Страница:
Я получил кучу денег за вещи, которые никогда не будут служить людям, и если меня трясет от злости, это исключительно моя вина, поскольку я не могу удержаться от задавания очередных вопросов и поисков ответа. В этой лаборатории находятся полдюжины действительно стоящих изобретений, а еще штук пятьдесят — в моей голове. Но чего можно добиться в мире, где люди скорее перебьют друг друга в пустыне, даже если им доказать, что ее можно превратить в цветущий оазис, где миллионы идут на разведку и освоение нефтяных месторождений, несмотря на множество аргументов тому, что ископаемое топливо несет нам всем гибель?
Да, я сердит, но разве у меня нет к тому причин?
Она позволила эху его слов улететь через верхнее отверстие атриума и подождала еще немного, чтобы он понял, что находится здесь с нею, а не со своей яростью. Мужчина смущенно улыбнулся, когда это до него дошло.
— А может, — заговорила девушка, — вы задаете вопросы, неверно формулируя их? Возможно, люди, живущие по старым максимам, стараются не думать, однако я знаю максиму, заслуживающую самого пристального внимания: «Если ты правильно задал вопрос, то уже получил на него ответ». — Она сделала паузу, проверяя, слушает ли он ее. Слушал, и девушка продолжала: — Я хочу сказать, что, положив руку на раскаленное железо, вы могли бы задать себе вопрос: «Что делать, чтобы она не сгорела?» Ответ очевиден, правда? Если мир отбрасывает ваши предложения — если некий способ спросить «почему?», содержащий ответ.
— Ответ прост, — коротко сказал он. — Люди глупы.
— Это неверный ответ, и вы прекрасно это знаете.
— А как звучит правильно?
— Этого я не могу вам сказать! Знаю только, что в случае людей главное КАК делать, а не ЧТО. Вы же знаете уже, как поступать с бонсаи, чтобы реализовать свою идею, правда?
— Черт возьми!
— Люди тоже существа живые и развиваются. У меня нет даже одной сотой вашего опыта, если говорить о бонсаи, но уверена, что, когда вы начинаете их формировать, это редко бывают деревца здоровые, прямые, сильные. И именно из этих чахлых и изогнутых могут в будущем возникнуть самые красивые. Помните об этом, собираясь формировать человечество.
— Все это… Не знаю, рассмеяться ли вам в лицо или ударить кулаком.
Она встала, и он только сейчас заметил, насколько она высока.
— Я лучше пойду.
— Нет, говорите дальше. Это я не в буквальном смысле.
— Да нет, я вовсе не испугалась. Однако лучше мне уйти.
— Вы боитесь задать следующий вопрос? — спросил он, угадав ее мысли.
— Ужасно.
— И все же спрашивайте.
— Нет.
— Тогда я сделаю это за вас. Вы сказали, что я сердит и полон страха. Вы хотите знать, что меня пугает?
— Да.
— Вы. Я смертельно боюсь вас.
— В самом деле?
— В вас есть что-то, вызывающее на откровенность, — с трудом выдавил он. — Я знаю, что вы сейчас думаете: он боится близкого контакта с другим человеком. Боится всего, с чем не справится с помощью отвертки, спектроскопа или таблицы косинусов и тангенсов. С этим я ничего не могу поделать.
Тон его был шутлив, но руки дрожали.
— Вы справитесь с этим, поливая одну сторону или выставляя ее на солнце, — мягко сказала девушка. — Обходитесь с этим, как с живым существом — женщиной или бонсаи, — и оно станет тем, чем вы хотите, если вы позволите ему быть самим собой, посвятите ему свое время и усилия.
— Думаю, это своего рода предложение с вашей стороны. Почему?
— Пока я сидела так почти всю ночь, — ответила она, — меня посетила безумная идея. Как вы думаете, бывало когда-нибудь, чтобы два чахлых, изогнутых деревца сформировали друг из друга бонсаи?
— Как тебя зовут? — спросил он.
Перевод с англ. И. Невструева
Роберт Шекли
Открыв глаза, профессор Майер увидел трех молодых людей, которые делали операцию; они склонились над ним в напряженных позах. Ему подумалось, что для такой операции они слишком молоды и непочтительны. У них были стальные пальцы, железные нервы и каменное сердце. По существу, это были не люди, а автоматы, вооруженные обширными техническими знаниями.
Наркоз еще давал себя знать, и он не сразу осознал, что операция удалась.
— Как вы себя чувствуете?
— Вы слышите нас?
— Вы можете говорить? Если нет, то кивните или опустите веки.
Все трое с нетерпением ждали, что ответит пациент. Майер сглотнул и произнес хриплым голосом, пробуя свое новое небо и горло:
— Я думаю… Мне кажется…
— Все в порядке! — завопил Кэссиди. — Фельдман, проснись!
— Он уже пришел в себя? — спросил Фельдман, вскочив с койки и нащупав очки. — Он говорит?
— Да, говорит! Как пророк! Наконец-то мы добились своего!
Отыскав наконец очки, Фельдман рванулся к операционному столу.
— Сэр, скажите еще что-нибудь! Хоть что-нибудь!
— Я…я…
— Боже мой! Кажется, я сейчас упаду в обморок, — простонал он. Смеющаяся троица окружила Фельдмана, хлопая его по спине. Глядя на них, он тоже засмеялся, но тут же закашлялся, поперхнувшись.
— Кент! Где Кент! — закричал Кэссиди. — Он десять часов подряд не отходил от своего чертова осциллографа, он должен быть здесь! Дьявольская выносливость! Куда же он запропастился?
— Побежал за сэндвичами, — ответил Лупович. — А вот и он! Кент, Кент, получилось!
Кент влетел в комнату с двумя бумажными пакетами и сэндвичем во рту.
— Он говорит? — закричал он, чуть не подавившись. — Что он сказал?
Послышался нарастающий гул голосов: к дверям устремилась толпа репортеров.
— Никаких интервью! — раздраженно рявкнул Фельдман. — Убрать их отсюда! Полицейский!
Полицейский пробился через толпу и загородил собою дверь.
— Ребята, вы слышали, что сказал доктор?
— Это произвол! Майер принадлежит всему миру!
— Что он сказал, когда очнулся?
— Его на самом деле превратили в собаку?
— А какой породы?
— А вилять хвостом он может?
— Расходитесь, ребята! Профессор сказал, что чувствует себя вполне нормально, — отвечал полицейский, сдерживая натиск.
Под рукой у него прошмыгнул фотограф.
— Господи! — ахнул он, увидев профессора, и поднял фотоаппарат. — Глянь-ка сюда, дружок!
Полыхнула вспышка, но Кент успел заслонить объектив ладонью.
— Зачем ты это сделал? — возмутился фотограф.
— Зачем, чтобы у тебя оставалась на память фотография моей ладони, — насмешливо ответил Кент. — Увеличь ее и повесь в Музее современного искусства. А сейчас — убирайся подобру-поздорову, пока я не намылил тебе шею.
— Давайте, ребята, давайте отсюда, — полицейский выпроваживал незванных гостей. В дверях он оглянулся на профессора. — Провалиться мне, этого не может быть, — пробормотал он.
Когда дверь за полисменом медленно закрылась, Кэссиди воскликнул:
— А теперь давайте выпьем!
— Отметим!
— Мы это заслужили, черт побери!
Профессор Майер лишь улыбнулся внутренне: во внешних проявлениях чувств он был ограничен.
— Как вы себя чувствуете, профессор? — подошел к нему Фельдман.
— Хорошо, — ответил Майер, тщательно выговаривая слова, только, пожалуй, немного смущен…
— Не жалеете? — спросил Фельдман.
— Как сказать… — ответил профессор. — Вы же знаете, я был в принципе против этого. Незаменимых людей нет.
— А вы? Я бывал на ваших лекциях, но из того, что вы говорили, не понял и десятой части. Математическая символика, все эти кванторы общности не для меня.
— Прошу вас… — Майер попытался остановить его.
— Нет уж, сэр, позвольте мне досказать. Вы продолжили работу Эйнштейна и других. Закончить ее никто, кроме вас, не сможет! Никто! А вам необходимы еще несколько лет в любой оболочке, какую может дать наука. Я жалею только об одном что нам не удалось найти более подходящего вместилища для вашего интеллекта. Человеческие тела нам были недоступны, поэтому пришлось…
— Главное — сохранить интеллект, а остальное значения не имеет, — сказал Майер. — Только голова у меня все еще кружится.
— Я помню последнюю вашу лекцию в Гарварде, — сжав руки, продолжил Фельдман. — Сэр, вы были так стары! Мне хотелось плакать, глядя на вас. Такое усталое, дряхлое тело…
— Хотите что-нибудь выпить? — спросил Кэссиди, держа в руке бокал.
— Боюсь, что для такой посуды мое новое лицо не подходит, — усмехнулся Майер. — Уж лучше миска.
— Вы правы, — сказал Кэссиди. — Мы дадим вам миску. О боже!
— Сэр, простите нас, — вмешался Фельдман. — Нам крепко досталось. Ужасное напряжение… Целую неделю мы не выходили из операционной, почти не спали; временами у нас просто руки опускались, сэр…
— А вот и ваша миска! — воскликнул Лупович. — Сэр, вам виски или джин?
— Простой воды, пожалуйста, — попросил Майер. — Могу я встать, как вы думаете?
— Только не волнуйтесь. — Лупович снял его со стола и осторожно опустил на пол.
Профессор пошатнулся, но все же устоял на всех четырех ногах.
— Браво! — раздалось вокруг.
— Мне кажется, завтра я смогу начать работать, — сказал Майер. — Но для того, чтобы я смог писать, нужно придумать какой-нибудь механизм, думаю, это будет не очень сложно. Разумеется, возникнут и другие трудности. У меня в голове не все прояснилось.
— Самое главное — не торопиться!
— О, нет! А где здесь ванная?
— Зачем? — переглянулись молодые люди.
— Заткнитесь, идиоты! Вот сюда, сэр. Я помогу вам открыть дверь.
Оценивая на ходу преимущества передвижения на четырех конечностях, Майер последовал за врачом.
Вернувшись, он обнаружил, что в комнате идет разговор о технических подробностях операции:
— …впервые за миллионы лет!
— Я не согласен. Можно сказать…
— Мальчик, не читай лекции. Ты же знаешь, одна неприятность лезла на другую. Нам просто повезло!
— Ну уж нет! Из этих биоэлектрических изменений некоторые…
— Тише, он идет!
— Слишком много ходить ему пока не следует. Ну, малыш, как ты себя чувствуешь?
— Я вам не «малыш», — ответил профессор. — Я достаточно стар, чтобы быть вашим дедушкой!
— Простите, сэр, но мне кажется, что вам пора спать.
— Да, я еще слаб, — вздохнул профессор, — и голова еще кружится.
Кент поднял его и положил на койку. Улыбаясь, очень довольные собой, они окружили его и обхватили друг друга за плечи.
— Что бы вы еще хотели, сэр?
— Вот ваша миска с водой, сэр!
— Отдыхайте, сэр, — нежно произнес Кэссиди, и непроизвольно, почти машинально, потрепал профессора по его длинной поросшей гладкой шерстью голове.
Фельдман что-то нечленораздельно выкрикнул.
— Простите, сэр, я совсем забылся, — смущенно пробормотал Кэссиди.
— Нам нужно следить друг за другом. В конце концов он же человек.
— Конечно, конечно, я знаю, но это, должно быть, от усталости… И все же он так похож на собаку, что можно забыть…
— Быстро убирайтесь отсюда! — приказал Фельдман, вытолкнув всех за дверь, и вернулся к Майеру.
— Сэр, что вы еще хотите?
Майер пытался заговорить, но слова застряли у него в горле.
— Даю слово, что это больше никогда не повторится, сэр. Ведь вы — профессор Майер.
Тело профессора вздрогнуло, и врач быстро накрыл его одеялом.
— Не расстраивайтесь, сэр, все будет хорошо, — увещевал Фельдман, стараясь не глядеть на койку. — Ведь прежде всего — ваш интеллект! Ваш мозг!
— Разумеется, — согласился профессор Майер, великий математик, — только, знаете, мне самому очень страшно, но… не могли бы вы… не могли бы вы почесать меня за ухом?
Перевод с англ. Л. Дейч
Да, я сердит, но разве у меня нет к тому причин?
Она позволила эху его слов улететь через верхнее отверстие атриума и подождала еще немного, чтобы он понял, что находится здесь с нею, а не со своей яростью. Мужчина смущенно улыбнулся, когда это до него дошло.
— А может, — заговорила девушка, — вы задаете вопросы, неверно формулируя их? Возможно, люди, живущие по старым максимам, стараются не думать, однако я знаю максиму, заслуживающую самого пристального внимания: «Если ты правильно задал вопрос, то уже получил на него ответ». — Она сделала паузу, проверяя, слушает ли он ее. Слушал, и девушка продолжала: — Я хочу сказать, что, положив руку на раскаленное железо, вы могли бы задать себе вопрос: «Что делать, чтобы она не сгорела?» Ответ очевиден, правда? Если мир отбрасывает ваши предложения — если некий способ спросить «почему?», содержащий ответ.
— Ответ прост, — коротко сказал он. — Люди глупы.
— Это неверный ответ, и вы прекрасно это знаете.
— А как звучит правильно?
— Этого я не могу вам сказать! Знаю только, что в случае людей главное КАК делать, а не ЧТО. Вы же знаете уже, как поступать с бонсаи, чтобы реализовать свою идею, правда?
— Черт возьми!
— Люди тоже существа живые и развиваются. У меня нет даже одной сотой вашего опыта, если говорить о бонсаи, но уверена, что, когда вы начинаете их формировать, это редко бывают деревца здоровые, прямые, сильные. И именно из этих чахлых и изогнутых могут в будущем возникнуть самые красивые. Помните об этом, собираясь формировать человечество.
— Все это… Не знаю, рассмеяться ли вам в лицо или ударить кулаком.
Она встала, и он только сейчас заметил, насколько она высока.
— Я лучше пойду.
— Нет, говорите дальше. Это я не в буквальном смысле.
— Да нет, я вовсе не испугалась. Однако лучше мне уйти.
— Вы боитесь задать следующий вопрос? — спросил он, угадав ее мысли.
— Ужасно.
— И все же спрашивайте.
— Нет.
— Тогда я сделаю это за вас. Вы сказали, что я сердит и полон страха. Вы хотите знать, что меня пугает?
— Да.
— Вы. Я смертельно боюсь вас.
— В самом деле?
— В вас есть что-то, вызывающее на откровенность, — с трудом выдавил он. — Я знаю, что вы сейчас думаете: он боится близкого контакта с другим человеком. Боится всего, с чем не справится с помощью отвертки, спектроскопа или таблицы косинусов и тангенсов. С этим я ничего не могу поделать.
Тон его был шутлив, но руки дрожали.
— Вы справитесь с этим, поливая одну сторону или выставляя ее на солнце, — мягко сказала девушка. — Обходитесь с этим, как с живым существом — женщиной или бонсаи, — и оно станет тем, чем вы хотите, если вы позволите ему быть самим собой, посвятите ему свое время и усилия.
— Думаю, это своего рода предложение с вашей стороны. Почему?
— Пока я сидела так почти всю ночь, — ответила она, — меня посетила безумная идея. Как вы думаете, бывало когда-нибудь, чтобы два чахлых, изогнутых деревца сформировали друг из друга бонсаи?
— Как тебя зовут? — спросил он.
Перевод с англ. И. Невструева
Роберт Шекли
ТЕЛО
Наркоз еще давал себя знать, и он не сразу осознал, что операция удалась.
— Как вы себя чувствуете?
— Вы слышите нас?
— Вы можете говорить? Если нет, то кивните или опустите веки.
Все трое с нетерпением ждали, что ответит пациент. Майер сглотнул и произнес хриплым голосом, пробуя свое новое небо и горло:
— Я думаю… Мне кажется…
— Все в порядке! — завопил Кэссиди. — Фельдман, проснись!
— Он уже пришел в себя? — спросил Фельдман, вскочив с койки и нащупав очки. — Он говорит?
— Да, говорит! Как пророк! Наконец-то мы добились своего!
Отыскав наконец очки, Фельдман рванулся к операционному столу.
— Сэр, скажите еще что-нибудь! Хоть что-нибудь!
— Я…я…
— Боже мой! Кажется, я сейчас упаду в обморок, — простонал он. Смеющаяся троица окружила Фельдмана, хлопая его по спине. Глядя на них, он тоже засмеялся, но тут же закашлялся, поперхнувшись.
— Кент! Где Кент! — закричал Кэссиди. — Он десять часов подряд не отходил от своего чертова осциллографа, он должен быть здесь! Дьявольская выносливость! Куда же он запропастился?
— Побежал за сэндвичами, — ответил Лупович. — А вот и он! Кент, Кент, получилось!
Кент влетел в комнату с двумя бумажными пакетами и сэндвичем во рту.
— Он говорит? — закричал он, чуть не подавившись. — Что он сказал?
Послышался нарастающий гул голосов: к дверям устремилась толпа репортеров.
— Никаких интервью! — раздраженно рявкнул Фельдман. — Убрать их отсюда! Полицейский!
Полицейский пробился через толпу и загородил собою дверь.
— Ребята, вы слышали, что сказал доктор?
— Это произвол! Майер принадлежит всему миру!
— Что он сказал, когда очнулся?
— Его на самом деле превратили в собаку?
— А какой породы?
— А вилять хвостом он может?
— Расходитесь, ребята! Профессор сказал, что чувствует себя вполне нормально, — отвечал полицейский, сдерживая натиск.
Под рукой у него прошмыгнул фотограф.
— Господи! — ахнул он, увидев профессора, и поднял фотоаппарат. — Глянь-ка сюда, дружок!
Полыхнула вспышка, но Кент успел заслонить объектив ладонью.
— Зачем ты это сделал? — возмутился фотограф.
— Зачем, чтобы у тебя оставалась на память фотография моей ладони, — насмешливо ответил Кент. — Увеличь ее и повесь в Музее современного искусства. А сейчас — убирайся подобру-поздорову, пока я не намылил тебе шею.
— Давайте, ребята, давайте отсюда, — полицейский выпроваживал незванных гостей. В дверях он оглянулся на профессора. — Провалиться мне, этого не может быть, — пробормотал он.
Когда дверь за полисменом медленно закрылась, Кэссиди воскликнул:
— А теперь давайте выпьем!
— Отметим!
— Мы это заслужили, черт побери!
Профессор Майер лишь улыбнулся внутренне: во внешних проявлениях чувств он был ограничен.
— Как вы себя чувствуете, профессор? — подошел к нему Фельдман.
— Хорошо, — ответил Майер, тщательно выговаривая слова, только, пожалуй, немного смущен…
— Не жалеете? — спросил Фельдман.
— Как сказать… — ответил профессор. — Вы же знаете, я был в принципе против этого. Незаменимых людей нет.
— А вы? Я бывал на ваших лекциях, но из того, что вы говорили, не понял и десятой части. Математическая символика, все эти кванторы общности не для меня.
— Прошу вас… — Майер попытался остановить его.
— Нет уж, сэр, позвольте мне досказать. Вы продолжили работу Эйнштейна и других. Закончить ее никто, кроме вас, не сможет! Никто! А вам необходимы еще несколько лет в любой оболочке, какую может дать наука. Я жалею только об одном что нам не удалось найти более подходящего вместилища для вашего интеллекта. Человеческие тела нам были недоступны, поэтому пришлось…
— Главное — сохранить интеллект, а остальное значения не имеет, — сказал Майер. — Только голова у меня все еще кружится.
— Я помню последнюю вашу лекцию в Гарварде, — сжав руки, продолжил Фельдман. — Сэр, вы были так стары! Мне хотелось плакать, глядя на вас. Такое усталое, дряхлое тело…
— Хотите что-нибудь выпить? — спросил Кэссиди, держа в руке бокал.
— Боюсь, что для такой посуды мое новое лицо не подходит, — усмехнулся Майер. — Уж лучше миска.
— Вы правы, — сказал Кэссиди. — Мы дадим вам миску. О боже!
— Сэр, простите нас, — вмешался Фельдман. — Нам крепко досталось. Ужасное напряжение… Целую неделю мы не выходили из операционной, почти не спали; временами у нас просто руки опускались, сэр…
— А вот и ваша миска! — воскликнул Лупович. — Сэр, вам виски или джин?
— Простой воды, пожалуйста, — попросил Майер. — Могу я встать, как вы думаете?
— Только не волнуйтесь. — Лупович снял его со стола и осторожно опустил на пол.
Профессор пошатнулся, но все же устоял на всех четырех ногах.
— Браво! — раздалось вокруг.
— Мне кажется, завтра я смогу начать работать, — сказал Майер. — Но для того, чтобы я смог писать, нужно придумать какой-нибудь механизм, думаю, это будет не очень сложно. Разумеется, возникнут и другие трудности. У меня в голове не все прояснилось.
— Самое главное — не торопиться!
— О, нет! А где здесь ванная?
— Зачем? — переглянулись молодые люди.
— Заткнитесь, идиоты! Вот сюда, сэр. Я помогу вам открыть дверь.
Оценивая на ходу преимущества передвижения на четырех конечностях, Майер последовал за врачом.
Вернувшись, он обнаружил, что в комнате идет разговор о технических подробностях операции:
— …впервые за миллионы лет!
— Я не согласен. Можно сказать…
— Мальчик, не читай лекции. Ты же знаешь, одна неприятность лезла на другую. Нам просто повезло!
— Ну уж нет! Из этих биоэлектрических изменений некоторые…
— Тише, он идет!
— Слишком много ходить ему пока не следует. Ну, малыш, как ты себя чувствуешь?
— Я вам не «малыш», — ответил профессор. — Я достаточно стар, чтобы быть вашим дедушкой!
— Простите, сэр, но мне кажется, что вам пора спать.
— Да, я еще слаб, — вздохнул профессор, — и голова еще кружится.
Кент поднял его и положил на койку. Улыбаясь, очень довольные собой, они окружили его и обхватили друг друга за плечи.
— Что бы вы еще хотели, сэр?
— Вот ваша миска с водой, сэр!
— Отдыхайте, сэр, — нежно произнес Кэссиди, и непроизвольно, почти машинально, потрепал профессора по его длинной поросшей гладкой шерстью голове.
Фельдман что-то нечленораздельно выкрикнул.
— Простите, сэр, я совсем забылся, — смущенно пробормотал Кэссиди.
— Нам нужно следить друг за другом. В конце концов он же человек.
— Конечно, конечно, я знаю, но это, должно быть, от усталости… И все же он так похож на собаку, что можно забыть…
— Быстро убирайтесь отсюда! — приказал Фельдман, вытолкнув всех за дверь, и вернулся к Майеру.
— Сэр, что вы еще хотите?
Майер пытался заговорить, но слова застряли у него в горле.
— Даю слово, что это больше никогда не повторится, сэр. Ведь вы — профессор Майер.
Тело профессора вздрогнуло, и врач быстро накрыл его одеялом.
— Не расстраивайтесь, сэр, все будет хорошо, — увещевал Фельдман, стараясь не глядеть на койку. — Ведь прежде всего — ваш интеллект! Ваш мозг!
— Разумеется, — согласился профессор Майер, великий математик, — только, знаете, мне самому очень страшно, но… не могли бы вы… не могли бы вы почесать меня за ухом?
Перевод с англ. Л. Дейч