Страница:
Роберт Свидам покоится рядом со своей женой на кладбище в Гринвуде. Не было приличествующей случаю похоронной процессии, и родственники почувствовали благодарность и облегчение, когда дело это быстро забылось. Связь старого ученого со всеми теми ужасами, которые творились в Рэд-Хуке, так никогда и не была юридически доказана, ведь его смерть опередила то расследование, которое должно было начаться и с которым бы он неминуемо столкнулся. О его кончине редко упоминалось, и Свидамы надеются, что последующие поколения смогут вспоминать его только как тихого отшельника, занимавшегося безвредной магией и фольклором.
Что касается Рэд-Хука, то он остался таким же, каким и был. Свидам был, и Свидама не стало. Все жуткие события сгустились и постепенно сошли на нет, но зло, дух тьмы, убожества и нищеты все еще витает среди обитателей старых кирпичных домов. Подозрительные личности все так же рыщут по улицам, озабоченные своими темными делами, мимо окон, в которых по непонятной причине то появлялись, то исчезали свет и искривленные лица. Извечный ужас — его гидра с тысячью головами, а культы тьмы уходят корнями в богохульства более глубокие, чем колодец Демокрита. Сатанинский дух вездесущ и победоносен, и множество юнцов из Рэд-Хука с затуманенным взором и прыщавыми лицами все так же продолжают свое дело, шествуя друг за другом из пропасти в пропасть — никто не знает, откуда и куда, — побуждаемые таинственными законами биологии, которых они никогда не смогут понять. А что касается остальных дел, то по-прежнему больше людей прибывает в Рэд-Хук, чем покидает его. Ходят слухи, что прорыты новые каналы под землей и былые связи возобновились.
Церковь, в которой устраивались танцы, теперь снова превратилась в танцевальный зал, и странные лица вновь мелькают в окнах по ночам. Недавно один полицейский высказал мысль о том, что засыпанную подземную часовню следует вновь раскопать с целью, которую не так-то просто объяснить. Кто мы такие, чтобы бороться с тем, что древнее истории и человечества?
Малоун перестанет содрогаться беспричинно — только на днях он случайно услышал, как отвратительная косоглазая ведьма учила чему-то ребенка в тени тихого внутреннего дворика. Он прислушался, и до него долетели слова, что малыш повторял за ней снова и снова:
Пол Андерсон
— Gif thit nafn!
Датские слова прозвучали из динамика радио, установленного в машине, прежде чем их успел заглушить рев винтов геликоптера, перекрывший звук двигателя и визг шин.
— Кто ты? — повторил голос.
Язон Филиппо взглянул вверх сквозь прозрачную крышу автомобиля. Над его головой тянулась полоса голубизны между двумя стенами елей, растущих по обе стороны дороги. Солнечные лучи отражались от корпуса армейского геликоптера, летящего над шоссе.
Язон почувствовал, что холодный пот собирается у него под мышками и стекает вдоль ребер. «Нельзя ударяться в панику, машинально подумал он. — Боже, помоги мне». То, что он призывал на помощь, было результатом многолетней тренировки. Обычная психосоматика: превозмоги симптомы, заставь успокоиться пульс и победишь страх перед смертью. Он молод и мог потерять многое, но философы Эутопии хорошо воспитывали детей, отданных им. «Ты будешь мужчиной, то есть зрелым человеком, — говорили ему, — а сущность человечности заключается в независимости от инстинктов и рефлексов. Мы свободны, поскольку умеем владеть собой, и этим можно гордиться».
Он не мог прикинуться обычным гражданином Норландии — не говоря обо всем прочем, его эллинский акцент был слишком заметен — он не мог попытаться обмануть пилота геликоптера (хотя бы на несколько минут), изображая пришельца из какой-нибудь другой страны этого мира. Понизив голос, чтобы хоть немного замаскировать акцент, Язон спросил:
— А кто ты такой? И чего хочешь?
— Я Рунольф Эйнарсон, капитан армии Оттара Торкелсона, Законника Норландии. Я преследую человека, навлекшего вендетту на свою голову. Скажи свое имя.
«Рунольф, — подумал Язон, — я хорошо помню тебя. Стройный мужчина, темные волосы которого говорили о том, что в его жилах течет тиркерская кровь. Однако твои голубые глаза выдают, что другие твои предки прибыли из Туле. (Замечание стороннего наблюдателя: нет, я смешиваю разные истории. Я бы назвал коренных жителей эритрейцами, а ты называешь страну своих европейских предков Данарик.)»
— Меня зовут Ксипек, я купец из Мейако, — ответил он, не останавливаясь. Благодаря бешеной езде всю ночь после бегства из замка Законника, уже совсем немного стадий отделяло его от границы. Он не смел даже надеяться, что ему удастся забраться так далеко, но каждый оборот колес приближал спасение. Деревья мелькали по сторонам мчащейся машины.
— Если все так, как ты говоришь, я должен буду извиниться, что задержал тебя, — произнес из динамика голос Рунольфа. — Обратись к Законнику и быстро получишь возмещение за моральный ущерб, причиненный тебе. Но сейчас остановись и выйди из машины, чтобы я мог увидеть твое лицо.
— А, собственно, зачем? — Еще несколько секунд промедления.
— В Эрнвике гостил некто со Старой Земли. (Из Европы — автоматически перевел Язон.) Оттар Торкелсон принимал его необычайно сердечно, а этот мерзавец сделал такое, что только смерть может списать в забвение. Вместо того, чтобы принять вызов Торкелсона, он украл машину — той же марки, что у тебя, — и бежал.
— А разве не хватило бы назвать его всенародным мерзавцем? («Все же я кое-чему научился у этих варваров…»)
— Странные слова для мейаканца! Немедленно остановись и выводи, или я открою огонь!
Язон вдруг обнаружил, что до боли стиснул зубы. О, Гадес! Кто сумел бы запомнить обычаи, царящие в сотнях малюсеньких государств, на которые поделен весь континент? Вестфалия была еще более фантастической мозаикой, чем Земля в той истории, в которой этот континент назывался Америкой. «Хорошо, подумал он, — посмотрим, какие у меня шансы еще раз вернуться туда…»
— Очень хорошо, — сказал он. — У меня нет выбора. Но можешь не сомневаться, что я потребую компенсацию за оскорбление.
Он тормозил медленно, как только мог. Дорога извивалась перед ним, как твердая черная лента, разделяющая огромные волосы деревьев. Язон понятия не имел, подрезали их когда-нибудь или нет. Может, когда белые люди впервые переплыли через Пенталимну (или Пять Озер, как их называли в его истории), чтобы основать город Эрнвик, где Дулут находился в Америке, а Ликополис в Эутопии. В то время Норландия простиралась далеко за пределы края озер, но потом начались войны с дакотами и мадьярами, уменьшившие ее территории. А развитие торговли — в последнее время это была торговля синтетикой — позволило жителям страны использовать ее глубоко расположенные районы как охотничьи угодья. Спустя триста лет старый лес восстановил свои права.
Перед его глазами как живой возник образ этого края, каким он выглядел в его истории. Рощи и сады, деревни, построенные с мыслью о красоте, гибкие коричневые тела, музыка при свете луны… Даже страшная Америка казалась ближе, чем этот лес.
Впрочем, это был только образ действительности, затерянной в многочисленных измерениях пространства — времени. Здесь он был один, а над его головой кружила смерть. И перестань жалеть себя, идиот! Экономь энергию, если хочешь выжить…
Машина резко остановилась у края дороги, Язон напряг мышцы, открыл дверцу и выскочил.
Из динамика радио за его спиной донеслись проклятья. Геликоптер сделал круг и как ястреб устремился вниз; пули посыпались градом.
Однако Язон был уже среди деревьев, их ветки закрыли его как крыша, сквозь которую тут и там пробивались лучи солнца. Стволы деревьев стояли в своей мужественной красе, и женщины могли бы позавидовать их аромату… Опавшие иглы, покрывающие землю, глушили удары его ног, откуда-то доносился голос дрозда. Язон бросился на землю в тени ближайшей ели и лежал тяжело дыша, а удары его сердца почти заглушали зловещий рев геликоптера.
Через минуту геликоптер исчез где-то вдали — Рунольф возвращался к своему хозяину. Оттар отправится в погоню на лошадях и возьмет с собой собак, ибо только так можно схватить беглеца. Но у Язона будет пара часов передышки.
А потом… Он призвал на помощь всю свою тренированность и стал думать. Если Сократ, чувствуя у сердца холод цикуты, мог говорить с афинскими юношами о мудрости, то Язон Филиппо в трудный час может, по крайней мере, оценить свои шансы. Кроме того, призрак смерти на какое-то время отступил.
Он бежал из Эрнвика не с пустыми руками. У него был пистолет местного производства и компас, полный карман золотых и серебряных монет, а на себе плащ, который мог служить одеянием, а также куртка, брюки и ботинки, что в целом составляло одежду, носимую в центральной Дестфалии. Кроме того, у него имелся самый важный инструмент — он сам: высокий, крепко сложенный мужчина — со светлыми волосами и небольшим носом, который получил от своих галлийских предков — он считал учителями людей, завоевавших лавры не на одной олимпиаде. Но еще большее значение имел его разум и вся нервная система. Основы логики и семантики, заложенные в него педагогами Эутопии, стали для его разума чем-то таким же естественным, как дыхание для тела. Память его была натренирована так, что ему не требовалась карта. Короче говоря, хоть он и совершил катастрофическую ошибку, но знал, что его разум и тело справятся с самыми экзотическими проявлениями человеческого духа.
А самое главное — у него была причина жить. Это было нечто большее, чем слепое желание сохранить себя самого, возникшее уже в первой частице ДНК, когда та решила дать жизнь другим частицам. У него было кого любить и к кому возвращаться, была своя страна — Эутопия, Хорошая Земля, которую народ создал две тысячи лет назад на новом континенте, оставив за собой ненависть и ужасы Европы, забрав труды Аристотеля и придя в конце концов к мысли, что «цель народа есть достижение всеобщей гармонии».
Язон Филиппо возвращался на родину.
Он встал и пошел на юг.
Это случилось в тетраду, в день, который его преследователи называли онсдаг, а через полутора суток, на закате солнца, в день, называемый торсдаг, он все еще пробирался по лесу, шатаясь из стороны в сторону, с песком, скрипящим на зубах, и животом, приросшим к позвоночнику. Он шел на дрожащих ногах, отгоняя тучи мух, которых притягивал пот, выступающий на коже. Далеко позади слышался лай гончих псов.
Звук рога, похожий на долгий металлический рев, донесся из-за деревьев. Они шли по его следам, а он не мог двигаться быстрее конных преследователей. Никогда уже ему не увидеть звезд.
Рука Язона машинально коснулась оружия. «По крайней мере, нескольких из них я возьму с собой…» Хотя, нет, ведь он эллин, никого не убивающий без причины, даже варваров, желающих лишить его жизни только потому, что он нарушил одно из их табу. «Стану под голым небом, приму в себя пули и уйду во тьму, помня о Эутопии, обо всех своих друзьях и прежде всего о Ники — моей любви…»
Краем глаза он заметил, что вышел уже из соснового леса и идет через березовую рощу. Свет золотил листья деревьев и ласкал их стройные белые стволы. Откуда-то спереди донесся рокот мотора.
Язон остановился, только теперь поняв, насколько устал. К счастью, его организм располагал резервами, которые полностью собранный человек мог еще использовать. Он убрал из сознания далекий лай собак, всякую боль и усталость и начал дышать ритмично, сосредоточившись на чистоте и свежести вдыхаемого воздуха и представляя атомы кислорода, доходящие до каждой клетки тела. Успокоив отчаянно колотившееся сердце, он придал ему медленный, глубокий ритм; некоторое время напрягал и расслаблял мышцы, пока не заставил их работать нормально. Боль, терзавшая тело, теперь исчезла, а отчаяние, пожирающее душу, сменилось покоем и холодной рассудительностью. К югу перед ним раскинулись обработанные поля: ветер ходил волнами по молодым всходам, поблескивающим золотом в лучах заходящего солнца. Невдалеке виднелась группа строений одинокой фермы — длинные и низкие здания с острыми крышами. Из труб поднимался к небу дым. Однако прежде всего взгляд Язона остановился на мужчине, сидевшем в кресле трактора, работающего в поле. Хотя в этом мире уже знали диэлектрический двигатель, на севере он еще не вошел в употребление, поэтому Язон не удивился, почувствовав запах выхлопных газов. Подумать только, что он считал его самым отвратительным из встреченного в Америке! (Этот их хлев, который они называют Лос-Анджелес!) Теперь этот запах показался ему чистым и крепким — посланником надежды.
Мужчина заметил его, остановил трактор и потянулся к закрепленному сбоку ружью. Язон подошел ближе, подняв руки и показывая пустые ладони, чтобы убедить его в своих мирных намерениях. Водитель принял это с облегчением. Это был типичный венгр: толстый и крепкий, с выступающими скулами, вьющейся бородой и в расшитом костюме. «Значит, я уже перешел границу! — радостно подумал Язон. — Я ушел из Норландии и попал в воеводство Дакота!»
Прежде чем послать его сюда, антропологи из Института Парахронных Исследований, конечно, внушили ему знание главных языков Вестфалии. (Жаль только, что не озаботились лучше познакомить его с местным наречием…) Но с другой стороны, его слишком быстро перебросили сюда после случайной смерти Мегастенеса. Предполагалось, что опыт, полученный им в Америке, дает возможность заниматься этой версией истории, также бывшей версией неалександрийской. И, разумеется, насколько общества, живущие на разных Землях, отличаются друг от друга. Уральско-алтайские слова без труда сорвались с его языка:
— Будь здоров! Я прибыл сюда как проситель…
Фермер сидел спокойно, но напряжение не сходило с его лица. Он смотрел на Язона и вслушивался в лай собак, доносившийся издалека. Оружие он держал на коленях готовым к стрельбе.
— Ты человек вне закона? — спросил он.
— Не в этой стране, испан. (Еще одно определение «гражданин»!) Я — мирный купец со Старой Земли, прибывший к Законнику Оттару Торкелсону в Эрнвик. Но — не знаю, почему — его гнев обрушился на меня, и гнев настолько большой, что Оттар нарушил святой закон гостеприимства и хотел взять мою жизнь, жизнь своего гостя. Это его люди идут по моим следам. Ты слышишь голоса их собак.
— Норландцы? Но ведь здесь уже Дакота!
Язон кивнул, соглашаясь, и улыбнулся, показывая зубы, сверкнувшие белизной на грязном, небритом лице.
— Верно. Они вторглись на твою землю не спрашивая разрешения. Если ты ничего не сделаешь, они придут и убьют меня человека, просящего о помощи.
Фермер поднял свое ружье.
— Откуда мне знать, что ты говоришь правду?
— Отведи меня к Воеводе, — сказал Язон. — Тем самым ты выполнишь закон и сохранишь свою честь. — Он осторожно вынул из кобуры пистолет и протянул фермеру. — Я буду вечно твоим должником.
Недоверие, страх и гнев сменяли друг друга на лице тракториста. Он не взял протянутого оружия. Язон ждал. «Если я верно определил происходящее в его душе, то получил несколько часов жизни. Может, даже больше. Но это уже будет зависеть от Воеводы. Мой единственный шанс — это умение использовать их варварство: их раздробленность на мелкие государства, их безумное понятие чести, их фетиш собственности и самостоятельности — для того, чтобы делать с ними, что захочу. И если я проиграю, то умру как цивилизованный человек, этого у меня не отнимут».
— Псы уже учуяли тебя. Они будут здесь, прежде чем мы успеем уйти.
От облегчения у Язона закружилась голова. Он с трудом справился с этим и сказал:
— Мы можем им устроить сюрприз — дай мне немного бензина.
— Ага! — Фермер спрыгнул с трактора. — Хорошая мысль, чужеземец. Кроме того, спасибо — в последнее время здесь стало скучно.
На тракторе нашлась запасная банка с бензином. Они прошли назад по следам Язона, обильно поливая землю и деревья в лесу. Если это не задержит свору, подумал Язон, ее никто не задержит.
— А теперь сюда! Вернемся домой! — И венгр пошел впереди.
Его ферма окружала с трех сторон открытый двор. Из сарая тянуло сладким запахом сена и домашними животными, а из дома выскочили несколько детей и, открыв рты, уставились на пришельца. Жена фермера загнала их обратно домой, взяла ружье мужа и стала у двери, не меняя выражения лица.
Дом был солидный, обширный и мог понравиться, если ты не имел ничего против сложных, богатых узоров драпировки, покрывающей стены, и разноцветных колонн. В нише над камином виднелся семейный алтарь. Хотя большинство жителей Вестфалии давно отказались от веры в мифы своих предков, фермеры, похоже, по-прежнему чтили Триединого Бога Одина-Аттилу-Маниту. Фермер подошел к радиофону новейшей конструкции.
— У меня нет геликоптера, — сказал он, — но я могу попросить прислать.
Язон сел и стал ждать. Вскоре к нему подошла молодая девушка и подала кубок, наполненный пивом, и кусок ржаного хлеба с сыром.
— Будь нашим священным гостем, — сказала она.
— Я отдам за вас свою кровь, — не задумываясь ответил Язон. Ему с трудом удалось сдерживать себя и не наброситься на еду, как изголодавшийся зверь.
Он уже кончил есть, когда вернулся фермер.
— Еще несколько минут, — сказал он. — Да, я Арпад, сын Коломана.
— Язон Филиппо. — Назваться фальшивым именем показалось ему неразумным. Рука фермера была крепкой и теплой.
— Почему возник спор между тобой и старым Оттаро? — спросил Арпад.
— Мне устроили западню, — с горечью сказал Язон. — Я заметил, насколько свободны их женщины…
— Верно. Эти данскарки почти так же бесстыдны, как тиркерки. — Арпад снял с полки трубку и мешочек с табаком. Закуришь?
— Нет, спасибо. (Мы в Эутопии не опускаемся до употребления наркотиков.)
Лай собак все приближался и наконец перешел в жалобный вой: псы потеряли след. Послышался звук рогов. Арпад набивал свою трубку с таким спокойствием, словно находился на представлении.
— Как они, должно быть, ругаются! — Он оскалил зубы в улыбке. — Нужно признать, что данскары настоящие поэты, когда дело касается проклятий. И, конечно, они смелые люди. Я был в их стране десять лет назад, после большого наводнения, когда Воевода Бела послал им помощь. Они смеялись над потерями и разрушениями. А во время прошлых войн они задали нам неплохую трепку!
— Ты думаешь, в Вестфалии снова начнутся войны? — спросил Язон. Прежде всего ему хотелось избежать разговора о себе. Он не знал, как поступит его хозяин, узнав о причинах, заставивших его искать убежище в Дакоте.
— Нет, не в Вестфалии, здесь нужно слишком много сделать. Если молодую кровь не остудят поединки, то всегда можно стать наемником у варваров, которые ведут войны за морями. Или полететь на другие планеты. Мой старший сын как раз отправился в космос.
Язон вспомнил, что несколько государств, расположенных южнее, объединили свои ресурсы и усилия и предприняли первые путешествия за пределы Земли. Их технология достигла того же уровня, что и американская, а поскольку им не требовалось финансировать ни огромной оборонной машины, ни разветвленной системы государственных нужд, они уже основали базу на Луне и отправили несколько экспедиций на Арес. Со временем, подумал он, им удастся и то, что эллины сделали тысячу лет назад: превратить Афродиту в Новую землю. Но будет ли у них к тому времени настоящая цивилизация? Будут ли они рациональными людьми, живущими в рационально спланированном обществе? Он сильно сомневался в этом.
Когда за окном послышался рев двигателя, Арпад встал.
— Это твой геликоптер, — сказал он. — Торопись. Красный Конь отвезет тебя в Вараду.
— Данскары скоро будут здесь, — напомнил Язон.
— Ну и пусть! — Арпад пожал плечами. — Я извещу соседей, а данскары не так глупы, чтобы надеяться, что я этого не сделаю. Мы обменяемся ругательствами — я уже слышу этот турнир оскорблений! — а потом я велю им убраться с моей земли. Прощай, гость!
— Я хотел бы… хотел бы как-то отплатить тебе…
— Ерунда! Я немного поразвлекся… А кроме того, показал сыновьям, как поступает настоящий мужчина.
Язон вышел наружу. Геликоптер — гравитики здесь еще не знали — пилотировал молодой местный житель. Он представился и добавил, что перевезет чужака в столицу не столько ради услуги Арпаду, сколько из-за наглости норландцев, вторгшихся на территорию Дакоты. Это было все, что он сказал, и Язон вздохнул с облегчением, когда оказалось, что ему не нужно поддерживать разговор.
Машина поднялась в воздух. По дороге (они летели на юг) Язон видел деревни, построенные у пересечений дорог, тут и там двор какого-нибудь магната, однако прежде всего огромные волнистые равнины. Естественный прирост в Вестфалии, как и в Эутопии, жестоко контролировался, однако здесь, подумал Язон, его ограничивали не для того, чтобы обеспечить людям достаточно места для жизни и чистый воздух для дыхания. Здесь к контролю рождаемости относились как к инструменту экономической политики, он просто служил скупости отцов, не желавших делить свою собственность между многими детьми.
Солнце зашло, и почти полный месяц — большой, цвета дыни — взобрался на восточный край мира. Язон сел поудобнее, чувствуя костями каждое содрогание машины и почти наслаждаясь усталостью, и вгляделся в спутник Земли. Ничто не указывало на то, что там находится база людей. Он успеет вернуться домой, прежде чем в этой истории на Луне вспыхнут огни городов.
Однако дом находился бесконечно далеко. Он мог бы отправиться на самую дальнюю из звезд, которые начали загораться на фоне пурпурного заката — если бы можно было превысить скорость света — и не нашел бы Эутопии. Его отделяли от нее измерения и судьба. Только линии сил паравремени могли переправить его через реку времени и вернуть к родным берегам.
Почему мир такой, какой он есть? Это были пустые размышления, но его утомленный разум находил облегчение в решении этого инфантильного вопроса. Почему бог захотел, чтобы время разделилось на множество ответвлений, как будто огромное, тенистое дерево вселенных, Игдрасиль данскарских легенд? Может, для того, чтобы человек мог реализовать любую из своих возможностей?
Наверняка нет. Ведь многие из них были совершенно ужасающими…
Допустим, Александр Завоеватель не выздоровел от лихорадки, охватившей его в Вавилоне. Допустим, что — иначе, нежели в нашем мире, где, очищенный ею, он весь остаток жизни посвятил укреплению фундамента своей империи — допустим, что он умер.
Но ведь такое действительно случается, и не в одной истории. Затем империя распалась в результате войн за наследство, развитие Эллады и Ориента пошло разными путями. Зарождавшаяся наука выродилась в метафизику, а потом даже в мистицизм. Ослабевший мир Средиземноморья постепенно подчинили римляне: холодный, жестокий и нетворческий народ, считавший себя наследником Эллады даже после уничтожения Коринфа. Потом некий еретический жидовский пророк основал мистический культ и нашел сторонников во всем современном мире, ибо отчаяние охватывало людей. Это был культ, не знавший слова «терпимость». Его жрецы уничтожили многочисленные пути, по которым можно дойти до бога — все, кроме своего. Они вырубали святые рощи, убирали из домов их скромных божеств и убивали людей со свободными мыслями.
«О да, — подумал Язон, — со временем они потеряли влияние и значение. Благодаря этому могла возникнуть наука — почти на две тысячи лет позднее, чем у нас — однако их яд остался; убежденность, что человек должен приспосабливаться не только к господствующим формам поведения, но также к господствующим верованиям и убеждениям. В Америке это называют тоталитаризмом, и именно в результате этого дело дошло до изобретения атомного оружия.
Я ненавижу эту историю — ее грязь, расточительность, ограничения, ее головную боль и безумие. У меня никогда не было более трудного задания, чем изображать американца, чтобы изнутри увидеть, что эти люди думают о себе. Но сегодня… Мне жаль тебя, бедный, изнасилованный мир. Не знаю, пожелать ли тебе скорейшей гибели или надеяться, что когда-нибудь твои преемники завоюют себе то, чего мы добились века назад».
Нужно признать, что этому миру повезло больше. Христианство нашло свой конец под натиском арабов, викингов и венгров. Позднее Мусульманская Империя распалась из-за гражданских войн, и европейские варвары нашли мир открытым. Когда тысячу лет назад они пересекли Атлантику, то были слишком слабы, чтобы убивать туземцев, а потому им пришлось с ними сотрудничать. Тогда у них не было промышленности, они не могли уничтожить всего полушария и потому врастали в эту страну медленно, овладевая ею так, как мужчина своей возлюбленной.
Что касается Рэд-Хука, то он остался таким же, каким и был. Свидам был, и Свидама не стало. Все жуткие события сгустились и постепенно сошли на нет, но зло, дух тьмы, убожества и нищеты все еще витает среди обитателей старых кирпичных домов. Подозрительные личности все так же рыщут по улицам, озабоченные своими темными делами, мимо окон, в которых по непонятной причине то появлялись, то исчезали свет и искривленные лица. Извечный ужас — его гидра с тысячью головами, а культы тьмы уходят корнями в богохульства более глубокие, чем колодец Демокрита. Сатанинский дух вездесущ и победоносен, и множество юнцов из Рэд-Хука с затуманенным взором и прыщавыми лицами все так же продолжают свое дело, шествуя друг за другом из пропасти в пропасть — никто не знает, откуда и куда, — побуждаемые таинственными законами биологии, которых они никогда не смогут понять. А что касается остальных дел, то по-прежнему больше людей прибывает в Рэд-Хук, чем покидает его. Ходят слухи, что прорыты новые каналы под землей и былые связи возобновились.
Церковь, в которой устраивались танцы, теперь снова превратилась в танцевальный зал, и странные лица вновь мелькают в окнах по ночам. Недавно один полицейский высказал мысль о том, что засыпанную подземную часовню следует вновь раскопать с целью, которую не так-то просто объяснить. Кто мы такие, чтобы бороться с тем, что древнее истории и человечества?
Малоун перестанет содрогаться беспричинно — только на днях он случайно услышал, как отвратительная косоглазая ведьма учила чему-то ребенка в тени тихого внутреннего дворика. Он прислушался, и до него долетели слова, что малыш повторял за ней снова и снова:
О, друг и спутник в ночи, ты, кто наслаждается лаем собак и пролитой кровью, кто бродит среди теней между могилами, кто жаждет крови и заставляет ужасаться простого смертного, Gorgo, Mormo, тысячеликая луна, смотри благосклонно на наши жертвоприношения!Перевод с англ. А. Сыровой
Пол Андерсон
ЭУТОПИЯ
Датские слова прозвучали из динамика радио, установленного в машине, прежде чем их успел заглушить рев винтов геликоптера, перекрывший звук двигателя и визг шин.
— Кто ты? — повторил голос.
Язон Филиппо взглянул вверх сквозь прозрачную крышу автомобиля. Над его головой тянулась полоса голубизны между двумя стенами елей, растущих по обе стороны дороги. Солнечные лучи отражались от корпуса армейского геликоптера, летящего над шоссе.
Язон почувствовал, что холодный пот собирается у него под мышками и стекает вдоль ребер. «Нельзя ударяться в панику, машинально подумал он. — Боже, помоги мне». То, что он призывал на помощь, было результатом многолетней тренировки. Обычная психосоматика: превозмоги симптомы, заставь успокоиться пульс и победишь страх перед смертью. Он молод и мог потерять многое, но философы Эутопии хорошо воспитывали детей, отданных им. «Ты будешь мужчиной, то есть зрелым человеком, — говорили ему, — а сущность человечности заключается в независимости от инстинктов и рефлексов. Мы свободны, поскольку умеем владеть собой, и этим можно гордиться».
Он не мог прикинуться обычным гражданином Норландии — не говоря обо всем прочем, его эллинский акцент был слишком заметен — он не мог попытаться обмануть пилота геликоптера (хотя бы на несколько минут), изображая пришельца из какой-нибудь другой страны этого мира. Понизив голос, чтобы хоть немного замаскировать акцент, Язон спросил:
— А кто ты такой? И чего хочешь?
— Я Рунольф Эйнарсон, капитан армии Оттара Торкелсона, Законника Норландии. Я преследую человека, навлекшего вендетту на свою голову. Скажи свое имя.
«Рунольф, — подумал Язон, — я хорошо помню тебя. Стройный мужчина, темные волосы которого говорили о том, что в его жилах течет тиркерская кровь. Однако твои голубые глаза выдают, что другие твои предки прибыли из Туле. (Замечание стороннего наблюдателя: нет, я смешиваю разные истории. Я бы назвал коренных жителей эритрейцами, а ты называешь страну своих европейских предков Данарик.)»
— Меня зовут Ксипек, я купец из Мейако, — ответил он, не останавливаясь. Благодаря бешеной езде всю ночь после бегства из замка Законника, уже совсем немного стадий отделяло его от границы. Он не смел даже надеяться, что ему удастся забраться так далеко, но каждый оборот колес приближал спасение. Деревья мелькали по сторонам мчащейся машины.
— Если все так, как ты говоришь, я должен буду извиниться, что задержал тебя, — произнес из динамика голос Рунольфа. — Обратись к Законнику и быстро получишь возмещение за моральный ущерб, причиненный тебе. Но сейчас остановись и выйди из машины, чтобы я мог увидеть твое лицо.
— А, собственно, зачем? — Еще несколько секунд промедления.
— В Эрнвике гостил некто со Старой Земли. (Из Европы — автоматически перевел Язон.) Оттар Торкелсон принимал его необычайно сердечно, а этот мерзавец сделал такое, что только смерть может списать в забвение. Вместо того, чтобы принять вызов Торкелсона, он украл машину — той же марки, что у тебя, — и бежал.
— А разве не хватило бы назвать его всенародным мерзавцем? («Все же я кое-чему научился у этих варваров…»)
— Странные слова для мейаканца! Немедленно остановись и выводи, или я открою огонь!
Язон вдруг обнаружил, что до боли стиснул зубы. О, Гадес! Кто сумел бы запомнить обычаи, царящие в сотнях малюсеньких государств, на которые поделен весь континент? Вестфалия была еще более фантастической мозаикой, чем Земля в той истории, в которой этот континент назывался Америкой. «Хорошо, подумал он, — посмотрим, какие у меня шансы еще раз вернуться туда…»
— Очень хорошо, — сказал он. — У меня нет выбора. Но можешь не сомневаться, что я потребую компенсацию за оскорбление.
Он тормозил медленно, как только мог. Дорога извивалась перед ним, как твердая черная лента, разделяющая огромные волосы деревьев. Язон понятия не имел, подрезали их когда-нибудь или нет. Может, когда белые люди впервые переплыли через Пенталимну (или Пять Озер, как их называли в его истории), чтобы основать город Эрнвик, где Дулут находился в Америке, а Ликополис в Эутопии. В то время Норландия простиралась далеко за пределы края озер, но потом начались войны с дакотами и мадьярами, уменьшившие ее территории. А развитие торговли — в последнее время это была торговля синтетикой — позволило жителям страны использовать ее глубоко расположенные районы как охотничьи угодья. Спустя триста лет старый лес восстановил свои права.
Перед его глазами как живой возник образ этого края, каким он выглядел в его истории. Рощи и сады, деревни, построенные с мыслью о красоте, гибкие коричневые тела, музыка при свете луны… Даже страшная Америка казалась ближе, чем этот лес.
Впрочем, это был только образ действительности, затерянной в многочисленных измерениях пространства — времени. Здесь он был один, а над его головой кружила смерть. И перестань жалеть себя, идиот! Экономь энергию, если хочешь выжить…
Машина резко остановилась у края дороги, Язон напряг мышцы, открыл дверцу и выскочил.
Из динамика радио за его спиной донеслись проклятья. Геликоптер сделал круг и как ястреб устремился вниз; пули посыпались градом.
Однако Язон был уже среди деревьев, их ветки закрыли его как крыша, сквозь которую тут и там пробивались лучи солнца. Стволы деревьев стояли в своей мужественной красе, и женщины могли бы позавидовать их аромату… Опавшие иглы, покрывающие землю, глушили удары его ног, откуда-то доносился голос дрозда. Язон бросился на землю в тени ближайшей ели и лежал тяжело дыша, а удары его сердца почти заглушали зловещий рев геликоптера.
Через минуту геликоптер исчез где-то вдали — Рунольф возвращался к своему хозяину. Оттар отправится в погоню на лошадях и возьмет с собой собак, ибо только так можно схватить беглеца. Но у Язона будет пара часов передышки.
А потом… Он призвал на помощь всю свою тренированность и стал думать. Если Сократ, чувствуя у сердца холод цикуты, мог говорить с афинскими юношами о мудрости, то Язон Филиппо в трудный час может, по крайней мере, оценить свои шансы. Кроме того, призрак смерти на какое-то время отступил.
Он бежал из Эрнвика не с пустыми руками. У него был пистолет местного производства и компас, полный карман золотых и серебряных монет, а на себе плащ, который мог служить одеянием, а также куртка, брюки и ботинки, что в целом составляло одежду, носимую в центральной Дестфалии. Кроме того, у него имелся самый важный инструмент — он сам: высокий, крепко сложенный мужчина — со светлыми волосами и небольшим носом, который получил от своих галлийских предков — он считал учителями людей, завоевавших лавры не на одной олимпиаде. Но еще большее значение имел его разум и вся нервная система. Основы логики и семантики, заложенные в него педагогами Эутопии, стали для его разума чем-то таким же естественным, как дыхание для тела. Память его была натренирована так, что ему не требовалась карта. Короче говоря, хоть он и совершил катастрофическую ошибку, но знал, что его разум и тело справятся с самыми экзотическими проявлениями человеческого духа.
А самое главное — у него была причина жить. Это было нечто большее, чем слепое желание сохранить себя самого, возникшее уже в первой частице ДНК, когда та решила дать жизнь другим частицам. У него было кого любить и к кому возвращаться, была своя страна — Эутопия, Хорошая Земля, которую народ создал две тысячи лет назад на новом континенте, оставив за собой ненависть и ужасы Европы, забрав труды Аристотеля и придя в конце концов к мысли, что «цель народа есть достижение всеобщей гармонии».
Язон Филиппо возвращался на родину.
Он встал и пошел на юг.
Это случилось в тетраду, в день, который его преследователи называли онсдаг, а через полутора суток, на закате солнца, в день, называемый торсдаг, он все еще пробирался по лесу, шатаясь из стороны в сторону, с песком, скрипящим на зубах, и животом, приросшим к позвоночнику. Он шел на дрожащих ногах, отгоняя тучи мух, которых притягивал пот, выступающий на коже. Далеко позади слышался лай гончих псов.
Звук рога, похожий на долгий металлический рев, донесся из-за деревьев. Они шли по его следам, а он не мог двигаться быстрее конных преследователей. Никогда уже ему не увидеть звезд.
Рука Язона машинально коснулась оружия. «По крайней мере, нескольких из них я возьму с собой…» Хотя, нет, ведь он эллин, никого не убивающий без причины, даже варваров, желающих лишить его жизни только потому, что он нарушил одно из их табу. «Стану под голым небом, приму в себя пули и уйду во тьму, помня о Эутопии, обо всех своих друзьях и прежде всего о Ники — моей любви…»
Краем глаза он заметил, что вышел уже из соснового леса и идет через березовую рощу. Свет золотил листья деревьев и ласкал их стройные белые стволы. Откуда-то спереди донесся рокот мотора.
Язон остановился, только теперь поняв, насколько устал. К счастью, его организм располагал резервами, которые полностью собранный человек мог еще использовать. Он убрал из сознания далекий лай собак, всякую боль и усталость и начал дышать ритмично, сосредоточившись на чистоте и свежести вдыхаемого воздуха и представляя атомы кислорода, доходящие до каждой клетки тела. Успокоив отчаянно колотившееся сердце, он придал ему медленный, глубокий ритм; некоторое время напрягал и расслаблял мышцы, пока не заставил их работать нормально. Боль, терзавшая тело, теперь исчезла, а отчаяние, пожирающее душу, сменилось покоем и холодной рассудительностью. К югу перед ним раскинулись обработанные поля: ветер ходил волнами по молодым всходам, поблескивающим золотом в лучах заходящего солнца. Невдалеке виднелась группа строений одинокой фермы — длинные и низкие здания с острыми крышами. Из труб поднимался к небу дым. Однако прежде всего взгляд Язона остановился на мужчине, сидевшем в кресле трактора, работающего в поле. Хотя в этом мире уже знали диэлектрический двигатель, на севере он еще не вошел в употребление, поэтому Язон не удивился, почувствовав запах выхлопных газов. Подумать только, что он считал его самым отвратительным из встреченного в Америке! (Этот их хлев, который они называют Лос-Анджелес!) Теперь этот запах показался ему чистым и крепким — посланником надежды.
Мужчина заметил его, остановил трактор и потянулся к закрепленному сбоку ружью. Язон подошел ближе, подняв руки и показывая пустые ладони, чтобы убедить его в своих мирных намерениях. Водитель принял это с облегчением. Это был типичный венгр: толстый и крепкий, с выступающими скулами, вьющейся бородой и в расшитом костюме. «Значит, я уже перешел границу! — радостно подумал Язон. — Я ушел из Норландии и попал в воеводство Дакота!»
Прежде чем послать его сюда, антропологи из Института Парахронных Исследований, конечно, внушили ему знание главных языков Вестфалии. (Жаль только, что не озаботились лучше познакомить его с местным наречием…) Но с другой стороны, его слишком быстро перебросили сюда после случайной смерти Мегастенеса. Предполагалось, что опыт, полученный им в Америке, дает возможность заниматься этой версией истории, также бывшей версией неалександрийской. И, разумеется, насколько общества, живущие на разных Землях, отличаются друг от друга. Уральско-алтайские слова без труда сорвались с его языка:
— Будь здоров! Я прибыл сюда как проситель…
Фермер сидел спокойно, но напряжение не сходило с его лица. Он смотрел на Язона и вслушивался в лай собак, доносившийся издалека. Оружие он держал на коленях готовым к стрельбе.
— Ты человек вне закона? — спросил он.
— Не в этой стране, испан. (Еще одно определение «гражданин»!) Я — мирный купец со Старой Земли, прибывший к Законнику Оттару Торкелсону в Эрнвик. Но — не знаю, почему — его гнев обрушился на меня, и гнев настолько большой, что Оттар нарушил святой закон гостеприимства и хотел взять мою жизнь, жизнь своего гостя. Это его люди идут по моим следам. Ты слышишь голоса их собак.
— Норландцы? Но ведь здесь уже Дакота!
Язон кивнул, соглашаясь, и улыбнулся, показывая зубы, сверкнувшие белизной на грязном, небритом лице.
— Верно. Они вторглись на твою землю не спрашивая разрешения. Если ты ничего не сделаешь, они придут и убьют меня человека, просящего о помощи.
Фермер поднял свое ружье.
— Откуда мне знать, что ты говоришь правду?
— Отведи меня к Воеводе, — сказал Язон. — Тем самым ты выполнишь закон и сохранишь свою честь. — Он осторожно вынул из кобуры пистолет и протянул фермеру. — Я буду вечно твоим должником.
Недоверие, страх и гнев сменяли друг друга на лице тракториста. Он не взял протянутого оружия. Язон ждал. «Если я верно определил происходящее в его душе, то получил несколько часов жизни. Может, даже больше. Но это уже будет зависеть от Воеводы. Мой единственный шанс — это умение использовать их варварство: их раздробленность на мелкие государства, их безумное понятие чести, их фетиш собственности и самостоятельности — для того, чтобы делать с ними, что захочу. И если я проиграю, то умру как цивилизованный человек, этого у меня не отнимут».
— Псы уже учуяли тебя. Они будут здесь, прежде чем мы успеем уйти.
От облегчения у Язона закружилась голова. Он с трудом справился с этим и сказал:
— Мы можем им устроить сюрприз — дай мне немного бензина.
— Ага! — Фермер спрыгнул с трактора. — Хорошая мысль, чужеземец. Кроме того, спасибо — в последнее время здесь стало скучно.
На тракторе нашлась запасная банка с бензином. Они прошли назад по следам Язона, обильно поливая землю и деревья в лесу. Если это не задержит свору, подумал Язон, ее никто не задержит.
— А теперь сюда! Вернемся домой! — И венгр пошел впереди.
Его ферма окружала с трех сторон открытый двор. Из сарая тянуло сладким запахом сена и домашними животными, а из дома выскочили несколько детей и, открыв рты, уставились на пришельца. Жена фермера загнала их обратно домой, взяла ружье мужа и стала у двери, не меняя выражения лица.
Дом был солидный, обширный и мог понравиться, если ты не имел ничего против сложных, богатых узоров драпировки, покрывающей стены, и разноцветных колонн. В нише над камином виднелся семейный алтарь. Хотя большинство жителей Вестфалии давно отказались от веры в мифы своих предков, фермеры, похоже, по-прежнему чтили Триединого Бога Одина-Аттилу-Маниту. Фермер подошел к радиофону новейшей конструкции.
— У меня нет геликоптера, — сказал он, — но я могу попросить прислать.
Язон сел и стал ждать. Вскоре к нему подошла молодая девушка и подала кубок, наполненный пивом, и кусок ржаного хлеба с сыром.
— Будь нашим священным гостем, — сказала она.
— Я отдам за вас свою кровь, — не задумываясь ответил Язон. Ему с трудом удалось сдерживать себя и не наброситься на еду, как изголодавшийся зверь.
Он уже кончил есть, когда вернулся фермер.
— Еще несколько минут, — сказал он. — Да, я Арпад, сын Коломана.
— Язон Филиппо. — Назваться фальшивым именем показалось ему неразумным. Рука фермера была крепкой и теплой.
— Почему возник спор между тобой и старым Оттаро? — спросил Арпад.
— Мне устроили западню, — с горечью сказал Язон. — Я заметил, насколько свободны их женщины…
— Верно. Эти данскарки почти так же бесстыдны, как тиркерки. — Арпад снял с полки трубку и мешочек с табаком. Закуришь?
— Нет, спасибо. (Мы в Эутопии не опускаемся до употребления наркотиков.)
Лай собак все приближался и наконец перешел в жалобный вой: псы потеряли след. Послышался звук рогов. Арпад набивал свою трубку с таким спокойствием, словно находился на представлении.
— Как они, должно быть, ругаются! — Он оскалил зубы в улыбке. — Нужно признать, что данскары настоящие поэты, когда дело касается проклятий. И, конечно, они смелые люди. Я был в их стране десять лет назад, после большого наводнения, когда Воевода Бела послал им помощь. Они смеялись над потерями и разрушениями. А во время прошлых войн они задали нам неплохую трепку!
— Ты думаешь, в Вестфалии снова начнутся войны? — спросил Язон. Прежде всего ему хотелось избежать разговора о себе. Он не знал, как поступит его хозяин, узнав о причинах, заставивших его искать убежище в Дакоте.
— Нет, не в Вестфалии, здесь нужно слишком много сделать. Если молодую кровь не остудят поединки, то всегда можно стать наемником у варваров, которые ведут войны за морями. Или полететь на другие планеты. Мой старший сын как раз отправился в космос.
Язон вспомнил, что несколько государств, расположенных южнее, объединили свои ресурсы и усилия и предприняли первые путешествия за пределы Земли. Их технология достигла того же уровня, что и американская, а поскольку им не требовалось финансировать ни огромной оборонной машины, ни разветвленной системы государственных нужд, они уже основали базу на Луне и отправили несколько экспедиций на Арес. Со временем, подумал он, им удастся и то, что эллины сделали тысячу лет назад: превратить Афродиту в Новую землю. Но будет ли у них к тому времени настоящая цивилизация? Будут ли они рациональными людьми, живущими в рационально спланированном обществе? Он сильно сомневался в этом.
Когда за окном послышался рев двигателя, Арпад встал.
— Это твой геликоптер, — сказал он. — Торопись. Красный Конь отвезет тебя в Вараду.
— Данскары скоро будут здесь, — напомнил Язон.
— Ну и пусть! — Арпад пожал плечами. — Я извещу соседей, а данскары не так глупы, чтобы надеяться, что я этого не сделаю. Мы обменяемся ругательствами — я уже слышу этот турнир оскорблений! — а потом я велю им убраться с моей земли. Прощай, гость!
— Я хотел бы… хотел бы как-то отплатить тебе…
— Ерунда! Я немного поразвлекся… А кроме того, показал сыновьям, как поступает настоящий мужчина.
Язон вышел наружу. Геликоптер — гравитики здесь еще не знали — пилотировал молодой местный житель. Он представился и добавил, что перевезет чужака в столицу не столько ради услуги Арпаду, сколько из-за наглости норландцев, вторгшихся на территорию Дакоты. Это было все, что он сказал, и Язон вздохнул с облегчением, когда оказалось, что ему не нужно поддерживать разговор.
Машина поднялась в воздух. По дороге (они летели на юг) Язон видел деревни, построенные у пересечений дорог, тут и там двор какого-нибудь магната, однако прежде всего огромные волнистые равнины. Естественный прирост в Вестфалии, как и в Эутопии, жестоко контролировался, однако здесь, подумал Язон, его ограничивали не для того, чтобы обеспечить людям достаточно места для жизни и чистый воздух для дыхания. Здесь к контролю рождаемости относились как к инструменту экономической политики, он просто служил скупости отцов, не желавших делить свою собственность между многими детьми.
Солнце зашло, и почти полный месяц — большой, цвета дыни — взобрался на восточный край мира. Язон сел поудобнее, чувствуя костями каждое содрогание машины и почти наслаждаясь усталостью, и вгляделся в спутник Земли. Ничто не указывало на то, что там находится база людей. Он успеет вернуться домой, прежде чем в этой истории на Луне вспыхнут огни городов.
Однако дом находился бесконечно далеко. Он мог бы отправиться на самую дальнюю из звезд, которые начали загораться на фоне пурпурного заката — если бы можно было превысить скорость света — и не нашел бы Эутопии. Его отделяли от нее измерения и судьба. Только линии сил паравремени могли переправить его через реку времени и вернуть к родным берегам.
Почему мир такой, какой он есть? Это были пустые размышления, но его утомленный разум находил облегчение в решении этого инфантильного вопроса. Почему бог захотел, чтобы время разделилось на множество ответвлений, как будто огромное, тенистое дерево вселенных, Игдрасиль данскарских легенд? Может, для того, чтобы человек мог реализовать любую из своих возможностей?
Наверняка нет. Ведь многие из них были совершенно ужасающими…
Допустим, Александр Завоеватель не выздоровел от лихорадки, охватившей его в Вавилоне. Допустим, что — иначе, нежели в нашем мире, где, очищенный ею, он весь остаток жизни посвятил укреплению фундамента своей империи — допустим, что он умер.
Но ведь такое действительно случается, и не в одной истории. Затем империя распалась в результате войн за наследство, развитие Эллады и Ориента пошло разными путями. Зарождавшаяся наука выродилась в метафизику, а потом даже в мистицизм. Ослабевший мир Средиземноморья постепенно подчинили римляне: холодный, жестокий и нетворческий народ, считавший себя наследником Эллады даже после уничтожения Коринфа. Потом некий еретический жидовский пророк основал мистический культ и нашел сторонников во всем современном мире, ибо отчаяние охватывало людей. Это был культ, не знавший слова «терпимость». Его жрецы уничтожили многочисленные пути, по которым можно дойти до бога — все, кроме своего. Они вырубали святые рощи, убирали из домов их скромных божеств и убивали людей со свободными мыслями.
«О да, — подумал Язон, — со временем они потеряли влияние и значение. Благодаря этому могла возникнуть наука — почти на две тысячи лет позднее, чем у нас — однако их яд остался; убежденность, что человек должен приспосабливаться не только к господствующим формам поведения, но также к господствующим верованиям и убеждениям. В Америке это называют тоталитаризмом, и именно в результате этого дело дошло до изобретения атомного оружия.
Я ненавижу эту историю — ее грязь, расточительность, ограничения, ее головную боль и безумие. У меня никогда не было более трудного задания, чем изображать американца, чтобы изнутри увидеть, что эти люди думают о себе. Но сегодня… Мне жаль тебя, бедный, изнасилованный мир. Не знаю, пожелать ли тебе скорейшей гибели или надеяться, что когда-нибудь твои преемники завоюют себе то, чего мы добились века назад».
Нужно признать, что этому миру повезло больше. Христианство нашло свой конец под натиском арабов, викингов и венгров. Позднее Мусульманская Империя распалась из-за гражданских войн, и европейские варвары нашли мир открытым. Когда тысячу лет назад они пересекли Атлантику, то были слишком слабы, чтобы убивать туземцев, а потому им пришлось с ними сотрудничать. Тогда у них не было промышленности, они не могли уничтожить всего полушария и потому врастали в эту страну медленно, овладевая ею так, как мужчина своей возлюбленной.