Я получил кучу денег за вещи, которые никогда не будут служить людям, и если меня трясет от злости, это исключительно моя вина, поскольку я не могу удержаться от задавания очередных вопросов и поисков ответа. В этой лаборатории находятся полдюжины действительно стоящих изобретений, а еще штук пятьдесят — в моей голове. Но чего можно добиться в мире, где люди скорее перебьют друг друга в пустыне, даже если им доказать, что ее можно превратить в цветущий оазис, где миллионы идут на разведку и освоение нефтяных месторождений, несмотря на множество аргументов тому, что ископаемое топливо несет нам всем гибель?
   Да, я сердит, но разве у меня нет к тому причин?
   Она позволила эху его слов улететь через верхнее отверстие атриума и подождала еще немного, чтобы он понял, что находится здесь с нею, а не со своей яростью. Мужчина смущенно улыбнулся, когда это до него дошло.
   — А может, — заговорила девушка, — вы задаете вопросы, неверно формулируя их? Возможно, люди, живущие по старым максимам, стараются не думать, однако я знаю максиму, заслуживающую самого пристального внимания: «Если ты правильно задал вопрос, то уже получил на него ответ». — Она сделала паузу, проверяя, слушает ли он ее. Слушал, и девушка продолжала: — Я хочу сказать, что, положив руку на раскаленное железо, вы могли бы задать себе вопрос: «Что делать, чтобы она не сгорела?» Ответ очевиден, правда? Если мир отбрасывает ваши предложения — если некий способ спросить «почему?», содержащий ответ.
   — Ответ прост, — коротко сказал он. — Люди глупы.
   — Это неверный ответ, и вы прекрасно это знаете.
   — А как звучит правильно?
   — Этого я не могу вам сказать! Знаю только, что в случае людей главное КАК делать, а не ЧТО. Вы же знаете уже, как поступать с бонсаи, чтобы реализовать свою идею, правда?
   — Черт возьми!
   — Люди тоже существа живые и развиваются. У меня нет даже одной сотой вашего опыта, если говорить о бонсаи, но уверена, что, когда вы начинаете их формировать, это редко бывают деревца здоровые, прямые, сильные. И именно из этих чахлых и изогнутых могут в будущем возникнуть самые красивые. Помните об этом, собираясь формировать человечество.
   — Все это… Не знаю, рассмеяться ли вам в лицо или ударить кулаком.
   Она встала, и он только сейчас заметил, насколько она высока.
   — Я лучше пойду.
   — Нет, говорите дальше. Это я не в буквальном смысле.
   — Да нет, я вовсе не испугалась. Однако лучше мне уйти.
   — Вы боитесь задать следующий вопрос? — спросил он, угадав ее мысли.
   — Ужасно.
   — И все же спрашивайте.
   — Нет.
   — Тогда я сделаю это за вас. Вы сказали, что я сердит и полон страха. Вы хотите знать, что меня пугает?
   — Да.
   — Вы. Я смертельно боюсь вас.
   — В самом деле?
   — В вас есть что-то, вызывающее на откровенность, — с трудом выдавил он. — Я знаю, что вы сейчас думаете: он боится близкого контакта с другим человеком. Боится всего, с чем не справится с помощью отвертки, спектроскопа или таблицы косинусов и тангенсов. С этим я ничего не могу поделать.
   Тон его был шутлив, но руки дрожали.
   — Вы справитесь с этим, поливая одну сторону или выставляя ее на солнце, — мягко сказала девушка. — Обходитесь с этим, как с живым существом — женщиной или бонсаи, — и оно станет тем, чем вы хотите, если вы позволите ему быть самим собой, посвятите ему свое время и усилия.
   — Думаю, это своего рода предложение с вашей стороны. Почему?
   — Пока я сидела так почти всю ночь, — ответила она, — меня посетила безумная идея. Как вы думаете, бывало когда-нибудь, чтобы два чахлых, изогнутых деревца сформировали друг из друга бонсаи?
   — Как тебя зовут? — спросил он.
 
    Перевод с англ. И. Невструева

Роберт Шекли
ТЕЛО

   Открыв глаза, профессор Майер увидел трех молодых людей, которые делали операцию; они склонились над ним в напряженных позах. Ему подумалось, что для такой операции они слишком молоды и непочтительны. У них были стальные пальцы, железные нервы и каменное сердце. По существу, это были не люди, а автоматы, вооруженные обширными техническими знаниями.
   Наркоз еще давал себя знать, и он не сразу осознал, что операция удалась.
   — Как вы себя чувствуете?
   — Вы слышите нас?
   — Вы можете говорить? Если нет, то кивните или опустите веки.
   Все трое с нетерпением ждали, что ответит пациент. Майер сглотнул и произнес хриплым голосом, пробуя свое новое небо и горло:
   — Я думаю… Мне кажется…
   — Все в порядке! — завопил Кэссиди. — Фельдман, проснись!
   — Он уже пришел в себя? — спросил Фельдман, вскочив с койки и нащупав очки. — Он говорит?
   — Да, говорит! Как пророк! Наконец-то мы добились своего!
   Отыскав наконец очки, Фельдман рванулся к операционному столу.
   — Сэр, скажите еще что-нибудь! Хоть что-нибудь!
   — Я…я…
   — Боже мой! Кажется, я сейчас упаду в обморок, — простонал он. Смеющаяся троица окружила Фельдмана, хлопая его по спине. Глядя на них, он тоже засмеялся, но тут же закашлялся, поперхнувшись.
   — Кент! Где Кент! — закричал Кэссиди. — Он десять часов подряд не отходил от своего чертова осциллографа, он должен быть здесь! Дьявольская выносливость! Куда же он запропастился?
   — Побежал за сэндвичами, — ответил Лупович. — А вот и он! Кент, Кент, получилось!
   Кент влетел в комнату с двумя бумажными пакетами и сэндвичем во рту.
   — Он говорит? — закричал он, чуть не подавившись. — Что он сказал?
   Послышался нарастающий гул голосов: к дверям устремилась толпа репортеров.
   — Никаких интервью! — раздраженно рявкнул Фельдман. — Убрать их отсюда! Полицейский!
   Полицейский пробился через толпу и загородил собою дверь.
   — Ребята, вы слышали, что сказал доктор?
   — Это произвол! Майер принадлежит всему миру!
   — Что он сказал, когда очнулся?
   — Его на самом деле превратили в собаку?
   — А какой породы?
   — А вилять хвостом он может?
   — Расходитесь, ребята! Профессор сказал, что чувствует себя вполне нормально, — отвечал полицейский, сдерживая натиск.
   Под рукой у него прошмыгнул фотограф.
   — Господи! — ахнул он, увидев профессора, и поднял фотоаппарат. — Глянь-ка сюда, дружок!
   Полыхнула вспышка, но Кент успел заслонить объектив ладонью.
   — Зачем ты это сделал? — возмутился фотограф.
   — Зачем, чтобы у тебя оставалась на память фотография моей ладони, — насмешливо ответил Кент. — Увеличь ее и повесь в Музее современного искусства. А сейчас — убирайся подобру-поздорову, пока я не намылил тебе шею.
   — Давайте, ребята, давайте отсюда, — полицейский выпроваживал незванных гостей. В дверях он оглянулся на профессора. — Провалиться мне, этого не может быть, — пробормотал он.
   Когда дверь за полисменом медленно закрылась, Кэссиди воскликнул:
   — А теперь давайте выпьем!
   — Отметим!
   — Мы это заслужили, черт побери!
   Профессор Майер лишь улыбнулся внутренне: во внешних проявлениях чувств он был ограничен.
   — Как вы себя чувствуете, профессор? — подошел к нему Фельдман.
   — Хорошо, — ответил Майер, тщательно выговаривая слова, только, пожалуй, немного смущен…
   — Не жалеете? — спросил Фельдман.
   — Как сказать… — ответил профессор. — Вы же знаете, я был в принципе против этого. Незаменимых людей нет.
   — А вы? Я бывал на ваших лекциях, но из того, что вы говорили, не понял и десятой части. Математическая символика, все эти кванторы общности не для меня.
   — Прошу вас… — Майер попытался остановить его.
   — Нет уж, сэр, позвольте мне досказать. Вы продолжили работу Эйнштейна и других. Закончить ее никто, кроме вас, не сможет! Никто! А вам необходимы еще несколько лет в любой оболочке, какую может дать наука. Я жалею только об одном что нам не удалось найти более подходящего вместилища для вашего интеллекта. Человеческие тела нам были недоступны, поэтому пришлось…
   — Главное — сохранить интеллект, а остальное значения не имеет, — сказал Майер. — Только голова у меня все еще кружится.
   — Я помню последнюю вашу лекцию в Гарварде, — сжав руки, продолжил Фельдман. — Сэр, вы были так стары! Мне хотелось плакать, глядя на вас. Такое усталое, дряхлое тело…
   — Хотите что-нибудь выпить? — спросил Кэссиди, держа в руке бокал.
   — Боюсь, что для такой посуды мое новое лицо не подходит, — усмехнулся Майер. — Уж лучше миска.
   — Вы правы, — сказал Кэссиди. — Мы дадим вам миску. О боже!
   — Сэр, простите нас, — вмешался Фельдман. — Нам крепко досталось. Ужасное напряжение… Целую неделю мы не выходили из операционной, почти не спали; временами у нас просто руки опускались, сэр…
   — А вот и ваша миска! — воскликнул Лупович. — Сэр, вам виски или джин?
   — Простой воды, пожалуйста, — попросил Майер. — Могу я встать, как вы думаете?
   — Только не волнуйтесь. — Лупович снял его со стола и осторожно опустил на пол.
   Профессор пошатнулся, но все же устоял на всех четырех ногах.
   — Браво! — раздалось вокруг.
   — Мне кажется, завтра я смогу начать работать, — сказал Майер. — Но для того, чтобы я смог писать, нужно придумать какой-нибудь механизм, думаю, это будет не очень сложно. Разумеется, возникнут и другие трудности. У меня в голове не все прояснилось.
   — Самое главное — не торопиться!
   — О, нет! А где здесь ванная?
   — Зачем? — переглянулись молодые люди.
   — Заткнитесь, идиоты! Вот сюда, сэр. Я помогу вам открыть дверь.
   Оценивая на ходу преимущества передвижения на четырех конечностях, Майер последовал за врачом.
   Вернувшись, он обнаружил, что в комнате идет разговор о технических подробностях операции:
   — …впервые за миллионы лет!
   — Я не согласен. Можно сказать…
   — Мальчик, не читай лекции. Ты же знаешь, одна неприятность лезла на другую. Нам просто повезло!
   — Ну уж нет! Из этих биоэлектрических изменений некоторые…
   — Тише, он идет!
   — Слишком много ходить ему пока не следует. Ну, малыш, как ты себя чувствуешь?
   — Я вам не «малыш», — ответил профессор. — Я достаточно стар, чтобы быть вашим дедушкой!
   — Простите, сэр, но мне кажется, что вам пора спать.
   — Да, я еще слаб, — вздохнул профессор, — и голова еще кружится.
   Кент поднял его и положил на койку. Улыбаясь, очень довольные собой, они окружили его и обхватили друг друга за плечи.
   — Что бы вы еще хотели, сэр?
   — Вот ваша миска с водой, сэр!
   — Отдыхайте, сэр, — нежно произнес Кэссиди, и непроизвольно, почти машинально, потрепал профессора по его длинной поросшей гладкой шерстью голове.
   Фельдман что-то нечленораздельно выкрикнул.
   — Простите, сэр, я совсем забылся, — смущенно пробормотал Кэссиди.
   — Нам нужно следить друг за другом. В конце концов он же человек.
   — Конечно, конечно, я знаю, но это, должно быть, от усталости… И все же он так похож на собаку, что можно забыть…
   — Быстро убирайтесь отсюда! — приказал Фельдман, вытолкнув всех за дверь, и вернулся к Майеру.
   — Сэр, что вы еще хотите?
   Майер пытался заговорить, но слова застряли у него в горле.
   — Даю слово, что это больше никогда не повторится, сэр. Ведь вы — профессор Майер.
   Тело профессора вздрогнуло, и врач быстро накрыл его одеялом.
   — Не расстраивайтесь, сэр, все будет хорошо, — увещевал Фельдман, стараясь не глядеть на койку. — Ведь прежде всего — ваш интеллект! Ваш мозг!
   — Разумеется, — согласился профессор Майер, великий математик, — только, знаете, мне самому очень страшно, но… не могли бы вы… не могли бы вы почесать меня за ухом?
 
    Перевод с англ. Л. Дейч