— Пойди приляг, твоя рана опять кровоточит, — сказала она, и он повиновался ей.
   На следующее утро они собрали вещи, растворили напыленный ангар и жилые помещения и на механическом управлении взяли курс на другое полушарие Мира 4470 над красными и зелеными материками, многочисленными петлями, зелеными морями. Они заметили подходящее место на Континенте G: степь площадью 20 тысяч квадратных километров открытых всем ветрам граминиформ. Они приземлились на участок около 100 километров, где не было ни леса, ни одиночных деревьев и рощиц. Растительные формы попадались только в виде больших видов — колоний, никогда не смешивались, кроме некоторых мелких вездесущих сапрофитов и спороносителей. Команда пульвелизировала холомельд на опорные конструкции и к вечеру тридцати двух часовых суток вселилась в новый лагерь. Эсквана все еще спал. А Порлок все еще находился под седативным действием укола, но все остальные были веселы.
   «Здесь вы можете дышать», — не уставали повторять они.
   Осден встал и нетвердо направился к дверному проему; ссутулившись он смотрел в наступивших сумерках на темное пространство качающейся травы, которая не была травой. Он чувствовал слабый, сладкий запах пыльцы в ветре, ни звука, только мягкий, широкий шелест ветра. Его забинтованная голова немного поднялась. Эмпат долго стоял неподвижно. Пришла темнота и звезды, свет в окнах далекого дома Человека. Ветер уже стих, не было ни звука. Он слушал.
   В долгой ночи слушала и Хаито Томико. Она лежала и слышала кровь в своих артериях и темных венах, дыхание спящих, дуновение ветра, приближающиеся грезы, безбрежную статику разрастающихся звезд, как будто окружающий мир медленно умирал, бежал из кромешного одиночества своей комнаты. Один Эсквана спал. Порлок лежал в смирительной рубашке, бессвязно бормоча на своем непонятном родном языке. Олеро и Дженнит Чонг с мрачными лицами играли в карты, Посвет Ту была в отсеке терапии, погруженная в лечебную ванну. Аснанифойл рисовал Мандалу, Тройную Схему Первооснов. [4]Маннон и Харфекс сидели вместе с Осденом.
   Она сменила повязки на голове Осдена. Его гладкие рыжеватые волосы там, где ей не пришлось выбривать их, выглядели странно. Теперь они были как бы посыпаны солью. Ее руки тряслись, пока она работала.
   Никто еще не произнес ни слова.
   — Как мог страх оказаться и здесь тоже? — спросила она, и ее голос прозвучал безжизненно и фальшиво в пугающей тишине.
   — Не только деревья, но и трава тоже…
   — Но мы ведь в двенадцати тысячах километрах от того места, где мы были этим утром, мы оставили его на другой стороне планеты.
   — Это все единое целое, — сказал Осден. — Одно большое зеленое мышление. Сколько времени требуется мысли, чтобы пролететь от одного полушария твоего мозга до другого?
   —  Этоне думает. Это— не мыслящее, — произнес Харфекс безжизненно. — Этолишь сеть процессов. Ветви, эпифиты, наросты, корни с узловатыми соединениями между отдельными образцами, они все должны обладать способностью передавать электрохимические импульсы. Таким образом, собственно говоря, не существует отдельных растений. Даже пыльца — это звено цепи, без сомнения, сорт переносимой ветром чувствительности через моря, связывающие континенты. Но это невозможно. Вся эта биосфера планеты должна быть одна сеть коммуникаций, чувствительная, иррациональная, бессмертная, изолированная…
   — Изолированная, — сказал Осден. — Вот оно! Это страх. Дело не в том, что мы способны передвигаться или разрушать. Дело в том, что мы есть. Мы — другие. Здесь никогда не было других.
   — Ты прав, — сказал Маннон почти шепотом. — Этоне имеет себе равных. Не имеет врагов. Никаких контактов ни с кем, а только с собой. Один, одинок, навсегда.
   — Тогда в чем же функция такого разума в выживании видов?
   — Может быть, подобной функции нет, — ответил Осден. Почему ты начинаешь углубляться в телеологию, Харфекс? Разве ты не хайнит? Разве мера сложности не является мерой извечной шутки?
   Харфекс не отреагировал. Вид у него был безжизненным.
   — Мы должны покинуть эту планету.
   — Теперь вы знаете, почему я всегда хотел уйти, убежать от вас, — сказал Осден с оттенком патологической доброты. Это неприятно — чужой страх, не так ли? Если бы это еще была разумность животных. Я могу подстроиться к животным. Я уживаюсь с крабами и тигром; более высокий интеллект дает человеку преимущество. Меня нужно было использовать в зоопарке, а не в человеческом коллективе. Если бы я мог настроиться на проклятую картофелину! Если бы это не было столь неопределенно… Я по-прежнему принимаю больше, чем страх, знаете ли. И до того как это запаниковало, это обладало… в нем была безмятежность. Я не мог тогда осознавать этого, я не представлял себе, как оно велико. Испытывать одновременно постоянный день и постоянную ночь. Все ветры и затишье вместе. Зимние и в то же время летние звезды. Иметь корни и иметь врагов. Быть совершенным. Вы понимаете? Никаких вторжений. Никого другого. Быть всем!
   «Он никогда так прежде не говорил», — подумала Томико.
   — Ты беззащитен против этого, Осден, — сказала она. — Твоя личность уже изменилась. Ты уязвим для этого. Может, мы не все сойдем с ума, но ты уж точно, если мы не улетим.
   Он колебался, затем поднял глаза на Томико, впервые он встретился с ее глазами: долгий, спокойный взгляд, чистый как вода.
   — Что мой здоровый рассудок сделал для меня? — сказал он усмехаясь. — Но у тебя есть преимущество, Хаито. У тебя там что-то есть.
   — Мы должны убраться отсюда, — пробормотал Харфекс.
   — Если я пойму это, — Осден посмотрел задумчиво, — могу я передать ему сообщение?
   — Под твоим «пойму», — произнес Маннон отрывистым нервным голосом, — я думаю, ты имеешь в виду прекращение ретрансляции эмпатической информации, которую ты получаешь от растительного организма: прекращение отражения страха и его поглощение. Это тоже сразу убьет тебя или снова приведет к полному психологическому истощению, аутизму.
   — Почему? — спросил Осден. — То, что посылается этим, — отражение, а мое спасение — именно в отражении. Этоне обладает разумом, а я — человек.
   — Не тот масштаб. Что может единственный человеческий мозг против чего-то столь обширного?
   — Единственный человеческий мозг может постигнуть систему в масштабе звезд и галактик, — сказала Томико, — и толковать ее как Любовь.
   Маннон по очереди глядел на всех; Харфекс молчал.
   — Это бы легче сделать в лесу, — сказал Осден. — Кто из вас доставит меня туда?
   — Когда?
   — Сейчас. Прежде, чем вы все сломаетесь или взбеситесь.
   — Я, — сказала Томико.
   — Никто из нас не полетит, — сказал Харфекс.
   — Я не могу, — сказал Маннон. — Я… Я слишком напуган. Я разобью машину.
   — Возьми с собой Эсквану. Если я смогу справиться с заданием, он послужит в качестве медиума.
   — Вы принимаете план сенсора, координатор? — спросил Харфекс официально.
   — Да.
   — Я не одобряю. И тем не менее я полечу с вами.
   — Я думаю, мы вынуждены, Харфекс, — сказала Томико, глядя на лицо Осдена. Ужасная белая маска исчезла, оно было полно страстного желания, как лицо любовника.
   Олеро и Дженни Чонг играли в карты, чтобы не думать о своих часто посещаемых из-за возрастающей сонливости кроватях, своем возрастающем страхе, привилегированные, как испуганные дети.
   — Эта штука, она в лесу, из-за нее вы… станете…
   — Бояться темноты? — Осден презрительно усмехнулся. — Но поглядите на Эсквану, Порлока и даже Аснанифойла. — Это может не причинить вам вреда. Это импульс, проходящий через синапсы, ветер, проходящий сквозь ветви. Это только сон.
   Они забрались в геликоптер, Эсквана все еще спал, тихо свернувшись калачиком в заднем отсеке, Томико за штурвалом и Харфекс молчали, вглядываясь в темнеющую впереди среди светло-серого пространства освещенной светом звезд равнины линию леса.
   Они достигли черной линии, пересекли ее; теперь под ними была темнота.
   Она нашла посадочную площадку, заставляя себя лететь низко, сдерживая неистовое желание взмыть вверх и улететь прочь. Огромная энергия мира-растения была значительно сильнее здесь, в лесу, и его паника билась огромными черными волнами. Впереди было бледное пятно неправильной формы, оголенная верхушка холма чуть повыше самых высоких черных древоформ вокруг него; не деревья; имеющие корни, части целого. Она посадила геликоптер на поляну; плохая посадка. Ее руки на штурвале были скользкими, как будто она потерла их холодным мылом.
   Теперь вокруг них стоял лес, черный в темноте.
   Томико нагнулась и закрыла глаза. Эсквана застонал во сне. Дыхание Харфекса стало коротким и громким, он сидел напрягшись, он не пошевелился даже тогда, когда Осден перешагнул через него и припал к открытой двери.
   Осден стоял; его спина и забинтованная голова были хорошо видны в темном свечении приборной панели; он не решался ступить за дверной проем.
   Томико тряслась. Она не могла поднять головы. «Нет, нет, нет. — повторяла она шепотом, — нет, нет, нет». Осден пошевелился неожиданно и бесшумно нырнул в дверной проем вниз, в темноту. Он ушел.
   «Я иду!» — сказал сильный голос.
   Томико вскрикнула. Харфекс закашлялся; он, казалось, пытался встать, но ему это не удалось. Томико ушла в себя, вся сконцентрировавшись на слепом глазе в свем желудке, в центре своего существа; а снаружи не было ничего, кроме страха.
   Он прошел.
   Она подняла голову, медленно расцепив руки. Села прямо. Ночь была темная, и звезды были видны над лесом. Больше ничего.
   — Осден, — сказала она, но голос не вышел из горла. Она повторила опять — громче, одинокое кваканье. Ответа не было.
   Она начала понимать, что с Харфексом что-то неладное. Она попыталась найти его голову в темноте, так как он сполз с сиденья, когда внезапно, в гробовой тишине, в темном заднем отсеке машины послышался голос.
   — Хорошо, — произнес он.
   Это был голос Эскваны. Она включила внутреннее освещение и увидела инженера, свернувшегося калачиком и спящего, его рука наполовину прикрывала рот.
   Рот открылся и повторил: «Все хорошо».
   — Осден.
   — Все хорошо, — сказал мягкий голос, исходящий из рта Эскваны.
   — Где ты?
   Молчание.
   — Возвращайся.
   Поднялся ветер.
   — Я остаюсь здесь, — сказал мягкий голос.
   — Ты не можешь остаться…
   Молчание.
   — Ты будешь одинок, Осден!
   — Послушай, — голос был слабый, невнятный, как будто он терялся в шуме ветра. — Послушай. Я желаю тебе счастья.
   Она снова назвала его имя, но ответа не было. Эсквана лежал тихо. Харфекс лежал еще тише.
   — Осден! — закричала она, наклоняясь в дверной проем в темную колеблемую ветром тишину леса. — Я вернусь. Я должна доставить Харфекса на базу. Я вернусь, Осден!
   Молчание и ветер в листьях.
   Они закончили предписанную программу поиска Мира 4470, восемь оставшихся, для этого им потребовался на сорок один день больше.
   Сначала Аснанифойл или кто-то из женщин ежедневно ходили в лес и искали Осдена в районе вокруг оголенного холма, хотя Томико не могла точно определить, на какой холм они приземлились в ту ночь, в самое сердце и водоворот страха. Они оставили для Осдена все самое необходимое: запас еды на пятьдесят лет, одежду, палатки, орудия и инструменты. Они отказались от дальнейших поисков; невозможно было найти одного человека, если он хочет спрятаться в этих бесконечных лабиринтах и темных переплетенных коридорах. Они могли пройти на расстоянии вытянутой руки от него и не увидеть его…
   Но он там был, так как больше не было страха. После всего пережитого Томико старалась понять, что сделал Осден. Но мысли ускользали из-под контроля. Он принял страх на самого себя и, приняв его, преступил его пределы. Он отдал себя чужому — неограниченная никакими условиями капитуляция, которая не оставила места для зла. Он понял любовь другого и таким образом обрел свою собственную целостную личность.
   Люди из команды Поиска шли под деревьями, по необозримым колониям жизни, окруженные видящей сны тишиной. Нависающая тишина, которая едва осознавала их полностью, индифферентная к ним. Здесь не было времени. Расстояние не играло роли. Но они имели достаточное пространство и время…
   Планета вращалась между солнечным светом и полной темнотой, ветры весны и лета равномерно дули, перенося пыльцу через спокойные моря.
   После всех поисков, покрыв огромные расстояния в сотни световых лет, «Гам» вернулся в то место, что несколько веков назад было Смеминг-Портом. Там еще имелись люди, чтобы скептически принять рапорты экипажа и зафиксировать их потери: биолог Харфекс — умер от страха, сенсор Осден — остался как колонист.
 
    Перевод с англ. И. Хандлоса

Сирил Корнблат
ГЛУПЫЙ СЕЗОН

   Стоял жаркий летний полдень. В бюро пресс-службы на радио в Омахе и в Нью-йоркском бюро контроля меня замучили придирками к копии. Но поскольку стоял жаркий летний день, копии не было. Час назад появился лишь материал о местном бейсбольном мачте, вот и все. Летом не происходит ничего выдающегося кроме матчей бейсбола. В эти собачьи дни все политики устремляются в лес, к реке, разбойники слишком устали, чтобы грабить кого-либо, а жены, хорошенько все взвесив, отказываются убивать своих мужей.
   Я схватил тексты нескольких пресс-новостей. Один неряшливый листок начинался словами: «Вам, наверное, известно, что лимонад, как непременное условие летнего комфорта и здоровья, получил одобрение ведущих физиотерапевтов от Флориды до Калифорнии. Ассоциация по выращиванию лимонов сообщила, что более чем в 57 городах с населением более 25 тысяч 87 % пьют лимонад по меньшей мере раз в день с июня по сентябрь, а 72 % врачей не только сами пьют охлаждающий и лечебный напиток, но и прописывают его…».
   Телетайп передал из Нью-Йорка новое сообщение, гласившее о срочной надобности в небольшом сообщении. Я немедленно отбил ответ.
   На подачку с лимонадом нечего было и рассчитывать, я вновь рылся в кипе бумаг. На летний университетский курс приглашался гувернер для обсуждения вопросов воспитания и образования подростков. Сельскохозяйственный колледж просил, чтобы я предупредил фермеров о том, чтобы белокожие свиньи поменьше нежились под лучами жаркого летнего солнца. Организатор боев на местном ринге передавал описание одного из своих парней и кое-какие данные о схватке на арене Омахи. Компания Шварц и Уайт Бэндидж передавала снимки манекенщицы в купальных костюмах. Снимки сопровождал следующий текст: «Отчаянная звездочка Мифф Маккой готова немедленно отправиться к морю. На ней не только миленький купальник, но еще и две ленточки нашей компании, которые пригодятся на все случаи жизни. Если на пляже она переусердствует и ленточка лопнет, то наши наряды помогут ей выйти из положения». Ну и ну. Остальные сообщения были ничем не лучше этих. Я швырнул их все в мусорную корзину и начал усиленно шевелить мозгами, несмотря на жару.
   Я решил, что сфабрикую какое-нибудь сообщение. К сожалению, я не слышал ни одной глупой летней истории, поскольку не было слухов ни о летающих тарелках, ни о монстрах, появляющихся время от времени во Флориде, ни о бандитах, терроризирующих жителей города хлороформом. Появись хоть что-то вроде этого, я бы не упустил. А посему мне предстояло отработать фальшивку, что значительно труднее и рискованнее.
   Летающие тарелки? Я не мог реанимировать их; о них не вспоминали уже несколько лет, разве только в новостях. Гигантская черепаха озера Гурон тоже помалкивала несколько лет. Стоит мне написать о бандитах, отравляющих людей хлороформом, как любая старая дева штата замучает меня звонками о том, что к ней ломились бандиты, она чувствовала запах хлороформа, — но полицейским это вряд ли понравится. Не было ли странных сообщений из космоса в лаборатории Университета? Вот что бы не помещало. Я заправил в машину чистый листок и сел, уставившись на него, я просто ненавидел этот глупый сезон.
   После небольшой паузы зазвенел сигнал линии связи с Западом, загорелась лампочка. Я набрал было первые буквы своего сообщения, но телетайп выдал желтую, клейкую ленту, которая гласила: «Всемирное радио — Омаха — Хиквард. Пинкни Краулз скончался при загадочных обстоятельствах во время рыбалки в деревушке Озарк. Получил смертельные ожоги от светящихся куполов, появившихся на прошлой неделе. Тело перевезено в Хиквард. Констебль Алленбай энергично взялся за расследование, изучая семь стеклянных куполов, каждый размером с дом, в миле южнее городка.
   Начато расследование. Краулз был предупрежден, гибель в результате ожогов. Срочно позвоните. — Бенсон — Происшествие. Убийства. Сельские новости. — Прошлая неделя. — Хиквард. — 1.85.» Вот такой запрос.
   Я отметил, что послание получено, и быстро отстукал статейку, запустив ее в печать. Агентство Нью-Йорка впопыхах приняло мою статью.
   Форт Хикс. Арканзас. 22 августа.
   МИСТИЧЕСКАЯ СМЕРТЬ.
   Сегодня ушел из жизни бывший офицер, судебный исполнитель. Причина смерти — прозрачный купол. Пинкни Краулз из Форта Хикс, штата Арканзас, скончался от ожогов во время рыбалки в деревушке неподалеку от Раш-Сити. Взволнованные жители городка Раш назвали причину гибели. Это светящиеся купола, появившиеся на прошлой неделе к югу от городка. Загадочных объектов было семь — каждый размером с дом. Горожане не осмелились даже приблизиться к ним. Они предупреждали приезжего Краулза, но он пренебрег их советами. Констебль городка Алленбай был свидетелем трагедии. Он сообщил следующее: «Особенно нечего рассказывать. Просто судебный исполнитель Краулз подошел к одному из куполов и прикоснулся к нему руками. Возникла вспышка, за которой я увидел, что он сгорел насмерть». Констебль Алленбай доставит тело Краулза в Форт Хикс.
   Я полагал, что этого будет достаточно, чтобы вызвать интерес читателей. Я представил письменный стол Бенсона, заваленный бумагами, и немедленно отправил запрос в Форт Хикс по этому человеку. Информации я никакой не получил. Оператор Форт Хикса запросила сведения о необходимом лице. В Омахе наконец сообразили, что нам необходимо связаться с мистером Эдвином Бенсоном. В Форт Хиксе немедленно ответили, и довольно четко, а затем решили, что, возможно, Эд был еще где-то в полицейском участке, так как ужинать он еще не приходил. Меня соединили с участком, и я услышал голос Бенсона. У него был приятный голос, не то что у служащих из глухого Арканзаса. Я слегка полил бальзам о том, что получено прекрасное сообщение, и о том, какая у них творческая работа. Он воспринял мои слова более чем сдержанно, что было само по себе необычно. Нашим деревенским трепачам ничего не оставалось делать, как проглотить это. Когда я спросил его, откуда он родом, то получил ответ: «Из Форт Хикса, но я помотался. Я имею отношение к той сенсации в Литтл Роке». В ответ на это я расхохотался, но он не услышал моего смеха и продолжал: «Назначен шефом полиции в Новом Орлеане, но мне не нравилось работать по телефону. Открыл юридическую контору в Чикаго. Но долго там не продержался, меня послали в Вашингтон. Там я служил в нью-йоркской «Таймз». Они сделали из меня военного корреспондента, я обиделся и вернулся назад в Форт Хккс. Я пописываю статейки и сейчас. Не надо ли вам продолжение истории Раш-Сити?»
   — Конечно, — неуверенно вымолвил я. — Протолкни ее дальше — расцвети по-своему. Но не кажется ли тебе, что это фальшивка?
   — Я видел спустя некоторое время тело Пинка в похоронном бюро и говорил с Алленбаем из Риш-Сити. Пинк действительно сгорел, Алленбай ничего не придумал. Может, кто-то бы и смог выдумать что-либо подобное, только не он, он туповат для этого — но я могу с уверенностью сказать, что все произошло на самом деле. Я сохраню копию. И не забудьте, что за разговор я заплатил доллар и восемьдесят пять центов, ладно?
   Я ответил, что не забуду, и повесил трубку. Мистер Эдвин Бенсон хорошенько встряхнул меня. Представляю, каким оскорбленным он чувствовал себя, отказавшись от карьеры блестящего журналиста и похоронив себя заживо в Озарке.
   Затем позвонил сам Господь Бог — глава Всемирной радиокомпании. Он как раз рыбачил в это время в Канаде, как всякий порядочный глава в такой дурацкий сезон, но услышал сообщение о моей истории в Раш-Сити. В его автомобиле был телефон, и ему не составляло труда позвонить в Омаху и развалить расписание моего отпуска, так четко спланированного. Он пожелал, чтобы я немедленно отправился в Рош-Сити и расписал все сам лично. Я ответил: «Да» — и начал сбор команды.
   Редактор ночной смены не успел сообщить своей жене об отъезде, как та разрыдалась и не замедлила сообщить о своем отношении к этой поездке и ко всему бюро. Телеграфист, находившийся в это время в отпуске на своей летней даче, заикнулся об увольнении.
   Я заказал по телефону такси для всей компании, сообщив им всем, что на крыше нас дожидается вертолет. Я нанял лучшего летчика, который вооружился картами штата Арканзас.
   Тем временем от Бенсона прибыли двое с сообщениями о куполах, они уже вышли в эфир. Это был уже второй рискованный шаг; еще одна радиокомпания поведала о куполах. Суть оставалась той же, но на сцене появились нежелательные лица. Я подхватил редактора ночной смены, и мы вдвоем побежали на вертолетную площадку.
   Пилот начал подъем в преддверии грозы. Нам предстояло прорваться через грозовую зону, а к тому времени, как нам уже пора было вернуться в зону видимости, нас потеряли. Мы кружили почти всю ночь, пока летчик не заметил сигнальные огни.
   Приземлились мы в Форт Хиксе в 3.30, разговаривать друг с другом у нас не было ни малейшего желания.
   В службе аэропорта Форт Хикса мне рассказали, где жил Бенсон, и я отправился по адресу.
   Домик был маленький, беленький. Меня впустила скромная дама средних лет. Это была его сестра миссис Мак-Генри. Она предложила мне кофе и сообщила, что всю ночь прождала возвращения Эдвина из Раш-Сити, который отправился оттуда в восемь вечера, а на машине ехать всего два часа. Она так переживала за него. Я попытался вытянуть из нее побольше сведений о брате, но она лишь сообщила, что он самый талантливый в их семье. Она не хотела говорить о его работе в качестве военного корреспондента. Она показала мне его работы: рассказы для юношества в еженедельниках. Похоже, он печатался раз в два месяца.
   Мы только разговорились, как вошел ее брат. И мне сразу стало ясно, почему рухнула его журналистская карьера.
   Он был слеп. Если не считать коричневого морщинистого шрама, пересекавшего шею до самого уха, он был довольно приятным парнем где-то за сорок.
   — Кто это, Вера? — спросил он.
   — Это мистер Уильямс, джентльмен, звонивший тебе вчера, вернее, сегодня из Омахи.
   — Здравствуйте, мистер Уильямс. Сидите, сидите, — сказал он, очевидно, услышав скрип стула, когда я приподнялся.
   — Ты так задержался, Эдвин, — сказала сестра с упреком и облегчением.
   — Этот юный наездник Хаун, мой ночной водитель, — добавил он, обращаясь ко мне, — заплутался. Я потратил в Раш-Сити времени больше, чем запланировал.
   Он сел, повернув лицо в мою сторону.
   — Уильямс, мнения о светящихся куполах разделились. Народ в Раш-Сити говорит, что они существуют, а я отрицаю это.
   Сестра принесла ему кофе.
   — Что случилось, только точно, — сказал я.
   — Этот Алленбай попросил меня и нескольких горожан посмелее посмотреть на это. Они рассказали мне, на что все это похоже. Семь крупных полушарий из стекла, вроде домов, они светятся. Но их там не было. Я знаю, что когда я стою напротив дома или чего-нибудь такого же большого, я чувствую, как кожа на моем лице напрягается. Это происходит неосознанно, но результат налицо. Слепой наблюдает ауру мира — так повелела его природа. Заслышав легкое посвистывание воздуха, мы осознаем, что находимся на углу дома, услышав и почувствовав значительные вихревые воздушные потоки, мы понимаем, что оказались на улице, где беспрерывное движение. Некоторые наши парни преодолевают любые преграды, даже не дотрагиваясь до встречных предметов. Я на это пока что не способен, может быть, потому что слеп не так долго, как они, но, черт побери, если передо мной семь объектов, то я безошибочно назову их размеры. Как раз этого и не было в Раш-Сити.
   — Ну, — пожал я плечами, — самое время для журналистских шуточек в дурацкий сезон. Что за глупость пытаются протащить горожане Раш-Сити и зачем?
   — Это не шутка! Мой водитель видел купола — и не забудьте, что судебный исполнитель действительно погиб. Пинк не только видел их, но и притрагивался к ним. Я лишь утверждаю, что зрячие видят их, а я нет. Если они действительно существуют, то я не встречал еще в своей жизни подобного.
   — Я отправляюсь туда сам, — решил я.
   — Вот и славно, — парировал Бенсон. — Что-нибудь из этого да получится. Можете воспользоваться нашей машиной.
   Он сделал последние наставления, а я сообщил ему контрольные сроки возвращения. Нам хотелось получить заключение о причине смерти следователя, сведения от очевидцев — в частности, от водителя, — данные о месте расположения объектов и мнение официальных лиц.
   Я воспользовался его машиной и через пару часов был в Раш-Сити. Жилища, расположившиеся в сосновом бору, напоминали бесцветные собачьи будки. Телефон был лишь в небольшой лавке. Я подозревал, что именно он и использовался журналистами радио и газет. Офицер государственной службы в кричащей форме расхаживал на углу, заплеванном окурками. Я подошел к нему.