Страница:
Услышав грохот колес кареты по брусчатке двора, я бросился к окну и увидел, как в дверце кареты мелькнул широкий подол голубого платья. Кучер взмахнул кнутом. Карета была старомодной с кожаными занавесками по бокам, так что заглянуть внутрь было невозможно.
Я ринулся вниз, прыгая через три ступеньки зараз и едва не сбил хозяина стоявшего у подножья лестницы.
— Меня обворовали! — закричал я, бросаясь к дверям.
— Обворовали? — переспросил он. — Но это невозможно, месье.
— Привидите мою лошадь, — приказал я.
Однако конюх, который наблюдал за этой сценой с тупым интересом, и не думал повиноваться. Я нетерпеливо подтолкнул его, но было ясно, что он не оседлает Саладина так быстро, как это надо. Я выскочил на улицу и бросился вдогонку за исчезающей каретой. Я бежал изо всей мочи, приказывая кучеру остановиться и время от времени выкрикивая: «Воры! Грабители!» Из окон высовывались головы любопытных, из таверн и кабачков выскакивали люди, желавшие узнать, по какому поводу поднялся весь этот тарарам. С полудюжины побежали следом за мной. Но все было тщетно. Кучер несколько раз щелкнул бичом над головами лошадей, и экипаж скрылся в лабиринте узких улочек. Преследовать его дальше было бессмысленно.
Я возвратился на постоялый двор, готовый чуть ли не зарыдать при мысли о том, к чему может привести моя оплошность. Моя лошадь стояла уже оседланной, возле нее с виноватым видом топтался хозяин гостиницы. В руках держал счет за постой. Я схватил его за горло и затряс с такой силой, что у него залязгали зубы, а счет выпал из рук.
— Сколько он заплатил тебе за то, чтобы ты задержал меня внизу? — закричал я.
Он болезненно сглотнул слюну и принялся доказывать свою непричастность к происшедшему. Действительно он оплошал, но разве его в том вина? Джентльмен производил впечатление человека богатого и знатного. Кто бы мог догадаться, что он окажется вором?
Я вскочил в седло.
— Я немедленно еду к городскому магистрату и подам ему на тебя жалобу. Тебя посадят в тюрьму, как ты того и заслуживаешь.
— Тот джентльмен был англичанин, — заявил он, хитро прищуривая свои глазки, — месье — тоже англичанин. Откуда мне было знать, кто из вас прав, а кто виноват…
— Куда он отправился?
— Вот как перед Богом, клянусь, не знаю.
— Думаю, ты с лихвой получил от него за нас обоих. Так что я тебе платить ничего не собираюсь.
Он промолчал. Насколько я знал нрав французских кабатчиков, это явно означало признание своей вины.
Я огрел его хлыстом по спине и выехал со двора.
Направив Саладина по направлению к гавани, я стал размышлять над тем, почему Мачери пошел на такой риск. Он поступил так просто руководствуясь подозрительностью, присущей его натуре, ведь он не мог знать, что именно я везу. Но он наверняка понял, какой клад попал в его руки, как только просмотрел бумаги.
Я был уверен, что он уже сделал это и представил, как жадно заблестели его глаза, когда он читал бумаги в карете, подпрыгивавшей на булыжной мостовой. Он без сомнения понял, что эти бумаги для него бесценны и с их помощью он сумеет добиться королевского прощения и монаршей милости.
Я знал, что он направиться в какой-нибудь другой порт и там затаится, пока не удостовериться, что я уже уехал. Конечно, я могу ездить по побережью, пытаясь отыскать его. Но это была бы пустая трата времени. И даже если бы я нашел его, каким образом мог бы я вернуть бумаги? Как я мог доказать, что они принадлежат мне? Нет, единственный для меня выход был немедленно садиться на судно и отправляться в Дувр. После того, как документы попадут в руки официальных властей в Англии, въезд туда будет сопряжен для меня с немалыми опасностями. Разумеется, была еще надежда на то, что Мачери совершит глупость и отправиться в Англию из Кале, как он первоначально собирался.
Нечего и говорить, что такую глупость он не совершил.
В назначенный час капитан — француз взошел на судно и приказал сниматься с якоря. С тяжелым сердцем я стоял на палубе, размышляя о том, к каким серьезным последствиям может привести моя небрежность. Я отдал бы все на свете, лишь бы события последних часов оказались дурным сном.
«Ничего, в Лондоне я найду способ уровнять наши шансы», — пообещал я сам себе.
28
29
Я ринулся вниз, прыгая через три ступеньки зараз и едва не сбил хозяина стоявшего у подножья лестницы.
— Меня обворовали! — закричал я, бросаясь к дверям.
— Обворовали? — переспросил он. — Но это невозможно, месье.
— Привидите мою лошадь, — приказал я.
Однако конюх, который наблюдал за этой сценой с тупым интересом, и не думал повиноваться. Я нетерпеливо подтолкнул его, но было ясно, что он не оседлает Саладина так быстро, как это надо. Я выскочил на улицу и бросился вдогонку за исчезающей каретой. Я бежал изо всей мочи, приказывая кучеру остановиться и время от времени выкрикивая: «Воры! Грабители!» Из окон высовывались головы любопытных, из таверн и кабачков выскакивали люди, желавшие узнать, по какому поводу поднялся весь этот тарарам. С полудюжины побежали следом за мной. Но все было тщетно. Кучер несколько раз щелкнул бичом над головами лошадей, и экипаж скрылся в лабиринте узких улочек. Преследовать его дальше было бессмысленно.
Я возвратился на постоялый двор, готовый чуть ли не зарыдать при мысли о том, к чему может привести моя оплошность. Моя лошадь стояла уже оседланной, возле нее с виноватым видом топтался хозяин гостиницы. В руках держал счет за постой. Я схватил его за горло и затряс с такой силой, что у него залязгали зубы, а счет выпал из рук.
— Сколько он заплатил тебе за то, чтобы ты задержал меня внизу? — закричал я.
Он болезненно сглотнул слюну и принялся доказывать свою непричастность к происшедшему. Действительно он оплошал, но разве его в том вина? Джентльмен производил впечатление человека богатого и знатного. Кто бы мог догадаться, что он окажется вором?
Я вскочил в седло.
— Я немедленно еду к городскому магистрату и подам ему на тебя жалобу. Тебя посадят в тюрьму, как ты того и заслуживаешь.
— Тот джентльмен был англичанин, — заявил он, хитро прищуривая свои глазки, — месье — тоже англичанин. Откуда мне было знать, кто из вас прав, а кто виноват…
— Куда он отправился?
— Вот как перед Богом, клянусь, не знаю.
— Думаю, ты с лихвой получил от него за нас обоих. Так что я тебе платить ничего не собираюсь.
Он промолчал. Насколько я знал нрав французских кабатчиков, это явно означало признание своей вины.
Я огрел его хлыстом по спине и выехал со двора.
Направив Саладина по направлению к гавани, я стал размышлять над тем, почему Мачери пошел на такой риск. Он поступил так просто руководствуясь подозрительностью, присущей его натуре, ведь он не мог знать, что именно я везу. Но он наверняка понял, какой клад попал в его руки, как только просмотрел бумаги.
Я был уверен, что он уже сделал это и представил, как жадно заблестели его глаза, когда он читал бумаги в карете, подпрыгивавшей на булыжной мостовой. Он без сомнения понял, что эти бумаги для него бесценны и с их помощью он сумеет добиться королевского прощения и монаршей милости.
Я знал, что он направиться в какой-нибудь другой порт и там затаится, пока не удостовериться, что я уже уехал. Конечно, я могу ездить по побережью, пытаясь отыскать его. Но это была бы пустая трата времени. И даже если бы я нашел его, каким образом мог бы я вернуть бумаги? Как я мог доказать, что они принадлежат мне? Нет, единственный для меня выход был немедленно садиться на судно и отправляться в Дувр. После того, как документы попадут в руки официальных властей в Англии, въезд туда будет сопряжен для меня с немалыми опасностями. Разумеется, была еще надежда на то, что Мачери совершит глупость и отправиться в Англию из Кале, как он первоначально собирался.
Нечего и говорить, что такую глупость он не совершил.
В назначенный час капитан — француз взошел на судно и приказал сниматься с якоря. С тяжелым сердцем я стоял на палубе, размышляя о том, к каким серьезным последствиям может привести моя небрежность. Я отдал бы все на свете, лишь бы события последних часов оказались дурным сном.
«Ничего, в Лондоне я найду способ уровнять наши шансы», — пообещал я сам себе.
28
Во время своего годичного отсутствия, родной город во всех моих воспоминаниях всегда оставался прибежищем света и тепла в этом сумрачном и суровом мире. Я вспоминал его дома с соломенными крышами в обрамлении нежной зелени, садовые ограды, обсаженные мальвами, солнце, не свирепое солнце Юга, а дружелюбное солнышко, своими ласковыми лучами освещавшее нашу старую церковь на площади и ее шпиль, мирно темневший на фоне голубого неба. Я надеялся на торжественную встречу дома. Быть может далее на праздничный костер, зажженный в мою честь. Я ожидал, что меня встретят поздравления, дружеские приветствия и тосты.
Увы, никогда еще действительность не была так далека от радужных мечтаний. Прежде всего возвращался я в подавленном состоянии духа. Несмотря на ту роль, которую я сыграл в успехе Джона, я понимал, что настоящего моряка из меня не вышло. Мне было предложено работать на берегу (что сказал бы по этому поводу мой прямодушный отец?) Я подбивал матросов на неповиновение капитану. В довершении всего, я не сумел доставить по назначению бумаги, которые доверил мне Джон. Последствия этого несчастья я пока еще не мог даже оценить. Я был несказанно удручен всем этим и потому был даже рад, что вынужден возвращаться домой под покровом темноты. Я не смог бы смотреть в глаза своим друзьям.
Было уже довольно поздно, когда я подъехал к Строберри Хилл. С этого холма обычно весь город был виден как на ладони, но сейчас стоял такой туман и было так сыро, что я испытал невольное разочарование. К счастью жаровня, стоявшая на высокой подставке посередине площади давала достаточно света и я смог сравнительно легко отыскать дорогу к дому. К моему немалому облегчению на пути мне никто не встретился.
Строй рябин перед нашим домом выглядел как-то угрюмо и безрадостно. Я привязал лошадь к одной из них и взглянул на фронтон дома, надеясь увидеть свет в спальне матери. Но весь дом был погружен в темень и тишину.
Я тихонько постучал в парадную дверь. Не получив ответа, постучал сильнее. Несколько мгновений спустя я услышал на лестнице осторожные шаги, а потом голос тети Гадилды спросил.
— Кто там?
— Это Роджер, — тихо ответил я. Очевидно она не услышала меня и я повторил уже громче.
— Это Роджер, тетя. Я вернулся.
Я услышал, как дрожавшие от волнения руки завозились с засовами. Я нетерпеливо толкнул дверь и она отворилась. Из темноты я услышал голос, срывающийся от волнения.
— Роджер, это в самом деле ты? О, Роджер, наконец-то ты вернулся.
Я закрыл дверь.
— У тебя разве нет свечей? Я думал, что найду здесь дорогу с закрытыми глазами, но после года отсутствия… Я привез уйму денег, тетя Гэдди. Подожди, вот я тебе покажу, что я еще привез.
Я сам не понимал, что говорю, но тот вопрос, который я жаждал задать, никак не мог себя заставить выговорить. Я страшился услышать ответ. Потом я услыхал, как тетя пытается зажечь свечу и решил больше не оттягивать неизбежное. Если мать умерла, я хотел узнать об этом в темноте.
— Тетя, что случилось? Мама…
Загорелся фитилек свечи. Тетя Гадилда держала маленький огарок. Пламя свечи освещало ее лицо. Я был потрясен ее видом. Казалось, она усохлась и вся съежилась. Превратилась в старуху. Спина ее согнулась, руки тряслись. Глаза глубоко запали. Это были глаза много страдавшего человека.
— Роджер, — прошептала она, — твоя бедная мать умерла. В эту среду исполнилось два месяца.
— Значит я в любом случае не успел бы… — только и сумел произнести я.
Держа свечу над головой, тетя Гадилда повела меня в гостиную. В доме царил глубокий траур. Я этому ничуть не удивился — тетя Гадилда всегда свято соблюдала подобного рода условности и обычаи. Полы были застелены черным войлоком, с потолков свисали траурные занавеси. Черные банты украшали даже буфет и массивный старый сундук (его перевезли к нам из Грейт Ланнингтона после смерти моего деда. Утверждали, что изготовлен он был еще во времена Ричарда II). Виднелись они даже на открытых полках, с которых было убрано все серебро и оловянная посуда. Я подозревал, что тетя Гадилда позаимствовала эти пышные знаки официального траура в Грейт Ланнингтоне, ибо больше нигде достать столь большого количества подобных предметов в нашем городе невозможно.
Тетя поднесла свечу к моему лицу и внимательно оглядела меня.
— Ох, Роджер, — жалобно прошептала она, — если бы только Мэгги дожила и могла увидеть тебя сейчас!
Я пододвинул кресло и заставил ее сесть. Потом нашел две длинные свечи и не обращая внимания на ее молчаливый протест, зажег их, поставив одну на стол, а другую на сундук.
— А где же Фэнни и Альберт? — спросил я.
— Мне пришлось расстаться в ними, — она робко улыбнулась. — Ну зачем одинокой старой женщине держать двух слуг!
— Ты сэкономила на их жалованье, ведь так? Целых два фунта в год на каждом!
— Да, но еще ведь еда! — слабо запротестовала она. — Какой у этого Альберта был аппетит! А сколько он выпивал эля!
— Есть в доме какая-нибудь еда?
— Боюсь, что очень мало. Ты голоден, мой дорогой мальчик? Сейчас я посмотрю, что у меня есть и принесу тебе.
— Не беспокойся. — Кстати я в самом деле ничего не ел с утра, пробираясь из Дувра домой окольными дорогами, чтобы остаться незамеченным. Я внимательно посмотрел на ее худое изрезанное морщинами лицо. — Ты моришь себя голодом. Если бы я не вернулся, в этом доме скоро состоялись бы еще одни похороны. К чему тетя экономить сейчас? Или это уже стало привычкой?
— Но ведь мальчик, после смерти Мэгги я могу рассчитывать лишь на то, что мне причитается по завещанию отца. Каждая из нас получала по тридцать футов в год. Это немного.
— Но ведь ты скопила достаточно. Я снял пояс из-под камзола и расстегнул застежку. Поток золотых монет хлынул на стол. Тетя Гадилда как зачарованная смотрела на пирамиду золота.
— Роджер! Окно! Кто-нибудь еще увидит.
— Все окна наглухо зашторены. Да и какое это имеет значение? Я увезу тебя из этого нищего дома. Мы будем жить в Лондоне. В самой богатой его части. Теперь все у нас пойдет по-другому. Тебе больше не придется голодать и мерзнуть. Если бы только мама дожила до этого!
Она заплакала.
— Бедная Мэгги! Она так мечтала дожить до твоего возвращения. Мы с ней часто говорили о том, как ты будешь выглядеть.
Чтобы самому не заплакать, я попросил.
— Есть у тебя немного бренди? Думаю, нам обоим не мешает немного выпить,
— Ты нездоров? — я увидел на ее лице знакомое выражение. Оно всегда появлялось, когда тетушка пыталась испытать на мне действие своих самодельных лекарств и снадобий. Я поспешил уверить ее, что я здоров и мне нужен лишь глоток бренди для того, чтобы согреться после ночного путешествия. Она взяла одну из свечей побрела в темноту кладовок. Дожидаясь ее, я принялся разглядывать комнату. Одно окно, как я заметил, было разбито и вместо стекла в раму был вставлен кусок промасленной льняной материи. Я подумал о том, что мать, вероятно, с радостью оставила бы этот дом, где она испытала столько невзгод и лишений.
После того, как я выпил маленький стаканчик бренди и заставил тетю Гадилду сделать то же самоё, я обратился к ней с вопросом, который мне не терпелось задать с тех пор, как я сюда вошел.
— Что за таинственная беда у вас тут приключилась?
Она опустила глаза.
— Беда? Тайна? Я не понимаю, о чем ты, дорогой мальчик?
— Я говорю о твоем письме. Ты писала, что в письме не можешь сообщить мне о причине болезни мамы.
Она по-прежнему избегала смотреть мне в глаза.
— Я думаю, лучше мне ничего не говорить об этом.
— Тетя Гэдди, я должен все знать! — заявил я. — Я уже не мальчик. В чем дело? Все это время я ломал голову над этой загадкой, но так ничего и не смог придумать. Я не хочу больше ждать. Ты должна рассказать мне все.
Она неохотно сдалась.
— Все началось с леди Лэдланд. Она… она полагала, что ее муж слишком часто наведывается сюда. И ревновала его к бедной Мэгги. Однажды она приехала сюда вслед за ним. Он и твоя мать сидели вот здесь, где мы с тобой сейчас сидим и негромко беседовали. Я думаю, о тебе. Леди Лэдланд вбежала сюда и обвинила их в ужасных вещах. Она ужасно кричала. Был теплый весенний день, и все окна были отворены. Все соседи в округе слышали ее слова.
Тетя Гадилда с неожиданной суровостью покачала головой. Она никогда не была настоящей леди, эта Фэнни Пламптер! Ее отец составил состояние на поставках съестных припасов и спиртного королевскому флоту и злые языки утверждали, что бедные матросы проклинали его за червивое мясо и заплесневевшие сухари, которым он их снабжал. Она была красива, признаю, но я уверена, что сэр Бартлеми женился на ней из-за денег. На эти деньги он и купил Эпплби Корт.
— Что было потом? — Я предполагал нечто подобное, но теперь, когда я услышал это собственными ушами, внутри меня будто что-то оборвалось. Может так случиться, что я никогда больше не смогу увидеть Кэти.
— Она направилась к карете, продолжая говорить своим громким вульгарным голосом. Я никогда еще не видела никого в таком гневе и раздражении. Сэр Бартлеми сказал что-то Мэгги, сел на коня и последовал за ней. Он разумеется так больше и не вернулся. Леди Лэдланд взяла Кэтрин, и они вместе отправились в Лондон, в свой городской дом. С тех пор Эпплби Корт стоит запертым. — Тетя нервно сжимала и разжимала пальцы. — Весь город знал об этом. Было много всяких пересудов, потому что… э-э… сэр Бартлеми пользовался репутацией опытного соблазнителя. После этого твоя бедная мать ни разу не выходила из дому. Ей было стыдно смотреть в глаза соседям. Она чахла прямо у меня на глазах. И когда заболела, у нее не было сил сопротивляться недугу.
Задыхаясь от гнева, я мерил комнату торопливыми шагами. Стало быть в смерти матери виноваты Лэдланды — муж и жена, но не мог же я мстить им. Воспоминания о Кэти померкли в моей памяти, вытесненные горестными размышлениями о происшедшем. Моя милая, добрая мать! За что на нее свалилось такое несчастье, да еще в довершении тех неприятностей, которые я сам причинил ей. Я остановился около своего небольшого, закапанного чернильными пятнами рабочего столика и увидел, что на нем все еще лежит мое перо. Рядом лежала испанская грамматика.
— Давай, больше не будем об этом говорить, — сказал я. — Пока я не знаю, что мне думать или что предпринять. Но я думаю, должно существовать наказание для женщины, которая могла подумать такое о моей матери и так с ней поступить. — Я поднял испанскую грамматику, но потом мои пальцы разжались, и я выпустил книгу из рук. — Когда-нибудь я расскажу тебе, как пригодилось мне знание испанского языка, которым ты заставляла меня заниматься, тетя Гэдди.
Мы долго молчали, потом я сказал.
— Нам нужно попытаться забыть прошлое. Я не смогу сразу взять тебя в Лондон, тетя. Сначала я должен убедиться в том, что меня не привлекут к суду за пиратство. Но не волнуйся, у меня много друзей, и они мне помогут. Все будет хорошо. К сожалению я должен уехать сегодня же ночью, но очень скоро ты получишь от меня письмо с подробными инструкциями. Тебе следует быть осторожной, и точно следовать моим наставлениям. Боюсь, тебе придется покинуть город тихо и незаметно. Я не хочу, чтобы кому-нибудь было известно, куда ты отправляешься. Пока же я не хочу, чтобы ты хоть в чем-нибудь терпела нужду. — Я взял пригоршню золота и положил монеты ей на колени. — Найми себе снова слуг. По крайней мере хотя бы одного. Пусть в доме всегда будет еда. Я хочу, чтобы ты поправилась. Не экономь на дровах. Пусть в доме всегда будет тепло и уютно. — Я немного помолчал. — Когда-нибудь, тетя Гадилда, я попрошу тебя рассказать мне все, но сейчас я больше не хочу об этом разговаривать.
Я снова стал складывать золото в свой пояс. Пальцы у меня окоченели и плохо слушались. Тетя Гадилда внимательно посмотрела на меня.
— Ты думаешь, то, что случилось, заставит Кэти изменить свое отношение к тебе?
Я убрал последние монеты и застегнул пояс.
— Не думаю, что она станет относиться ко мне по-другому, — ответил я. — Но вряд ли это что-то изменит. Можешь ты представить себе, что сэр Бартлеми примет меня в качестве зятя?
Тетя Гадилда немедленно вознегодовала.
— А почему бы и нет? В твоих жилах течет более благородная кровь, чем у Лэдландов! Не забывай, ты внук сэра Людара Пири, а Пири считались одним из самых родовитых семейств в Кенте задолго до Войны Роз. [52] Твой дед был возведен в рыцарское достоинство самим королем Генрихом. Могут ли Лэдланды похвастаться чем-либо подобным? Думаю, нет! Фэнни Пламтер, тоже мне леди!
— Я полагаю, сейчас это не имеет большого значения, — я опустился в кресло, стараясь обдумать, что мне делать дальше.
Я устал и мечтал провести ночь наверху в моей старой удобной постели. Может быть плюнуть на все и поддаться соблазну? Но тут же решил, что это неразумно, ведь конюшни у нас не было и кто-нибудь мог увидеть мою лошадь. Я снова встал и взял свечу.
— Может быть мне никогда больше не придется побывать в этом доме. Пойду, поброжу по нему напоследок. Собери мне пока что-нибудь на ужин. Примерно через час мне нужно быть уже в пути.
Наверху ничего не изменилось. Разумеется, если не считать неизбежные знаки траура, которыми заботливая рука тети Гадилды украсила и эти помещения.
Я с ностальгическим сожалением оглядел комнату, в которой провел столько счастливых часов. На память я сунул под камзол крошечную модель галеона, вырезанную из эбенового дерева. Ее мне подарил старый моряк, когда я был еще малышом. Я понимал, что это довольно странный выбор для человека, из которого вышел столь посредственный моряк. Несколько минут я провел в комнате матери, с жалостью и чувством стыда глядя на знакомые занавеси. Потом я спустился вниз и нашел на столе ужин, состоявший из хлеба и жилистой баранины.
— Ты действительно стал настоящим мужчиной, — сказала тетя Гадилда, наблюдая, как я расправляюсь со скудной трапезой. — Не волнуйся, ты обязательно найдешь себе девушку по вкусу. И еще красивее, чем Кэти Лэдланд.
— На свете нет девушки, красивее Кэти. И я не хочу никого искать.
Она мрачно покачала головой.
— Значит тебе не миновать бед и огорчений. Лучше бы тебе позабыть о ней.
Часом позже я уже был в пути. Туман немного рассеялся, но огни пламени из жаровни на площади вздымались вверх все также высоко. Недовольный ночным путешествием Саладин упорно отказывался ускорить свою неторопливую рысь. Мы свернули с главной дороги на проселочную, ведущую через Уэйладн Спинни. Я размышлял о том, где именно здесь Джон Уорд встречался с Кэти, когда она, по его словам, была похожа на «маленькую снежную фею». Мысли эти, надо сказать, не улучшили моего и без того мрачного настроения. У Кэти могли быть здесь и другие свидания, но в любом случае это были свидания не со мной.
На фоне редеющего тумана, мрачно темнели башни и каминные трубы Эпплби Корт.
Не было еще и полуночи, но в замке не было видно ни огонька. Очевидно леди Лэдланд все еще находилась в Лондоне. Я двинулся вдоль рва с водой и зашел в тыл замка. Здесь стояло целое скопище хозяйственных построек. Сразу можно было узнать мельницу, коптильню, пивоварню, помещение для хранения овощей. Здесь тоже нигде не было видно света.
На другой стороне рва из тумана появилась приземистая фигура, и, увидев меня, остановилась.
— Убирайся отсюда! — закричал грубый голос. — Нам здесь не нужны бродяги! У меня с собой заряженный мушкет.
Я узнал голос.
— Ферк Бессон! — позвал я. — Мне нужно перемолвиться с тобой парой слов. Я — Роджер Близ.
Бессон двинулся вперед и остановился на самом краю рва, рассматривая меня.
— А, так значит наш отважный пират вернулся? Да, мы тут слышали, что вы и Джон Уорд собираетесь домой. Но это было больше двух месяцев назад. Если бы вы вернулись тогда, застали бы свою бедную мать еще живой.
— Я не узнал вовремя о ее болезни, Ферк, а когда узнал, то находился очень далеко от дома, почти за тысячу миль. Я приехал так быстро, как только смог.
— И ничего хорошего вас здесь не ждет. Как только власти узнают о вашем приезде, вас сразу же попытаются схватить. Думаю лучше всего вам вернуться туда, откуда вы приехали.
— В замке никого нет?
— Хозяева завтра возвращаются. Но без мисс Кэти. Она не приедет. Она теперь важная придворная дама. Фрейлина самой королевы. Что вы думаете на этот счет, мастер Близ?
— Я рад за нее, Ферк. Она всегда желала жить при дворе.
— А какой красавицей она стала. Хотя вас-то это теперь не должно интересовать. Не видать вам больше никогда мисс Кэти, мастер Близ.
Согласно наставлениям Джона, я должен был встретиться с сэром Бартлеми как можно скорее, поэтому я решил остаться в замке побеседовать с ним на следующий день. Я сунул в ладонь Бессона золотой, и он повел моего коня в конюшню, а сам я, перешел через ров по небольшому мосту. Я провел ночь в помещении, предназначенном для хранения лекарственных трав. Всю ночь я проворочался на своей постели, не в силах заснуть после того, что услышал, вдыхая странный аромат многочисленных пучков трав свисавших со стен и потолка.
Увы, никогда еще действительность не была так далека от радужных мечтаний. Прежде всего возвращался я в подавленном состоянии духа. Несмотря на ту роль, которую я сыграл в успехе Джона, я понимал, что настоящего моряка из меня не вышло. Мне было предложено работать на берегу (что сказал бы по этому поводу мой прямодушный отец?) Я подбивал матросов на неповиновение капитану. В довершении всего, я не сумел доставить по назначению бумаги, которые доверил мне Джон. Последствия этого несчастья я пока еще не мог даже оценить. Я был несказанно удручен всем этим и потому был даже рад, что вынужден возвращаться домой под покровом темноты. Я не смог бы смотреть в глаза своим друзьям.
Было уже довольно поздно, когда я подъехал к Строберри Хилл. С этого холма обычно весь город был виден как на ладони, но сейчас стоял такой туман и было так сыро, что я испытал невольное разочарование. К счастью жаровня, стоявшая на высокой подставке посередине площади давала достаточно света и я смог сравнительно легко отыскать дорогу к дому. К моему немалому облегчению на пути мне никто не встретился.
Строй рябин перед нашим домом выглядел как-то угрюмо и безрадостно. Я привязал лошадь к одной из них и взглянул на фронтон дома, надеясь увидеть свет в спальне матери. Но весь дом был погружен в темень и тишину.
Я тихонько постучал в парадную дверь. Не получив ответа, постучал сильнее. Несколько мгновений спустя я услышал на лестнице осторожные шаги, а потом голос тети Гадилды спросил.
— Кто там?
— Это Роджер, — тихо ответил я. Очевидно она не услышала меня и я повторил уже громче.
— Это Роджер, тетя. Я вернулся.
Я услышал, как дрожавшие от волнения руки завозились с засовами. Я нетерпеливо толкнул дверь и она отворилась. Из темноты я услышал голос, срывающийся от волнения.
— Роджер, это в самом деле ты? О, Роджер, наконец-то ты вернулся.
Я закрыл дверь.
— У тебя разве нет свечей? Я думал, что найду здесь дорогу с закрытыми глазами, но после года отсутствия… Я привез уйму денег, тетя Гэдди. Подожди, вот я тебе покажу, что я еще привез.
Я сам не понимал, что говорю, но тот вопрос, который я жаждал задать, никак не мог себя заставить выговорить. Я страшился услышать ответ. Потом я услыхал, как тетя пытается зажечь свечу и решил больше не оттягивать неизбежное. Если мать умерла, я хотел узнать об этом в темноте.
— Тетя, что случилось? Мама…
Загорелся фитилек свечи. Тетя Гадилда держала маленький огарок. Пламя свечи освещало ее лицо. Я был потрясен ее видом. Казалось, она усохлась и вся съежилась. Превратилась в старуху. Спина ее согнулась, руки тряслись. Глаза глубоко запали. Это были глаза много страдавшего человека.
— Роджер, — прошептала она, — твоя бедная мать умерла. В эту среду исполнилось два месяца.
— Значит я в любом случае не успел бы… — только и сумел произнести я.
Держа свечу над головой, тетя Гадилда повела меня в гостиную. В доме царил глубокий траур. Я этому ничуть не удивился — тетя Гадилда всегда свято соблюдала подобного рода условности и обычаи. Полы были застелены черным войлоком, с потолков свисали траурные занавеси. Черные банты украшали даже буфет и массивный старый сундук (его перевезли к нам из Грейт Ланнингтона после смерти моего деда. Утверждали, что изготовлен он был еще во времена Ричарда II). Виднелись они даже на открытых полках, с которых было убрано все серебро и оловянная посуда. Я подозревал, что тетя Гадилда позаимствовала эти пышные знаки официального траура в Грейт Ланнингтоне, ибо больше нигде достать столь большого количества подобных предметов в нашем городе невозможно.
Тетя поднесла свечу к моему лицу и внимательно оглядела меня.
— Ох, Роджер, — жалобно прошептала она, — если бы только Мэгги дожила и могла увидеть тебя сейчас!
Я пододвинул кресло и заставил ее сесть. Потом нашел две длинные свечи и не обращая внимания на ее молчаливый протест, зажег их, поставив одну на стол, а другую на сундук.
— А где же Фэнни и Альберт? — спросил я.
— Мне пришлось расстаться в ними, — она робко улыбнулась. — Ну зачем одинокой старой женщине держать двух слуг!
— Ты сэкономила на их жалованье, ведь так? Целых два фунта в год на каждом!
— Да, но еще ведь еда! — слабо запротестовала она. — Какой у этого Альберта был аппетит! А сколько он выпивал эля!
— Есть в доме какая-нибудь еда?
— Боюсь, что очень мало. Ты голоден, мой дорогой мальчик? Сейчас я посмотрю, что у меня есть и принесу тебе.
— Не беспокойся. — Кстати я в самом деле ничего не ел с утра, пробираясь из Дувра домой окольными дорогами, чтобы остаться незамеченным. Я внимательно посмотрел на ее худое изрезанное морщинами лицо. — Ты моришь себя голодом. Если бы я не вернулся, в этом доме скоро состоялись бы еще одни похороны. К чему тетя экономить сейчас? Или это уже стало привычкой?
— Но ведь мальчик, после смерти Мэгги я могу рассчитывать лишь на то, что мне причитается по завещанию отца. Каждая из нас получала по тридцать футов в год. Это немного.
— Но ведь ты скопила достаточно. Я снял пояс из-под камзола и расстегнул застежку. Поток золотых монет хлынул на стол. Тетя Гадилда как зачарованная смотрела на пирамиду золота.
— Роджер! Окно! Кто-нибудь еще увидит.
— Все окна наглухо зашторены. Да и какое это имеет значение? Я увезу тебя из этого нищего дома. Мы будем жить в Лондоне. В самой богатой его части. Теперь все у нас пойдет по-другому. Тебе больше не придется голодать и мерзнуть. Если бы только мама дожила до этого!
Она заплакала.
— Бедная Мэгги! Она так мечтала дожить до твоего возвращения. Мы с ней часто говорили о том, как ты будешь выглядеть.
Чтобы самому не заплакать, я попросил.
— Есть у тебя немного бренди? Думаю, нам обоим не мешает немного выпить,
— Ты нездоров? — я увидел на ее лице знакомое выражение. Оно всегда появлялось, когда тетушка пыталась испытать на мне действие своих самодельных лекарств и снадобий. Я поспешил уверить ее, что я здоров и мне нужен лишь глоток бренди для того, чтобы согреться после ночного путешествия. Она взяла одну из свечей побрела в темноту кладовок. Дожидаясь ее, я принялся разглядывать комнату. Одно окно, как я заметил, было разбито и вместо стекла в раму был вставлен кусок промасленной льняной материи. Я подумал о том, что мать, вероятно, с радостью оставила бы этот дом, где она испытала столько невзгод и лишений.
После того, как я выпил маленький стаканчик бренди и заставил тетю Гадилду сделать то же самоё, я обратился к ней с вопросом, который мне не терпелось задать с тех пор, как я сюда вошел.
— Что за таинственная беда у вас тут приключилась?
Она опустила глаза.
— Беда? Тайна? Я не понимаю, о чем ты, дорогой мальчик?
— Я говорю о твоем письме. Ты писала, что в письме не можешь сообщить мне о причине болезни мамы.
Она по-прежнему избегала смотреть мне в глаза.
— Я думаю, лучше мне ничего не говорить об этом.
— Тетя Гэдди, я должен все знать! — заявил я. — Я уже не мальчик. В чем дело? Все это время я ломал голову над этой загадкой, но так ничего и не смог придумать. Я не хочу больше ждать. Ты должна рассказать мне все.
Она неохотно сдалась.
— Все началось с леди Лэдланд. Она… она полагала, что ее муж слишком часто наведывается сюда. И ревновала его к бедной Мэгги. Однажды она приехала сюда вслед за ним. Он и твоя мать сидели вот здесь, где мы с тобой сейчас сидим и негромко беседовали. Я думаю, о тебе. Леди Лэдланд вбежала сюда и обвинила их в ужасных вещах. Она ужасно кричала. Был теплый весенний день, и все окна были отворены. Все соседи в округе слышали ее слова.
Тетя Гадилда с неожиданной суровостью покачала головой. Она никогда не была настоящей леди, эта Фэнни Пламптер! Ее отец составил состояние на поставках съестных припасов и спиртного королевскому флоту и злые языки утверждали, что бедные матросы проклинали его за червивое мясо и заплесневевшие сухари, которым он их снабжал. Она была красива, признаю, но я уверена, что сэр Бартлеми женился на ней из-за денег. На эти деньги он и купил Эпплби Корт.
— Что было потом? — Я предполагал нечто подобное, но теперь, когда я услышал это собственными ушами, внутри меня будто что-то оборвалось. Может так случиться, что я никогда больше не смогу увидеть Кэти.
— Она направилась к карете, продолжая говорить своим громким вульгарным голосом. Я никогда еще не видела никого в таком гневе и раздражении. Сэр Бартлеми сказал что-то Мэгги, сел на коня и последовал за ней. Он разумеется так больше и не вернулся. Леди Лэдланд взяла Кэтрин, и они вместе отправились в Лондон, в свой городской дом. С тех пор Эпплби Корт стоит запертым. — Тетя нервно сжимала и разжимала пальцы. — Весь город знал об этом. Было много всяких пересудов, потому что… э-э… сэр Бартлеми пользовался репутацией опытного соблазнителя. После этого твоя бедная мать ни разу не выходила из дому. Ей было стыдно смотреть в глаза соседям. Она чахла прямо у меня на глазах. И когда заболела, у нее не было сил сопротивляться недугу.
Задыхаясь от гнева, я мерил комнату торопливыми шагами. Стало быть в смерти матери виноваты Лэдланды — муж и жена, но не мог же я мстить им. Воспоминания о Кэти померкли в моей памяти, вытесненные горестными размышлениями о происшедшем. Моя милая, добрая мать! За что на нее свалилось такое несчастье, да еще в довершении тех неприятностей, которые я сам причинил ей. Я остановился около своего небольшого, закапанного чернильными пятнами рабочего столика и увидел, что на нем все еще лежит мое перо. Рядом лежала испанская грамматика.
— Давай, больше не будем об этом говорить, — сказал я. — Пока я не знаю, что мне думать или что предпринять. Но я думаю, должно существовать наказание для женщины, которая могла подумать такое о моей матери и так с ней поступить. — Я поднял испанскую грамматику, но потом мои пальцы разжались, и я выпустил книгу из рук. — Когда-нибудь я расскажу тебе, как пригодилось мне знание испанского языка, которым ты заставляла меня заниматься, тетя Гэдди.
Мы долго молчали, потом я сказал.
— Нам нужно попытаться забыть прошлое. Я не смогу сразу взять тебя в Лондон, тетя. Сначала я должен убедиться в том, что меня не привлекут к суду за пиратство. Но не волнуйся, у меня много друзей, и они мне помогут. Все будет хорошо. К сожалению я должен уехать сегодня же ночью, но очень скоро ты получишь от меня письмо с подробными инструкциями. Тебе следует быть осторожной, и точно следовать моим наставлениям. Боюсь, тебе придется покинуть город тихо и незаметно. Я не хочу, чтобы кому-нибудь было известно, куда ты отправляешься. Пока же я не хочу, чтобы ты хоть в чем-нибудь терпела нужду. — Я взял пригоршню золота и положил монеты ей на колени. — Найми себе снова слуг. По крайней мере хотя бы одного. Пусть в доме всегда будет еда. Я хочу, чтобы ты поправилась. Не экономь на дровах. Пусть в доме всегда будет тепло и уютно. — Я немного помолчал. — Когда-нибудь, тетя Гадилда, я попрошу тебя рассказать мне все, но сейчас я больше не хочу об этом разговаривать.
Я снова стал складывать золото в свой пояс. Пальцы у меня окоченели и плохо слушались. Тетя Гадилда внимательно посмотрела на меня.
— Ты думаешь, то, что случилось, заставит Кэти изменить свое отношение к тебе?
Я убрал последние монеты и застегнул пояс.
— Не думаю, что она станет относиться ко мне по-другому, — ответил я. — Но вряд ли это что-то изменит. Можешь ты представить себе, что сэр Бартлеми примет меня в качестве зятя?
Тетя Гадилда немедленно вознегодовала.
— А почему бы и нет? В твоих жилах течет более благородная кровь, чем у Лэдландов! Не забывай, ты внук сэра Людара Пири, а Пири считались одним из самых родовитых семейств в Кенте задолго до Войны Роз. [52] Твой дед был возведен в рыцарское достоинство самим королем Генрихом. Могут ли Лэдланды похвастаться чем-либо подобным? Думаю, нет! Фэнни Пламтер, тоже мне леди!
— Я полагаю, сейчас это не имеет большого значения, — я опустился в кресло, стараясь обдумать, что мне делать дальше.
Я устал и мечтал провести ночь наверху в моей старой удобной постели. Может быть плюнуть на все и поддаться соблазну? Но тут же решил, что это неразумно, ведь конюшни у нас не было и кто-нибудь мог увидеть мою лошадь. Я снова встал и взял свечу.
— Может быть мне никогда больше не придется побывать в этом доме. Пойду, поброжу по нему напоследок. Собери мне пока что-нибудь на ужин. Примерно через час мне нужно быть уже в пути.
Наверху ничего не изменилось. Разумеется, если не считать неизбежные знаки траура, которыми заботливая рука тети Гадилды украсила и эти помещения.
Я с ностальгическим сожалением оглядел комнату, в которой провел столько счастливых часов. На память я сунул под камзол крошечную модель галеона, вырезанную из эбенового дерева. Ее мне подарил старый моряк, когда я был еще малышом. Я понимал, что это довольно странный выбор для человека, из которого вышел столь посредственный моряк. Несколько минут я провел в комнате матери, с жалостью и чувством стыда глядя на знакомые занавеси. Потом я спустился вниз и нашел на столе ужин, состоявший из хлеба и жилистой баранины.
— Ты действительно стал настоящим мужчиной, — сказала тетя Гадилда, наблюдая, как я расправляюсь со скудной трапезой. — Не волнуйся, ты обязательно найдешь себе девушку по вкусу. И еще красивее, чем Кэти Лэдланд.
— На свете нет девушки, красивее Кэти. И я не хочу никого искать.
Она мрачно покачала головой.
— Значит тебе не миновать бед и огорчений. Лучше бы тебе позабыть о ней.
Часом позже я уже был в пути. Туман немного рассеялся, но огни пламени из жаровни на площади вздымались вверх все также высоко. Недовольный ночным путешествием Саладин упорно отказывался ускорить свою неторопливую рысь. Мы свернули с главной дороги на проселочную, ведущую через Уэйладн Спинни. Я размышлял о том, где именно здесь Джон Уорд встречался с Кэти, когда она, по его словам, была похожа на «маленькую снежную фею». Мысли эти, надо сказать, не улучшили моего и без того мрачного настроения. У Кэти могли быть здесь и другие свидания, но в любом случае это были свидания не со мной.
На фоне редеющего тумана, мрачно темнели башни и каминные трубы Эпплби Корт.
Не было еще и полуночи, но в замке не было видно ни огонька. Очевидно леди Лэдланд все еще находилась в Лондоне. Я двинулся вдоль рва с водой и зашел в тыл замка. Здесь стояло целое скопище хозяйственных построек. Сразу можно было узнать мельницу, коптильню, пивоварню, помещение для хранения овощей. Здесь тоже нигде не было видно света.
На другой стороне рва из тумана появилась приземистая фигура, и, увидев меня, остановилась.
— Убирайся отсюда! — закричал грубый голос. — Нам здесь не нужны бродяги! У меня с собой заряженный мушкет.
Я узнал голос.
— Ферк Бессон! — позвал я. — Мне нужно перемолвиться с тобой парой слов. Я — Роджер Близ.
Бессон двинулся вперед и остановился на самом краю рва, рассматривая меня.
— А, так значит наш отважный пират вернулся? Да, мы тут слышали, что вы и Джон Уорд собираетесь домой. Но это было больше двух месяцев назад. Если бы вы вернулись тогда, застали бы свою бедную мать еще живой.
— Я не узнал вовремя о ее болезни, Ферк, а когда узнал, то находился очень далеко от дома, почти за тысячу миль. Я приехал так быстро, как только смог.
— И ничего хорошего вас здесь не ждет. Как только власти узнают о вашем приезде, вас сразу же попытаются схватить. Думаю лучше всего вам вернуться туда, откуда вы приехали.
— В замке никого нет?
— Хозяева завтра возвращаются. Но без мисс Кэти. Она не приедет. Она теперь важная придворная дама. Фрейлина самой королевы. Что вы думаете на этот счет, мастер Близ?
— Я рад за нее, Ферк. Она всегда желала жить при дворе.
— А какой красавицей она стала. Хотя вас-то это теперь не должно интересовать. Не видать вам больше никогда мисс Кэти, мастер Близ.
Согласно наставлениям Джона, я должен был встретиться с сэром Бартлеми как можно скорее, поэтому я решил остаться в замке побеседовать с ним на следующий день. Я сунул в ладонь Бессона золотой, и он повел моего коня в конюшню, а сам я, перешел через ров по небольшому мосту. Я провел ночь в помещении, предназначенном для хранения лекарственных трав. Всю ночь я проворочался на своей постели, не в силах заснуть после того, что услышал, вдыхая странный аромат многочисленных пучков трав свисавших со стен и потолка.
29
Мой разговор с сэром Бартлеми, как я и опасался, вышел не из легких. Было уже значительно позднее полудня, когда посматривая на часы, висевшие у него на шее, он вошел ко мне. Я обратил внимание на его часы. Они были необычайно маленьких размеров, не больше чайного блюдечка и потому, должно быть, очень дорогие. Судя по всему он не был рад нашей встрече. Он явно нервничал и все время оглядывался на дверь, будто боялся, что к нам ворвется кто-то непрошенный. Настроение его, однако, заметно улучшилось, когда он услыхал о нашей замечательной победе и о добыче, часть которой принадлежала и ему.
— Джон Уорд — великий человек, — заявил он, — замечательная личность.
Однако все эти дифирамбы замерли на его устах, едва я сообщил ему о похищении бумаг Мачери.
— Я пропал, — воскликнул он, с ужасом оглядываясь по сторонам. — Его Величество настроен решительно против пиратов и всех, кто имеет с ними дела. Если это письмо попадет в его руки, мне это может стоить всего состояния, а может быть и жизни.
Он отказался выслушать мои объяснения.
— Я должен встретиться с Мачери, как только он вернется, — продолжал он, печально покачивая головой, — быть может удастся как-то с ним договориться. Зачем я вообще поддался на уговоры этого сладкоречивого негодяя Уорда? Да сгинет тот день, когда я решил принять участие в этом предприятии!
Я решил попридержать язык и не упоминать о том, что это самое предприятие принесло ему огромный барыш, хотя меня так и подмывало это сделать. Он мерил торопливыми шагами тесное помещение, касаясь головой пучков трав, свисавших с потолка и что-то возбужденно бормотал.
— Что было в этом письме? — спросил он наконец.
— Понятие не имею. Оно было, разумеется, запечатано.
— Наверняка из него можно обо всем догадаться. Уорд человек неосторожный и безалаберный. Что же касается тебя, Роджер, то у меня нет слов, чтобы выразить мое негодование по поводу твоей преступной халатности. Я предчувствовал, что быть беде, когда ты собрался ехать с Уордом. Лучше всего тебе сразу же покинуть мой дом и никогда больше не возвращаться сюда.
Он был слишком напуган, чтобы хоть что-то сказать о смерти моей матери. Впрочем, я подозреваю, что он в любом случае ничего бы об этом не сказал. Я покинул Эпплби Корт немедленно и остаток дня и ночь провел в грязной таверне возле реки.
На следующий день я отправился в Лондон на маленьком суденышке. Высадился я у Уоппингской лестницы. Саладин остался на попечении Ферка Бессона. Вряд ли кто узнает его среди нескольких дюжин лошадей в конюшнях Лэдланда. Беспокойно оглядывая грязную загроможденную бревнами улицу, по которой слонялось множество матросов, я в душе тоже надеялся затеряться среди этого скопища народа.
Все близлежащие улицы гудели от разговоров о последнем убийстве. Проходя мимо одной из групп праздношатающихся, я к великому своему удивлению узнал, что убили не кого-нибудь, а нашего старого знакомого — Справедливого Хозяина из Эльзаса. Судя по всему убийство это было окутано тайной, и уличные зеваки пересказывали подробности с нескрываемым восторгом.
— Изрезали всего, жуткое дело, — буквально захлебывался один. — Двадцать дырок в шкуре. Тело его усадили на высокое кресло, бумажная корона была сдвинута на затылок. Уж очень он вознесся, наш мастер Камфри, и его «друзья» позаботились о том, чтобы опустить его пониже.
— Он и в аду будет корчить из себя владыку, — заявил другой. — Сам дьявол не сможет усмирить его. Он всегда хотел быть на самом верху.
— Пусть лучше там, чем здесь, — заметил третий.
Я потихоньку навел справки и узнал, что покойник был найден накануне именно в том положении и состоянии, как описывали на улице. Это произошло в доме, на краю его владения. Судя по всему никакого расследования проводить не собирались.
— Джон Уорд — великий человек, — заявил он, — замечательная личность.
Однако все эти дифирамбы замерли на его устах, едва я сообщил ему о похищении бумаг Мачери.
— Я пропал, — воскликнул он, с ужасом оглядываясь по сторонам. — Его Величество настроен решительно против пиратов и всех, кто имеет с ними дела. Если это письмо попадет в его руки, мне это может стоить всего состояния, а может быть и жизни.
Он отказался выслушать мои объяснения.
— Я должен встретиться с Мачери, как только он вернется, — продолжал он, печально покачивая головой, — быть может удастся как-то с ним договориться. Зачем я вообще поддался на уговоры этого сладкоречивого негодяя Уорда? Да сгинет тот день, когда я решил принять участие в этом предприятии!
Я решил попридержать язык и не упоминать о том, что это самое предприятие принесло ему огромный барыш, хотя меня так и подмывало это сделать. Он мерил торопливыми шагами тесное помещение, касаясь головой пучков трав, свисавших с потолка и что-то возбужденно бормотал.
— Что было в этом письме? — спросил он наконец.
— Понятие не имею. Оно было, разумеется, запечатано.
— Наверняка из него можно обо всем догадаться. Уорд человек неосторожный и безалаберный. Что же касается тебя, Роджер, то у меня нет слов, чтобы выразить мое негодование по поводу твоей преступной халатности. Я предчувствовал, что быть беде, когда ты собрался ехать с Уордом. Лучше всего тебе сразу же покинуть мой дом и никогда больше не возвращаться сюда.
Он был слишком напуган, чтобы хоть что-то сказать о смерти моей матери. Впрочем, я подозреваю, что он в любом случае ничего бы об этом не сказал. Я покинул Эпплби Корт немедленно и остаток дня и ночь провел в грязной таверне возле реки.
На следующий день я отправился в Лондон на маленьком суденышке. Высадился я у Уоппингской лестницы. Саладин остался на попечении Ферка Бессона. Вряд ли кто узнает его среди нескольких дюжин лошадей в конюшнях Лэдланда. Беспокойно оглядывая грязную загроможденную бревнами улицу, по которой слонялось множество матросов, я в душе тоже надеялся затеряться среди этого скопища народа.
Все близлежащие улицы гудели от разговоров о последнем убийстве. Проходя мимо одной из групп праздношатающихся, я к великому своему удивлению узнал, что убили не кого-нибудь, а нашего старого знакомого — Справедливого Хозяина из Эльзаса. Судя по всему убийство это было окутано тайной, и уличные зеваки пересказывали подробности с нескрываемым восторгом.
— Изрезали всего, жуткое дело, — буквально захлебывался один. — Двадцать дырок в шкуре. Тело его усадили на высокое кресло, бумажная корона была сдвинута на затылок. Уж очень он вознесся, наш мастер Камфри, и его «друзья» позаботились о том, чтобы опустить его пониже.
— Он и в аду будет корчить из себя владыку, — заявил другой. — Сам дьявол не сможет усмирить его. Он всегда хотел быть на самом верху.
— Пусть лучше там, чем здесь, — заметил третий.
Я потихоньку навел справки и узнал, что покойник был найден накануне именно в том положении и состоянии, как описывали на улице. Это произошло в доме, на краю его владения. Судя по всему никакого расследования проводить не собирались.