Страница:
- Ну и нюх у него на эту патоку, - ласково проворчал средних лет осужденный Воронцов с изуродованным глубоким шрамом лицом. Он степенно подошел к своей койке, небрежно швырнул на нее сетку с отоваркой, сам тяжело уселся рядом. - Сгоняй пока в каптерку, отнеси лишний харч, - он кивнул на сетку, да чай поставь, а я банку открою.
Минут через двадцать они сидели друг перед другом и пировали... втроем... Ворон глотал кусочки хлеба в сиропе, закусывал килькой, а потом опять клянчил у Лебедушкина патоку "Золотой улей".
- Не балуй мне птицу, - строго сказал Воронцов. - Больше ему от нашего стола не перепадет, самим мало, а ну, кыш!
Ворон укоризненно посмотрел на хозяина, словно понимая его речь, и принялся пить воду, налитую ему в консервную банку, провожая голодным взглядом исчезающую с тумбочки снедь.
Никому, кроме Бати-Квазимоды, ворон Васька в руки не давался. Лишь изредка дозволял себя погладить, но при попытке его взять и насильно подчинить чужой воле тут же пускал в ход весь свой оборонительный арсенал: хищно клевал, бил мучителя крыльями по лицу, когтями раздирал в кровь жесткие зэковские руки.
Свобода была этой птице милее любого угощения, и маниакальное к ней стремление вызывало у зэков сколь уважение, столь и глухое недовольство - они чувствовали, что птица сильнее: ворон в любую минуту может взлететь и послать всех свысока и подальше. Он был вызовом в этом мире, где все были несвободны.
Единственным, кому ворон прощал все, с кем был покладист и несвоенравен, был его страшноватый хозяин. Кличку Квазимода разменявший пятый десяток вор-рецидивист Иван Воронцов получил за дефект физиономии - ее портил рваный шрам, рассекавший все лицо - от скулы по брови до лба, придававший Ивану сходство с известным литературным персонажем. Поврежденная пулей кожа исказила лицо - левый глаз смотрел в небо, даже если правый был устремлен к земле.
Выгодно отличали побитого жизнью Воронцова мощный треугольный торс да огромные кулачищи размером с кувалду. Все это было от привычки с детства к тяжелому физическому труду, что сделал его чуть согбенную фигуру сухой, а кожу от работы на воздухе гладкой. Столь же ослепительно гладким был его всегда выбритый до полированного блеска череп, что вкупе с резко и мужественно очерченным подбородком, правильным, почти римским носом и ровными морщинами на лбу придавало Квазимоде ту степенность и свирепую резкость одновременно, что так ценятся здесь, в Зоне.
НЕБО. ВОРОН
Влияние его не распространялось на мои умственные занятия и метафизические наклонности, но характер мне Квазимода передал свой - нетерпимость, жестоковластие над слабыми и пустыми. Это и отталкивало теперь от меня моих добродушных и вялых серых ворон, с которыми я общался вне Зоны. Я буквально заражался от общения с хозяином жестокой силой, что меня, по большому счету, не радовало, и избывать ее приходилось потом в одиночестве - долго и не всегда успешно.
Я чутко улавливал настроение своего хозяина, знал, когда надо позабавить нехитрыми своими уловками, а когда просто тихо умоститься на широком его плече, прильнуть к шее, щекоча его мягким крылом, сделаться молчаливым и все понимающим слушателем-собеседником. В такие минуты Батя выкладывал мне все самое сокровенное. В единственно же доступном языке нашего общения, умещающемся с моей стороны в хрипловатом "кар-р" да одобрительно урчащем "ках-х", были все оттенки моего согласия или недовольства, веселья, страха и понимания - главного, чего ждал от меня хозяин. Он слышал меня, и этого ему было довольно для успокоения своей жесткой души. Я же видел, как теплел его взгляд после моих разговоров, как сходила вечная угрюмость. В минуты этой наивной откровенности даже казавшийся устрашающе-безобразным шрам как бы распрямлялся на посветлевшем лице. Тогда был заметным и настоящий возраст его - за сорок лет. Это золотое время в жизни мужчины, когда молодость еще не ушла, но коль расслабится человек, испугается возраста, и начинается исподволь, едва заметное угасание организма, его движение к исходу. Батя, похоже, событие это в своей душе прозевал, не заметил и теперь неуклонно двигался в сторону заката. Хотя была во всем еще крепкая мужская закваска, тело у таких и в шестьдесят лет выглядит на сорок. Мудрые женщины таких чувствуют, для них возраст не помеха, важно осознание мужика молодым и вечно сильным. Впрочем, это теория, что я могу знать о земных женщинах? Все - и ничего. Ках-х...
ЗОНА. ОРЛОВ
Батя в последние годы как бы увял, его существование определялось только одним - работа, работа, работа... Работы властно требовал каждый мускул его поджарого тела, и только тогда пульсировала в нем по-настоящему живительными силами кровь; ее, работы, настоятельно требовал мозг, дабы хоть так немного забыться от дум и окружающей мерзкой действительности.
В иные же дни ошалелая страсть к работе вдруг остывала, и Батя наглухо замолкал и все свободное время валялся на койке, тщательно выискивая в журналах приключенческие рассказики.
Читал их запоем, по два-три раза. Он блуждал в своем воображении по тем странам-океанам, куда уводили лукавые врали-рассказчики или суровые бытописцы своей непростой, полной отваги и приключений судьбы. Прочитав очередной такой рассказ, Батя закидывал руки за голову и мечтательно, по-детски восторгался: вот это люди! Вот судьба так судьба!..
В такие дни ему никто не мешал, никому не позволено было тревожить Квазимоду дурацкими расспросами, только новичку, салаге Володе Лебедушкину позволялось в эти священные минутки быть рядом с Батей, который неожиданно щедро для своей закрытой натуры делился с салажонком открытыми им островами и необычайными приключениями.
Лебедушкин мотал срок в Зоне всего девять месяцев, не догуляв на воле и полгода после первого срока. На него он попал по малолетке, по дури. Не видавший за свои неполные шестнадцать лет ни приличной одежды, ни внятной трезвой жизни родителей, он шатался по улицам, пока с таким же дружочком-камсой не побил одного робкого парнишку, с которого в знак победы на глазах его ревущей девчонки юные хулиганы содрали вначале часы, а затем джинсы и почему-то ботинки не их размера. В суде эти дела о снятых ботинках и сбитых зимними вечерами шапках решаются споро и без особых разбирательств.
Но и то правда - нужно ли что-то объяснять строгим теткам народным судьям, да и поймут ли они страдания юного пэтэушника, что столь долго в зыбких и пугливых своих грезах форсил перед знакомыми девчонками в этих самых джинсах мечте каждого пацана семидесятых. Ни за какую пэтэушную стипешку не купить было вожделенные портки. Дружку-переростку достались часы и никчемные ботинчонки, а ему, Володьке, - рабочие штаны американского ковбоя. "Небось папочка купил козлу", - успокаивал себя джинсовый Робин Гуд, когда жестоко мантулил богатенького парнишку. Девчонка привела милицию, и Володьку взяли. Поносить обновку не успел - укатил на "шестерик" в детско-воспитательную колонию. Совершеннолетие справил, перевели во взрослую, но был там недолго: глухонемая мать вымычала ему помилование в высоких ментовских кабинетах, отпустили к ней родного сыночка - повзрослевшего, хриплоголосого, злого на жизнь и беззащитного внутри.
И опять какая-то глупая драка, в которой вчерашнему зэку хотелось показать себя мужчиной, защитником угнетенных. Не сдержался, когда услышал в свой адрес матерщину, проломил головы двум козлам.
По-другому быть-то и не могло. Это стоящий рядом робкий человек в шляпе или не сидевший одногодок Володьки отмолчался бы, а он, Лебедушкин, прошел школу Зоны, где первым делом у людей крепких воспитывается обостренное, маниакальное иногда чувство собственного достоинства, гордости. До болезненной мнительности доводит в этом плане себя здесь зэковский люд, и тогда любое вскользь вброшенное слово может стать на воле причиной драки, поножовщины, убийства.
И потому, когда на свободе задел честного фраера Володьку случайный гнус пьянчуга, Лебедушкин ринулся в драку.
На этот раз суд дал строгий режим...
НЕБО. ВОРОН
Кар-р!
Необузданный гнев, ощущение физического превосходства служат дурную службу многим, кто на моем веку слыл в Зоне настоящими парнями, рыцарями без страха и упрека. Выходя на волю, где взаимоотношения людей строятся часто на подлости, открытой лжи и оскорблениях, эти умеющие постоять за себя братки Зоны без лишних объяснений расправляются с обидчиком. Часто это случается глупо, можно бы отшутиться или просто уйти от гадкого человека. Но у них все всерьез и на полном накале страстей. Результат - все та же Зона, откуда и сунулся браток в вольный мир со своим уставом.
Этот же Лебедушкин, озлобленный на весь белый свет, поставивший крест на своей молодости, появился в Зоне уже как ее человек, которого воля отторгла потому, что в ее подлые законы он не вмещался. Лебедушкин пришел в Зону уже окрепшим бойцом, которого зло в его нескладной жизни вынуждало на постоянный отпор. И чем это могло закончиться среди не менее горячих голов здесь неизвестно, не будь он вовремя замечен моим хозяином. И это предопределило, что остаток своей беспутной жизни неплохой по сути человек, Володька Лебедушкин, провел без диких драк, к которым уже был готов его переполненный горем и силой молодой организм. Именно сила и притянула к Бате его, или "Сынку", как ласково звал не склонный к сентиментальности Воронцов этого озлобленного парня, видя в нем себя - молодого, готового смывать оскорбления кровью, и только кровью.
А что в этом плохого; кажется, именно так всегда и было там, внизу; на том и стоит человек...
ЗОНА. ОРЛОВ
Но не как к силе физической, какой было немерено в коренастом Квазимоде, прибился к нему Лебедушкин; чувствовал он иную, сокрытую в тайниках души того нерастраченную мощь, и она влекла его к угрюмому стареющему зэку.
Вдвоем они предавались в свободное время каким-то только им понятным заманчивым мечтаниям, разгоняя фантазию свою до небывалых и абсолютных высот. Зэки вокруг посмеивались - вот новая парочка образовалась, подавил Квазимода молодого и дружит с ним, услаждая его и себя мечтаниями. Говорить об этом тяжелому на руку Бате, конечно же, боялись, иное же что-то домыслить в отношениях двух мужчин, тихо воркующих после отбоя, испорченность зэкам мешала. Сошлись на том, что живут эти двое безгрешной, но очень странной друг к другу любовью - как отец и сын... Да так оно и было.
ЗОНА. ВОРОНЦОВ
Оторва Васька, чернокрылый плут!.. Когда в последний раз за незаконку пронос чая в Зону - я две недели сидел на киче, опухнув без курева и оглохнув без человечьего слова, и Сынка не "телился" передать мне с кем-нибудь хоть малость табачку, я злился на него, а оказалось - зря: не было у него ну никакой возможности, дубаки-звери в охране попались.
Только Васька прилетал каждый день; смотрел на меня через решетку ШИЗО, будто раздумывая, как помочь хозяину. Наконец Сынка дотумкал: привязал к клюву поддавшегося ему Васьки - уважал тот моих друганов... - пакетик с махоркой. Ворон прилетел радостный, посидел в думах, что делать.
- Ну, иди ко мне... - ласково позвал я глупую птицу. - Пролезь вот здесь, - показал на зазор меж сеткой.
Васька посмотрел туда и - божья тварь! - просунул голову в дыру, а затем через решетку в открытую форточку сбросил прямо в руки пакетик с махрой.
У меня слезы на глазах навернулись от разумных его действий. Он, поняв, что сотворил большое дело, закаркал, будто возликовал.
Тут уж я испугался, зашикал на него:
- Ч-шь, ч-шь!.. Замолкни... Увидят - пристрелят, стерва!
А он, видать, обиделся на мою грубую интонацию, оскорбился и сразу улетел - Володьке жаловаться. За утешением подался.
И после этого семь дней, сколько я досиживал, носа не показывал - серчал на меня. Вот же гордая птица, не скажи ей ничего...
Мириться прилетел, когда я отбыл наказание, в первый день. Мы с Сынкой выкурили по сигаретке после моей кичи, прилегли в бараке, а он, Васька, тут как тут - нарисовался. Меня-то небось и не ожидал увидать, на ночлег прилетел - ночевал только под нашей с ним кроватью.
Обиделся, но ждал. Так и сейчас, в руки-то сразу не пошел, пролетел мимо, залез под койку, каркнул оттуда легонько и затих.
- Ничего, явится... - успокоил я Володьку. - На измор берет... не тронь его пока.
ЗОНА. ОРЛОВ
Отношения между вороном Васькой и зэком Иваном Воронцовым простыми назвать никак было нельзя. Бывало у них всякое - неделями дулись-обижались, сидя в двух метрах друг от друга. Васька в такие дни больше внимания уделял Сынке, стараясь возбудить в Бате ревность. Батя был глух к такому чувству, тупо смотрел на них, щебечущих, зная - все одно в конце концов ворон прилетит к нему. Квазимода напоминал старого мужа единственной в округе молодухи, которая ему в отместку гуляла с красавцем соседом, но приходила ночевать к старому козлу, что осыпал ее дорогими дарами. Он бы очень удивился, узнав о таком сравнении, как удивился бы, что изо дня в день я методично записываю его жизнь, равно как и никчемную жизнь Лебедушкина и других персонажей Зоны, в которой имею честь находиться уже пятый год.
Это треть срока из положенного мне городским народным судом столицы нашей великой Родины - Москвы. Столь большой срок, отмеренный мне этим самым справедливым судом в мире, не особо, а точнее, никак не соответствует деяниям, что привели меня сюда. Но ничего не поделаешь - теперь скорбные сии обстоятельства я могу спокойно и очень долго излагать вот на этом листе бумаги да в прошениях о помиловании, что, подобно другим зэкам - насильникам, убийцам и ворам, шлю с завидной педантичностью в высокие инстанции, символизирующие в нашей великой стране победившего навсегда социализма законность и справедливость.
НЕБО. ВОРОН
Да, кстати, вот этот персонаж Театра Жизни - Зоны, коему за писание в тетрадках и умные разговоры вскоре прилепят кличку Достоевский.
И - весьма точно, ибо я читаю его опусы на расстоянии и должен заметить, что пишет он в духе жесткого реализма и сам несколько отличается от всех. Интеллигент, светлая голова, на воле - предтеча новых направлений в чудной науке биокибернетике, он в силу воистину невнятных причин зачем-то помещен репрессивной машиной в этот приют скорби и пороков. Ценность такового шага для страны сомнительна, сообразность наказания содеянному - относительна, только лукавый в силах объяснить его здесь нахождение.
Взяв на себя скорбный труд быть в меру сил Утешителем сидящих тут, я не вправе судить (наподобие нелепых в большинстве своем земных судов) о правомерности заявления сюда того или иного персонажа Большого Театра Жизни. Судьбой начертано быть на сцене каждому типажу, роли расписаны, занавес распахнут, гремит на плацу Зоны из репродуктора маршевая музыка, сотворенная незримым дирижером с хвостом и копытами... Действо началось... а потому где должен быть пишущий Орлов и достоин ли места здесь - не нам решать...
Другое дело, что мои личные предпочтения и симпатии восстают против такого нерационального использования столь незаурядного человека, но... тому, видать, есть причина. В дальнейшей же его судьбе я вижу счастливые перемены, что позволят ему в полной мере реализовать свои способности и знания, обретенные в престижном московском вузе. Потому я за него спокоен, более того - впереди в жизни его ждут важные и приятные обстоятельства, а падение на дно, равно как и хроника здешних событий, очень поможет создать Картину Жизни, для чего и я тоже послан в Зону.
ЗОНА. ОРЛОВ
Я отвлекся и нарушил данное себе слово - не писать о собственных переживаниях. Изменю же свое решение, коль скоро здешняя жизнь не будет давать мне уже никаких импульсов для ее изучения.
Итак, история отношений Квазимоды и ворона насчитывает уже несколько лет. Самое странное, что за это время черная птица, о существовании которой вяло догадывается администрация Зоны, не была ею отловлена, посажена в карцер или торжественно расстреляна при всем честном зэковском народе. Только чудом я могу объяснить ее удивительную неуловимость.
Подобрал же Батя ее когда-то израненной, кем-то до того мучимой. Ворон был явно не жилец, что прибавляло зэку еще больше решимости выходить его. Ведь любая птица в Зоне - это символ воли, счастливой возможности увидеть, как кто-то взмывает в небо на глазах у изумленной конвоирской шатии.
Выходить птицу, дать ей возможность взлететь - шаг своего рода мистический, что предопределяет как бы и твою здесь судьбу.
Квазимода чуть ли не силой вталкивал тогда в клюв ворону размоченный в сухом молоке - где его брал?! - хлеб, ежедневно перевязывал чистой тряпицей перебитое крыло. И выходил-таки немолодого уже подранка. Ворон вначале пытался сорвать клювом повязку, пока не почувствовал, что стрептоцид утоляет боль.
НЕБО. ВОРОН
Да какой там ваш "стрептоцид", позвольте! Я просто не мог долететь к лесу и вылечиться там, и тут уж, конечно, любой земной "стрептоцид", несведущими воспринимаемый как панацея от болезней, помог мне.
О том, в какую я попал переделку, в результате чего чуть не потерял крыло, а значит, жизнь, даже вспоминать не хочется. Ну а будущий мой хозяин действительно проявил терпение и ловкость в обращении со мной, вольной птицей, отчего получил мое безусловное расположение. И я поклялся служить ему в этом пропащем месте.
ЗОНА. ОРЛОВ
Взъерошенный, с тонкой после болезни шеей, ворон походил на маленького алого чертенка. Долго спорили зэки, отгадывая неразрешимую загадку - ворон это или ворониха, но так и не уразумели, кто ж перед ними, потому решили дождаться, когда выздоравливающая птица закаркает по-настоящему - пока из ее горла шли только жалкие всхлипы.
Если не будет крякать, как утка, значит, ворон-батюшка. Так и вышло. И когда закаркал, что вызвало суды-пересуды среди людей, у которых ничего неделями в жизни не случается, как ни противился этому Квазимода, барак порешил - назвать подранка Васькой. Бате хотелось чего-нибудь экзотического, скажем, Сигизмунд или Ричард, но глупая птица уже начала откликаться на Ваську. С другой стороны, рассудил Квазимода, птица-то вроде русская, какой же Сигизмунд или Гамлет?
Зато сродни она ему по фамилии. Успокоился Батя: своя.
Приучил ко многому ушлую птицу ветеран Зоны Иван Воронцов, не мог лишь отучить гадить где не следует. А когда произошел очередной таковой казус, уткнул ворона клювом в помет, и как тот ни противился, пришлось ему попробовать собственного. Когда отпустил наконец провинившегося, ошалелый ворон метнулся в форточку, долго чистил клюв и негодующе каркал...
ВОЛЯ. ВОРОН
Я после этого гадостного случая долго не прилетал к Квазимоде, решив покончить с нашей связью и найти себе более приличного хозяина. Но странное чувство: приглядываясь к людям внизу в поисках лучшей для себя доли - а не служить кому-то, хотел я этого или нет, уже не мог, - мысленно сравнивал очередного претендента на мою бескорыстную помощь и поддержку с Квазимодой, и любой уступал в человеческих качествах моему суровому Другу. Так и вернулся к уроду, проклиная на чем свет стоит эту свою дурную привязанность и вообще нелегкую судьбину, что уготована мне на грешной земле.
ЗОНА. ВОРОНЦОВ
Покаркал он, мстительно так, недельку под окнами, затем - смотрю - пришел. Но, подлец, быть аккуратным до конца так и не научился. На людях, конечно, сдерживался, а под кроватью моей нет-нет да и наделает, разрешит себе слабинку. Ну что - лазил я с тряпкой под койку, а его в эти дни не кормил приучал таким образом к порядку. Птица-то понятливая, выправилась. Ну а Васькой-то его назвали в честь кота Васьки, что тихонько жил в Зоне, развлекая зэков, пока не пришиб покладистое и умное животное дубак-прапор. Не думали мы, что рука у него поднимется, а он гундосил все - "не положено, не положено", и вот выбрал момент, загубил живую тварь. Жалели ребята котяру, любили его все. И ворона в его честь назвали.
А птицу, вообще, ворона, знаете, в честь кого назвали? Легенда здесь такая: вор-он, вор-он, ворует. Они ж любят стырить что-нибудь, если кто зазевался. Хитрая птица, смышленая. Вор он. Народ уж как окрестит - хоть стой, хоть падай... всегда точно.
А мой тоже - вор еще тот. Но все по мелочи, то вот десять копеек приволок, как сорока, на блестящее позарился. Чудной.
ЗОНА. ОРЛОВ
Больше всего боялся Квазимода, что Васька однажды бросит его - улетит к своим: что ж ему, весь век свой коротать среди зэков? Когда это случится? гадал он, отдалял это событие, старался не думать о нем. Мысль эта словно придавливала его к кровати намертво, наваливалась такая тяжесть-кручина, что руки немощно, по-бабьи, опадали и глаза сами закрывались. Словно помирал.
Ведь это потеря Надежды на волю... С другой стороны, не ему ли, Квазимоде, знать, что такое воля и как стремится к ней любая животина. Счастье Васьки: птичьим умом не постиг, что тянет срок вместе со своим хозяином, а то бы и духу его враз тут не стало...
А может, и не улетит, сроднились человек-зэк и ворон. И для него, наверное, Батя стал ближе, чем какая-нибудь вздорная ворониха, успокаивал себя Воронцов.
Не доверился он даже Володьке в самом своем сокровенном желании - загадал он на Ваську, крепко загадал. И все больше проникался суеверной навязчивостью загаданного. Теперь он уже и не мог точно сказать, сам ли этот загад придумал или судьба подтолкнула его, и сделал интуитивно, не понимая. Смешалось все от навязчивых мыслей.
А загад был таков: улетит Васька на свободу - освободится и он, Квазимода. А нет - не доведется Воронцову вдохнуть вольного воздуха.
Ответ на вопрос "улетит - не улетит" пугал Батю. Нет, не смерти он боялся - ее-то он повидал, свыкся. Воли желал Батя, воли - манящей своей недостижимой близостью, далекой и жгуче желанной. Одного и хотел: последний раз пробежать, как пацан, по заветной балке у реки своей, а потом - плыть, плыть и плыть... А уж после того и смертушку с радостью примет его зарешеченная годами душа...
ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
После работы я собрал в кабинете начальника колонии весь актив шестого отряда - бригадиров, завхоза, председателя, членов совета коллектива, руководителей и членов секции правопорядка. Вот, значит, сколько людей будут помогать мне - думал, оглядывая недоверчиво косившихся зэков. Они небось размышляли: как будет мести метла нового начальника? Хотя какой же Мамочка новый? Со старыми дырами этот новый. Сидят многие подолгу, а меня и не было-то два года - для Зоны это не срок, она ломает обычное, вольное ощущение времени.
И все же каким я вернулся - злым, равнодушным, старым? Да и зачем вернулся? Средь людей побыть или с новыми закидонами?
Так-так... актов здесь навалом, в основном за нарушение режима. И получается, что из пятнадцати отрядов Зоны мой, шестой, - самый хреновый. Спасибочки... Может, еще не позд-но - домой свалить? Бедокура больше, работы меньше. Каждому хочется не вкалывать, а балдеть. Это мы проходили... Ну что ж, надо вычислять тех прилипал, что втесались в актив, чтобы льготы получить, а самим сачкануть. Потому и катится все ни шатко ни валко, абы как. А льготы, я вижу, стали немалые - поощрительное питание, свиданки, бандероли да посылки, благодарности, и главное - беспрепятственное прохождение судов, когда за тебя ходатайствует администрация об отправке на "химию". А "химия" - это уже почти воля.
За один день эту кучу дерьма, всех этих актов не разгрести. Тут главное не дать активу утомиться, они ведь с работы, надо дать отдохнуть людям. Ну что, поехали. Акт номер один.
- Сычов сидит в ШИЗО?
- Двенадцать суток, - уточнил председатель совета коллектива Сорокин, спокойный работяга, севший за беспечность - кого-то там где-то задавило, кто виноват - бригадир Сорокин, не инженер же по технике безопасности: тот отмазался, понятно...
- Что-то мне здесь неясно... Ну и почему он ударил парикмахера Иволгина?
Оглядываю их. Молчат. Хорошенькое начало, так мы до китайской пасхи разбираться будем.
- Почему? - Вопрос мой повис в воздухе. - С кем дружил?
- С Дробницей вроде... - неуверенно пояснил кто-то.
Приказал я привести этого Дробницу, а сам давлю на них.
- Что ж это вы? - говорю. - Смелее надо быть. Вы посмотрите на себя со стороны. Да таких отрицательный элемент скоро под стол загонит, а может, и загнал уже. - Оглядываю, глаза отводят, точно - загнал. - Вы, наверное, думаете: раз сказал о человеке что-то, значит - сдал, предал?
Молчат, но уже кое-кто глаза поднял. Не понимают, к чему я клоню.
- Но если уж вы вступили в актив, то ваша роль не в молчании, а в противодействии всему гнусному. И здесь сами вы мало что можете, а вместе мы можем все. - Я завелся. - Человек должен ощущать себя в коллективе, тогда он и вас уважать больше станет. Чтобы это молчание было в послед-ний раз, закончил достаточно мягко, чтобы последние слова запали в их души.
Напряглись, затаились, ждут. Тут и Дробницу привели. Независимый, походочка блатная, волосы взъерошенные, отросшие - к воле готовится.
- Здрасьте, гражданин майор, - наигранно спокойно так, через губу здоровается, сопляк.
Все ему здесь нипочем, и в сторону актива даже не взглянул. Помнил я его, как же, нарушитель был ярый - дрался, выпивку находили, кололся - в общем, весь набор...
Смотрю по списку - да, ему через две недели на свободу, звонком освобождается - срок до конца досидел. А мог на два года раньше выйти, но это не про него, этот - не мог. А что ж он подстрижен-то так, под черта какого-то?
Минут через двадцать они сидели друг перед другом и пировали... втроем... Ворон глотал кусочки хлеба в сиропе, закусывал килькой, а потом опять клянчил у Лебедушкина патоку "Золотой улей".
- Не балуй мне птицу, - строго сказал Воронцов. - Больше ему от нашего стола не перепадет, самим мало, а ну, кыш!
Ворон укоризненно посмотрел на хозяина, словно понимая его речь, и принялся пить воду, налитую ему в консервную банку, провожая голодным взглядом исчезающую с тумбочки снедь.
Никому, кроме Бати-Квазимоды, ворон Васька в руки не давался. Лишь изредка дозволял себя погладить, но при попытке его взять и насильно подчинить чужой воле тут же пускал в ход весь свой оборонительный арсенал: хищно клевал, бил мучителя крыльями по лицу, когтями раздирал в кровь жесткие зэковские руки.
Свобода была этой птице милее любого угощения, и маниакальное к ней стремление вызывало у зэков сколь уважение, столь и глухое недовольство - они чувствовали, что птица сильнее: ворон в любую минуту может взлететь и послать всех свысока и подальше. Он был вызовом в этом мире, где все были несвободны.
Единственным, кому ворон прощал все, с кем был покладист и несвоенравен, был его страшноватый хозяин. Кличку Квазимода разменявший пятый десяток вор-рецидивист Иван Воронцов получил за дефект физиономии - ее портил рваный шрам, рассекавший все лицо - от скулы по брови до лба, придававший Ивану сходство с известным литературным персонажем. Поврежденная пулей кожа исказила лицо - левый глаз смотрел в небо, даже если правый был устремлен к земле.
Выгодно отличали побитого жизнью Воронцова мощный треугольный торс да огромные кулачищи размером с кувалду. Все это было от привычки с детства к тяжелому физическому труду, что сделал его чуть согбенную фигуру сухой, а кожу от работы на воздухе гладкой. Столь же ослепительно гладким был его всегда выбритый до полированного блеска череп, что вкупе с резко и мужественно очерченным подбородком, правильным, почти римским носом и ровными морщинами на лбу придавало Квазимоде ту степенность и свирепую резкость одновременно, что так ценятся здесь, в Зоне.
НЕБО. ВОРОН
Влияние его не распространялось на мои умственные занятия и метафизические наклонности, но характер мне Квазимода передал свой - нетерпимость, жестоковластие над слабыми и пустыми. Это и отталкивало теперь от меня моих добродушных и вялых серых ворон, с которыми я общался вне Зоны. Я буквально заражался от общения с хозяином жестокой силой, что меня, по большому счету, не радовало, и избывать ее приходилось потом в одиночестве - долго и не всегда успешно.
Я чутко улавливал настроение своего хозяина, знал, когда надо позабавить нехитрыми своими уловками, а когда просто тихо умоститься на широком его плече, прильнуть к шее, щекоча его мягким крылом, сделаться молчаливым и все понимающим слушателем-собеседником. В такие минуты Батя выкладывал мне все самое сокровенное. В единственно же доступном языке нашего общения, умещающемся с моей стороны в хрипловатом "кар-р" да одобрительно урчащем "ках-х", были все оттенки моего согласия или недовольства, веселья, страха и понимания - главного, чего ждал от меня хозяин. Он слышал меня, и этого ему было довольно для успокоения своей жесткой души. Я же видел, как теплел его взгляд после моих разговоров, как сходила вечная угрюмость. В минуты этой наивной откровенности даже казавшийся устрашающе-безобразным шрам как бы распрямлялся на посветлевшем лице. Тогда был заметным и настоящий возраст его - за сорок лет. Это золотое время в жизни мужчины, когда молодость еще не ушла, но коль расслабится человек, испугается возраста, и начинается исподволь, едва заметное угасание организма, его движение к исходу. Батя, похоже, событие это в своей душе прозевал, не заметил и теперь неуклонно двигался в сторону заката. Хотя была во всем еще крепкая мужская закваска, тело у таких и в шестьдесят лет выглядит на сорок. Мудрые женщины таких чувствуют, для них возраст не помеха, важно осознание мужика молодым и вечно сильным. Впрочем, это теория, что я могу знать о земных женщинах? Все - и ничего. Ках-х...
ЗОНА. ОРЛОВ
Батя в последние годы как бы увял, его существование определялось только одним - работа, работа, работа... Работы властно требовал каждый мускул его поджарого тела, и только тогда пульсировала в нем по-настоящему живительными силами кровь; ее, работы, настоятельно требовал мозг, дабы хоть так немного забыться от дум и окружающей мерзкой действительности.
В иные же дни ошалелая страсть к работе вдруг остывала, и Батя наглухо замолкал и все свободное время валялся на койке, тщательно выискивая в журналах приключенческие рассказики.
Читал их запоем, по два-три раза. Он блуждал в своем воображении по тем странам-океанам, куда уводили лукавые врали-рассказчики или суровые бытописцы своей непростой, полной отваги и приключений судьбы. Прочитав очередной такой рассказ, Батя закидывал руки за голову и мечтательно, по-детски восторгался: вот это люди! Вот судьба так судьба!..
В такие дни ему никто не мешал, никому не позволено было тревожить Квазимоду дурацкими расспросами, только новичку, салаге Володе Лебедушкину позволялось в эти священные минутки быть рядом с Батей, который неожиданно щедро для своей закрытой натуры делился с салажонком открытыми им островами и необычайными приключениями.
Лебедушкин мотал срок в Зоне всего девять месяцев, не догуляв на воле и полгода после первого срока. На него он попал по малолетке, по дури. Не видавший за свои неполные шестнадцать лет ни приличной одежды, ни внятной трезвой жизни родителей, он шатался по улицам, пока с таким же дружочком-камсой не побил одного робкого парнишку, с которого в знак победы на глазах его ревущей девчонки юные хулиганы содрали вначале часы, а затем джинсы и почему-то ботинки не их размера. В суде эти дела о снятых ботинках и сбитых зимними вечерами шапках решаются споро и без особых разбирательств.
Но и то правда - нужно ли что-то объяснять строгим теткам народным судьям, да и поймут ли они страдания юного пэтэушника, что столь долго в зыбких и пугливых своих грезах форсил перед знакомыми девчонками в этих самых джинсах мечте каждого пацана семидесятых. Ни за какую пэтэушную стипешку не купить было вожделенные портки. Дружку-переростку достались часы и никчемные ботинчонки, а ему, Володьке, - рабочие штаны американского ковбоя. "Небось папочка купил козлу", - успокаивал себя джинсовый Робин Гуд, когда жестоко мантулил богатенького парнишку. Девчонка привела милицию, и Володьку взяли. Поносить обновку не успел - укатил на "шестерик" в детско-воспитательную колонию. Совершеннолетие справил, перевели во взрослую, но был там недолго: глухонемая мать вымычала ему помилование в высоких ментовских кабинетах, отпустили к ней родного сыночка - повзрослевшего, хриплоголосого, злого на жизнь и беззащитного внутри.
И опять какая-то глупая драка, в которой вчерашнему зэку хотелось показать себя мужчиной, защитником угнетенных. Не сдержался, когда услышал в свой адрес матерщину, проломил головы двум козлам.
По-другому быть-то и не могло. Это стоящий рядом робкий человек в шляпе или не сидевший одногодок Володьки отмолчался бы, а он, Лебедушкин, прошел школу Зоны, где первым делом у людей крепких воспитывается обостренное, маниакальное иногда чувство собственного достоинства, гордости. До болезненной мнительности доводит в этом плане себя здесь зэковский люд, и тогда любое вскользь вброшенное слово может стать на воле причиной драки, поножовщины, убийства.
И потому, когда на свободе задел честного фраера Володьку случайный гнус пьянчуга, Лебедушкин ринулся в драку.
На этот раз суд дал строгий режим...
НЕБО. ВОРОН
Кар-р!
Необузданный гнев, ощущение физического превосходства служат дурную службу многим, кто на моем веку слыл в Зоне настоящими парнями, рыцарями без страха и упрека. Выходя на волю, где взаимоотношения людей строятся часто на подлости, открытой лжи и оскорблениях, эти умеющие постоять за себя братки Зоны без лишних объяснений расправляются с обидчиком. Часто это случается глупо, можно бы отшутиться или просто уйти от гадкого человека. Но у них все всерьез и на полном накале страстей. Результат - все та же Зона, откуда и сунулся браток в вольный мир со своим уставом.
Этот же Лебедушкин, озлобленный на весь белый свет, поставивший крест на своей молодости, появился в Зоне уже как ее человек, которого воля отторгла потому, что в ее подлые законы он не вмещался. Лебедушкин пришел в Зону уже окрепшим бойцом, которого зло в его нескладной жизни вынуждало на постоянный отпор. И чем это могло закончиться среди не менее горячих голов здесь неизвестно, не будь он вовремя замечен моим хозяином. И это предопределило, что остаток своей беспутной жизни неплохой по сути человек, Володька Лебедушкин, провел без диких драк, к которым уже был готов его переполненный горем и силой молодой организм. Именно сила и притянула к Бате его, или "Сынку", как ласково звал не склонный к сентиментальности Воронцов этого озлобленного парня, видя в нем себя - молодого, готового смывать оскорбления кровью, и только кровью.
А что в этом плохого; кажется, именно так всегда и было там, внизу; на том и стоит человек...
ЗОНА. ОРЛОВ
Но не как к силе физической, какой было немерено в коренастом Квазимоде, прибился к нему Лебедушкин; чувствовал он иную, сокрытую в тайниках души того нерастраченную мощь, и она влекла его к угрюмому стареющему зэку.
Вдвоем они предавались в свободное время каким-то только им понятным заманчивым мечтаниям, разгоняя фантазию свою до небывалых и абсолютных высот. Зэки вокруг посмеивались - вот новая парочка образовалась, подавил Квазимода молодого и дружит с ним, услаждая его и себя мечтаниями. Говорить об этом тяжелому на руку Бате, конечно же, боялись, иное же что-то домыслить в отношениях двух мужчин, тихо воркующих после отбоя, испорченность зэкам мешала. Сошлись на том, что живут эти двое безгрешной, но очень странной друг к другу любовью - как отец и сын... Да так оно и было.
ЗОНА. ВОРОНЦОВ
Оторва Васька, чернокрылый плут!.. Когда в последний раз за незаконку пронос чая в Зону - я две недели сидел на киче, опухнув без курева и оглохнув без человечьего слова, и Сынка не "телился" передать мне с кем-нибудь хоть малость табачку, я злился на него, а оказалось - зря: не было у него ну никакой возможности, дубаки-звери в охране попались.
Только Васька прилетал каждый день; смотрел на меня через решетку ШИЗО, будто раздумывая, как помочь хозяину. Наконец Сынка дотумкал: привязал к клюву поддавшегося ему Васьки - уважал тот моих друганов... - пакетик с махоркой. Ворон прилетел радостный, посидел в думах, что делать.
- Ну, иди ко мне... - ласково позвал я глупую птицу. - Пролезь вот здесь, - показал на зазор меж сеткой.
Васька посмотрел туда и - божья тварь! - просунул голову в дыру, а затем через решетку в открытую форточку сбросил прямо в руки пакетик с махрой.
У меня слезы на глазах навернулись от разумных его действий. Он, поняв, что сотворил большое дело, закаркал, будто возликовал.
Тут уж я испугался, зашикал на него:
- Ч-шь, ч-шь!.. Замолкни... Увидят - пристрелят, стерва!
А он, видать, обиделся на мою грубую интонацию, оскорбился и сразу улетел - Володьке жаловаться. За утешением подался.
И после этого семь дней, сколько я досиживал, носа не показывал - серчал на меня. Вот же гордая птица, не скажи ей ничего...
Мириться прилетел, когда я отбыл наказание, в первый день. Мы с Сынкой выкурили по сигаретке после моей кичи, прилегли в бараке, а он, Васька, тут как тут - нарисовался. Меня-то небось и не ожидал увидать, на ночлег прилетел - ночевал только под нашей с ним кроватью.
Обиделся, но ждал. Так и сейчас, в руки-то сразу не пошел, пролетел мимо, залез под койку, каркнул оттуда легонько и затих.
- Ничего, явится... - успокоил я Володьку. - На измор берет... не тронь его пока.
ЗОНА. ОРЛОВ
Отношения между вороном Васькой и зэком Иваном Воронцовым простыми назвать никак было нельзя. Бывало у них всякое - неделями дулись-обижались, сидя в двух метрах друг от друга. Васька в такие дни больше внимания уделял Сынке, стараясь возбудить в Бате ревность. Батя был глух к такому чувству, тупо смотрел на них, щебечущих, зная - все одно в конце концов ворон прилетит к нему. Квазимода напоминал старого мужа единственной в округе молодухи, которая ему в отместку гуляла с красавцем соседом, но приходила ночевать к старому козлу, что осыпал ее дорогими дарами. Он бы очень удивился, узнав о таком сравнении, как удивился бы, что изо дня в день я методично записываю его жизнь, равно как и никчемную жизнь Лебедушкина и других персонажей Зоны, в которой имею честь находиться уже пятый год.
Это треть срока из положенного мне городским народным судом столицы нашей великой Родины - Москвы. Столь большой срок, отмеренный мне этим самым справедливым судом в мире, не особо, а точнее, никак не соответствует деяниям, что привели меня сюда. Но ничего не поделаешь - теперь скорбные сии обстоятельства я могу спокойно и очень долго излагать вот на этом листе бумаги да в прошениях о помиловании, что, подобно другим зэкам - насильникам, убийцам и ворам, шлю с завидной педантичностью в высокие инстанции, символизирующие в нашей великой стране победившего навсегда социализма законность и справедливость.
НЕБО. ВОРОН
Да, кстати, вот этот персонаж Театра Жизни - Зоны, коему за писание в тетрадках и умные разговоры вскоре прилепят кличку Достоевский.
И - весьма точно, ибо я читаю его опусы на расстоянии и должен заметить, что пишет он в духе жесткого реализма и сам несколько отличается от всех. Интеллигент, светлая голова, на воле - предтеча новых направлений в чудной науке биокибернетике, он в силу воистину невнятных причин зачем-то помещен репрессивной машиной в этот приют скорби и пороков. Ценность такового шага для страны сомнительна, сообразность наказания содеянному - относительна, только лукавый в силах объяснить его здесь нахождение.
Взяв на себя скорбный труд быть в меру сил Утешителем сидящих тут, я не вправе судить (наподобие нелепых в большинстве своем земных судов) о правомерности заявления сюда того или иного персонажа Большого Театра Жизни. Судьбой начертано быть на сцене каждому типажу, роли расписаны, занавес распахнут, гремит на плацу Зоны из репродуктора маршевая музыка, сотворенная незримым дирижером с хвостом и копытами... Действо началось... а потому где должен быть пишущий Орлов и достоин ли места здесь - не нам решать...
Другое дело, что мои личные предпочтения и симпатии восстают против такого нерационального использования столь незаурядного человека, но... тому, видать, есть причина. В дальнейшей же его судьбе я вижу счастливые перемены, что позволят ему в полной мере реализовать свои способности и знания, обретенные в престижном московском вузе. Потому я за него спокоен, более того - впереди в жизни его ждут важные и приятные обстоятельства, а падение на дно, равно как и хроника здешних событий, очень поможет создать Картину Жизни, для чего и я тоже послан в Зону.
ЗОНА. ОРЛОВ
Я отвлекся и нарушил данное себе слово - не писать о собственных переживаниях. Изменю же свое решение, коль скоро здешняя жизнь не будет давать мне уже никаких импульсов для ее изучения.
Итак, история отношений Квазимоды и ворона насчитывает уже несколько лет. Самое странное, что за это время черная птица, о существовании которой вяло догадывается администрация Зоны, не была ею отловлена, посажена в карцер или торжественно расстреляна при всем честном зэковском народе. Только чудом я могу объяснить ее удивительную неуловимость.
Подобрал же Батя ее когда-то израненной, кем-то до того мучимой. Ворон был явно не жилец, что прибавляло зэку еще больше решимости выходить его. Ведь любая птица в Зоне - это символ воли, счастливой возможности увидеть, как кто-то взмывает в небо на глазах у изумленной конвоирской шатии.
Выходить птицу, дать ей возможность взлететь - шаг своего рода мистический, что предопределяет как бы и твою здесь судьбу.
Квазимода чуть ли не силой вталкивал тогда в клюв ворону размоченный в сухом молоке - где его брал?! - хлеб, ежедневно перевязывал чистой тряпицей перебитое крыло. И выходил-таки немолодого уже подранка. Ворон вначале пытался сорвать клювом повязку, пока не почувствовал, что стрептоцид утоляет боль.
НЕБО. ВОРОН
Да какой там ваш "стрептоцид", позвольте! Я просто не мог долететь к лесу и вылечиться там, и тут уж, конечно, любой земной "стрептоцид", несведущими воспринимаемый как панацея от болезней, помог мне.
О том, в какую я попал переделку, в результате чего чуть не потерял крыло, а значит, жизнь, даже вспоминать не хочется. Ну а будущий мой хозяин действительно проявил терпение и ловкость в обращении со мной, вольной птицей, отчего получил мое безусловное расположение. И я поклялся служить ему в этом пропащем месте.
ЗОНА. ОРЛОВ
Взъерошенный, с тонкой после болезни шеей, ворон походил на маленького алого чертенка. Долго спорили зэки, отгадывая неразрешимую загадку - ворон это или ворониха, но так и не уразумели, кто ж перед ними, потому решили дождаться, когда выздоравливающая птица закаркает по-настоящему - пока из ее горла шли только жалкие всхлипы.
Если не будет крякать, как утка, значит, ворон-батюшка. Так и вышло. И когда закаркал, что вызвало суды-пересуды среди людей, у которых ничего неделями в жизни не случается, как ни противился этому Квазимода, барак порешил - назвать подранка Васькой. Бате хотелось чего-нибудь экзотического, скажем, Сигизмунд или Ричард, но глупая птица уже начала откликаться на Ваську. С другой стороны, рассудил Квазимода, птица-то вроде русская, какой же Сигизмунд или Гамлет?
Зато сродни она ему по фамилии. Успокоился Батя: своя.
Приучил ко многому ушлую птицу ветеран Зоны Иван Воронцов, не мог лишь отучить гадить где не следует. А когда произошел очередной таковой казус, уткнул ворона клювом в помет, и как тот ни противился, пришлось ему попробовать собственного. Когда отпустил наконец провинившегося, ошалелый ворон метнулся в форточку, долго чистил клюв и негодующе каркал...
ВОЛЯ. ВОРОН
Я после этого гадостного случая долго не прилетал к Квазимоде, решив покончить с нашей связью и найти себе более приличного хозяина. Но странное чувство: приглядываясь к людям внизу в поисках лучшей для себя доли - а не служить кому-то, хотел я этого или нет, уже не мог, - мысленно сравнивал очередного претендента на мою бескорыстную помощь и поддержку с Квазимодой, и любой уступал в человеческих качествах моему суровому Другу. Так и вернулся к уроду, проклиная на чем свет стоит эту свою дурную привязанность и вообще нелегкую судьбину, что уготована мне на грешной земле.
ЗОНА. ВОРОНЦОВ
Покаркал он, мстительно так, недельку под окнами, затем - смотрю - пришел. Но, подлец, быть аккуратным до конца так и не научился. На людях, конечно, сдерживался, а под кроватью моей нет-нет да и наделает, разрешит себе слабинку. Ну что - лазил я с тряпкой под койку, а его в эти дни не кормил приучал таким образом к порядку. Птица-то понятливая, выправилась. Ну а Васькой-то его назвали в честь кота Васьки, что тихонько жил в Зоне, развлекая зэков, пока не пришиб покладистое и умное животное дубак-прапор. Не думали мы, что рука у него поднимется, а он гундосил все - "не положено, не положено", и вот выбрал момент, загубил живую тварь. Жалели ребята котяру, любили его все. И ворона в его честь назвали.
А птицу, вообще, ворона, знаете, в честь кого назвали? Легенда здесь такая: вор-он, вор-он, ворует. Они ж любят стырить что-нибудь, если кто зазевался. Хитрая птица, смышленая. Вор он. Народ уж как окрестит - хоть стой, хоть падай... всегда точно.
А мой тоже - вор еще тот. Но все по мелочи, то вот десять копеек приволок, как сорока, на блестящее позарился. Чудной.
ЗОНА. ОРЛОВ
Больше всего боялся Квазимода, что Васька однажды бросит его - улетит к своим: что ж ему, весь век свой коротать среди зэков? Когда это случится? гадал он, отдалял это событие, старался не думать о нем. Мысль эта словно придавливала его к кровати намертво, наваливалась такая тяжесть-кручина, что руки немощно, по-бабьи, опадали и глаза сами закрывались. Словно помирал.
Ведь это потеря Надежды на волю... С другой стороны, не ему ли, Квазимоде, знать, что такое воля и как стремится к ней любая животина. Счастье Васьки: птичьим умом не постиг, что тянет срок вместе со своим хозяином, а то бы и духу его враз тут не стало...
А может, и не улетит, сроднились человек-зэк и ворон. И для него, наверное, Батя стал ближе, чем какая-нибудь вздорная ворониха, успокаивал себя Воронцов.
Не доверился он даже Володьке в самом своем сокровенном желании - загадал он на Ваську, крепко загадал. И все больше проникался суеверной навязчивостью загаданного. Теперь он уже и не мог точно сказать, сам ли этот загад придумал или судьба подтолкнула его, и сделал интуитивно, не понимая. Смешалось все от навязчивых мыслей.
А загад был таков: улетит Васька на свободу - освободится и он, Квазимода. А нет - не доведется Воронцову вдохнуть вольного воздуха.
Ответ на вопрос "улетит - не улетит" пугал Батю. Нет, не смерти он боялся - ее-то он повидал, свыкся. Воли желал Батя, воли - манящей своей недостижимой близостью, далекой и жгуче желанной. Одного и хотел: последний раз пробежать, как пацан, по заветной балке у реки своей, а потом - плыть, плыть и плыть... А уж после того и смертушку с радостью примет его зарешеченная годами душа...
ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
После работы я собрал в кабинете начальника колонии весь актив шестого отряда - бригадиров, завхоза, председателя, членов совета коллектива, руководителей и членов секции правопорядка. Вот, значит, сколько людей будут помогать мне - думал, оглядывая недоверчиво косившихся зэков. Они небось размышляли: как будет мести метла нового начальника? Хотя какой же Мамочка новый? Со старыми дырами этот новый. Сидят многие подолгу, а меня и не было-то два года - для Зоны это не срок, она ломает обычное, вольное ощущение времени.
И все же каким я вернулся - злым, равнодушным, старым? Да и зачем вернулся? Средь людей побыть или с новыми закидонами?
Так-так... актов здесь навалом, в основном за нарушение режима. И получается, что из пятнадцати отрядов Зоны мой, шестой, - самый хреновый. Спасибочки... Может, еще не позд-но - домой свалить? Бедокура больше, работы меньше. Каждому хочется не вкалывать, а балдеть. Это мы проходили... Ну что ж, надо вычислять тех прилипал, что втесались в актив, чтобы льготы получить, а самим сачкануть. Потому и катится все ни шатко ни валко, абы как. А льготы, я вижу, стали немалые - поощрительное питание, свиданки, бандероли да посылки, благодарности, и главное - беспрепятственное прохождение судов, когда за тебя ходатайствует администрация об отправке на "химию". А "химия" - это уже почти воля.
За один день эту кучу дерьма, всех этих актов не разгрести. Тут главное не дать активу утомиться, они ведь с работы, надо дать отдохнуть людям. Ну что, поехали. Акт номер один.
- Сычов сидит в ШИЗО?
- Двенадцать суток, - уточнил председатель совета коллектива Сорокин, спокойный работяга, севший за беспечность - кого-то там где-то задавило, кто виноват - бригадир Сорокин, не инженер же по технике безопасности: тот отмазался, понятно...
- Что-то мне здесь неясно... Ну и почему он ударил парикмахера Иволгина?
Оглядываю их. Молчат. Хорошенькое начало, так мы до китайской пасхи разбираться будем.
- Почему? - Вопрос мой повис в воздухе. - С кем дружил?
- С Дробницей вроде... - неуверенно пояснил кто-то.
Приказал я привести этого Дробницу, а сам давлю на них.
- Что ж это вы? - говорю. - Смелее надо быть. Вы посмотрите на себя со стороны. Да таких отрицательный элемент скоро под стол загонит, а может, и загнал уже. - Оглядываю, глаза отводят, точно - загнал. - Вы, наверное, думаете: раз сказал о человеке что-то, значит - сдал, предал?
Молчат, но уже кое-кто глаза поднял. Не понимают, к чему я клоню.
- Но если уж вы вступили в актив, то ваша роль не в молчании, а в противодействии всему гнусному. И здесь сами вы мало что можете, а вместе мы можем все. - Я завелся. - Человек должен ощущать себя в коллективе, тогда он и вас уважать больше станет. Чтобы это молчание было в послед-ний раз, закончил достаточно мягко, чтобы последние слова запали в их души.
Напряглись, затаились, ждут. Тут и Дробницу привели. Независимый, походочка блатная, волосы взъерошенные, отросшие - к воле готовится.
- Здрасьте, гражданин майор, - наигранно спокойно так, через губу здоровается, сопляк.
Все ему здесь нипочем, и в сторону актива даже не взглянул. Помнил я его, как же, нарушитель был ярый - дрался, выпивку находили, кололся - в общем, весь набор...
Смотрю по списку - да, ему через две недели на свободу, звонком освобождается - срок до конца досидел. А мог на два года раньше выйти, но это не про него, этот - не мог. А что ж он подстрижен-то так, под черта какого-то?