Мы не знали, кто мы. Откуда нас привели. Где мы находимся. Это нас не касалось, и никто не рассказывал нам об этом. Честно говоря, мы больше походили на животных или… на НУЛЕВИКОВ… Единственной нашей реальностью было бесконечное, шшшшшшшшш… Наше психическое развитие никого не интересовало. Из Промышленных Сред выхода не было. В жестоком обществе Объединения для нас не было места… Объединение, с его точки зрения, выполняло свой долг, по-своему заботясь о нас. И используя нас…
   Работы, которые мы выполняли, думаю, с большей точностью и гораздо лучше выполнил бы простой робот, но куда в таком случае дели бы нас?
   Нас держали там, чтобы мы жили. По их расчетам, мы должны были вырасти, постареть и умереть в этом нескончаемом шшшшш…
   Моим первым ярким воспоминанием стало нападение отряда Квесторов на нашу Среду; одна из стен конвейерного цеха раскалилась докрасна и рухнула… Мэйсон с автоматом наперевес ворвался во главе небольшого отряда… и подошел ко мне. Это я вспомнил позже. А тогда это было нарушение привычного уклада.
   В одно мгновение наш мир был разрушен, и нас поволокли в другой. Квесторы забрали всех наших, погрузили в гравитопаром и отвезли в свои подземные лаборатории, пытаясь вернуть нас в общество людей. Они потратили на нас массу времени, подключили свои лучшие Мозги, но тщетно. Большинство из моих собратьев по Среде погибло, не выдержав бремени перемен. Мне повезло, я выжил и даже сохранил рассудок. Как потом выяснилось, мне дважды повезло, я был Воскресшим. И значит. Объединение могло вместо того, чтобы отправить меня в Среду, превратить меня в клон низшей категории или НУЛЕВИКА!!! И использовать в качестве блока памяти в ограниченном компьютере, или, как их тогда было принято называть, в Мозге!
   Огромные глаза смотрели на меня.
   Под пальцами бился пульс.
   Я подумал, что сейчас меня стошнит.
   Ветер пробежал по долине, всколыхнул в памяти бесконечное шшшшшшшшшшш…
   Донесся шепот Гейнита, командир велел поторапливаться. Это вернуло меня в реальность. Я крепче сжал рукоятку ножа. Я ободрял себя, доказывая, что нулевики лишены разума. Его мозг используют как ячейку памяти… Он лишен индивидуальности… Ему все равно — жить или умереть… Я убеждал себя, что он страдает от боли, и я творю акт милосердия…
   Я вновь поднял нож и прижал его к горлу нулевика. Потом стал, пересиливая отвращение, давить все сильнее и сильнее… Под лезвием появилась вмятина, кожа утончилась, готовая, лопнуть в любой момент.
   Нулевик скосил глаза и следил за лезвием.
   К горлу подступил комок, дышать стало трудно. Я отвернулся и оглядел долину. Мой мир рассыпался в пыль… Я почувствовал себя вновь отправленным в Промышленную Среду. Но сейчас я БОЯЛСЯ!!!
   Неожиданно блеснул прожектор гравитопарома. Дважды мигнул и погас.
   Я залег, чисто машинально увлекая за собой нулевика и заставив его тоже улечься на земле.
   Рен подавал сигнал в ответ на сигнал звездолета… Я представил, как он сейчас включил прожектор и с блаженной улыбкой прожигает очередную дыру в обивке.
   Приподнявшись на локте, я поднял нож и на секунду замешкался, ища на шее нулевика точку, после удара в которую смерть приходит мгновенно… Если мне надо это (его) убить, то надо спешить. И тут же возникла мысль: Дакота — Мэйсон кадет — нулевик!!! Понятно, «это» и «он» еще мешались в моем сознании… Затем вдруг я — твердо решил: «ОН». Нож упал на землю. Я не мог его убить! Он был ЧЕЛОВЕКОМ!!! Каждый из нас им был!!!
   Не знаю, стал я в тот момент лучше или хуже… Я и сейчас этого не знаю… Но в одном я твердо уверен — за эти секунды я изменился и стал ДРУГИМ.
   Я посмотрел вверх, на звездолет, зависший в вышине. Спокойный и неподвижный — казавшийся маленькой металлической баночкой. Но он прилетел, чтобы погубить наше дело и удержать бесчеловечную власть, превращавшую людей в НУЛЕВИКОВ или СОЛДАТ, не знаю, что хуже.
   Когда я его увидел, от него отделялся орбитальный бот корабль для выведения грузов на орбиту.
   Этот корабль был набит зародышами миллионов безразумных клонов. Здесь их должны вырастить и, подключив к Большому Мозгу, использовать в качестве живых роботов-солдат. Жестоко… зато эффективно!!! Еще на борту орбота находились бесчисленные металлические кубики и прямоугольники. Они лежали под невероятным давлением. При уменьшении давления молекулярная память восстанавливала их первоначальные формы, превращая кубики в грозный арсенал самых совершенных орудий убийства и разрушения… Требовался лишь источник питания…
   В общем, орбот вез огромную армию с полным снаряжением, и все это тайно, под покровом темноты, должно было быть перегружено в гравитопаром и доставлено в Урхейм, где вся эта армия должна была быть приведена в боеготовность. Это был последний козырь Объединения. Только это могло предотвратить падение его жестокой власти. Акцию финансировали крупнейшие фирмы сообщества, которым была выгодна власть Объединения на Мире. Корабль был отправлен задолго до Дакоты, тогда Администрация надеялась одержать легкую победу над повстанцами… Теперь же вся надежда Объединения была на этот груз. Без него власть Администрации не могла продержаться и двух месяцев. Объединение опасалось,’что повстанцы смогут захватить груз… поэтому и решили посадить корабль в тихом, укромном уголке, а потом с помощью парома доставить в Урхейм.
   В долинах Доминикан, по сведениям Объединения, повстанцев не было…
   Четыре человека погибли, пытаясь добыть план организации. Еще двое погибли, пытаясь узнать время и место встречи… И несмотря на все предосторожности Администрации, информация вовремя попала к Квесторам.
   Орбот спускался. Я, как зачарованный, смотрел на его все увеличивающуюся махину. Сбоку зашевелился нулевик. Я отпустил его и сел. Орбот медленно по спирали опускался все ниже.
   Я представил, чем сейчас занимается Гейнит. И мысленно представил его, пригнувшегося в окопе, с пальцами на пульте управления лазером. И Гота, заглядывающего через плечо, от напряжения закусившего губу. Он всегда ее закусывал перед боем…
   Я чувствовал, что должен стоять рядом с ними. Но не мог пошевелиться. Страх и напряжение ушли… я был пуст и не мог ничего делать, ощущая себя сторонним наблюдателем, словно это меня не касалось.
   Орбот увеличился до размеров горы…
   Он опускался в точности на то место, которое мы взяли под прицел. На секунду он завис, потом продолжил спуск…
   Первым его встретил лазер Гейнита, вслед за ним остальные… три луча уперлись в борта орбота.
   Сначала я подумал, что ничего не выйдет, но вот борта покраснели… красный цвет сменился белым…
   Нулевик стал подыматься, я тоже встал, прикрывая ладонью глаза…
   Орбот взорвался…
   Нет, главный реактор уцелел, он не мог взорваться… Взлетели на воздух вспомогательные энергоустановки. Но ядерный взрыв — всегда ядерный взрыв…
   Представь, что тебе на голову падает дом… Боль жуткая, но сознание тебя покидает раньше, и ты не успеваешь ее почувствовать.
   О взрыве я догадался чисто инстинктивно и еще успел подумать, что эта ночь не кончится никогда и… прикрыть нулевика своим телом.
   Дальше я не помню…
   Следующее, что я помню, это нестерпимая боль. Мир, полный кровавой красноты и боли. Чей-то крик достиг моих ушей. Это был мой крик.
   Когда я очнулся в следующий раз, боль утихла. Я видел!!! Солнце грело голые скалы. Надо мной стоял нулевик — казалось, его голова упиралась в небо… Я закричал… Все погрузилось в вязкую черноту.
   Когда сознание снова вернулось ко мне, шел дождь — один из проливных полуденных ливней, столь обычных на Мире. Невдалеке стоял гравитолет. Надо мной склонился врач и что-то делал с моей ногой. В нескольких метрах от меня лежал нулевик… пуля попала ему прямо в сердце.
   В огромных глазах нулевика отражался дождь…
   Вот и все… думаю, не надо объяснять, что случилось с моей ногой. Сгорело слишком много нервных окончаний, и врачи не смогли пришить мне ногу. Я не жалуюсь… Я привык к своему жестокому протезу и считаю его не такой уж большой платой за урок…
   Я понял, что человек — всегда человек, и что Вселенная безразлична ко всему. За все отвечают только люди… Вселенной же все — до одного места. И мне кажется, это правильно. Вселенная никогда не будет тебе помогать, но она никогда и не подставит тебе подножку. Ты можешь рассчитывать только на себя. Каждый из нас может надеяться, только на себя. И каждый должен заботиться лишь о себе. Только от нас зависит, где мы будем жить — в аду или в раю. И некого винить, если тебе придется не по нраву то, чего ты достиг. Не буду спорить, всегда приятно сваливать вину на других… Но поверь, они тут ни при чем.
   Я мог бы примешать к своему рассказу какие-нибудь сверхъестественные силы — сказать, что был спасен потому, что спас нулевика. Что кто-то всеведущий спас меня… Но как же с Готом? Он погиб, а если бы он не отказался выполнить приказ, то я так бы и остался в окопе… Все остальные члены отряда тоже погибли, но могу поклясться — я был не лучше. Нет… это все чепуха… причина не в этом… Все гораздо проще… Когда я наконец понял, что нулевик такой же человек, как и я… я закрыл его от взрыва. Кстати, трое из наших пережили этот взрыв, но когда солнце взошло, оно попросту их поджарило задолго до прилета врачей… Я выжил только благодаря тому, что нулевик закрывал меня от солнца… закрывал своей собственной тенью… Не знаю, сознательно он это делал или это была случайность. В одном уверен — он узнал от меня тепло, которого не знал до этого. Ведь вся его жизнь походила на бесконечный коридор, переполненный болью. Познав тепло, он остался подле меня, хотя мог уйти… Впрочем, его гибель в любом случае была предрешена.
   Для того чтобы ответить добром на добро, тебе не нужны ни слова, ни воспоминания… Все можно выразить простым касанием пальцев. Ты должен знать это… если когда-нибудь любил или был любим. Меня спасла доброта — тепло за тепло, добро за добро…
   Медики, прилетев, застрелили нулевика, они подумали, что он мне угрожает… Это тоже на тему добрых поступков и наград за них Ашомни, добро и доброжелательность к людям — это то, благодаря чему наша цивилизация до сих пор существует… Это негасимый огонь, которым мы бесконечно делимся с другими, чтобы погасить мрак страха…
   Я шел по жизни, совершая ошибки, перепробовал множество профессии, перелетал с планеты на планету… Единственно чего я не испытал… это любви… Здесь, на Косе, я нашел свой последний приют. Скоро вечер. Но ночь — скорее, понятие относительное Поверь — каждая ночь когда-нибудь заканчивается. Всегда. Потому что даже если ты далеко — всегда найдется кто-нибудь, кто увидит рассвет.
   Сегодня чудный рассвет, не так ли?
   Запомни, парень, всегда где-то есть чудный рассвет. Даже в день смерти…
   Ты молод, но, поверь, со временем ты это поймешь.
 
    Перевод с англ. К. Маркеева

Эвелин Лиф
ВСЕ ПРОСТЫНИ БЕЛЫЕ

СОДЕРЖИТЕ МАГИСТРАЛЬ В ЧИСТОТЕ
НЕ СОРИТЬ
ДОРОГА ДОЛЖНА БЫТЬ ЧИСТОЙ И БЕЛОЙ
   Машины едва ползли.
   Ладони Гарта были липкими от пота. Рубашка прилипла к животу.
    Полдень. Еще двести пятьдесят миль. Мне ни за что не успеть.
   Гарт подал машину на два фута вперед. Он понял, что втиснулся, по звукам сталкивающихся спереди и сзади бамперов.
   Белые машины отражали солнечный свет.
   Когда Гарт глядел прямо перед собой, свет слепил глаза. Поэтому он все время смотрел на баранку.
    Глаза режет. Пожалуй, надо достать темные очки.
   Гарт открыл бардачок, наклонился и заглянул внутрь.
    Ничего. Ах, да. На той неделе. Вспомнил. Против них провели закон. Самый последний. Хотел бы я иметь темные очки.
   Машины медленно двинулись вперед. Затем, одна за другой, со скрежетом остановились.
    Даже половины не сделал.
   До чего устал!
   Никогда не надо пытаться проехать из конца в конец за один раз. Надо было послушать Риту.
   Темные очки. Да.
   Я еще помню, когда у нас были серо-голубые и черно-серые дороги. С единственной белой линией посредине. Теперь никаких линий. Все белое.
   Он зажмурил глаза и закрыл их ладонями.
    Ничего.
   Гарт быстро надавил ладонями на глаза.
    Красный.
    Часть его головы была красного цвета. Кровь стекала из-за уха и капала с подбородка.
    Меня вытолкнули прямо к нему. Со всех сторон стояли люди.
    Над массой окружавших меня голов возвышался полицейский. Я повернулся, чтобы пройти стороной. Там тоже стояли копы.
    Они окружили это место и сужали кольцо.
НИКУДА НЕ УЙДЕШЬ.
    Парень с окровавленной головой упал. Я не мог глядеть на него. Но почувствовал его у ног.
   Толпа подталкивала меня. Меня выжимали на свободное место, туда, где лежал этот парень.
   Я должен был наступить на него либо упасть. Нет.
   Меня толкнули в бок, но я остался стоять на месте.
   Голоса, скандирующие что-то неразборчивое. Потом:
СЛАВНО БЫТЬ СВИНЬЕЙ: ЗАЛАЗЬ,
НЕ СПРОСЯСЬ, В ЛЮБУЮ ГРЯЗЬ.
СЛАВНО БЫТЬ СВИНЬЕЙ: ЗАЛАЗЬ,
НЕ СПРОСЯСЬ, В ЛЮБУЮ ГРЯЗЬ.
    Снова и снова. Я ощутил нарастающую во мне силу. Скандирование раздавалось громче и громче.
СЛАВНО БЫТЬ СВИНЬЕЙ: ЗАЛАЗЬ,
НЕ СПРОСЯСЬ, В ЛЮБУЮ ГРЯЗЬ.
    Они ударили по нам водой из шлангов.
   Струя попала мне прямо в лицо. Я повернулся, шагнул и упал на парня с окровавленной головой.
   Меня ударили ногой в бок. Я услыхал женский визг. Закрыл голову руками. Снова удары ногами. Люди падали, спотыкаясь о меня.
   И вдруг все остановилось. Не стало водяных струй. Люди разбегались.
   Этот спор с Ритой на прошлой неделе. Это уж слишком. Чего она хочет от меня? Чтобы я в одиночку изменил мир?
   Эти демонстрации ни к чему хорошему не привели. ОНИ более организованы, лучше вооружены. Ничего недоделаешь.
   Сидеть и ворчать. Она думает, что так можно чего-то добиться.
   «Белизна — это просто их откуп за свою вину. Если ты сможешь убедить кого-то в идиотизме Белых Законов, то это уже хорошо».
   Вот ее любимые строки. А что могут сделать два или три человека?
   Ничего.
   И тогда она застелила на ночь кровать розовыми простынями.
   Назло им, так она сказала.
   Но что она сделала первым делом утром? Сменила их на белые.
   Как у всех.
   Против одного они не могут издать закон. Против голубизны неба. И заката с его оттенками красного.
   Я сумел-таки подняться на ноги и побежал. Пробежав полквартала, я оглянулся через плечо.
   Копы хохотали.
   Будьте вы прокляты, ублюдки.
   Я побежал дальше.
   Бег. Вот бы вылезти и побежать между этими парализованными глыбами металлолома с автоматами внутри. Бежать, махать им рукой и орать: «Мои простыни не белые!»
   Как бы они все завидовали мне. Все они любят то, чем занимаются в постели. Только никогда не признаются.
   Быть чистым и содержать все в чистоте. Для них это ЗАКОН.
   Боже, мне бы сейчас темные очки.
   Некоторые машины сворачивали с дороги. Время ленча. Транспорта стало немного меньше, и Гарт уверенно делал теперь тридцать миль в час.
    Наконец-то. Все равно не доберусь до дому до темноты. Придется останавливаться в мотеле.
   Уже почти вечер. Совсем не замечаешь времени. Все эти белые здания буквально гипнотизируют.
   Надо найти мотель.
   Гарт правил еще минут пятнадцать, отыскивая глазами вывеску мотеля. Темнело.
   Грандиозная идея. Рита хочет, чтобы я что-то сделал? Я поеду ночью. Через час я останусь на дороге один. И кроме того, интересно будет поглядеть, как все это будет выглядеть в темноте.
   Кругом уже нет той белизны, что раньше. Я почти могу представить фиолетовые и зеленые тени на стенах зданий.
   Да. Я думаю, ночью я доберусь до дома.
   Полчаса спустя Гарт услыхал сирену.
    Так и знал. Никуда от них не денешься.
   От съехал на обочину. Полицейская машина остановилась рядом.
   Один из копов вылез из нее и подошел к Гарту.
   — Эй, мистер, вы хотите убиться, ведя машину ночью? Вы же знаете, что это опасно. В темноте в голову приходят нежелательные мысли.
   — Э, да вы смотрите в небо. Разве вы не знаете, что против этого сегодня был принят закон? Небо не бывает белым. Вы обвиняетесь вдвойне. Выходите. Вы арестованы.
 
    Перевод с англ. С. Монахова, А. Молокина

Джеймс Шмиц
МЫ НЕ ХОТИМ ПРОБЛЕМ [79]

   — Ну, это ведь будет не очень длинное интервью, правда? — спросила профессора его жена. Вернувшись после беготни по магазинам, она нашла мужа вперившим неподвижный взгляд в окно гостиной. — Я думала, мы будем ужинать не раньше девяти, — сказала она, поставив пакеты на кушетку. — Но я сейчас пойду готовить.
   — Не торопись с ужином, — ответил профессор, не поворачивая головы. — Я не думаю, что мы покончим с этим до восьми.
   Профессор заложил руки за спину и стал медленно раскачиваться с пятки на носок, продолжая смотреть на улицу. Это была его любимая поза, и жена никогда не могла понять, то ли это означало глубокое раздумье, то ли просто сны наяву. Теперь она с тревогой понимала, что он полностью погрузился в свои мысли. Она сняла шляпку.
   — Я думаю, ты и вправду мог назвать это «интервью», — с неловкостью проговорила она. — Я хочу сказать, ты ведь действительно говорил с этим, верно?
   — Да, мы говорили, — кивнул он. — Во всяком случае, некоторые.
   — Представить себе беседу с чем-нибудь таким! Она действительно из другого мира, Клайв? — Она нервно засмеялась, глядя ему в затылок испуганными глазами. — Ты, конечно, не нарушал правила безопасности? Ты можешь что-нибудь рассказать об этом…
   Профессор пожал плечами и повернулся.
   — Все это будет в последних новостях в шесть часов. Через десять минут. Где бы ни был на земле радиоприемник или телевизор, все услышат о том, что мы обнаружили. Возможно, узнают не все, но почти все.
   — О-о-о? — удивленно протянула она слабым голосом. Некоторое время она молча смотрела на него, и глаза ее стали еще испуганнее: — Зачем было это делать?
   — Н-да, — произнес профессор, — пожалуй, это необходимо сделать. Это лучше всего. Само собой, возможна паника…
   Он вновь повернулся к окну и пристально посмотрел на улицу, как будто там было что-то, заслуживающее его внимания. Он казался погруженным в свои мысли. Но потом ей пришло в голову более подходящее: «смиренный».
   — Квойт, — спросила она уже совсем испуганно. — Что случилось?
   Профессор уставился на нее отсутствующим взором, потом подошел к радиоприемнику, фоновой шум начал ослабевать, когда он неторопливо настраивал приемник. Но диапазон шумов не особенно менялся.
   — Думаю, они чистят сеть, — отметил он.
   Фраза повторилась в сознании его жены, сначала без всякого смысла.
   Но потом смысл дошел до нее, стал расти, разбухать, пока она не почувствовала, что ее голова разрывается. Они очищают эфир. По всему миру в этот вечер очищают эфир. До той минуты, пока в шесть не начнутся последние известия.
   — Что касается случившегося, — услышала она голос мужа, то это трудно понять и объяснить. Даже теперь. Это потрясает… — он перебил себя. — Ты помнишь Милта Колдвелла, дорогая?
   — Милта Колдвелла? — Она порылась в памяти. — Не помню, призналась она, качая головой.
   — Достаточно известный антрополог, — с легким, упреком сообщил ей профессор. — Милт погиб года два назад где-то в центре австралийских пустынь. Только вот нам сказали, что он не погиб. Они забрали его…
   —  Они? — переспросила его жена. — Ты хочешь сказать, их больше одного?
   — Да, их должно быть больше, ведь верно? — рассудительно сказал он. — Во всяком случае, это объясняет, как они выучили английский. Это гораздо логичнее, — добавил он, — когда так говорится. Без семи шесть…
   — Что? — переспросила она.
   — Без семи шесть, — повторил профессор. — Сядь, родная. Я думаю, что смогу за семь минут в общих чертах рассказать, что случилось.
   Пришелец из другого мира сидел в клетке, его большие серые руки слабо сжимали решетку. Эта поза и жест, который профессор отметил минуты через две после того, как вошел в комнату вместе с другими людьми, чем-то напоминал массивную обезьяну. На основании первого описания репортеры окрестили существо «Жабой с Марса» — отвислые формы и свисающая, покрытая наростами шкура подсказывала такую идентификацию, однако круглая ороговевшая голова вполне могла бы принадлежать ящерице.
   С зоологической точки зрения это был совершенно новый вид, и профессор мысленно отметил несоответствие его физических деталей. Правда, нечто подобное могло бы эволюционировать на Земле, будь Земля предназначена для дальнейшего развития крупных амфибий в каменноугольный период.
   Существо владело человеческой речью, хотя это и казалось им немыслимым.
   Оно заговорило, как только они вошли.
   — Что вы хотите знать? — спросило оно.
   Ороговевшие, зубастые челюсти задвигались, и сразу стал виден широкий желтый язык. Голос у существа был хриплым и каким-то ненастоящим.
   Хотя люди знали, что существо умеет говорить, они несколько секунд пребывали в состоянии шока. Потом, после некоторого колебания, стали задавать вопросы.
   Наблюдая за ними, профессор держался в глубине комнаты. Какое-то время вопросы и ответы, которые он выслушивал, казалось, не несли никакого смысла. Внезапно он понял, что его сознание было затуманено тяжелым и холодным физическим ужасом из-за присутствия этого гнусного существа. Он сказал себе, что страх в такой ситуации не был совсем уже иррациональным чувством, и осознание этого, казалось, несколько проясняет ситуацию.
   Но все же картина оставалась какой-то нереальной, как плохо освещенная сцена, на которой лишь чудовище в блестящей стальной клетке виделось ясно и четко, в то время как люди, без устали бегавшие на заднем плане, были поглощены тьмой.
   — Не позволю! — сказал он себе, недовольный, что испытывает страх. — Я здесь для того, чтобы наблюдать и делать выводы. Меня избрали как человека, который может действовать разумно.
   Профессор отвернулся от клетки и от того, что в ней находилось, и посмотрел на людей, которым его только что представили. Молодой настороженный майор разведки, участвовавший в расследовании, генерал с сонными глазами, хорошенькая женщина-капитан, занимающаяся стенографированием, — майор представил ее как свою невесту. Ученые по большей части напоминали энергичных деловых руководителей, а два представителя правительства казались маститыми профессорами.
   Профессор заулыбался. Люди были реальны. Реальный нечеловеческий мир. Он вновь обратил внимание на чудовище.
   — Почему же я должен возражать? — в странном голосе слышался оттенок насмешки. — Вы поймали меня, как дикое животное! Вы даже не сказали, какие средства использовали против меня. Возможно, вы злоупотребили ими, а?
   Существо, поворачивая голову, смотрело на них блестящими черными глазами, и его рот, казалось, ухмылялся. Улыбка казалась бессмысленной. Собственно, это была не ухмылка, просто так складывались безгубые челюсти чудовища, когда рот был закрыт. Однако это создавало выражение удовлетворенной злобы, которую профессор чувствовал и в голосе, и в словах. Но голос абсолютно не подходил к этому грубому животному.
   Профессора вновь охватил страх, его даже затрясло. Он вдруг понял, что, если это существо посмотрит на него, он закричит.
   Мужчина у клетки что-то говорил тихим и ровным голосом. Женщина-капитан углубилась в стенографию, ее рука скользила по страницам, а белокурая головка склонилась на одну сторону. Она была бледной, но сосредоточенной на своей работе. Профессор почувствовал горькую зависть к их мужеству и самообладанию. «Да они же нечувствительны, — говорил он себе, они не знают природы и ее законов. Они не понимают, как я это понимаю. До чего же все это неправильно!».
   Существо повернулось, и черные глаза посмотрели прямо на него.
   В это мгновение сознание профессора переполнилось безотчетным ужасом. Он не двигался, но понимал, что не падает в обморок только из-за страха показаться смешным перед этими людьми и особенно перед молодой женщиной. Потом он услышал голос офицера разведки, чудовище неторопливо отвело взгляд от профессора, и наваждение кончилось.
   — Вы утверждаете, — говорило существо майору, — что можете заставить меня рассуждать о тех проблемах, которые я не считаю нужным освещать. Но вы ошибаетесь. Наши тела не реагируют на ваши наркотики.