Страница:
вагонов пронеслась за полминуты, но когда перед Маршем снова открылась
станция, маленькая колония бродяг растворилась в оранжевой мгле.
Большинство из вас знает, что это значит, когда рядами
лежат сто трупов. Или пятьсот, или тысяча. Выдержать это и
в то же время - за небольшими исключениями, вызванными
человеческой слабостью, - остаться славными парнями - вот
что нас закалило. Эта славная страница нашей истории
никогда не должна быть и не будет написана.
Генрих Гиммлер, из секретной речи перед старшими
офицерами СС, Познань, 4 октября 1943 года
Из-под двери пробивалась полоска света. В квартире звучало радио.
Музыка влюбленных - мягкие звуки струн и тихое пение, как раз к ночи. Что
там, вечеринка? Или же американцы так ведут себя, когда рядом опасность?
Он стоял на крошечной лестничной площадке, глядя на часы. Почти два часа.
Постучал. Немного спустя громкость убавили. Послышался ее голос:
- Кто там?
- Полиция.
Прошла секунда, вторая, потом послышался лязг засовов и цепочек, и
дверь открылась. Она сказала: "Ты большой шутник", но улыбка была
неестественной, только ради него. В темных глазах усталость и - неужели? -
страх. Он наклонился поцеловать ее, легко обнял за талию, и им тут же
овладело желание. "Боже, - пронеслось в голове, - она делает меня
шестнадцатилетним...".
В квартире послышался шум шагов. Он поднял глаза. За ее плечом в дверях
ванной маячила фигура мужчины. Он был на пару лет моложе Марша: коричневые
башмаки, спортивная куртка, галстук-бабочка, белый пуловер поверх строгой
белоснежной рубашки. Шарли напряглась, и мягко освободилась из его
объятий.
- Помнишь Генри Найтингейла?
Он выпрямился, чувствуя неловкость.
- Конечно. Бар на Потсдамерштрассе.
Ни один из них не двинулся навстречу другому. Лицо американца - словно
маска.
Глядя на Найтингейла, Марш тихо спросил:
- Что здесь происходит, Шарли?
Встав на цыпочки, она прошептала ему на ухо:
- Молчи. Здесь нельзя. Кое-что произошло. - А потом вслух: - Как
интересно, что мы здесь втроем. - Взяла Марша за руку и повела его к
ванной. - Давай пройдем в комнату.
В ванной Найтингейл вел себя как хозяин. Он открыл холодную воду в
раковине и ванне, усилил громкость радио. Передавали уже другую программу.
Теперь обшитые досками стены тряслись от звуков "немецкого джаза" - едва
синкопированного, официально одобренного, без единого намека на
"негроидные влияния". Наладив все, как хотел, Найтингейл уселся на край
ванны. Марш устроился рядом. Шарли присела на корточки на полу.
Собрание открыла она.
- Я рассказала Генри о посетившем меня госте. С которым ты дрался. Он
считает, что гестапо, возможно, поставило "жучка".
Найтингейл дружелюбно улыбнулся.
- Боюсь, что именно так работают в вашей стране, герр штурмбаннфюрер.
_Вашей_ стране...
- Уверен, что ваша предосторожность вполне благоразумна.
Возможно, он не моложе меня, подумал Марш. У американца густые светлые
волосы, светлые ресницы, загар лыжника. Зубы чересчур, до смешного,
правильные - ослепительно белые полоски эмали. Судя по цвету лица, у
_него-то_ в детстве, видно, не было ни обедов из одного блюда, ни жидкого
картофельного супа, ни набитых наполовину опилками сосисок. По его
моложавой внешности ему можно было дать сколько угодно - от двадцати пяти
до пятидесяти.
Какое-то время все молчали. Тишину заполнял джаз по-европейски. Шарли
обратилась к Маршу:
- Знаю, что ты просил меня никому не говорить. Но я была вынуждена.
Теперь тебе придется доверять Генри, а Генри - доверять тебе. Поверь,
другого выхода нет.
- И разумеется, мы _оба_ должны доверять тебе.
- Да брось ты...
- Хорошо. - Он поднял руки, показывая, что сдается.
Рядом с ней на бачке унитаза стоял новейший американский портативный
магнитофон. От него тянулся провод, на конце которого вместо микрофона
находилась небольшая присоска.
- Слушай, - сказала она, - ты поймешь. - Она потянулась к магнитофону и
нажала клавишу. Завертелись катушки.
"Фрейлейн Мэгуайр?"
"Да".
"Та же процедура, что и раньше, фрейлейн, если не возражаете".
Щелчок, за ним гудок.
Она, нажав другую клавишу, остановила магнитофон.
- Это был первый звонок. Он сказал, что позвонит. Я его ждала, -
объявила она с победным видом. - Это Мартин Лютер.
Безумие, полное безумие. Как в комнате ужасов в Тиргартене. Не успеешь
поставить ногу на твердую опору, как доски начинают проваливаться под
тобой. Поворачиваешь за угол - на тебя бросается сумасшедший. Отступаешь
назад и обнаруживаешь, что видел самого себя в кривом зеркале.
Лютер.
- Когда это было? - спросил Марш.
- Без четверти двенадцать.
Без четверти двенадцать, то есть через сорок минут после обнаружения
трупа на железнодорожных путях. Он вспомнил о ликовании, написанном на
лице Глобуса, и улыбнулся.
- Что тут смешного? - спросил Найтингейл.
- Ничего. Потом расскажу. Что было дальше?
- Точь-в-точь как в первый раз. Я пошла в телефонную будку, и через
пять минут он позвонил.
Марш потер рукою лоб.
- Только не говори, что таскала с собой через всю улицу эту машину.
- Черт побери, мне были нужны доказательства. - Она сердито блеснула
глазами. - Я знала, что делаю. Смотри. - И, поднявшись на ноги, стала
показывать. - Дека висит через плечо на ремне. Вся она легко помещается
под пальто. Провод проходит по рукаву. Прикладываю присоску к трубке - вот
так. Легко. Было темно, и никто ничего не видел.
Найтингейл как профессиональный дипломат спокойно заметил:
- Стоит ли говорить о том, как ты записала пленку, Шарли, и следовало
ли это делать. - И обернулся к Маршу. - Не лучше ли просто дать ей
возможность прокрутить ее?
Шарли нажала клавишу. Раздался беспорядочный шум, усиленный аппаратом,
- это она прикрепляла микрофон к телефону, - а потом:
"У нас мало времени. Я друг Штукарта".
Голос пожилого человека, но довольно твердый. В нем слышались
насмешливые, певучие нотки, характерные для уроженца Берлина. Именно такой
голос ожидал услышать Марш. Потом голос Шарли, ее хороший немецкий язык:
"Скажите, что вам нужно".
"Штукарта нет в живых".
"Знаю. Его нашла я".
Долгое молчание. На пленке Марш мог расслышать, как вдали раздавалось
вокзальное объявление. Лютер, должно быть, воспользовался суматохой,
вызванной найденным трупом, и позвонил с платформы Готенландского вокзала.
Шарли прошептала:
- Он стоял так тихо, что мне показалось: я его спугнула.
Марш покачал головой.
- Я тебе говорил. Ты - его единственная надежда.
Разговор на пленке возобновился:
"Вы меня знаете?"
"Да".
Устало:
"Вы спрашиваете, что мне нужно. Как вы думаете что? Убежище в вашей
стране".
"Скажите, где вы находитесь".
"Я могу заплатить".
"Это не..."
"Я располагаю информацией. Надежными сведениями".
"Скажите, где вы находитесь. Я приеду за вами. Мы поедем в посольство".
"Слишком рано. Еще не время".
"Когда же?"
"Завтра утром. Слушайте меня. В девять часов. Большой зал. Центральная
лестница. Все поняли?"
"Все".
"Возьмите с собой кого-нибудь из посольства. Но вы сами тоже должны
быть там".
"Как я вас узнаю?"
Смех.
"Нет, это я вас узнаю. Покажусь, когда буду уверен, что все в порядке".
Пауза.
"Штукарт говорил, что вы молоды и прелестны".
Пауза.
"В этом весь Штукарт. Наденьте что-нибудь броское".
"На мне плащ. Ярко-голубой".
"Прелестная девушка в голубом. Это хорошо. До завтра, фрейлейн".
Щелчок.
Гудок.
Шум отключаемого магнитофона.
- Прокрути снова, - попросил Марш.
Она перемотала пленку, остановила и нажала клавишу "пуск". Ксавьер
смотрел в сторону, следил за воронкой вытекающей из ванны ржавой воды, а
голос Лютера сливался с пронзительным звуком солирующего кларнета.
"_Прелестная девушка в голубом_..." Закончив слушать второй раз, Шарли
выключила магнитофон.
- Когда он дал отбой, я вернулась сюда и, оставив магнитофон, побежала
в телефонную будку, пытаясь дозвониться до тебя. Тебя не было на месте.
Тогда я позвонила Генри. Что еще мне оставалось делать? Он же говорит, что
ему нужен кто-нибудь из посольства.
- Вытащила меня из постели, - сказал Найтингейл, зевая и потягиваясь,
обнажив при этом бледную, лишенную растительности ногу. - Чего я не пойму,
так это того, почему он не дал Шарли заехать за ним и привезти в
посольство сегодня.
- Вы слышали, что он сказал, - ответил Марш. - Сегодня слишком рано. Он
не решается показаться на свет. Ему нужно ждать до утра. К тому времени
гестапо, по всей вероятности, отменит поиски.
- Не понимаю, - нахмурилась Шарли.
- Ты не дозвонилась до меня два часа назад, потому что в это время я
ехал на сортировочную станцию Готенландского вокзала, где гестаповцы
поздравляли себя и прыгали от радости, что наконец-то обнаружили тело
Лютера.
- Не может быть!
- Верно, не может. - Марш ущипнул себя за переносицу и тряхнул головой.
Трудно было сосредоточиться. - Я предполагаю, что Лютер последние четыре
дня, сразу после возвращения из Швейцарии, прятался на сортировочной
станции, пытаясь найти возможность связаться с тобой.
- Но как ему удалось уцелеть?
Марш пожал плечами.
- Не забывай, у него были деньги. Возможно, он отыскал бродягу,
которому можно было более или менее доверять, давал ему марки, чтобы тот
доставал ему еду, может быть, теплую одежду. Пока не выработал свой план.
- А что за план, штурмбаннфюрер? - спросил Найтингейл.
- Чтобы убедить гестапо в своей смерти, ему нужен был кто-то на его
место. - Не слишком ли громко он говорил? Американская паранойя
заразительна. Он наклонился и тихо продолжал: - Вчера, когда стемнело, он,
должно быть, убил человека. Человека приблизительно его возраста и
телосложения. Напоил, прикончил - не знаю, как это сделал, - переодел в
свою одежду, подсунул свой бумажник, паспорт, часы. Потом положил под
товарный состав руками и головой на рельсы". Находился рядом, пока не
убедился, что колеса проехали по нему. Лютер пытается выиграть время.
Делает ставку на то, что к девяти часам утра берлинская полиция перестанет
его разыскивать. По-моему, точный расчет.
- Черт возьми! - Найтингейл переводил взгляд то на Марша, то на Шарли.
- И вы хотите, чтобы я привел этого человека в посольство?
- Ну, дела обстоят немного лучше, - сказал Марш, доставая из
внутреннего кармана мундира архивные документы. - Двадцатого января 1942
года Мартин Лютер был одним из четырнадцати приглашенных на особое
совещание в Ваннзее. После войны шестеро из них были убиты, четверо
кончили жизнь самоубийством, один погиб в результате несчастного случая,
двое считаются умершими от естественных причин. Сегодня в живых остался
один Лютер. Согласитесь, странная статистика. - Он передал Найтингейлу
документы. - Как вы увидите, совещание созывал Рейнхард Гейдрих для
обсуждения вопроса об _окончательном решении_ еврейского вопроса в Европе.
Догадываюсь, что Лютер хочет сделать предложение: жизнь заново в Америке в
обмен на документальные свидетельства того, что стало с евреями.
Вода продолжала течь. Музыка кончилась. В ванной раздался вкрадчивый
голос диктора: "А теперь для влюбленных, оставшихся наедине в ночи, Петер
Кройдер с оркестром исполнит "О, я на небесах..."
Не оборачиваясь к Маршу, Шарли протянула руку. Ксавьер бережно взял ее.
Она переплела свои и его пальцы и сильно сжала. Хорошо, подумал он, ей
нужно бояться. Еще более сильное пожатие. Их руки сплелись, как у
парашютистов в свободном падении. Найтингейл низко склонился над
документами, без конца повторяя: "Черт возьми".
- Перед нами трудная проблема, - начал наконец он. - Буду откровенен с
вами обоими. Шарли, это между нами. - Найтингейл говорил так тихо, что
приходилось напрягать слух. - Три дня назад президент Соединенных Штатов,
не важно, по каким соображениям, объявил, что собирается нанести визит в
эту забытую Богом страну. Начиная с этого момента проводившаяся двадцать
лет американская внешняя политика встала с ног на голову. Теперь этот
малый, Лютер, теоретически, если то, что вы говорите, - правда, может
снова перевернуть все вверх дном. И это на протяжении каких-то семидесяти
двух часов!
Шарли заметила:
- Тогда к концу недели все по крайней мере опять будет стоять на ногах,
как раньше.
- Не остроумно.
Он обратился к Шарлет по-английски. Марш пристально посмотрел на него:
- Что вы говорите, господин Найтингейл?
- Я говорю, штурмбаннфюрер, что собираюсь поговорить с послом
Линдбергом, а посол Линдберг переговорит с Вашингтоном. И я предполагаю,
что они захотят получить значительно больше доказательств, чем эти, - он
швырнул фотокопии на пол, - прежде чем откроют ворота посольства человеку,
который, по вашим словам, скорее всего, является простым убийцей.
- Но Лютер предлагает вам эти доказательства.
- Это вы так говорите. Но я не думаю, что Вашингтон захочет поставить
под угрозу достигнутый на этой неделе прогресс в области разрядки лишь
из-за ваших... предположений.
Теперь вскочила на ноги Шарли:
- Это же безумие. Если Лютер не отправится с тобой прямо в посольство,
его схватят и убьют.
- Извини, Шарли, я не могу на это пойти, - уговаривал ее Найтингейл. -
Хватит! Не буду же я доставлять в посольство первого встречного
престарелого нациста, желающего удрать. Без разрешения. Особенно при
нынешней обстановке.
- Не верю своим ушам. - Приложив руки к губам, она уставилась в пол,
качая головой.
- Задумайся на минутку, - почти умолял Генри. - Этот тип, Лютер, просит
убежища. Немцы говорят: передайте его нам, он только что убил человека. Мы
отвечаем: нет, потому что он собирается рассказать нам, что вы, ублюдки,
сделали с евреями во время войны. Как это скажется на встрече в верхах?
Нет, Шарли, не отворачивайся. Подумай. В среду поданные при опросе за
Кеннеди голоса сразу _подскочили_ на десять пунктов. Как, скажи,
реагировать Белому дому, когда мы взвалим это на него? - Второй раз
Найтингейл представил последствия и второй раз содрогнулся от одной мысли.
- Черт возьми, Шарли, во что ты здесь влезла?
Американцы пререкались еще минут десять, пока их не прервал Марш.
- Вы кое-что упускаете из виду, господин Найтингейл, - сказал он, не
повышая голоса.
Найтингейл неохотно отвлекся от спора с Шарли.
- Возможно. Вы полицейский. Вам виднее.
- Мне кажется, что все мы - вы, я, гестапо - продолжаем недооценивать
верного члена НСДАП партайгеноссе Лютера. Вспомните, что он сказал Шарли о
встрече в девять часов: "_Вы сами тоже должны быть там_".
- Что из этого?
- Он предвидел, какой будет ваша реакция. Не забывайте, что он работал
в министерстве иностранных дел. Зная о предстоящей встрече в верхах, он не
исключает возможности, что американцы могут вышвырнуть его прямо в руки
гестапо. Иначе почему в понедельник вечером он прямо из аэропорта не
приехал на такси в посольство? Вот почему он хотел привлечь журналистку.
Как свидетельницу. - Марш нагнулся и поднял с пола документы. - Извините
меня, но я всего лишь полицейский и не разбираюсь в нравах американской
прессы. Однако у Шарли уже есть материал, не так ли? У нее есть факты - о
гибели Штукарта, о счете в швейцарском банке, есть эти бумаги, запись
разговора с Лютером... - Он обернулся к девушке. - Если американское
правительство предпочтет отказать Лютеру в убежище и выдаст его гестапо,
разве такой факт не станет еще более заманчивым для развращенных
американских средств массовой информации?
- Еще как! - подтвердила Шарли.
Найтингейл снова пришел в отчаяние:
- Ладно, брось, Шарли. Все это останется между нами. Я же не сказал,
что согласен с чем-нибудь из этого, - отказать в убежище, выдать... У нас
в посольстве многие считают, что Кеннеди не стоит сюда ехать. Совсем не
стоит. Все, - закончил он, нервно тормоша свой галстук. - Но положение,
скажу вам, хуже не придумаешь.
В конце концов они договорились. Найтингейл встретится с Шарли на
ступенях Большого зала без пяти девять. Если Лютер появится, они быстро
сунут его в машину, которую поведет Марш. Генри выслушает рассказ Лютера и
в зависимости от услышанного решит, везти ли его в посольство. Он не
сообщит послу, в Вашингтон или кому-нибудь еще о своих намерениях. Когда
они уже будут на территории посольства, решение судьбы Лютера, по его
выражению, перейдет к "властям более высокого ранга", но им придется
действовать исходя из того, что у Шарли имеется исчерпывающий материал и
она его опубликует. Шарли была уверена, что государственный департамент не
осмелится выдать Лютера.
Как они будут вывозить его из Германии - вопрос другой.
- У нас есть способы, - сказал Найтингейл. - Мы и раньше имели дело с
перебежчиками. Но я не стану об этом говорить. Особенно в присутствии
офицера СС, каким бы надежным он ни был. - Больше всего, по его словам,
дипломат беспокоился за Шарли. - На тебя будут страшно давить, чтобы
заставить молчать.
- Перебьюсь.
- Не скажи. Люди Кеннеди не брезгуют ничем. Без дураков. Допустим, у
Лютера _действительно_ что-то есть. Скажем, повсюду заварилась каша - речи
в конгрессе, демонстрации, редакционные статьи - и это, не забывай, в год
выборов. Итак, Белый дом попадает в трудное положение из-за встречи в
верхах. Что, по-твоему, они станут делать?
- Перебьюсь.
- На твою голову выльют море дерьма, Шарли. И на твоего старикашку
нациста. Будут говорить: а что нового мы от него получили? Те же самые
старые сказки, которые мы слышим двадцать лет, да несколько документов,
возможно, сфабрикованных коммунистами. Кеннеди появится на телевидении и
скажет: "Американцы, мои соотечественники, спросите себя: почему все это
выплыло сейчас? В чьих интересах сорвать встречу в верхах?" - Найтингейл
наклонился к ней, приблизив лицо почти вплотную. - Перво-наперво они
натравят на тебя Гувера и ФБР. Шарли, ты знакома с кем-нибудь из "левых"?
С еврейскими активистами? Спала с кем-то из них? Потому что как пить дать
они найдут таких, кто скажет, что спала, не важно, знаешь ли ты их или
нет.
- Наложила я на тебя, Найтингейл. - Она двинула ему кулаком. - Иди-ка
ты...
Найтингейл действительно в нее влюблен, подумал Марш. Влюблен слепо и
безнадежно. Она это знает и на этом играет. Он помнил, как в тот вечер,
когда он впервые увидел их в баре, она оттолкнула удерживавшую ее руку. И
сегодня: как он смотрел на Марша, увидев, что тот целует Шарли, как он
печально глядел на нее, терпеливо сносил ее вспышки. И тот разговор в
Цюрихе: "_Вы спрашивали, был ли он моим любовником... Я отвечаю: нет. Хотя
он хотел бы им стать_..."
И теперь, надев плащ и стоя в дверях, он мешкал, нерешительно
переминаясь с ноги на ногу, не желая оставлять их вдвоем, пока наконец не
исчез в ночи.
Он придет завтра встретить Лютера, подумал Марш, хотя бы для того,
чтобы быть уверенным в ее безопасности.
После ухода американца они легли на ее узкую кровать. Долго молчали.
Уличные фонари отбрасывали длинные тени, косая тень на потолке от оконной
рамы казалась тюремной решеткой. Занавески колыхались от легкого ветерка.
Послышались шумные голоса и стук захлопываемых дверей машины - это зеваки
возвращались с фейерверка.
Они слушали постепенно удалявшиеся голоса, потом Марш прошептал:
- Вчера вечером ты сказала по телефону, что кое-что нашла.
Тронув его за руку, Шарли спустилась с кровати. Он слышал, как она в
комнате рылась в бумагах. Через полминуты девушка вернулась с большим
дорогим альбомом.
- Купила по пути из аэропорта. - Сев на краешек кровати, Шарли включила
свет и стала перелистывать страницы. - Вот. - И протянула Маршу раскрытый
альбом.
Это была черно-белая репродукция картины из хранилища в швейцарском
банке. Нецветное изображение не передавало всей ее прелести. Заложив
страницу пальцем, он взглянул на обложку. "Творчество Леонардо да Винчи"
профессора Арно Брауна из Музея кайзера Фридриха из Берлина.
- Боже милостивый!
- Мне казалось, что я ее узнала. Прочти.
Ученые назвали ее "Дама с горностаем". "Одна из самых загадочных работ
Леонардо". Считалось, что она написана около 1483-1486 годов и что "на ней
изображена Цецилия Галлерани, любовница правителя Милана Лодовико Сфорца".
В литературе она упоминается дважды: в поэме Бернардино Беллинчиони (умер
в 1492 году) и в неясном замечании о "незрелом" портрете, содержащемся в
письме самой Цецилии Галлерани, датированном 1498 годом. "Но, к огорчению
специалистов, изучающих творчество Леонардо, сегодня подлинной загадкой
является местонахождение самой картины. Известно, что в конце
восемнадцатого века она стала частью коллекции польского князя Адама
Чарторыйского. В 1932 году ее фотографировали. С тех пор она канула, по
красноречивому выражению Карла фон Клаузевица, "в тумане войны". Все
усилия имперских властей обнаружить ее пока что не увенчались успехом, и
теперь есть вое основания для опасений, что этот шедевр периода расцвета
итальянского Ренессанса навсегда утрачен для человечества".
Марш закрыл книгу.
- Думаю, это еще одна деталь к твоему материалу для печати.
- К тому же весьма интересная. В мире всего девять работ, бесспорно
принадлежащих кисти Леонардо. - Она улыбнулась. - Если только удастся
выбраться отсюда.
- Не беспокойся. Выбраться я тебе помогу.
Ксавьер лег, закрыв глаза. Немного спустя он услышал, как Шарли
положила книгу, потом вернулась в постель и прижалась к нему.
- А ты? - прошептала она ему на ухо. - Ты со мной не поедешь?
- Сейчас нельзя говорить. Не здесь.
- Извини. Забыла. - Она кончиком языка дотронулась до его уха.
Марша словно током пронзило.
Ее рука легко легла ему на ногу. Пальцы побежали между ног. Он что-то
прошептал, но снова, как и в Цюрихе, она приложила к его губам палец:
- Условия игры - ни звука.
Потом, не в состоянии уснуть, он слушал ее; как она дышит, время от
времени невнятно, словно где-то далеко, бормочет. Во сне она со стоном
повернулась к нему. Рука мотнулась по подушке, защищая лицо. Казалось, она
ведет свой, известный одной ей бой. Марш погладил спутанные волосы,
подождал, когда ее оставит злой дух, кто бы он ни был, и тихо выскользнул
из-под простыней.
Голым ногам на кухонном полу было холодно. Он заглянул в пару шкафов.
Пыльная посуда и несколько начатых пакетов со съестным. Холодильник очень
старый, можно подумать, позаимствован из какого-нибудь института биологии:
его содержимое покрыто синим пухом и экзотическими пятнами плесени. Ясно,
что кухонные заботы не занимали здесь большого места. Он вскипятил чайник,
ополоснул кружку и всыпал в нее три ложки растворимого кофе.
Стал бродить по квартире, прихлебывая горький напиток. В комнате
постоял у окна, немного отдернув занавеску. На Бюловштрассе ни души. Была
видна слабо освещенная телефонная будка, позади нее различались очертания
входа на станцию. Он отпустил занавеску.
Америка. Такая перспектива никогда не приходила Ксавьеру в голову.
Когда он подумал о ней, в мозгу непроизвольно возникли предусмотрительно
созданные доктором Геббельсом образы. Евреи и негры. Капиталисты в
цилиндрах и дымные заводы. Нищие на улицах. Бары со стриптизом. Гангстеры,
стреляющие друг в друга из громадных автомобилей. Закопченные трущобы и
современные джаз-оркестры, оглашающие гетто звуками, похожими на
полицейские сирены. Белозубая улыбка Кеннеди. Темные глаза и белые руки и
ноги Шарли. _Америка_.
Он зашел в ванную. Стены в пятнах от воды и мыльной пены. Всюду
флаконы, тюбики и баночки. Таинственные женские принадлежности из стекла и
пластмассы. Марш уже давно не видал всех этих дамских штучек и потому
почувствовал себя неловко. Он был здесь чужаком - неуклюжим представителем
другого животного вида. Брал в руки разные вещицы, нюхал, выдавил каплю
белого крема и растер между пальцами. Этот ее запах смешивался с другими,
оставшимися на его руках.
Завернувшись в большое полотенце, он присел на край ванны и задумался.
Слышал, как несколько раз Шарли вскрикивала во сне: в голосе слышался
неподдельный страх. Что это - воспоминание или предчувствие? Хотелось бы
знать.
Около семи Марш вышел на Бюловштрассе. Его "фольксваген" стоял в сотне
метров слева, у мясного магазина. Хозяин вывешивал в витрине упитанные
туши. Груда кроваво-красных сосисок на подносе у его ног напомнила Маршу о
другом.
О пальцах Глобуса, вот о чем. И об огромных мозолистых кулаках.
Он наклонился над задним сиденьем "фольксвагена", достал чемодан.
Выпрямляясь, быстро взглянул в обе стороны. Ничего особенного - обычные
приметы раннего субботнего утра. Большинство магазинов открывались
вовремя, но после обеда все они закроются по случаю праздника.
Вернувшись в квартиру. Марш снова сварил кофе, поставил кружку на
столик у кровати Шарли и пошел в ванную бриться. Через пару минут он
услышал, как она подошла сзади. Обхватив его руками, прижалась грудями к
голой спине. Не оборачиваясь, он поцеловал ей руку и написал на запотевшем
зеркале: "УКЛАДЫВАЙ ВЕЩИ, НЕ ВЕРНЕМСЯ". Стерев текст, он отчетливо увидел
ее - спутанные волосы, полузакрытые глаза, черты лица еще не разгладились
от сна. Она кивнула и побрела в спальню.
Марш переоделся в штатское, в котором был в Цюрихе, за одним
исключением: положил "люгер" в правый карман теплой куртки. Куртка,
купленная давно по дешевке на распродаже имущества вермахта, была
достаточно мешковатой, чтобы скрыть оружие. Он мог бы даже незаметно
целиться, по-гангстерски держа руку в кармане. "О'кей, приятель, давай", -
усмехнулся про себя. Опять Америка.
станция, маленькая колония бродяг растворилась в оранжевой мгле.
Большинство из вас знает, что это значит, когда рядами
лежат сто трупов. Или пятьсот, или тысяча. Выдержать это и
в то же время - за небольшими исключениями, вызванными
человеческой слабостью, - остаться славными парнями - вот
что нас закалило. Эта славная страница нашей истории
никогда не должна быть и не будет написана.
Генрих Гиммлер, из секретной речи перед старшими
офицерами СС, Познань, 4 октября 1943 года
Из-под двери пробивалась полоска света. В квартире звучало радио.
Музыка влюбленных - мягкие звуки струн и тихое пение, как раз к ночи. Что
там, вечеринка? Или же американцы так ведут себя, когда рядом опасность?
Он стоял на крошечной лестничной площадке, глядя на часы. Почти два часа.
Постучал. Немного спустя громкость убавили. Послышался ее голос:
- Кто там?
- Полиция.
Прошла секунда, вторая, потом послышался лязг засовов и цепочек, и
дверь открылась. Она сказала: "Ты большой шутник", но улыбка была
неестественной, только ради него. В темных глазах усталость и - неужели? -
страх. Он наклонился поцеловать ее, легко обнял за талию, и им тут же
овладело желание. "Боже, - пронеслось в голове, - она делает меня
шестнадцатилетним...".
В квартире послышался шум шагов. Он поднял глаза. За ее плечом в дверях
ванной маячила фигура мужчины. Он был на пару лет моложе Марша: коричневые
башмаки, спортивная куртка, галстук-бабочка, белый пуловер поверх строгой
белоснежной рубашки. Шарли напряглась, и мягко освободилась из его
объятий.
- Помнишь Генри Найтингейла?
Он выпрямился, чувствуя неловкость.
- Конечно. Бар на Потсдамерштрассе.
Ни один из них не двинулся навстречу другому. Лицо американца - словно
маска.
Глядя на Найтингейла, Марш тихо спросил:
- Что здесь происходит, Шарли?
Встав на цыпочки, она прошептала ему на ухо:
- Молчи. Здесь нельзя. Кое-что произошло. - А потом вслух: - Как
интересно, что мы здесь втроем. - Взяла Марша за руку и повела его к
ванной. - Давай пройдем в комнату.
В ванной Найтингейл вел себя как хозяин. Он открыл холодную воду в
раковине и ванне, усилил громкость радио. Передавали уже другую программу.
Теперь обшитые досками стены тряслись от звуков "немецкого джаза" - едва
синкопированного, официально одобренного, без единого намека на
"негроидные влияния". Наладив все, как хотел, Найтингейл уселся на край
ванны. Марш устроился рядом. Шарли присела на корточки на полу.
Собрание открыла она.
- Я рассказала Генри о посетившем меня госте. С которым ты дрался. Он
считает, что гестапо, возможно, поставило "жучка".
Найтингейл дружелюбно улыбнулся.
- Боюсь, что именно так работают в вашей стране, герр штурмбаннфюрер.
_Вашей_ стране...
- Уверен, что ваша предосторожность вполне благоразумна.
Возможно, он не моложе меня, подумал Марш. У американца густые светлые
волосы, светлые ресницы, загар лыжника. Зубы чересчур, до смешного,
правильные - ослепительно белые полоски эмали. Судя по цвету лица, у
_него-то_ в детстве, видно, не было ни обедов из одного блюда, ни жидкого
картофельного супа, ни набитых наполовину опилками сосисок. По его
моложавой внешности ему можно было дать сколько угодно - от двадцати пяти
до пятидесяти.
Какое-то время все молчали. Тишину заполнял джаз по-европейски. Шарли
обратилась к Маршу:
- Знаю, что ты просил меня никому не говорить. Но я была вынуждена.
Теперь тебе придется доверять Генри, а Генри - доверять тебе. Поверь,
другого выхода нет.
- И разумеется, мы _оба_ должны доверять тебе.
- Да брось ты...
- Хорошо. - Он поднял руки, показывая, что сдается.
Рядом с ней на бачке унитаза стоял новейший американский портативный
магнитофон. От него тянулся провод, на конце которого вместо микрофона
находилась небольшая присоска.
- Слушай, - сказала она, - ты поймешь. - Она потянулась к магнитофону и
нажала клавишу. Завертелись катушки.
"Фрейлейн Мэгуайр?"
"Да".
"Та же процедура, что и раньше, фрейлейн, если не возражаете".
Щелчок, за ним гудок.
Она, нажав другую клавишу, остановила магнитофон.
- Это был первый звонок. Он сказал, что позвонит. Я его ждала, -
объявила она с победным видом. - Это Мартин Лютер.
Безумие, полное безумие. Как в комнате ужасов в Тиргартене. Не успеешь
поставить ногу на твердую опору, как доски начинают проваливаться под
тобой. Поворачиваешь за угол - на тебя бросается сумасшедший. Отступаешь
назад и обнаруживаешь, что видел самого себя в кривом зеркале.
Лютер.
- Когда это было? - спросил Марш.
- Без четверти двенадцать.
Без четверти двенадцать, то есть через сорок минут после обнаружения
трупа на железнодорожных путях. Он вспомнил о ликовании, написанном на
лице Глобуса, и улыбнулся.
- Что тут смешного? - спросил Найтингейл.
- Ничего. Потом расскажу. Что было дальше?
- Точь-в-точь как в первый раз. Я пошла в телефонную будку, и через
пять минут он позвонил.
Марш потер рукою лоб.
- Только не говори, что таскала с собой через всю улицу эту машину.
- Черт побери, мне были нужны доказательства. - Она сердито блеснула
глазами. - Я знала, что делаю. Смотри. - И, поднявшись на ноги, стала
показывать. - Дека висит через плечо на ремне. Вся она легко помещается
под пальто. Провод проходит по рукаву. Прикладываю присоску к трубке - вот
так. Легко. Было темно, и никто ничего не видел.
Найтингейл как профессиональный дипломат спокойно заметил:
- Стоит ли говорить о том, как ты записала пленку, Шарли, и следовало
ли это делать. - И обернулся к Маршу. - Не лучше ли просто дать ей
возможность прокрутить ее?
Шарли нажала клавишу. Раздался беспорядочный шум, усиленный аппаратом,
- это она прикрепляла микрофон к телефону, - а потом:
"У нас мало времени. Я друг Штукарта".
Голос пожилого человека, но довольно твердый. В нем слышались
насмешливые, певучие нотки, характерные для уроженца Берлина. Именно такой
голос ожидал услышать Марш. Потом голос Шарли, ее хороший немецкий язык:
"Скажите, что вам нужно".
"Штукарта нет в живых".
"Знаю. Его нашла я".
Долгое молчание. На пленке Марш мог расслышать, как вдали раздавалось
вокзальное объявление. Лютер, должно быть, воспользовался суматохой,
вызванной найденным трупом, и позвонил с платформы Готенландского вокзала.
Шарли прошептала:
- Он стоял так тихо, что мне показалось: я его спугнула.
Марш покачал головой.
- Я тебе говорил. Ты - его единственная надежда.
Разговор на пленке возобновился:
"Вы меня знаете?"
"Да".
Устало:
"Вы спрашиваете, что мне нужно. Как вы думаете что? Убежище в вашей
стране".
"Скажите, где вы находитесь".
"Я могу заплатить".
"Это не..."
"Я располагаю информацией. Надежными сведениями".
"Скажите, где вы находитесь. Я приеду за вами. Мы поедем в посольство".
"Слишком рано. Еще не время".
"Когда же?"
"Завтра утром. Слушайте меня. В девять часов. Большой зал. Центральная
лестница. Все поняли?"
"Все".
"Возьмите с собой кого-нибудь из посольства. Но вы сами тоже должны
быть там".
"Как я вас узнаю?"
Смех.
"Нет, это я вас узнаю. Покажусь, когда буду уверен, что все в порядке".
Пауза.
"Штукарт говорил, что вы молоды и прелестны".
Пауза.
"В этом весь Штукарт. Наденьте что-нибудь броское".
"На мне плащ. Ярко-голубой".
"Прелестная девушка в голубом. Это хорошо. До завтра, фрейлейн".
Щелчок.
Гудок.
Шум отключаемого магнитофона.
- Прокрути снова, - попросил Марш.
Она перемотала пленку, остановила и нажала клавишу "пуск". Ксавьер
смотрел в сторону, следил за воронкой вытекающей из ванны ржавой воды, а
голос Лютера сливался с пронзительным звуком солирующего кларнета.
"_Прелестная девушка в голубом_..." Закончив слушать второй раз, Шарли
выключила магнитофон.
- Когда он дал отбой, я вернулась сюда и, оставив магнитофон, побежала
в телефонную будку, пытаясь дозвониться до тебя. Тебя не было на месте.
Тогда я позвонила Генри. Что еще мне оставалось делать? Он же говорит, что
ему нужен кто-нибудь из посольства.
- Вытащила меня из постели, - сказал Найтингейл, зевая и потягиваясь,
обнажив при этом бледную, лишенную растительности ногу. - Чего я не пойму,
так это того, почему он не дал Шарли заехать за ним и привезти в
посольство сегодня.
- Вы слышали, что он сказал, - ответил Марш. - Сегодня слишком рано. Он
не решается показаться на свет. Ему нужно ждать до утра. К тому времени
гестапо, по всей вероятности, отменит поиски.
- Не понимаю, - нахмурилась Шарли.
- Ты не дозвонилась до меня два часа назад, потому что в это время я
ехал на сортировочную станцию Готенландского вокзала, где гестаповцы
поздравляли себя и прыгали от радости, что наконец-то обнаружили тело
Лютера.
- Не может быть!
- Верно, не может. - Марш ущипнул себя за переносицу и тряхнул головой.
Трудно было сосредоточиться. - Я предполагаю, что Лютер последние четыре
дня, сразу после возвращения из Швейцарии, прятался на сортировочной
станции, пытаясь найти возможность связаться с тобой.
- Но как ему удалось уцелеть?
Марш пожал плечами.
- Не забывай, у него были деньги. Возможно, он отыскал бродягу,
которому можно было более или менее доверять, давал ему марки, чтобы тот
доставал ему еду, может быть, теплую одежду. Пока не выработал свой план.
- А что за план, штурмбаннфюрер? - спросил Найтингейл.
- Чтобы убедить гестапо в своей смерти, ему нужен был кто-то на его
место. - Не слишком ли громко он говорил? Американская паранойя
заразительна. Он наклонился и тихо продолжал: - Вчера, когда стемнело, он,
должно быть, убил человека. Человека приблизительно его возраста и
телосложения. Напоил, прикончил - не знаю, как это сделал, - переодел в
свою одежду, подсунул свой бумажник, паспорт, часы. Потом положил под
товарный состав руками и головой на рельсы". Находился рядом, пока не
убедился, что колеса проехали по нему. Лютер пытается выиграть время.
Делает ставку на то, что к девяти часам утра берлинская полиция перестанет
его разыскивать. По-моему, точный расчет.
- Черт возьми! - Найтингейл переводил взгляд то на Марша, то на Шарли.
- И вы хотите, чтобы я привел этого человека в посольство?
- Ну, дела обстоят немного лучше, - сказал Марш, доставая из
внутреннего кармана мундира архивные документы. - Двадцатого января 1942
года Мартин Лютер был одним из четырнадцати приглашенных на особое
совещание в Ваннзее. После войны шестеро из них были убиты, четверо
кончили жизнь самоубийством, один погиб в результате несчастного случая,
двое считаются умершими от естественных причин. Сегодня в живых остался
один Лютер. Согласитесь, странная статистика. - Он передал Найтингейлу
документы. - Как вы увидите, совещание созывал Рейнхард Гейдрих для
обсуждения вопроса об _окончательном решении_ еврейского вопроса в Европе.
Догадываюсь, что Лютер хочет сделать предложение: жизнь заново в Америке в
обмен на документальные свидетельства того, что стало с евреями.
Вода продолжала течь. Музыка кончилась. В ванной раздался вкрадчивый
голос диктора: "А теперь для влюбленных, оставшихся наедине в ночи, Петер
Кройдер с оркестром исполнит "О, я на небесах..."
Не оборачиваясь к Маршу, Шарли протянула руку. Ксавьер бережно взял ее.
Она переплела свои и его пальцы и сильно сжала. Хорошо, подумал он, ей
нужно бояться. Еще более сильное пожатие. Их руки сплелись, как у
парашютистов в свободном падении. Найтингейл низко склонился над
документами, без конца повторяя: "Черт возьми".
- Перед нами трудная проблема, - начал наконец он. - Буду откровенен с
вами обоими. Шарли, это между нами. - Найтингейл говорил так тихо, что
приходилось напрягать слух. - Три дня назад президент Соединенных Штатов,
не важно, по каким соображениям, объявил, что собирается нанести визит в
эту забытую Богом страну. Начиная с этого момента проводившаяся двадцать
лет американская внешняя политика встала с ног на голову. Теперь этот
малый, Лютер, теоретически, если то, что вы говорите, - правда, может
снова перевернуть все вверх дном. И это на протяжении каких-то семидесяти
двух часов!
Шарли заметила:
- Тогда к концу недели все по крайней мере опять будет стоять на ногах,
как раньше.
- Не остроумно.
Он обратился к Шарлет по-английски. Марш пристально посмотрел на него:
- Что вы говорите, господин Найтингейл?
- Я говорю, штурмбаннфюрер, что собираюсь поговорить с послом
Линдбергом, а посол Линдберг переговорит с Вашингтоном. И я предполагаю,
что они захотят получить значительно больше доказательств, чем эти, - он
швырнул фотокопии на пол, - прежде чем откроют ворота посольства человеку,
который, по вашим словам, скорее всего, является простым убийцей.
- Но Лютер предлагает вам эти доказательства.
- Это вы так говорите. Но я не думаю, что Вашингтон захочет поставить
под угрозу достигнутый на этой неделе прогресс в области разрядки лишь
из-за ваших... предположений.
Теперь вскочила на ноги Шарли:
- Это же безумие. Если Лютер не отправится с тобой прямо в посольство,
его схватят и убьют.
- Извини, Шарли, я не могу на это пойти, - уговаривал ее Найтингейл. -
Хватит! Не буду же я доставлять в посольство первого встречного
престарелого нациста, желающего удрать. Без разрешения. Особенно при
нынешней обстановке.
- Не верю своим ушам. - Приложив руки к губам, она уставилась в пол,
качая головой.
- Задумайся на минутку, - почти умолял Генри. - Этот тип, Лютер, просит
убежища. Немцы говорят: передайте его нам, он только что убил человека. Мы
отвечаем: нет, потому что он собирается рассказать нам, что вы, ублюдки,
сделали с евреями во время войны. Как это скажется на встрече в верхах?
Нет, Шарли, не отворачивайся. Подумай. В среду поданные при опросе за
Кеннеди голоса сразу _подскочили_ на десять пунктов. Как, скажи,
реагировать Белому дому, когда мы взвалим это на него? - Второй раз
Найтингейл представил последствия и второй раз содрогнулся от одной мысли.
- Черт возьми, Шарли, во что ты здесь влезла?
Американцы пререкались еще минут десять, пока их не прервал Марш.
- Вы кое-что упускаете из виду, господин Найтингейл, - сказал он, не
повышая голоса.
Найтингейл неохотно отвлекся от спора с Шарли.
- Возможно. Вы полицейский. Вам виднее.
- Мне кажется, что все мы - вы, я, гестапо - продолжаем недооценивать
верного члена НСДАП партайгеноссе Лютера. Вспомните, что он сказал Шарли о
встрече в девять часов: "_Вы сами тоже должны быть там_".
- Что из этого?
- Он предвидел, какой будет ваша реакция. Не забывайте, что он работал
в министерстве иностранных дел. Зная о предстоящей встрече в верхах, он не
исключает возможности, что американцы могут вышвырнуть его прямо в руки
гестапо. Иначе почему в понедельник вечером он прямо из аэропорта не
приехал на такси в посольство? Вот почему он хотел привлечь журналистку.
Как свидетельницу. - Марш нагнулся и поднял с пола документы. - Извините
меня, но я всего лишь полицейский и не разбираюсь в нравах американской
прессы. Однако у Шарли уже есть материал, не так ли? У нее есть факты - о
гибели Штукарта, о счете в швейцарском банке, есть эти бумаги, запись
разговора с Лютером... - Он обернулся к девушке. - Если американское
правительство предпочтет отказать Лютеру в убежище и выдаст его гестапо,
разве такой факт не станет еще более заманчивым для развращенных
американских средств массовой информации?
- Еще как! - подтвердила Шарли.
Найтингейл снова пришел в отчаяние:
- Ладно, брось, Шарли. Все это останется между нами. Я же не сказал,
что согласен с чем-нибудь из этого, - отказать в убежище, выдать... У нас
в посольстве многие считают, что Кеннеди не стоит сюда ехать. Совсем не
стоит. Все, - закончил он, нервно тормоша свой галстук. - Но положение,
скажу вам, хуже не придумаешь.
В конце концов они договорились. Найтингейл встретится с Шарли на
ступенях Большого зала без пяти девять. Если Лютер появится, они быстро
сунут его в машину, которую поведет Марш. Генри выслушает рассказ Лютера и
в зависимости от услышанного решит, везти ли его в посольство. Он не
сообщит послу, в Вашингтон или кому-нибудь еще о своих намерениях. Когда
они уже будут на территории посольства, решение судьбы Лютера, по его
выражению, перейдет к "властям более высокого ранга", но им придется
действовать исходя из того, что у Шарли имеется исчерпывающий материал и
она его опубликует. Шарли была уверена, что государственный департамент не
осмелится выдать Лютера.
Как они будут вывозить его из Германии - вопрос другой.
- У нас есть способы, - сказал Найтингейл. - Мы и раньше имели дело с
перебежчиками. Но я не стану об этом говорить. Особенно в присутствии
офицера СС, каким бы надежным он ни был. - Больше всего, по его словам,
дипломат беспокоился за Шарли. - На тебя будут страшно давить, чтобы
заставить молчать.
- Перебьюсь.
- Не скажи. Люди Кеннеди не брезгуют ничем. Без дураков. Допустим, у
Лютера _действительно_ что-то есть. Скажем, повсюду заварилась каша - речи
в конгрессе, демонстрации, редакционные статьи - и это, не забывай, в год
выборов. Итак, Белый дом попадает в трудное положение из-за встречи в
верхах. Что, по-твоему, они станут делать?
- Перебьюсь.
- На твою голову выльют море дерьма, Шарли. И на твоего старикашку
нациста. Будут говорить: а что нового мы от него получили? Те же самые
старые сказки, которые мы слышим двадцать лет, да несколько документов,
возможно, сфабрикованных коммунистами. Кеннеди появится на телевидении и
скажет: "Американцы, мои соотечественники, спросите себя: почему все это
выплыло сейчас? В чьих интересах сорвать встречу в верхах?" - Найтингейл
наклонился к ней, приблизив лицо почти вплотную. - Перво-наперво они
натравят на тебя Гувера и ФБР. Шарли, ты знакома с кем-нибудь из "левых"?
С еврейскими активистами? Спала с кем-то из них? Потому что как пить дать
они найдут таких, кто скажет, что спала, не важно, знаешь ли ты их или
нет.
- Наложила я на тебя, Найтингейл. - Она двинула ему кулаком. - Иди-ка
ты...
Найтингейл действительно в нее влюблен, подумал Марш. Влюблен слепо и
безнадежно. Она это знает и на этом играет. Он помнил, как в тот вечер,
когда он впервые увидел их в баре, она оттолкнула удерживавшую ее руку. И
сегодня: как он смотрел на Марша, увидев, что тот целует Шарли, как он
печально глядел на нее, терпеливо сносил ее вспышки. И тот разговор в
Цюрихе: "_Вы спрашивали, был ли он моим любовником... Я отвечаю: нет. Хотя
он хотел бы им стать_..."
И теперь, надев плащ и стоя в дверях, он мешкал, нерешительно
переминаясь с ноги на ногу, не желая оставлять их вдвоем, пока наконец не
исчез в ночи.
Он придет завтра встретить Лютера, подумал Марш, хотя бы для того,
чтобы быть уверенным в ее безопасности.
После ухода американца они легли на ее узкую кровать. Долго молчали.
Уличные фонари отбрасывали длинные тени, косая тень на потолке от оконной
рамы казалась тюремной решеткой. Занавески колыхались от легкого ветерка.
Послышались шумные голоса и стук захлопываемых дверей машины - это зеваки
возвращались с фейерверка.
Они слушали постепенно удалявшиеся голоса, потом Марш прошептал:
- Вчера вечером ты сказала по телефону, что кое-что нашла.
Тронув его за руку, Шарли спустилась с кровати. Он слышал, как она в
комнате рылась в бумагах. Через полминуты девушка вернулась с большим
дорогим альбомом.
- Купила по пути из аэропорта. - Сев на краешек кровати, Шарли включила
свет и стала перелистывать страницы. - Вот. - И протянула Маршу раскрытый
альбом.
Это была черно-белая репродукция картины из хранилища в швейцарском
банке. Нецветное изображение не передавало всей ее прелести. Заложив
страницу пальцем, он взглянул на обложку. "Творчество Леонардо да Винчи"
профессора Арно Брауна из Музея кайзера Фридриха из Берлина.
- Боже милостивый!
- Мне казалось, что я ее узнала. Прочти.
Ученые назвали ее "Дама с горностаем". "Одна из самых загадочных работ
Леонардо". Считалось, что она написана около 1483-1486 годов и что "на ней
изображена Цецилия Галлерани, любовница правителя Милана Лодовико Сфорца".
В литературе она упоминается дважды: в поэме Бернардино Беллинчиони (умер
в 1492 году) и в неясном замечании о "незрелом" портрете, содержащемся в
письме самой Цецилии Галлерани, датированном 1498 годом. "Но, к огорчению
специалистов, изучающих творчество Леонардо, сегодня подлинной загадкой
является местонахождение самой картины. Известно, что в конце
восемнадцатого века она стала частью коллекции польского князя Адама
Чарторыйского. В 1932 году ее фотографировали. С тех пор она канула, по
красноречивому выражению Карла фон Клаузевица, "в тумане войны". Все
усилия имперских властей обнаружить ее пока что не увенчались успехом, и
теперь есть вое основания для опасений, что этот шедевр периода расцвета
итальянского Ренессанса навсегда утрачен для человечества".
Марш закрыл книгу.
- Думаю, это еще одна деталь к твоему материалу для печати.
- К тому же весьма интересная. В мире всего девять работ, бесспорно
принадлежащих кисти Леонардо. - Она улыбнулась. - Если только удастся
выбраться отсюда.
- Не беспокойся. Выбраться я тебе помогу.
Ксавьер лег, закрыв глаза. Немного спустя он услышал, как Шарли
положила книгу, потом вернулась в постель и прижалась к нему.
- А ты? - прошептала она ему на ухо. - Ты со мной не поедешь?
- Сейчас нельзя говорить. Не здесь.
- Извини. Забыла. - Она кончиком языка дотронулась до его уха.
Марша словно током пронзило.
Ее рука легко легла ему на ногу. Пальцы побежали между ног. Он что-то
прошептал, но снова, как и в Цюрихе, она приложила к его губам палец:
- Условия игры - ни звука.
Потом, не в состоянии уснуть, он слушал ее; как она дышит, время от
времени невнятно, словно где-то далеко, бормочет. Во сне она со стоном
повернулась к нему. Рука мотнулась по подушке, защищая лицо. Казалось, она
ведет свой, известный одной ей бой. Марш погладил спутанные волосы,
подождал, когда ее оставит злой дух, кто бы он ни был, и тихо выскользнул
из-под простыней.
Голым ногам на кухонном полу было холодно. Он заглянул в пару шкафов.
Пыльная посуда и несколько начатых пакетов со съестным. Холодильник очень
старый, можно подумать, позаимствован из какого-нибудь института биологии:
его содержимое покрыто синим пухом и экзотическими пятнами плесени. Ясно,
что кухонные заботы не занимали здесь большого места. Он вскипятил чайник,
ополоснул кружку и всыпал в нее три ложки растворимого кофе.
Стал бродить по квартире, прихлебывая горький напиток. В комнате
постоял у окна, немного отдернув занавеску. На Бюловштрассе ни души. Была
видна слабо освещенная телефонная будка, позади нее различались очертания
входа на станцию. Он отпустил занавеску.
Америка. Такая перспектива никогда не приходила Ксавьеру в голову.
Когда он подумал о ней, в мозгу непроизвольно возникли предусмотрительно
созданные доктором Геббельсом образы. Евреи и негры. Капиталисты в
цилиндрах и дымные заводы. Нищие на улицах. Бары со стриптизом. Гангстеры,
стреляющие друг в друга из громадных автомобилей. Закопченные трущобы и
современные джаз-оркестры, оглашающие гетто звуками, похожими на
полицейские сирены. Белозубая улыбка Кеннеди. Темные глаза и белые руки и
ноги Шарли. _Америка_.
Он зашел в ванную. Стены в пятнах от воды и мыльной пены. Всюду
флаконы, тюбики и баночки. Таинственные женские принадлежности из стекла и
пластмассы. Марш уже давно не видал всех этих дамских штучек и потому
почувствовал себя неловко. Он был здесь чужаком - неуклюжим представителем
другого животного вида. Брал в руки разные вещицы, нюхал, выдавил каплю
белого крема и растер между пальцами. Этот ее запах смешивался с другими,
оставшимися на его руках.
Завернувшись в большое полотенце, он присел на край ванны и задумался.
Слышал, как несколько раз Шарли вскрикивала во сне: в голосе слышался
неподдельный страх. Что это - воспоминание или предчувствие? Хотелось бы
знать.
Около семи Марш вышел на Бюловштрассе. Его "фольксваген" стоял в сотне
метров слева, у мясного магазина. Хозяин вывешивал в витрине упитанные
туши. Груда кроваво-красных сосисок на подносе у его ног напомнила Маршу о
другом.
О пальцах Глобуса, вот о чем. И об огромных мозолистых кулаках.
Он наклонился над задним сиденьем "фольксвагена", достал чемодан.
Выпрямляясь, быстро взглянул в обе стороны. Ничего особенного - обычные
приметы раннего субботнего утра. Большинство магазинов открывались
вовремя, но после обеда все они закроются по случаю праздника.
Вернувшись в квартиру. Марш снова сварил кофе, поставил кружку на
столик у кровати Шарли и пошел в ванную бриться. Через пару минут он
услышал, как она подошла сзади. Обхватив его руками, прижалась грудями к
голой спине. Не оборачиваясь, он поцеловал ей руку и написал на запотевшем
зеркале: "УКЛАДЫВАЙ ВЕЩИ, НЕ ВЕРНЕМСЯ". Стерев текст, он отчетливо увидел
ее - спутанные волосы, полузакрытые глаза, черты лица еще не разгладились
от сна. Она кивнула и побрела в спальню.
Марш переоделся в штатское, в котором был в Цюрихе, за одним
исключением: положил "люгер" в правый карман теплой куртки. Куртка,
купленная давно по дешевке на распродаже имущества вермахта, была
достаточно мешковатой, чтобы скрыть оружие. Он мог бы даже незаметно
целиться, по-гангстерски держа руку в кармане. "О'кей, приятель, давай", -
усмехнулся про себя. Опять Америка.