Кэтрин Куртц. Фатерланд

Возможное присутствие микрофона мешало их сборам. Они молча двигались
по квартире. В десять минут девятого Шарли была готова. Марш забрал из
ванной приемник, поставил на стол в комнате и прибавил громкости. "_Судя
по присланным ни выставку картинам, некоторые видят вещи не такими, какие
они есть, - эти люди видят луга синими, небеса зелеными, облака
ядовито-желтыми_..." В утреннее время было принято воспроизводить по радио
самые исторические речи фюрера. Эту речь с нападками на современных
художников на торжественном открытии Дома немецкого искусства в 1937 году
передавали каждый год.
Несмотря на безмолвные протесты Шарли, Марш вместе со своим захватил и
ее чемодан. Она надела свой голубой плащ. На одном плече висела кожаная
сумка. На другом болтался фотоаппарат. Обернувшись на пороге, бросила
последний взгляд на свое жилье.
"_Эти художники" либо действительно видят вещи такими и верят в то, что
они изображают, - тогда только остается спросить, как возник этот порок
зрения, и, если он передается по наследству, министру внутренних дел
придется позаботиться о том, чтобы такой ужасный порок не имел будущего, -
либо, если дни не верят в реальность таких ощущений, а лишь по другим
соображениям хотят навязать их нации, тогда это забота уголовного суда_".
Под громкий смех и аплодисменты они захлопнули дверь.
Спускаясь по лестнице, Шарли шепотом спросила:
- И как долго это продолжается?
- Весь конец недели.
- Вот обрадуются соседи!
- Ага, но пусть кто-нибудь попробует попросить тебя выключить радио!
Внизу, как часовой на посту, стояла привратница - в руке бутылка
молока, под мышкой номер "Фелькишер беобахтер". Пристально глядя на Марша,
она обратилась к Шарли:
- Доброе утро, фрейлейн.
- Доброе утро, фрау Шустерманн. Это мой кузен из Аахена. Собираемся
запечатлеть сцены стихийного празднования на улицах. - Она похлопала рукой
по фотоаппарату. - Пошли, Гаральд, а то пропустим начало.
Старуха продолжала хмуро разглядывать Марша, а он думал, узнала ли она
его. Вряд ли - скорее всего, запомнила только форму. Немного погодя она с
ворчанием заковыляла в свою каморку.
- Врешь весьма правдоподобно, - заметил Марш, когда они вышли на улицу.
- Журналистская выучка. - Они поспешили к "фольксвагену". - Наше
счастье, что ты не в форме. Тогда бы без вопросов не обошлось.
- Не станет же Лютер садиться в машину, за рулем которой сидит человек
в форме штурмбаннфюрера СС. Скажи, похож я на посольского шофера?
- Только с самой важной машины.
Он уложил чемоданы в багажник. Сидя в машине, прежде чем запустить
мотор, сказал:
- Ты понимаешь, что больше не сможешь вернуться? Независимо от того,
удастся наш план или нет. Раз помогаешь перебежчику, значит, подумают они,
шпионка. И речь пойдет уже не о высылке. Дело куда серьезнее.
Она беспечно махнула рукой.
- Во всяком случае, мне всегда было наплевать на это место.
Марш включил зажигание, и "фольксваген" влился в утренний поток машин.
С большой осторожностью, каждую минуту оглядываясь, нет ли кого на
хвосте, они добрались до Адольф-Гитлерплатц без двадцати девять. Марш
сделал круг по площади. Рейхсканцелярия, Большой зал, здание штаба
верховного командования вермахта - все казалось привычным: блестели
каменные стены, маршировали часовые; все те же режущие глаз диспропорции.
Десяток туристских автобусов уже извергал оробевших пассажиров. По
белоснежным ступеням Большого зала к красным гранитным колоннам
поднимались, взявшись за руки, дети - точь-в-точь длинная цепочка
муравьев. Посередине площади у больших фонтанов штабеля стальных барьеров.
Их установят утром в понедельник, когда фюрер должен будет ехать из
рейхсканцелярии в Большой зал на ежегодную торжественную церемонию. Потом
он вернется в резиденцию и появится на балконе. Как раз напротив
германское телевидение соорудило подмостки. Вокруг них уже теснились
фургоны прямого эфира.
Марш въехал на стоянку рядом с туристскими автобусами. Отсюда были
хорошо видны подъезды к центральной части Большого зала.
- Поднимайся по ступеням, - сказал он, - зайди внутрь, купи
путеводитель, держись как можно естественнее. Когда появится Найтингейл,
сделай вид, что столкнулись случайно, - вы старые друзья, разве это не
здорово? - постойте, поговорите.
- А как ты?
- Когда увижу, что вы установили контакт с Лютером, то подъеду и заберу
вас. Задние дверцы не заперты. Держитесь нижних ступеней, ближе к проезжей
части. И не давайте ему втянуть себя в длинный разговор - нам нужно
побыстрее убраться отсюда.
Не успел Ксавьер пожелать ей удачи, как она ушла.
Лютер выбрал хорошее место. На площади была масса выгодных позиций,
откуда старик мог следить за ступенями, не обнаруживая себя. Никто не
обратит внимания на встречу трех посторонних людей. А если что пойдет не
так, то толпы посетителей были идеальным прикрытием для бегства.
Марш закурил. Оставалось двенадцать минут. Он смотрел, как Шарли
поднимается по длинной лестнице. Наверху она остановилась отдышаться,
потом обернулась и исчезла внутри.
Повсюду суета. По площади кружили белые такси и длинные зеленые
"мерседесы" командования вермахта. Телевизионные операторы, перекликаясь
друг с другом, проверяли свои камеры. Лоточники раскладывали товар - кофе,
сосиски, открытки, газеты, мороженое. Над головами кружила плотная стая
голубей и, треща крыльями, пыталась приземлиться у одного из фонтанов. За
ними, хлопая руками, носились двое мальчишек в форме "пимпфов", напомнив о
Пили. Укором кольнуло в груди. Марш на миг закрыл глаза, стараясь погасить
чувство вины.
Ровно без пяти девять она вышла из тени и стала спускаться по ступеням.
Навстречу ей шагал мужчина в бежевом плаще. Найтингейл.


"_Не надо же так заметно, идиот_..."
Она задержалась и раскинула руки, прекрасно изобразив удивление.
Начался разговор.
Без двух минут девять.
Придет ли Лютер? Если да, то с какой стороны? С восточной, от
канцелярии? С западной, от штаба верховного командования? Или с северной,
прямо с середины площади?
Внезапно перед окном возникла рука в перчатке. Она принадлежала
затянутому в кожу регулировщику орпо.
Марш опустил стекло.
Полицейский произнес:
- Стоянка здесь временно запрещена.
- Понял. Еще две минуты, и меня здесь нет.
- Не две минуты. Прямо сейчас. - Фараон походил на гориллу, сбежавшую
из берлинского зоопарка.
Марш, стараясь не спускать глаз с лестницы и продолжая разговор с
регулировщиком, доставал из внутреннего кармана удостоверение крипо.
- Хреново работаешь, приятель, - прошипел он. - Ты в самом центре
операции зипо, а сам, должен тебе сказать, болтаешься с краю, как хер в
бардаке.
Полицейский схватил удостоверение и поднес к глазам.
- Мне не говорили об операции, штурмбаннфюрер. Какая операция? Кого
выслеживают?
- Коммунистов. Масонов. Студентов. Славян.
- Мне никто не говорил. Я должен проверить.
Марш вцепился в баранку, чтобы унять дрожь в руках.
- Мы соблюдаем радиомолчание. Попробуй его нарушить - и Гейдрих лично
пустит твои яйца на запонки. Это я тебе гарантирую. А теперь давай мое
удостоверение.
На лице регулировщика появилась тень сомнения. Был момент, когда он,
казалось, собирался вытащить Марша из машины, но потом нехотя вернул
удостоверение.
- Не знаю...
- Благодарю за сотрудничество, унтервахтмайстер. - Марш поднял стекло,
прекращая разговор.
Одна минута десятого. Шарли и Найтингейл все еще беседуют. Он поглядел
в зеркало. Полицейский, сделав несколько шагов, остановился и снова
уставился на машину. Задумался, словно решаясь на что-то, подошел к
мотоциклу и взял радиопередатчик.
Марш выругался. У него оставалось, самое большее, две минуты.
О Лютере ни слуху ни духу.


И тут он его увидел.
Из Большого зала появился человек в очках в массивной оправе,
поношенном пальто. Держась рукой за гранитную колонну, словно боясь
отпустить ее, он стоял, оглядываясь, потом нерешительно двинулся вниз.
Марш запустил мотор.
Шарли и Найтингейл по-прежнему стояли спиной к нему. Он направился к
ним.
_Да оглянитесь же вы, ради Бога_.
В этот момент Шарли обернулась. Она увидела и узнала старика. Лютер,
как усталый пловец, достигший наконец берега, тяжело поднял руку.
"Что-то идет не так, - промелькнуло вдруг в голове Марша. - Что-то не
так. Что-то такое, о чем я не подумал..."
Лютеру оставалось каких-то пять метров, когда вдруг исчезла его голова.
Она растворилась в клубе красных брызг. Потом тело наклонилось вперед и
покатилось по ступеням, а Шарли подняла руку, защищая лицо от
разлетающихся частиц крови и мозга.
Секунда. Полторы. Потом по площади прокатился звонкий удар мощной
винтовки, подняв в воздух и разбросав в разные стороны стаи голубей.
Пронзительно закричали люди.
Марш рванул "фольксваген" вперед, включил мигалку и, не обращая
внимания на яростный рев клаксонов, врезался в поток машин, пересекая один
ряд, потом другой. Он действовал так словно был убежден в своей
неуязвимости и словно только эта вера и сила воли могли уберечь его от
столкновения. Он видел, что вокруг окровавленного тела образовалась
небольшая толпа. Слышал свистки полицейских. Со всех концов сбегались
фигуры в черной форме - среди них Глобус и Кребс.
Найтингейл схватил Шарли за руку и тащил сквозь толпу подальше от этого
места, к мостовой, где резко затормозил Марш. Дипломат рванул дверцу и,
швырнув девушку на заднее сиденье, втиснулся следом. Дверца хлопнула.
"Фольксваген" умчался прочь.


_Нас предали.
Собирали четырнадцать человек; теперь четырнадцать покойников. Перед
глазами протянутая рука Лютера, бьющий из шеи фонтан крови, отброшенное
чудовищной силой туловище. Бегущие Глобус и Кребс. Все тайны ушли вместе с
убитым.
Предали..._


Он вел машину к подземному гаражу у Розенштрассе, рядом с биржей, туда,
где раньше стояла синагога, - своему излюбленному месту встреч с
осведомителями. Где еще могло быть пустыннее? Опустив монету в автомат,
оторвал билет, направил машину вниз по крутому спуску. Шины визжали по
бетону, фары вырывали из темноты, словно пещерные рисунки, застарелые
угольные и масляные пятна на полу и стенах.
Второй этаж был свободен - по субботам деловые кварталы Берлина
представляли собой пустыню. Марш поставил машину в центральном пролете.
Когда замолчал мотор, воцарилась полная тишина.
Никто не произнес ни слова. Шарли бумажной салфеткой вытирала пятна с
плаща. Найтингейл, закрыв глаза, откинулся на спинку. Внезапно Марш ударил
кулаками по баранке.
- Кому говорили?
Найтингейл открыл глаза.
- Никому.
- Послу? В Вашингтон? Резиденту?
- Я сказал: никому, - зло ответил тот.
- Брось, ни к чему все это, - вмешалась Шарли.
- Кроме того, это оскорбительно и глупо. Черт возьми, вы оба...
- Рассмотрим вероятные причины, - начал перечислять Марш, загибая
пальцы. - Лютер выдал _себя_ кому-нибудь - нелепость. Прослушивался
телефон в будке на Бюловштрассе - невероятно: даже у гестапо не найдется
средств, чтобы поставить "жучки" во все телефоны-автоматы в Берлине.
Хорошо. Выходит, подслушали наш ночной разговор? Вряд ли, мы еле слышали
друг друга!
- Зачем искать какой-то огромный заговор? Может быть, за Лютером просто
следили.
- Тогда почему его не арестовали? Зачем убивать на людях в момент
контакта?
- Он смотрел прямо на меня... - Шарли закрыла лицо руками.
- И все же: это не обязательно должен быть я, - вставил Найтингейл. -
Утечка могла исходить и от одного из вас.
- Каким образом? Мы всю ночь были вместе.
- Не сомневаюсь, - зло выпалил дипломат, нащупывая ручку дверцы. - Мне
необязательно выслушивать от вас это дерьмо. Шарли, а тебе лучше
отправиться со мной в посольство. Прямо сейчас. Сегодня вечером мы
отправим тебя самолетом из Берлина и будем надеяться, что тебя, Боже
упаси, не впутают в это дело. - Он замолчал, ожидая ответа. - Ну, пошли.
Шарли отрицательно покачала головой.
- Если не жалко себя, подумай об отце.
- При чем тут мой отец? - возмутилась она.
Найтингейл выбрался из "фольксвагена".
- Мне ни за что не надо было давать втянуть себя в эту безумную затею.
Ты просто сумасшедшая. А что до него, - он кивнул в сторону Марша, - то он
конченый человек.
И пошел прочь от машины. Его шаги отдавались в пустом помещении сначала
гулко, потом, учащаясь, стали затихать. Громко хлопнула металлическая
дверь. Ушел.
Марш взглянул в зеркальце на Шарли. Свернувшись калачиком на заднем
сиденье, она казалась совсем маленькой.
В отдалении послышался шум. Наверху кто-то поднимал шлагбаум. Въехал
автомобиль. Внезапно Марша охватила паника, что-то вроде клаустрофобии,
страха перед закрытым пространством. Их убежище могло легко превратиться в
ловушку.
- Здесь оставаться нельзя, - сказал он, заводя машину. - Мы должны
передвигаться.
- В таком случае я хотела бы сделать побольше снимков.
- Нужно ли?
- Ты собираешь свои улики, штурмбаннфюрер, а я буду собирать свои.
Марш снова взглянул на нее. Отложив салфетку, девушка с беззащитным
вызовом смотрела ему в глаза. Он снял ногу с тормоза. Кататься по городу,
несомненно, было рискованным делом, но что еще им оставалось?
Он развернул машину, направляя ее к выходу. Позади них в темноте
блеснул свет фар.

3

Они остановились у Хафеля и пошли к берегу. Марш показал место, где
нашли тело Булера. Как и четыре дня назад Шпидель, Шарли щелкала камерой,
но теперь здесь мало что осталось для съемок. Там, где труп вытаскивали из
воды, трава еще была немного примятой. Она повернулась спиной к озеру и,
дрожа, запахнула плащ.
Так как ехать к вилле Булера было рискованно, Марш притормозил у дамбы,
не выключая мотора. Высунувшись из машины, журналистка сфотографировала
дорогу, ведущую на остров. Красно-белый шлагбаум был опущен. Часового не
видно.
- И это все? - спросила она. - Ради этого не стоит расплачиваться
жизнью.
Ксавьер на мгновение задумался.
- Возможно, есть другие места.


Дом номер 56/58 по Ам Гроссен Ваннзее оказался большим особняком
девятнадцатого века с украшенным колоннами фасадом. Германского филиала
Международной комиссии криминальной полиции там больше не было: в
послевоенные годы здание отдали под женскую школу. Марш огляделся по
сторонам, посмотрел в оба конца тенистой улицы и подергал ворота. Они
оказались незапертыми. Он дал знак Шарли подойти.
- Мы - господин и госпожа Марш, - сказал он Шарли, открывая ворота. - У
нас дочь...
Она кивнула.
- Да, конечно. Хейди. Ей семь лет. С косичками...
- Ей плохо в школе, где она сейчас учится. Рекомендовали эту. Мы хотели
бы посмотреть...
Они вошли во двор, закрыв за собой ворота.
Девушка добавила:
- Естественно, мы вторглись без разрешения и приносим извинения...
- Но фрау Марш явно выглядит слишком молодо для матери семилетней
дочери.
- Ее во впечатлительном возрасте соблазнил один красавец следователь...
- Правдоподобная история.
Круглую клумбу огибала посыпанная гравием подъездная дорожка. Марш
попробовал представить, как все было здесь в январе 1942 года. Возможно,
земля покрыта снегом, мороз. Голые деревья. У входа дрожат двое часовых.
Правительственные машины одна за другой с хрустом подъезжают по
обледеневшему гравию. Подбегает адъютант и, отдавая приветствие, открывает
дверцы машин. Штукарт: красивый, элегантный. Булер: в портфеле аккуратно
уложены его бумаги адвоката. Лютер: моргает за своими толстыми очками. Шел
ли изо рта пар в морозном воздухе? И Гейдрих. Приехал ли он, как хозяин,
первым? Или же последним, чтобы показать свою власть? Зарумянил ли мороз
даже эти бледные щеки?
Дом был заколочен и заброшен. Пока Шарли фотографировала вход, Марш,
пробравшись сквозь мелкий кустарник, заглянул в окно. Маленькие парты и
стульчики перевернуты и сложены друг на друга. Пара классных досок с
текстами партийных молитв для заучивания детьми.
На одной:

ПЕРЕД ТРАПЕЗОЙ.

Фюрер, мой Фюрер, ниспосланный мне Господом,
Спаси и сохрани меня, пока я живу!
Ты избавил Германию от величайших напастей,
Благодарю тебя за мой хлеб насущный.
Да пребудешь со мной долгие годы, да не оставишь меня,
Фюрер, мой Фюрер, мой свет и моя вера!
_Хайль, мой Фюрер!_

На другой:

ПОСЛЕ ТРАПЕЗЫ.

Благодарю тебя за эту щедрую трапезу,
Покровитель юных и друг престарелых!
Мне ведомы твои заботы, но не терзайся,
Я с тобою днем и ночью.
Склони мне голову на колени,
Будь уверен, мой Фюрер, что ты велик.
_Хайль, мой Фюрер!_

Стены украшали детские рисунки - голубые луга, зеленые небеса,
зеленовато-желтые облака. Творчество детишек было опасно близко к
выродившемуся, развращенному искусству; такое своенравие придется из них
выколачивать... Даже с улицы Марш уловил запах школы - знакомую смесь
мела, деревянных полов и несвежей казенной пищи. Он с отвращением
отвернулся.
На соседнем участке кто-то разжег костер. Над лужайкой позади дома
поплыл едкий белый дым - жгли сырую древесину и прошлогодние листья. К
лужайке вела широкая лестница с оскалившими морды каменными львами по
сторонам. Позади сквозь деревья проглядывала унылая гладкая поверхность
Хафеля. Они стояли лицом к югу. Из окон верхнего этажа был бы виден
Шваненвердер, находящийся всего в полукилометре отсюда. Когда Булер в
начале пятидесятых годов покупал виллу, играла ли роль близость друг к
другу этих двух строений - не тянуло ли его, как убийцу, к месту
преступления? Если так, то в чем конкретно состояло преступление?
Марш, нагнувшись, взял пригоршню земли, понюхал и разжал пальцы. След
остыл много лет назад.


В глубине участка притулились две позеленевшие от времени деревянные
бочки; когда-то садовник набирал в них воду. Марш и Шарли сели на них
рядом, болтая ногами и глядя на озеро. Он не спешил уходить. Здесь никто
не станет их искать. Царила неуловимо меланхоличная атмосфера - тишина,
перекатываемые по траве мертвые листья, запах дыма - прямая
противоположность весне. Она напоминала об осени, о конце сущего.
Ксавьер заговорил:
- Рассказывал ли я тебе, что до того, как я ушел в море, в городе жили
евреи? Когда вернулся, их уже не осталось. Я стал расспрашивать. Говорили,
что их эвакуировали на Восток. Для расселения.
- И этому верили?
- На людях, конечно, соглашались с официальной пропагандой. Но, даже
оставаясь наедине с самим собой, благоразумнее было не размышлять об этом.
И легче. Делать вид, что так оно и было.
- И _ты_ этому верил?
- Я об этом не думал... Кому до этого дело? - внезапно вспылил он. -
Представь, что все знали все в подробностях. Изменилось бы что-нибудь?
- Некоторые считают, что изменилось бы, - возразила Шарли. - Поэтому ни
одного из тех, кто был на совещании у Гейдриха, нет в живых. За
исключением самого Гейдриха.
Он оглянулся на дом. Его мать, твердо верившая в привидения, говорила,
что кирпичи и штукатурка впитывают в себя историю и, словно губка, хранят
все, чему были свидетелями. С тех пор Марш видел столько мест, где
творилось зло, что давно перестал этому верить; В доме 56/58 по Ам Гроссен
Ваннзее не было ничего особенно зловещего. Это был просто большой особняк
богатого человека, ныне превращенный в школу для девочек. Что теперь
впитывают в себя эти стены? Девичьи увлечения? Уроки геометрии? Волнения
перед экзаменами?
Он достал приглашение Гейдриха. "Обсуждение, за которым последует
завтрак". Начало в полдень. Окончание - когда? - часа в три-четыре. Когда
они разъезжались, должно быть, темнело. Желтый свет в окнах, туман с
озера. Четырнадцать человек. Сытые, может быть, некоторые под хмельком с
гестаповского вина. Машины, чтобы отвезти их в центр Берлина. Шоферы,
долго ждавшие на холоде, с замерзшими ногами и носами, словно сосульки...
А затем, менее чем через пять месяцев, в летнюю жару, Мартин Лютер
заходит в Цюрихе в контору Германа Цаугга, банкира богатых и запуганных, и
абонирует сейф с четырьмя ключами.
- Интересно, почему он был с пустыми руками.
- Что? - переспросила Шарли. Марш прервал ее размышления.
- Я всегда представлял себе Лютера с маленьким чемоданчиком. Однако,
когда он спускался к вам по лестнице, у него в руках ничего не было.
- Может быть, он рассовал все по карманам.
- Возможно. - Хафель, казалось, затвердел - озеро ртути. - Но он должен
был прилететь из Цюриха с каким-то багажом. Одну ночь он провел за
границей. Кроме того, забрал что-то из банка. - Ветер пошевелил ветви
деревьев. Марш посмотрел вокруг. - В конечном счете он был тертый калач,
не особо доверявший людям. Было бы больше похоже на него, если бы он
попридержал действительно ценный материал. Он не стал бы рисковать,
передавая американцам все сразу: иначе как бы он смог торговаться?
Снижаясь, в сторону аэропорта низко пролетел реактивный самолет, шум
двигателей затихал следом за ним. _Этого_ звука в 1942 году не
существовало...
Внезапно он встал на ноги, снял ее с бочки и размашисто зашагал по
лужайке. Она за ним - спотыкаясь, хохоча, умоляя идти потише.


Он поставил машину на обочине в Шлахтензее и бегом направился к
телефонной будке. Макс Йегер не отвечал ни на Вердершермаркт, ни у себя
дома. Унылый гудок в трубке вызывал у Марша желание дозвониться до
кого-нибудь, до кого угодно.
Он попробовал набрать номер Руди Хальдера. Можно было извиниться,
как-нибудь намекнуть, что рискнуть все же стоило. Никого. Он посмотрел на
трубку. А что, если Пили? Даже при враждебном отношении мальчика к нему -
какое-никакое общение. Но и домик в Лихтенраде не отвечал.
Город захлопнул перед ним свои двери.
Он уже собрался было выходить из будки, но вдруг, поддавшись внезапному
порыву, повернулся и набрал номер своей квартиры. Со второго звонка
ответил мужской голос:
- Да? - Это было гестапо: голос Кребса. - Марш? Я знаю, что это вы. Не
вешайте...
Он как ошпаренный бросил трубку.


Спустя полчаса он протискивался в потертые деревянные двери берлинского
городского морга. Бей формы он чувствовал себя голым. В углу тихо плавала
женщина; рядом с ней - напряженная фигура сотрудницы вспомогательного
женского полицейского корпуса, явно смущенной таким проявлением чувств в
официальном месте. Он предъявил служителю удостоверение и спросил Мартина
Лютера. Тот справился по листочкам с загнутыми углами.
- Мужчина, около 65 лет, опознан как Лютер, Мартин. Привезли сразу
после полуночи. Несчастный случай на железной дороге.
- А как насчет стрельбы сегодня утром, той, что была на площади?
Служитель, вздохнув, лизнул желтый от табака палец и перевернул
страничку.
- Мужчина, около 65 лет, опознан как Штарк, Альфред. Поступил час
назад.
- Он-то мне и нужен. Как его опознали?
- По удостоверению личности в кармане.
- Хорошо. - Марш, предупреждая возражения, решительно направился к
лифту. - Я дорогу найду.
Когда открылась дверь лифта, он, на свою беду, лицом к лицу столкнулся
с доктором Августом Эйслером.
- Марш! - Эйслер был явно ошеломлен и шагнул назад. - Говорят, что вас
арестовали.
- Неправду говорят. Я работаю "под крышей".
Эйслер уставился на его штатский костюм.
- Кем же вы теперь? Сутенером? - Это так рассмешило эсэсовского медика,
что он снял очки и вытер слезы. Марш захохотал вместе с ним.
- Нет, судмедэкспертом. Говорят, хорошо платят, а делать почти нечего.
Улыбка сошла с лица Эйслера.
- И вы еще можете так говорить! Я торчу здесь с полуночи. - Он понизил
голос. - Очень высокий чин. Операцию проводило гестапо. Только ни-ни - он
постучал по своему длинному носу. - Ничего не скажу. Нельзя.
- Не волнуйся так, Эйслер. Знаю я это дело. Фрау Лютер опознала
останки?
Эйслер был разочарован.
- Нет, - пробормотал он. - Мы пощадили ее.
- А как Штарк?
- Да вы, я вижу, хорошо осведомлены. Как раз собираюсь им заняться. Не
хотите ли пойти со мной?
В памяти опять возникла словно взорвавшаяся голова, плотная струя крови
и мозга.
- Нет, благодарю.
- Я так и думал. Чем его убили? Фаустпатроном?
- Поймали убийцу?
- Вы следователь. Вам и знать. Мне только сказали, чтобы я не копал
слишком глубоко.
- А вещи Штарка, где они?
- Уложены и готовы к отправке. В комнате хранения личных вещей.
- Где это?
- По коридору, четвертая дверь налево.
Марш направился туда. Эйслер крикнул вдогонку:
- Эй, Марш! Попридержите для меня парочку своих лучших шлюх!
Пронзительный смех судмедэксперта преследовал его, пока он шел по
коридору.
Четвертая дверь слева была отперта. Он огляделся, не видит ли кто его,
и вошел внутрь.
Это была небольшая кладовка в три метра шириной. Как раз достаточно,
чтобы посередине мог пройти человек. С обеих сторон ряды пыльных
металлических стеллажей, заваленных узлами одежды, завернутой в толстую
полиэтиленовую пленку. Еще чемоданы, сумки, зонты, протезы, изуродованная
инвалидная коляска, шляпы... Обычно пожитки покойного забирали наследники.
Если же обстоятельства смерти вызывали подозрения, их забирали следователи
или направляли прямо в лаборатории судебной экспертизы. Марш принялся
рассматривать пластиковые бирки, на каждой из которых отмечалось время и
место смерти и фамилия умершего. Часть этого скарба валялась здесь годами
- жалкие свертки тряпья и безделушек, последнее наследство покойных,
никому не нужное, даже полиции.
Как это похоже на Глобуса - не признавать ошибок. Непогрешимость
гестапо должна сохраняться любой ценой! Таким образом, тело Штарка
по-прежнему выдавалось за труп Лютера, а Лютер ляжет в могилу нищего под
именем бродяги Штарка.
Марш потянул к себе сверток, лежавший ближе всех к двери, повернул