Страница:
тебя отвезли в Шлахтензее. - Он открыл дверь. - Не забывай, что я сказал:
лучше, если ты мне скажешь правду сейчас, чем я узнаю ее потом.
Йост колебался, и на миг Маршу показалось, что он что-то скажет, но тот
вышел в коридор и зашагал прочь.
Марш позвонил в гараж и вызвал машину. Положил трубку и остановился у
окна, глядя сквозь грязное стекло на стену напротив. Потемневший кирпич
блестел под пленкой воды, стекавшей с верхних этажей. Не слишком ли он
надавил на парня? Возможно. По бывает, что правду можно добыть только из
засады, взять врасплох внезапной атакой. Лгал ли Йост? Разумеется. Но
тогда, если он гомосексуалист, он вряд ли мог бы позволить себе не лгать:
всякий, кого уличали в "антиобщественном поступке", прямым ходом попадал в
трудовой лагерь. Задержанных за гомосексуализм эсэсовцев направляли на
Восточный фронт в штрафные батальоны. Мало кто оттуда возвращался.
Марш за последний год встречал десятки молодых людей, подобных Йосту. С
каждым днем их становилось все больше. Бунтующих против родителей.
Подвергающих сомнению устои государства. Слушающих американские
радиостанции. Распространяющих плохо напечатанные экземпляры запрещенных
книг - Гюнтера Грасса и Грэма Грина, Джорджа Оруэлла и Дж.Д.Сэлинджера.
Они главным образом протестовали против войны с поддерживаемыми
американцами советскими партизанами, которая перемалывала людей к востоку
от Урала вот уже двадцать лет и которой, казалось, не будет конца.
Он внезапно устыдился своего обращения с Йостом и подумал было
спуститься вниз и извиниться. Но потом, как всегда, решил, что его долг
перед погибшим важнее всего. Он искупит свое грубое обращение, если
установит его личность.
Дежурная часть берлинской криминальной полиции занимает на
Вердершермаркт почти весь третий этаж. Марш, перешагивая через ступеньку,
подымался туда. У входа часовой с автоматом потребовал пропуск. Глухой
стук электронных замков - и дверь открылась.
В половину задней стены - усеянная лампочками карта Берлина. Созвездие,
оранжевое в полумраке, обозначает сто двадцать два городских полицейских
участка. Левее вторая карта, еще больше размером, - всего рейха. Красными
лампочками отмечены города, достаточно большие, чтобы там создавались
собственные отделения крипо. Центр Европы полыхает огнем. Далее к востоку
его интенсивность постепенно падает, а за Москвой лишь несколько
разрозненных искр, мерцающих в темноте, как огоньки костров. Планетарий
преступности.
Дежурный по Берлинскому округу Краузе сидел на возвышении под картами.
Он был на телефоне и приветливо помахал рукой подошедшему Маршу. Перед ним
за стеклянными перегородками с наушниками и микрофонами сидело около
десятка женщин в накрахмаленных белых блузках. Чего только ни доводилось
им слышать! Из поездки на Восток возвращается домой унтер-офицер танковой
дивизии. Поужинав, он достает пистолет и убивает жену и одного за другим
троих детей. Потом разбрызгивает по потолку собственные мозги. Сосед в
истерике вызывает полицию. Сообщение попадает сюда и, прежде чем поступить
этажом ниже, в коридор с потрескавшимся зеленым линолеумом и затхлым
табачным запахом, подвергается проверке, оценивается и излагается в сжатом
виде.
Позади дежурного офицера секретарь в форме наносила с кислой
физиономией данные на доску со сводкой ночных происшествий. Она состояла
из четырех колонок: опасные преступления, преступления с применением
насилия, происшествия, несчастные случаи со смертельным исходом. Каждая из
категорий в свою очередь делилась на четыре раздела: время, источник
информации, подробности, принятые меры. Все смерти и увечья за обычную
ночь самого большого в мире города с десятимиллионным населением умещались
в виде условных знаков на нескольких квадратных метрах белого пластика.
С десяти часов прошлого вечера было десять смертельных случаев. Самое
тяжелое происшествие - 1М2Ж4Д - трое взрослых и четверо детей погибли в
автомобильной катастрофой Панкове вскоре после одиннадцати. Меры не
принимались - дело можно передать орпо. В Кройцберге при пожаре сгорела
семья, у бара в Веддинге поножовщина, в Шпандау до смерти избили женщину.
Прерванное утро самого Марша записано последним - 06:07 (О) (означавшее,
что сообщение поступило от орпо) 1М Хафель - Марш. Секретарь отступила в
сторону и громко щелкнула колпачком ручки.
Краузе закончил телефонный разговор и смотрел с виновато-миролюбивым
видом.
- Марш, я уже извинился перед тобой.
- Забудь об этом. Мне нужен список пропавших. Район Берлина. Скажем, за
последние сорок восемь часов.
- Нет проблем. - Краузе облегченно вздохнул и повернулся на вращающемся
стуле к женщине с кислым выражением лица. - Вы слышали, что просит
следователь, Хельга? Проверьте, не поступило ли что-нибудь еще за
последний час. - Он снова повернулся к Маршу, глядя на него красными от
недосыпания глазами. - По мне, хватило бы и часа. Но любая неприятность
вокруг этого места - знаешь, что это значит.
Марш посмотрел на карту Берлина. Большая часть ее покрыта серой
паутиной улиц. Но слева два ярких цветных пятна: зеленое пятно
Грюневальдского леса и протянувшаяся вдоль него голубая лента Хафеля. В
озере в форме человеческого зародыша свернулся остров, связанный с берегом
тонкой пуповиной.
Шваненвердер.
- У Геббельса дом все еще там?
Краузе кивнул.
- И у остальных.
Это было одно из наиболее фешенебельных мест в Берлине, по существу,
правительственная закрытая территория. С дороги просматривались несколько
десятков больших домов. У входа на дамбу - часовой. Прекрасное место для
уединения, идеальное с точки зрения безопасности, удобное для частных
причалов; и уж совсем не подходящее для того, чтобы обнаружить труп. Труп
вынесло на берег менее чем в трехстах метрах от острова.
Краузе заметил:
- Местные орпо называют его "фазаньей тропой".
Марш улыбнулся: на уличном жаргоне "золотыми фазанами" называли
партийных вождей.
- Нехорошо слишком долго оставлять мусор у _таких_ дверей.
Вернулась Хельга.
- Лица, объявленные пропавшими с воскресного утра и до сих пор не
обнаруженные, - она вручила Краузе длинный печатный список имен, тот
мельком взглянул на него и передал Маршу.
- Вполне достаточно, чтобы загрузить тебя работой. - Он находил это
забавным. - Я бы посадил на него твоего приятеля, толстяка Йегера.
Помнишь, ведь этим делом нужно было заняться ему?
- Спасибо. Я хотя бы начну.
Краузе покачал головой.
- Ты же работаешь за двоих. Никакого продвижения, и платят хреново. Ты
что, чокнутый?
Марш свернул в трубочку список пропавших. Наклонился и легонько
постучал ею по груди Краузе.
- Забываешься, приятель, - сказал он. - Работа делает тебя свободным.
Лозунг трудовых лагерей.
Он повернулся и стал пробираться между рядами телефонисток. У себя за
спиной он расслышал, как Краузе убеждал Хельгу:
- Вы же понимаете, что я имел в виду? Ничего себе шуточки!
Марш вошел в кабинет как раз в ту минуту, когда Макс Йегер вешал
пальто.
- Зави! - распахнув руки, воскликнул Йегер. - Мне уже передали из
дежурной части. Ну что я могу тебе сказать?
Он был в форме штурмбаннфюрера СС. На черном мундире еще оставались
следы завтрака.
- Отнеси на счет моего старого доброго сердца, - сказал Марш. - И не
слишком радуйся. На трупе не было ничего такого, что позволило бы
установить его личность, а в Берлине с воскресенья числятся пропавшими сто
человек. Чтобы только просмотреть список, понадобится несколько часов. А я
обещал после обеда забрать к себе сына, так что тебе придется заняться
этим одному.
Он закурил и рассказал о деталях: месте обнаружения тела, отсутствии
ступни, подозрениях относительно Йоста. Йегер слушал, бормоча про себя.
Это был неповоротливый, неопрятный медведь двухметрового роста с
неуклюжими руками и ногами. Ему было пятьдесят, почти на десять лет
больше, чем Маршу, но они сидели в одном кабинете с 1959 года и нередко
работали по одному делу. Сослуживцы на Вердершермаркт за спиной в шутку
называли их лисой и медведем. В том, как они, с одной стороны,
пререкались, а с другой - выгораживали друг друга, было что-то от старой
супружеской пары.
- Вот список пропавших. - Марш сел за стол и развернул список: фамилии,
даты рождения, время исчезновения, адреса сообщивших. Йегер наклонился к
списку из-за его плеча. Он курил толстые душистые" сигары, которыми
провонял его мундир. - Если верить доброму доктору Эйслеру, наш покойник
скончался вчера где-то после шести часов вечера, так что, возможно,
хватились его, самое раннее, часов в семь-восемь. Может быть, даже ждут,
что он объявится нынче утром. Поэтому его может не оказаться в этом
списке. Но нам следует рассмотреть две другие возможности, не так ли?
Первая: он исчез _до того_, как погиб. Вторая - и мы по горькому опыту
знаем, что такое возможно, - Эйслер напутал со временем наступления
смерти.
- Этот малый не годится и в ветеринары, - заметил Йегер.
Марш быстро сосчитал.
- Сто две фамилии. Я бы дал нашему покойнику лет шестьдесят.
- Для верности, скажем, пятьдесят. Никто не сохранит свою лучшую форму,
похлебав двенадцать часов водичку.
- Верно. Итак, исключаем из списка всех родившихся после 1914 года.
Должна остаться дюжина фамилий. С опознанием совсем легко: не
отсутствовала ли ступня у дедушки? - Марш сложил листок, разорвал пополам
и передал одну половинку Йегеру.
- Где возле Хафеля есть участки орпо?
- В Николасзее, - начал Макс, - Ваннзее, Кладове, Гатове. В
Пихельсдорфе, но это уже слишком далеко к северу.
Следующие полчаса Марш по очереди обзванивал каждый из них, включая
Пихельсдорф, интересуясь, не передавали ли в участки одежду и нет ли среди
местных бродяг человека, похожего на найденного в озере. Ничего. Он
занялся своей половиной списка. К половине двенадцатого, исчерпав все
возможные фамилии, Марш встал и потянулся.
- Господин Никто.
Йегер кончил звонить десятью минутами раньше и курил, глядя в окно.
- Известный малый, правда? По сравнению с ним даже ты пользуешься
чьей-то любовью. - Он вынул изо рта сигару и стал собирать прилипшие к
языку крошки табака. - Я поинтересуюсь, в дежурной части, может, будут еще
какие-то фамилии. Оставь это мне. Желаю хорошо провести время с Пили.
В уродливой церкви напротив штаб-квартиры крипо только что закончилась
утренняя служба. Стоя на другой стороне улицы, Марш наблюдал, как
священник в надетом поверх церковного облачения поношенном плаще запирает
двери. В Германии власти не одобряли религию. Сколько прихожан, подумал
Марш, бросили вызов шпикам гестапо и пришли на службу? Полдюжины?
Священник опустил в карман тяжелый железный ключ и обернулся. Увидел
смотрящего на него Марша и, пряча глаза, поспешно скрылся, словно его
застали в момент незаконной сделки. Марш застегнул шинель и вслед за ним
окунулся в скверное берлинское утро.
Строительство Триумфальной арки началось в 1946 году, а работы были
завершены ко Дню национального пробуждения в 1950 году. Творческий замысел
принадлежал самому фюреру, и проект основывался на его собственных
набросках, сделанных в годы Борьбы.
Пассажиры туристского автобуса - по крайней мере те, кто понимал, -
усваивали эту информацию. Они поднимались со своих мест или наклонялись в
проходе, чтобы лучше видеть. Ксавьер Марш, разместившийся в середине
автобуса, взял сына на колени. Экскурсовод, женщина средних лет в
темно-зеленой форме имперского министерства туризма, стояла, широко
расставив ноги, спиной к ветровому стеклу, и простуженным голосом говорила
в микрофон.
- Арка воздвигнута из гранита. Ее объем - два миллиона триста
шестьдесят пять тысяч шестьсот восемьдесят пять кубических метров. - Она
чихнула. - Парижская Триумфальная арка уместится в ней сорок девять раз.
Махина арки на миг нависла над ними. Затем они внезапно оказались
внутри громадного ребристого каменного туннеля длиннее футбольного поля,
выше пятнадцатиэтажного здания, со сводчатой, как у собора, кровлей. В
предвечерней мгле на восьми полосах движения мелькал свет передних фар и
задних огней.
- Высота арки - сто восемнадцать метров. Сто шестьдесят восемь метров в
поперечнике и сто девятнадцать в глубину. На внутренних стенах выбиты
имена трех миллионов солдат, погибших за фатерланд в войнах 1914-1918 и
1939-1946 годов.
Она снова чихнула. Пассажиры почтительно вытянули шеи, вглядываясь в
Список павших. Это была смешанная публика. Группа увешанных фотоаппаратами
японцев, американская пара с девочкой возраста Пили, немецкие колонисты из
Остланда и с Украины, приехавшие в Берлин на День Фюрера. Когда проезжали
Список павших, Марш смотрел в сторону. Где-то там были имена его отца и
обоих дедов. Он наблюдал за экскурсоводом. Сочтя, что на нее никто не
смотрит, та отвернулась и быстро вытерла рукавом нос. Автобус вновь выехал
под моросящий дождь.
- Покидая арку, мы въезжаем на центральную часть проспекта Победы.
Проспект был спланирован рейхсминистром Альбертом Шпеером и завершен в
1957 году. Его ширина - сто двадцать три метра и длина пять и шесть
десятых километра. Он шире и в два с половиной раза длиннее Елисейских
полей в Париже.
Выше, длиннее, больше, шире, дороже... Даже победив, думал Марш,
Германия страдала комплексом неполноценности, свойственным парвеню,
выскочке. Все приходилось сравнивать с тем, что есть у иностранцев...
- Открывающийся с этой точки вид к северу вдоль проспекта Победы
считается одним из чудес света.
- Одно из чудес света, - прошептал Пили.
И это действительно было чудо, даже в такой день, как сегодня. Перед
ними открылся забитый транспортом проспект с вставшими стеной по обеим
сторонам творениями Шпеера из стекла и гранита: зданиями министерств,
учреждений, крупных магазинов, кинотеатров, жилыми домами. В конце этого
потока света, подобно рассекающему волны серому гигантскому кораблю,
возвышался Большой зал рейха с куполом, наполовину скрытым низкими
облаками.
Колонисты одобрительно переговаривались между собой.
- Словно гора, - сказала женщина, сидевшая позади Марша с мужем и
четырьмя Мальчиками.
Наверное, они всю зиму мечтали об этой поездке. Брошюра министерства
туризма и мечта побывать в апреле в Берлине, должно быть, согревали их в
снежные безлунные ночи в тысяче километров от дома, где-нибудь в Минске
или Киеве. Как они сюда попали? Возможно, с туристской группой,
организованной обществом "Сила через радость": два часа лета на "юнкерсе"
с остановкой в Варшаве. Или три дня езды в семейном "фольксвагене" по
автобану Берлин - Москва.
Пили соскользнул с колен отца и, пошатываясь, прошел вперед, ближе к
шоферу. Марш ущипнул себя за переносицу - нервная привычка,
приобретенная... когда? Думается, во время службы на подводной лодке,
когда винты английских кораблей работали так близко, что сотрясался
корпус, и когда никто из экипажа не знал, не будет ли следующая глубинная
бомба последней. Его списали с флота в 1948 году но болезни, подозревали
туберкулез. Год лечился. Потом, за неимением лучшего, он поступил в звании
лейтенанта в маринекюстенполицай, береговую полицию, в Вильгельмсхафене. В
том же году он женился на Кларе Эккарт, медсестре, с которой познакомился
в туберкулезной клинике. В 1952 году его взяли в гамбургскую крипо. В 1954
году, когда Клара ожидала ребенка, а брак их уже рушился. Марша с
повышением перевели в Берлин. Пауль - Пили - родился ровно десять лет и
один месяц назад.
Что не получилось? Он не винил Клару. Она не изменилась. Она всегда
была сильной женщиной, желавшей от жизни простых вещей: дом, семью,
друзей, доброго к себе расположения. После десяти лет на флоте и
двенадцати месяцев практически в изоляции он вступил в мир, который едва
узнавал. Когда он ходил на работу, смотрел телевизор, обедал с друзьями,
даже когда спал с женой, ему порой казалось, что он все еще на борту
подводной лодки, плывет под поверхностью повседневной жизни, одинокий,
настороженный.
Он забрал Пауля в полдень из дома Клары - одноэтажного домика в
невзрачном поселке послевоенной застройки в южном пригороде Лихтенраде.
Остановка на улице, два гудка, взгляд на окно, не шевельнулась ли
занавеска. Таков заведенный порядок, молчаливо достигнутый пять лет назад
после развода, - способ избежать неловких встреч; ритуал, который терпели
каждое четвертое воскресенье, если позволяла работа, в соответствии со
строгими положениями Имперского закона о браке. Редко когда он встречался
с сыном по вторникам, но теперь были школьные каникулы - с 1959 года ребят
вместо Пасхи распускали на недельные каникулы в день рождения фюрера.
Дверь отворилась, и появился Пауль, словно стеснительный парнишка,
которого против воли вытолкнули играть на сцену. Он был в новенькой форме
детской нацистской организации - пимпфов - хрустящей черной рубашке и
темно-синих шортах. Сын молча забрался в машину. Марш, смущаясь, прижал
его к себе.
- Выглядишь на большой. Как в школе?
- Все в порядке.
- Как мама?
Мальчик пожал плечами.
- Чем бы нам заняться?
Снова неопределенное движение плечами.
Они пообедали в современном заведении со стульями и столами из пластика
на Будапештерштрассе, напротив зоопарка: отец и сын. Один заказал пиво и
сосиски, второй - яблочный сок и гамбургер. Марш заговорил о пимпфах, и
тут личико Пили озарилось радостью. До того, как стать пимпфом, ты был
ничем, "не носил формы, не участвовал в собраниях и не ходил в походы". В
организацию разрешали вступать с десяти лет и оставаться в ней до
четырнадцати, когда ты становился полноправным членом организации
гитлеровской молодежи - гитлерюгенда.
- Я был первым в списке принятых!
- Молодец.
- Надо пробежать шестьдесят метров за двенадцать секунд, - рассказывал
Пили, - прыгнуть в длину и толкнуть ядро. Потом поход - целых полтора дня.
Написать об учении партии. А еще надо знать наизусть "Хорст Вессель".
Маршу даже показалось, что сын вот-вот ее запоет, и он поспешно
спросил:
- А где кинжал?
Пили, сосредоточенно наморщив лоб, полез в карман. Как он похож на
мать, подумал Марш. Такие же широкие скулы и пухлый рот, такие же
серьезные, широко расставленные карие глаза. Пили аккуратно положил перед
ним кинжал. Он взял его в руки и вспомнил день, когда получил свой. Когда
это было? В тридцать четвертом? Волнение мальчугана, который верит, что
его приняли в общество мужчин. Он повернул кинжал другой стороной, и на
рукоятке ярко блеснула свастика. Взвесил его на ладони и вернул сыну.
- Горжусь тобой, - сказал он. - Чем займемся? Можно сходить в кино. Или
в зоопарк.
- Хочу прокатиться на автобусе.
- По мы же катались прошлый раз. И до этого.
- Неважно. Хочу на автобусе.
- Большой зал рейха - самое большое здание в мире. Он возвышается
больше чем на четверть километра, и в отдельные дни - как, например,
сегодня, посмотрите - верхнюю часть его купола не видно. Диаметр самого
купола - сто сорок метров, и купол римского собора Святого Петра уместится
в нем шестнадцать раз.
Они доехали до начала проспекта Победы и въезжали на
Адольф-Гитлерплатц. С левой стороны площадь ограничивалась зданием штаба
верховного командования вермахта, с правой - новой имперской канцелярией и
Дворцом фюрера. Прямо - здание Большого зала. Вблизи он уже не выглядел
таким серым, как издалека. Теперь им было видно, о чем говорила
экскурсовод: что колонны фасада были из красного гранита, добытого в
Швеции, а по бокам располагались золотые изваяния Атласа и Теллуры,
несущих на плечах сферы, изображающие Небо и Землю. Само здание было
кристально-белым, как свадебный пирог. Тускло-зеленый купол из листовой
меди. Пили так и остался впереди.
- В Большом зале проводятся только самые торжественные церемонии
германского рейха. Он вмещает сто восемьдесят тысяч человек. Одно
интересное непредвиденное явление: дыхание такого количества людей
собирается под куполом и образует облака, которые выпадают в виде легкого
дождя. Большой зал - единственное здание в мире, образующее собственный
климат...
Марш все это уже слышал. Он глядел в окно, а видел лежащее в грязи
тело. Плавки! О чем думал старик, купаясь в понедельник вечером? Берлин
вчера еще со второй половины дня затянуло темными тучами. И когда наконец
разразилась гроза, дождь стальными прутьями сек по улицам и крышам,
заглушая гром. Может быть, самоубийство? Подумать только: забрести в
холодное озеро, поплыть в темноте, рассекая воду, к середине, видеть, как
над деревьями сверкают молнии, и ждать, когда усталость сделает все
остальное...
Пили вернулся на место и возбужденно подпрыгивал на сиденье.
- Папа, а мы фюрера увидим?
Видение исчезло, и Маршу стало стыдно. Опять один из тех снов наяву, о
которых, жалуясь, говорила Клара: "Даже когда ты здесь, на самом деле ты
не с нами".
Он ответил:
- Вряд ли.
И снова экскурсовод:
- Справа имперская канцелярия и резиденция фюрера. Длина ее фасада
составляет ровно семьсот метров, что на сто метров длиннее фасада дворца
Людовика XIV в Версале.
По мере продвижения автобуса здание канцелярии медленно раскручивалось,
подобно спящему на краю площади китайскому дракону: мраморные колонны и
красная мозаика, бронзовые львы, позолоченные силуэты, готические
письмена. Под развевающимся знаменем со свастикой почетный караул из
четырех эсэсовцев. Ни одного окна, но на высоте пятого этажа в стену
встроен балкон, на котором появлялся фюрер в тех случаях, когда на площади
собирался миллион людей. Даже теперь под балконом торчало несколько
десятков зевак, глазеющих на плотно закрытые ставни. Бледные от ожидания
лица. А вдруг...
Марш взглянул на сына. Пили, не отрываясь, смотрел на балкон, словно
распятие, сжимая в кулачке кинжал.
Они вышли из автобуса там же, откуда началась экскурсия, - у
Готенландского вокзала. Был уже шестой час. Меркли последние следы
естественного света. День с отвращением отделывался от самого себя.
Двери вокзала извергали людей - солдат с вещевыми мешками в
сопровождении девушек или жен, иностранных рабочих с картонными чемоданами
и перевязанными веревками потрепанными узлами, колонистов, завороженно
глазеющих на толпу и яркие огни после двухдневного путешествия из степных
далей. Повсюду люди в форме. Темно-синей, зеленой, коричневой, черной,
серой, цвета хаки. Похоже на завод после окончания смены. Стук металла и
пронзительные свистки, как на заводе, заводские запахи жара и смазки,
спертого воздуха и металлических опилок. Со стен кричали восклицательные
знаки: "Будь постоянно бдителен!", "Внимание! Немедленно сообщайте о
подозрительных свертках!", "Террорист не дремлет!".
Отсюда поезда высотой в дом по четырехметровой колее направлялись к
аванпостам империи - в Готенланд (бывший Крым) и Теодерихсхафен (бывший
Севастополь), в генеральный комиссариат Таврида и его столицу Мелитополь,
в Волынь-Подолию, Житомир, Киев, Николаев, Днепропетровск, Харьков,
Ростов, Саратов... Это была конечная станция пути из нового мира.
Объявления по местной радиосети о прибытии и отправлении перемежались с
увертюрой из "Кориолана". Марш попытался ваять Пили за руку, когда они
пробирались сквозь толпу, но мальчик вырвался.
Потребовалось четверть часа, чтобы выбраться из подземного гаража, и
еще столько же, чтобы покинуть забитые улицы вокруг вокзала. Они ехали
молча. Только когда машина уже подъезжала к Лихтенраде, Пили неожиданно
выпалил:
- Ты асоциальный, правда?
Такое необычное слово вылетело из уст десятилетнего ребенка и было так
тщательно произнесено, что Марш чуть не расхохотался. Асоциальный,
нарушающий общественные интересы: один шаг до предателя, если пользоваться
партийным лексиконом. Не участвовал в зимней кампании по сбору средств. Не
вступал в бесчисленные национал-социалистские ассоциации. В нацистскую
лыжную федерацию. В ассоциацию нацистских пеших туристов. В нацистский
автомобильный клуб. В нацистское общество служащих криминальной полиции.
Однажды в Люстгартене он даже наткнулся на шествие, организованное
нацистской лигой обладателей медалей за спасение утопающих.
- Чепуха.
- А дядя Эрих говорит, что правда.
Эрих Хельфферих. Выходит, теперь он уже "дядя" Эрих. Фанатик хуже не
придумаешь, освобожденный чиновник берлинской штаб-квартиры партии.
Лезущий не в свое дело очкарик, самозваный детский руководитель... Марш
впился руками в баранку. Хельфферих начал встречаться с Кларой год назад.
- Он говорит, что ты не приветствуешь как положено фюрера и отпускаешь
шутки в адрес партии.
- Откуда он все это знает?
- Он говорит, что в штаб-квартире партии на тебя заведено дело и скоро
до тебя доберутся, - мальчик готов был заплакать от стыда. - Я думаю, он
прав.
- Пили!
Они подъезжали к дому.
- Ненавижу тебя. - Это было сказано спокойным, ровным голосом. Сын
вышел из машины. Марш открыл свою дверь, побежал по дорожке за ним. Он
услышал, как в доме залаяла собака.
- Пили! - позвал он еще раз.
Дверь открылась. Там стояла Клара в форме женского нацистского
общества. Марш разглядел и маячившую позади нее одетую в коричневое фигуру
Хельффериха. Собака, молодая немецкая овчарка, прыгнула на грудь Пили, но
тот, растолкав всех, скрылся в доме. Марш хотел пройти за ним, но Клара
лучше, если ты мне скажешь правду сейчас, чем я узнаю ее потом.
Йост колебался, и на миг Маршу показалось, что он что-то скажет, но тот
вышел в коридор и зашагал прочь.
Марш позвонил в гараж и вызвал машину. Положил трубку и остановился у
окна, глядя сквозь грязное стекло на стену напротив. Потемневший кирпич
блестел под пленкой воды, стекавшей с верхних этажей. Не слишком ли он
надавил на парня? Возможно. По бывает, что правду можно добыть только из
засады, взять врасплох внезапной атакой. Лгал ли Йост? Разумеется. Но
тогда, если он гомосексуалист, он вряд ли мог бы позволить себе не лгать:
всякий, кого уличали в "антиобщественном поступке", прямым ходом попадал в
трудовой лагерь. Задержанных за гомосексуализм эсэсовцев направляли на
Восточный фронт в штрафные батальоны. Мало кто оттуда возвращался.
Марш за последний год встречал десятки молодых людей, подобных Йосту. С
каждым днем их становилось все больше. Бунтующих против родителей.
Подвергающих сомнению устои государства. Слушающих американские
радиостанции. Распространяющих плохо напечатанные экземпляры запрещенных
книг - Гюнтера Грасса и Грэма Грина, Джорджа Оруэлла и Дж.Д.Сэлинджера.
Они главным образом протестовали против войны с поддерживаемыми
американцами советскими партизанами, которая перемалывала людей к востоку
от Урала вот уже двадцать лет и которой, казалось, не будет конца.
Он внезапно устыдился своего обращения с Йостом и подумал было
спуститься вниз и извиниться. Но потом, как всегда, решил, что его долг
перед погибшим важнее всего. Он искупит свое грубое обращение, если
установит его личность.
Дежурная часть берлинской криминальной полиции занимает на
Вердершермаркт почти весь третий этаж. Марш, перешагивая через ступеньку,
подымался туда. У входа часовой с автоматом потребовал пропуск. Глухой
стук электронных замков - и дверь открылась.
В половину задней стены - усеянная лампочками карта Берлина. Созвездие,
оранжевое в полумраке, обозначает сто двадцать два городских полицейских
участка. Левее вторая карта, еще больше размером, - всего рейха. Красными
лампочками отмечены города, достаточно большие, чтобы там создавались
собственные отделения крипо. Центр Европы полыхает огнем. Далее к востоку
его интенсивность постепенно падает, а за Москвой лишь несколько
разрозненных искр, мерцающих в темноте, как огоньки костров. Планетарий
преступности.
Дежурный по Берлинскому округу Краузе сидел на возвышении под картами.
Он был на телефоне и приветливо помахал рукой подошедшему Маршу. Перед ним
за стеклянными перегородками с наушниками и микрофонами сидело около
десятка женщин в накрахмаленных белых блузках. Чего только ни доводилось
им слышать! Из поездки на Восток возвращается домой унтер-офицер танковой
дивизии. Поужинав, он достает пистолет и убивает жену и одного за другим
троих детей. Потом разбрызгивает по потолку собственные мозги. Сосед в
истерике вызывает полицию. Сообщение попадает сюда и, прежде чем поступить
этажом ниже, в коридор с потрескавшимся зеленым линолеумом и затхлым
табачным запахом, подвергается проверке, оценивается и излагается в сжатом
виде.
Позади дежурного офицера секретарь в форме наносила с кислой
физиономией данные на доску со сводкой ночных происшествий. Она состояла
из четырех колонок: опасные преступления, преступления с применением
насилия, происшествия, несчастные случаи со смертельным исходом. Каждая из
категорий в свою очередь делилась на четыре раздела: время, источник
информации, подробности, принятые меры. Все смерти и увечья за обычную
ночь самого большого в мире города с десятимиллионным населением умещались
в виде условных знаков на нескольких квадратных метрах белого пластика.
С десяти часов прошлого вечера было десять смертельных случаев. Самое
тяжелое происшествие - 1М2Ж4Д - трое взрослых и четверо детей погибли в
автомобильной катастрофой Панкове вскоре после одиннадцати. Меры не
принимались - дело можно передать орпо. В Кройцберге при пожаре сгорела
семья, у бара в Веддинге поножовщина, в Шпандау до смерти избили женщину.
Прерванное утро самого Марша записано последним - 06:07 (О) (означавшее,
что сообщение поступило от орпо) 1М Хафель - Марш. Секретарь отступила в
сторону и громко щелкнула колпачком ручки.
Краузе закончил телефонный разговор и смотрел с виновато-миролюбивым
видом.
- Марш, я уже извинился перед тобой.
- Забудь об этом. Мне нужен список пропавших. Район Берлина. Скажем, за
последние сорок восемь часов.
- Нет проблем. - Краузе облегченно вздохнул и повернулся на вращающемся
стуле к женщине с кислым выражением лица. - Вы слышали, что просит
следователь, Хельга? Проверьте, не поступило ли что-нибудь еще за
последний час. - Он снова повернулся к Маршу, глядя на него красными от
недосыпания глазами. - По мне, хватило бы и часа. Но любая неприятность
вокруг этого места - знаешь, что это значит.
Марш посмотрел на карту Берлина. Большая часть ее покрыта серой
паутиной улиц. Но слева два ярких цветных пятна: зеленое пятно
Грюневальдского леса и протянувшаяся вдоль него голубая лента Хафеля. В
озере в форме человеческого зародыша свернулся остров, связанный с берегом
тонкой пуповиной.
Шваненвердер.
- У Геббельса дом все еще там?
Краузе кивнул.
- И у остальных.
Это было одно из наиболее фешенебельных мест в Берлине, по существу,
правительственная закрытая территория. С дороги просматривались несколько
десятков больших домов. У входа на дамбу - часовой. Прекрасное место для
уединения, идеальное с точки зрения безопасности, удобное для частных
причалов; и уж совсем не подходящее для того, чтобы обнаружить труп. Труп
вынесло на берег менее чем в трехстах метрах от острова.
Краузе заметил:
- Местные орпо называют его "фазаньей тропой".
Марш улыбнулся: на уличном жаргоне "золотыми фазанами" называли
партийных вождей.
- Нехорошо слишком долго оставлять мусор у _таких_ дверей.
Вернулась Хельга.
- Лица, объявленные пропавшими с воскресного утра и до сих пор не
обнаруженные, - она вручила Краузе длинный печатный список имен, тот
мельком взглянул на него и передал Маршу.
- Вполне достаточно, чтобы загрузить тебя работой. - Он находил это
забавным. - Я бы посадил на него твоего приятеля, толстяка Йегера.
Помнишь, ведь этим делом нужно было заняться ему?
- Спасибо. Я хотя бы начну.
Краузе покачал головой.
- Ты же работаешь за двоих. Никакого продвижения, и платят хреново. Ты
что, чокнутый?
Марш свернул в трубочку список пропавших. Наклонился и легонько
постучал ею по груди Краузе.
- Забываешься, приятель, - сказал он. - Работа делает тебя свободным.
Лозунг трудовых лагерей.
Он повернулся и стал пробираться между рядами телефонисток. У себя за
спиной он расслышал, как Краузе убеждал Хельгу:
- Вы же понимаете, что я имел в виду? Ничего себе шуточки!
Марш вошел в кабинет как раз в ту минуту, когда Макс Йегер вешал
пальто.
- Зави! - распахнув руки, воскликнул Йегер. - Мне уже передали из
дежурной части. Ну что я могу тебе сказать?
Он был в форме штурмбаннфюрера СС. На черном мундире еще оставались
следы завтрака.
- Отнеси на счет моего старого доброго сердца, - сказал Марш. - И не
слишком радуйся. На трупе не было ничего такого, что позволило бы
установить его личность, а в Берлине с воскресенья числятся пропавшими сто
человек. Чтобы только просмотреть список, понадобится несколько часов. А я
обещал после обеда забрать к себе сына, так что тебе придется заняться
этим одному.
Он закурил и рассказал о деталях: месте обнаружения тела, отсутствии
ступни, подозрениях относительно Йоста. Йегер слушал, бормоча про себя.
Это был неповоротливый, неопрятный медведь двухметрового роста с
неуклюжими руками и ногами. Ему было пятьдесят, почти на десять лет
больше, чем Маршу, но они сидели в одном кабинете с 1959 года и нередко
работали по одному делу. Сослуживцы на Вердершермаркт за спиной в шутку
называли их лисой и медведем. В том, как они, с одной стороны,
пререкались, а с другой - выгораживали друг друга, было что-то от старой
супружеской пары.
- Вот список пропавших. - Марш сел за стол и развернул список: фамилии,
даты рождения, время исчезновения, адреса сообщивших. Йегер наклонился к
списку из-за его плеча. Он курил толстые душистые" сигары, которыми
провонял его мундир. - Если верить доброму доктору Эйслеру, наш покойник
скончался вчера где-то после шести часов вечера, так что, возможно,
хватились его, самое раннее, часов в семь-восемь. Может быть, даже ждут,
что он объявится нынче утром. Поэтому его может не оказаться в этом
списке. Но нам следует рассмотреть две другие возможности, не так ли?
Первая: он исчез _до того_, как погиб. Вторая - и мы по горькому опыту
знаем, что такое возможно, - Эйслер напутал со временем наступления
смерти.
- Этот малый не годится и в ветеринары, - заметил Йегер.
Марш быстро сосчитал.
- Сто две фамилии. Я бы дал нашему покойнику лет шестьдесят.
- Для верности, скажем, пятьдесят. Никто не сохранит свою лучшую форму,
похлебав двенадцать часов водичку.
- Верно. Итак, исключаем из списка всех родившихся после 1914 года.
Должна остаться дюжина фамилий. С опознанием совсем легко: не
отсутствовала ли ступня у дедушки? - Марш сложил листок, разорвал пополам
и передал одну половинку Йегеру.
- Где возле Хафеля есть участки орпо?
- В Николасзее, - начал Макс, - Ваннзее, Кладове, Гатове. В
Пихельсдорфе, но это уже слишком далеко к северу.
Следующие полчаса Марш по очереди обзванивал каждый из них, включая
Пихельсдорф, интересуясь, не передавали ли в участки одежду и нет ли среди
местных бродяг человека, похожего на найденного в озере. Ничего. Он
занялся своей половиной списка. К половине двенадцатого, исчерпав все
возможные фамилии, Марш встал и потянулся.
- Господин Никто.
Йегер кончил звонить десятью минутами раньше и курил, глядя в окно.
- Известный малый, правда? По сравнению с ним даже ты пользуешься
чьей-то любовью. - Он вынул изо рта сигару и стал собирать прилипшие к
языку крошки табака. - Я поинтересуюсь, в дежурной части, может, будут еще
какие-то фамилии. Оставь это мне. Желаю хорошо провести время с Пили.
В уродливой церкви напротив штаб-квартиры крипо только что закончилась
утренняя служба. Стоя на другой стороне улицы, Марш наблюдал, как
священник в надетом поверх церковного облачения поношенном плаще запирает
двери. В Германии власти не одобряли религию. Сколько прихожан, подумал
Марш, бросили вызов шпикам гестапо и пришли на службу? Полдюжины?
Священник опустил в карман тяжелый железный ключ и обернулся. Увидел
смотрящего на него Марша и, пряча глаза, поспешно скрылся, словно его
застали в момент незаконной сделки. Марш застегнул шинель и вслед за ним
окунулся в скверное берлинское утро.
Строительство Триумфальной арки началось в 1946 году, а работы были
завершены ко Дню национального пробуждения в 1950 году. Творческий замысел
принадлежал самому фюреру, и проект основывался на его собственных
набросках, сделанных в годы Борьбы.
Пассажиры туристского автобуса - по крайней мере те, кто понимал, -
усваивали эту информацию. Они поднимались со своих мест или наклонялись в
проходе, чтобы лучше видеть. Ксавьер Марш, разместившийся в середине
автобуса, взял сына на колени. Экскурсовод, женщина средних лет в
темно-зеленой форме имперского министерства туризма, стояла, широко
расставив ноги, спиной к ветровому стеклу, и простуженным голосом говорила
в микрофон.
- Арка воздвигнута из гранита. Ее объем - два миллиона триста
шестьдесят пять тысяч шестьсот восемьдесят пять кубических метров. - Она
чихнула. - Парижская Триумфальная арка уместится в ней сорок девять раз.
Махина арки на миг нависла над ними. Затем они внезапно оказались
внутри громадного ребристого каменного туннеля длиннее футбольного поля,
выше пятнадцатиэтажного здания, со сводчатой, как у собора, кровлей. В
предвечерней мгле на восьми полосах движения мелькал свет передних фар и
задних огней.
- Высота арки - сто восемнадцать метров. Сто шестьдесят восемь метров в
поперечнике и сто девятнадцать в глубину. На внутренних стенах выбиты
имена трех миллионов солдат, погибших за фатерланд в войнах 1914-1918 и
1939-1946 годов.
Она снова чихнула. Пассажиры почтительно вытянули шеи, вглядываясь в
Список павших. Это была смешанная публика. Группа увешанных фотоаппаратами
японцев, американская пара с девочкой возраста Пили, немецкие колонисты из
Остланда и с Украины, приехавшие в Берлин на День Фюрера. Когда проезжали
Список павших, Марш смотрел в сторону. Где-то там были имена его отца и
обоих дедов. Он наблюдал за экскурсоводом. Сочтя, что на нее никто не
смотрит, та отвернулась и быстро вытерла рукавом нос. Автобус вновь выехал
под моросящий дождь.
- Покидая арку, мы въезжаем на центральную часть проспекта Победы.
Проспект был спланирован рейхсминистром Альбертом Шпеером и завершен в
1957 году. Его ширина - сто двадцать три метра и длина пять и шесть
десятых километра. Он шире и в два с половиной раза длиннее Елисейских
полей в Париже.
Выше, длиннее, больше, шире, дороже... Даже победив, думал Марш,
Германия страдала комплексом неполноценности, свойственным парвеню,
выскочке. Все приходилось сравнивать с тем, что есть у иностранцев...
- Открывающийся с этой точки вид к северу вдоль проспекта Победы
считается одним из чудес света.
- Одно из чудес света, - прошептал Пили.
И это действительно было чудо, даже в такой день, как сегодня. Перед
ними открылся забитый транспортом проспект с вставшими стеной по обеим
сторонам творениями Шпеера из стекла и гранита: зданиями министерств,
учреждений, крупных магазинов, кинотеатров, жилыми домами. В конце этого
потока света, подобно рассекающему волны серому гигантскому кораблю,
возвышался Большой зал рейха с куполом, наполовину скрытым низкими
облаками.
Колонисты одобрительно переговаривались между собой.
- Словно гора, - сказала женщина, сидевшая позади Марша с мужем и
четырьмя Мальчиками.
Наверное, они всю зиму мечтали об этой поездке. Брошюра министерства
туризма и мечта побывать в апреле в Берлине, должно быть, согревали их в
снежные безлунные ночи в тысяче километров от дома, где-нибудь в Минске
или Киеве. Как они сюда попали? Возможно, с туристской группой,
организованной обществом "Сила через радость": два часа лета на "юнкерсе"
с остановкой в Варшаве. Или три дня езды в семейном "фольксвагене" по
автобану Берлин - Москва.
Пили соскользнул с колен отца и, пошатываясь, прошел вперед, ближе к
шоферу. Марш ущипнул себя за переносицу - нервная привычка,
приобретенная... когда? Думается, во время службы на подводной лодке,
когда винты английских кораблей работали так близко, что сотрясался
корпус, и когда никто из экипажа не знал, не будет ли следующая глубинная
бомба последней. Его списали с флота в 1948 году но болезни, подозревали
туберкулез. Год лечился. Потом, за неимением лучшего, он поступил в звании
лейтенанта в маринекюстенполицай, береговую полицию, в Вильгельмсхафене. В
том же году он женился на Кларе Эккарт, медсестре, с которой познакомился
в туберкулезной клинике. В 1952 году его взяли в гамбургскую крипо. В 1954
году, когда Клара ожидала ребенка, а брак их уже рушился. Марша с
повышением перевели в Берлин. Пауль - Пили - родился ровно десять лет и
один месяц назад.
Что не получилось? Он не винил Клару. Она не изменилась. Она всегда
была сильной женщиной, желавшей от жизни простых вещей: дом, семью,
друзей, доброго к себе расположения. После десяти лет на флоте и
двенадцати месяцев практически в изоляции он вступил в мир, который едва
узнавал. Когда он ходил на работу, смотрел телевизор, обедал с друзьями,
даже когда спал с женой, ему порой казалось, что он все еще на борту
подводной лодки, плывет под поверхностью повседневной жизни, одинокий,
настороженный.
Он забрал Пауля в полдень из дома Клары - одноэтажного домика в
невзрачном поселке послевоенной застройки в южном пригороде Лихтенраде.
Остановка на улице, два гудка, взгляд на окно, не шевельнулась ли
занавеска. Таков заведенный порядок, молчаливо достигнутый пять лет назад
после развода, - способ избежать неловких встреч; ритуал, который терпели
каждое четвертое воскресенье, если позволяла работа, в соответствии со
строгими положениями Имперского закона о браке. Редко когда он встречался
с сыном по вторникам, но теперь были школьные каникулы - с 1959 года ребят
вместо Пасхи распускали на недельные каникулы в день рождения фюрера.
Дверь отворилась, и появился Пауль, словно стеснительный парнишка,
которого против воли вытолкнули играть на сцену. Он был в новенькой форме
детской нацистской организации - пимпфов - хрустящей черной рубашке и
темно-синих шортах. Сын молча забрался в машину. Марш, смущаясь, прижал
его к себе.
- Выглядишь на большой. Как в школе?
- Все в порядке.
- Как мама?
Мальчик пожал плечами.
- Чем бы нам заняться?
Снова неопределенное движение плечами.
Они пообедали в современном заведении со стульями и столами из пластика
на Будапештерштрассе, напротив зоопарка: отец и сын. Один заказал пиво и
сосиски, второй - яблочный сок и гамбургер. Марш заговорил о пимпфах, и
тут личико Пили озарилось радостью. До того, как стать пимпфом, ты был
ничем, "не носил формы, не участвовал в собраниях и не ходил в походы". В
организацию разрешали вступать с десяти лет и оставаться в ней до
четырнадцати, когда ты становился полноправным членом организации
гитлеровской молодежи - гитлерюгенда.
- Я был первым в списке принятых!
- Молодец.
- Надо пробежать шестьдесят метров за двенадцать секунд, - рассказывал
Пили, - прыгнуть в длину и толкнуть ядро. Потом поход - целых полтора дня.
Написать об учении партии. А еще надо знать наизусть "Хорст Вессель".
Маршу даже показалось, что сын вот-вот ее запоет, и он поспешно
спросил:
- А где кинжал?
Пили, сосредоточенно наморщив лоб, полез в карман. Как он похож на
мать, подумал Марш. Такие же широкие скулы и пухлый рот, такие же
серьезные, широко расставленные карие глаза. Пили аккуратно положил перед
ним кинжал. Он взял его в руки и вспомнил день, когда получил свой. Когда
это было? В тридцать четвертом? Волнение мальчугана, который верит, что
его приняли в общество мужчин. Он повернул кинжал другой стороной, и на
рукоятке ярко блеснула свастика. Взвесил его на ладони и вернул сыну.
- Горжусь тобой, - сказал он. - Чем займемся? Можно сходить в кино. Или
в зоопарк.
- Хочу прокатиться на автобусе.
- По мы же катались прошлый раз. И до этого.
- Неважно. Хочу на автобусе.
- Большой зал рейха - самое большое здание в мире. Он возвышается
больше чем на четверть километра, и в отдельные дни - как, например,
сегодня, посмотрите - верхнюю часть его купола не видно. Диаметр самого
купола - сто сорок метров, и купол римского собора Святого Петра уместится
в нем шестнадцать раз.
Они доехали до начала проспекта Победы и въезжали на
Адольф-Гитлерплатц. С левой стороны площадь ограничивалась зданием штаба
верховного командования вермахта, с правой - новой имперской канцелярией и
Дворцом фюрера. Прямо - здание Большого зала. Вблизи он уже не выглядел
таким серым, как издалека. Теперь им было видно, о чем говорила
экскурсовод: что колонны фасада были из красного гранита, добытого в
Швеции, а по бокам располагались золотые изваяния Атласа и Теллуры,
несущих на плечах сферы, изображающие Небо и Землю. Само здание было
кристально-белым, как свадебный пирог. Тускло-зеленый купол из листовой
меди. Пили так и остался впереди.
- В Большом зале проводятся только самые торжественные церемонии
германского рейха. Он вмещает сто восемьдесят тысяч человек. Одно
интересное непредвиденное явление: дыхание такого количества людей
собирается под куполом и образует облака, которые выпадают в виде легкого
дождя. Большой зал - единственное здание в мире, образующее собственный
климат...
Марш все это уже слышал. Он глядел в окно, а видел лежащее в грязи
тело. Плавки! О чем думал старик, купаясь в понедельник вечером? Берлин
вчера еще со второй половины дня затянуло темными тучами. И когда наконец
разразилась гроза, дождь стальными прутьями сек по улицам и крышам,
заглушая гром. Может быть, самоубийство? Подумать только: забрести в
холодное озеро, поплыть в темноте, рассекая воду, к середине, видеть, как
над деревьями сверкают молнии, и ждать, когда усталость сделает все
остальное...
Пили вернулся на место и возбужденно подпрыгивал на сиденье.
- Папа, а мы фюрера увидим?
Видение исчезло, и Маршу стало стыдно. Опять один из тех снов наяву, о
которых, жалуясь, говорила Клара: "Даже когда ты здесь, на самом деле ты
не с нами".
Он ответил:
- Вряд ли.
И снова экскурсовод:
- Справа имперская канцелярия и резиденция фюрера. Длина ее фасада
составляет ровно семьсот метров, что на сто метров длиннее фасада дворца
Людовика XIV в Версале.
По мере продвижения автобуса здание канцелярии медленно раскручивалось,
подобно спящему на краю площади китайскому дракону: мраморные колонны и
красная мозаика, бронзовые львы, позолоченные силуэты, готические
письмена. Под развевающимся знаменем со свастикой почетный караул из
четырех эсэсовцев. Ни одного окна, но на высоте пятого этажа в стену
встроен балкон, на котором появлялся фюрер в тех случаях, когда на площади
собирался миллион людей. Даже теперь под балконом торчало несколько
десятков зевак, глазеющих на плотно закрытые ставни. Бледные от ожидания
лица. А вдруг...
Марш взглянул на сына. Пили, не отрываясь, смотрел на балкон, словно
распятие, сжимая в кулачке кинжал.
Они вышли из автобуса там же, откуда началась экскурсия, - у
Готенландского вокзала. Был уже шестой час. Меркли последние следы
естественного света. День с отвращением отделывался от самого себя.
Двери вокзала извергали людей - солдат с вещевыми мешками в
сопровождении девушек или жен, иностранных рабочих с картонными чемоданами
и перевязанными веревками потрепанными узлами, колонистов, завороженно
глазеющих на толпу и яркие огни после двухдневного путешествия из степных
далей. Повсюду люди в форме. Темно-синей, зеленой, коричневой, черной,
серой, цвета хаки. Похоже на завод после окончания смены. Стук металла и
пронзительные свистки, как на заводе, заводские запахи жара и смазки,
спертого воздуха и металлических опилок. Со стен кричали восклицательные
знаки: "Будь постоянно бдителен!", "Внимание! Немедленно сообщайте о
подозрительных свертках!", "Террорист не дремлет!".
Отсюда поезда высотой в дом по четырехметровой колее направлялись к
аванпостам империи - в Готенланд (бывший Крым) и Теодерихсхафен (бывший
Севастополь), в генеральный комиссариат Таврида и его столицу Мелитополь,
в Волынь-Подолию, Житомир, Киев, Николаев, Днепропетровск, Харьков,
Ростов, Саратов... Это была конечная станция пути из нового мира.
Объявления по местной радиосети о прибытии и отправлении перемежались с
увертюрой из "Кориолана". Марш попытался ваять Пили за руку, когда они
пробирались сквозь толпу, но мальчик вырвался.
Потребовалось четверть часа, чтобы выбраться из подземного гаража, и
еще столько же, чтобы покинуть забитые улицы вокруг вокзала. Они ехали
молча. Только когда машина уже подъезжала к Лихтенраде, Пили неожиданно
выпалил:
- Ты асоциальный, правда?
Такое необычное слово вылетело из уст десятилетнего ребенка и было так
тщательно произнесено, что Марш чуть не расхохотался. Асоциальный,
нарушающий общественные интересы: один шаг до предателя, если пользоваться
партийным лексиконом. Не участвовал в зимней кампании по сбору средств. Не
вступал в бесчисленные национал-социалистские ассоциации. В нацистскую
лыжную федерацию. В ассоциацию нацистских пеших туристов. В нацистский
автомобильный клуб. В нацистское общество служащих криминальной полиции.
Однажды в Люстгартене он даже наткнулся на шествие, организованное
нацистской лигой обладателей медалей за спасение утопающих.
- Чепуха.
- А дядя Эрих говорит, что правда.
Эрих Хельфферих. Выходит, теперь он уже "дядя" Эрих. Фанатик хуже не
придумаешь, освобожденный чиновник берлинской штаб-квартиры партии.
Лезущий не в свое дело очкарик, самозваный детский руководитель... Марш
впился руками в баранку. Хельфферих начал встречаться с Кларой год назад.
- Он говорит, что ты не приветствуешь как положено фюрера и отпускаешь
шутки в адрес партии.
- Откуда он все это знает?
- Он говорит, что в штаб-квартире партии на тебя заведено дело и скоро
до тебя доберутся, - мальчик готов был заплакать от стыда. - Я думаю, он
прав.
- Пили!
Они подъезжали к дому.
- Ненавижу тебя. - Это было сказано спокойным, ровным голосом. Сын
вышел из машины. Марш открыл свою дверь, побежал по дорожке за ним. Он
услышал, как в доме залаяла собака.
- Пили! - позвал он еще раз.
Дверь открылась. Там стояла Клара в форме женского нацистского
общества. Марш разглядел и маячившую позади нее одетую в коричневое фигуру
Хельффериха. Собака, молодая немецкая овчарка, прыгнула на грудь Пили, но
тот, растолкав всех, скрылся в доме. Марш хотел пройти за ним, но Клара