Кэтрин Куртц. Фатерланд

и фрагмент арки, доставленные из Парижа давно умершим дельцом времен
Вильгельма. Нигде никакого движения. Иногда сквозь решетки-ворот
попадались на глаза сторожевые псы, а один раз он увидел сгребающего
листья садовника. Владельцы были либо в городе на работе, либо в отъезде,
либо лежали во прахе.
Марш знал некоторых из них: партийные бонзы; магнат автомобильной
промышленности, разжиревший на рабском труде; директор "Вертхайма",
большого универсального магазина на Потсдамерплатц, конфискованного у
владельцев-евреев более тридцати лет назад; хозяин военных заводов; глава
объединения, занимающегося строительством больших автобанов, ведущих в
глубь восточных территорий. Он удивлялся, как Булеру удалось попасть в
такую состоятельную компанию, но потом вспомнил замечание Хальдера:
роскошь, словно в Римской империи.
- КП17, говорит КХК. КП17, ответьте, пожалуйста, - настойчиво обращался
женский голос. Марш поднял трубку расположенного под щитком радиотелефона.
- Я КП17. Продолжайте.
- КП17, соединяю вас со штурмбаннфюрером Йегером.
Он находился у ворот виллы Булера. Сквозь металлические узоры Маршу
были видны изгиб желтой дорожки и высокие башни, точно такие, как описал
часовой.
- Ты напрашивался на неприятности, - пророкотал голос Йегера, - и мы их
получили.
- Что у тебя?
- Не успел я вернуться, как явились двое наших почтенных коллег из
гестапо. "Ввиду видного положения, которое занимал в НСДАП партайгеноссе
Булер, бла-бла-бла, решено, что дело имеет отношение к безопасности
страны".
Марш стукнул рукой по рулевому колесу.
- Вот дерьмо!
- "Все документы должны быть немедленно переданы в службу безопасности,
расследующие дело офицеры должны доложить, в каком состоянии находится
следствие, расследование силами крипо прекратить немедленно".
- Когда это было?
- Прямо сейчас. Они сидят в нашем кабинете.
- Ты им сказал, где я?
- Конечно, нет. Я оставил их с чем есть и сказал, что попробую тебя
разыскать. И пришел прямо в дежурку. - Йегер понизил голос. Марш
представил, как он повернулся спиной к телефонистке. - Слушай, Зави, я не
советую тебе лезть на рожон. Поверь, они настроены вполне серьезно. С
минуты на минуту Шваненвердер будет кишеть гестаповцами.
Марш глядел на дом. Там было абсолютно тихо и безлюдно. Наплевать на
гестапо.
И он решился.
- Мне тебя не слышно, Макс, - прокричал он. - Извини. Связь
прерывается. Я ничего не понял из того, что ты сказал. Прошу сообщить, что
связь не в порядке. Отбой. - И выключил приемник.
Не доезжая метров пятидесяти до дома. Марш увидел справа от дороги
проселок, ведущий в заросшую лесом середину острова. Он дал задний ход,
быстро проскочил на проселок и заглушил мотор. Потом побежал к воротам
усадьбы Булера. Времени было в обрез.
Ворота были заперты. Этого следовало ожидать. Сам засов представлял
собой прочный металлический брусок в полутора метрах над землей. Он встал
на него носком сапога. По верху ворот, как раз у него над головой, в
тридцати сантиметрах друг от друга торчали железные шипы. Ухватившись за
них обеими руками, он подтянулся и закинул левую ногу. Рискованное дело.
Некоторое время он сидел верхом на воротах, переводя дыхание. Потом
спрыгнул на засыпанную гравием дорожку с внутренней стороны.
Дом был огромный, причем странной конструкции. Три его этажа
завершались крутой шиферной крышей. Слева возвышались две каменные башни,
о которых говорил часовой. Они примыкали к основному зданию. Во всю длину
второго этажа протянулся балкон с каменной балюстрадой. Балкон
поддерживали колонны. Позади них, наполовину спрятанный в тени, находился
главный вход. Марш направился туда. Обе стороны дорожки обильно заросли
неухоженными буками и елями. Бордюры запущены. Не убранные с зимы сухие
листья перекатывались по газону.
Он прошел между колоннами. Первая неожиданность: дверь не заперта.
Марш остановился в прихожей и огляделся. Справа - дубовая лестница,
слева - две двери, прямо - мрачный коридор, который, как он догадывался,
вел на кухню.
Он подергал первую дверь. Она открывалась в отделанную деревянными
панелями столовую. Длинный стол и двенадцать стульев с высокими резными
спинками. Холод и затхлый запах запустения.
Следующая дверь вела в гостиную. Он продолжал откладывать в памяти
детали. Ковры на натертом деревянном полу. Тяжелая мебель, обтянутая
дорогой парчой. На стенах гобелены, тоже неплохие, насколько Марш
разбирался. У окна рояль, на нем две большие фотографии. Марш повернул
одну к свету, слабо пробивавшемуся сквозь пыльные свинцованные стекла.
Тяжелая серебряная рамка с орнаментом из свастик. На фотографии Булер и
его жена в день свадьбы, спускающиеся по ступеням. По обе стороны почетный
караул штурмовиков, осеняющих счастливую пару дубовыми ветками. Булер тоже
в форме штурмовика. Его жена с вплетенными в волосы цветами, пользуясь
излюбленным выражением Макса Йегера, страшна, как корзина лягушек. На
лицах ни улыбки.
Марш взял другую фотографию и тут же почувствовал, как похолодело в
желудке. Снова Булер, на этот раз слегка наклонившись вперед и
подобострастно пожимая руку другому человеку. Предмет его глубокого
почтения стоял вполоборота к фотоаппарату, словно в момент рукопожатия
кто-то стоявший позади фотографа отвлек его внимание. На снимке надпись.
Чтобы разглядеть неразборчивый почерк, Марту пришлось соскрести пальцем
грязь со стекла. "Партайгеноссе Булеру, - прочел он. - От Адольфа Гитлера.
17 мая 1945 года".
Внезапно Марш услышал шум, словно кто-то стучал ногой в дверь. Затем
повизгивание и вой. Он поставил снимок на место и вернулся в прихожую.
Звуки раздавались в глубине дома.
Он вынул пистолет и прокрался вдоль коридора. Как он и предполагал, тот
вел на кухню. Звуки повторились. Вроде бы испуганный плач и шаги. К тому
же отвратительно пахло.
В конце кухни была еще одна дверь. Он крепко сжал ручку и рывком
распахнул дверь. Мимо с шумом пронесся с широко раскрытыми от ужаса
глазами пес в наморднике. Он мелькнул в коридоре, прихожей и выскочил
через открытую дверь во двор. Пол кладовки был густо покрыт издающими вонь
фекалиями, мочой и продуктами, которые пес сдернул с полок, но был не в
состоянии съесть.
После такого Маршу хотелось бы задержаться на несколько минут и прийти
в себя. Но времени не было. Он убрал "люгер" и быстро осмотрел кухню. В
раковине несколько сальных тарелок. На столе недопитая бутылка водки,
рядом пустой стакан. Дверь в подвал заперта; он решил ее не ломать.
Направился наверх. Спальни, ванные - всюду та же атмосфера поизносившейся
роскоши, следы ушедшей в прошлое шикарной жизни. И всюду, заметил он,
картины - пейзажи, религиозные аллегории, портреты, покрытые толстым слоем
пыли. Дом как следует не убирали месяцами, а то и годами.
На верхнем этаже одной из башен находилась комната, которая, должно
быть, служила Булеру кабинетом. Полки учебников по юриспруденции,
фолиантов с разбором судебных дел, сборников законодательных актов. У
окна, выходящего на лужайку позади дома, большой письменный стол и
вращающееся кресло. Длинный диван со сложенными одеялами - видно, на нем
частенько спали. И снова фотографии. Булер в судейской мантии. Булер в
эсэсовской форме. Булер в группе нацистских "шишек" (среди них Марш без
особой уверенности разглядел Ганса Франка), видимо, сидящих в первом ряду
на концерте. Все фотографии, по меньшей мере, двадцатилетней давности.
Марш уселся за стол и посмотрел в окно. Лужайка вела к берегу Хафеля.
Там был маленький причал с пришвартованной к нему моторкой с каютой, а за
ним открытая до противоположного берега панорама озера. Вдали пыхтел паром
Кладов-Ваннзее.
Он переключил внимание на письменный стол. Пресс-папье. Тяжелая
бронзовая чернильница. Телефон. Он протянул к нему руку.
Телефон зазвонил.
Рука повисла в воздухе. Один звонок. Второй. Третий. Звук казался
громче из-за царившей в доме тишины; пыльный воздух вибрировал. Четвертый.
Пятый. Он положил пальцы на трубку. Шестой. Седьмой. Поднял ее.
- Булер? - старческий голос, скорее мертвый, чем живой; шепот из
другого мира. - Булер? Отвечай же. Кто это?
Марш сказал:
- Друг.
Молчание. _Щелчок_.
Звонивший дал отбой. Марш положил трубку и стал быстро, наугад
открывать ящики стола. Несколько карандашей, немного почтовой бумаги,
словарь. Он один за другим до конца выдвигал нижние ящики и шарил рукой.
Ничего.
Нет, кое-что было.
В самой глубине ящика пальцы скользнули по небольшому гладкому
предмету. Марш достал его. Маленькая записная книжка в черной кожаной
обложке с вытисненными золотом орлом и свастикой. Он веером пролистал ее.
Книжка-календарь члена партии на 1964 год. Сунув ее в карман, он поставил
на место все ящики.
А пес Булера, скуля, бешено метался вдоль кромки воды, вглядываясь в
другой берег Хафеля. Временами он приседал на задние лапы, чтобы через
несколько секунд снова начать свой отчаянный бег. Марш теперь видел, что
почти весь правый бок собаки покрыт засохшей кровью. Она не обратила
никакого внимания на спускавшегося к озеру Марша.
Каблуки звонко стучали по доскам причала. Сквозь щели между
расшатанными досками была видна плещущаяся на мелководье мутная вода.
Дойдя до конца причала, он ступил в лодку, закачавшуюся под его весом. На
корме скопилось немного дождевой воды, засоренной грязью и листьями, с
радужными разводами на поверхности. Вся лодка пропахла горючим. Должно
быть, где-то течь. Марш наклонился и подергал дверцу каюты. Она была
заперта. Прикрыв лицо с боков руками, он заглянул в иллюминатор, но внутри
было слишком темно, чтобы разглядеть что-нибудь.
Он выпрыгнул из лодки и пошел обратно. Дерево причала от непогоды
потемнело, за исключением одного места на противоположном от лодки конце.
Здесь валялись мелкие оранжевые осколки, был виден мазок белой краски.
Наклонясь, чтобы разглядеть эти следы, он увидел близ берега какой-то
предмет, тускло мерцающий в воде. Он встал на колени и, держась левой
рукой за причал и протянув как можно дальше правую, сумел его достать. Это
был ножной протез, розовый и выщербленный, как старинная китайская кукла,
с кожаными ремнями и стальными пряжками.


Первым их услышал пес. Он поднял голову, повернулся и затрусил по
лужайке к дому. Марш тут же бросил свою находку обратно в воду в побежал
следом за раненым животным. Выругав себя за глупость, он обогнул дом и
встал в тени башен, так, чтобы были видны ворота. Пес, рыча в намордник,
бросался на их железные створки. По ту сторону Марш увидел двух человек,
разглядывавших дом. Потом появился третий с огромными кусачками, которыми
он захватил замок. Через десять секунд замок с треском поддался.
Трое гуськом вошли на участок. Пес отскочил назад. Как и Марш, все они
были в черной эсэсовской форме. Один вынул что-то из кармана и направился
к псу, вытянув вперед руку, словно предлагая ему угощение. Животное в
страхе поджало хвост. Тишину нарушил выстрел, отдавшийся эхом на участке.
Над лесом с гвалтом поднялись тучи грачей. Мужчина убрал пистолет в кобуру
и махнул рукой одному из спутников. Тот ухватил пса за задние лапы и
оттащил в кусты.
Все трое широким шагом направились к дому. Марш спрятался за колонной,
медленно передвигаясь вокруг нее, чтобы его не увидели. Он подумал было,
что ему нет нужды прятаться. Он мог бы сказать гестаповцам, что проводит
обыск, что не получил сообщения Йегера. Но что-то в их поведении, в той
небрежной жестокости, с какой они расправились с собакой, насторожило его.
Они здесь уже бывали.
Они приблизились, и он смог различить их звания. Два штурмбаннфюрера и
обергруппенфюрер - пара майоров и генерал. Какие соображения
государственной безопасности потребовали личного участия гестаповского
генерала? Обергруппенфюреру было под шестьдесят. Он был сложен как бык, с
разбитым лицом бывшего боксера. Марш узнал его - видел по телевидению, на
газетных фотографиях.
Кто же он?
Потом вспомнил. Одило Глобоцник. Известный в СС под прозвищем Глобус.
Много лет назад он был гауляйтером Вены. Собаку убил Глобус.
- Ты - на первый этаж, - приказал Глобус. - Ты - проверь задние
помещения.
Они достали пистолеты и исчезли в доме. Марш подождал с полминуты,
затем направился к воротам. Он держался края участка, избегая дорожки -
наоборот, низко согнувшись, пробирался сквозь заросли кустарника. Не
доходя пяти метров до ворот, он остановился перевести дух. Внутри их
правой опоры находился малозаметный ржавый металлический ящик для почты -
там лежал большой коричневый сверток.
Это безумие, подумал он. Полное безумие.
Он не побежал к воротам, зная, что ничто так не привлекает человеческий
взгляд, как внезапное движение. Наоборот, он заставил себя не спеша выйти
из кустов, словно это было самым естественным делом в мире, вынул сверток
из почтового ящика и неторопливо прошел за ворота.
Он ожидал, что сзади раздастся крик или выстрел. Но единственным звуком
был шорох деревьев на ветру. Подойдя к машине, он почувствовал, как
трясутся его руки.

3

- Почему мы верим в Германию и фюрера?
- Мы верим в Бога, поэтому верим в Германию, которую Он создал в этом
мире, и в фюрера, Адольфа Гитлера, которого он ниспослал нам.
- Кому мы прежде всего должны служить?
- Нашему народу и нашему фюреру Адольфу Гитлеру.
- Почему мы повинуемся?
- По внутреннему убеждению, благодаря вере в Германию, фюрера. Движение
и СС и преданности делу.
- Хорошо! - одобрительно кивнул преподаватель. - Хорошо. Через тридцать
пять минут собираемся на южной спортплощадке. Йост, останьтесь. Остальные
свободны!
Коротко подстриженные, в мешковатых светло-серых робах, курсанты СС
походили на заключенных. Они шумно покинули класс, гремя стульями и топая
сапогами по неструганным доскам пола. Сверху с большого портрета им
благосклонно улыбался покойный Генрих Гиммлер. Одиноко стоявший в середине
классной комнаты по стойке "смирно" Йост выглядел покинутым всеми.
Некоторые курсанты, выходя, бросали на него любопытные взгляды. Кто же,
как не Йост, было написано на их лицах. Йост - странный, нелюдимый, всегда
третий лишний. Вечером в казарме его вполне могли снова избить.
Преподаватель кивком указал в конец комнаты.
- К тебе гость.
Оттуда, опершись на радиатор и скрестив руки на груди, на него смотрел
Марш.
- Еще раз здравствуй, Йост, - сказал он.
Они пошли по широкому плацу. В одном углу перед группой новобранцев
разглагольствовал гауптшарфюрер СС. В другом около сотни юношей в черных
тренировочных костюмах под громкие команды послушно разгибались,
сгибались, касались руками носков ног. Визит к Йосту напоминал Маршу
посещение заключенных в тюрьме. Тот же специфический запах мастики,
дезинфекции и кухонного варева. Те же уродливые бетонные здания. Те же
высокие стены и патрулирующие часовые. Подобно концлагерю, училище "Зепп
Дитрих" было огромным замкнутым учреждением, полностью отгороженным от
мира.
- Можно где-нибудь уединиться? - спросил Марш.
Йост смерил его малопочтительным взглядом.
- Здесь никакого уединения. В этом все дело. - Они прошли еще несколько
шагов. - Думаю, можно попробовать в казарме. Все сейчас в столовой.
Они повернули, и Йост повел следователя к низкому выкрашенному в серый
цвет зданию. Внутри было мрачно, сильно пахло мужским потом. Не менее
сотни коек, выстроенных в четыре ряда. Йост правильно угадал - казарма
пустовала. Его койка находилась в центре, ближе к задней стене. Марш сел
на грубое коричневое одеяло и предложил Йосту сигарету.
- Здесь нельзя.
Марш помахал перед ним пачкой.
- Давай. Скажешь, я приказал.
Йост с благодарностью взял. Он опустился на колени, открыл стоящий
рядом с кроватью металлический рундучок и стал искать что-нибудь под
пепельницу. Дверца была откинута, Марш видел, что находится внутри: стопка
книжек в бумажных переплетах, журналы, фотография в рамке.
- Можно?
Йост пожал плечами.
- Конечно.
Марш взял в руки фото. Семейный снимок, напомнивший ему фотографию
Вайссов. Отец в форме эсэсовца. Застенчивая мать в шляпке. Дочка -
прелестная девочка со светлыми косами, лет четырнадцати. И сам Йост - с
пухлыми щеками, улыбающийся, совсем не похожий на замученное, остриженное
наголо существо, стоящее на коленях на каменном полу казармы.
Йост заметил:
- Изменился, верно?
Марш был потрясен и пытался скрыть это.
- Твоя сестра? - спросил он.
- Она еще учится в школе.
- А отец?
- Сейчас у него машиностроительное предприятие в Дрездене. Он был среди
первых в России в сорок первом. Отсюда форма.
Марш внимательно вгляделся в суровую фигуру.
- Никак у него Рыцарский крест?
Высшая награда за храбрость.
- О да, - ответил Йост. - Настоящий герой войны. - Он взял фотографию и
положил в рундучок. - А ваш отец?
- Он служил в имперском флоте, - сказал Марш. - Был ранен в первую
войну. Так по-настоящему и не поправился.
- Сколько вам было, когда он умер?
- Семь.
- Вы о нем вспоминаете?
- Каждый день.
- Вы тоже служили во флоте?
- Почти. На подводной лодке.
Йост медленно покачал головой. Его бледное лицо порозовело.
- Все мы идем по стопам отцов, верно?
- Возможно, большинство. Но не все.
Некоторое время они молча курили. Марш слышал, что на плацу все еще
продолжаются занятия физкультурой. "Раз, два, три... Раз, два, три..."
- Эти люди... - произнес Йост и снова задумчиво покачал головой. - У
Эриха Кестнера есть стихотворение "Маленький марш". - Закрыв глаза, он
продекламировал:

"Вы любите ненавидеть и подходите к миру с меркой ненависти.
Вы в человеке выкармливаете зверя,
Чтобы зверь этот рос внутри вас!
Чтобы зверь в человеке пожрал человека".

Марш почувствовал себя неловко, став свидетелем внезапного взрыва
чувств в молодом человеке.
- Когда оно написано?
- В тридцать втором.
- Я его не знаю.
- Вы и не могли знать. Оно запрещено.
Последовало молчание. Потом Марш сказал:
- Мы теперь знаем личность обнаруженного вами покойника. Доктор Йозеф
Булер. Видный чиновник генерал-губернаторства. Бригадефюрер СС.
- Боже мой, - схватился за голову Йост.
- Как видишь, дело приняло серьезный оборот. Прежде чем встретиться с
тобой, я навел справки в караулке у главного входа. У них отмечено, что
вчера утром ты, как обычно, покинул казарму в пять тридцать утра. Так что
время, указанное в твоем заявлении, - полная бессмыслица.
Йост по-прежнему закрывал лицо ладонями. Между пальцами горела
сигарета. Марш наклонился, забрал ее и погасил. Потом встал.
- Смотри, - сказал он. Йост поднял глаза, а Марш побежал на месте. -
Это ты вчера, верно? - Марш изобразил, как он устал, стал пыхтеть,
смахивать пот со лба. Йост невольно улыбнулся. - Хорошо. - Марш продолжал
бег. - В лесу и на тропинке у озера ты на бегу думаешь о какой-нибудь
книге или о том, как тебе ужасно плохо живется. Льет дождь, света мало, но
вдалеке слева ты что-то замечаешь... - Марш обернулся. Йост напряженно
смотрел на него. - ...Не знаю что, но только не труп.
- Но...
Марш остановился и направил палец на Йоста.
- Мой совет: не залезай еще глубже в дерьмо. Два часа назад я снова был
на месте, где было обнаружено тело, и проверил - ты никак не мог увидеть
его с дорожки. И снова побежал на месте. - Итак, ты что-то видишь, но не
останавливаешься. Пробегаешь мимо. Но, будучи добросовестным парнем, ты,
пробежав пяток минут, решил, что лучше вернуться и посмотреть еще разок.
Вот тогда-то ты и заметил труп. И только тогда вызвал полицию.
Он сжал руки Йоста и поставил его на ноги.
- Беги со мной, - приказал он.
- Не могу...
- Беги!
Йост неохотно зашаркал ногами. Их сапоги стучали по каменным плитам.
- Теперь опиши, что ты видишь. Ты выбегаешь из лесу и бежишь по
тропинке вдоль озера...
- Умоляю...
- Говори!
- Я... я вижу... автомашину, - начал Йост, закрыв глаза. - Потом троих
людей... Сильный дождь... На них пальто, капюшоны - как монахи... Головы
опущены... Поднимаются по склону от озера... Я... Я испугался... Перебежал
через дорогу и спрятался в лесу, чтобы меня не увидели...
- Продолжай.
- Они садятся в машину и уезжают... Я жду, потом выхожу из лесу и
обнаруживаю тело...
- Что-то ты пропустил.
- Нет, клянусь вам...
- Ты видел лицо. Когда они садились в машину, ты видел лицо.
- Нет...
- Йост, скажи мне, чье это лицо. Ты видел его. Ты его знаешь. Скажи.
- Глобус! - закричал Йост. - Я видел Глобуса!

4

Сверток, который он достал из почтового ящика Булера, лежал нераскрытый
рядом с ним на переднем сиденье. Может, бомба, подумал Марш, заводя
"фольксваген". В последние месяцы прокатилась волна взрывов таких
бомб-свертков, оторвавших руки и головы у полудюжины правительственных
чиновников. Что он, этот сверток вполне мог породить заголовок на третьей
странице "Тагеблатт": "Во время загадочного взрыва около казарм погиб
следователь".
Он объехал весь Шлахтензее, пока не отыскал магазин деликатесов, где
купил буханку черного хлеба, вестфальской ветчины и бутылку шотландского
виски. Солнце еще сияло, воздух был чист. Он направился на запад, назад к
озерам, собираясь заняться тем, чего не делал много лет: устроить пикник.
После того как в 1934 году Геринга сделали главным егермейстером рейха,
была предпринята попытка придать Грюневальду новый облик. Здесь посадили и
каштаны, и липы, и буки, и березы, и дубы. Но сердцевиной его, как и
тысячу лет назад, когда равнины Европы были покрыты лесами, сердцевиной
его по-прежнему оставались унылые холмы, заросшие сосной. Из этих лесов за
пять столетий до Рождества Христова вышли воинственные германские племена,
и в эти леса победоносные германские племена вновь возвращаются спустя
двадцать пять веков, главным образом в автофургонах и легковых машинах с
автоприцепами и, как правило, в выходные дни. Немцы были расой лесных
обитателей.
Марш остановился, забрал провизию и сверток из почтового ящика Булера и
стал осторожно подниматься по крутой тропинке в чащу. Через пять минут он
добрался до местечка, откуда открывался прекрасный вид на Хафель и тающие
в голубой дымке лесистые склоны. Разогретый воздух был насыщен приятным
смолистым ароматом. Над головой прогрохотал подлетающий к берлинскому
аэропорту большой реактивный самолет. Когда он исчез из виду, шум затих, и
тишину нарушало только птичье пение.
Маршу пока не хотелось открывать сверток. При виде его он испытывал
тревогу. Он уселся на большой камень - несомненно, специально для этого
оставленный здесь муниципальными властями, - отхлебнул большой глоток
виски и стал закусывать.
Об Одило Глобоцнике, Глобусе, Марш знал мало, только понаслышке. За
последние тридцать лет его судьба поворачивалась, подобно флюгеру.
Уроженец Австрии, строитель по профессии, он в середине тридцатых годов
стад партийным руководителем в Каринтии и гауляйтером Вены. Затем был
период опалы в связи со спекуляцией валютой, за которым, когда началась
война, последовало назначение шефом полиции в генерал-губернаторстве -
должно быть, там-то он и узнал Булера, подумал Марш. В конце войны новое
понижение по службе и направление, насколько помнится, в Триест. Но со
смертью Гиммлера Глобус вернулся в Берлин и теперь занимал в гестапо
какое-то не совсем определенное положение, работал непосредственно на
Гейдриха.
Это разбитое в драках зверское лицо нельзя было не узнать. Узнал же его
Йост, несмотря на дождь и слабый свет. Портрет Глобуса висел в Зале славы
училища, а сам Глобус всего несколько недель назад читал трепещущим от
благоговейного страха курсантам лекцию о структуре полицейских служб
рейха. Неудивительно, что Йост так испугался. Ему бы следовало не называть
себя полиции по телефону и смыться до ее прибытия. А еще лучше в его
положении было бы совсем не звонить.
Марш доел ветчину. Остатки хлеба раскрошил и разбросал по земле. Два
черных дрозда, следивших за ним, пока он ел, опасливо вышли из подроста и
стали клевать крошки.
Он достал записную книжку-календарь. Стандартный выпуск для членов
партии, можно купить в любом писчебумажном магазине. Сначала полезные
сведения. Фамилии членов партийной иерархии: министров, руководителей
комиссариатов, гауляйтеров.
Государственные праздники: 30 января - День национального пробуждения,
21 марта - День Потсдама, 20 апреля - День Фюрера, 1 мая - Национальный
праздник немецкого народа...
Карта империи с указанием времени езды по железной дороге: Берлин -
Ровно - шестнадцать часов; Берлин - Тифлис - двадцать семь часов; Берлин -
Уфа - четверо суток...
Записи в календаре были настолько скудны, что сначала он показался
Маршу чистым, пустым. Просмотрел более тщательно. Против 7 марта стоял
крошечный крестик. На 1 апреля Булер записал: "День рождения сестры". Еще
один крестик против 9 апреля, 11 апреля пометка: "Штукарт, Лютер. Утро -
10". Наконец, 13 апреля, накануне смерти, Булер нарисовал еще один
маленький крест. Вот и все.
Марш переписал даты в свою записную книжку. Открыл новую страницу.
Смерть Йозефа Булера. Объяснения. Первое: смерть произошла случайно,
гестапо узнало о ней за несколько часов до крипо, и, когда пробегал Йост,
Глобус всего лишь осматривал тело. Абсурд.
Очень хорошо. Второе: Булер убит гестапо, и Глобус приводил приговор в
исполнение. Опять абсурд. Приказ по операции "Ночь и туман" 1941 года все
еще был в силе. Булера могли на вполне законных основаниях тайно умертвить
в застенках гестапо, а его собственность была бы спокойно конфискована