Кэтрин Куртц. Фатерланд

сильнее. На груди красовался большой кровоподтек, пара ссадин на ногах,
одна ниже спины, еще один синяк на шее. Ничего серьезного. Как это,
бывало, говаривал отец?.. "Еще поживешь, сынок". Слова эти как отцовский
бальзам на все детские болячки. "Еще поживешь!"
Не одеваясь, вернулся в гостиную и стал копаться в куче, доставая
оттуда чистое белье, пару ботинок, чемодан, кожаную сумку. Ксавьер
опасался, что гестаповцы, возможно, забрали его паспорт, но он оказался
там, на дне кучи. Паспорт был выдав в 1961 году, когда Марш ездил в
Италию, чтобы доставить в Берлин задержанного в Милане бандита. С
фотографии на него глядел он сам, только помоложе, поупитанней, с легкой
улыбкой на губах. "Боже, - подумал он, - за три года я постарел на все
десять".
Штурмбаннфюрер почистил форму и снова надел, сменив рубашку. Уложил
чемодан. Когда он нагнулся, чтобы запереть его, взгляд упал на каминную
решетку. За ней лицевой стороной вниз лежало фото семьи Вайссов.
Поколебавшись, Марш поднял его, сложил в маленький квадрат, точно так, как
он нашел этот снимок пять лет назад, и сунул в бумажник. Если остановят и
станут обыскивать, он скажет, что это фотография его семьи.
Потом в последний раз оглядел комнату и вышел, по возможности плотнее
закрыв сломанную дверь.


В главной конторе "Дойчебанк" на Виттенбергплатц он спросил, сколько у
него на счете.
- Четыре тысячи двести семьдесят семь рейхсмарок и тридцать восемь
пфеннигов.
- Я их снимаю.
- Все, герр штурмбаннфюрер? - кассир удивленно заморгал сквозь очки в
металлической оправе. - Вы закрываете счет?
- Все.
Марш наблюдал, как тот отсчитал сорок две купюры по сто марок, потом
положил их в бумажник рядом с фотографией. Не так уж много для накопленных
за всю жизнь сбережений.
_Вот что значит не продвигаться по службе и семь лет платить алименты_.
Кассир снова удивленно поглядел на него:
- Герр штурмбаннфюрер что-то сказал?
Выходит, он размышлял вслух. С ума что ли схожу?
- Нет. Извините. Благодарю вас.
Марш поднял чемодан, вышел на площадь и сел в такси, направляясь на
Вердершермаркт.


Оказавшись один в кабинете, он сделал два дела.
Позвонил в штаб-квартиру "Люфтганзы" и попросил знакомого начальника
службы безопасности Фридмана, работавшего ранее следователем крипо,
проверить, не было ли среди пассажиров какого-либо из рейсов Берлин -
Цюрих в воскресенье или понедельник Мартина Лютера.
- Мартина Лютера, правильно? - Фридмана это явно позабавило. -
Кого-нибудь еще, Марш? Императора Карла Великого? Господина фон Гете?
- Это важно.
- Уверен, что важно. Я-то знаю. - Фридман обещал немедленно узнать. -
Слушай, когда тебе надоест мотаться за санитарными машинами, тебе всегда
найдется здесь работа, только скажи.
- Спасибо. Возможно, воспользуюсь приглашением.
Положив трубку, Марш снял со шкафа засохший цветок. Вынул из горшка
истлевшие корни, положил на дно медный ключик, вернул на место цветок и
поставил горшок снова на шкаф.
Через пять минут позвонил Фридман.


Анфилада помещений, примыкающих к кабинету Артура Небе, размещалась на
четвертом этаже - кремового цвета ковры и стены, скрытые светильники и
мягкая мебель черной кожи. На стенах эстампы с изображениями скульптурных
работ Торака. Могучие фигуры с гигантскими торсами катят огромные валуны
вверх по крутым склонам - это в ознаменование строительства автобанов.
Валькирии сражаются с дьяволами, воплощающими тройное зло - невежество,
большевизм и славянство. Размеры скульптур Торака были предметом
передаваемых шепотом анекдотов. "Сегодня герр профессор не принимает -
работает в левом ухе коня".
Адъютант Небе, гладко выбритый выпускник Гейдельберга и Оксфорда Отто
Бек, поднял глаза на входящего в приемную Марша.
- Мне нужно поговорить с оберстгруппенфюрером, - сказал Марш.
- Он никого не принимает.
- Меня примет.
- Нет, не примет.
Марш, опершись кулаками о стол, наклонился к лицу Бека:
- Спросите.
Он услышал, как позади него секретарь Небе шепнула:
- Вызвать охрану?
- Минутку, Ингрид. - Среди выпускников школы СС в Оксфорде считалось
шиком щеголять английским хладнокровием. Бек щелчком смахнул с рукава
мундира невидимую пылинку. - И как о вас доложить?
- Марш.
- А-а, знаменитый _Марш_. - Бек поднял трубку телефона. - Герр
оберстгруппенфюрер, на встрече с вами настаивает штурмбаннфюрер Марш. - Он
взглянул на следователя и кивнул. - Очень хорошо.
Бек нажал спрятанную под крышкой стола кнопку, открывающую электронные
замки.
- Пять минут, Марш. У него разговор с рейхсфюрером.
В кабинет вела массивная дубовая дверь. Закрытые жалюзи почти не
пропускали дневного света. Небе, согнувшись над столом в желтом круге,
отбрасываемом настольной лампой, разглядывал в лупу машинописный текст.
Направил на посетителя один огромный расплывшийся рыбий глаз.
- Что мы имеем?.. - Он положил лупу на стол. - Штурмбаннфюрер Марш?
Полагаю, с пустыми руками?
- К сожалению.
Небе кивнул.
- Дежурные сообщают, что полицейские участки по всему рейху забиты
дряхлыми нищими, потерявшими документы престарелыми пьяницами, всяким
старьем... Глобусу хватит чем заняться до самого Рождества. - Он откинулся
в кресле. - Насколько я знаю Лютера, он слишком хитер, чтобы показываться
на людях. Он будет выжидать несколько дней. Только на это вам и остается
надеяться.
- Позвольте обратиться с просьбой.
- Давайте.
- Я хочу съездить за границу.
Оберстгруппенфюрер расхохотался, хлопая ладонями по столу.
- Ваше личное дело, Марш, довольно содержательно, но в нем нигде не
упоминается о вашем чувстве юмора. Превосходно! Кто знает, может быть, вы
еще поживете. Какой-нибудь комендант концлагеря сделает вас своим
любимчиком.
- Мне нужно в Швейцарию.
- Разумеется. Изумительные пейзажи.
- Мне звонили из "Люфтганзы". Лютер в воскресенье днем летал в Цюрих и
вернулся в Берлин последним рейсом в понедельник. Думаю, у него есть
доступ к номерному банковскому вкладу.
Хозяин кабинета перестал хохотать и лишь время от времени посмеивался.
- Где доказательства?
Марш положил на стол конверт.
- Прошлой ночью я изъял его из квартиры Штукарта.
Небе открыл конверт и стал через лупу разглядывать письмо. Поднял
глаза.
- А ключ к нему не полагается?
Марш молча разглядывал висевшие над головой шефа крипо картины.
"Возвращающиеся с поля крестьянские девушки" Шмутцлера и "Фюрер на
трибуне" Падуа - ужасная банальная мазня.
- А-а, понимаю. - Небе снова откинулся, постукивая лупой по щеке. -
Если не разрешу ехать, не получу ключ. Правда, я мог бы передать вас в
гестапо, и тамошние специалисты убедили бы вас отдать его - возможно,
довольно быстро. Но тогда о содержимом ящика узнают Глобус с Гейдрихом, а
не я.
Он помолчал. Потом с трудом поднялся с кресла и заковылял к окну.
Немного раздвинув жалюзи, выглянул наружу. Марш видел, как он медленно
водил взглядом по сторонам.
Наконец оберстгруппенфюрер промолвил:
- Соблазнительное предложение. Но почему у меня перед глазами видение,
будто я машу вам белым платком с площадки для провожающих в аэропорту
имени Германа Геринга и вы никогда уже не вернетесь?
- Полагаю, излишне давать вам слово.
- Такой намек для нас оскорбителен.
Небе вернулся к столу и еще раз перечитал письма. Нажал кнопку на
столе:
- Бека.
Появился адъютант.
- Марш, давайте ваш паспорт. А теперь, Бек, направьте его в
министерство внутренних дел, и пусть там немедленно выдадут
двадцатичетырехчасовую выездную визу, действительную с шести часов
сегодняшнего вечера до шести часов завтрашнего.
Бек, бросив взгляд на Марша, выскользнул из кабинета.
Небе продолжал:
- Вот мои условия. Глава швейцарской криминальной полиции господин
Штреули - мой хороший приятель. С того момента, как вы выйдете из
самолета, и до посадки на обратный рейс его люди будут вести за вами
наблюдение. Не пытайтесь улизнуть от них. Если вы не вернетесь завтра, вас
арестуют и депортируют. Если попытаетесь бежать в Берн и попасть в
иностранное посольство, вас остановят. В любом случае вам некуда деваться.
После вчерашнего радостного сообщения американцы просто вышвырнут вас
обратно через границу. Англичане, французы и итальянцы сделают то, что мы
им скажем. Австралия и Канада послушаются американцев. Предположим,
остаются еще китайцы, но на вашем месте я предпочел бы лучше попытать
счастья в концлагере. Как только вернетесь в Берлин, расскажете мне все,
что узнали. Идет? - Марш кивнул. - Прекрасно. Фюрер называет Швейцарию
"нацией хозяев отелей". Рекомендую "Бор-о-Лак" на Тальштрассе. С видом на
озеро. Роскошнее не найдете. Прекрасное местечко для приговоренного.


Вернувшись к себе, "турист" Марш забронировал место в гостинице и билет
на самолет. Через час паспорт был у него на руках. Внутри проставлена
виза: вездесущий орел и обрамленная венком свастика; места, куда
вписываются даты, заполнены неразборчивым почерком бюрократа.
Срок действия выездной визы находился в прямой зависимости от
политической благонадежности обратившегося за ней. Партийным бонзам -
десять лет, членам партии - пять, гражданам с безупречной репутацией -
год, лагерному отребью, естественно, ничего не полагалось. Его отнесли к
касте неприкасаемых - недовольных, тунеядцев, уклоняющихся от работы,
потенциальных преступников. Отсюда и виза - всего на двадцать четыре часа.
Марш позвонил в отдел крипо по расследованию экономических преступлений
и спросил эксперта по швейцарским делам. Когда он упомянул Цаугга и
спросил, располагает ли отдел какой-то информацией, на другом конце
рассмеялись:
- Сколько у вас времени?
- Рассказывайте с самого начала.
- Минутку, пожалуйста.
Собеседник положил трубку и пошел за папкой.
Банк "Цаугг и Си" основан в 1877 году финансистом французско-немецкого
происхождения Луи Цауггом. Подписавший письмо Штукарта Герман Цаугг был
внуком основателя и до сих пор числился главным директором банка. Берлин
больше двадцати лет следит за его деятельностью. В сороковые годы Цаугг
имел обширную клиентуру среди немецких подданных сомнительной репутации. В
настоящее время его подозревают в сокрытии миллионов рейхсмарок наличными,
а также в виде произведений искусства, слитков драгоценных металлов,
ювелирных изделий и драгоценных камней. Их давно следовало бы
конфисковать, но все это находилось вне досягаемости министерства
финансов.
- А что у нас имеется о самом Цаугге?
- Только незначительные подробности. Ему пятьдесят четыре года, женат,
есть сын. Особняк на Цюрихском озере. Весьма уважаемая персона. Довольно
скрытен. Множество влиятельных друзей в швейцарском правительстве.
Марш закурил и взял листок бумаги.
- Повторите-ка мне адрес.


Макс Йегер появился, когда Ксавьер писал ему записку. Он открыл задом
дверь и, обливаясь потом, ввалился с горой папок.
Отросшая за два дня щетина придавала ему грозный вид.
- Зави, слава Богу, - воскликнул Макс, глядя поверх бумаг. - Я ищу тебя
весь день. Где ты был?
- Везде. А это что? Твои мемуары?
- Те самые убийства в Шпандау. Слышал, что сказал утром дядюшка Артур?
- Он передразнил пронзительный голос Небе: - "Йегер, вы можете вернуться к
обычным обязанностям". - Он бросил папки на стол так, что задребезжали
оконные рамы, а кабинет заволокло пылью. - Показания свидетелей и
присутствовавших на свадьбе гостей. Протокол вскрытия - из бедняги
выковыряли пятнадцать пуль. - Он потянулся, протер кулаками глаза. - Мог
бы проспать неделю. Скажу откровенно: я слишком стар для приключения, в
которые меня втянули прошлой ночью. Сердце может не выдержать. А чем, черт
возьми, ты теперь занимаешься?
Марш вынул из горшка высохший цветок и достал ключ от банковского
сейфа.
- Через два часа мне надо на самолет.
Йегер посмотрел на его чемодан.
- Ясно без слов - идешь в отпуск! Слушать балалайку на берегу Черного
моря... - Он подбоченился и пошел в пляс, подражая русскому танцу.
Марш, улыбнувшись, покачал головой.
- Хочешь пива?
- Спрашиваешь! - И не успел Марш оглянуться, как Йегер, приплясывая,
исчез в коридоре.


Маленькую пивную неподалеку держал отставной полицейский по фамилии
Фишер. Там пахло дымом и потом, квелым пивом и луком. Большинство
постоянных посетителей составляли полицейские. Зеленые и черные мундиры
теснились у стойки или маячили в полумраке обшитых деревом кабинок.
Лису и Медведя встретили бурными приветствиями:
- В отпуск идешь, Марш?
- Эй, Йегер! В другой раз становись чуть ближе к бритве!
Йегер заявил, что сегодня угощает он. Марш отыскал кабинку в углу,
сунул под стол чемодан и закурил. Тут были люди, которых он знал лет
десять. Резавшиеся в покер и отпускавшие соленые шутки шоферы из
Рансдорфа. Любители выпить из отдела опасных преступлений на Вортштрассе.
Вальтер Фибес в одиночестве сидел у стойки, уныло склонившись над бутылкой
шнапса.
Подошел Йегер и поднял стакан.
- Прозит!
- Прозит!
Макс смахнул пену с губ:
- Германия подарила миру три вещи - отличные сосиски, хорошие машины и
доброе пиво. - Он неизменно повторял это, когда они выпивали.
Марш подумал: "Так-то оно так. А что ты скажешь, если узнаешь, что я
лечу _самолетом_?" Ибо у Йегера это слово вызывало в воображении самые
экзотические картины. Сам он с семьей не бывал дальше семейного лагеря на
Черном море - прошлым летом проводил отпуск близ Готенбурга по путевке
организации "Сила через радость".
Марш слегка повернул голову и огляделся. Немецкий взгляд. Кабинки с
обеих сторон были не заняты. У стойки раздавались взрывы смеха.
- Я лечу в Швейцарию. Небе дал мне визу на двадцать четыре часа. Ключ,
который ты только что видел в кабинете, я взял прошлой ночью в квартире
Штукарта. Он от банковского сейфа в Цюрихе.
У Йегера широко раскрылись глаза.
- Они, должно быть, прячут там все эти художественные штучки. Помнишь,
Глобус говорил сегодня утром, что они танком вывозили их и продавали в
Швейцарии.
- Больше того. Я снова говорил с американкой. Оказывается, Штукарт в
субботу вечером звонил ей домой, похоже, собирался бежать за границу.
_Бежать_. Такое нельзя произносить вслух. Слово повисло в воздухе.
Йегер заметил:
- Но гестапо, должно быть, знает об этом, Зави. Ее телефон наверняка
прослушивается.
Марш отрицательно покачал головой.
- Штукарт был умен. Он воспользовался автоматом напротив ее дома. - Он
отхлебнул пива. - Видишь, какие дела, Макс? У меня такое ощущение, словно
я спускаюсь по лестнице в полной темноте. Сперва покойник в озере
оказывается старым соратником фюрера. Потом выясняется, что его смерть
связана со смертью Штукарта. Прошлой ночью моего единственного свидетеля,
знавшего о причастности к этому делу Глобуса, - курсанта Йоста увезли
гестаповцы. Теперь оказывается, что Штукарт хотел бежать. Чего ожидать
дальше?
- Ты свалишься с лестницы и сломаешь себе шею, друг мой. Вот что будет
дальше.
- Что ж, резонно. Но ты не знаешь самого худшего.
Марш рассказал ему о гестаповском досье. Йегер, казалось, был потрясен.
- Черт возьми! Что ты собираешься делать?
- Я подумывал не возвращаться в рейх. Даже снял со счета все свои
деньги. Но Небе прав: ни одна страна не станет иметь со мной дела. - Марш
допил пиво. - Не сделаешь ли ты кое-что для меня?
- Говори.
- Сегодня утром взломали квартиру американки. Не попросил бы ты орпо в
Шенеберге время от времени туда заглядывать? Адрес я оставил на столе.
Кроме того, я на всякий случай дал ей твой телефон.
- Нет проблем.
- Прибереги это для Пили. - Он передал Йегеру конверт с половиной
суммы, снятой со счета в банке. - Здесь немного, но остальные мне,
возможно, понадобятся. Держи их у себя, пока он не подрастет, чтобы знать,
как ими распорядиться.
- Да брось ты, парень! - Макс перегнулся через стол и хлопнул его по
плечу. - Неужели дела так уж плохи? Уверен?
Марш пристально посмотрел ему в глаза. Через пару секунд Йегер отвел
глаза и, пробормотав: "Да. Ну что ж..." - положил конверт в карман.
- Мой Бог, - неожиданно взорвался он, - если бы мой парень написал на
меня в гестапо, я бы ему выдал - конечно, не деньги.
- Это не его вина, Макс.
_Вина. Как можно винить десятилетнего ребенка?_ Мальчику нужен отец.
Его заменила партия - дала ему уверенность, дружеское общение, веру во
что-то - все то, что должен был дать и не дал Марш. К тому же "Пимпф"
рассчитывал, что юные предпочтут преданность государству преданности
семье. Нет, он не станет - не может - винить своего сына.
Йегер помрачнел.
- Еще пива?
- Извини. - Марш встал. - Должен ехать. Пиво за мной.
Йегер, пошатываясь, тоже поднялся на ноги.
- Когда вернешься, Зави, поживи пару дней у меня. Младшие дочери уехали
на неделю в лагерь - можешь занять их комнату. Что-нибудь придумаем на
случай военного трибунала.
- Я же асоциальный элемент. Прятать меня - не очень-то хорошо в глазах
местной партийной организации.
- Клал я на партийную организацию. - Сказано было от души. Йегер
протянул руку, и. Марш пожал огромную мозолистую лапу. - Береги себя,
Зави.
- Береги себя, Макс.

6

На взлетных полосах аэропорта имени Германа Геринга в дрожащем мареве
от работавших двигателей можно было видеть новое поколение пассажирских
реактивных самолетов - сине-белые "боинги" компании "Пан Америкэн" и
красно-бело-черные украшенные свастикой "юнкерсы", принадлежащие
"Люфтганзе".
В Берлине два аэропорта. Старый аэродром Темпельгоф с короткими
дорожками, оказавшийся поблизости от центра разросшегося города,
обслуживает внутренние линии. Международные рейсы осуществляются из
аэропорта имени Германа Геринга, расположенного в районе северо-западных
пригородов. Длинные низкие здания нового аэровокзала из мрамора и стекла,
разумеется, спроектированы Шпеером. Перед залом для прибывающих пассажиров
- изготовленная из переплавленных "спитфайров" и "ланкастеров" статуя
Ханны Райч, самой знаменитой летчицы Германии. Она глядит в небо, оберегая
его от незваных гостей. Позади нее транспарант на пяти языках: "ДОБРО
ПОЖАЛОВАТЬ В БЕРЛИН, СТОЛИЦУ ВЕЛИКОГО ГЕРМАНСКОГО РЕЙХА".
Марш расплатился с шофером такси, дал на чай и направился по пандусу к
автоматическим дверям. Холодный воздух был здесь творением человека -
пропитан авиационным горючим и пронизан ревом моторов. Раскрылись двери,
затем с легким шипением сомкнулись позади него, и Марш вдруг оказался в
звуконепроницаемом пузыре - зале для отлетающих.
"Объявляется посадка на рейс 401 "Люфтганзы" на Нью-Йорк. Пассажиров
просят пройти на посадку к выходу номер восемь..."
"Заканчивается посадка на рейс 014 "Люфтганзы" на Теодерихсхафен.
Пассажиров..."
Сначала Ксавьер прошел к стойке "Люфтганзы" и забрал свой билет, потом
к контрольно-пропускному пункту, где его паспорт подвергла внимательному
изучению блондинка с приколотой на левой груди табличкой с именем Гина и
свастикой на отвороте жакета.
- Желает ли герр штурмбаннфюрер сдать багаж?
- Нет, благодарю вас. У меня только это. - Он похлопал по своему
небольшому чемоданчику.
Она вернула паспорт с вложенным в него посадочным талоном, сопроводив
ослепительной и искусственной, как неоновый свет, улыбкой.
- Посадка через полчаса. Желаю счастливого полета, герр штурмбаннфюрер.
- Благодарю вас, Гина.
- Всего доброго.
Они кланялись друг другу, как пара японских бизнесменов. Путешествие по
воздуху было для Марша непривычным. Незнакомый мир с собственным
непостижимым ритуалом.
Следуя указателям, он прошел в уборную, выбрал самую дальнюю от
умывальников кабинку, запер дверь, открыл чемодан и достал оттуда кожаную
сумку. Потом сел и с усилием стянул сапоги. Хромовые голенища и кафель
отражали белый свет.
Раздевшись до трусов, он сложил сапоги и форму в сумку, спрятав в
середине "люгер", застегнул молнию и запер замок.
Пять минут спустя он вышел из кабинки совершенно преобразившимся - в
светло-сером костюме, белой рубашке, бледно-голубом галстуке и мягких
коричневых туфлях. Арийский супермен превратился в обычного гражданина. Он
чувствовал перемену и по глазам людей. Больше не видно было испуганных
взглядов. Угрюмый служитель камеры хранения багажа, где Марш оставил
сумку, вручил ему номерок.
- Не потеряйте. Если потеряете, лучше не приходите, - и кивком указал
на висевшее позади него объявление: "Внимание! Вещи выдаются только по
предъявлении номера!"
В зоне паспортного контроля, увидев сотрудников службы безопасности,
Марш остановился в нерешительности. Первый барьер - проверка посадочных
талонов, которые нельзя получить без соответствующей визы. Второй барьер -
проверка самих виз. По обе стороны прохода стояли по трое служащих
пограничной полиции с автоматами. Стоявшего впереди Марта пожилого
человека проверяли с особой тщательностью. Таможенный чиновник говорил с
кем-то по телефону, прежде чем пропустил его, махнув рукой. Они все еще
разыскивали Лютера.
Когда подошла очередь Марша, он заметил, что его паспорт сбил
таможенника с толку. Штурмбаннфюрер СС, а виза всего на двадцать четыре
часа. Обычно понятные сочетания званий и привилегий на сей раз были
слишком запутаны, чтобы в них разобраться. На лице чиновника отражалась
борьба между недоверием и раболепием. Как обычно, раболепие взяло верх.
- Счастливого пути, герр штурмбаннфюрер.
Пройдя за барьер, Марш продолжил изучение системы безопасности. Весь
багаж просвечивался рентгеновскими лучами. Его обыскали, потом попросили
открыть чемодан. Тщательно осмотрели каждый предмет - расстегнули несессер
с туалетными принадлежностями, открыли тюбик с кремом для бритья и
понюхали. Охранники работали с тщательностью людей, знавших, что если за
время их дежурства самолет захватят или взорвут террористы, то следующие
пять лет они проведут в концлагере.
Наконец он прошел все проверки. Похлопал по карману, дабы
удостовериться, что письмо Штукарта все еще там, повертел в другой руке
медный ключик. Потом подошел к стойке бара, заказал большую порцию виски и
закурил.


Он вошел в "юнкерс" за десять минут до отлета.
Это был последний рейс из Берлина в Цюрих, и в салоне было полно
деловых людей в темных костюмах-тройках, занятых чтением розовых
финансовых газет. У Марша было место у окна. Соседнее кресло пустовало. Он
поставил чемодан на полку у себя над головой, устроился поудобнее и закрыл
глаза. Внутри самолета раздавались звуки кантаты Баха. Снаружи, начиная
глухим рокотом и поднимаясь до завывания на высоких нотах, в хор вступали
запускаемые один за другим моторы. Самолет, слегка подпрыгнув, покатился
по полосе.
Из последних тридцати шести часов Марш спал всего три. Теперь его
обволакивала музыка. Вибрация убаюкивала. Он уснул.
Он не видел демонстрацию спасательных средств на случай аварии. Почти
не почувствовал взлета. И не видел, как в соседнем кресле оказался
пассажир.
Марш открыл глаза, когда "юнкерс" был уже на высоте десять тысяч метров
и пилот объявил, что они пролетают над Лейпцигом. Наклонившаяся к нему
стюардесса спрашивала, не хочет ли он чего-нибудь выпить. Он открыл рот,
чтобы спросить виски, и тут же поперхнулся. Рядом с ним, делая вид, что
читает журнал, сидела Шарлет Мэгуайр.


Под ними медленно проплывал Рейн - широкая дуга расплавленного металла
в свете умирающего солнца. Марш никогда не видел его с высоты. "Родному
Отечеству ничего не грозит: Рейн на страже твердо стоит". Запомнившиеся с
детства строчки, распевавшиеся под расстроенное пианино в продуваемом
насквозь гимнастическом зале. Кто их сочинил? Он не помнил.
Перелет через Рейн означал, что они покинули рейх и находились над
Швейцарией. Вдали в туманной дымке виднелись серо-голубые горы, внизу -
аккуратные прямоугольники полей и темные пятна сосновых лесов, крутые
красные крыши домов и белые церквушки.
Шарлет рассмеялась, увидев удивление, написанное на его лице. "Вы, -
сказала она, - может быть, и привыкли иметь дело с закоренелыми
преступниками, гестаповцами и эсэсовцами. Но вам еще не приходилось
сталкиваться со старой доброй американской прессой".
Ксавьер выругался. Американка в ответ взглянула на него широко
открытыми наивными глазами, точь-в-точь как одна из дочек Макса Йегера.
Она нарочно переигрывала, отчего получалось еще забавнее, его гнев
оборачивался против него, и он сам невольно включался в игру.
Потом Шарли, размахивая пластмассовым стаканчиком с виски, настояла, на
том, чтобы, хочет Марш того или нет, рассказать все как было. Ей-не
составило никаких трудов оказаться здесь, объяснила она. Он же говорил ей,
что вечером летит в Цюрих. Выяснилось, что в конце дня всего один рейс. В
аэропорту в кассе "Люфтганзы" она заявила, что должна лететь с
штурмбаннфюрером Маршем. Нельзя ли получить место рядом с ним? Услышав
утвердительный ответ, она таким образом узнала, что он должен быть в
самолете.
- И действительно вы оказались там, - заключила она, - спали как
младенец.
- А если бы вам сказали, что на борту нет пассажира по фамилии Марш?
- Все равно бы полетела. - Ей надоело, что он сердится. - Послушайте, я
уже собрала почти весь материал. Махинации с произведениями искусства.
Гибель двух высокопоставленных чиновников. Третий скрывается. Попытка
бежать за границу. Тайный вклад в швейцарском банке. В худшем случае, если
бы полетела одна, почувствовала бы ни с чем не сравнимый колорит Цюриха. А
в лучшем, может быть, соблазнила господина Цаугга на интервью.