Клэнси Том. Слово президента

   — Я не знал этого, — признался Адлер. — Чавез, как теперь с тезисами вашей диссертации?
   — Что вы имеете в виду, сэр?
   — Вам следовало подождать с ее написанием. Теперь вы знаете, что происходит в высших эшелонах власти. Это походит на детскую игру «из круга вышибалы», только нам приходится уворачиваться не от резинового мячика, ясно? — Государственный секретарь уложил свои записи в портфель и дал знак сержанту ВВС, который обслуживал пассажиров. Правда, он был не столь привлекателен, как французские стюардессы.
   — Да, сэр?
   — Клод оставил нам что-нибудь?
   — Пару бутылок из долины Луары, — с улыбкой ответил сержант.
   — Откупорьте их и принесите бокалы.
   — Сыграем в карты? — спросил Кларк.
   — Нет, на этот раз я хочу выпить пару бокалов и немного поспать. Похоже, мне предстоит новое путешествие, — покачал головой государственный секретарь.
   — В Пекин. — Не удивительно, подумал Джон.
   — Да уж не в Филадельфию, — согласился Скотт, когда появились бутылка и бокалы.
   Через тридцать минут все трое откинули назад спинки своих кресел. Сержант задвинул шторки на иллюминаторах.
   На этот раз Кларк заснул, а вот Чавез не смог. В замечании Адлера скрывалось немало правды. В своей диссертации Динг резко обвинял государственных деятелей конца прошлого и начала этого века за то, что они не сумели заглянуть дальше ближайших проблем. Теперь он понимал их. Трудно определить разницу между ближайшей тактической проблемой и по-настоящему стратегической, когда тебе приходится постоянно увертываться от летящих в тебя снарядов, ежеминутно решая вопросы. Книги по истории не в состоянии были передать настроение, атмосферу тех дней, о которых писали их авторы. И не только в этом было дело. Они создавали еще и не правильное, искаженное представление о людях. Вот государственный секретарь Адлер, который похрапывает сейчас в своем кожаном кресле, — кадровый дипломат, напомнил себе Чавез, и он завоевал доверие и уважение президента — человека, которого глубоко уважает он сам. Райана не назовешь ни глупым, ни корыстным, но он всего лишь человек, а люди совершают ошибки.., причем у великих людей и ошибки великие. Когда-нибудь какой-то историк напишет и об этом их путешествии, но сумеет ли тот историк понять ситуацию, в которой оно происходило? А если не сумеет, сможет ли правильно оценить происшедшее?
   Так что же происходит на самом деле? — спросил себя Динг. Иран проявляет небывалую активность, свергает иракское правительство и образует новую страну, и в тот момент, когда Америка пытается разобраться в этом, происходит что-то еще. Само по себе это событие, пожалуй, в глобальных масштабах незначительно, но ведь его подлинное значение узнаешь только после того, как все закончится, не правда ли? Как можно определить его истинный вес до этого? В том-то и проблема. Государственные деятели на протяжении столетий допускали серьезные ошибки потому, что запутывались в каждодневности, не могли взглянуть на происходящее со стороны. Именно за это им платят деньги, но это совсем не так просто, правда? Он только что закончил свою диссертацию, в конце года получит степень магистра и будет официально признан экспертом в области международных отношений. Но как тут будешь экспертом, подумал Динг, откидываясь на спинку своего кресла. Ему вспомнилось свое легкомысленное заявление, сделанное однажды во время другого длительного перелета. Слишком часто в международных отношениях попросту одна страна использует другую. Доминго Чавез, будущий магистр области международных отношений, улыбнулся при этой мысли, но разве она так уж забавна? Особенно когда гибнут люди, а они с мистером К, находятся на передней линии, защищая интересы своей страны. Что-то происходит на Среднем Востоке. Еще какие-то события развиваются в Китае... За четыре тысячи миль... Может быть, между ними существует какая-то связь? Что, если существует? Но как это определить? Историки считают, что такое возможно, если только люди, занимающиеся такого рода проблемами, достаточно проницательны. Но историкам не приходится заниматься самой работой...

* * *

   — Сегодня он был не в лучшей форме, — заметил Пламер, отпивая чай со льдом.
   — За двенадцать часов, даже меньше, трудно определить, что именно происходит на другом конце света, Джон, — высказал свою точку зрения Хольцман.
   Они сидели в типичном вашингтонском ресторане, оформленном в псевдофранцузском стиле с забавными маленькими ленточками на меню, в котором перечислялись дорогие блюда заурядного качества — впрочем, расходы обоих будут оплачены их редакциями.
   — Он должен держаться лучше, — сказал Пламер.
   — Тебе не нравится, что он не умеет лгать более умело?
   — Это одно из качеств, требующихся от президента...
   — А когда мы ловим его на этом... — Хольцману можно было не продолжать.
   — Кто считает работу президента легкой, Боб?
   — Иногда мне приходит в голову, а не стоит ли нам действительно сделать его работу еще труднее, — произнес Хольцман, но Пламер не клюнул на приманку.
   — Как ты думаешь, где сейчас Адлер? — выразил свои мысли вслух корреспондент Эн-би-си.
   — Сегодня утром ты задал интересный вопрос, — согласился репортер из «Вашингтон пост», поднимая стакан. — Я Поручил своим парням разобраться в этом.
   — Мы тоже. От Райана требовалось всего лишь одно: сказать, что Адлер готовится к встрече с послом КНР. Это был бы достаточно убедительный ответ на вопрос.
   — Но это было бы ложью.
   — Это было бы правильной ложью. Боб, ведь такова игра. Правительство пытается сделать что-то втайне, а мы стараемся узнать об этом. У Райана любовь к секретности прямо-таки в крови.
   — Но если мы наказываем его за это, то кому на пользу действуем?
   — Что ты хочешь этим сказать?
   — Перестань, Джон. Утечку информации организовал для вас Эд Келти. Не надо быть ученым-ракетчиком, чтобы догадаться об этом. Всем это известно. — Боб принялся за салат.
   — Значит, все это правда, не так ли?
   — Да, — признался Хольцман. — И мне известно намного больше.
   — Вот как? Ну что ж, я знаю, что ты работал над серией очерков. — Он не добавил, что сожалеет, что ему удалось перехватить столь сенсационную тему у репортера «Вашингтон пост», главным образом потому, что не жалел об этом.
   — Даже больше, чем я могу опубликовать.
   — Действительно? — Это привлекло внимание Джона Пламера. Хольцман принадлежал к более молодому поколению, чем телевизионный корреспондент, и к старшему поколению по отношению к новому поколению репортеров, которые считали Пламера человеком с устаревшими взглядами, несмотря на то что посещали его семинары по журналистике в Колумбийском университете.
   — Действительно, — заверил его Боб.
   — А именно?
   — А именно такие вещи, которые я не могу опубликовать, — повторил Хольцман. — По крайней мере, в течение длительного времени. Знаешь, Джон, я знал отдельные части этой истории уже много лет. Я знаю офицера ЦРУ, который вывез из России жену и дочь Герасимова. У нас заключено соглашение. Через пару лет он расскажет мне подробности этой операции. История про подводную лодку соответствует действительности и...
   — Я знаю. Видел фотографию Райана на палубе подлодки. Не могу понять, почему он отказывается публиковать эту информацию.
   — Он не нарушил правила. Никто не объяснил ему, что, поступая таким образом, он не нарушает правил...
   — Ему нужно проводить больше времени с Арни.
   — .. В отличие от Эда.
   — Келти знает правила игры.
   — Да, знает, может быть, даже слишком хорошо. Веришь ли, в одном я так и не смог разобраться, — заметил Боб Хольцман.
   — В чем именно?
   — Какую роль играем в этой игре мы? Кем мы должны быть: зрителями, судьями или участниками?
   — Боб, наша работа заключается в том, чтобы сообщать правду нашим читателям, в моем случае — зрителям.
   — На чьих фактах должна основываться эта, правда, Джон? — спросил Хольцман.

* * *

   — Рассерженный, вышедший из себя президент Джек Райан... — Джек взял пульт дистанционного управления и заглушил слова репортера Си-эн-эн, который ошеломил его вопросом о двух Китаях.
   — То, что я был рассерженным, — это верно, а вот что вышел из себя — нет...
   — Тоже верно, — согласился ван Дамм. — Ты запутался в вопросе о Китае, а также в ответе на вопрос, где находится Адлер. А между прочим, где он?
   Президент посмотрел на часы.
   — Он должен совершить посадку на базе Эндрюз примерно через полтора часа. Сейчас летит, наверно, над Канадой. С авиабазы он приедет прямо сюда, а затем, видно, снова отправится в путь — на этот раз в Китай. Что они там задумали, черт побери?
   — Не имею представления, — признался глава администрации. — Но для этого у тебя есть группа советников по национальной безопасности.
   — Я знаю ровно столько, сколько знают они, и не знаю ни хрена, — пробормотал Джек, откидываясь на спинку кресла. — Нам нужно увеличить число людей, способных давать оперативную информацию. Президент не может сидеть здесь, не имея представления о том, что происходит в мире. Я не могу принимать решения, не обладая информацией, а пока все, что есть в нашем распоряжении, это догадки — если не считать того, что сообщил нам Робби. Он представил надежные сведения, но они не поддаются объяснению, потому что не соответствуют ничему остальному.
   — Вам нужно научиться ждать, господин президент. Несмотря на то что пресса не хочет ждать, вам нужно проявить терпение и научиться концентрировать свои силы на том, что вы можете сделать — когда появляется такая возможность. А пока, — продолжил Арни, — на будущей неделе состоятся первые выборы в Конгресс. В соответствии с нашим расписанием тебе нужно совершить поездку по стране и выступить перед избирателями. Если ты хочешь, чтобы в Конгресс были избраны те, кто тебе нужны, ты должен поступить именно так. Я поручил Кэлли подготовить для тебя пару речей.
   — На что мне следует обратить основное внимание?
   — На налоговую политику, улучшение методов управления, честность и борьбу с коррупцией — твои любимые темы. Завтра утром будут готовы проекты выступлений. Настал момент, когда следует провести больше времени среди народа. Пусть они выразят свою любовь к тебе, и ты ответишь им тем же. — Президент бросил лукавый взгляд на своего главу администрации. — Я уже говорил тебе, что ты не должен постоянно сидеть в этих четырех стенах, а радиосвязь с президентскими самолетами действует вполне успешно.
   — Пожалуй, в самом деле неплохо будет изменить обстановку, — согласился президент.
   — Знаешь, что принесло бы сейчас наибольшую пользу?
   — Что?
   Арни усмехнулся.
   — Какая-нибудь естественная катастрофа. Это позволит тебе отправиться на место катастрофы и выглядеть истинным президентом: встретиться с людьми, утешить их, пообещать федеральную помощь и...
   — Типун тебе на язык! — рявкнул Райан так громко, что секретари услышали его голос через трехдюймовые двери. Арни тяжело вздохнул.
   — Тебе нужно научиться понимать шутки, Джек. Спрячь свой вспыльчивый характер в сундук и запри его на замок. Я ведь просто хотел развеселить тебя. Я на твоей стороне, разве не помнишь? — С этими словами Арни покинул кабинет президента.
   Райан остался один. Вот еще урок в искусстве быть президентом. Интересно, когда ему больше не понадобятся эти уроки? Рано или поздно ему придется и выглядеть и вести себя, как подобает президенту, но пока это не удается. Арни не сказал ему об этом прямо, как не сказал этого и Робби, но это было ясно и без них. Он все еще не чувствовал себя здесь, как дома. Он старался изо всех сил, но одного старания было недостаточно — пока, прибавил его рассудок. Пока? А может быть, никогда. И все же постепенно, шаг за шагом, надо.., напомнил он себе. Так говорит каждый отец каждому сыну, вот только эти отцы никогда не предупреждают, что постепенность — это та роскошь, которую человек не всегда может себе позволить, во всяком случае не он. Четырнадцать американцев погибли на посадочной полосе острова в восьми тысячах миль отсюда, возможно, они убиты преднамеренно, вот только ради чего? А ведь он должен отложить это в сторону и заняться другими делами, вроде поездки для встречи с людьми, права которых он поклялся соблюдать, ограждать и защищать, одновременно пытаясь понять, почему он не смог сделать этого в отношении четырнадцати из них. Что нужно для того, чтобы справиться с обязанностями президента? Забыть о погибших гражданах и заняться другими делами? Для того чтобы сделать это, нужно быть социопатом, верно? Нет, пожалуй. Другим тоже приходится заниматься подобными делами — военным, врачам, полицейским. А теперь и ему. Кроме того, он должен держать в узде свой нрав, избавиться от чувства разочарования и сосредоточиться на других делах, которые ждут его внимания и решения в течение остального дня.

* * *

   «Артист» смотрел на море, которое простиралось километрах в шести внизу под самолетом На севере на сине-серой поверхности воды виднелся айсберг, сверкающий в ярких солнечных лучах. Разве не поразительно? Сколько он ни летал, ни разу такого не видел. Для человека из его части света зрелище моря уже само по себе было весьма удивительным. Море походило на пустыню, и в нем тоже невозможно жить, хотя и по другой причине. Поразительно походит на пустыню во всем, кроме цвета, на поверхности почти параллельные линии, похожие на дюны и такие же непривлекательные. Впрочем, в мире для него вообще не было ничего привлекательного, хотя он очень заботился о своей внешности и ему нравились улыбки стюардесс. Мир ненавидел его и людей, подобных ему, и даже те, кто пользовались его услугами, старались держаться на расстоянии, словно имели дело со злой, хотя иногда и полезной собакой. По его склоненному вниз лицу пробежала гримаса: собаки не принадлежали к числу любимых животных в его культуре. И вот он снова в самолете, один, в то время как его люди летят на других авиалайнерах группами по три человека, направляясь туда, где их определенно не ждут и не хотят видеть, посланные оттуда, где к ним относились почти так же.
   Что принесет ему успех? Спецслужбы приложат все силы, чтобы опознать и выследить его, но израильтяне делали это уже много лет, а он все еще жив. Ради чего он принял участие в такой операции? — спросил себя «Артист». Впрочем, интересоваться этим уже слишком поздно. Если он отменит операцию, его отвергнут все. Предполагалось, он ведет войну во имя Аллаха... Джихад. Священная война против неверных. Военно-религиозный акт, целью которого является защита Веры. Но он больше не верил в это, и его смутно пугало, что у него больше нет страны, нет дома, а тогда.., нет и Веры? Неужели у него не осталось даже этого? Он задал себе этот вопрос и затем признался, что, если ему приходится спрашивать себя об этом, значит, и этого не осталось. Он и его сподвижники, по крайней мере те, кто еще уцелели, превратились в автоматы, в искусных роботов, в своего рода компьютеры, которые исполняли поручения других людей и которых выбрасывали за ненадобностью, когда нужда в них пропадала. А поверхность моря или пустыни далеко внизу оставалась прежней, никогда не менялась. Тем не менее у него не было выбора.
   Может быть, люди, пославшие его на эту операцию, одержат верх, и тогда его ждет какое-нибудь вознаграждение. Он непрерывно повторял себе это, хотя его жизненный опыт подсказывал ему тщетность таких ожиданий. А если он потерял веру в Бога, тогда почему он остается преданным профессии, на которую даже его работодатели смотрят с отвращением?
   Дети. Он никогда не имел семьи, у него — насколько ему известно — нет детей. Он спал с женщинами, но это были развратные женщины, и его религиозное воспитание научило его презирать их даже тогда, когда он владел ими, так что если у кого-то из них появятся его дети, они тоже будут прокляты. Почему так получается: человек на протяжении всей своей жизни преследует идею, а затем понимает, куда зашел, глядя на самый негостеприимный из всех пейзажей, место, где не может жить никто из людей, и чувствует себя здесь, словно дома, во всяком случае лучше, чем в любом другом месте? Значит, являясь исполнителем чьей-то политической воли, он примет участие в убийстве детей. Неверных... Но ведь в своем возрасте дети невинны, их тела еще не оформились, их ум еще не постиг понятия добра и зла.
   «Артист» напомнил себе, что такие мысли приходили к нему и раньше, что сомнения вполне естественны для людей, которым предстоят опасные операции, и что раньше он всякий раз отмахивался от них и выполнял задание. Будь мир другим, может быть, тогда...
   Однако в мире происходили лишь те перемены, которые противоречили его поиску, длившемуся всю жизнь, и тогда, зная, что он убивал напрасно, ему приходится и дальше убивать, надеясь достигнуть.., чего? Куда ведет этот путь? Если есть Бог и если есть Вера, и если есть Закон, тогда...
   Ну что ж, нужно верить во что-то. Он посмотрел на часы. Еще четыре часа. Ему предстоит операция. Он должен верить в нее.

* * *

   Они приехали в автомобилях, потому что вертолет привлекает слишком большое внимание, а машину могут и не заметить. Чтобы сделать приезд еще более скрытым, автомобили подъехали к восточному входу. Адлер, Кларк и Чавез вошли в Белый дом точно так же, как вошел туда Джек в свою первую ночь, окруженный агентами Секретной службы. Вот и им удалось пройти сюда незамеченными прессой. Овальный кабинет был полон. Здесь находились Гудли и оба Фоули, и Арни, разумеется.
   — Устал от смены часовых поясов, Скотт? — прежде всего поинтересовался Джек, встретив государственного секретаря у двери.
   — Если сегодня вторник, значит, я в Вашингтоне, — ответил Адлер.
   — Сегодня не вторник, — заметил Гудли, не поняв шутки.
   — Тогда я здорово устал от смены поясов и не пришел в себя. — Адлер опустился в кресло и достал из портфеля записи. Стюард ВМС принес кофе, горючее Вашингтона. Всем прибывшим из Объединенной Исламской Республики досталось по кружке.
   — Расскажи нам про Дарейи, — распорядился Райан.
   — Он выглядит здоровым, хотя и немного усталым, — признался Адлер. — Его стол относительно свободен. Говорил он спокойно, но мне известно, что он никогда не повышает голоса на людях. Интересно, он ведь прибыл в Тегеран одновременно с нами.
   — Вот как? — произнес Эд Фоули, отрываясь от своих записей.
   — Да, прилетел на маленьком реактивном самолете, которым пользуются бизнесмены, на «гольфстриме», — сообщил Кларк. — Динг сделал несколько снимков.
   — Значит, ему не сидится на месте, а? Разумно, пожалуй, — заметил президент. Как ни странно, Райан понимал проблемы, стоящие перед Дарейи. Они не так уж значительно отличались от его собственных, хотя иранские методы их решения были кардинально противоположными.
   — Служащие боятся его, — импульсивно произнес Чавез. — Пока мы ждали в приемной, обстановка напоминала сцену из старого фильма о нацистах во время Второй мировой войны. Персонал в приемной отчаянно нервничал. Думаю, если бы кто-то крикнул, они подскочили бы до потолка.
   — Согласен с такой точкой зрения, — сказал Адлер, не задетый вмешательством Чавеза. — В беседе со мной он вел себя очень старомодно, спокойно, повторял избитые истины и все такое. Суть в том, что он не сказал ничего сколько-нибудь значительного — может быть, хорошо, а может быть, и плохо. Он стремится к продолжению контактов с нами. Он говорит, что желает мира для всех. Он даже намекнул на определенную степень доброй воли по отношению к Израилю. На протяжении доброй половины беседы он читал мне лекцию о том, что все его устремления, как и его религия, направлены только на мир. Он подчеркнул значение нефти и то, как в результате все стороны получают выгоду от торговли ею. Он категорически отрицал, что имеет какие-нибудь территориальные притязания. Он не произнес ни единого слова, которое бы удивило меня.
   — О'кей, — сказал президент. — Что ты понял из его поведения?
   — Он создает впечатление очень уверенного в себе человека, не боящегося опасности. Ему нравится положение, в котором он находится.
   — В этом нет ничего странного, — снова произнес Эд Фоули. Адлер кивнул.
   — Согласен. Если бы от меня потребовали описать его одним словом, я сказал бы «безмятежный».
   — Когда я встретил его несколько лет назад, — вспомнил Джек, — его поведение было агрессивным и враждебным. Создавалось впечатление, что он повсюду видит врагов.
   — Сегодня я не заметил ничего подобного. — Государственный секретарь замолчал и мысленно спросил себя, тот же или нет сегодня день. Наверно, тот же, решил он. — Как я сказал, его поведение было безмятежным, но во время обратного полета мистер Кларк обратил мое внимание на любопытную деталь.
   — Что именно? — спросил Гудли.
   — Оно заставило сработать металлодетектор. — Джон достал ожерелье и передал его президенту.
   — Занимался покупками в Тегеране?
   — Видите ли, все настаивали, чтобы я прогулялся по городу, — напомнил он собравшимся. — А разве на Востоке есть лучшее место для прогулки, чем рынок? — Кларк подробно рассказал о случае с ювелиром.
   Тем временем президент рассматривал ожерелье.
   — Если он продает такие украшения за семьсот баксов, может быть, всем нам стоит узнать его адрес. Это был исключительный случай, Джон?
   — Я отправился на прогулку вместе с резидентом французской разведки. Он сказал, что поведение ювелира является весьма типичным.
   — Ну и что? — спросил Арни ван Дамм.
   — Может быть, Дарейи не стоит быть таким уж безмятежным, — заметил Скотт Адлер.
   — Такие люди, как этот ювелир, не всегда знают, о чем думает простой народ, — заметил глава президентской администрации.
   — Это-то и явилось причиной свержения шаха, — сообщил ему Эд Фоули. — А Дарейи один из тех, кто способствовали его падению. Не думаю, чтобы он забыл этот урок... Нам также известно, что он по-прежнему жестоко наказывает людей, нарушающих принятые там законы. — Директор ЦРУ повернулся и посмотрел на своего оперативника. — Молодец, Джон.
   — Лефевр, французский разведчик, дважды повторил мне, что мы недостаточно хорошо представляем себе настроение простых людей в Иране. Может быть, он пытался поддеть меня, — продолжал Кларк, — но я сомневаюсь в этом.
   — Мы знаем, что там существуют разногласия. Они всегда существуют, — заметил Бен Гудли.
   — Но нам неизвестно, насколько они глубоки, — снова вмешался в разговор Адлер. — В целом, мне кажется, что перед нами человек, который стремится создать впечатление безмятежности по какой-то определенной причине. У него было два успешных месяца. Он сумел победить своего главного врага. У него в стране есть внутренние проблемы, размеры которых нам предстоит определить. Он часто летает в Ирак и тут же возвращается обратно — мы были свидетелями этого. Он выглядит усталым. Его ближайшие помощники нервничают. По моему мнению, все это указывает на то, что у него много дел. О'кей, он сказал мне, что стремится к миру. Я почти готов поверить ему. Мне кажется, что он нуждается во времени, чтобы укрепить свои позиции. Кларк говорит нам, что цены на продукты выросли. Иран — потенциально богатая страна, и Дарейи сможет лучше всего восстановить спокойствие в ней, если, подчеркивая свои политические успехи, как можно быстрее будет превращать их в экономические. Пища на столе у народа никогда не вредила правителю. В настоящее время ему нужно обратить взгляд внутрь страны, а не за ее пределы. Вот почему мне представляется, что у нас возникает благоприятная возможность, — закончил государственный секретарь.
   — Значит, вы считаете разумным протянуть ему руку дружбы? — спросил Арни.
   — По-моему, пока нам следует поддерживать с ним неофициальные контакты, не слишком их афишируя. Я мог бы найти человека, годного для участия в переговорах. А потом увидим, к чему это приведет.
   — Хорошая мысль, Скотт, — кивнул президент. — Теперь, думаю, тебе пора срочно отправляться в Китай.
   — Когда мне следует вылететь? — спросил государственный секретарь с болезненным выражением лица.
   — На этот раз у тебя будет самолет побольше, — пообещал ему президент.

Глава 41
Гиены

   «Артист» почувствовал, как авиалайнер коснулся посадочной дорожки международного аэропорта Даллеса. Физическое ощущение, что он прибыл к месту назначения, не положило конца его сомнениям, а просто означало, что настало время отложить их в сторону. Он жил в реальном мире. Рутина въезда в страну не отличалась от обычной.
   — Вернулись так скоро? — Сотрудник иммиграционной службы, перелистнув страницы его паспорта, посмотрел на последнюю, где стоял штамп въезда.
   — Да, скоро, — ответил «Артист» по-немецки в соответствии со своим новым образом. — Может быть, на этот раз удастся быстро снять квартиру.
   — В Вашингтоне высокие цены, — сообщил американец и поставил штамп на свободное место в паспорте. — Желаю хорошо провести время, сэр.
   — Спасибо.
   Нельзя сказать, чтобы он чего-то боялся. У него не было с собой ничего противозаконного, за исключением того, что находилось в голове, и ему было известно, что американские спецслужбы никогда особенно не охотились за террористическими группами, но эта поездка была иной, даже если об этом знал лишь он один. «Артист» миновал переполненный людьми терминал. Как и раньше, его никто не встречал. Предстоял сбор группы, куда он должен был прийти последним, как наиболее ценный ее член. Снова он арендовал автомобиль и снова поехал в сторону Вашингтона. Глядя в зеркало заднего обзора, он намеренно выбирал не правильный съезд, чтобы видеть, не последует ли кто за ним. Нет, никого. Он развернулся и выехал на нужное шоссе. Если бы за ним велась слежка, она была бы организована настолько умело, что у него не было бы никакой надежды на спасение. Он знал, как это происходит: множество автомобилей, впереди и сзади, один или даже два вертолета, но такое использование времени и средств возможно лишь тогда, когда противнику известно почти все — требовалось время, чтобы организовать такую слежку, а это означало, что в группе имеется агент ЦРУ. Вот израильтяне были способны на такие действия, или по крайней мере все террористы боялись этого, но на протяжении ряда лет жестокий дарвиновский закон выживания сильнейшего привел к смерти всех недостаточно осторожных. Израильский Моссад никогда не скупился на то, чтобы пролить исламскую кровь, и, узнай о нем эта служба, его давно не было бы в живых. Во всяком случае, он постоянно твердил себе об этом, все еще поглядывая в зеркало заднего обзора, потому что выжить можно, только если постоянно принимаешь все мыслимые предосторожности.