимо покоев Мадока, решил зайти к нему. Стоя у двери, он увидал пробивающийся из-под нее свет. Пока он стоял, не решаясь постучать, к его облегчению, дверь открылась, на пороге стоял Мадок, уже одетый в ночные бригги.
– А, это вы, Блейн. Я все равно не мог уснуть, спириты сказали мне, что вы идете. Идемте выпьем по бокалу на ночь.
Блейн поспешно огляделся вокруг и не увидел никаких спиритов, он решил, что опасность ему не грозит и можно войти. Мадок налил им обоим темного пива, приправив его корицей и гвоздикой из Бардека.
– Что вас привело ко мне?
– Не волнуйтесь, ничего особенного, извините, что потревожил вас.
– Тогда я вам кое-что расскажу, – сказал Мадок, протягивая ему кружку с пивом. – Садитесь.
Они сели около жаровни, которая светилась вишнево-красным жаром в продуваемой насквозь комнате. Блейн с удовольствием отхлебнул крепкое черное пиво.
– Я планировал встретиться с вами утром, – сказал Мадок. – У меня есть новости. Король, наконец, соизволил сказать мне, что завтра на рассвете он посылает в Абервин герольда.
– Черт побери? Зачем?
– Никто этого не знает. Очевидно, наш сеньор раздражен Савелом еще больше, чем вами, он никому не говорит ни слова. Все, что я знаю, это что герольд везет важное официальное сообщение. Оно может касаться возвращения Родри из ссылки, так же как и созыва Совета Выборщиков для решения вопроса о выборе нового наследника. О, боги, а может быть, это касается всего лишь повышения налогов, откуда я знаю!
Блейн пробурчал что-то под нос и сделал большой глоток.
– Конечно же я уже дал знать об этом Невину, – сказал Мадок.
– Великолепно. Послушайте, могу я задать все тот же вопрос, где Родри? Мне кажется, вы уже знаете это.
Мадок помолчал, изучающе рассматривая лицо Блейна, как будто вычитывал там какую-то информацию. – Думаю, что так, – наконец сказал он. – Вы можете поклясться мне, что это останется между нами?
– Клянусь честью моего рода.
– Ладно. Родри в Бардеке. Его враги увели его туда и продали в рабство.
– Что они сделали? О, боги, я должен повесить их за это! Я посажу их на кол и выпотрошу! Какая наглость! Продать моего родственника, как какого-то ублюдка, в рабство!
– Ваша светлость, Я могу вас попросить сесть на место?
Блейн был крайне удивлен, когда обнаружил, что он стоит. Он глубоко вздохнул и сел на место.
– Помимо всего прочего, ваша светлость, он все-таки жив.
– Да, это так. Блейн еще раз вдохнул полную грудь воздуха и напомнил себе, что он ничего не может сделать прямо сейчас, так как на дворе стоит ночь. – Интересно, удастся ли мне нанять корабль до Бардека в это время года, такой корабль, чтобы на нем смогла разместиться значительная часть моего войска?
– Вы не сможете этого сделать, ваша светлость, а кроме того, было бы неразумно с вашей стороны отправляться за ним. Я считаю, что вы будете более необходимы здесь, когда он весной вернется сюда, – сказал Мадок, и задумчиво добавил: – Если нам, несмотря ни на что, удастся вытащить его оттуда.
– У меня огромная вера в силу Двуумера, милорд.
– Благодарю вас. Будем надеяться, что справедливость восторжествует.
По мягкой качке корпуса корабля, узник понял, что они становятся на якорь где-то в порту или ином месте. Какое-то время он просто лежал на соломенном тюфяке и оглядывал место своего заключения, которое было совершенно пустым. Вначале путешествия оно было полно коробок и тюков. Как много времени прошло? Недели. Он не был уверен, сколько именно. Когда он поднялся на колени, на лодыжках звякнули кандалы, ему стоило немало трудностей добраться до иллюминатора и поднять занавес из промасленной кожи. Его ослепило яркое солнце, из глаз потекли слезы, но спустя некоторое время он смог различить длинный белый берег и крутые отвесные скалы за лесом мачт. Порт был похож на все порты. Их корабль раскачивался между двумя городами, это единственное, что он знал. Правда, он знал также, что находится в водном пространстве Бардека. Ему несколько раз говорили об этом захватившие его в плен, как будто было важно, чтобы он знал это. Теперь он повторил это вслух: – Я в Бардеке. – Это было то немногое, что он знал о себе.
Он поднял руку и посмотрел на свою бледную кожу, говорившую о том, что он из Дэвери. Хотя он знал, что такое Дэвери и где он находится, он не мог вспомнить ничего, что касалось его лично, но его тюремщики говорили, что он родился там, в Дэвери, в провинции Пайдон, если говорить точнее. Он помнил также оба его родных языка и немного из языка бардекцев, то, что он знал до пленения. Одним из его наиболее стойких воспоминаний было то, как он изучал этот язык, будучи ребенком. Он отчетливо помнил своего учителя, темнокожего человека с седыми волосами и доброй улыбкой, который говорил, что он должен учиться прилежно из-за того положения в жизни, которое он занимает. Что это было за положение, он не помнил. Наверное, он был сыном купца; это было вполне разумное предположение. Во всяком случае, он был далек от того, чтобы говорить по-бардекски бегло, те далекие уроки научили его в общем понимать, о чем идет речь и задавать простейшие вопросы. На некоторые эти вопросы он получал ответы; чаще всего, нет. Услышав позади себя шум, пленник отпустил штору и отвернулся от иллюминатора. По лестнице спускался человек по имени Гвен, под рукой он держал небольшой матерчатый мешок.
– Одежда для тебя, – бросил ему мешок Гвен. – Туника и сандалии. Бардекская одежда. Сегодня ты покидаешь корабль. Рад?
– Не знаю. А что потом?
– Тебя продадут.
Узник кивнул, обдумывая сказанное. Так как они уже говорили ему, что он раб, эта новость не была для него неожиданной. Ему даже удалось подслушать, как кто-то говорил, что он стоит хороших денег, так как он является экзотическим товаром, как редкая порода собаки. Пока пленник одевался, Гвен прошелся среди остатков ящиков и тюков, как бы проверяя, не забыл ли он чего.
– Гвен, ты знаешь, как меня зовут?
– Да. А что, тебе никто не говорил? Талиэйсен.
– Спасибо. Мне было интересно.
– Не сомневаюсь. Он помолчал, глядя на пленника со странным выражением, в котором сквозило едва заметное сочувствие. – За тобой скоро кто-нибудь придет. Удачи тебе.
– Спасибо.
После ухода Гвена Талиэйсен сел на свой тюфяк, гадая, почему такой человек как этот Гвен пожелал ему удачи. Затем, пожав плечами, отбросил эту проблему, как неразрешимую, как и большинство остальных окружающих его проблем. Он несколько раз мысленно повторил свое имя, надеясь, что это поможет пробудить память. Но ничего не всплыло в памяти, ничего абсолютно – ни образ, ни звук, ни единого слова из той жизни, которой он жил до этого утра, недели назад, когда он проснулся на корабле в этой камере. Он помнил только панический страх, когда выяснилось, что он ничего не знает о себе, не помнил, как он оказался здесь в кандалах. В течение нескольких минут он чувствовал себя как очутившийся в клетке зверь, бросаясь на решетки клетки. Но приступ быстро прошел, задолго до того, как его похитители пришли поглазеть на него. В то утро он удовлетворился знанием самого необходимого: памяти у него нет, но он все еще человек, он может мыслить, говорить и он будет бороться, чтобы сохранить свою индивидуальность. На протяжении прошедших недель он пытался выудить из своей памяти осколки прошлого, и он вплетал их в то, что он знал о себе. Теперь к этому можно добавить еще немножко:
– Я Талиэйсен из Пайдона, сын купца, теперь – раб, но ценный раб. Они сказали мне, что меня проиграли в азартные игры здесь в Бардеке. Я помню, что по закону Дэвери нельзя продавать свободных людей, поэтому они захватили меня и привезли сюда в качестве долга, чтобы продать. Я должно быть сын важного купца; как еще иначе человек из Дэвери может очутиться в Бардеке.
Какое-то время он обдумывал этот вопрос, но затем отогнал от себя эти мысли. У него было три воспоминания, которые можно было присовокупить к общей картине воспоминаний. Первое, разумеется – это старый учитель бардекского языка, воспоминание, которое подходит к мысленно выстроенной им истории. Два других были трудными и доставляющими беспокойство. Во-первых – это светловолосая прекрасная девушка. Было довольно логично, что купеческий сын имел жену или любовницу (в воспоминаниях он видел себя в постели с ней), но почему эта девушка была одета не в женское платье, а в мужской наряд? Во втором волнующем воспоминании было еще меньше смысла. Он видел лицо и плечи человека, как бы смутно вырисовывающиеся в дыму или густом тумане; на нем была кольчуга и шлем, по его лицу стекала кровь. С появлением этого образа слышались слова: «первый человек, которого я убил». Но ведь купеческий сын не убивает людей, если только жертвой был не бандит.
Талиэйсен с облегчением вздохнул. Это имело смысл: если он вел караван, а этот парень был бандитом… – у него шевельнулась другая мысль… конечно, конечно! А если эта девушка была его женой и путешествовала вместе с ним? В длинном платье тяжело путешествовать – почему бы не надеть мужскую одежду. Он почувствовал глубокое удовлетворение от того, что, наконец, узор истории начал выстраиваться.
Но удовлетворение это было мимолетным, так как он сознавал, что его захватчики могли лгать ему. Хотя их история была правдоподобной и то, что он помнил о мире, вполне подтверждало их слова. Как тяжело было обо всем этом думать! Временами, он с трудом складывал вместе два слова или вспоминал то, что ему сказали минуту назад; в другое время – весь мир казался странным, далеким и ярко окрашенным, в его разуме происходили странные прыжки и провалы. Когда он задумывался над этим, ему приходило на ум, что он часто испытывал такое ощущение после того, как поест. Вероятно, они что-то подмешивали ему в пищу. Он знал, что где-то в глубине его сознания были причины для того, чтобы думать, что эти люди были из тех, кто одурманивает своих пленников, хотя он не мог в этом поручиться. Он пришел к осознанию того, что на языке метафор можно было объяснить следующим образом: все знания человека похожи на водяные лилии. Каждый цветок плавает на солнце на поверхности пруда его сознания. Но жизнь их зависит от длины их стеблей и корней, которые связывают их с землей. Он чувствовал себя так, словно кто-то размахивал косой в его сознании, оставив лишь несколько сломанных цветов вянуть на поверхности пруда, отрубив все их соединения с землей и другими лилиями. Хотя сравнение было своеобразным, оно подходило как нельзя лучше. Он был в этом уверен.
Через несколько минут он услыхал как на палубе началась небольшая суматоха, корабль качнулся, послышались крики. – Кто-то поднимается на корабль, – подумал он. Он подумал, что ему приходилось бывать на кораблях раньше, что он кое-что знает о них, что это были небольшие корабли, типа галер. Затем он вспомнил, как был на военной галере, стоя на ее резном носу, обдаваемый летящими из-под нее брызгами. Но что купеческий сын мог делать на военной галере? Но ему пришлось прервать обдумывание этого смущавшего его вопроса, так как кто-то поднял крышку люка и в камеру хлынул солнечный свет.
По лестнице спустился немой, издав гортанные звуки, которые, должно быть, означали приветствие. Это был согнутый как краб, покрытый морщинами черный мужчина, он потерял язык много лет назад, как сказал Гвен, однако он не сказал, как это произошло. Позади немого шел человек по имени Бритен. У него была жирная, лоснящаяся борода, за Бритеном следовал высокий, темно-коричневый бардекец, которого Талиэйсен никогда раньше не видел. Он был одет в полотняную белую тунику с красными рукавами, он нес пару деревянных дощечек, смазанных пчелиным воском и костяное перо для письма. Бритен жестом показывал на тюки и паковочные корзины, а следующий за ним парень принялся делать краткие записи цифр и символов на вощеной дощечке. Талиэйсен решил, что это таможенный офицер.
Немой встал на колени и снял с кандалов замок. Не успел Талиэйсен облегченно вздохнуть, как старик взял его за воротник и показал на его шею. Когда Талиэйсен заколебался, к нему обернулся Бритен. – Одень, немедленно.
Талиэйсен покорно подставил шею. Хотя ему было трудно вспомнить детали, он знал, что Бритен причинял ему боль, очень сильную боль, это было раньше. Он ничего не помнил, остался только страх боли, который пробуждался с новой силой, как только Бритен смотрел в его сторону взглядом, похожим на удар плети.
Таможенник прокашлялся и задал длинный вопрос, из которого Талиэйсен ничего не понял.
– Да, Бритен протянул полоску коры, такие полоски в Бардеке использовали вместо пергамента, – вот.
Сморщив губы, таможенник кивнул, внимательно прочитал полоску, время от времени поглядывая на Талиэйсена.
– Дорогой товар, – заметил он.
– Рабы-варвары редкость в наши дни.
Только потом Талиэйсен понял, что таможенник изучал документ на его продажу. Щеки его вспыхнули от стыда: его, жителя Дэвери, свободного человека, как лошадь продавали в чужой стране. Тут же Бритен и таможенный офицер занялись чем-то другим. Для них он был ни чем иным, как обычная сделка купли-продажи, не стоящим ни сожаления, ни насмешек. Когда они закончили свои дела, немой вывел Талиэйсена вслед за ними а палубу. Пока Бритен и официальные лица порта спорили по поводу пошлин, пленник впервые за несколько недель увидел вокруг себя красивый вид.
Порт представлял из себя узкую бухту, примерно, с полмили шириной, вклинивающуюся в высокие скалы бледно-розового туфа. Из невысокого берега выступали четыре деревянных пирса, на берегу среди рыбачьих лодок и пальм были разбросаны хижины и сараи. На вершинах скал располагались, как казалось, более основательные строения в стиле Бардека – длинной прямоугольной формы.
– Город? – спросил Талиэйсен.
Немой утвердительно кивнул, стоявший рядом матрос проследил за их взглядом. – Мелетон, он называется Мелетон.
Талиэйсен повторил название города, добавив его к маленькому запасу имеющихся у него фактов. Насколько он помнил, Мелетон располагался на острове, который назывался Бардектинна, по этой причине, взяв часть этого наименования, впервые посетившие архипелаг Дэвери, ошибочно назвали им весь архипелаг. Прикрыв глаза ладонью от солнца, Талиэйсен рассматривал несколько видных ему строений на вершине скалы. Одно заинтересовало его особенно, это была громадная деревянная постройка, которая была по меньшей мере сто футов в длину, три этажа в высоту, крыша ее изгибалась и вздымалась вверх, как перевернутый корпус корабля. Рядом с ним стояла деревянная статуя высотой футов сорок, она изображала стоящего человека с птицей на плече.
– Храм? – спросил Талиэйсен стоящего рядом матроса.
– Да, Далей-о-контеймо. Проводник альбатросов, отец волн.
– А, поэтому его храм находится в порту.
Матрос кивнул в ответ. Резко дернув цепь, немой повел Талиэйсена от парня, он сделал это так неожиданно, как будто тот представлял какую-то опасность. Он заставил Талиэйсена стать около трапа. Случайно глянув за борт, Талиэйсен чуть не вскрикнул. Сине-зеленая вода кишела спиритами; лица, руки, гривы волос, которые появлялись чтобы тут же вновь раствориться в воде, глаза, которые пристально смотрели на него из солнечных бликов, голоса, шепчущие в пене, длинные тонкие пальцы, которые указывали на него, потом все исчезло. Талиэйсен чувствовал, что надо молчать о увиденном. Он украдкой огляделся вокруг и понял, что кроме него никто ничего не видел. Он почувствовал самоудовлетворение от своих скрытых способностей; в этом он превосходил своих тюремщиков, дикий народец знал его и узнал. Ему только хотелось вспомнить – почему. Вдруг вся палуба заполнилась гномами. Разнообразные существа – высокие голубые, толстые коричневые, тощие зеленые, с окутанным туманом лицами и покрытыми бородавками пальцами, они толпились вокруг него, словно бы утешая. Они похлопывали его, улыбались – затем, также неожиданно, как и появились, исчезли. Он поднял взгляд на подходившего к нему Бритена, который изучал какую-то бумагу, кажется, о погрузке. У Талиэйсена гулко забилось сердце, но затем он успокоился, поняв, что Бритен не видел дикий народец – а может, он вообще не в состоянии видеть его? Талиэйсен подумал, что должен видеть, но он не мог вспомнить, почему ему так кажется.
– Так, все в порядке, – сказал Бритен немому. – Можешь вести его на рынок, незачем его больше кормить.
Кое-кто из пиратов в толпе схватились за мечи. Саламандер засмеялся воющим смехом и снова махнул рукой. Раздался раскат грома, гулом отозвавшийся в таверне; повалил дым; сплошную темень пронзил свет молнии. Проститутки закричали и бросились к двери; мужчины отступили, крича и посылая проклятия. Саламандер принялся метать гром и молнии в проеме двери. Истерично завизжав, проститутки снова бросились в толпу.
– Ни один не выйдет! – кричал Саламандер. – Вы, грязные идиоты! вы вонючий рой мух, кружащий над свиными потрохами! Кого вы осмелились так нагло оскорблять?!
Грациозно взмахнув рукой, Саламандер вскочил на стол, в центр неожиданно образовавшегося пурпурного водоворота из дыма и принялся хохотать с такими глубокими музыкальными переливами, с таким удовольствием, с каким мог смеяться тот, в жилах которого течет кровь эльфов. Задыхающиеся, с побелевшими лицами пираты и проститутки, уцепившись друг за друга, сбились у стены. Девушка, из-за которой поднялась вся эта кутерьма, встав на четвереньки, подползла к остальным.
– Так, – растягивая слова, зловеще сказал Саламандер. – Свиньи! Дерьмо! Вы принимали меня за болтуна-дурака? Не более, чем игрушкой, стоящей ниже вас в вашей похоти и кровопролитиях! Ха! Разве отважился бы слабый человек ходить по улицам Слайта? – Саламандер сделал драматическую паузу и оглядел присутствующих. – Если я только захочу, то могу сжечь эту дыру до основания, и вы, ублюдки, изжаритесь вместе с ней.
Как иллюстрацию, он послал сверкающую молнию в бочку с пивом, поверхность которой тут же охватило пламя. Опять заверещали проститутки; мужчины ринулись вперед; но как только прогорело дерево, пиво загасило огонь.
– Еще кто-нибудь сомневается в моих силах? – продолжал Саламандер.
Все одновременно отрицательно закачали головами, как колышущиеся ветром колосья. С холодной, жесткой улыбкой Саламандер продолжал:
– Ну и прекрасно, свиньи. Возвращайтесь к вашим мерзким развлечениям, но помните меня, обращайтесь со мной так, как я этого заслуживаю.
Он спрыгнул со стола и сел рядом с Джилл. Над залом повисло долгое, подобное остаткам дыма, молчание; затем постепенно пираты начали перешептываться. Одни возвращались к своему пиву, другие, более слабые душой, выскальзывали за дверь. Когда воцарился обычный шум, Саламандер обнял Джилл за плечи и, притянув ее поближе, прошептал:
– Это должно на некоторое время возбудить у них глубокое чувство набожности, а? Он снова заговорил обычным голосом: – Девушка! Унеси эту отвратительную обуглившуюся кружку и принеси свежего пива!
Поклонившись, вся дрожа, служанка бочком подошла к их столу и схватила влажной тряпкой все еще дымящуюся кружку. Когда она вернулась со свежим пивом, она сделала им реверанс, как придворная дама, а потом как можно быстрее убежала прочь. Саламандер приветственно поднял кружку и отхлебнул приличный глоток.
– Итак, мой вероломный Гилен, ты получил урок, ты усвоил его?
– При всем при том да, – сказала Джилл, про себя она находила странной всю эту его болтовню. – Но я не вполне уверен, что заслужил его.
Новость распространилась по городу почти так же быстро, как Двуумер-пламя Саламандера. В дверях таверны и у окон небольшими группами появлялись пираты и городские жители, они просовывали в таверну головы, смотрели на Саламандера и быстро исчезали. Наконец, быстрыми шагами в таверну зашел Снилен, он потряс гертфину руку, искренне смеясь при этом. Как сказал Саламандер, трусость была ему несвойственна.
– Я кляну себя, что пропустил такое зрелище, – сказал Снилен, садясь рядом и ни о чем не расспрашивая. – Я бы с удовольствием посмотрел, как эти свинячьи ублюдки бежали от тебя, колдун.
– У тебя еще есть шанс, если кто-нибудь доставит мне беспокойство.
– Это чертовски малый шанс, если, конечно, ты не останешься здесь надолго.
– Я и в самом деле, не задержусь здесь долго. Мне, приятель, понадобится твоя помощь. До зимы мне надо добраться до Бардека. Ты не знаешь, кого-нибудь, делающего последний рейс в этом сезоне? Я хорошо заплачу за наш проезд.
Снилен дал знак принести ему пива, раздумывая между тем над вопросом.
– Нет, я никого не знаю, – сказал он, наконец. – Но ты можешь поговорить с Батхвеном. Он обычно зимует то ли здесь, то ли в Пастуре, но ты все равно сходи к нему; в зависимости от того, сколько ты заплатишь, он может продлить летний сезон.
– Можешь не сомневаться, что сумма будет соответствующая. Мне позарез надо в Бардек: великолепные пальмы; сверкающий песок; богатые купцы с их мешками золота и драгоценностей.
– Должно быть, такого человека, как ты там ждет большой барыш. Зачем тебе все это, черт побери! Любой их караван может запросто стать твоим!
– Я предпочитаю выманивать золото из лап купцов, но ты прав, там меня ожидает барыш. Тот образ жизни, которым я предпочитаю жить, стоит недешево, а моя маленькая распутница любит роскошь. Жаль, насколько легко развращаются эти молодые парни.
Когда Снилен фыркнул от смеха, Джилл не знала, чье горло она бы перерезала с большим удовольствием – Снилена, или Саламандера.
– Но этот Батхвен пусть лучше не пытается доставить мне какую-нибудь неприятность, – продолжал гертфин. – Я могу поджечь дерево одним щелчком пальцев, как ты знаешь, а корабль, и ты тоже великолепно знаешь, сделан из дерева.
Снилен молча улыбнулся.
– Я вижу, что ты понял меня, – любезно улыбнулся ему в ответ Саламандер. – Я должен быть уверен, что славный Батхвен также хорошо поймет меня. Где мы можем найти этого принца океанов, этого свирепого морского волка?
– В «Зеленом попугае», но я не собираюсь говорить ему все это.
Батхвен был самым высоким человеком из всех, которых доводилось встречать Джилл, но, в тоже время, это был и самый тощий человек. Плечи у него были такими же узкими, как его узкие бедра, длинные руки свисали как веревки, они все были покрыты рубцами, лицо его все состояло из острых углов и длинного, унылого носа. Потому воодушевлению, с которым он приветствовал предложение Саламандера, можно было сделать вывод, что он не относится к разряду очень удачливых пиратов. У него была потрепанная, но годная для плавания по морю, как он сказал, рыбачья лодка, с командой в пятнадцать человек. Все они, как он клялся, были верные люди и умели держать рот на замке. Саламандер, чтобы быть уверенным в их верности, щелкнул пальцами, разжег в таверне очаг. Когда, вспыхнув, пламя распространилось на толстые поленья, Батхвен побледнел.
– Прямо до Бардека, без всяких колебаний, – сказал пират, с трудом проглотив слюну. – Будем идти с такой скоростью, с какой только позволит ветер.
– Великолепно! – сказал Саламандер. – Ты сможешь взять на борт лошадей, или мне надо их продать?
– На вашем месте я бы их продал. Для лошадей это тяжелое путешествие, ведь у меня небольшое торговое судно. В Бардеке вы сможете купить хороших лошадей.
– Последую твоему совету. Когда мы отплываем? Я ненавижу ждать.
– Завтра на рассвете, когда отойдет прилив. Это вас устроит?
– Да. Мы должны встретиться на пристани, когда еще будет темно.
Когда они вернулись на постоялый двор Дамрека, то обнаружили, что рассказ об инциденте в таверне бежал впереди их. Дамрек вел себя совершенно иначе. Он подобострастно дал им фонарь, не переставая кланяться, подобно вороне, пьющей воду, чтобы они могли осветить ведущую в их комнату лестницу. Как только дверь была надежно заперта, Саламандер упал на матрац и хохотал, пока не закашлялся. Джилл повесила на гвоздь в стене фонарь и свирепо посмотрела на Саламандера.
– О, боги, – выдохнул Саламандер, когда к нему вернулась способность разговаривать, – это и в самом деле была лучшая шутка в моей жизни, а их у меня было немало, моя голубка Джилл.
– Не сомневаюсь, – холодно сказала Джилл.
– Ах! – На лице Саламандера угасла улыбка, он сел, обхватив длинными руками колени. – Мне кажется, тебя рассердила моя уловка, мои необычайные речи, пылающее пламя и все последующее, но ведь если эти ребята не будут считать нас такими же жестокими и опасными, как они сами, они не станут нас уважать, независимо от того, сколько намеков по поводу Двуумера мы сделаем. Мне не улыбается перспектива одной прекрасной ночью быть выброшенным за борт, когда мы будем в открытом море.
– Да, все это верно, но к чему было устраивать это шоу? Почему нельзя было просто поджечь что-нибудь и, таким образом, напугать их?
– Джилл, – укоризненно посмотрел на нее Саламандер, – ведь это было бы совершенно не смешно.
Уже несколько дней Блейн не мог спать спокойно. Обычно он одевался, затем беспокойно ходил взад и вперед по многочисленным коридорам королевского дворца и спрашивал себя, к чему он понапрасну тратит время в Форте Дэвери. Вскоре ему надо будет отправляться в долгое обратное путешествие в Гум Пекл, а не то с наступлением зимы он окажется запертым вдалеке от дома в королевском городе. Этим, заслуживающим особого внимания вечером, он, практически, без всякой цели, проходя мимо покоев Мадока, решил зайти к нему. Стоя у двери, он увидал пробивающийся из-под нее свет. Пока он стоял, не решаясь постучать, к его облегчению, дверь открылась, на пороге стоял Мадок, уже одетый в ночные бригги.
– А, это вы, Блейн. Я все равно не мог уснуть, спириты сказали мне, что вы идете. Идемте выпьем по бокалу на ночь.
Блейн поспешно огляделся вокруг и не увидел никаких спиритов, он решил, что опасность ему не грозит и можно войти. Мадок налил им обоим темного пива, приправив его корицей и гвоздикой из Бардека.
– Что вас привело ко мне?
– Не волнуйтесь, ничего особенного, извините, что потревожил вас.
– Тогда я вам кое-что расскажу, – сказал Мадок, протягивая ему кружку с пивом. – Садитесь.
Они сели около жаровни, которая светилась вишнево-красным жаром в продуваемой насквозь комнате. Блейн с удовольствием отхлебнул крепкое черное пиво.
– Я планировал встретиться с вами утром, – сказал Мадок. – У меня есть новости. Король, наконец, соизволил сказать мне, что завтра на рассвете он посылает в Абервин герольда.
– Черт побери? Зачем?
– Никто этого не знает. Очевидно, наш сеньор раздражен Савелом еще больше, чем вами, он никому не говорит ни слова. Все, что я знаю, это что герольд везет важное официальное сообщение. Оно может касаться возвращения Родри из ссылки, так же как и созыва Совета Выборщиков для решения вопроса о выборе нового наследника. О, боги, а может быть, это касается всего лишь повышения налогов, откуда я знаю!
Блейн пробурчал что-то под нос и сделал большой глоток.
– Конечно же я уже дал знать об этом Невину, – сказал Мадок.
– Великолепно. Послушайте, могу я задать все тот же вопрос, где Родри? Мне кажется, вы уже знаете это.
Мадок помолчал, изучающе рассматривая лицо Блейна, как будто вычитывал там какую-то информацию. – Думаю, что так, – наконец сказал он. – Вы можете поклясться мне, что это останется между нами?
– Клянусь честью моего рода.
– Ладно. Родри в Бардеке. Его враги увели его туда и продали в рабство.
– Что они сделали? О, боги, я должен повесить их за это! Я посажу их на кол и выпотрошу! Какая наглость! Продать моего родственника, как какого-то ублюдка, в рабство!
– Ваша светлость, Я могу вас попросить сесть на место?
Блейн был крайне удивлен, когда обнаружил, что он стоит. Он глубоко вздохнул и сел на место.
– Помимо всего прочего, ваша светлость, он все-таки жив.
– Да, это так. Блейн еще раз вдохнул полную грудь воздуха и напомнил себе, что он ничего не может сделать прямо сейчас, так как на дворе стоит ночь. – Интересно, удастся ли мне нанять корабль до Бардека в это время года, такой корабль, чтобы на нем смогла разместиться значительная часть моего войска?
– Вы не сможете этого сделать, ваша светлость, а кроме того, было бы неразумно с вашей стороны отправляться за ним. Я считаю, что вы будете более необходимы здесь, когда он весной вернется сюда, – сказал Мадок, и задумчиво добавил: – Если нам, несмотря ни на что, удастся вытащить его оттуда.
– У меня огромная вера в силу Двуумера, милорд.
– Благодарю вас. Будем надеяться, что справедливость восторжествует.
По мягкой качке корпуса корабля, узник понял, что они становятся на якорь где-то в порту или ином месте. Какое-то время он просто лежал на соломенном тюфяке и оглядывал место своего заключения, которое было совершенно пустым. Вначале путешествия оно было полно коробок и тюков. Как много времени прошло? Недели. Он не был уверен, сколько именно. Когда он поднялся на колени, на лодыжках звякнули кандалы, ему стоило немало трудностей добраться до иллюминатора и поднять занавес из промасленной кожи. Его ослепило яркое солнце, из глаз потекли слезы, но спустя некоторое время он смог различить длинный белый берег и крутые отвесные скалы за лесом мачт. Порт был похож на все порты. Их корабль раскачивался между двумя городами, это единственное, что он знал. Правда, он знал также, что находится в водном пространстве Бардека. Ему несколько раз говорили об этом захватившие его в плен, как будто было важно, чтобы он знал это. Теперь он повторил это вслух: – Я в Бардеке. – Это было то немногое, что он знал о себе.
Он поднял руку и посмотрел на свою бледную кожу, говорившую о том, что он из Дэвери. Хотя он знал, что такое Дэвери и где он находится, он не мог вспомнить ничего, что касалось его лично, но его тюремщики говорили, что он родился там, в Дэвери, в провинции Пайдон, если говорить точнее. Он помнил также оба его родных языка и немного из языка бардекцев, то, что он знал до пленения. Одним из его наиболее стойких воспоминаний было то, как он изучал этот язык, будучи ребенком. Он отчетливо помнил своего учителя, темнокожего человека с седыми волосами и доброй улыбкой, который говорил, что он должен учиться прилежно из-за того положения в жизни, которое он занимает. Что это было за положение, он не помнил. Наверное, он был сыном купца; это было вполне разумное предположение. Во всяком случае, он был далек от того, чтобы говорить по-бардекски бегло, те далекие уроки научили его в общем понимать, о чем идет речь и задавать простейшие вопросы. На некоторые эти вопросы он получал ответы; чаще всего, нет. Услышав позади себя шум, пленник отпустил штору и отвернулся от иллюминатора. По лестнице спускался человек по имени Гвен, под рукой он держал небольшой матерчатый мешок.
– Одежда для тебя, – бросил ему мешок Гвен. – Туника и сандалии. Бардекская одежда. Сегодня ты покидаешь корабль. Рад?
– Не знаю. А что потом?
– Тебя продадут.
Узник кивнул, обдумывая сказанное. Так как они уже говорили ему, что он раб, эта новость не была для него неожиданной. Ему даже удалось подслушать, как кто-то говорил, что он стоит хороших денег, так как он является экзотическим товаром, как редкая порода собаки. Пока пленник одевался, Гвен прошелся среди остатков ящиков и тюков, как бы проверяя, не забыл ли он чего.
– Гвен, ты знаешь, как меня зовут?
– Да. А что, тебе никто не говорил? Талиэйсен.
– Спасибо. Мне было интересно.
– Не сомневаюсь. Он помолчал, глядя на пленника со странным выражением, в котором сквозило едва заметное сочувствие. – За тобой скоро кто-нибудь придет. Удачи тебе.
– Спасибо.
После ухода Гвена Талиэйсен сел на свой тюфяк, гадая, почему такой человек как этот Гвен пожелал ему удачи. Затем, пожав плечами, отбросил эту проблему, как неразрешимую, как и большинство остальных окружающих его проблем. Он несколько раз мысленно повторил свое имя, надеясь, что это поможет пробудить память. Но ничего не всплыло в памяти, ничего абсолютно – ни образ, ни звук, ни единого слова из той жизни, которой он жил до этого утра, недели назад, когда он проснулся на корабле в этой камере. Он помнил только панический страх, когда выяснилось, что он ничего не знает о себе, не помнил, как он оказался здесь в кандалах. В течение нескольких минут он чувствовал себя как очутившийся в клетке зверь, бросаясь на решетки клетки. Но приступ быстро прошел, задолго до того, как его похитители пришли поглазеть на него. В то утро он удовлетворился знанием самого необходимого: памяти у него нет, но он все еще человек, он может мыслить, говорить и он будет бороться, чтобы сохранить свою индивидуальность. На протяжении прошедших недель он пытался выудить из своей памяти осколки прошлого, и он вплетал их в то, что он знал о себе. Теперь к этому можно добавить еще немножко:
– Я Талиэйсен из Пайдона, сын купца, теперь – раб, но ценный раб. Они сказали мне, что меня проиграли в азартные игры здесь в Бардеке. Я помню, что по закону Дэвери нельзя продавать свободных людей, поэтому они захватили меня и привезли сюда в качестве долга, чтобы продать. Я должно быть сын важного купца; как еще иначе человек из Дэвери может очутиться в Бардеке.
Какое-то время он обдумывал этот вопрос, но затем отогнал от себя эти мысли. У него было три воспоминания, которые можно было присовокупить к общей картине воспоминаний. Первое, разумеется – это старый учитель бардекского языка, воспоминание, которое подходит к мысленно выстроенной им истории. Два других были трудными и доставляющими беспокойство. Во-первых – это светловолосая прекрасная девушка. Было довольно логично, что купеческий сын имел жену или любовницу (в воспоминаниях он видел себя в постели с ней), но почему эта девушка была одета не в женское платье, а в мужской наряд? Во втором волнующем воспоминании было еще меньше смысла. Он видел лицо и плечи человека, как бы смутно вырисовывающиеся в дыму или густом тумане; на нем была кольчуга и шлем, по его лицу стекала кровь. С появлением этого образа слышались слова: «первый человек, которого я убил». Но ведь купеческий сын не убивает людей, если только жертвой был не бандит.
Талиэйсен с облегчением вздохнул. Это имело смысл: если он вел караван, а этот парень был бандитом… – у него шевельнулась другая мысль… конечно, конечно! А если эта девушка была его женой и путешествовала вместе с ним? В длинном платье тяжело путешествовать – почему бы не надеть мужскую одежду. Он почувствовал глубокое удовлетворение от того, что, наконец, узор истории начал выстраиваться.
Но удовлетворение это было мимолетным, так как он сознавал, что его захватчики могли лгать ему. Хотя их история была правдоподобной и то, что он помнил о мире, вполне подтверждало их слова. Как тяжело было обо всем этом думать! Временами, он с трудом складывал вместе два слова или вспоминал то, что ему сказали минуту назад; в другое время – весь мир казался странным, далеким и ярко окрашенным, в его разуме происходили странные прыжки и провалы. Когда он задумывался над этим, ему приходило на ум, что он часто испытывал такое ощущение после того, как поест. Вероятно, они что-то подмешивали ему в пищу. Он знал, что где-то в глубине его сознания были причины для того, чтобы думать, что эти люди были из тех, кто одурманивает своих пленников, хотя он не мог в этом поручиться. Он пришел к осознанию того, что на языке метафор можно было объяснить следующим образом: все знания человека похожи на водяные лилии. Каждый цветок плавает на солнце на поверхности пруда его сознания. Но жизнь их зависит от длины их стеблей и корней, которые связывают их с землей. Он чувствовал себя так, словно кто-то размахивал косой в его сознании, оставив лишь несколько сломанных цветов вянуть на поверхности пруда, отрубив все их соединения с землей и другими лилиями. Хотя сравнение было своеобразным, оно подходило как нельзя лучше. Он был в этом уверен.
Через несколько минут он услыхал как на палубе началась небольшая суматоха, корабль качнулся, послышались крики. – Кто-то поднимается на корабль, – подумал он. Он подумал, что ему приходилось бывать на кораблях раньше, что он кое-что знает о них, что это были небольшие корабли, типа галер. Затем он вспомнил, как был на военной галере, стоя на ее резном носу, обдаваемый летящими из-под нее брызгами. Но что купеческий сын мог делать на военной галере? Но ему пришлось прервать обдумывание этого смущавшего его вопроса, так как кто-то поднял крышку люка и в камеру хлынул солнечный свет.
По лестнице спустился немой, издав гортанные звуки, которые, должно быть, означали приветствие. Это был согнутый как краб, покрытый морщинами черный мужчина, он потерял язык много лет назад, как сказал Гвен, однако он не сказал, как это произошло. Позади немого шел человек по имени Бритен. У него была жирная, лоснящаяся борода, за Бритеном следовал высокий, темно-коричневый бардекец, которого Талиэйсен никогда раньше не видел. Он был одет в полотняную белую тунику с красными рукавами, он нес пару деревянных дощечек, смазанных пчелиным воском и костяное перо для письма. Бритен жестом показывал на тюки и паковочные корзины, а следующий за ним парень принялся делать краткие записи цифр и символов на вощеной дощечке. Талиэйсен решил, что это таможенный офицер.
Немой встал на колени и снял с кандалов замок. Не успел Талиэйсен облегченно вздохнуть, как старик взял его за воротник и показал на его шею. Когда Талиэйсен заколебался, к нему обернулся Бритен. – Одень, немедленно.
Талиэйсен покорно подставил шею. Хотя ему было трудно вспомнить детали, он знал, что Бритен причинял ему боль, очень сильную боль, это было раньше. Он ничего не помнил, остался только страх боли, который пробуждался с новой силой, как только Бритен смотрел в его сторону взглядом, похожим на удар плети.
Таможенник прокашлялся и задал длинный вопрос, из которого Талиэйсен ничего не понял.
– Да, Бритен протянул полоску коры, такие полоски в Бардеке использовали вместо пергамента, – вот.
Сморщив губы, таможенник кивнул, внимательно прочитал полоску, время от времени поглядывая на Талиэйсена.
– Дорогой товар, – заметил он.
– Рабы-варвары редкость в наши дни.
Только потом Талиэйсен понял, что таможенник изучал документ на его продажу. Щеки его вспыхнули от стыда: его, жителя Дэвери, свободного человека, как лошадь продавали в чужой стране. Тут же Бритен и таможенный офицер занялись чем-то другим. Для них он был ни чем иным, как обычная сделка купли-продажи, не стоящим ни сожаления, ни насмешек. Когда они закончили свои дела, немой вывел Талиэйсена вслед за ними а палубу. Пока Бритен и официальные лица порта спорили по поводу пошлин, пленник впервые за несколько недель увидел вокруг себя красивый вид.
Порт представлял из себя узкую бухту, примерно, с полмили шириной, вклинивающуюся в высокие скалы бледно-розового туфа. Из невысокого берега выступали четыре деревянных пирса, на берегу среди рыбачьих лодок и пальм были разбросаны хижины и сараи. На вершинах скал располагались, как казалось, более основательные строения в стиле Бардека – длинной прямоугольной формы.
– Город? – спросил Талиэйсен.
Немой утвердительно кивнул, стоявший рядом матрос проследил за их взглядом. – Мелетон, он называется Мелетон.
Талиэйсен повторил название города, добавив его к маленькому запасу имеющихся у него фактов. Насколько он помнил, Мелетон располагался на острове, который назывался Бардектинна, по этой причине, взяв часть этого наименования, впервые посетившие архипелаг Дэвери, ошибочно назвали им весь архипелаг. Прикрыв глаза ладонью от солнца, Талиэйсен рассматривал несколько видных ему строений на вершине скалы. Одно заинтересовало его особенно, это была громадная деревянная постройка, которая была по меньшей мере сто футов в длину, три этажа в высоту, крыша ее изгибалась и вздымалась вверх, как перевернутый корпус корабля. Рядом с ним стояла деревянная статуя высотой футов сорок, она изображала стоящего человека с птицей на плече.
– Храм? – спросил Талиэйсен стоящего рядом матроса.
– Да, Далей-о-контеймо. Проводник альбатросов, отец волн.
– А, поэтому его храм находится в порту.
Матрос кивнул в ответ. Резко дернув цепь, немой повел Талиэйсена от парня, он сделал это так неожиданно, как будто тот представлял какую-то опасность. Он заставил Талиэйсена стать около трапа. Случайно глянув за борт, Талиэйсен чуть не вскрикнул. Сине-зеленая вода кишела спиритами; лица, руки, гривы волос, которые появлялись чтобы тут же вновь раствориться в воде, глаза, которые пристально смотрели на него из солнечных бликов, голоса, шепчущие в пене, длинные тонкие пальцы, которые указывали на него, потом все исчезло. Талиэйсен чувствовал, что надо молчать о увиденном. Он украдкой огляделся вокруг и понял, что кроме него никто ничего не видел. Он почувствовал самоудовлетворение от своих скрытых способностей; в этом он превосходил своих тюремщиков, дикий народец знал его и узнал. Ему только хотелось вспомнить – почему. Вдруг вся палуба заполнилась гномами. Разнообразные существа – высокие голубые, толстые коричневые, тощие зеленые, с окутанным туманом лицами и покрытыми бородавками пальцами, они толпились вокруг него, словно бы утешая. Они похлопывали его, улыбались – затем, также неожиданно, как и появились, исчезли. Он поднял взгляд на подходившего к нему Бритена, который изучал какую-то бумагу, кажется, о погрузке. У Талиэйсена гулко забилось сердце, но затем он успокоился, поняв, что Бритен не видел дикий народец – а может, он вообще не в состоянии видеть его? Талиэйсен подумал, что должен видеть, но он не мог вспомнить, почему ему так кажется.
– Так, все в порядке, – сказал Бритен немому. – Можешь вести его на рынок, незачем его больше кормить.